Богдойский боярин Гантимур: рождение и развенчание мифа

Зуев А. С. Богдойский боярин Гантимур: рождение и развенчание мифа // Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2020. Т. 19, № 8: История. С. 9–34.

Рассматриваются основные факты биографии одного из вождей забайкальских конных тунгусов (эвенков) Гантимура, который в 1666/67 году перешел из-под власти маньчжуров в российское подданство. Критикуется широко распространенная в исторических, историко-краеведческих и генеалогических сочинениях версия о принадлежности Гантимура к маньчжурской властной элите. Аргументированно доказывается, что эта версия не соответствует историческим реалиям и является мифом, который придумали внуки Гантимура. Делается вывод о том, что Гантимур не входил в состав маньчжурской элиты и не принимал участие в походах маньчжуров на Амур.

В исторической и историко-этнографической литературе проявлялся и проявляется повышенный интерес к личности одного из забайкальских тунгусских вождей — Гантимура. Вызвано это в первую очередь и в основном тем обстоятельством, что по его поводу во второй половине 1660-х — 1680-х гг. развернулась жаркая дипломатическая дискуссия между Россией и маньчжурским Китаем. Каждая из сторон считала Гантимура своим подданным, и вплоть до заключения Нерчинского договора 1689 г. в русско-маньчжурских отношениях проблеме его «государственной принадлежности» уделялось очень много внимания. Пожалуй, за исключением хана Кучума, никто больше из представителей властной элиты сибирских народов не оказывался главным героем такого большого количества специальных публикаций, как это случилось с Гантимуром (см., например: [Арсеньев, 1904; Серебренников, [б. г.]; Артемьев, 1992; 1995; Artemyev, 1992; Дамдинов, 1996; Элерт, 2000; Болонев, 2002; Аинчина, 2006; Хартанович, Хартанович, 2011; Григорьева, 2011; Соломин, 2016]). Однако внимательное прочтение сохранившихся источников, представленных донесениями русских землепроходцев и администраторов, дипломатическими документами, а также челобитными самого Гантимура и его потомков, показывает, что в историографии, в большей или меньшей степени освещающей биографию Гантимура, содержатся противоречивые интерпретации, неточности и ошибки. Это касается многих известных фактов из жизни Гантимура и его контактов с русскими и маньчжурами. Такая историографическая ситуация стала следствием как скудости и противоречивости тех сведений, которые отражены в источниках, так и — в большей степени — некритического и доверчивого восприятия этих сведений историками, этнографами, а также краеведами.

Наибольшее недоумение в жизнеописании Гантимура, сочиненном историками, вызывает утверждение о его службе маньчжурам и о наличии у него высокого статуса в маньчжурской властной иерархии. Это утверждение было высказано историками еще в XIX в., к концу XX в. оно прочно вошло в историографию, а в начале XXI в. было широко растиражировано краеведами-популяризаторами с помощью интернета и, по сути, превратилось в непреложный факт из биографии Гантимура. Но это утверждение, как мы выяснили, основано на сведениях всего одного документа, и оно абсолютно не подтверждается другими известными источниками, содержащими разного рода информацию о Гантимуре. Данное обстоятельство неизбежно заставляет по-новому, на основе внимательного анализа всей совокупности дошедших до нас сведений и критической оценки историографии рассмотреть «маньчжурский эпизод» в биографии Гантимура.

Впервые о Гантимуре русские (казаки из отряда Е. П. Хабарова) узнали либо в конце 1650 г., либо в начале 1651 г. Тогда он возглавлял одну из территориальных групп забайкальских конных тунгусов (эвенков) — нелюдов, обитавших в верховьях р. Шилки, в районе между устьями рек Онона и Нерчи. Первоначально отношения между нелюдами и казаками-землепроходцами имели мирный характер, и Гантимур даже без всякого принуждения, «волею своею», давал русским ясак. В конце 1653 г. казаки (отряд М. Уразова) поставили на территории нелюдов — на правом берегу р. Шилки «против устья Нерчи реки» — «малый острожек» (Шилкский острожек). Это вызвало враждебное отношение Гантимура к русским. А в сентябре 1656 г. «беглые воровские казаки Филька Полетай с товарыщи» совершили разбойные нападения на тунгусов, обитавших на реках Ингода и Шилка, в том числе «ясачных нелюдцких Гантимуровых людей погромили и скот и ясырь поимали». В результате Гантимур со своими нелюдами, а также еще несколько «родов» забайкальских конных тунгусов откочевали с территории, над которой русские устанавливали свою власть. В каком конкретно году прошла эта откочевка, не известно, но вполне определенно во второй половине 1650-х гг. Новым местом обитания переселенцев стал район реки Наун (Нонни, ныне — р. Нэньцзян, приток р. Сунгари), который в то время находился в процессе включения в состав цинского (маньчжурского) Китая (см. подробнее: [Зуев, 2012; 2013а]).

В мае 1670 г. нерчинский воевода Д. Д. Аршинский отправил в Сибирский приказ отписку, в которой сообщил, что

«в прошлом… во 175 (1666/67. — А. З.) году при Ларионе Толбузине пришел из Богдойские земли (1) в Нерчинской острог под вашу великих государей царьскую самодержавную высокую руку князец, родом тунгус Нелюдцково роду, Гантимур з детьми и з братьями и с улусными своими людьми, 40 человек. И ныне тот Гантимур з детьми и з братьеми и с улусными людьми платит вам, великим государем, ясак в Нерчинском остроге по 3 соболя с человека» (2) [АИ, 1842. С. 455; РКО, 1969. С. 275].

Об обстоятельствах ухода Гантимура из-под власти богдойского царя (богдыхана — правителя маньчжурского цинского Китая) на свои породные земли в район Нерчинска, основанного в 1658 г., достоверно ничего не известно.

После возвращения на родовые кочевья Гантимур, его сыновья и их улусные люди были обложены ясаком, записаны в ясачные книги по Нерчинскому уезду и, соответственно, стали подданными русского царя (3) [АИ, 1842. С. 455; ДАИ, 1857. С. 41, 45; РКО, 1969. С. 275; Паршин, 1844б. С. 207]. Все известные нам источники свидетельствуют, что они проявляли полную лояльность русской власти. В середине 1670-х гг. Гантимур и его сын Катанай были персонально освобождены от уплаты ясака (4).

В 1670 г. маньчжуры впервые поставили перед русскими вопрос о возвращении Гантимура и его «рода» в богдойские пределы. В последующем они выдвигали эти требования в 1676, 1682, 1683 и 1685/86 гг. (см.: [Журнал…, 1823. С. 37, 38, 55; Дипломатическое собрание…, 1882. С. 37; РКО, 1969. С. 16, 17, 19, 20, 21, 272, 276, 411, 441, 443, 504–506; 1972. С. 665, 774; ДАИ, 1867. С. 233, 239, 260–262, 349–350; Успенский, 2012. С. 14]). После того как маньчжуры узнали о смерти Гантимура, они стали добиваться возвращения его «родников», но русские власти неизменно отказывались это сделать. Русско-маньчжурские прения по поводу Гантимура и его «рода» обстоятельно освещены в исследовательской литературе. И хотя ряд моментов, связанных с причинами настойчивых требований маньчжуров, остаются непроясненными или дискуссионными, в целом картина представляется вполне понятной. Цинское правительство добивалось выдачи тунгусов-нелюдов как своих подданных («ясачных людей»), бежавших к русским. Оно рассчитывало на то, что их возвращение, во-первых, приведет к «экстрадиции» других беглецов-тунгусов, ушедших к русским вслед за Гантимуром, во-вторых, станет предупреждением тем (тунгусам, даурам и дючерам), кто намеревался уйти из-под маньчжурской власти в русские пределы. Русское правительство, со своей стороны, считало Гантимура своим давним подданным и понимало (как, кстати, и маньчжуры), что его выдача может привести к ослаблению русских позиций в Забайкалье и Приамурье: местные «иноземцы» потеряли бы веру в силу и мощь русского царя и переориентировались бы на царя богдойского, а это существенно облегчило бы маньчжурам борьбу с русскими за Приамурье. Спор по поводу возвращения гантимурова «рода» завершился в 1689 г.: при заключении российско-китайского Нерчинского мирного договора цинские дипломаты согласились с тем, чтобы потомки Гантимура остались в русском подданстве (подробнее см.: [Яковлева, 1958. С. 32–37, 109–111, 119, 133, 146, 165, 179; Внешняя политика…, 1977. С. 287, 291, 299, 302–306, 310, 324; Мясников, 1980. С. 116–252; Александров, 1984. С. 87–91, 96, 98, 136, 190] (5)).

В июне 1684 г. Гантимур и его сын Катанай приняли «православную християнскую веру». Крещение состоялось в Нерчинске. При крещении Гантимур получил имя Петр, а Катанай — Павел. После этого они оба, а также сын Катаная Чекулай в сопровождении нерчинских служилых людей — сына боярского И. М. Милованова и казака (толмача с монгольского) С. Г. Молодого были отправлены из Нерчинска в Москву в Сибирский приказ. В начале сентября того же года они прибыли в Енисейск, где Гантимур был расспрошен местным воеводой К. О. Щербатым. Во время путешествия Гантимур, бывший уже весьма в преклонном возрасте, скончался в Нарыме в октябре месяце. А его сын и внук, а также Милованов и Молодой прибыли в Москву в Сибирский приказ 23 февраля 1685 г. (6)

Российское правительство щедро наградило Катаная-Павла и Чекулая. Катанай получил чин дворянина по московскому списку с ежегодным довольствием и предписанием нести службу в Нерчинске, ему также был пожалован титул князя. После 18 марта 1685 г. новоиспеченный князь в сопровождении все тех же Милованова и Молодого выехал из Москвы в Нерчинск. Чекулай был оставлен в Москве, где его крестили и также пожаловали титулом князя (7) [Высочайше учрежденная…, 1898. Приложения. С. 13–15]. Следует отметить, что с этого времени за потомками Гантимура с подачи русских властей закрепилась фамилия «Гантимуровы».

