Лексикологический комментарий к баснословным достопримечательностям России, в особенности Сибири

Аникин А. Е. Лексикологический комментарий к баснословным достопримечательностям России, в особенности Сибири // Сибирский филологический журнал. 2021. № 4. С. 199–213. DOI 10.17223/18137083/77/15

Исследование выполнено в рамках проекта Института филологии СО РАН «Культурные универсалии вербальных традиций народов Сибири и Дальнего Востока: фольклор, литература, язык» по гранту Правительства РФ для государственной поддержки научных исследований, проводимых под руководством ведущих ученых (соглашение № 075-15-2019-1884)

Дается лексикологический комментарий к некоторым сведениям по естественной истории России, приложенным к «Русской грамматике» Г. В. Лудольфа (1696). Основное внимание уделяется двум ископаемым предметам, а именно Adamovoi kost ‘адамова кость’ (по существу, речь идет об ископаемой древесине) и Mammontovoi kost ‘мамонтовая кость’, т. е. кости или «рога» мамонта. В первой части статьи рассматриваются этимологические объяснения эвен. адāм ‘каменный уголь’, якут. Адаам уота ‘вытертый из дерева огонь’, рус. мáмонт, úндрик, индер, ендáрь ‘сказочный зверь’ и др. Во второй части идет речь о происхождении некоторых русских (в Сибири), якутских и др. названий людей полуреального-полуфантастического облика (безголовых и т. п.): миравда, чучуна, мюлен.

Справедливо ставить вопрос о «сибирском» (относящемся к Сибири) тексте русской и мировой литературы и его особенностях, подобно тому, как обсуждается и исследуется «петербургский» текст русской литературы. Текст здесь понимается в самом широком смысле — от текстов как таковых (например, летописных повествований или современной прозы) до отдельных слов и фразеологизмов. Удачный пример описания большого фрагмента «сибирского» текста на материале макротопонима Сибирь и его дериватов с учетом фразеологии дает публикация [12], раскрывающая многочисленные «уникальности» Сибири в обозначениях ее природы, климата (холодов и др.), ландшафтов (в частности, огромных расстояний), животного и растительного мира, социума (Сибирь как место ссылки и проч.), материальной культуры и т. п.

Несомненно, что у «сибирского» текста в указанном смысле имеется диахронический аспект, т. е. его история и предыстория. Земля за Уралом не могла не представляться жителям Московии, а ранее новгородцам, страной необыкновенных богатств (особенно пушнины) и прочих особенностей. Некоторые из них не были «чисто» сибирскими, но легко становились частью общего образа Сибири, каким он формировался у русских первопроходцев края.

Цель настоящей статьи состоит в том, чтобы описать небольшой фрагмент «сибирского» текста в диахронии, а именно изложить некоторые наблюдения над отражением баснословных особенностей Сибири в лексике. Слово «баснословный» в данном случае соответствует характеру затрагиваемых реалий, которые имеют в той или иной степени фантастический или необычный характер, по крайней мере с современной точки зрения. Поскольку обсуждаемые достопримечательности относятся по большей части к Сибири и Уралу, привлекаться будут, помимо русских (по большей части диалектных и старорусских), данные языков Сибири и некоторые другие.

I. Введение

Первая часть статьи построена как комментарий к отдельным сведениям по естественной истории России, которыми в качестве приложения снабжена «Grammatica Russica» (1696 г., на латыни) немецкого ученого и путешественника Г.-В. Лудольфа, первая в мире и во многих отношениях весьма удачная грамматика русского (не русско-церковнославянского) языка [6]. Сведения о России Лудольфа (собранные им во время пребывания в Московском государстве в 1690-х гг.), как и его «Русская грамматика», были переведены на русский язык с латинского и прокомментированы Б. А. Лариным (1937 г.) и затем А. А. Алексеевым [8] (1). Настоящая статья содержит попытку дополнить сведения и соображения, изложенные этими учеными (как и в книге А. А. Алексеева, ниже используется перевод Б. А. Ларина).

Приводя в своих сведениях о России русские наименования соответствующих реалий, Г.-В. Лудольф перечисляет достопримечательности или диковины из растительного и животного мира (здесь фигурируют, например, Klukva, Arbusi, Sterlet, Vichochol), минералы и руды, пишет о внешнем облике людей и их болезнях (Tsainga), предметах торговли между Россией и Китаем, в том числе о ввозимой из Китая «траве чай» (herba The (2)) и о некоем китайском лекарстве, преподносимом как своего рода панацея от многих болезней. Рассмотрением названия этого лекарства уместно предварить изложение основного содержания статьи.

Лудольф приводит слово Temzui ‘некое вещество желтого цвета, ароматное, подобное мелу’ [8, c. 440], и это слово в несколько различающихся вариантах засвидетельствовано также в других источниках XVII–XVIII вв. и более поздних: дензуй ‘ароматное травянистое вещество желтого цвета; средство против отравы и огневицы’ — конец XVIII в. [23, c. 116], тензуй ‘лекарство против отравы и огневицы’ — 1678 г. [32, с. 250], темзуй — 1654 г. [27, c. 155], тензýй ‘красный, желтый или черный порошок с мускусным запахом (из Китая)’ — 1860-е гг. (в русско-французском словаре И. Шмидта (3)). Тензуем, в данном случае китайским нюхательным порошком, в начале 1710-х гг. лечили доставленного в Москву слона [40, с. 105].

