История Сибири в письмах и произведениях А. Н. Радищева

Вопрос № 5. «С каким намерением писали вы сию книгу?»

Ответ: «Главное мое намерение в сочинении сей книги состояло в том, чтобы прослыть писателем и заслужить в публике гораздо лучшую репутацию, нежели как обо мне думали до того. Впрочем, теперь при объявлении оной и сам вижу, что она наполнена гнусными, дерзкими и развратными выражениями, о чем от всего сердца сожалею».

Вопрос № 10. «Почему вы осуждаете нынешний образ правления и описываете пороки оного?»

Ответ. «Я никогда не намерен был осуждать нынешнего образа правления, я почитал учреждения о губерниях мудрым законоположением и таковым, какова в других местах не находится, а на оных страницах о могущих быть иногда злоупотреблениях, о которых судить, признаюсь, не мое было дело, чего, однако ж, доказать не могу, а писал как по умствованию своему о слышанных иногда в народной молве якобы происходящих по приказным делам злоупотреблениях».

Вопрос № 11. «На стр. 124 вы старались доказать недостойное произведение в чины, то какую причину на сие имели? На кого вы целили именно?»

Ответ. «Я виноват, потому что не могу судить, кто по недостоинству был произведен, ибо сие до меня не принадлежало, а писал так дерзко, могу истинную сказать, посумасшествию на то время и сумасбродству своему».

Вопрос № 14. «Почему вы осуждаете помещичьих крестьян, зная, что лучшей судьбы российских крестьян у хорошева помещика никогда нет?»

Ответ. «Осуждение мое было только на одно описанное тут происшествие, впрочем, я и сам уверен, что у хорошева помещика крестьяне благоденствуют больше, нежели где-либо, а писал сие из своей головы».

Письмо А. Р. Воронцову, 22 октября 1790 г.

(Из Пермска) 

Милостивой мой государь, граф Александр Романович.

Письмо вашего сиятельства чрез его превосходительство Алексея Андреевича 1 и сделанныя по приказанию вашему для меня вещи и остальныя деньги от Ивана Ивановича Панаева я получил. Если в долговременное мое пребывание в команде вашего сиятельства известным сделалось вам мое сердце, то вы не усумнитеся в присной и живо существующей в нем признательности за все благодеяния ваши ко мне. Если бы и на меня еще не простиралися, но коснулися бы только моего несчастнаго семейства, то алтарь в душе моей тебе воздвигнут будет и восходить непрестанно наичистейшая жертва благодарности.

Пенять, ни сетовать мне не на кого совершенно, как то ваше сиятельство изволите примечать справедливо. Я сам себе устроил бедствие и стараюсь сносить казнь мою с терпением; но часто оно бывает недостаточно. Вооружуся надеждою и разсудком, но как скучно вспомнить, что я живу в разлучении от детей моих! Разсудка уже более во мне нет, и едва надежда не отлетает. Если кто знает, что действительным блаженством я полагал быть с ними, тот может себе вообразить, что скорбь моя должна быть безпредельна.

Вашему сиятельству угодно знать о моем положении относительно моего здоровья, то до приезда моего в Москву, оно гораздо было хуже, нежели казалось. Выехав из Нижняго, я было занемог совершенно, но помощию лекарства, которым я запасся в Москве, я до приезда моего в Казань получил облегчение. Наступившая зима и морозы укрепили слабое мое телосложение, и я теперь, слава богу, здоров.

Касательно до душевнаго моего расположения, то я солгу, если скажу, что я покоен. Душа моя болит и сердце страждет. Если бы не блистал луч надежды, хотя в отдаленности, если бы я не находил толикое соболезнование и человеколюбие от начальства в проезд мой через разныя губернии, то признаюсь, что лишился бы, может быть, и совсем разсудка.

Разум мой старался упражняться, сколько возможно, то чтением, то примечаниями и наблюдениями естественности, и иногда удается мне разгонять черноту мыслей. Благоприятство отличное, которым я здесь пользуюсь, еще более скуку мою разгоняет. Уверенный, что семейство мое будет всегда под вашею защитою, уверенный, что и я забыт вами не буду, если могу только на месте моего пребывания найти всегдашнее упражнение, которое бы занимало не только силы разума, но и тела: то надеяться могу, что, сделав к спокойствию первой шаг, время, великой целитель всех человеческих скорбей, совершит мое начинание, а тем скорее, если могу иметь утешительное удовольствие видеть на месте моего пребывания кого либо из моего семейства.

Извините, ваше сиятельство, долготу моего письма. Изливаю скорбь свою пред сердцем чувствительным; душа от оной находит облегчение, и тем величайшее, что бдительное ваше благодеяние, призирая меня в отдаленности, подкрепляет и малополучное и бедственное мое семейство. Бог вам даст за благое; молитва моя к нему о вас может единственное от меня быть признание.

Есмь с глубочайшим почтением и преданностию нелицемерною вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга

Александр Радищев.

22 октября 1790 года

Пермск.

Письмо А. Р. Воронцову, 21 декабря 1790 г.

(Из Тобольска)

Милостивой мой государь, граф Александр Романович.

Всякое мое письмо, всякая онаго строка не долженствовала бы ничем иным быть наполнена, как изъявлением благодарности за милости ваши ко мне и к оставшим по мне. Сердце чувствует их живо, и доколе бить оно будет в груди моей, чувствование сие будет для него драгоценно. Но я сокращу мое слово о сем, дабы не наставить напрасную громадуслов и не наскучить вашему сиятельству. Трепещущая слеза, на небо возведенныя зеницы, на молитве к предвечному отцу, да благословит благословлящаго злощастием отягченных; вот в чем состоит всегдашняя моя признательность.

Ко всем вашего сиятельства мне оказанным благодеяниям присовокупите и сие, и если просьба моя может что-либо предуспеть, не отриньте ее. О! если бы возможно было, то, пад ниц перед вами, я объятиями моими сплел бы ноги ваши, и не отошел бы, доколе бы не получил обещание. Просьба моя состоит о доставлении места брату моему Петру Николаевичу, и для его собственной пользы, в каком-либо наместничестве, в Ярославле, в Костроме, или где ваше сиятельство за благо рассудите. Если есть на сие какая-либо возможность, не отриньте, милостивой государь, не отриньте сея моея слезныя просьбы! Да человек, горестию отягченный, не почтется любящим мщение; гнусная сия страсть никогда не жила в моем сердце.

Он почитает таковым желание мое, чтобы он не был с моими детьми. Сие желание есть и будет всегда во мне, и я почту себя сугубо несчастным, если бы прежде их совершеннолетия он мог быть с ними. Еще повторю и повторяю усерднейшую мою о сем просьбу к вашему сиятельству; услышьте мое моление! Сделав ему благодеяние, мне окажете наивеличайшее, и он, опомнясь, прилепится к доброму, к чему природа его сотворила. Есмь с глубочайшим почтением и совершенною преданностию вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга

Александр Радищев.

Декабря 21 дня 1790 года

Тобольск.

Письмо А. Р. Воронцову, 1 марта 1791 г.

(Из Тобольска)

Милостивой мой государь, граф Александр Романович.

Исполняя приказание Ивана Алферьевича[2], дабы чрез него доставить к вашему сиятельству о мне уведомление, а более следуя чувствованию моего сердца, я с охотою и сей продолжительный путь для моего письма употребил в пользу. Из Иркутска, при письме его превосходительства, я получил семь пакетов с письмами и газетами. Опричь того, что ваше сиятельство сделали, делаете, и знаю, что сделать намерены для облегчения моего горестнаго жребия, я виновным себя почитаю и тем, что редко писал к вашему сиятельству; но если верите, что искра признательности живет в моей душе, что чувствительность сердцу моему свойственна, то сие приписать можете к тому, что я имел в том опасение, нежели нежелание. Кому, кому лучше желал бы я открывать мою душу, кому отдавать на рассмотрение мысли и деяния, как кто и сам чувствует, и мыслит здраво, и живет добродетельно? Вашему сиятельству, думаю, что если бы я льстив был, то мало бы в том вам было нужды, а ласкаюсь, что вы меня знали нелживым и нельстецом. Но говаривал я прежде, говорю и ныне, что худо мог бы ладить с другими начальниками; но вам свойственно было прощать и снисходить на странности моея головы и быть к оным терпеливу; я то всегда чувствовал, а теперь попрошу в том прощения у вас. Чего же я себе не прощу, то что я попал в беду, в которую бы себя не ввергнул, если бы в сем случае не потаил от вас моего безразсудства. Я не стыжусь в том признаться, а самому пред собою стыдно.

Я слов довольно не имею, чтоб вашему сиятельству возблагодарить за все; но с чувствованием сердечным есмь и буду истинно и с глубочайшим почтением вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга

Александр Радищев.

1 Марта 1790 года

Тобольск.

Письмо А. Р. Воронцову, 8 марта 1791 г.

(Из Тобольска)

Перевод

Милостивый государь.

Уже несколько дней мое сердце, израненное скорбью, если можно так сказать, как будто успокаивается и вновь раскрывается для радости; мой праздный бездейственный ум может еще, кажется, вернуть себе немного сил. Мой добрый друг, моя сестра[3], прибыла сюда 2-го числа сего месяца с двумя моими малютками в сопровождении моего брата. Видно, судьба хотела, чтобы, приведенный стечением обстоятельств, для меня самого почти необъяснимых, на край пропасти, что говорю я – на край! – низвергнутый в бездну, тем более ужасающую, что она угрожала мне утратой чувства, я внезапно оказался выплывшим из пучины и способным еще приблизиться к кумиру, общему для всех представителей рода человеческого – к счастью, облекаемому каждым в ту форму, которую его воображение на свой лад украшает цветами или окружает кинжалами или смертоносным зельем. Способен ли я к счастью? – Да, милостивый государь, способен. С тем меньшим честолюбием, что я, с большей жаждой славы, с душой, приученной приходить в волнение лишь при приближении предметов, не отпугивающих чувства, неизвестный миру, окруженный дорогими мне существами, могу жить и быть довольным. Да, жить; да, я еще буду жить, я не стану прозябать. Такая неожиданная перемена во всем моем существе, новая, так сказать, счастливая жизнь – и кому я обязан этим? Единственно вам, ваше сиятельство. Вам угодно было осыпать благодеяниями человека, вся заслуга которого заключалась в том, что он стал несчастным по безрассудству, непростительному в его годы. Что же мне сказать вам? Какой признательности вы ожидаете? Если надобно лишь любить вас… обожать вас еще слишком мало… Слеза перед вашим портретом[4], который я принял из рук моей доброй подруги… поймите эту слезу, милостивый государь, это все, что вы можете получить от меня.