Изложенное выше дает в целом точное представление об известных фактах из биографии Гантимура. Однако в эту биографию усилиями ряда историков был вписан один, но очень важный эпизод, касавшийся пребывания Гантимура в Маньчжурии. Описание и трактовка данного эпизода основывались на грамоте Сибирского приказа от 30 декабря 1710 г., посланной нерчинскому воеводе Ф. Р. Качанову. В ней пересказывалась челобитная внуков Гантимура, детей Катаная-Павла — Лариона и Лазаря, поданная ими Ф. Р. Качанову в том же 1710 г. В этой челобитной излагались заслуги Гантимура и Катаная перед «великим государем», в том числе содержалась следующая информация:

«В челобитной их написано: в прошлых де давных годех дед их, Гантимур, служил богдойскому царю четвертным (8) боярином, и был владетель, и имел под собою воины, и от богдойского царя с братом его царским (9) послан был на службу красным воеводою особым полком под Комарский острог на русских людей с войною; и будучи де дед их, Гантимур, под тем Комарским острогом, узря, что русских людей житье доброе, и поревновав доброму тому житью, похотел нам, великому государю, служить и под Комарским острогом с русскими людьми бою не дал, и как отступили полки, и он, дед их, с детьми своими и с родом своим, которыя под ним были, из державы Богдойского государства отошел и пришел в Нерчинск с детьми своими и со всем родом, поклонился нам, великому государю, больши пятисот человек; и многия за ним, дедом, от богдойского царя погони были, и от тех погонщиков отбился и многия раны принял <…> он, дед их Гантимур, как служил в Китайском государстве и брал жалованье по тысячи по двести лан серебра да три коробки золота» [Высочайше учрежденная…, 1898. Приложения. С. 20–21].

Поскольку грамота являлась официальным документом, данным, пусть и формально, от имени царя, то и изложенная в ней информация приобретала официальный характер, к тому же высочайше утвержденный.

К сожалению, оригинал грамоты, равно как и челобитной Лариона и Лазаря, обнаружить не удалось. Но грамота хранилась в нерчинском архиве, а для Гантимуровых с нее была сделана копия. Об этом убедительно свидетельствует периодическое, по крайней мере на протяжении XVIII в., обращение к ней как местной администрации (Нерчинской воеводской, Удинской и Иркутской провинциальных канцелярий), так и потомков Лариона в тех случаях, когда возникал вопрос о служебной карьере этих самых потомков. В результате с грамоты делались очередные копии, включавшиеся в делопроизводственные документы (10). В 1735 г. копия была сделана для Г. Ф. Миллера (11), который, будучи в Нерчинске, общался с сыновьями Лариона — Андреем и Алексеем, и изложил в своем путевом дневнике информацию о службе Гантимура богдойскому царю [Элерт, 2000. С. 417, 419]. Эта же информация, извлеченная из упомянутой грамоты, была представлена в 1792 г. в «Топографическом описании Иркутского наместничества, собранном из разных достоверных сведениев, присылаемых в наместническое правление» [Описание…, 1988. С. 117–118] и в «Дипломатическом собрании дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792-й год», составленном Н. Н. Бантыш-Каменским на основе документов московского архива коллегии иностранных дел (опубл. в 1882 г.) [Дипломатическое собрание…, 1882. С. VII, IX, 14–15], а в 1822 г. — в сочинении Г. И. Спасского «Исторические сведения о сибирских тунгусах вообще и о забайкальских в особенности» (копию грамоты автор получил от Гантимуровых [Спасский, 1822. С. 343–345]. Копии грамоты хранились и у Гантимуровых (см.: [Дамдинов, 1996. С. 17–18]). В 1891 г. во время путешествия по Забайкалью наследника престола, будущего императора Николая II они подали ему «адрес», в котором помимо прочего упоминалось о службе Гантимура «четвертым боярином богдойского царя» [Ухтомский, 1992. С. 10]. Наконец, в 1898 г. полный текст одной из копий грамоты, извлеченной из архива Забайкальского областного управления, был опубликован А. П. Щербачевым в материалах комиссии А. Н. Куломзина [Высочайше учрежденная…, 1898. Приложения. С. 20–22].

В конце XIX в. некоторые из Гантимуровых были причислены к российскому дворянству, после чего в 1901 г. им был пожалован герб, включенный в 17-ю часть «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи» [Общий гербовник…, С. 7–8; Указатель…, 1910. С. 31] (12). На гербе, явно по просьбе Гантимуровых, помимо прочего были изображены иероглифы. В комментарии к гербу сказано, что эти «манджурские знаки» означают слово «хан». Маньчжуры, как известно, использовали китайскую письменность. С китайского же эти иероглифы с большой долей сомнения можно транслитерировать как «хан ду му ла» или «хан те му ла» (13), а саму эту надпись интерпретировать либо как «хан Тимур», либо как «Гантимур». Но что бы ни означали китайские иероглифы на гербе, их присутствие там однозначно говорит о том, что Гантимуровы стремились зафиксировать маньчжуро-китайский след в своей родословной биографии.

Многие исследователи полностью доверились челобитной Лариона и Лазаря Гантимуровых о службе Гантимура маньчжурам, но при этом по-разному расшифровывали загадочное звание «четвертной боярин»: «четвертной (четвертый) боярин» [Трусевич, 1882. С. 21; Александров, 1984. С. 86; Дамдинов, 1996. С. 15–18; Элерт, 2000. С. 419, 420; Самбуева, 2003. С. 28], «боярин 4-го класса» [Любимов, 1910. С. 48; Иванчик, Кононенко, 2016. С. 10], «четвертый воевода» [Паршин, 1844а. С. 134], «ближний сановник богдохана» [Спасский, 1822. С. 343] (14), «четвертый сановник в Китайском государстве» [Русская родословная книга, 1873. С. 50; Лобанов-Ростовский, 1895. С. 127], «известный сановник Поднебесной империи» [Карнович, 1885. С. 152], «ближний советник богдыхана» [Шумахер, 1879. С. 173–174], «мандарин» (15) [Серебренников, [б. г.]. С. 3; Perdue, 2005. P. 165], «большой государственный пост» [Аинчина, 2006. С. 94], «высокий чин цзолина» [Мелихов, 1974. С. 67; 1982б. С. 82–83; Тихвинский, 1977. С. 321; Artemyev, 1992. P. 8; Артемьев, 1992. С. 8; 1995. С. 48; Хартанович, Хартанович, 2011. С. 74; Соломин, 2016. С 25] (16), «чин командира ниру» [Мазуров, Пастухов, 2009. С. 194], «четвертый чин» в служилой маньчжурской иерархии [Александров, 1984. С. 86; Уварова, 2004. С. 48]. Некоторые историки просто отмечали, что Гантимур «служил китайскому императору» [Дипломатическое собрание…, 1882 С. 548; Щеглов, 1993. С. 86], получал от него «чиновничьи звания» [Беспрозванных, 1986. С. 51; Попов, 2004. С. 71] и занимал «видные воинские должности в маньчжурской армии» [Сладковский, 1957. С. 19]. В публикациях по генеалогии высказывалось даже утверждение (без каких-либо доказательств) о ближайшем родстве Гантимура с маньчжурским богдыханом [Русская родословная книга, 1873. С. 50; Карнович, 1885. С. 152; Лобанов-Ростовский, 1895. С. 127; Соломин, 2016. С. 25; Гантимуровы, 1892. С. 96].

Признавая факт службы Гантимура маньчжурам, историки, соответственно, не сомневались в том, что он был послан богдыханом «на русских людей с войною». Правда, наряду с теми, кто вслед за упомянутой челобитной в качестве объекта нападения указывал Комарский (Кумарский) острог [Спасский, 1822. С. 343; Паршин, 1844а. С. 132; Шумахер, 1879. С. 173–174; Трусевич, 1882. С. 21; Серебренников, [б. г.]. С. 3; Яковлева, 1958. С. 35; Мелихов, 1974. С. 67; Artemyev, 1992. P. 8; Артемьев, 1992. С. 9; 1995. С. 48; Элерт, 2000. С. 419, 420; Самбуева, 2003. С. 28; Хартанович, Хартанович, 2011. С. 74; Хазанкович, 2008. С. 172] (см. также: [Мазуров, Пастухов, 2009. С. 121, 167, 195; Максимов, 1871. С. 302]), были и те, кто под этим объектом видели Аргунский острог [Князь Гантимур, 1885. С. 3; Гантимуровы, 1892. С. 96], некие «Аргунский остров» [Русская родословная книга, 1873. С. 50; Карнович, 1885. С. 152; Лобанов-Ростовский, 1895. С. 127], «Аргутинский остров» [Думин, 1996. С. 215; Богуславский, 2004. С. 305] или в целом — весь Амур [Александров, 1984. С. 87; Беспрозванных, 1986. С. 51].

Заметим, правда, что ряд историков, затрагивая в своих исследованиях вопрос о пребывании Гантимура в Маньчжурии, вообще не упоминали о каком-либо его маньчжурском чине. Однако при этом они никак не комментировали версию, изложенную в челобитной Лариона и Лазаря, несомненно, им известную, просто обходя ее молчанием [Яковлева, 1958. С. 35–36; Мясников, 1980. С. 114; 1996. С. 79, 83; Туголуков, 1975. С. 79–80; Болонев, 2002. С. 28–30] (17). Единственным, кто обратил на нее внимание, был П. А. Словцов, который еще в 1838 г. заметил, что можно считать «тунгусской сказкой» «будто бы Гантимур-отец, когда жил при Науне, считался у богдохана четвертым боярином» [Словцов, 1995. С. 185].

Челобитная Лариона и Лазаря Гантимуровых, поданная ими в 1710 г., — единственный введенный в научный оборот источник, содержащий информацию о службе Гантимура богдойскому царю и об его участии в походе на Комарский острог. Но насколько эта информация достоверна и можно ли вообще ей доверять? Как ни странно, никто из историков никогда не пытался подвергнуть ее критическому анализу, хотя все известные на сегодняшний день документальные и нарративные источники (русскоязычные и переведенные на русский язык маньчжурские и китайские), заставляют сильно усомниться в ее правдивости.