В качестве источника рус. темзуй (тензуй, дензуй) Н.Ф. Катанов (с сомнением) цитировал кит. тянь цзюй [10, с. 545]. По-видимому, именно темзую соответствует русско-китайское (Кяхтинский пиджин) динзцуй ‘таблетка, динзуй’, кит. tiŋ-tsuei [СКП, c. 213], последнее и можно признать этимоном темзуя / тензуя / дензуя.

В своих сведениях о России Г.-В. Лудольф обратил внимание кроме прочего на две достопримечательности, называвшиеся Adamovoi kost ‘адамова кость’ и Mammotovoi kost ‘мамонтовая кость’ [6, p. 92], о которых и пойдет речь далее. Он пишет об этих «костях» в свете библейской истории мироздания (особенно такого ее события, как всемирный потоп), которая была известна и обитателям православной России-Московии, в том числе в виде народной версии Библии.

I. 1. Adamovoi kost

В тексте Лудольфа об «адамовой кости» говорится, собственно, как о заслуживающем ученого размышления окаменелом ископаемом «адамовом дереве», добываемом из земли, черным по цвету, твердом как камень, имеющем ветви. Названия предмета или предметов, которые имел в виду Лудольф, хорошо известны в русских сибирских и северновеликорусских говорах. Очевидно, что эти названия были занесены в Сибирь в процессе ее ранней колонизации русскими, главным образом в XVII–XVIII вв. Cр. рус. адáмова кость ‘окаменелое дерево’, адáмовы деревья ‘ископаемые остатки деревьев’, адáмщина ‘глубокая старина’, адáмовщина ‘ископаемое дерево и кости’, сиб. адáмовы кости ‘кости ископаемых животных’ [33, вып. 1, с. 205; 16, т. 1, с. 5]. Описание реалии можно найти в трудах мореплавателя Ф. П. Врангеля, сделавшего в окрестностях Усть-Янска запись: «На тундре также находят, далее от леса, в ярах, над озерами и реками, целые березы, с корнем и корою. Они истлели, но жители употребляют их на топку, в случае недостатка в дровах. Они не дают пламени. Жители называют сии березы адамовщина…» [14]. 

Научный интерес, который вызвала у Г.-В. Лудольфа адамова кость, обусловливался, очевидно, не столько ее хозяйственным значением, сколько представлением о том, что это окаменевшее дерево, как можно было судить по его названию, считалось происходившим из времен праотца Адама или даже отождествлялось с его останками. Уместно напомнить, что рус. Адáм заимствовано из cт.-слав. Адамъ < греч. Ἀδάμ < др.-евр. ’Ādām ‘Адам’ = ’ādām ‘человек’. В названиях типа адамова кость отразилась народная адаптация библейской символики, историко-культурной параллелью которой является, например, адамова голова — изображение черепа человека (Адама) с лежащими крест-накрест костями, широко используемое в традициях разных времен и народов, в том числе военных, включая русскую Императорскую армию. Этот символ отразился и в русской диалектной лексике, где, в частности, широко известен фитоним адамова голова [33, вып. 1, с. 205].

Лудольфу, видимо, остался неизвестным вариант названий типа адамова кость, а именно нóевщина ‘полуокаменевшее дерево, долго пролежавшее в земле или воде’ сиб., обдор., Таймыр [33, вып. 21, с. 268], ‘ископаемое, но не окаменевшее дерево, на вид моложе адамовщины’ сиб. [16, т. 2, с. 533], от библейского имени Ной, в русском из ст.-слав. Ное (Ноѥ) < греч. Νῶε < др.-евр. Nōaẖ, букв. ‘успокаивающий, умиротворяющий’. На Таймыре у русских в XVIII в. были засвидетельствованы воззрения, согласно которым древние остатки деревьев наносило во время описанного в Ветхом Завете всемирного потопа, от которого Ной спасся, построив ковчег [21, с. 146]. 

От русских обозначения «адамовых» древностей и сами эти древности стали известны некоторым народам Сибири (вероятно, при попытках христианизации). Особенно интересно эвен. адāм ‘каменный уголь’, ‘окаменевшее дерево’, ‘древний (ископаемый) предмет, старинная вещь’ [35, т. 1, с. 14], предполагающее бессуффиксальный русский этимон, совпадающий с именем Адама. Речь идет об апеллятивизации собственного имени: эвен. адāм указывает на незасвидетельствованное рус. (сиб., сев.-рус.) *адáм ‘каменный уголь’, ‘окаменевший (ископаемый) предмет’.