Последнее письмо, которое я имел честь написать вашему сиятельству, отправлено, как я об этом узнал, не с той оказией, о которой я в нем сообщаю, но с другой, такой же верной. После всего, что я услышал от моей сестры, боюсь, как бы оно не оказалось вам не по душе! О, как бы я хотел быть далеко от всего подобного.

Браните меня, давайте мне порою, даже часто, советы друга, отца, ибо я клянусь вашему сиятельству, что я в них нуждаюсь более, чем когда-либо. Я взял на себя смелость попросить у вашего сиятельства Путешествие Лессепса[5]. Я его получил из Москвы вместе с моими. Я просил, чтобы вы соблаговолили обременить себя пересылкой Физико-экономической библиотеки[6], находящейся среди моих книг, но узнал, что они увезены в Москву. Я очень прошу извинить меня за излишнее беспокойство, которое я мог причинить вашему сиятельству. Теперь я ограничиваю мою просьбу и прошу два альманаха, которые я имел обыкновение дарить моим маленьким на новый год: один Готский [7] на французском языке и один Геттингенский или Берлинский – на немецком, оба с картинками.

После того, что вы, ваше сиятельство, сделали для меня и моих близких, вы еще сетуете на отказ моей свояченицы от того, что вы ей предложили перед отъездом.

Вы считаете это ложно понятой щепетильностью с ее стороны. Вы не заставили меня краснеть, принимая ваши благодеяния. Но какой же вы человек? Вы желаете, чтобы вашей благосклонностью злоупотребляли, или, лучше сказать, вы утверждаете, что ею совершенно невозможно злоупотребить.

Что касается до моих двух старших[8], то я за них спокоен и буду спокоен; они будут жить под вашим покровительством. Мне прискорбно, что меня лишили их, когда я еще не мог закончить их воспитания. Оно, возможно, и имело погрешности в некоторых отношениях, но ведь только года через 4 или через 5 можно будет судить о правилах, которые лежали в его основе. Небу было угодно иначе, и, не будучи Панглоссом[9],  скажу – может быть, это и к лучшему, ибо часто можно видеть, что самое тщательное воспитание производило чудовищ единственно по той причине, что слишком много было совершено ошибок или, скорее, мало обращалось внимания на обстоятельства, иногда и неприметные. Итак, я утешаюсь тем, что в возрасте, когда разум пробует покинуть костыли младенчества, они испытали горе – урок всегда замечательный, который возвращает человека к его первоначальному состоянию и из существа, возгордившегося условными почестями, делает существо скромное, а из существа падшего делает человека.

В часы досуга я предполагаю написать кое-что для образования моих старших, но так как я поклялся или дал слово вашему сиятельству, что равносильно, не делать ничего без вашего ведома, они получат это лишь из ваших рук и вы окажете милость устранить оттуда все, что окажется несообразным.

С той поры, как приехали мои друзья, я стал большим домоседом и думаю, что поступаю правильно. Мы не сумеем уехать до весны; мне предлагают даже оставить меня здесь до будущей зимы, но в этом отношении я сделаю лишь так, как угодно будет вашему сиятельству. Хотя я отложил свое путешествие по причине усталости и потому, что мне хотелось получить известия о своих близких, но я, действительно, проболел в течение трех недель: катарральная лихорадка и сильное кровотечение из носа.

Соблаговолите, милостивый государь, сообщить мне о себе и будьте уверены, что я пребуду до конца моей жизни с чувством живейшей признательности и с глубочайшим почтением к вам, ваше сиятельство, милостивый государь, покорнейший и нижайший слуга

А. Радищев.

Тобольск, 8 марта 1791 г.

Мой брат уезжает сегодня обратно к себе домой, и это письмо я отсылаю с ним.

Письмо А. Р. Воронцову, 15 марта 1791 г.

(Из Тобольска)

Милостивой государь мой, граф Александр Романович.

Получив в горести моей великую отраду приездом моих друзей, я чувствую, что существо мое обновляется. Разум, в недействие почти приведенный, испытывает паки свои силы, и сердце, обыкшее повторительною печалию содрогаться ежечасно, трепещет еще, но от радости. О ты, виновник моего утешения! Прими паки слезу благодарности и не поскучай, когда повторительное слово изъявит тебе только то, что душа чувствует, изъявит, но слабо. Сердце обыкло во мне предварять разсудок.

Нередко текут слезы, а язык нем.

Время моего здесь пребывания я, по возможности, стараюся употребить себе в пользу приобретением безпристрастных о здешней стороне сведений. Если я столь счастлив могу назваться, что в глазах вашего сиятельства я почитаюся зрителем без очков, то я и ныне тщуся все видеть обнаруженно, ни в микроскоп, ни в зрительную трубу. Но, признаюсь, трудно уловлять истину, когда к достижению оной ведут одни только разногласныя повествования, изрекаемые обыкновенно пристрастием, огорчением и всеми другими страстьми, сердце человеческое терзающими.

Издавна не нравилось мне изречение, когда кто говорил: так водится в Сибири; то или другое имеют в Сибири – и все общия изречения о осмитысячном пространстве верст; теперь нахожу сие вовсе нелепым. Ибо как можно одинаково говорить о земле, которой физическое положение представляет толико разнообразностей, которой и нынешнее положение толико же по местам собою различествует, колико различны были перемены, нынешнее состояние ее основавшия; где и политическое положение, и нравственность жителей следуют неминуемо положению естественности; где подле дикости живет просвещение, подле зверства мягкосердие; где черты, пороки от ошибок и злость от остроумия отделяющия, теряются в неизмеримом земель пространстве и стуже за 30 градусов?

Уральския горы столь существенно различествуют в своей естественности от степи Барабинской, сколько жители оных от жителей степных. Крестьянин заводской есть совсем другой человек, нежели земледелец тарской и ишимской округи; и если Сургут, Туруханск изобилуют соболями, то почто дивиться, что в Ялуторовске их нет? А обыкновенно говорят: соболи родятся в Сибири. Если березовский житель кормится от табуна оленей, а томской уездной крестьянин может только успевать в земледелии, то хотя они оба сибиряки, однако же во многих вещах они между собою толико же различествуют, как агличанин от француза, proportion gard.

Перед глазами моими на стене прибита генеральная карта России, в коей Сибирь занимает почти 3/4. Хорошо знать политическое разделение государства; но если бы весьма учебно было бы в Великой России сделать новое географическое разделение, следуя в том чертам, природою между народами назначенной, гораздо бы еще учебнее и любопытнее было, если бы Сибирь разделена была (на карте, разумеется) на округи, естественностию означенныя. Тогда бы из двух губерний вышла иногда одна, а из одной пять или шесть. Но к сочинению таковой карты не исправниково искусство нужно, но головы и глаза Паласа[10], Георги[11], Лепехина[12], да без очков, и внимания не на одни цветки и травы.

Город здешней или, лучше сказать остатки погоревшаго Тобольска, стоят частию на прекрасном и здоровом, частию на выгодном, но нехорошем и вредном для здоровья месте. Часть, построенная на горе, возвышается над другою частию города, по крайней мере, на 20 сажен. Верхняя часть города стоит над поверхностию Иртыша 26 сажен, когда нижняя часть разлитием онаго иногда затопляется. Но близкость воды и проистекающия от того в домашнем быту удобности толико превешивают выгоды здраваго воздуха во мнении здешних жителей, что дом, стоящий построителю 1000 р. под горою, продается за 2000 р., а построенный на горе за 2000 р. – за 1000 р. не скоро найдет купца.

Говоря о построении города, не могу не рассказать вашему сиятельству то, что слышал о бывшем здесь пожаре, которой истребил лучшия 4/5 частей города. Те, которые огнем лишилися своих домов, лишилися по большей части своего имения.

Всех больше потерпел здешний губернатор[13]. Счастливым себя почитал он тем, что осталася в доме его овчинная шуба, в которую кутали трех его детей при случившейся тогда холодной погоде. Но обстоятельства, тронувшаго меня до слез, пропустить не могу. На другой день по пожаре, в городе большая часть людей не только бедных, но посредственных, не имели хлеба. Народ здешний, хотя не столько, как иркутской, но столь же, как и в столицах шаткой, скоро бы вышел из терпения. Но скоро увидели со всех сторон водою и сухим путем привозимые печеные хлебы, которые сельские жители голодным и неимущим посылали горожанам безденежно. И целую неделю ближайшия селения кормили город безденежно. Сия черта существенно означает доброту души сибирских многих округ поселян. Без внутреннего удовольствия сего слышать не можно. Но если сельские жители толикое соболезнование оказали к страждущим горожанам, о городовом сего я и не слыхал ни об одном. Если разум в городе острится, то сердце ослабевает.

Говоря о городе и деревнях, не могу не упомянуть вашему сиятельству об общем или почти общем желании возобновления китайскаго торга. Пользы, от него проистекающия, велики, согласен. Но как я часто раскольник бывал во многих мнениях, то и в сем случае мне вред от пресечения торга с Китаем не столь кажется повсеместным. Думаю, что есть и некоторая полезность. Но мысли мои о сем еще не зрелы, и я их не осмеливаюсь предложить вашему сиятельству.

Сего 10 марта окончалась славная во всей Сибири Ирбитская ярманка. Торг, или бывшая на ней мена, была в наклад сибирских купцов. Особливо много те потеряли, которые торговали соболями, да и вся мягкая рухлядь была в низкой цене, разумея в соразмерности закупной цены на месте. Многие иностранные товары здесь не дороже московскаго. Сахар покупали 15 руб. пуд; шелковые и шерстяные товары умеренной цены; вино изрядное посредственной дороговизны. Но водка французская продается от 40 до 60 р. анкерок; чай по 5 и 7 р. Если иногда малое количество товара делает его дороговизну, то нередко и больший онаго расход держит его в высокой цене. Когда придешь в гости к сибиряку, то без 6 и 8 чашек чаю не выедешь, а без пуншу здесь дружеской нет беседы.

Как здесь, так и обыкновение есть на Ирбитской ярманке верить всем почти, не зная иногда человека. Алчность прибытка, сопряженная с простодушием, могут быть тому причиною. Сие на ярманке произвело один искусной обман, которой, как то должно, обратился во вред обманщика. Некто Дебональ назывался графом, набрав товаров, уехал из города. Имя его записано было у купцов. Как скоро его не увидели, то стали искать и нашли его уже за 200 верст от города. Нередко повсюду кафтан бросал пыли в глаза: чему дивиться, что и в Сибири то ж.