В 1670–1680-х гг. в посланиях богдыхана русскому «белому царю» и речах цинских дипломатов Гантимур обозначался как «звероловец солон» (18), «соболий промышленник», «тунгус», «мужик», «человек», «беглец», «перебежчик», «подданный бугдыханов» или же просто по имени [Журнал…, 1823. С. 38, 43, 44, 52, 53, 55, 58, 59, 60, 61, 62; Ивановский, 1888. С. 200, 202, 205–207, 211–215, 220; Некоторые маньчжурские документы…, 1912. С. 84–87; РКО, 1969. С. 272, 276, 380, 381, 385, 411, 414, 433, 441, 443, 446, 448, 449, 454, 498, 504, 506; 1972. С. 139, 140, 548, 665, 669, 683, 685; РМО, 2000. С. 53, 62; Успенский, 2012. С. 14] (19). Два раза в информации, исходящей с маньчжурской стороны, Гантимур назван «князцом»: в 1674/75 г. — «князьцом тунгуским» [РКО, 1969. С. 475], в 1688 г. — «богдойским князцом» [РКО, 1972. С. 392]. В обоих этих случаях на русский язык было переведено какое-то маньчжурское слово, являвшееся по значению аналогом русского слова «князец» и, соответственно, идентифицировавшее Гантимура как вождя-предводителя невысокого ранга. При этом в первом случае уточнялось, что он является представителем властной элиты тунгусов, а во втором случае указывалось на его принадлежность к подданным богдыхана. И лишь один раз (в докладе богдыхану будущего главы маньчжурского посольства на переговорах с русскими в Нерчинске в 1689 г. Сонготу) имя Гантимура упоминается рядом с маньчжурским чином: «мы требуем, чтобы русские вернули нам наших перебежчиков — Гантимура и других трех цзолинов, а также несколько человек, перебежавших позднее» [РКО, 1972. С. 685] (20). Именно это упоминание и позволило некоторым историкам, как говорилось выше, приписать Гантимуру «высокий чин цзолина». Однако, во-первых, приведенная формулировка из доклада Сонготу не увязывает прямо этот чин с Гантимуром, ее можно трактовать и следующим образом: чин цзолина имели только три других перебежчика, но не Гантимур. Во-вторых, чин цзолина не являлся высоким, он относился к низшим разрядам 4-го класса маньчжурской военной чиновной иерархии [Маньчжурская хрестоматия, 1895. С. 240] и присваивался командирам небольших воинских подразделений маньчжурской армии — нюру (условно роты) численностью в 300 воинов. Этим же чином (равно как и другим низшим чином — сяоцисяо) цинские власти награждали лояльных им предводителей этнотерриториальных групп Приамурья, которые признавали свое подчинение маньчжурам. При этом им вручались специальные мандаты на управление подвластным населением [Мелихов, 1974. С. 61, 72, 82; 1982а. С. 45; 1982б. С. 83; Внешняя политика…, 1977. С. 55; История…, 1987. С. 120; Мазуров, Пастухов, 2009. С. 62]. Соответственно, если даже предположить (с крайне низкой степенью вероятности), что Гантимур был цзолином, то он никак не мог принадлежать к маньчжурской элите.

О сознательном утаивании маньчжурами высокого статуса Гантимура не может быть и речи. Вышеупомянутыми «номинациями» («звероловец», «тунгус», «мужик» и т. п.) они обозначали его не только в разного рода обращениях к русской стороне, но и в документах внутреннего делопроизводства. Когда русский дипломат Н. Г. Спафарий пытался выяснить у маньчжурских представителей, почему цинское правительство так настойчиво добивается выдачи Гантимура, то те отвечали, что сам Гантимур как таковой их особо не интересует. В 1676 г. маньчжурский чиновник на переговорах в Букее (ныне — Цицикар) говорил Спафарию:

«что про мужика Гайтимура что и воспоминать, то дело небольшое, лист (в Нерчинск в 1670 г. — А. З.) послан был не только для Гайтимура, а наипаче которого государя люди» (здесь и далее курсив наш. — А. З.) («Статейный список» посольства Н. Г. Спафария) [РКО, 1969. С. 381–382], «что бугдыхан просил казаков не для того мужика Гайтимура из Нерчинского острогу, потому что про такого мужика только таких великих государей ссылатись непристойно. А наипаче для того казаков призвали и лист к великому государю писали, чтоб проведали, какие люди живут в Олбазинском, в Нерчинском и в Селенгинском и во иных острогах — великого государя люди или нет?» (отписка Спафария в Посольский приказ) [РКО, 1969. С. 505–506].

В том же году, уже в Пекине, Спафарий доверительно беседовал с иезуитом Ф. Вербистом, участвовавшим в переговорах с маньчжурской стороны в качестве переводчика.

«И езуит же говорил втайне посланнику под клятвою <…> и не так им (маньчжурам. — А. З.) нужно Гайтимура взять, как видеть намерение царского величества какое <…> и буде царское величество отдаст Гайтимура, которой начальник всех иноземцов, тогда и иноземцы или за ним пойдут, или порозну разбегутца <…> Посланник ж спрашивал у езуита: для чего так крепко спрашивают взяти от нас одного мужика Гайтимура, и какая им от него прибыль? И езуит говорил: для того они спрашивают Гайтимура, потому что они ведают, что вы не отдадите ево, и тогда они сыщут причину, бутто правдою воюют, и станут разорять ближние места Нерчинской и Албазинской, потому что они часто говорят, что они руских людей по Амуру трижды разорили до остатку, и так чают они, что и ныне могут их разорить» («Статейный список» посольства Н. Г. Спафария) [РКО, 1969. С. 433, 449].

Таким образом, Гантимур сам по себе никакой ценности для маньчжуров не представлял. И такое отношение к нему было бы весьма странным, если бы он занимал какой-то важный пост в маньчжурской властной иерархии. Единственный статус, который маньчжуры могли признавать за ним, — «начальник» иноземцев, конечно, не «всех», а лишь подвластных ему. Но это вполне соответствовало действительности: Гантимур возглавлял тунгусов-нелюдов. И именно в этом качестве он, по сути, стал для цинского правительства «разменной монетой» в решении вопроса о государственной принадлежности территорий и подданстве населения.

В русских документах внутреннего делопроизводства 1650-х — начала 1680-х гг. Гантимур титуловался изредка князем, но чаще — князцом. И это вполне соответствовало практике титульной номинации, применявшейся русской властью в то время в отношении глав разноформатных этно-территориальных объединений, существовавших у сибирских народов (см.: [Зуев, Игнаткин, Слугина, 2017. С. 353–374]). Сам Гантимур ни в своей (совместной с сыном Катанаем) челобитной, поданной в июне 1684 г., с просьбой о крещении и отправке в Москву (21), ни в расспросных речах перед енисейским воеводой К. О. Щербатым осенью того же года (22) ни единым словом и даже намеком не упомянул о наличии у него маньчжурского чина, да и вообще о службе богдыхану. А когда Щербатый задал Гантимуру вопрос: «преж ясачного <…> великим государем платежа где он жил и в чьем подданстве», тот ответил: «прежде ясачного <…> великим государем платежа в подданстве он <…> и в ясачном платежу ни под кем не бывал и ясаку он никому не плачивал» (23). Таким образом, Гантимур по сути полностью отрицал какие-либо свои отношения с маньчжурскими властями. Хотя, казалось бы, ему как раз было выгодно дать информацию о своем маньчжурском чине (тем более высоком), поскольку это резко повысило бы его престиж в глазах русских.

Наличие у Гантимура маньчжурского чина было бы выгодно и русской стороне: под власть «великого государя» переходил бы не очередной мелкий сибирский князец, а более-менее значимый подданный другого государства. На этом вполне можно было, выражаясь современным языком, попиариться. Однако ни нерчинские воеводы Д. Д. Аршинский и И. Е. Власов, ни енисейский воевода К. О. Щербатый, общавшиеся с Гантимуром, ни нерчинские служилые люди И. М. Милованов и С. Г. Молодой, сопровождавшие в Москву Гантимура, Катаная и Чекулая, ни дьяки Сибирского приказа, готовившие документы о пожаловании Катаная и Чекулая титулами князей, ничего не знали о каком-либо маньчжурском чине Гантимура [РКО, 1969. С. 275] (24). При этом особо заметим, что упомянутый выше И. М. Милованов был активным участником событий, разворачивавшихся в Забайкалье во второй половине 1650-х —1680-х гг., и среди прочих ответственных служб выполнял поручения по контактам с маньчжурами: в 1670 и 1675 гг. он возглавлял русские дипломатические миссии в Пекин [Мясников, 2006. С. 282–294], и, соответственно, имел представление и о Гантимуре, и о его перемещениях из российских пределов в маньчжурские и обратно. Однако в Сибирском приказе Милованов вместе с Молодым «в роспросе сказали», что «Гантимур с родом своим и со всеми своими улусными людьми до сего времени служили и ясак платили им, великим государем, многие годы, а ни у кого в подданстве не бывали» (25).

Никакими сведениями о наличии у Гантимура маньчжурского чина не располагал и Н. Г. Спафарий, общавшийся с маньчжурскими чиновниками разного ранга, иезуитом Ф. Вербистом, а также с самим Гантимуром. Более того, после нескольких раундов переговоров в Пекине в 1676 г. с представителями Лифаньюаня (учреждения, управлявшего внешними провинциями Цинского Китая) он записал в своем «статейном списке»: «а Гантимур никогда у них в подданстве не был, кроме того, что приезжал к ним на время и опять возвратился в Нерчинской» [РКО, 1969. С. 416]. Заметим также, что в ходе дипломатических споров с маньчжурами по поводу Гантимура русская сторона называла его «иноземцем», «тунгусом», «мужиком», «князцом», «владельцем» или просто по имени, но никогда даже не намекала на наличии у него какого-либо чина [РКО, 1969. С. 271, 381, 382, 385, 416, 449, 454, 498, 505; 1972. С. 315, 404, 405, 432, 551; РМО, 2000. С. 104–105]. И вряд ли бы русская дипломатия упустила шанс использовать в свою пользу статусное положение Гантимура в маньчжурской иерархии, если бы такое было.

Наконец, пожалуй, самый главный аргумент: до 1710 г. потомки Гантимура, в том числе упомянутые выше Ларион и Лазарь, подавая на имя царя челобитные с просьбами о различных пожалованиях, ничего не сообщали об его маньчжурском чине, да и вообще о какой-либо его службе богдыхану (26). Нет об этом сведений даже в челобитных 1710 г., поданных внуками Гантимура — Бишенгой, Цоктой и Данжилом (27). Лишь после 1710 г., как говорилось выше, информация из челобитной Лариона и Лазаря о службе Гантимура богдыхану получила «путевку в жизнь».

В известных нам русских документах лишь два раза применительно к Гантимуру упоминаются «титулы», которые, казалось бы, открывают возможность для рассуждений о наличии у него какого-то статуса в маньчжурской иерархии.