Вероятно, эвенское слово было заимствовано через якутское посредство, хотя, судя по словарю Э. К. Пекарского, апеллятив типа эвен. адāм в якутском не сохранился. У Пекарского дается усвоенное из русского якут. Адаам ‘Адам’, ‘имя прародителя рода человеческого (у него, по рассказам якутов, был очень высокий дом, какой строят русские)’ (4), ‘название какого-то очень страшного зверя, от которого произошли разные гады и насекомые’, ‘мужское имя’, Адаам уота ‘тертый (вытертый из дерева) огонь’ [28, с. 27, 3051), букв. ‘огонь Адама’. Якутское Адаам в выражении Адаам уота обозначало не только имя библейского праотца, но и огонь, как бы скрытый в дереве и добытый из него трением. Вместе с тем это выражение по крайней мере типологически сопоставимо с рус. диал. деревянный огонь ‘огонь, вытертый из дерева’ [17, с. 216–222]. Поскольку последнее фиксировалось в северновеликорусских говорах и в русских говорах Сибири вплоть до Камчатки [Там же], можно допустить и непосредственное влияние выражения деревянный огонь на якут. Адаам уота (5).

Значение ‘страшный зверь…’ у якут. Адаам находит аналогию в якут. Liäбä = Дiäбä ‘жена Адама’, ‘название страшного зверя сродни зверю Адаам’ [28, с. 1491], из рус. Éва. Перенесение имени библейских первопредков на «страшного» зверя с вредоносным потомством может объясняться греховностью Адама и Евы, т. е. тем, что они совершили первородный грех.

В заключение этого раздела уместно обратить внимание на параллель выражения адамова кость, имеющую дохристианские истоки. Речь идет о выражении Амóнов рог ‘окаменелая допотопная раковина, похожая на бараний рог’ [16, т. 1, с. 15], Аммонов рог ‘окаменевшая спиралевидная раковина вымерших головоногих моллюсков’ [30, вып. 1, с. 60]. В русском — калька-заимствование из нем. Ammonshorn, франц. corne d’Ammon, в конечном счете из лат. Ammonis cornua мн. в том же значении, усвоенного через посредство греч. Ἄμμων имени древнеегипетского божества Амон (др.-егип. jmn). В 1738 г. основоположник русской палеонтологии В. Н. Татищев писал в Академию наук И. Д. Шумахеру о находке корну аммонис [34, с. 67]. Спиралевидная форма ракушек (головоногих аммонитов) напоминает бараньи рога, с которыми иногда изображался Амон.

I. 2. Mammontovoi kost

Г.-В. Лудольф описывает эту достопримечательность Московии как зубы огромного слона из допотопных времен, который, по «фантастическим» представлениям народа, и теперь живет под землей: «Чрезвычайно любопытная вещь — мамонтова кость, которую в Сибири выкапывают из земли. В народе ходят о ней фантастические рассказы. Говорят, что это кости животного, проводящего жизнь под землей и величиной превосходящего всех наземных животных. Эту кость применяют в медицине в тех же целях, что и так называемый “рог единорога”. Кусочек мамонтовой кости подарил мне один из моих друзей <…> сведущие люди говорили мне, что эта мамонтова кость представляет собой зубы слонов. Надо полагать, что они были занесены туда во время всемирного потопа и в течение долгого времени всё больше и больше покрывались землей» [8, с. 440].

Запись Mammontovoi kost неточно передает рус. мамонтова(я) кость ‘ископаемые клыки мамонта, идущие в поделки’ от мамонт, мамут м. ‘ископаемое животное, частью похожее на слона, но еще огромнее его’ [16, т. 2, с. 296], ст.-рус. мамонтова кость 1578 г., ср. рогъ мамонтовъ 1609 г. [29, т. 9, с. 24]. Из относящегося сюда лексического материала уместно привести также рус. диал. мамонт-зверь ‘мифическое существо, обитающее под землей’ [СРНГ, вып. 17, с. 352] и особенно ст.-рус. (в записи Р. Джемса около 1620 г.) maimanto ‘морской слон, которого никто не видел… по объяснению самоедов, он прорывает себе дорогу под землей, и потому они находят его зубы, рога и кости и на Печоре и на Новой Земле’ [22, с. 181]. Мамонтова(я) кость с давних пор была предметом собирательства и обмена по всему Северу Сибири, в особенности на крайнем востоке [22, с. 208, 216].

Для рус. мáмонт, ставшего в виде заимствования названием мамонта во многих других языках, с XVII по XX в. предлагалось немало фантастических этимо-логических объяснений, что стало своего рода продолжением мифов народов Северной Евразии о мамонтах. В конце XX в. проблема происхождения слова мáмонт, по-видимому, была успешно решена. Это слово усвоено из источника типа манс. (Верхотурье) *māŋ-ońt, (Cосьва) *maŋ-āńt, (Пелым) *mē ŋ-ońt, (Тавда) *māŋ-āńt, букв. ‘земляной рог’, ср. манс. *mē ‘земля’ (-ŋ- адъективный суффикс), *ē ńt ‘рог’ [39, c. 31]. Рус. рогъ мамонтовъ отнюдь не обязательно является калькой мансийского названия, но интересно, что рог стало источником якут. (в северных диалектах) ороок, оруок, ороох ‘мамонтовая кость’, оруоп ‘рог’. В якутском есть и собственное название муос ‘рог’, ‘мамонтовая кость’.