Но я примечаю, что я уже превысил пределы вашего сиятельства терпения и для того оканчивая, есмь как и всегда с наичувствительнейшею признательностию и глубочайшим почтением вашего сиятельства, милостивого моего государя, покорнейший слуга

Александр Радищев.

15 марта 1791 года.

Елисавета Васильевна и маленькие мои свидетельствуют вашему сиятельству свое почтение.

Письмо А. Р. Воронцову, 5 апреля 1791 г.

(Из Тобольска)

Перевод

Милостивый государь.

В ожидании летней поры, чтобы продолжать наше путешествие и отправиться к месту моего назначения, я пытаюсь употребить мое время несколько по-иному, чем это было по моем приезде в этот город. Тяжелое состояние, в котором я находился и которое ваше сиятельство может себе представить по моим письмам, не позволяло мне заняться чем бы то ни было. Придя некоторым образом в себя, благодаря приезду моих друзей, я почувствовал, что даже в самом несчастии возможны счастливые минуты. Этим чувством я обязан вашему сиятельству, и куда бы я ни обратился, я всюду встречаю ваши благодеяния.

Утро (и так каждый день) я отдаю моим детям, а послеобеденное время и вечера – чтению. И чтобы дать о нем некоторое представление вашему сиятельству, сообщаю, что я прочел здесь новые книги: «Путешествие Лессепса», которое, действительно, является произведением человека, странствующего на почтовых; «Воспоминания Вагнера»[14], которые оказались во многом недостоверными. «Сорванные маски», мне кажется, написаны не участником действия, как он сам говорит о себе, но, по-видимому, и самое имя и некоторые события являются вымышленными. «Жизнь Вержена»[15], написанная г-ном Мейером, возможно и правдива, но она была прочитана Людовиком XVI до ее напечатания. Она существенно отличается от «Портрета» этого знаменитого человека, который я читал год тому назад. Выпуски «Энциклопедического дневника»[16]  за 1789 г., которые мне одолжили для чтения, держат меня в курсе новостей французской литературы. Вместе с моей сестрой я прочитал Вольтера. В руки мои попал «Задиг или Судьба». Ах, сказал я, у каждого своя судьба. Затем – «Кандид». Панглосс говаривал, что мы живем в наилучшем из возможных миров. Но этот добрый философ после своего повешения был выкуплен с каторжной галеры. Я подумал о превратностях этого мира. Мужество, терпение!..

Прекрасный девиз! Я бы желал лишь одного, чтобы когда-нибудь настало счастие увидеть того, кому я обязан тем слабым дыханием, которое поддерживает мою жизнь. Моя сестра больна дней 10, и по этому случаю я получил повод поблагодарить ваше сиятельство за лекарства, посланные вами. Моя сестра свидетельствует вам свое почтение, она вспоминает вас с радостью и благодарностью. О, разве можно без умиления думать о том, кто дарует жизнь! Если наше чувство пробуждает в нас мысль о существе, создавшем нас, и заставляет благословлять его, не должно ли оно также, пробуждая нашу благодарность, вызвать наши благословения к тому, кто доставляет нам минуты счастья? Именно с этими чувствами я имею честь пребывать вашего сиятельства покорнейшим и нижайшим слугой.

А. Радищев.

Тобольск, 5 апреля 1791.

Письмо А. Р. Воронцову, 19 апреля 1791 г.

(Из Тобольска)

Милостивой мой государь, граф Александр Романович.

Весна здешняя отличествует, кажется, от весны, не токмо в полуденных странах бывающей, но и от той, к какой мы привыкли в России. Морозы по ночам продолжаются; хотя солнце в полдень гораздо греет; ветер всегда холодный, но снегу таять не препятствует, – он весь уже почти сошел. Тура прошла, но Иртыш еще стоит. Если будут продолжаться морозы, то кажется, что он простоит нынешней год долее, нежели когда; ибо, сказывают, что позже 23 апреля он не вскрывался. Третьяго дня, т. е. в ночи 16 числа, морозу было 10 градусов; в следующую ночь 8 град., вчера к вечеру пошел снег и сегодня продолжается, но мокрый, и то же действие имеет, как в других местах дождь. Май здесь также бывает холоден, – выпадает снег на четверть аршина и мерзнет временем до 10 градусов. Кто здесь садит в огороде в половине майя, у того бывают лучшия овощи; кто же поторопится садить, у того все поспевает позже, ибо принужден бывает садить в другой раз. Когда здесь реки разливаются, то мне еще неизвестно.

Вот худое изображение тобольского климата. Лето здесь бывает мокрое и жаркое. Осень ясная, сухая, но холодная, зима без оттепели. Многие из здешних старожилов доживают до глубокия старости; но на здоровье, не привыкшее к суровости здешнего воздуха, оной неблагоприятственное может иметь действие. Мы все то чувствуем. Я вашему сиятельству уже доносил, что сестра моя занемогла почти с ея сюда приезда. Она, слава богу, выздоровела. Я на прошедшей неделе столь сильно простудился, что кашель совсем лишил меня сна, и столь силен и упорен, что, думаю, принужден буду пустить кровь, дабы предупредить худшия следствия. Сын мой кашляет сильно, четвертая тому неделя. Из людей моих также трое больных, – две женщины и один мужчина.

Сколь мало здешние жители любят огородничество, я вашему сиятельству того описать не могу. Здесь никакого овощу купить не достанешь, – опричь огурцов и капусты в здешних огородах не найдешь ничего. Говорят, что у иных бывают годами дыни и арбузы. В двух местах есть спаржа, вероятно, что тарелки две в год; в двух огородах знают, что такое бобы турецкие. Парники здесь не в употреблении, а оранжереи нет ни одной. Не удивительно, что здешние коренные жители к сему не прилежат, полагая вершину своего блаженства в снискании прибытка; в час отдохновения пьют чай и спят, в какой бы час дни то ни было; веселье их и забавы поставляют в пьянстве. На святой недели три раза играли комедию; первой – «Мельника»[17], второй – «О, время!»[18]  и третий – «Немова»[19]; но опричь райка зрителей по сложности из трех раз в один (если исключим губернаторскую ложу) было 12 человек, в райке было около 30-ти. Без качелей никакой российской город о святой неделе существовать не может, то вашему сиятельству известно. Сие веселие здесь отмены против других городов ни в чем не имеет. При качелях находятся и все другие принадлежности: вино, пиво, чай, сбитень, пряники, орехи, пироги, оладьи. Всяк по своему, но без питья и пищи веселье на ум не идет.

Домашнее или семейное здешнее жилье у людей, причитающихся к дворянскому обществу, образуется по столицам, соразмерно способностям каждаго. Но, если исключим одного или двух, то здесь никто не живет в долг, след<овательно> роскоши здесь не знают; да и спокойствия, в житии нашем необходимыя, здесь до губернатора Чичерина совсем были неизвестны. До него люди между собою мало имели сообщения. Он здешних жителей силою, сказывают, возил к себе на собрания. До него судьи в присутствие езжали в тулупах и халатах (теперь еще некоторые из купцов тулуп носят вместо шубы сверх кафтана). Часовые стояли в балахонах. До приезду сюда известного Пушкина, за столом все пивали из одной кружки и едали из одной чашки. Вообще сказать все, что здесь входит в употребление, заимствуется от несчастных, сюда присылаемых на жительство, и с открытия наместничества, от помещенных приезжих из России в губернском штате. Но сих последних очень мало.

Я надеялся, что можно мне будет отправиться отсюда в начале майя месяца, но теперь вижу, что сие невозможно. Маий уже близок, но дороги худы чрезмерно. Последняя почта пришла сюда пять дней позже обыкновеннаго. Если ваше сиятельство не изволите поскучать, то я буду о моем здешнем пребывании частыя давать уведомления. А теперь пожелав вам непременнаго здоровья, и ко мне продолжения вашея милости, есмь с глубочайшим почтением вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга

Александр Радищев.

Тобольск, апреля 19 дня 1791 года.

Сестра моя и дети свидетельствуют вашему сиятельству усерднейшее свое почтение.

Письмо А. Р. Воронцову, 2 мая 1791 г.

(Из Тобольска)

Милостивой мой государь, граф Александр Романович.

Письмо вашего сиятельства чрез здешняго вице-губернатора Ивана Осиповича[20] я получил и с чувствительностию приемлю участие, которое оказывать изволите о моей болезни. Я в равном нахожусь положении, как и прежде; кашель мой хотя меньше, но не проходит. За холодною погодою здесь было тепла 21 градус, как то я вашему сиятельству имел честь доносить; сего же дня опять мерзнет. Но со всем тем погода здоровая, ибо частые ветры разгоняют влажность и туманы, которые здесь без того были бы часты. Реки здешния начинают наполняться водою, и разлитие их последует в половине сего месяца и продолжится почти до половины июня, чем дороги делаются здесь затруднительны, нередко и опасны. По стечении же вод нигде, сказывают, дороги таковы не бывают, как в Сибири, – ровны, гладки и безопасны. До прошедшаго года неизвестно было, чтобы происшел по дороге разбой. В прошлом году разбита почта с деньгами. Говоря о деньгах, вашему сиятельству угодно было знать, довольно ли в Сибири медных денег. В Казане на пятирублевую ассигнацию трудно сыскать медных денег; напротив того, уже в Перми на сторублевую дают медь охотно. Несомненно, чтобы нашлись предприимчивые люди, которые могли бы из Перми зимою и летом по Каме возить деньги для промену; но строгое смотрение в Казане, дабы не брали ажио, много тому препятствует. Здесь не только нет в медных деньгах недостатка, но на мелкия ассигнации дают промен. Что меня однако же удивляет, что здесь много обыкновенных медных денег, следственно, и изобилие оных происходит не от того, что здесь особая монета, но от того, что часть денег, в Екатеринбурге вытискаемых, обращается в Сибирь. Но сколько мог приметить, то здесь денег больше стараго тиснения, а в Перми новаго.

Хотя я вашему сиятельству и писал, что камней здесь нет, однако видел дикой камень, которой ломают за 15 верст отсюда. Как мне без повреждения здоровья моего опасности туда съездить будет можно, то оную осмотрю.

Из полученного мною вашего сиятельства письма из Иркутска я усматриваю, что, не преставая ко мне ваши благодеяния, вы изволили для меня еще переслать 500 рублей. Чем могу я вам за то воздать? Вы мне сохранили остатки томной жизни, и вы еще стараетесь, чтоб она мне была не в тягость! Верьте, что если бы и отъяли от меня благодетельную вашу руку, то не меньше я о вас напоминать буду со благоговением. С таковыми чувствованиями семья моя и я есмь и будем в глубочайшем почтении, именуяся вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга

Александр Радищев.