Первое упоминание относится к марту 1651 г., когда приведенные казаками с р. Шилки и допрошенные Е. П. Хабаровым «даурские языки», в том числе шурин Гантимура Тыгичей, назвали нелюдского князца «уланом»: «в верх де Шилки реки есть неясачной князь Гантимур улан» (28). Это «титулование» Гатимура (в вариантах: «князь Гантимур улан», «Гантимур улан князь», «князь Тимур улан») повторили Е. П. Хабаров и якутский воевода Д. А. Францбеков в своих отписках 1651 г. (29) [Исторические акты…, 1840. С. 112, 117, 118; АИ, 1842. С. 75], казаки-хабаровцы Ф. Самсонов и С. Андреев в «распросных речах» в 1652 г. [Красноштанов, 2008. С. 366], дьяки Сибирского приказа в наказе 1655 г. А. Ф. Пашкову, отправленному на воеводство в Даурскую землю [Наказ…, 1894. С. 2] (30).

В. А. Туголуков высказал предположение, что приставка «улан» к имени Гантимура указывает на то, что еще до прихода русских в Забайкалье нелюдский князец имел связи с маньчжурами: «На монгольском языке это слово означает „красный”. Красный цвет, вероятно, символизировал временную принадлежность Гантимура к маньчжурской армии, степени различия в которой определялись цветом знамен… „Красным воеводой” Гантимур именуется в указе Петра I нерчинскому воеводе Федору Качанову (1710 г.)» [Туголуков, 1975. С. 100] (31). С данным предположением, безусловно, нельзя согласиться.

Во-первых, дауры (обитатели верховьев Амура), которых в начале 1650-х гг. расспрашивали казаки-землепроходцы, совершенно ничего не говорили о каких-либо контактах Гантимура с богдойцами (маньчжурами). Хотя, когда в неоднократных переговорах с хабаровцами речь заходила о них самих, дауры постоянно твердили, что общаются с богдойцами и дают им дань (см., напр.: [Исторические акты…, 1840. С. 112–113; ДАИ, 1848. С. 347, 360; Наказ…, 1894. С. 5; РКО, 1969. С. 135] (32); см. также: [Мазуров, Пастухов, 2009. С. 60–63, 67–70, 89–93, 100–101, 182]).

Во-вторых, все редкие «титулования» Гантимура «уланом» восходят к одному источнику — упомянутому выше допросу дауров, причем в изложении Хабарова. Казаки же, участвовавшие в походе на р. Шилку и доставившие к Хабарову «языков», в своей челобитной 1653 г. сообщали, что когда они в декабре 1650 г. вели переговоры с «даурскими тунгусскими мужиками», в том числе с Тыгичеем, те рассказали о Гантимуре без всякого упоминания о его «уланстве»: «И сверх тово де с верх Шилки Гантимур князь будет же де он давать ясак с нелюдов, своих родников. А он де нам, Гантимур, зять. Мы де ево призовем, Гантимура» [Красноштанов, 2008. С. 263; Полевой, 1995. С. 34]. Таким образом, приставка «улан» к имени Гантимура, если и употреблялась, то не всегда, и, соответственно, имела значение скорее прозвища, а не стабильно утвердившегося титула или звания.

В-третьих, допрошенные Хабаровым «языки» были монголоязычными даурами. В связи с этим встает вопрос: не исказили ли дауры какое-либо тунгусо-маньчжурское слово, являвшееся прозвищем Гантимура, и не было ли оно вдобавок адаптировано казаками для своей артикуляции, в результате чего тунгусское прозвище превратилось в уже известное русским землепроходцам тюрко-монгольское слово «улан»? Таким прозвищем вполне могло быть тунгусо-маньчжурское слово, созвучное для русских слову «улан», например, ‘олан’ — способный, талантливый человек, мастер своего дела, или ‘ōлāни’, ‘алаңā’ — лук-самострел (см. подробнее: [Зуев, 2013б. С. 245–246]).

В-четвертых, даже если признать, что Гантимур имел в начале 1650-х гг. монгольское прозвище / титул «улан» (улаган, улаан, монг. ‘красный, алый, румяный’), то это может свидетельствовать лишь о высокой степени монголизации забайкальских конных тунгусов и соответственно их предводителей (см. об этом: [Туголуков, 1975. С. 87–88, 100–110]). Какое конкретно значение монгольская приставка «улан» могла иметь применительно к имени Гантимура, мы не знаем. Но укажем на то, что Гантимур не был единственным «уланом» среди тунгусов. Упомянутый выше воевода А. Ф. Пашков в одной из своих отписок в Сибирский приказ сообщил о столкновении летом 1657 г. его отряда с «мунгальскими тунгусами» на р. Хилок. В ходе боя казаки взяли в плен «лутчево начальново человека улана красново шуленгу» (33). Упоминание «улана красново» свидетельствует о том, что это «звание» встречалось у конных тунгусов, которые по своему образу жизни и хозяйственным занятиям сильно напоминали монголов-кочевников. Поэтому Пашков и назвал их «мунгальские тунгусы».

Наконец, в-пятых, в документах, исходящих от землепроходцев после 1651 г. и русской администрации после 1655 г. приставка «улан» к имени Гантимура уже не встречается. Не употребляли ее и сам Гантимур и его дети и внуки в своих челобитных.

Второе упоминание «титула» Гантимура в русских документах встречается в показаниях казаков Ф. Усольца и И. Коркина, прибывших в Москву из Забайкалья и допрошенных в январе 1681 г. в Сибирском приказе. Рассказывая о тунгусах, подведомственных Нерчинскому острогу, и о Гантимуре, они поведали следующее: «А китайского де богдыхана лутчей человек, по руски боярин, Гайтимур живет от Нерчинского острогу в ближних местех» (34). Но наименование Гантимура «боярином» не должно вводить в заблуждение. Русские люди того времени, в большей или меньшей степени общавшиеся с маньчжурами, нередко номинировали представителей цинских властей, а также вождей местных народов, подвластных маньчжурам, понятными себе самим чинами и званиями: бояре, воеводы, дьяки, сотники, пятидесятники, служилые люди. Боярами называли тех, кто, по представлению русской стороны, пользовался в каждый конкретный момент наибольшим почетом и уважением у самих маньчжуров. Но такой «боярин» мог и не принадлежать к политической элите Цинской империи (см., например: [ДАИ. 1859. С. 325; 1867. С. 227, 228, 280, 283; РКО, 1969. С. 283–287, 290, 475, 500]). Так, в «Книге записной» (самой ранней редакции Сибирского летописного свода), составленной в 1687 г. в Тобольске, по поводу прибытия в 1670 г. в Нерчинск маньчжурских переговорщиков записано: «присылал из Китайскаго царства китайский царь в Дауры, в Нерчинские остроги <…> послов своих, зайсана имянем Мунгунчея, а по нашему зайсан рекше боярин» [ПСРЛ, 1987. С. 167]. Эта запись явно сделана на основе информации, поступившей в Тобольск от нерчинского воеводы. И в ней примечательно то, что монгольское (не маньчжурское!) звание «зайсан» было растолковано как соответствовавшее русскому чину «боярин» (35).

Все наши замечания по поводу русских наименований маньчжурских чинов и званий позволяют заключить, что Ф. Усолец и И. Коркин, несомненно зная о повышенном интересе цинских властей к Гантимуру, посчитали его значимым («лутчим») человеком для богдыхана, поэтому и назвали его боярином, не имея, однако, при этом никакого реального представления о маньчжурской властной иерархии. В связи с этим обратим внимание на то, что служащие Сибирского приказа, весьма обстоятельно расспрашивавшие Усольца и Корякина о положении дел в Забайкалье и на Амуре, в том числе о Гантимуре, численности подвластных ему тунгусов и размере взимаемого с них ясака, не проявили абсолютно никакого интереса к его «боярству» у богдыхана (36). Можно уверенно полагать, что они прекрасно понимали, что чин боярина, употребленный казаками по отношению к тунгусскому предводителю, является явным преувеличением, обозначением какого-то незначительного звания.

Что касается сведений Лариона и Лазаря об участии Гантимура в походе на Комарский острог, то исследователи в отношении их были, как правило, избирательны. Одни из них считали, что Гантимур ушел от маньчжуров сразу же, как только получил от них приказ воевать против русских, относя это событие к 1667 г., и, соответственно, участия в осаде Комарского острога не принимал [Спасский, 1822. С. 343; Шумахер, 1879. С. 173–174; Артемьев, 1992. С. 8–9; 1995. С. 48; Artemyev, 1992. P. 8; РМО, 2000. С. 407; Константинов, Константинова, 2002. С. 65; Константинова, 2003. С. 224; Самбуева, 2003. С. 28; Мазуров, Пастухов, 2009. С. 195; Хартанович, Хартанович, 2011. С. 74]. Другие, придерживаясь в целом этой же версии, полагали, что Гантимур ушел не сразу после получения приказа, а какое-то время спустя [Яковлева, 1958. С. 35; Александров, 1984. С. 87; Беспрозванных, 1986. С. 51; Уварова, 2004. С. 48]. А. Х. Элерт, опираясь на информацию, собранную Г. Ф. Миллером, предположил, что Гантимур принял участие в маньчжурском походе на Комарский острог, но не в 1660-х гг., а в 1655 г. По его мнению, ответственность за провал этого похода маньчжурское правительство возложило на Гантимура, «и он имел все основания опасаться за свою судьбу», поэтому, когда его в 1667 г. вызвали к цинскому двору, он «решился бежать к русским» [Элерт, 2000. С. 419–420] (см. также: [Серебренников, [б. г.]. С. 3; Хазанкович, 2008. С. 172]. Наконец, Х. И. Трусевич утверждал, что Гантимур «был полководцем китайских войск перед Камарским острогом в 1655 г.» [Трусевич, 1882. С. 21].

Факт полного игнорирования большинством исследователей сведений Лариона и Лазаря об участии Гантимура в осаде Комарского острога вызывает недоумение. Во-первых, оно не подкреплено критическим анализом источника (челобитной Лариона и Лазаря) в сопоставлении с другими известными документами. Во-вторых, это игнорирование выглядит явно странно на фоне безоговорочного признания теми же исследователями сведений Лариона и Лазаря о службе Гантимура маньчжурам и о наличии у него маньчжурского чина / звания. Получается, что из одного и того же документа исследователи доверяют одним сведениям и игнорируют другие, причем в обоих случаях не пытаясь даже проверить их правдивость.