Отразившиеся в записях Р. Джемса представления самоедов (ненцев) о «морском слоне», оставляющем в земле рога (бивни) и кости (что перекликается со «Сведениями…» Лудольфа), легко находят себе место в типологии воззрений на мамонта у народов Сибири (Евразии), которые различают два типа «мамонтов»: восточный (у чукчей, коряков, китайцев и маньчжур) и западный (у большинства народов Центральной и Западной Сибири, а также европейского Севера). Первый ближе к реальному облику мамонта. «Животное наделено огромными бивнями, отличается крупным весом и длинной шерстью, причем мясо его считается съедобным; это животное принадлежит к числу сухопутных. Второй тип отличается от первого в сторону легендарного рогатого животного, сочетающего в себе черты водяного и сухопутного зверя» [19, с. 133–134, 139; 1970, c. 139–140, 157–158, 229–231].

По поверьям обских угров, кетов, селькупов и эвенков, мамонт, подобный рогатому животному, живет под землей в нижнем, водном мире. В одном из кетских мифов мамонт изображается как огромная рыба, рога которой примерзают зимой ко льду. Кетское сложное слово (Г. К. Вернер) qôt-tel’ значит буквально ‘мамонт-щука’, как и сельк. кошар-пиччи, которое обозначает мамонта, живущего в «чертовых» озерах, обросшего мхом и крадущего рыбу из снастей. Живя в воде, мамонт выворачивает бивнями камни, песок и т. п. C мамонтами (мамонтами-щуками) связывают образование речных русел, обвалы берегов, треск льда при ледоходе (6).

Весьма ёмко представления народов Западной Сибири и Северного Урала о мамонте как «водно-сухопутном звере» описаны А. К. Матвеевым на примере обско-угорской традиции в связи с названием озера в верховьях р. Вах Весэмтор, букв. ‘Мамонтово озеро’ (ср. хант. wes ‘мамонт’ (7)): «Мамонт живет в воде в глубоких местах. Он подкапывает берега рек и устраивает водовороты. Мамонты не размножаются, в них превращаются старые громадные щуки, у которых растут рога и появляется шерсть. Из одного водоема в другой мамонты переходят под землей, поэтому и находят в земле их рога и кости» [24, с. 29]. Селькупские мифологические представления о мамонте отражены в сельк. козар ‘мамонт’ (XIX в.), Квели-кожар ‘подводное чудовище (разрушающее речные берега), часто упоминаемое в преданиях о древнем народе «квели-куп»’, (Таз) košar ‘мамонт’ [1, 1983, p. 90]. Слово стало известно (видимо, спорадически) нарымско-русским говорам: козар ‘мамонт’ [10, с. 296].

Алтайским традициям также известен образ мамонта-рыбы (возможно, кита). Согласно тунгусской мифологии, живущий в море мамонт представляет собой огромную рогатую полурыбу, полузмея с головой лося [18, с. 151]. Типология мамонта у народов Сибири и Евразии стала фоном, на котором Е. А. Хелимский выдвинул этимологию (изложена в [11, с. 121]), согласно которой северно-самодийские факты типа нен. халэ’(н) ‘кит’, энецкТ kári ‘мамонт’, нган. kalámu ‘мамонт (живой)’, возводимые к прасеверносамодийскому *kå e —, *kå e må ‘кит’, ‘мамонт’, заимствованы (не исключена и менее определенная этимологическая связь) из пратунгусо-маньчжурского *kalim(a) ‘кит’, ср. эвенк. калим, удэг. калима, маньчж. калиму ‘кит’ и т. п. [35, т. 1, с. 366–367] (8).

Уместно напомнить о возможном «мамонтовом» аспекте темы персонажа рус-ского фольклора и старинных преданий (в Азбуковниках и Голубиной книге), известного под именем úндрик (úндрок, вындрок и др.) ‘сказочный зверь в народных песнях и былинах’, úндрик-зверь ‘сказочный зверь, мать всех зверей’ [33, вып. 12, с. 198], cт.-рус. индрикъ и индракъ ‘некое фантастическое животное (с бивнями)’ XVII в. [29, вып. 6, с. 236]. Согласный д в этом имени рассматривается как вставной (ср. ст.-рус. кость индрогова = инорогова [31, с. 114]), что позволило возвести имя к др.-рус. инърогъ, инорогъ ‘единорог’, сложению рогъ и *inъ ‘один’ (9), которое понимается как калька греч. μονóκερως, как и ст.-рус. единорогъ ‘носорог; животное, изображаемое в виде лошади или оленя с одним рогом на лбу’ [36, т. 2, с. 132], ср. итал. unicorno, нем. Einhorn и под.