Тобольск, мая 2 дня 1791 года.

Перевод

P.S. Какую же благодарность должен я принести вашему сиятельству за газеты; вы мне прислали разные, и хотя они зачастую говорят об одном и том же, но каждая делает это на свой лад и в одной частенько встречаются истории, которых нет в другой. Итак, я умоляю ваше сиятельство не отказать мне в этой милости и продолжать присылать все газеты, которые вы так благосклонно начали высылать мне, ибо я полагаю, что, прочитав газету, ваше сиятельство уже более не нуждаетесь в ней. «Меркурий» также доставил мне развлечение, а «Энциклопедический дневник» до октября 1790 г., который мне дали здесь для прочтения, привлекает меня своим разнообразием. Если большинство газет и обречено на недолговечность, они, по крайней мере, каждый раз дают хронологическую картину (если можно так выразиться) состояния литературы того или иного народа, да и не только литературы, но поистине также и картину, часто отмеченную общим духом народа и его поступательным движением или отставанием в развитии различных отраслей человеческого знания. И если сблизить и сравнить эти картины духа различных народов, сколь отрадно видеть, как соперники по умственной деятельности, как бы выходя на арену, устремляются вперед на этом ристалище, с удвоенными силами, оспаривая первенство, стараясь обогнать и превзойти друг друга; и как в иных случаях начинают беспощадно блуждать и теряются в туманных умствованиях, думая достичь цели. И именно в этом по степени дерзновения познаешь характер гения различных народов и различные преграды, которыми часто замедляют стремительный бег этого неукротимого скакуна.

Надо признаться, что чтение периодических изданий наводит некоторую скуку из-за большого количества сообщений о произведениях и событиях, связанных с французскими делами. Один из этих листков, о котором упоминает гамбургский газетчик, замечателен по своему заглавию. Вот оно: «Папаша Дю Шен»[21]– чертовский патриот». Это до последней степени забавно, но действующие лица часто того заслуживают. Шутка «Лондонского курьера», заимствованная из английского памфлетного издания под названием «Таймс», или «Время», хотя по-британски тяжеловесна, но достаточно в их духе.

Там сказано, что Национальное собрание собирается издать закон, по которому левая рука отныне будет называться правой, потому что сердце помещается с левой стороны, а нельзя не считать правым то, где расположена благородная часть человеческого тела. Тем не менее, есть и хорошие сочинения. Более всего внимания французы уделяют политике и законодательству. Сочинение Де Бросса[22] «О способе упрощения сбора податей и отчетности», насколько можно судить по выписке, предлагает ясный метод и уточняет предметы, на которые следует обратить внимание. «Политическое положение Франции» Пейссонеля[23] – сочинение, которое я читал еще в Петербурге, – хорошо написано, притом мастером своего дела. Но, поскольку политическое положение государства меняется почти с каждым правлением, подобные труды обречены через несколько лет лишь на то, чтобы занять свое место на книжных полках.

«Библиотека общественного человека»[24], хотя повременное издание, отличается по подбору печатаемых сочинений, и одно имя Кондорсэ уже говорит в его пользу. Признаюсь, что мне бы очень хотелось прочесть творения Кондорсэ, а также его комментарии к книге англичанина Смита[25].

В 1790 г. появились частные записки двух знаменитых людей – герцога Ришелье[26] и герцога Шуазеля[27]. Когда в истории встречаешь такого человека, каким был герцог Ришелье, то возникает вопрос, почему такой легкомысленный человек становится столь знаменитым? Причины этого не трудно понять, но можно задать вопрос – каким образом человек вроде герцога Ришелье мог совершать деяния, которые кажутся великими. В Афинах Ришелье был бы вторым Алкивиадом[28], во Франции – он был в Бастилии и был маршалом. Воспоминания некоего Фурьера де Совбефа[29] могут быть интересны, потому что они касаются турок. Он находился в армии великого визиря в 1788 г.

Прочитав объявление о «Всемирной галлерее великих людей»[30], я подумал о собрании портретов, которые имеются у вашего сиятельства в Мурине. Мне кажется, вы когда-то также считали, что они могут быть гравированы. Ваш портрет был бы первым в этом собрании. Если бы мне поручено было сделать надпись, я написал бы: «Редкий начальник»… и позвольте мне хранить про себя все, что я не посмел бы написать здесь, чтобы не оскорбить скромность. Вот человек, кто с одного края земли протягивает руку помощи до другого края, поддерживая жизнь несчастного семейства. Верьте, что это не лесть!

Если бы я не боялся показаться бесстыдным в глазах вашего сиятельства, я бы покорнейше просил вас ознакомить меня со всем, что есть нового о литературе на различных языках, на которых я читаю. В Петербурге я получал немецкую газету из Берлина, «Берлинский ежемесячник» и каталоги ярмарок, «Месскаталог», для английского чтения – прошу английскую газету, которая у меня есть лишь за первый год; для французского– «Энциклопедический дневник»; для русского[31] – уж не знаю что.

Я встретил здесь, благодаря рекомендациям вашего сиятельства, очень хороший прием у губернатора и вице-губернатора.

Поверьте, милостивый государь, что я буду стараться быть всегда достойным этого, и если в благополучии я добивался снискать лишь ваше одобрение, вам не трудно будет представить себе, что в несчастье я не хотел бы потерять ваше расположение.

Если податель сего, курьер, вскоре отправится обратно, благоволите, ваше сиятельство, оказать мне честь и ответить мне письмом, которое я смогу получить довольно скоро.

Письмо А. Р. Воронцову, 8 мая 1791 г. из Тобольска

(Из Тобольска)

Перевод

Милостивый государь.

Вот уже два дня у нас стоит летняя погода. Переход от тепла к холоду был внезапный. Позавчера ходили в шубе, а вчера и в пальто было невыносимо. Холодная и теплая погода, по-видимому, зависят здесь от направления ветра. Березовский ветер, как его тут называют, всегда приносит с собою холод, губительный для растений. Южный ветер дает им расцвести летом и всегда сопровождается ясной погодой зимой; это всегда сухой ветер, ибо, проходя над сушей, он не насыщается влагой.

Я думал, что Иртыш в этом году изменит себе, как я уже имел честь писать об этом вашему сиятельству, и подшутит над теми, кто побился здесь на единственный в своем роде заклад в один рубль о начале ледохода; но природа, верная себе в своем ходе, не объясняя нам причин, еще раз подтвердила наблюдение, что крайний срок вскрытия Иртыша у Тобольска никогда не случается позже 23 апреля. Обычно это бывает между 19 и 23 неукоснительно. В этом году лед тронулся вечером 21. Пятью днями раньше начался ледоход на Тоболе, и вода в Иртыше поднялась на 3/4 аршина. С тех пор как начали таять снега, вода в Иртыше стала чрезвычайно мутной и негодной для питья. Чтобы достать сносную воду, растапливают лед. Население берет воду от таящих по оврагам снегов. Вообще говоря, получить здесь хорошую воду трудно, кроме как зимою и в самые большие морозы. Во всех окрестностях Тобольска нет ни одного родника, по всему Иртышу не найдешь и камешка, а на его гористом берегу вовсе нет другого песка, кроме мелкого серого, смешанного с глиной. Так как к этому предмету относятся довольно беспечно, а русский человек обычно пьет квас, то недостаток в хорошей воде ощущается не очень сильно. Мне кажется, что здешняя вода по своим качествам вовсе не вредна для здоровья, впрочем я еще этого достаточно не проверил. А мне, созданию избалованному и немощному, трудно приходится в отношении питья, но я постараюсь выйти из положения, процеживая обыкновенную воду и превращая ее в сельтерскую по способу Пристли. Я в этом испытываю большую нужду, так как задыхаюсь от кашля, а простые лекарства не приносят мне никакого облегчения.

Ревматизм, подагра, летучая подагра, суставные лихорадки весьма обычны для Тобольска и вообще, говорят, для всей губернии и являются, как мне кажется, следствием суровости климата. Горячки здесь так же обычны, как и в России, зато болотная лихорадка в Тобольске была неизвестна. Случаи ее появились года два тому назад.

Какая может быть этому причина? Почему начинает объявляться неизвестная болезнь?

Климат ли изменяется или образ жизни? Это еще надлежит проверить. Если доказано, что обработка земли смягчает климат страны, то количество наших болезней возрастает по мере того, как мы меняем жизнь суровую и трудолюбивую на жизнь изнеженную и малоподвижную. Но довольно, я думаю, говорить о болезнях. Человек столь ослаблен от страданий и тела и души, что, казалось бы, о лихорадке, одышке, параличе и прочем следует, или следовало бы, говорить только лекарям. Но со свойственной вам снисходительностью вы, ваше сиятельство, меня простите. Человек любит поговорить о том, что его близко касается; и вы не удивитесь, ваше сиятельство, что и я, кашляя, сморкаясь, чихая…, становлюсь в ряды учеников Эскулапа и что я говорю о лихорадке.

Мне хотелось бы сказать вашему сиятельству о чем-то более занимательном и вернуться к тому предмету, который я мимоходом затронул в одном из моих писем: это – торговля с Китаем. Но сейчас я могу высказать лишь предварительное суждение. Мне недостает многих данных для составления оценочного расчета пользы иноземной торговли, которая по-моему хороша лишь тогда, когда служит процветанию торговли внутренней. Чем больше рук проходит товар, будь он местный или заграничный, тем ценнее он становится с точки зрения управления. Товар, который, поступая в страну, идет непосредственно потребителю, не есть и не должен быть ценным предметом. Я позволю себе здесь только одно соображение: по моему мнению, лишь большой недостаток в чае, потребление коего стало первейшей необходимостью, заставляет желать торговли с Китаем. Ввоз китайки для России скорее вреден, чем полезен. Совершенное отсутствие дабы – род грубой бумажной ткани, китайки и дешевых тканей из китайского шелка привело к тому, что в Сибири стали сеять лен, чего ранее не делалось вовсе. Если, говоря о пользе китайского торга, ссылаться на то, что там скупалась вся наша пушнина, я сказал бы, что, напротив, почти весь пушной товар, добываемый в Сибири, продают в Россию; отборные меха и те меха, что имеют спрос у китайцев, поступают с Алеутских и других островов. Торговый промысел, отнимающий у земледелия руки, которые могли бы посвятить себя ему, грабительский промысел, душащий в сердце человека зачатки жалости… задернем завесу! И не обманывайтесь: царек Шелехов[32] попросил солдат не напрасно. Мне говорили, – и это сказывают достоверно, – что и полковник Бентам[33] дал ему сто человек из своего батальона для продолжения его завоеваний. Кончаю, но не могу закончить, не воздав вам благодарности; ибо, куда бы я ни посмотрел, я всюду вижу себя окруженным вашими благодеяниями. Бог подымает солнце, чтобы оно светило вселенной, но вам я обязан своим существованием. Если на мою долю выпадает счастливое мгновение, я этим обязан вам, а если у меня не хватает места для обычного окончания письма, я могу только сказать: загляните в мою душу.