Приведенный выше текст челобитной Лариона и Лазаря дает совершенно однозначный вариант его трактовки: Гантимур был под Комарским острогом, но его люди в бой с русскими не вступали, а ушел он после того, как маньчжуры сняли осаду. Насколько это описание соотносится с известными фактами из биографии Гантимура и с известными событиями происходившими в Приамурье в 1650–1660-х гг.?

Осада маньчжурами Комарского (Кумарского, Усть-Кумарского) острога, располагавшегося на правом берегу Амура при впадении в него р. Хумаэрхэ, шла с 13 марта по 4 апреля 1655 г. [Артемьев, 1999. С. 97]. Руководитель обороны О. Степанов в своих отписках в Сибирский приказ и якутскому воеводе М. С. Ладыженскому, отправленных не ранее 4 апреля 1655 г., со слов пленных, сообщил, что в богдойском войске были «люди розных земель: богдои, мунгуты, никаны, жучеры, дауры и иных многих розных земель, которые иноземцы под ево богдойскую областию» (37) [РКО, 1969. С. 207]. Тунгусов он не назвал. Но, может быть, они были среди «иноземцев» «многих розных земель»? Возможно. Но были ли под Комарским острогом Гантимур и его нелюды?

По сведениям И. Э. Фишера (который опирался на отписки землепроходцев), Гантимур со своим родом после строительства М. Уразовым Шилкского острожка ушел из русских пределов за р. Аргунь и обосновался в районе между реками Гана (совр. Гэньхэ) и Хайлар (верхнее речение р. Аргунь). М. Уразов послал к нему казаков, которые «принесли оттуда с собою несколько маловажных подарков, кои ясаком назвали» [Фишер, 1774. С. 567–568]. Согласно ясачным книгам П. Бекетова, этот «ясак» («четыре соболя с пупки и с хвосты») был взят с Гантимура и его сына Катаная в январе 1654 г. (38). В марте того же года Бекетов, прибыв к устью р. Нерчи, пообщался там с шурином Гантимура тунгусом Болдоноем, который сообщил, что его зять хочет встретиться с Бекетовым. Бекетов послал к Гантимуру и «к иным многим князцам и к улусным их людем» двух казаков с приглашением «быть к нему, Петру, на усть Нерчи реки» (39). До стойбища Гантимура и других князцов казаки должны были добраться за пять дней, а значит, они располагались в относительной близости от Шилкского острожка. Посланцы, однако, по сведениям Бекетова, были убиты. А в июне на отряд Бекетова напали тунгусы. Кто они были, точно не известно. В июньских и августовских 1654 г. отписках Бекетова енисейскому воеводе А. Ф. Пашкову они идентифицированы как «воровские неясачные тунгусы» (40), а в коллективной челобитной того же Бекетова и его казаков, составленной в апреле 1655 г., по их поводу сообщалось (надо полагать, на основе какой-то дополнительной информации, полученной казаками): «преже тово те изменники тебе, великому государю, с себя и с своих улусных людей твой государев ясак платили» (41). В обоих документах родовая принадлежность тунгусов не уточнялась, не назывались и их предводители.

По мнению В. Г. Изгачева, на отряд Бекетова напал Гантимур [Изгачев, 1959. С. 94, 98]. Это представляется вполне вероятным. Шилкский острожек был поставлен на территории нелюдов, и именно они во главе со своим вождем Гантимуром могли быть наиболее заинтересованы в его ликвидации и изгнании казаков. Но последним удалось отбиться.

Какие действия после неудачной осады Шилкского острожка предпринял Гантимур (независимо от того, принимал он участие в нападении или нет), не известно. В отписке от 18 декабря 1656 г. начальник человек Шилкского острожка казачий десятник К. И. Полтинин поведал следующее: «и баргуцкие, государь, люди и тунгусы к нам в острог не ездят и служилым людем к себе в улусы ездить не велят, а нелюцкой, государь, князец Гантимур <…> на прошлой 164-й год (т. е. с сентября 1655 г. по август 1656 г. —А. З.) государева ясаку с себя и с своих улусных людей не дал» (42). Тринадцатого июня 1656 г. К. И. Полтинин отправил к Гантимуру «служилых людей десятника казачья Ивана Болотова с товарыщи <…> для государева ясачново соболиново збору». «И он, Гантимур, — писал Полтинин, — дал с себя и с своих улусных людей государева ясаку дватцать три соболя, а з достальных людей нелюцких он, Гантимур, сулил государев ясак, хотел дать в нынешнем во 165-м (1656/57) году <…> А Гантимур князец с своими улусными людьми прикочевал к острогу ближе на Нерчю реку». Случилось это во временной промежуток между июнем и сентябрем 1656 г. (43)

Приведенные сведения из отписки Полтинина позволяют заключить, что по крайней мере со второй половины 1655 г. казаки из Шилкского острожка пытались восстановить мирные контакты с Гантимуром, и эти усилия закончились успехом. Разумеется, можно предположить, что до этого Гантимур и его нелюды в составе богдойского войска приняли участие в осаде Комарского острога. Но это предположение весьма сомнительно. Оно потребует признать, что Гантимур на какой-то срок (во второй половине 1654 — первой половине 1655 гг.?) оказался под контролем маньчжуров и вынужден был исполнять их приказы. Но такого не могло быть. Известные нам источники в своей совокупности позволяют уверенно полагать, что в 1654–1655 гг. Гантимур со своими людьми, отказываясь платить ясак, кочевал где-то относительно недалеко от «родовых» владений, располагавшихся в районе между устьями рек Онона и Нерчи. Стремясь избежать уплаты ясака и подчинения русским, он уходил туда, где еще не появлялись казачьи отряды, а именно к югу за р. Аргунь, в междуречье Гана и Хайлара. С этой территории он мог оперативно следить за развитием ситуации на своей «породной» земле и при необходимости быстро туда вернуться. Но эта территория в 1650-х гг. была неподконтрольна маньчжурам [Мелихов, 1982а. С. 20–47], соответственно, они не могли отдавать распоряжение вождям обитавших здесь этно-территориальных групп. Принять же по собственной инициативе (или по уговору маньчжуров) участие в осаде Комарского острога Гантимур также не мог, так как никаких интересов на Амуре у него не было, и его ничто не связывало с местным населением (см.: [Зуев, 2012. С. 346–349]).

Что же касается версии о возможном участии Гантимура в нападении на Комарский острог в 1660-х гг., то она вообще лишена оснований. После разгрома маньчжурами в 1657 г. на Амуре отряда О. Степанова данный острог был заброшен и не восстанавливался [Артемьев, 1999. С. 98]. В 1658–1667 гг. в Приамурье случались вооруженные столкновения между маньчжурами и русскими, однако об осаде какого-либо русского острога ничего не известно [Внешняя политика…, 1977. С. 271; Мясников, 1980. С. 107, 109, 114; Мазуров, Пастухов, 2009. С. 180–181]. Аргунский же острог (в искаженном варианте — Аргутинский острог / остров), указываемый в некоторых энциклопедических справках о Гантимуре в качестве объекта нападения маньчжуров, был поставлен только в 1681 г. [Артемьев, 1999. С. 78], т. е. много позже окончательного принятия Гантимуром российского подданства.

Таким образом, информация о службах Гантимура богдыхану, изложенная в челобитной Лариона и Лазаря, представляется в значительной степени плодом их творческого подхода к биографии деда. Они, конечно, знали о выходе их предка из маньчжурских владений и о настойчивых требованиях богдыхана о его выдаче. Наверняка они слышали о героической обороне казаками Комарского острога, поскольку память об этом была жива среди русского населения Забайкалья (44). Эти известные им события они дополнили теми фактами, которые должны были усилить статус их деда, а соответственно, повысить и их собственную значимость в глазах русской власти.

Имеющиеся в нашем распоряжении челобитные внуков Гантимура позволяют выявить, правда, в самых общих чертах, процесс рождения версии о службах их деда маньчжурскому богдыхану. Ее появление на свет напрямую было связано с материальными и статусными интересами детей Павла (Катаная), прежде всего Лариона и Лазаря.

Павел, как говорилось выше, был пожалован в князья и дворяне по московскому списку. Но это пожалование имело индивидуальный характер и не распространялось автоматически на потомков. В феврале 1700 г. Павел умер. В том же году (вероятно, весной) его вдова Марья, дети Ларион, Лазарь и Авдотья подали челобитную с просьбой поверстать Лариона в «отцово место» и «оклад», чтоб им «в дальной даурской стороне голодною смертию не помереть». При этом в челобитной совершенно не упоминался Гантимур, а акцент делался на Павла: «а муж де ее, а их отец в прошлых годех вышел с Науну на ево великого государя имя с родом своим и со многими своими людьми» (45). В связи с этим обратим внимание на то, что И. Идес, бывший в 1693 г. проездом в Нерчинском уезде и общавшийся там с конными тунгусами (надо полагать, с их предводителями — Гантимуровыми), зафиксировал в своем дневнике следующие сведения: «Главой конных тунгусов является князь Павел Петрович Гантимур, или по-тунгусски Катана Гантимур; он родом из округа Нючжу, теперь стар, а когда-то был тайшой и подданным китайского богдыхана. Когда же он попал к нему в немилость и был смещен, то подался с подчиненной ему ордой в Даурию, стал под покровительство их царских величеств и перешел в православие» [Избрант Идес, Адам Бранд, 1967. С. 150] (46).

Эта информация вкупе с упомянутой челобитной 1700 г. однозначно свидетельствует о том, что среди потомков Гантимура к концу XVII в. уже вполне оформилось представление о службе их предка маньчжурам. Но таковым предком они считали Катаная, а не Гантимура! Последний вообще не удостаивался их внимание в качестве сколько-нибудь значимого лица.

В марте 1701 г. Сибирский приказ распорядился одного из сыновей Павла, «которой приличнее» «написать княжим именем» с отцовским окладом, но без поверстания в дворяне по московскому списку (47). Нерчинский воевода посчитал таким «приличным» сыном Лариона (48). В январе 1705 г. Ларион лично подал челобитную в Сибирский приказ с просьбой пожаловать его в московские дворяне. Свою просьбу он аргументировал ссылкой на заслуги отца: «за выезд под твою государеву самодержавную высокую руку в вечное холопство отца моего княз Павла Гантимурова» (49). Царской грамотой от 15 января 1705 г. просьба Лариона была удовлетворена (50).