Упомянутый «мамонтовый» аспект индрика обусловлен прежде всего недостаточно проясненной возможностью связи этого слова и рус. индер, названия мифического зверя (змееобразного мамонта), предания о котором были записаны на Дону, где найдены «кладбища мамонтов», обследованные еще в XVIII в. И. Гмелин уже тогда пришел к выводу, что кости мамонтов на Дону и в Сибири одинакового происхождения. Позднее В. Ф. Миллер сближал поверья об индрике с представлениями о подземном звере мамонте [8, с. 63]. Исходя из того, что образ индрика происходит из традиций типа сибирских, Вяч. Вс. Иванов предложил сравнение этого имени с древнеиндийским именем бога Indra [18, c. 152]. Трудности, с которыми сталкивается данная этимология, представляются гораздо большими, нежели обычная (отраженная у Фасмера, выше), которую поддержал и А. А. Алексеев, касаясь сведений около 1480 г. о «змеиных зубах» (скорее всего, мамонтовой кости) «в Скифии» (в пределах Европейской России) [8, с. 60, 63]. Не убеждает и попытка найти этимон слова индрик в лексике языков Сибири, точнее, в нен. jĕar (jaŋ) hora ‘земли бык’ (10). Вопрос об отношении индрик и индер пока остается открытым. Не исключена связь этих слов (или одного из них) с рус. ендáрь ‘сказочный зверь, живущий, по народному преданию, под старым дубом и питающийся воздухом’ вят. [33, вып. 8, с. 359].

Если народам Сибири мамонт представлялся чудовищем гибридной природы (политерионом), то некоторые описывавшие его европейцы могли отождествлять его с другими экзотическими животными, особенно с бегемотом, а мамонтовую кость путать с моржовой, как в случае с французским иезуитом Ф. Аврилем в XVII в. О бегемоте в связи с мамонтовой костью писал английский капитан Дж. Перри (11). Швед Ф. Страленберг, взятый в плен под Полтавой и ставший в Сибири ученым, полагал, что мамонт — искаженное библейское behemoth (c «арабским» посредством mehemoth) [8, с. 377, 385].

Опорой для отождествления названий бегемота и мамонта помимо некоторого их сходства была Библия («Книга Иова» (12)), точнее, западная библейская традиция, отразившаяся в цитируемой ниже оде М. В. Ломоносова 1750 г. Русское бегемóт ‘(нильский) гиппопотам’ [16, т. 1, с. 57], ‘то же’, ‘библейское животное’: Воззри в лѣса на Бегемота (Ломоносов, «Ода, выбранная из Иова», см. [30, вып. 1, с. 81]) усвоено из западно-европейских языков, ср. нем. Behemoth, франц. Béhémot(h), которые, в свою очередь, — из лат. церк. Behemoth, библейского имени некоего фантастического животного (13). С XVIII в. его стали ассоциировать с гиппопотамом. Подобный ход мысли мог привести и к отождествлению бегемота с мамонтом.

Едва ли не первый критический разбор (полу)фантастических и квазинаучных воззрений начала XVIII в. дал в своих трудах о мамонте и мамонтовой кости (Mammontowa kost) на латыни и на русском (особенно в «Сказании о звере мамонте», 1730 г.) В. Н. Татищев, отвергший гипотезы о занесении на север костей слонов водами библейского потопа, приведении слонов в Сибирь с юга евреями и проч. Доказательство В. Н. Татищевым того, что мамонт не сказочное животное, а кости и «рога» мамонта суть остатки животных, некогда ранее населявших обширные территории Евразии [34, с. 62, 65], не оставило места для сравнения названий мамонта и бегемота, о котором Татищев пишет, используя стяженную форму бемут вместо бегемот. Однако библейская этимология мамонта была окончательно отвергнута только в XX в. [5, p. 29, 36, 63; 7, S. 381].

Мифологические представления народов Сибири о мамонтах своеобразно преломились в других неудачных, временами фантастических этимологиях слова мамонт, предлагавшихся в XX в. Они были недавно проанализированы М. Стаховским и вслед за ним Е. А. Хелимским [38, c. 80]. Ярким примером является справка об этимологии нем. Mammut в 18-м издании немецкого этимологического словаря Ф. Клюге, где со ссылкой на Г.-В. Лудольфа (преподносимого как «русский» по фамилии Ludloff) говорится о происхождении названия мамонт от «якутского mamma ‘земля’» [4, S. 457], хотя такого слова в якутском не существует. История подобных заблуждений и путаницы весьма длительная (14).

II. Из названий «диких людей»

Из достопримечательностей и диковин Сибири и Московии, не отмеченных Лудольфом, можно указать фантастических обитателей Крайнего Севера и Сибири, в реальность которых верили и коренные жители этих окраин, и русские. Рассказы-легенды о «диких людях» на севере Якутии в свое время послужили одним из оснований для гипотезы о «реликтовых гоминоидах» (палеоантропах), будто бы сохранившихся в труднодоступных местах до XX в. (15) Эта гипотеза справедливо отвергнута.