А. Радищев.

8 мая.

Курьер еще не уехал, и это дает мне возможность ответить на письмо вашего сиятельства от 5 апреля, которое я только что получил. Я вполне уверен в справедливости тех доводов, которые по словам вашего сиятельства имеются, чтобы ускорить мой отъезд[34] и отправиться к месту моего назначения. Я исполню это без колебаний и промедлю лишь столько, сколько потребуется, чтобы раздобыть дорожные возки. Убежденный в милостях вашего сиятельства, я уверен, что не буду забыт и в том углу, где мне предстоит оселиться; но, принимая во внимание поводы, приведшие к моему осуждению, я знаю очень хорошо, что мое положение не может сразу перемениться. Если я и могу сослаться на что-либо в пользу отсрочки моей поездки, то мне придется просто повторить то, что я уже говорил вашему сиятельству в предыдущих письмах. Когда я приехал сюда, мое душевное состояние было совсем не то, что теперь. Полагая, что мне придется жить совсем одному, я, признаюсь вам, совсем не дорожил собою, и хоть я ни разу не усомнился в ваших милостях ко мне, признаюсь также, что выезд из этого края кажется мне трудным. Едва прибыв сюда, я, как мне казалось, сразу прочел на лицах ту надпись, что Данте ставит над вратами Ада: Lasciate ogni speranza voi ch’entrate.

Сначала я хотел лишь дождаться окончания сильных морозов, чтобы снова двинуться в путь; но я заболел горячкой, которая продолжалась немного менее месяца. Тем временем я получил верное известие, что друзья мои хотят разделить со мной мое одиночество; сознаюсь, мне очень хотелось, чтобы они застали меня еще здесь. Я уже поправлялся, когда они приехали. Санного пути оставалось недели на три и, чтобы воспользоваться им, надо было бы скакать на курьерских. Сверх того, пришлось бы также провести всё лето в Иркутске, так как говорят, что до места моего пребывания летом нет другого пути, кроме водного. Поэтому я думал, что оставаться здесь или там – одно и то же.

Не подумайте ваше сиятельство, что я собираюсь оправдываться, я уже готовлюсь в дорогу. Два возка уже куплены, и еще до конца мая я буду в пути. Весенние разливы, продолжающиеся здесь целый месяц, несколько задержат нашу поездку. Вода еще не вышла из берегов. Единственное желание мое, чтобы вы, ваше сиятельство, продолжили ваши милости ко мне, мне утешительно знать, что вы скажете обо мне: он был человеком добродетельным.

Письмо А. Р. Воронцову, 29 мая 1791 г.

(Из Тобольска)

Милостивой мой государь, граф Александр Романович.

Письмо вашего сиятельства чрез здешняго вице-губернатора[35] я получил, и не иначе приемлю каждое, как знаком вашего ко мне благоволения и милости. Сожалею и истинно прискорбно мне, что не могу вашему сиятельству сказать, что я уже выехал. Остаток пресильного кашля не был бы для меня препятствием вступить в путь; но, не взирая на все мои старания и делаемыя пособия, повозки мои еще не исправлены. Однако надеюся, что не замешкаюсь; да и сказать истину, мне уже здесь довольно скучно: деревенская жизнь любящему покой более принесет удовольствия.

Время здесь очень постоянное и не подвержено таким переменам, как в Петербурге. Нынешния как зима, так и весна – необыкновенныя. Обыкновенно в исходе ноября начиналися здесь большие морозы и продолжалися весь декабрь. Прошлую зиму, напротив того, в сие время не более мерзло, как от 12 до 15 градусов. Бывали морозы часто за 30 градусов; прошлую зиму дни два или три были 27 и 28. Апрель здесь бывал обыкновенно хорош, май дурен и холоден, июнь жарок, июль дождлив, август и сентябрь прекрасны. Ныне апрель дурен, май прекрасный. Может быть и следующие месяцы не будут обыкновенны, что вероятно. Иртыш нынешний год из берегов не выходил, и все реки в него впадающия. Сена будет мало, но уповательно и мух. Урожай хлеба, все уповают, будет хорош, а потому и ныне мука здесь дешева, пуд по 11 коп.; овса 13 коп. четверик; мясо 2 коп. пуд, обещают в три. Рыба дешева чрезмерно. Люди мои едят стерлядей. За 5 к. можно купить 20, хотя небольших, но столько, что 10 человек сыты будут. Сказывают, что крестьяне здешние недовольны будут, если родится много хлеба: уплата податей будет для них затруднительна. Чрезмерное пространство, на коем население рассеяно, и недостаток сообщения водянаго с Россиею, делают сие вероятным. Пособить первому может время, другому трудно или совсем невозможно. Уральския горы, отделяя Сибирь от России, делают ее особенную во всех отношениях.

При отъезде моем отсюда я не премину еще писать к вашему сиятельству. Но тогда, теперь и когда бы то ни было сердце мое всегда будет исполнено чувствованиями к вам благодарности, признательности, почтения, с коими честь быть имею вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга

Александр Радищев.

Мая 29 дня 1791 года, Тобольск.

Письмо А. Р. Воронцову, 30 мая 1791 г.

(Из Тобольска)

Милостивой мой государь, граф Александр Романович.

Письмо мое к вашему сиятельству на почту уже было отправлено, как я получил от вас другое, от 5-го маия писанное; и так я, пользуяся дозволением послать другое в письме Ивана Осиповича, не хотел пропустить случая уведомить вашего сиятельства о получении. Сколь много всякий раз я, получая оныя, имею утешения, то лучше могу чувствовать, нежели изъяснять. Если можете верить, сколько прискорбно сердцу моему быть лишенну пользоваться обхождением с вашим сиятельством, вашими советами, наставлениями, то можете убедиться, что в теперешнем моем положении всякое слово ваше есть для меня в утешение. И если ваше сиятельство хотя мало удостоите воспоминать о человеке, которой вас почитал искренно, то не лишите и впредь меня ваших писем. Я, следуя совету вашего сиятельства, поспешу отсюда выехать, как я о том писал во вчерашнем моем письме, и истинно желаю быть на назначенном мне месте.

Как зимою здешний город пользуется мукою из ближних селений, так летом из полуденных округ водою. Но ничего я не видывал простее, как суда, в коих возят в Тобольск хлеб. Представьте себе четвероугольную лачужку, в которую лазят в слуховое окно: вот истинная форма здешних хлебных барок. Во многих отношениях здесь люди целым столетием отделены от великороссиян. Большие суда, на сибирских водах употребляемыя, точнаго такого же построения, как волгския, но не столь хорошей отделки. Доски боковые у них я мерил, в 5 1/2, 6 и 6 1/2 вершков. Бичевою в сибирских реках не ходят, но вверх по водам подымаются завозными якорями. Судно, подымающее от 6 до 8000 пудов, имеет до 70 работников. От Тобольска до Енисея, то есть до волока енисейскаго, платят нынешний год по 1 руб. с пуда. Я пред отъездом моим не премину доставить вашему сиятельству о себе известие, а теперь, как и всегда, есмь и буду со всегдашним, истинным и глубочайшим почтением вашего сиятельства, милостивого государя моего,

покорнейший слуга

Александр Радищев.

Мая 30 дня 1791 года Тобольск.

Письмо А. Р. Воронцову, 16 июля 1791 г.

(Из Тобольска)

Перевод

Милостивый государь.

После многих проволочек, после многих напрасно данных обетов ехать мы, наконец, совсем снарядились и завтра поднимаем паруса. Я не буду подробно описывать вашему сиятельству те ничтожные обстоятельства, что принудили нас пуститься в путь на три недели позже, нежели я объявлял об этом вашему сиятельству в моем последнем письме. Это были мелочи, но мы все же не уехали. Мое пребывание в этом городе не было таким приятным, как это могло бы казаться. С тех пор, что я здесь, я несколько раз болел, моя сестра тоже, да и дети не избежали этого. Многие из моих слуг также хворали. В общем с тех пор, как я здесь, в доме не переводились больные. Меня это нисколько не удивляет: перемена климата, пищи, питья, образа жизни, образа существования, если можно так сказать, и особенно горе способны не только подорвать железную натуру, но и вовсе изменить ее. Я поражаюсь, как мое немощное существо могло, не погибнув, сопротивляться многократным ударам, обрушившимся на него. Спасением для меня была, конечно, чрезмерность бедствий. И вот, когда я чувствовал всю мучительность боли, когда надежда ускользала от меня, и отчаяние, с лицом уродливым, но постоянным и неизменным, присоединяло свои мрачные доводы к решениям неуверенного разума, – вот тогда душа наполнялась мужеством и в мыслях воцарялось спокойствие. Какое чувство преобладало тогда во мне? Было ли это полное отсутствие чувствительности? Я могу только сказать, что мое состояние было ужасно. Но почему я возвращаюсь к этим страшным минутам? Благодаря великодушным заботам вашего сиятельства судьба моя смягчилась, и желание снова увидеть моих детей заставит меня жить.

После очень жаркой погоды вот уже месяц как идут дожди. Воздух сильно посвежел, а в ночь на 13 был легкий заморозок. Северный ветер, дувший неизменно в течение нескольких недель, является тому явной причиной. Однако несмотря на холод, обычный здесь мор продолжает поражать людей и животных, и для последних он почти всегда смертелен. Эта болезнь, причина которой не известна, несмотря на предположения, относящие ее к укусу насекомого, хотя никто еще не видел, как оно жалит, проявляется опухолью или затвердением, образующимся в то же мгновение, как чувствуют первый приступ болезни. Если сейчас же не растереть это место нашатырем, растворенным в спирту, или не приложить к нему жеваный табак, болезнь становится опасной и излечивается с трудом. Опухоль увеличивается и упорно держится, пульс лихорадочный, наконец воспаление охватывает всё тело и больной умирает.