О Гантимуре (и то безлично) упомянули в своей челобитной от 22 января 1705 г. другие сыновья Павла — Бишенга и Андрей: «в прошлых, государь, годех вышли ис Китайского государства под твою государскую самодержавную высокую руку дед и отец наш князь Павел Гантимуров со всем своим родом и улусными своими людьми» (51). Один из челобитчиков, Бишенга, в феврале того же года был пожаловал в князья и назначен «начальным человеком» над гантимуровыми «родственниками и улусными людьми» из трех тунгусских родов (Дуликагирского, Улятского и Калтагирского) (52).

Неизменное удовлетворение русской властью желаний детей Павла Гантимурова повышало их материальный и статусный «аппетит». В 1710 г. Ларион и Лазарь подали очередную, неоднократно упоминавшуюся челобитную, в которой жаловались на свою чрезмерную скудость и просили повысить оклад Лариону, наделить его землей, а Лазаря поверстать в службу с выдачей ежегодного жалованья и их обоих «писать стольниками», т. е. пожаловать каждого одним из высших служилых чинов Московского государства (53). В этот раз свою просьбу они аргументировали «службами и радениями деда, и отца, и дядей, и братей», а из них все внимание сосредоточили на деде — Гантимуре, сообщив о якобы имевшемся у него маньчжурском чине «четвертного боярина» и о большом жаловании, якобы получаемом им от богдыхана. Можно полагать, что появившаяся в челобитной версия, излагавшая обстоятельства перехода Гантимура от маньчжуров к русским, должна была существенно повысить в глазах русской власти значимость как самого Гантимура, так и его потомков. Кроме того, эта версия намекала на то, что Гантимуровы, помня о «высоком статусе» их деда у маньчжуров, могут вернуться назад к маньчжурам.

Почему Ларион и Лазарь переключили свое внимание с отца на деда, можно только догадываться. Скорее всего, это было вызвано тем, что Павел (Катанай) значительную часть своей жизни (33 года) провел в российских пределах и, соответственно, о нем у русских властей (по крайней мере местных — нерчинских) должно было быть достаточно информации, в том числе о том, что он ушел от маньчжуров относительно молодым человеком и в силу этого вряд ли, тем более при живом отце, мог выслужить какой-либо маньчжурский чин. Гантимур же, будучи главой того семейного клана нелюдов, который перешел к русским, и общим предком, от имени которого пошла фамилия Гантимуровых, в значительно большей степени, чем Катанай, подходил на роль легендарного героя.

Нам не известно, пытался ли Сибирский приказ навести справки по поводу челобитной Лариона и Лазаря. Но все их просьбы он полностью удовлетворил (54) [Высочайше учрежденная…, 1898. Приложения. С. 21]. Такое благожелательное отношение к Гантимуровым вызвано было, конечно, не только службами их предков, но и стремлением сохранить их лояльность и не допустить их измены. Об этом откровенно говорилось в одном из документов Сибирского приказа 1705 г.: «московского дворянина новокрещена князь Павла Гантимурова родственников ево беречь, и всякой призор и ласку и добро детем их чинить <…> а смотреть за ними накрепко тайно, чтоб они худа какова не думали и зла какова не учинили и в сторону Китайского государства не ушли и Даурской земле споны какой не учинили» (55).

В последующие годы уже правнуки Гантимура, сыновья Лариона — Андрей и Алексей творчески дополнили обстоятельства перехода их прадеда в российское подданство новыми подробностями. В 1735 г. Г. Ф. Миллер с их слов записал в своем полевом дневнике, что Гантимур не допустил взятие маньчжурами Комарского острога, по причине чего был вызван ко двору богдыхана, но, «недовольный» этим вызовом, бежал к русским, во время бегства половина его людей была «порублена» маньчжурами, а сам он получил 9 ран [Элерт, 2000. С. 419].

В целом вышеизложенное позволяет прийти к выводу, что информация челобитной Лариона и Лазаря о маньчжурском «боярстве» Гантимура и его участии в осаде Комарского острога не заслуживает никакого доверия.

Все прочие известные на данный момент источники, содержащие сведения о Гантимуре, дают основания утверждать лишь то, что он со своим родом после ухода в конце 1650-х гг. из Забайкалья обитал до 1666/67 г. на территории, подконтрольной маньчжурам, по выражению русских документов последней трети XVII в. — в «Богдойской земле» [РКО, 1969. С. 275], «под китайским государством» (56), «под китайским владением» [РМО, 2000. С. 313], но при этом не находился у них в прямом подданстве, т. е. не платил им дань (выражаясь русским делопроизводственным языком того времени, не являлся ясачноплательщиком). Никаким высоким маньчжурским чином он не обладал и участия в осаде Комарского острога не принимал. С крайне низкой степенью вероятности можно предположить, что маньчжуры пожаловали его одним из низших своих чинов — цзолинем. Но это предположение опирается лишь на не вполне внятную информацию из доклада Сонготу.

В заключение заметим, что хотя местная русская администрация исправно копировала на протяжении XVIII в. грамоту Сибирского приказа с изложением челобитной Лариона и Лазаря, но никогда ни она, ни вышестоящие власти не придавали какого-либо значения «четвертному боярству» Гантимура, этот факт ими просто игнорировался, поскольку не вызывал доверия. Так, российский посол на переговорах с маньчжурами в 1725–1728 гг. С. Л. Владиславич-Рагузинский, собравший обширную информацию о русско-маньчжурских отношениях во второй половине XVII — начале XVII в., по поводу Гантимура отметил только, что он был «тунгузских татар начальник», который, «освободясь от ига китайских манжуров, с ордою своею перешел в Российскую сторону» [Владиславич-Рагузинский, 1842. С. 198]. В составленной в 1735 г. в Нерчинской воеводской канцелярии по запросу Г. Ф. Миллера ведомости о ясачных иноземцах Нерчинского уезда был отмечен лишь факт выхода Гантимура «с родом своим» «из Богдойской землицы» [Элерт, 2018. С. 280–281]. В «Справке о дворянах Гантимуровых», сочиненной в самом конце XIX в. для «Совещания по земельному устройству населения Забайкальской области», Гантимур назван просто «китайским выходцом» (57).

Примечания
(сноски даны в круглых скобках)