О фантастических существах говорится, в частности, в известном памятнике конца XV — начала XVI в. «Сказание о человецех незнаемых в восточной стране и языцех розных» (16), созданном в период раннего проникновения русских (сначала новгородцев) на север Западной Сибири. Не задерживаясь на содержании этого многократно комментировавшегося текста, уместно лишь напомнить, что о самоедах здесь рассказывается, в частности: «аки человеци, но без голов; рты у них меж плечима, а очи в грудех»; «иная самоядь такова: вверху роты, рот на темени… как почнут ясти, и они плечима движут вверх и вниз». Бытовавшие в средневековой Европе до XVI–XVII вв. слухи-сведения о безголовых, со ртом на груди обитателях неведомых полнощных стран (17), принесенные на северо-восток Евразии русскими, контаминировали с мифологическими представлениями коренных обитателей. Ниже будет затронута лишь малая часть данной тематики, представленная в виде кратких комментариев к некоторым названиям «диких» людей, а именно миравда, чучуна и мюлен. Эти слова еще в XX в. встречались или могли встречаться у русских старожилов «полярной Руси» (выражение В. Г. Богораза), разбросанной по устьям больших сибирских рек, а также, в соответствующем языковом облике, у их соседей, коренных обитателей Сибири, от которых и были усвоены русскими.

Слово мирáвда фольк. ‘фантастическое существо: безголовое с лицом на груди’ н.-индиг. [37, c. 318] не имеет надежной этимологии. Оно напоминает тунгусское название плеча — эвенк. мūрэ, эвен. мūр ‘плечо’, мūрэгдэ и др. ‘широкоплечий, плечистый’ [35, т. 1, с. 538], хотя формальный аспект сравнения недостаточно ясен. Возможно, исходное значение миравды — ‘существо с плечами (вместо головы)’. Облик миравда напоминает самоедов в «Сказании о человецех…» и в то же время обнаруживает сходство с якутскими преданиями (возникшими не без русского влияния, но содержащими, вероятно, и оригинальный пласт) о чужеродцах-омуках (18): не то людях, не то зверях без голов, со ртом и глазами на груди. Сюда примыкают легенды о чудовищах с именем чучуна, также имевших сросшуюся с туловищем голову и проталкивавших пищу плечами [26, с. 55–60].

Слово чучуна ‘полуреальный-полуфантастический обитатель тундры’ [15, с. 35, 91] встречалось в рассказах русских старожилов и их иноязычных соседей на Индигирке, Нижней Лене, Яне, Колыме, Анадыре [37, с. 319]. Оно явно происходит из якут. чучуна, чучунаа, чочунаа ‘дикий человек или одичавший беглец, дикарь’, чучунаа, чочунаа, кучунаа ‘обитатель тундры фантастического облика (голова срослась с туловищем)’, далее из эвенк. сучанā, hучанā, чучанā ‘беглец’ от cуча-, hуча-, чуча- ‘ускользнуть, убежать скрыться (от преследования), спастись бегством’ [35, т. 2, с. 132]. Быстрота бега — одно из свойств, приписываемых чучуне, называемому также худой или сендушный (19) чукча [37, с. 217; 13, c. 185]. Юкагирско-колымское шегужуй шоромэ ‘чучуна’, букв. ‘убегающий человек’, явно сложилось под тунгусским влиянием.

По всей вероятности, русским старожилам северо-восточной Азии было известно (в форме мюлен или подобной) якутское слово (на Индигирке) мүлүөн ‘разновидность дикого человека, нечистый дух’, которое, по-видимому, происходит из тунгусского источника типа эвен. булэн ‘враг’, ‘противник’, (уст.) ‘юкагир’, ср. эвенк. булэн ‘враг’ [35, т. 1, с. 109–110; 9, c. 217]. Данное объяснение согласуется с тем, что чужеродцы в разных языках (культурно-языковых традициях), не только сибирских, нередко обозначаются названиями дикарей и чудовищ, что можно видеть хотя бы на примере упомянутого якут. омук. Ненецкое луца ‘русский’, будучи заимствованным в тунгусо-маньчжурские языки, контаминировало в маньчжурском с заимствованным из кит. luocha (< санскр.) названием демона, откуда маньчж. лоча ‘русский’, ‘демон’ [2, p. 161–162].

Остается под вопросом предположение, что реальной основой легенд о «диких людях» стали случаи, когда охотники-зверобои с побережья крайнего северо-востока Сибири оказывались унесенными на льдине далеко на запад, где воспринимались местными жителями как чучуна и т. п. на фоне преданий об исчезнувшем древнем населении (наподобие преданий о чуди у русских), мифов и сказок [15, c. 91–92]. Это предположение едва ли могут подкрепить записанные в XVIII в. Г. Ф. Миллером сведения о передвижении (видимо, в XVII — начале XVIII в.) далеко на запад колымско-алазейских чукчей, впоследствии исчезнувших (20).

Список сокращений названий языков, диалектов и говоров

Англ. — английский, голл. — голландский, греч. — греческий, диал. — диалект- ный, др.-евр. — древнееврейский, др.-егип. — древнеегипетский, др.-рус. — древне- русский, итал. — итальянский, кет. — кетский, кит. — китайский, лат. — латинский, манс. — мансийский, маньчж. — маньчжурский, нган. — нганасанский, нем. — не- мецкий, нен. — ненецкий, ненЛ — ненецкий лесной, н.-индиг. — нижнеиндигирский, обдор. — обдорский, рус. — русский, санскр. — санскрит, сев. — северный, сев.-рус. — севернорусский, сельк. — селькупский, сиб. — сибирский, ст.-рус. — старорусский, cт.-слав. — старославянский, удэг. — удэгейский, фин. — финский, франц. — фран- цузский, хант. — хантыйский, эвен. — эвенский, эвенк. — эвенкийский, энецкТ — энецкий тундренный, южн. — южный, якут. — якутский.