Болезнь, которая уже более месяца производит здесь ужасные опустошения – это корь. Сотни детей погибли от нее, а здешние эскулапы все еще считают, что она не опасна. Если прививка оспы спасает от могилы, куда преждевременная смерть свела многих, то почему к кори, которая тоже является болезнью повальной и весьма опасной, не применить то же действие? Ах, неужели всегда нужны века, чтобы научить человека мудрости? Человек – это воистину дитя, играющее в жмурки, у которого глаза завязаны предрассудками и пр. Он ходит вокруг и около того, кого хочет поймать, а брать не берет. Благоволите, милостивый государь, не забывать того, кто никогда не считал себя недостойным милостей вашего сиятельства, кто всегда вспоминает с признательностью, что это вам он обязан счастливыми мгновениями, выпадающими на его долю, кто не перестанет всю свою жизнь быть с глубочайшим уважением и совершеннейшим почтением вашего сиятельства, милостивого государя моего, нижайшим и покорнейшим слугой

Александр Радищев.

Тобольск. 16 июля 1791 года.

Сестра моя имеет честь представить вашему сиятельству выражение своего почтения.

Письмо А. Р. Воронцову, 24 июля 1791 г.

(Из Тобольска)

Перевод

Милостивый государь.

Когда это письмо отправится из Тобольска, я уже буду на пути в Иркутск. Признаюсь вам откровенно, что я не могу не испытывать чувства тоски при мысли о тех безлюдных пространствах, куда мне предстоит удалиться. Причины этого чувства слишком сложны, и я не хочу наскучить вашему сиятельству их разбором. Но почему же мне не вообразить себя путешественником, который, руководствуясь двумя своими излюбленными страстями – любознательностью и славолюбием, бесстрашно вступает на неизведанные тропы, углубляется в непроходимые леса, переправляется через пропасти, подымается выше ледников и, достигнув назначенного им предела, с удовлетворением созерцает все свои труды и тяготы. О, почему же я не могу признаться в подобном чувстве? Отнесенный к разряду тех, кого Стерн называет «путешественниками поневоле», не пользу поставляю я целью моего путешествия, и эта мысль подавляет всякое побуждение, какое бы могло пробудить во мне любопытство. Избегая быть надоедливым, я всё же могу наскучить вашему сиятельству; итак, я прерываю мои иеремиады!

Как богата Сибирь своими природными дарами! Какой это мощный край! Нужны еще века; но как только она будет заселена, ей предстоит сыграть великую роль в летописях мира! Когда непреодолимая сила, когда могущественная причина сообщит коснеющим народам этих стран благодетельную предприимчивость, свет еще увидит, как потомки товарищей Ермака станут искать и откроют себе проход сквозь льды Ледовитого океана, считающиеся непроходимыми, и тем поставят Сибирь в непосредственное общение с Европой, а тем выведут громадное сельское хозяйство этой страны из состояния спячки, в котором оно находится! Ибо, по тем сведениям, которые я получил об устье Оби, о заливе, называемом русскими «Карское море», и о проливе Вайгач, в этих местах нетрудно проложить короткий и свободный ото льдов путь. Если бы мне пришлось влачить существование в этой губернии, я бы охотно предложил свои услуги для поисков этого пути, несмотря на все опасности, обычные для предприятий такого рода!

Если до моего прибытия в Иркутск представится случай написать вашему сиятельству, то я поставлю это себе долгом и не премину его исполнить, повинуясь в этом и вашим приказаниям и чувству, милому моему сердцу, – ежечасно возносить благодарность тому, кто не забывает, что и я некогда был чем-то. Соблаговолите продолжить ваши милости и будьте уверены, что я всю жизнь остаюсь с глубочайшим почтением и непоколебимой преданностью вашего сиятельства покорнейший слуга

Александр Радищев.

24 июля 1791. Тобольск.

Приписка Е. В. Рубановской:

Позвольте мне, ваше сиятельство, присоединить к сему мои искренние и неустанные пожелания долгой жизни для вас и будьте уверены, что глубочайшее почтение к вам и непоколебимая преданность кончатся только вместе с жизнью той, кто имеет честь быть вашего сиятельства нижайшей и искренней слугой

Елизавета Рубановская.

Письмо А. Р. Воронцову, 23 августа 1791 г.

(Из Томска)

Приписка Радищева:

Я осмеливаюсь здесь приложить письмо к детям и брату[36] для вернейшего к ним доставления, прося ваше сиятельство оное переслать.

Перевод

После очень утомительной дороги, вследствие беспрестанных дождей, я добрался до Томска в три недели и один день. Большая часть наших повозок поломалась, и это заставляет нас пробыть здесь несколько дней и запастись колесами, потому что отсюда до Иркутска, как мне говорят, не менее 500 верст дороги ужасной, неописуемой. Хотя весь этот край от Иртыша до Оби представляет собою равнину, все же наблюдается значительное разнообразие местности. Я не могу подробно описать, ваше сиятельство, разнообразия ощущений, испытанных мною во время проезда по этой стране. Высокие берега Иртыша представляют восхитительные виды; громадные луга, пересеченные озерами самого различного очертания. При виде правильности их рисунка можно подумать, будто это человек с циркулем в руке уродует природу, когда на него нападает прихоть подражать ей. Но эта мысль исчезает при виде неизмеримости этого плана. Прибрежные земли Иртыша довольно заселены, равно как и берега других речек Сибири; заселены надо понимать по-сибирски: за исключением самих берегов, заселенных добровольными переселенцами, и пересекающей край большой дороги, заселенной по принуждению, все пусто. Часто приходится проезжать через леса, куда еще не проникла разрушительная рука человека. Но почему же наша душа преисполняется печали при виде страны, еще не подверженной опустошению от людей? Человек человеку друг настолько, что он скорее изберет беспокойную жизнь разбойника, чтобы жить с себе подобными, нежели преисполненную покоя жизнь пустынника.

Сельское хозяйство этого края весьма велико, но я не сказал бы, чтобы оно было в цветущем состоянии. Исключая годы неурожая, земля родит хорошо, но почва довольно неблагодарна. Здесь очень мало знакомы с удобрениями, а для полей они были бы необходимы. Безмерные пространства приводят к тому, что обходятся без улучшений и что всегда возделывают целину. Пастбища, особенно в уезде, известном под названием Барабинского, громадны, но жители этого края никогда не смогут развести домашний скот в большом количестве. Болезнь, возвращающаяся обыкновенно всякое лето, всегда будет препятствовать размножению животных. Это некий особый вид заразы, известной здесь под названием летучей язвы. Она одинаково поражает и людей и скот. Если верить жителям, она не щадит даже птиц. В этом году она была особенно страшна. Люди могут предохранить себя от нее довольно легко. Табак, нашатырь, камфара, настоянная на водке, – вернейшее средство в начале болезни. Она проявляется обычно затверделостью, образующейся под кожей. Это нечто вроде мозолистого тела, нечувствительного к порезу; вскоре в нем начинается гангрена и распространяется по всей крови. Тогда всякое лекарство бесполезно, и животное умирает.

Во многих местах крестьянин живет в довольстве; старожилы часто богаты зерном и скотом, но испытывают нужду в деньгах, за отсутствием сбыта; переселенцы в большинстве своем бедны. Подушная, которая в России почти повсеместно является поземельной податью, здесь в действительности падает лично на плательщиков. Чтобы заставить расплатиться тех, за кем числится недоимка, их посылают отработать на винокуренные заводы. За Обью вид изменяется, и для путешественника местность представляется более однообразной, так как леса, которые почти всё время приходится проезжать, ограничивают поле зрения. Жители Томского уезда живут, кажется, в большем довольстве, чем многие другие. У них есть рынок для сбыта своих припасов на Колыванских рудниках. Близость этого уезда к одноименному губернскому городу говорит за то, что его надобно бы скорее приписать к этой губернии, а не к Тобольской; это и должно быть сделано непременно, принимая в соображение близость мест и связей, существующих между двумя уездами. Кончаю из опасения злоупотребить терпением вашего сиятельства, но этого я не боюсь, когда стану просить вас продолжить ваши милости и вспоминать о том, кто есть и навсегда пребудет с глубочайшим почтением и непоколебимой преданностью вашего сиятельства, милостивого государя моего, нижайший и покорнейший слуга

Александр Радищев.

23 августа 1791 года

Приписка Рубановской:

Присоединяюсь к моему другу, чтобы просить ваше сиятельство сохранить меня в вашей памяти и принять наши пожелания, равно как почтение и благоговение, которое я к вам испытываю и которое окончится лишь с жизнью той, кто имеет честь быть вашего сиятельства покорнейшей и нижайшей слугой

Елизавета Рубановская.

Письмо А.Р. Воронцову, 14 октября 1791 г.

(из Иркутска)

Милостивой мой государь, Александр Романович.

Наконец, по многотрудном путешествии, я чрез два месяца и 8 дней прибыл в Иркутск[37] со всей моей семьею. Дорога наша, по причине худой погоды и нездоровья Елисаветы Васильевны, была скучна и тягостна. Но, слава богу, мы переезд наш до сего города совершили. Здесь благодеяния вашего сиятельства и милости меня предварили. Я везде нахожу здесь человеколюбие, соболезнование, ласку. От его превосходительства Ивана Алферьевича получил я книги, инструменты и деньги. Приветствие его и всей моей фамилии довольно убеждает меня, что ваше сиятельство меня не забыли; воздаяние вам за то слеза искренния признательности пред олтарем всевышняго… Простите меня, я глуп на выражения, когда чувствования родятся на перерыв в сердце; а хотя в письме моем мало будет замысловатых комплиментов, ужели вы сочтете, что я чужд благодарности и безчувственен? Нет, я знаю, вы не таковы.

Я, слава богу, здоров или почти здоров, и потому казалося бы мог предпринять остальное путешествие, которое, в соразмерности уже совершеннаго, кажется почти ничто. Когда меня отправят, мне неизвестно, а единственная дорога отсюда до Илимска есть река Ангара. Доколе не покрыта водою, плыть оною должно в низ верст с 500. Потом чрез горы и леса 110 верст не иначе как верхом. Зимою ездят по льду и чрез горы в санях. На многия письмы вашего сиятельства, которые я здесь имел честь получить, я ничего сказать не имею, как изъявить мою наичистейшую благодарность. На некоторыя же буду ответствовать повремянно и мысль мою о Китайском торге изъяснить постараюся. Предварительно то только сказать могу, что Иркутская губерния более страждет от пресечения сего торга, нежели Тобольская. За присылку Германова описания[38] Российскаго государства покорнейше благодарю; ваше сиятельство изволили мне его прислать вместо описания С.-Петербурга Георгиева[39].  Но как я и то просил прислать, то ваше сиятельство меня предварили в моем желании. Оно писано со многими подробностями, на немецкий вкус. Из него можно выучиться как варить квас и кислы шти, искусство помещенное между мануфактурами; многия таможенныя ведомости куплены им, кажется, на бирже по 25 копеек листочик. Еслибы удалося нам пожить лет сто, то бы мы увидели событие пророчества господина Германа, что в России больше будет народа нежели в Китае. Но он забыл, что тела политическия стареют, также как и естественныя, соразмерно употреблению своих сил. Если человек в молодости своей живет невоздержно, то навлекает на себе безвременную дряхлость и скорую смерть. То же сказать можно и о телах политических. Но на сей раз довольно. Колотливая дорога столь растрясла мои бока, что кажется еще и мысли бродят. Но всегда они тверды в том, что чувствование незатменное ваших милостей ко мне пребудет во мне живо навсегда и в наследствие останется детям моим. В окончание всего позвольте мне, пребывая с глубочайшим почтением, назваться вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейшим слугою

Александр Радищев.