1. Богдойской землей (царством) русские в то время называли маньчжурский цинский Китай.
2. НИА СПбИИ. Ф. 96. Оп. 1. Д. 3. Л. 1; РГАДА. Ф. 62. Оп. 1. Кн. 3. Л. 157 об. Аналогичную информацию Д. Д. Аршинский отправил и тобольскому воеводе П. И. Годунову в майской отписке того же 1670 г. (см.: [ДАИ, 1857. С. 41]).
3. См.: РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1388. Л. 28–29; Оп. 3. Стб. 1355. Л. 63, 66; Ф. 62. Оп. 1. Кн. 3. Л. 157 об.
4. РГАДА. Ф. 214. Оп 3. Стб. 1355. Л. 66. См. также: Там же. Л. 59, 64; Оп. 1. Кн. 1388. Л. 28 об.; Ф. 1142. Оп. 1. Д. 28. Л. 4; СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 33–33 об.
5. Гантимур упоминается и в зарубежных исследованиях, посвященных истории русско-маньчжурских отношений второй половины XVII в., см., например: [Baddeley, 1919. P. 291, 426, 428; Mancall, 1971. P. 87–88, 100; Bergholz, 1993. P. 202, 203, 216; Gelber, 2008. P. 157–158].
6. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 924. Л. 27, 28, 30, 47, 47 об., 187; Стб. 1355. Л. 59–66 об., 112–118, 129–132, 138.
7. См.: Там же. Стб. 1355. Л. 67–71, 74–111. См. также: Там же. Стб. 924. Л. 37, 39, 99, 278; Стб. 973. Л. 205–206; Оп. 1. Кн. 1388. Л. 28 об. – 29; Ф. 1121. Оп. 1. Д. 70. Л. 41–45; СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 34–35 об.
8. В оригинале, должно быть, было «четвертым».
9. В реальности богдойским войском под Комарским острогом командовал шаншу дутун (гушань-эчжэнь) Минъаньдали [РКО, 1972. С. 660; Внешняя политика…, 1977. С. 270].
10. Нам удалось выявить несколько копий грамот, составленных в 1753 г. (ОР РНБ. Ф. 532. Оп. 3. Е. х. 84. Л. 2–4; ГАРБ. Ф. 88. Оп. 1. Д. 165. Л. 35–36 об.) и 1777 г. (ГАРБ. Ф. 88. Оп. 1. Д. 165. Л. 26–28 об.). Одна из копий грамоты, обнаруженная В. А. Туголуковым, хранится в архиве Русского географического общества (НА РГО. Р. 55. Оп. 1. Д. 13. Л. 258–261) [Туголуков, 1975. С. 100].
11. См.: СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 37 – 39 об.
12. См. также: Справка о дворянах Гантимуровых (РГИА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 10. Л. 1–10) // URL: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/Burjatia/XX/1900-1920/Gantimurov/text.htm (дата обращения 06.06.2014).
13. Транслитерация надписи на гербе Гантимуровых по нашей просьбе сделана профессором кафедры востоковедения НГУ, китаеведом С. А. Комиссаровым.
14. При издании этой работы Г. С. Спасского на английском языке звание «ближний сановник богдохана» был переведено как «премьер-министр богдохана» («prime minister of the Bogdo Khan») [Some Account of th Tungousians…, 1824. P. 594].
15. Мандаринами европейцы называли китайских чиновников высокого ранга.
16. Этой же точки зрения, следуя историографической традиции, придерживался ранее и автор данной статьи [Зуев, 2009. С. 368].
17. О службе Гантимура маньчжурам перестал упоминать и А. Р. Артемьев [Артемьев, 1999. С. 50].
18. Солонами маньчжуры называли коренное население верхнего бассейна р. Амур до впадения в него р. Зеи К началу 1640-х гг. солоны оказались «в даннической зависимости от государства Цин» [Мелихов, 1982а. С. 21 Цыбенов, 2011. С. 241].
19. См. также: РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 973. Л. 103. П. Т. Яковлева явно ошибалась, когда писала, что «цинские представители доказывали, что князь Гантимур… пользовался… доверием (китайского богдыхана. — А. З. и был в большой милости, занимая высокие посты» [Яковлева, 1958. С. 33]. Заметим, что первым, кто обратил специальное внимание на наименование Гантимура в маньчжурских документах, был П. А. Словцов [Словцов, 1995. С. 185].
20. Три цзолина — это, по сведениям Г. В. Мелихова, предводители дауров Туйдохунь, Баодай и Вэньду [Мелихов, 1982б. С. 83].
21. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1355. Л. 66–66 об. (оригинал). См. также списки с оригинала: Там же. Оп. 1. Кн. 1388. Л. 28 об. — 29; СПбФА РАН, Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 33 — 33 об.
22. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1355. Л. 60–61.
23. Там же. В. С. Мясников утверждал, что Гантимур после ухода на р. Нонни, «не желая ссориться с цинскими властями… некоторое время считал себя и их подданным» [Мясников, 1980. С. 114]. Но в источниках не содержится сведений, подтверждающих это утверждение.
24. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1355. Л. 59–65, 67–93, 112–140; СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 33.
25. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1355. Л. 139–140.
26. См. челобитные Чекулая-Василия 1685 г. (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1355. Л. 102), Павла Гантимуров и его детей конца 1690-х гг. (Там же. Стб. 1325. Л. 38–39), жены Катаная-Павла Марьи Ивановны, его детей Лариона, Лазаря и Авдотьи 1700 г. (Там же. Оп. 1. Кн. 1388. Л. 29 об.; см. также: СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 36 — 36 об.), детей Катаная Бишенги и Андрея 1705 г. (РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1388. Л. 84; см. также: СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 43–44; ОР РНБ. Ф. 532. Оп. 3. Д. 84. Л. 5 об. — 6 об.), Лариона 1705 г. (РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1388. Л. 28 об.; см. также: СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 36 об. — 37) и 1707 г. (РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. Кн. 1214. Л. 5–6).
27. РГАДА. Ф. 199. Оп. 2. № 483. Д. 21. Л. 1–2; СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 44–45; ГАРБ. Ф. 88. Оп. 1. Д. 165. Л. 29 — 29 об., 41–42, 55–56.
28. РГАДА. Ф. 214. Стб. 508. Л. 29, 30. Опубл.: [Исторические акты…, 1840. С. 112, 114; Допросы…, 1840. С. 81, 84; Красноштанов, 2008. С. 270–272].
29. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 508. Л. 21, 27.
30. Издатели наказа до неузнаваемости исказили «титул» Гантимура: «писали де к ним из Даурской земли Ярко Хабаров с товарыщи: взяли де они на боях даурских языков <…> да Гай-Тимура, у Лака князя шурина Тыгичея». Должно быть: «Гантимура улана князя шурина Тыгичея».
31. Эту интерпретацию позже повторил А. Х. Элерт [Элерт, 2000. С. 419]. В маньчжурской армии, как известно, были краснознаменные корпуса. По-монгольски они назывались «шүлүүн улаан хошуу» («простое (истинно) красное») и «хөвөөт улаан хошуу» («красное с каймой») [История…, 1987. С. 49].
32. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 508. Л. 3, 23, 27.
33. Там же. Л. 317.
34. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 720. Л. 22.
35. Заметим, что упомянутый в «Книге записной» Мунгунчей был маньчжуром Монготу. Он не был зайсаном, а имел маньчжурский чин фудутуна [РКО, 1969. С. 558].
36. Полную запись распроса Ф. Усольца и И. Коркина см.: РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 720. Л. 15–43.
37. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 556. Л. 39.
38. СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 27. Л. 326. См. также: Там же. Д. 22. Л. 286.
39. Там же. Д. 22. Л. 300.
40. Там же. Л. 300 об.
41. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 556. Л. 44.
42. Там же. Стб. 508. Л. 341.
43. Там же. Л. 342.
44. Оставшимися в живых участниками обороны была сочинена песня «Во сибирской украине, во Даурской стороне». Она стала популярной по всей Сибири и в середине XVIII в. была включена Киршей Даниловым в свой известный сборник «Древние российские стихотворения». См.: [Элиасов, 1973. С. 109–115].
45. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1388. Л. 29 об.; СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 36. Заметим, что несколькими годами ранее (между 1696 и 1700 гг.) Гантимуровы в своей челобитной упомянули Гантимура, поставив его, однако, на второе место после сына Павла (Катаная): «в прошлых давних годех вышли они под ево великого государя самодержавную высокую руку ис под Китайского государства с Науна реки с отцом своим и з дедом Гайтимуром своею волею» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1325. Л. 39).
46. В своем письме, поданном в 1695 г. царям Ивану и Петру Алексеевичам, И. Идес несколько иначе изложил сведения о П. Гантимуре: «Князь Павел Гантимиров есть человек родом от княжеского поколенья, по татарскому их обыкновению был поддан хану китайскому, от него своею ордою к их царскому величеству перешел и поддался и живет в Нерчинску с ордою своею» [Зольникова, 1989. С. 216]. Сведения о Павле Гантимурове почти дословно повторил Н. Витсен во втором издании своего сочинения «Северная и Восточная Татария» (1705 г.): «Настоящим главой здешних конных тунгусов был еще недавно Каттана Гантимур, но христиане звали его „князь Павел Гантимур”. Он родом из страны Ниухе, довольно старый человек. Он был тайшой, или князем, при синцах, но впал в немилость и со всей своей ордой перешел под власть и покровительство Их Царских Величеств. Он принял христианскую веру» (Витсен, 2010. С. 99–100].
47. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1388. Л. 29 об.; СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 36 об.
48. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1388. Л. 30.
49. Там же. Л. 28, 30 об.
50. Там же. Л. 30 об.
51. Там же. Л. 84.
52. Там же. Л. 85 — 85 об., 87 об., 110.
53. Желание Лариона и Лазаря стать стольниками, возможно, объясняет появление в их челобитной странного маньчжурского чина «четвертной (четвертый) боярин». Дело в том, что чин стольника в начале XVIII в. в иерархии служилых чинов элитного «московского списка» являлся четвертым по старшинству: он стоял выше чинов жильца, московского дворянина и стряпчего. Выше по значимости чина стольника были уже думные чины [Захаров, 2012. С. 45]. Ларион в 1705 г. побывал в Москве и, надо полагать, хотя бы поверхностно, ознакомился с московской служилой чиновной иерархией
54. СПбФА РАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 29. Л. 39 — 39 об.
55. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 1388. Л. 85 — 85 об.
56. Там же. Стб. 1355. Л. 66.
57. РГИА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 10. Л. 1–10 (опубл.: URL: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/Burjatia/XX/1900-1920/Gantimurov/text.htm (дата обращения 06.06.2014)).

Список литературы

Аинчина Т. М. Древний эвенкийский род Гантимуровых // Забайкальское казачество на службе Отечеству: история и современность. Улан-Удэ: Изд-во ВСГТУ, 2006. С. 92–96.

Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.). Хабаровск: Хабаров. кн. изд-во, 1984. 272 с.

Арсеньев Ю. Род князей Гантимуровых. Генеалогическая справка. М.: Унив. тип., 1904. 10 с.

Артемьев А. Р. Города и остроги Забайкалья и Приамурья во второй половине XVII–XVIII в. Владивосток, 1999. 335 с.

Артемьев А. Р. России верное служение (Род князей Гантимуровых) // Забытые имена. Владивосток, 1995. Вып. 1. С. 47–59.

Артемьев А. Р. Эвенкийские князья Гантимуровы на службе России // Этническая история тюркских народов Сибири и сопредельных территорий (по данным этнографии). Омск, 1992. С. 8–12.

Беспрозванных Е. Л. Приамурье в системе русско-китайских отношений: XVII – середина XIX в. Хабаровск: Хабаров. кн. изд-во, 1986. 336 с.

Богуславский В. В. Гантимур // Славянская энциклопедия. XVII век. М., 2004. Т. 1. С. 305.

Болонев Ф. Ф. «Не жесточью, а ласкою»: отношение русских властей к эвенкийскому роду Гантимурова в XVII–XIX вв. // Проблемы межэтнического взаимодействия народов Сибири. Новосибирск, 2002. С. 28–31.

Внешняя политика государства Цин в XVII веке. М.: Наука, 1977. 385 с.

Гантимуровы // Энциклопедический словарь. СПб., 1892. Т. 8. С. 96–97.

Григорьева Е. А. Проблема Гантимура в русско-китайском споре XVII в. о границах // Историческая география: пространство человека vs человек в пространстве. М., 2011. С. 219–222.

Дамдинов Д. Г. О предках Гантимуровых (титулованных князей и дворян по московскому списку). Улан-Удэ, 1996. 94 с.

Думин С. В. Князья Гантимуровы // Дворянские роды Российской империи. М., 1996. Т. 3. С. 215–217.

Захаров А. В. Московская служилая элита и последние пожалования в думные чины при Петре I // Вестник Челяб. гос. ун-та. 2012. № 34. С. 45–55.

Зольникова Н. Д. Сыск Д. Л. Полянского и «письма» Избранта Идеса // Публицистика и исторические сочинения периода феодализма. Новосибирск, 1989. С. 180–220.

Зуев А. С. Гантимур и русские землепроходцы: из истории русско-тунгусских отношений в Забайкалье в середине XVII в. // Сибирь в империи – империя в Сибири: имперские процессы на окраинах России в XVIII – начале XX вв. Иркутск, 2013а. С. 134–152.

Зуев А. С. Гантимуровы // Историческая энциклопедия Сибири. Новосибирск, 2009. С. 368–369.

Зуев А. С. О властном статусе тунгусского князя Гантимура // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск, 2012. Т. 18. С. 346–349.

Зуев А. С. Хан Тимур, булат или стрелок из лука: к этимологии имени тунгусского князя Гантимура // Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2013б. Т. 12, вып. 5. С. 242–248.

Зуев А. С., Игнаткин П. С., Слугина В. А. Под сень двуглавого орла: инкорпорация народов Сибири в Российское государство в конце XVI – начале XVIII в. Новосибирск: НГУ, 2017. 444 с.

Иванчик С. Н., Кононенко Н. И. Князь Е. И. Гантимуров (тайны происхождения рода). Новосибирск: Изд-во Сиб. гос. ун-та вод. трансп., 2016. 99 с.

Изгачев В. Г. Русский землепроходец Петр Иванович Бекетов // Учен. зап. Чит. гос. Пед ин-та. 1959. Вып. 4. С. 79–100.

История Северо-Восточного Китая XVII–XX вв. Владивосток: Дальневост. кн. изд-во, 1987. Кн. 1. 424 с.

Карнович Е. П. Замечательные богатства частных лиц в России. СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1885. 330 с.