ЛИТЕРАТУРА

1. Helimski E. The Language of the First Selkup Books. Szeged, 1983. 268 p. (Studia Uralo-Altaica. 22)
2. Janhunen J. Etymological and ethnohistorical aspects of the Yenisei // Studia Etymologica Cracoviensia. 2012. Vol. 17. P. 67–87.
3. Janhunen J. The Russian monsters. On the etymology of an ethnonymic complex // Studia Etymologica Cracoviensia. 1997. Vol. 2. P. 159–165.
4. Kluge F. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 18 Aufl. Bearb. bei W. Mitzka. Berlin: W. de Gruyter, 1960.
5.  Laufer B. Ivory in China. Chicago: Field Museum of Natural History, 1925. 97 p.
6. Ludolf — Henrici Wilhelmi Ludolfi Grammatica Russica Oxonii A.D. MDCXCVI. Ed. by B. O. Unbegaun. Oxford: Clarendon Press, 1959. XXIII + 15 + 102 p.
7. Meulen R. van der. De naam van den Mammouth // Mededeelingen der Kon. Akad. van Wetensch. Afd. Letterkunde. Deel 63. Ser. A. 1927. № 12. S. 349–403.
8. Алексеев М. П. Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей XIII–XVII вв. Введение, тексты, комментарий. 3-е изд. Новосибирск: Наука, 2006. 504 с.
9. Аникин А. Е. О якутских названиях «диких людей» // Языки коренных народов Сибири. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999. Вып. 5. С. 214–220.
10. Аникин А. Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири. Заимствования из уральских, алтайских и палеоазиатских языков. 2-е изд., испр. и доп. М.; Новосибирск: Наука, 2000. 765 с.
11. Аникин А. Е., Хелимский Е. А. Самодийско-тунгусо-маньчжурские лексические связи. М.: Языки славянской культуры, 2007. 256 с.
12. Березович Е. Л., Кривощапова Ю. Л. Сибирь в русской языковой традиции (на иноязычном фоне) // Пространство и время в языке и культуре. М.: Индрик, 2011. С. 110–156.
13. Биркенгоф А. Л. Потомки землепроходцев. М.: Мысль, 1972. 222 с.
14. Врангель Ф. П. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю… СПб: Тип. А. Бородина и К., 1841. 306 с.
15. Гурвич И. С. Таинственный чучуна (история одного этнографического поиска). М.: Мысль, 1975. 96 с.
16. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. / Вступ. ст. А. М. Бабкина. М.: ГИС, 1955.
17. Журавлев А. Ф. Из русской обрядовой лексики: «живой огонь» // Общеславянский лингвистический атлас 1976. М.: Наука, 1978. С. 204–228.
18. Иванов Вяч. Вс. Названия слона в языках Евразии. 1-3 // Этимология 1975. М.: Наука, 1977. С. 148–161.
19. Иванов С. В. Мамонт в искусстве народов Сибири // Сборник Музея антропологии и этнографии. Л.: изд-во АН СССР, 1949. Т. 9. С. 133–153.
20. Иванов С. В. Скульптура народов севера Сибири XIX – первой половины XX в. Л.: Наука, 1970. 296 с.
21. КЗР — Колумбы Земли Русской. Сборник об открытиях и изучении Сибири, Дальнего Востока и Севера в XVII–XVIII вв. Хабаровск: Кн. изд-во, 1989. 461 с.
22. Ларин Б. А. Русско-английский словарь-дневник Ричарда Джемса (1618– 1619 гг.). Л.: Изд-во ЛГУ, 1959. 423 с.
23. Майоров А. П. Словарь русского языка XVIII века: Восточная Сибирь. Забайкалье. М.: Азбуковник, 2011. 583 с.
24. Матвеев А. К. Географические названия Тюменского Севера. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1997. 191 с.
25. Мызников С. А. Русский диалектный этимологический словарь. Лексика контактных регионов. М.; СПб: Нестор-история, 2019. 1076 с.
26. Николаев С. И. К вопросу о происхождении якутских легенд о древних людоедах // Сборник статей и материалов по этнографии народов Якутии. Якутск: Якут. кн. изд-во, 1961. Вып. 2. С. 47–62.
27. Панин Л. Г. Словарь русской народно-диалектной речи в Сибири XVII–XVIII вв. Новосибирск: Наука, 1991. 179 с.
28. Пекарский Э. К. Словарь якутского языка. Л., 1958. XX + 3858 + VIII с.
29.  СлРЯ XI–XVII – Словарь русского языка XI–XVII вв. М.: Наука, 1975–. Вып. 1–.
30.  СлРЯ XVIII — Словарь русского языка XVIII в. СПб.: Наука, 1984–. Вып. 1–.
31. Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. 4-е изд. М.: Унив. тип., 1907. 309 с.
32.  Спафарий Н. Г. Описаниѥ первыѧ части именуемой Азiи, в ней же состоит Китайское государство… Казань, 1910. 192 с.
33. СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1965–. Вып. 1–.
34. Стародубцева И. А., Алексеев А. С. История российской палеонтологии. В. Н. Татищев // Бюлл. Моск. об-ва испытателей природы. Отд. геологии. М., 2015. Т. 90, вып. 5. С. 60–68.
35. ТМС — Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков: В 2 т. Л.: Наука, 1975. Т. 1; 1977. Т. 2.
36. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева; под ред. и с предисловием Б. А. Ларина. 2-е изд. М.: Прогресс, 1986–1987.
37. ФРУ — Фольклор Русского Устья. Л.: Наука, 1986. 382 с.
38. Хелимский Е. А. Трансъевразийские аспекты русской этимологии // Русский язык в научном освещении. 2002. № 2 (4). С. 75–90.
39. Хелимский Е. А. Этимологические заметки // Исследования по исторической грамматике и лексикологии. М.: Ин-т рус. яз. АН СССР, 1990. С. 30–42.
40.  Юхименко Е. А. «По улицам слона водили…»: Документ, литературный текст и российская действительность 1710-х годов // Текст и традиция. Альманах. М., 2015. Вып. 3. C. 95–114.