Иркутск, октября 14 дня 1791 года.

P.S. Я приехал сюда 8 числа сего месяца после обеда.

Письмо А. Р. Воронцову, 26 ноября – 4 декабря 1791 г.

(Из Иркутска)

Перевод

Милостивый государь.

Нарочный пока еще не уехал, и у меня остается достаточно времени, чтобы написать еще несколько строк вашему сиятельству, лишь бы только это не нагнало на вас скуку.

Одной из важных основ в устройстве страны (мне не нужно прибегать к доказательствам, вашему сиятельству это известно лучше, чем мне) является воспитание, как государственное, так и частное. Я не стану говорить о просвещении во всей губернии (я не имею достаточных сведений об этом), ни о просвещении сельских жителей (оно достаточно известно), но о воспитании тобольского юношества[40]. Средства к тому довольно разнообразны, а с некоторыми исправлениями, которые легко могли бы применить разумные начальники, эти средства оказались бы более чем достаточными. Тут имеется училище и, к моему великому удивлению, я встретил в нем учителей, довольно хорошо образованных для такого города; в особенности одного молодого человека, который мог бы во многом преуспеть, если бы у него был какой-нибудь руководитель и если бы у него были средства питать свой ум чтением. Нашлось бы и то и другое, но сейчас, в силу особых обстоятельств, он этого совершенно лишен. Тут есть духовная семинария, где обучают тому, чему обыкновенно учат в таких школах. Я не знаю, понимают ли ученики по-латыни, но хорошо знаю, что они распевают латинские песнопения. Из них выходят священники и диаконы. Кроме того, есть еще и гарнизонная школа; там, как повсюду, обучают чтению, письму и арифметике. Школьники становятся солдатами и обычно дослуживаются до ротного старшины – служба, требующая знания счета и умения читать и писать. Кроме того, несколько обездоленных служат гувернерами у частных лиц.

Училища здесь такие же, как и всюду, что ваше сиятельство сами знаете, и управляются по общим правилам; больше всего им не хватает здесь хорошего распорядителя. Но многого еще недостает, чтобы здешние купцы убедились в пользе школы. Во множестве встречаются среди них и такие, кто считает противным правилам веры, если дети их научатся читать не только один часовник. Поэтому, при населении от 10 до 12 тысяч человек, эти училища недостаточно посещаемы. Гарнизонные школы выпускают в лучшем случае цыфиркиных, а семинарии – часто кутейкиных.

Если бы эти три школы соединить в одну и если бы в священники могли одинаково итти граждане всех сословий (почему же солдатский сын не может быть священником, если сын священника может быть солдатом?), у нас часто были бы порядочные священники. Эти разделения часто походят по своему действию на монополии. Индусские касты являют в одном и том же народе зрелище и самого подлого невежества и умозрительной философии.

Люди, притязающие на знание человеческого сердца, те люди, коих можно назвать путешественниками в стране чудес, говорят нам, что чем больше человек имеет, тем большего он хочет. Скряга, восседающий на горе мешков, наполненных червонцами, жаждет видеть перед собою еще другую гору, хотя бы только для того, чтобы наслаждаться одним ее соседством, а честолюбец, какой-нибудь Александр Македонский, остановится только дойдя до nec plus ultra. Утверждают даже, что иначе и быть не может, ибо желание – человеческая сущность, а человек без желаний был бы почти что автоматом, говаривал (если я не ошибаюсь) недоброй памяти Гельвеции. Я человек – и, думается мне, что и я покорно следую общему правилу. Чем больше книг вы, ваше сиятельство, мне присылаете, тем бесстыднее я становлюсь в своих просьбах и хотя бы меня сочли бесстыдным, я снова хочу просить вас об одной книге. Это жизнь Базедова[41], только что выпущенная в Гамбурге на немецком языке. Если незаметная жизнь частного лица, человека неизвестного, искусно написанная, может найти читателей, если Гроле[42] умеет быть занимательным, рассказывая о некоем отце (с семью смертными грехами) и о других пустяках, то разве жизнеописание человека, жизнь и труды которого оказали влияние на его век, не должно быть для нас занимательным. Если Европа обязана Руссо переворотом в общих началах воспитания, то, конечно, следует быть обязанным Базедову за его легкие и упрощенные правила обучения даже детей тем предметам, к которым еще в начале века не осмеливались приступить раньше двадцатилетнего возраста. Это не значит, что я с одинаковым одобрением отношусь ко всем новшествам, вводимым с целью облегчить обучение детей. Время покажет либо превосходство, либо несостоятельность правил Базедова; но в моих глазах каждый человек, влияющий на состояние умов, заслуживает известности. В баснословные времена из него бы сделали бога; в Греции ему воздвигли бы храм. А в наше время (не упоминая о французских безумствах), если человек и заслужил бессмертие, так ему сделают милость и слепят его бюст, который поместят в будуаре или в кабинете редкостей. Но я уже чувствую, что переступил границы, положенные для письма, и что я могу наскучить вам, это я-то, кто не должен бы говорить ни о чем другом, как о ваших милостях и о моей признательности; да и это может быть в тягость возвышенной душе. Но каким бы ни было выражение, которое родится под моим пером, верьте, ах, верьте мне, что мое сердце чувствует и способно чувствовать всё, приводящее душу в умиление. Если я и могу еще похвалиться несколькими счастливыми минутами, ими я обязан вам. Прижимаю к сердцу моих детей. Ах, вы же понимаете: это дело ваших рук. Сестра моя и дети свидетельствуют свое почтение вашему сиятельству.

Иркутск. 26 ноября 1791 г.

P.S. Два предыдущих листка были готовы к почтовому дню, который приходился на 26 ноября. Но господин генерал-губернатор не писал вашему сиятельству в этот день и моего письма не принял, говоря, что сам скоро отправит в Петербург нарочного. Сегодня, 4 декабря, в почтовый день, он опять не принял его по той же причине. Для того, чтобы письмо не устарело в моих бумагах, я пользуюсь отъездом отсюда вице-губернатора,[43] чтобы доставить его вашему сиятельству. Мне очень жаль, что он уезжает отсюда с намерением больше не возвращаться, как мне думается. Этого человека я знавал еще в Петербурге, и он был единственным моим знакомым в этой губернии; другим был господин Дитмар, умерший до моего приезда. Мне объявили, что я не могу долго ставаться в этом городе, и, поскольку мое письмо отправится 6-го, я полагаю, что 7-го или 8-го текущего месяца мы тронемся в путь. Если нарочный не выедет на днях, это будет, вероятно, последнее письмо, которое я имею честь писать вашему сиятельству отсюда.

Где бы я ни жил, я надеюсь на милости вашего сиятельства, но если когда-либо я имел надобность в ваших советах и покровительстве, то это, конечно, в настоящее время; ибо, в таких отдаленных местах чему только не может подвергнуться человек?

Правду говорили, будто здешние люди, во всяком случае некоторые из них, самый что ни на есть дурной народ, и это заставляет меня торопиться с отъездом. Меня уверили, что кто-то хочет донести Сенату[44], будто ко мне здесь относятся лучше, нежели я того заслуживаю. Если бы можно было видеть, как иногда страдает мое сердце, даже враг мой не счел бы завидным мое положение. Я полагаюсь во всем на провидение и … на ваши милости.

 

Письмо А.Р. Воронцову, 6 февраля 1792 г.

Перевод

Милостивый государь.

Какая разница между моим душевным состоянием ныне и тем, которое владело мною, когда я отправлял мое последнее письмо вашему сиятельству. Печальный и почти больной, я предавался скорби; душа моя могла изливаться только в жалобах. Поэтому, вы, со свойственной вам добротой, припишите мои стенания этому преходящему сплину. Два дня тому назад я был с избытком вознагражден за мое ожидание. Два письма от вашего сиятельства и еще третье, писанное ранее чем ряд других, уже полученных мною; повидимому, это то письмо, которое доставил господин Лаксманн[45], потому что при моем отъезде из Иркутска он еще туда не прибыл. Несколько писем от детей. Кроме того, я не могу выразить, сколь доволен я ласкою и снисхождением, которые благодаря вашему сиятельству оказывает мне господин генерал-губернатор[46].   И вот я снова ожил, и мои душевные силы обновились, насколько это возможно. Я затаил горе глубоко в душе и, благодарение богу, мое настроение несколько улучшилось, я стал спокойнее и мысли мои пришли в равновесие. Какую благодарность должен я принести вашему сиятельству за посылки, только что полученные мной! Вы не только питаете и одеваете меня, не только предоставляете мне приятное времяпрепровождение за книгами, но и смягчаете весь ужас моего положения. Вы выслушиваете мои стенания с добротой. Вы соболезнуете мне и утешаете меня. Да, я могу сказать: если мое несчастие было таково, что могло ожесточить чувствительную душу, то только ваши неизменные доброта и сострадание могли привести человека почти обезумевшего в чувство, вернуть его детям и близким. Сейчас я могу сказать, что я еще живу, и уверяю вас, мое существование терпимо. Чем только ни обязан я вам за столько благодеяний? Меня огорчает лишь то, как бы душа моя в своей признательности не осталась ниже их уровня. Поскольку ваше сиятельство изволите снисходить до таких мелочей, как обуть и одеть меня, я не побоюсь затруднить вас, описав вам некоторые обстоятельства моего пребывания в Илимске. Я жил не по средствам в Петербурге и наделал много долгов, но поверите ли вы, что теперь я думаю скопить деньги, хотя, может быть, и делаю это нескладно, потому что, как мне кажется, скаредничество никогда не будет моим ремеслом. Тем не менее, из денег, что я получил от вашего сиятельства и из той малости, что привезла сестра моя, мы смогли отложить 1500 рублей. Генерал-губернатор был так любезен, что вручил эти деньги одному купцу, обязавшемуся выплачивать проценты до самого открытия кяхтинского торга и обещавшему разделить со мной всю прибыль, которую эта сумма принесет ему в торговле с китайцами. Я предпринял этот шаг, так как в Иркутске мне говорили о том, что жизнь здесь значительно дороже, чем в Иркутске. Поэтому я хотел иметь дополнение к моему доходу, чтобы покрыть необходимые расходы по дому. Мне говорили о высоких ценах на провизию и отсутствии многих вещей и утвари, совершенно необходимых, поэтому мы запаслись многим в Иркутске и теперь обеспечены всем необходимым на полгода. Здесь, на месте, я вижу, что все разговоры оказались преувеличенными. Конечно, ржаная мука в Иркутске дешевле, чем здесь.