Князь Гантимур // Московские церковные ведомости. 1885. № 38. С. 3.

Константинов А. В., Константинова Н. Н. История Забайкалья (с древнейших времен до 1917 года). Чита: Изд-во ЗабГПУ, 2002. 248 с.

Константинова Н. Н. Гантимур // Энциклопедия Забайкалья. Читинская область. Новосибирск, 2003. Т. 2. С. 224.

Красноштанов Г. Б. Ерофей Павлович Хабаров. Хабаровск: РИОТИП, 2008. 752 с.

Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1895. Т. 1. 476 с.

Любимов С. В. Титулованные роды Российской империи. СПб.: Тип. т-ва «Общественная польза», 1910. Т. 2. 88 с.

Мазуров И. В., Пастухов А. М. Очерки истории Российского Дальнего Востока. Хабаровск: Изд-во ДВАГС, 2009. Кн. 1. 383 с.

Максимов С. В. Сибирь и каторга. СПб.: Тип. А. Траншеля, 1871. Ч. 3. 388 с.

Мелихов Г. В. Как готовилась агрессия феодальных правителей Цинского Китая против русских поселений на Амуре в 80-х годах XVII в. // Документы опровергают. Против фальсификации истории русско-китайских отношений. М., 1982б. С. 71–98.

Мелихов Г. В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.). М.: Наука, 1974. 246 с.

Мелихов Г. В. О северной границе вотчинных владений маньчжурских (цинских) феодалов в период завоевания ими Китая (40–80-е годы XVII в.) // Документы опровергают. Против фальсификации истории русско-китайских отношений. М., 1982а. С. 18–70.

Мясников В. С. Империя Цин и Русское государство в XVII веке. М.: Наука, 1980. 311 с.

Мясников В. С. Квадратура китайского круга: избранные статьи. М.: Вост. лит., 2006. Кн. 1. 550 с.

Паршин В. П. Нерчинские тунгусы // Журнал министерства внутренних дел. 1844а. Ч. 5. С. 129–140.

Паршин В. П. Поездка в Забайкальский край. М.: Тип. Н. Степанова, 1844б. Ч. 2. 208 с.

Полевой Б. П. Изветная челобитная С. В. Полякова 1653 г. и ее значение для археологов Приамурья // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке (ист.-археол. исслед.). Владивосток, 1995. Т. 2. С. 7–54.

Попов И. М. Россия и Китай: 300 лет на грани войны. М.: ООО «Изд-во Астрель», ООО «Изд-во АСТ», ЗАО НПП «Ермак», 2004. 510 с.

Русская родословная книга. СПб.: Тип. Мин-ва путей сообщения, 1873. 435 с.

Самбуева Л. В. Бурятское и эвенкийское казачество на страже Отечества (вторая четверть XVIII – первая пол. XIX в.). Улан-Удэ: Изд-во ВСГТУ, 2003. 208 с.

Серебренников И. И. Князь Гантимур. Исторический очерк. Shanghai: Far Eastern Times, [б. г.]. 20 с.

Сладковский М. И. Очерки экономических отношений СССР с Китаем. М.: Внешторгиздат, 1957. 454 с.

Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. Новосибирск: Вен-Мер, 1995. 676 с.

Соломин А. В. Князья Гантимуровы. М.: Старая Басманная, 2016. 276 с.

Спасский Г. С. Исторические сведения о сибирских тунгусах вообще и о забайкальских в особенности // Сиб. вестник. 1822. Ч. 18. С. 339–348.

Тихвинский С. Л. Некоторые вопросы формирования северо-восточной границы Цинской империи // Международные отношения и внешняя политика СССР: История и современность. М., 1977. С. 315–323.

Трусевич Х. И. Посольские и торговые сношения России с Китаем (до XIX века). М.: Тип. Т. Малинского, 1882. 304 с.

Туголуков В. А. Конные тунгусы (Этническая история и этногенез) // Этногенез и этническая история народов Севера. М., 1975. С. 78–110.

Уварова Т. Б. Нерчинские эвенки в XVIII–XX веках. М.: ИНИОН РАН, 2004. 164 с.

Успенский В. Л. Из истории русско-китайских отношений в XVII в.: (по новым документам на монгольском языке) // Новый исторический вестник. 2012. № 33. С. 10–17.

Ухтомский Э. Э. Путешествие по Забайкалью. Из книги «Путешествие на Восток» (государя императора Николая II (1890–1891 гг.)). Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1992. 39 с.

Фишер Э. Сибирская история. СПб.: Имп. Академия наук, 1774. 631 с.

Хазанкович Ю. Г. Эвенки, Китай и Россия (исторические метаморфозы и литературные парадоксы) // Проблемы Дальнего Востока. 2008. № 5. С. 171–178.

Хартанович М. Ф., Хартанович М. В. Тунгусские князья Гантимуровы // Наука из первых рук. 2011. № 3. С. 70–83.

Цыбенов Б. Д. Даурские роды в XVII в. // Вестник Бурят. гос. ун-та. 2011. № 8. С. 238–246.

Шумахер П. В. Наши сношения с Китаем (с 1567 по 1805) // Русский архив. 1879. № 6. С. 145–183.

Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. 1032–1882 гг. Сургут: Северный дом, 1993. 463 с.

Элерт А. Х. Ведомости Нерчинской воеводской канцелярии о родовом составе, численности, расселении и ясачных платежах коренного населения уезда (1735 г.) // Традиции русской духовной культуры в памятниках письменности XVI–XX вв. Новосибирск, 2018. С. 271–289.

Элерт А. Х. Новые материалы к биографии тунгусского князя Гантимура // Проблемы истории, русской книжности, культуры и общественного сознания. Новосибирск, 2000. С. 416–421.

Элиасов Л. Е. Фольклор Восточной Сибири. Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1973. Ч. 3. 496 с.

Яковлева П. Т. Первый русско-китайский договор 1689 года. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 235 с.

Artemyev A. R. The Gantimurov Princes in Russian Service. Journal de la Societe Finn-Ougrienne, 1992, vol. 84, p. 7–20.

Baddeley J. F. Russia, Mongolia, China: Being Some Record of the Relations between them from the Beginning of the 17th Century to the Death of the Tsar Alexei Mikhailovich, A. D. 1602–1676. London, Macmillan and Company, 1919, vol. 2, 445 p.

Bergholz F. W. The Partition of the Steppe: the Struggle of the Russians, Manchus, and the Zunghar Mongols for Empire in Central Asia, 1619–1758: A Study in Power Politics. New York, Peter Lang Inc.; International Academic Publishers, 1993, 522 p.

Gelber H. G. The Dragon and the Foreign Devils: China and the World, 1100 B. C. to the Present. London, New York, Berlin, Bloomsbury Publishing, 2008, 492 p.

Mancall M. Russia and China: their Diplomatic Relations to 1728. Cambridge, Harvard Uni. Press, 1971, 396 p.

Perdue P. C. China Marches West: the Qing Conquest of Central Eurasia. Cambridge, London, Belknap Press of Harvard Uni. Press, 2005, 725 p.

Some Account of the Tungousians in General, and the Transbaikal Tungousians in Particular. The Asiatic Journal and Monthly Register for British India and its Dependencies, 1824, vol. 17, no. 102, p. 593–602.

Список источников

АИ — Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссиею. СПб.: Тип. II Отд-ния Собств. Е. И. В. канцелярии, 1842. Т 4. 592 с.

Витсен Н. Северная и Восточная Тартария. Амстердам: Pegasus, 2010. Т. 1. 624 с.

Владиславич-Рагузинский С. Л. Секретная информация о силе и состоянии Китайского государства // Русский вестник. 1842. № 2. С. 180–243.

Высочайше учрежденная под председательством статс-секретаря Куломзина комиссия для исследования землевладения и землепользования в Забайкальской области. Материалы. СПб.: Гос. тип., 1898. Вып. 5. 472 с.

ДАИ — Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб.: Тип. Э. Праца, 1848. Т. 3. 539 с.; 1857. Т. 6. 477 с.; 1859. Т. 7. 374 с.; 1867. Т. 10. 504 с.

Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792-й год, составленное по документам, хранящимся в Московском Архиве Государственной коллегии Иностранных дел, в 1792–1803 году Николаем Бантыш-Каменским. Казань: Тип. Имп. ун-та, 1882. 565 с.

Допросы, сделанные Хабаровым даурцам, взятым в плен в 1651 году // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений. 1840. Т. 27, № 105. С. 81–84.

Журнал веденный в Пекине по случаю прибытия из России посланника Николая Гавриловича Спафария, отправленного по высочайшему Его Царского Величества указу в 1676 году, царствования китайского Хуандия Кансия в 15 лето / Пер. с маньчж. // Сиб. вестник. 1823. Ч. 3. С. 29–100.

Ивановский А. Посольство Спафария // Зап. Вост. отд-ния Имп. Рус. археол. об-ва. СПб., 1888. Т. 2. С. 81–124, 195–220.

Избрант Идес, Адам Бранд. Записки о посольстве в Китай (1692–1695). М.: Наука, 1967. 403 с.

Исторические акты о подвигах Ерофея Хабарова на Амуре в 1649–1651 гг. // Сын Отечества. 1840. Т. 1. С. 85–126.

Маньчжурская хрестоматия. СПб.: Тип. Имп. Академии наук, 1895. Вып. 2. 255 с.

Наказ Афанасию Филипповичу Пашкову на воеводство в Даурской земле // Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией. СПб., 1894. Т. 15. Разд. V. С. 1–37.

Некоторые маньчжурские документы из истории русско-китайских сношений в XVII веке // Зап. Вост. отд-ния Имп. Рус. археол. об-ва. СПб., 1912. Т. 21, вып. 2–3. С. 65–91.

Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи. Ч. 17. С. 7–8. URL: https://gerbovnik.ru/arms/2758.html (дата обращения 08.01.2020).

Описание Иркутского наместничества 1792 года. Новосибирск: Наука, 1988. 254 с.

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей. М.: Наука, 1987. Т. 36, ч. 1. 382 с.

РКО — Русско-китайские отношения в XVII в.: Материалы и документы. М.: Наука, 1969. Т. 1. 614 с.; 1972. Т. 2. 835 с.

РМО — Русско-монгольские отношения. 1685–1691: Сб. док. М.: Вост. лит., 2000. 488 с.

Указатель к общему гербовнику дворянских родов Всероссийской империи. СПб.: Тип. Сириус, 1910. 153 с.