ПРИМЕЧАНИЯ
(даны в круглых сносках)

1. Первое издание вышло в свет в Иркутске в 1941 г.
2. Первые сведения о чае стали известны русским в XVI в. Чай пришел в Московию через Сибирь, источник рус. чай — кит. (сев.) *č‘ā, в то время как кит. (южн.) t‘ē стало источником заимствования голл. thee, франц. thé, англ. tea, нем. Tee и т. п. В русский китайское слово усвоено не непосредственно из китайского (ожидалось бы рус. *ча), вероятно, имело место персидское и тюркское (возможно, и монгольское) посредство, см. [36, т. 4, с. 311; 10, с. 636].
3. https://rusneb.ru/catalog/000202_000005_33662313/.
4. Ср. рус. диал. адáм, адáмище ‘о человеке огромного роста’ [33, вып. 1, с. 205].
5. Возникает соблазн понять рус. диал. нóйка ‘тлеющая колода, огонь в лесу для тепла’ [16, т. 3, с. 591] как дериват от имени Ной. Однако нóйка следует рассматривать как включение из финно-угорского субстрата: ср. сев.-рус. нóдья ‘охотничий костер’, фин. nuotio ‘костер на стоянке’ и проч. [25, с. 531].
6. Топоров В. Н. Мамонт. URL: https://gufo.me/dict/mythology_encyclopedia/МАМОНТ
7. Отсюда записанное С. Герберштейном в 1526 г. рус. вес ‘какое-то животное, мамонт’ (см. [10, с. 155], с литературой).
8. Даже считаясь с критикой, которой Ю. Янхунен подверг существование праязыковых самодийско-тунгусо-маньчжурских связей [2], как они представлены в [11], наличие этимологической связи между указанными названиями мамонта и кита отрицать трудно.
9. Ср. др.-рус. ин-окъ ‘монах’ [36, т. 2, с. 135].
10. Топоров В. Н. Мамонт. URL: https://gufo.me/dict/mythology_encyclopedia/МАМОНТ. Не дает приемлемого объяснения индрика и его сравнение со ст.-рус. книжн. енудръ ‘вы-дра’ XVI–XVII вв. [29, вып. 5, с. 51] < греч. ἐνύδριος, ἔνυδρις.
11. А. Платонов сделал его главным персонажем своего романа «Епифанские шлюзы», 1926–1927 гг.
12. Ср. гл. 40.10: Вот бегемот, которого я создал…
13. В лат. из др.-евр. behēmōth, предположительно формы интенсивного мн. к b’hemah, behēmā(h) ‘зверь, скотина’.
14. См. [7], где подробно описан ранний этап изучения истории слова мамонт и его коррелятов в языках Европы. Он показал, между прочим, что из-за ошибочного написания русизма mamont как mammout появились формы вроде нем. Mammut, откуда в качестве обратного заимствования редкое рус. мамут.
15. Ср. довольно распространенные в наши дни и обсуждаемые всерьез темы «снежного человека», «йети», имеющие ненаучный или паранаучный характер.
16. Графика памятника здесь и далее упрощенная.
17. Реальной основой таких сведений правдоподобно считается глухая арктическая одежда типа парки древних обитателей северо-востока Евразии.
18. Ср. якут. омук ‘племя, народ’, ‘чужеродец, иноземец’, ‘тунгус’, ‘юкагир’, ‘чукча’ (cм. об этом слове [10, с. 425], с литературой).
19. От рус. диал. сендуха ‘тундра, необитаемое место’.
20. Об этих сведениях автору статьи любезно сообщил проф. А. Х. Элерт.