Справедливо также, что Илимск и его окрестности не производят ничего, ровным счетом ничего, но в ста верстах отсюда и далее, край обилен, а Илимск расположен между двух водных путей: Ангарой и Леной, и плодородные берега первой питают бесплодие второй. Здесь есть склады, и все мелкие поселения выше Илимска приобретают здесь съестные припасы по очень невыгодной для них цене, покупая часто ржаной хлеб по 50–60 коп. пуд. Несомненно, что вся провизия здесь гораздо дороже, чем, например, в Тобольске, но только ржаной хлеб здесь дороже, чем в Иркутске, остальные припасы дешевле. Например, ржаной хлеб в Иркутске, в этом году, который является урожайным, стоит 20 коп. пуд, а здесь 30 коп., пшеница от 55 до 70 коп., а здесь 35–40, говядина в Иркутске стоит 80, а здесь 70 коп. пуд. Масло, однако, здесь несколько дороже: в Иркутске оно стоит 3 р. 50 к., а здесь я платил по 3 р. 75 к. Рыба, т. е. стерлядь и осетр, здесь дешевле, – ее здесь продают по 1 р. 25 к. пуд, но большинство населения питается омулями, родом селедки, привозимой из Селенги. Несомненно также, что здесь мало ремесленников. Видно, что они здесь были раньше, когда Илимск был городом, и главным городом этих мест. Здесь нет ни сапожника, ни портного, ни свечных дел мастера, ни слесаря. Но разве не то же самое во многих городах России, где запасаются всем необходимым однажды на целый год и живут припеваючи. Таков же и Илимск. Надо уметь запастись провизией во-время и в надлежащих местах. Многие предметы, приобретаемые в городе, в деревне люди делают сами и гораздо выгоднее; например, свечи, дробь, и пр., и чтобы разобраться в этом я снова прибегаю к вашему сиятельству, хотя это может показаться бессовестным. В отношении ремесел я совершенный невежда, но, если ваше сиятельство соблаговолите помочь мне некоторыми соответствующими книгами, я мог бы выйти из положения. Русская книга, о которой я знаю только по наслышке, – «Открытие художеств»[47], немецкая – «Естественная магия» Галлена, «Химический лексикон» Макера[48] и какая-нибудь книга по хозяйству на французском языке будут для меня очень полезны.

Если кяхтинский торг возобновится, как это очевидно и будет, многие товары еще более подешевеют, а на товары иностранные цена тоже снизится. Что касается этого, я не беспокоюсь более, припасов мне хватит на год.

Исходя из того, что здесь мало равнин, сено тут, если и не дорого, то во всяком случае встречается редко. У каждого есть небольшой запас только для собственных нужд, и никто не может его продавать, что наводит меня на мысль арендовать какой-нибудь лужок – а луга отстоят отсюда не ближе, как в 25, 30, 40 или даже в 50 верстах. Если злой рок пожелает, чтобы мое пребывание здесь оказалось более долгим, чем я смею надеяться, я решил распахать новь на участке в десяток десятин, чтобы он попеременно служил и пашней и покосом, и чтобы я был в состоянии держать лошадей и рогатый скот. Сейчас у меня в хлеву имеются четыре живых существа – корова, питающая нас молоком, теленок, баран, которого мы откармливаем, и самка оленя – подарок одного тунгуса.

О занятиях же своих могу сказать, что они довольно ограничены и однообразны. Утро я провожу с детьми[49], после обеда делаю небольшую прогулку, остальное время читаю. Это мое самое лучшее занятие и, благодаря вашим великодушным заботам, источник его не иссякает.

Призывая меня к терпению и смирению, ваше сиятельство в последнем письме увещеваете меня раскаяться в содеянном мною, добавляя, что раскаяние искреннее[50] и чистосердечное могло бы содействовать смягчению моей участи. Ах, чего бы я не сделал, чтобы снова быть вместе с детьми! Но каким должно быть это искреннее раскаяние? Разве оно не было достаточно горячо, достаточно явно с первой же минуты, когда я был лишен всякого общения с моими близкими. И сейчас, в этом ужасном отдалении, кто может быть свидетелем страданий моей души; нужны ли клятвы, что я бы скорее готов был потерять руку или ногу и не совершать того, что я совершил. Нужны ли еще новые унижения? Ах, эти кандалы, если они во мне не убили мою живую душу, не иссушили сердца, неужели их было недостаточно для толпы? Нужна ли порука, что я более не впаду в подобную же ошибку? Порукой – четверо детей, по крайней мере пока они в малолетстве, и мое слово. Верьте, что оно сильнее, чем все оковы и узы. Неволя ожесточает нас, благожелательность трогает душу, и если нужны примеры, то детей гораздо лучше исправляют мягкостью, чем побоями. Простите меня, ах, простите! Вы единственный, кому я так часто повторяю мои горести, сомневаетесь ли в моем раскаянии? Я беру в свидетели всех, надзиравших за мной в тех местах, где я останавливался. Что могут вменить мне в вину? Даже в Тобольске, где вы, ваше сиятельство, полагали, что мне совсем не следует останавливаться, даже там можно собрать сведения о днях моих, проведенных в горести.

Я заканчиваю, чтобы не наскучить вам. Если судьба захочет осушить источник моих слез, это только увеличит поводы к моей благодарности. Если же моим несчастиям суждено закончиться вместе с моей жизнью, только тогда наступит предел, за которым я не буду больше чувствовать ваши милости. Если вы даже забудете меня, алтарь, воздвигнутый в сердце моем, сохранится в нем нетронутым до последнего биения. Сестра моя имеет честь засвидетельствовать свое почтение вашему сиятельству.

Илимск. 6 февраля 1792 года.

P.S. Я снова берусь за перо, чтобы испросить прощения у вашего сиятельства за официальное письмо, которое я имел честь послать вам отсюда, хотя оно и помечено Иркутском. Обстоятельства, при которых оно будет доставлено вашему сиятельству, могут извинить причину, заставившую меня написать его. Сестра моя еще очень слаба, но прочтя письмо к вашему сиятельству, бранит меня за то, что я не упомянул о ней. Ее чувства к вам одинаковы с моими, хотя выражение их может быть различно. Она поручает мне поблагодарить ваше сиятельство за известия, которые вы соблаговолили сообщить о г-же Ржевской, и уверить Вас, что ее уважение и преданность к вам окончатся только с ее жизнью. Ваше сиятельство выразили желание получить подробности о крае, по которому я проезжал. Я постараюсь выполнить ваше желание при первом случае. Хотя ехал я с большой поспешностью, но удержал в памяти все, что казалось наиболее замечательным. Иркутск заслуживает особенно большого внимания из-за своей широкой торговли. Он является средоточием почти всей торговли этой губернии, за исключением тех товаров, что отправляются из Якутска прямо в Енисейск, минуя его. Когда я буду писать вашему сиятельству о кяхтинском торге, я об этом упомяну. Но вам придется еще раз извинить мою нерадивость. Это не нерадивость, особенно, когда речь идет о выполнении ваших приказаний, но мысли мои сейчас не в порядке и мне кажется, что даже память моя ослабела. Однако я надеюсь, что возьму себя в руки и в состоянии более уравновешенном постараюсь выполнить все, что вы мне приказываете. Я полагаю, что к тому времени, как мое письмо дойдет до вашего сиятельства, мои племянники[51] уже будут в Петербурге. Я препоручаю их вашим милостям. Соблаговолите обратить внимание на новичков в большом свете. Я ничего не знаю о них, кроме того, что они вернулись из иноземных стран. Ваше сиятельство можете лучше судить, достойны ли они ваших милостей.

Письмо А. Р. Воронцову, 17 февраля 1792 г.

Перевод

Милостивый государь.

Я только что получил письмо от вашего сиятельства в ответ на одно из моих, написанных сразу же после моего прибытия в Иркутск, в котором вы говорите, что вам приятно было узнать о моей радости по поводу книг, которые ваше сиятельство соблаговолили мне прислать. Да и как же мне не радоваться?

Если я не столб, не бесчувственная глыба, не деревянный чурбан, если хоть самая что ни на есть слабая искра чувствительности способна взволновать мои чувства, я не только должен быть (и в действительности это так) доволен, счастлив превыше меры, но когда я вспоминаю всё сделанное для меня вашим сиятельством, я не могу найти выражений, равносильных вашим благодеяниям, хотя бы и равносильных моей признательности.

Две недели тому назад я получил большую пачку книг, сундук, наполненный всем необходимым, чтобы одеться с головы до ног, а сейчас еще и деньги! Помилуйте, я уже получил тысячу рублей по приезде моем в Иркутск! Если я добавлю к этому, что вы соблаговолили удовлетворить мои бессовестные просьбы о присылке книг, так неужто вы можете подумать, что меня совершенно невозможно заставить покраснеть? Я заверяю вас (нужно ли поклясться в этом?), что я не испытываю ни в чем недостатка, а как только откроется кяхтинский торг, – нам будет и того легче. С тех пор как я покинул родные места, я часто проливал слезы досады, горя, ярости; ах, сколько к тому было поводов и причин! Слезы льются из моих глаз и сейчас, когда я пишу вам – говорить ли вам, чем они вызваны? Нет! Льющиеся от полноты чувств, породивших их, да падут они на ваше великодушное сердце. Вы их поймете – это слезы моего сердца.

Мои малютки были вне себя от радости при виде маленьких календариков, которые ваше сиятельство изволили им прислать; Я не заставляю их самих писать вам о своей благодарности. Если я буду водить их рукой, то получится нечто принужденное, и в письме ребенка будет чувствоваться дух наставника; если же они станут писать сами, то выражения их, так же как и чувства, будут бледными и сбивчивыми. В обоих случаях они нагонят на вас только скуку. Настанет день, и они оценят того, кто спас их отца от отчаяния. Сердце их научит его ценить. Пока же им знакомо только его имя; тогда они узнают всё, чем обязаны ему.

К моим обычным занятиям присоединилось еще одно, зачастую тяжелое, но утешительное в своей основе, занятие если и не приятное, то милое моему сердцу: я сделался здешним лекарем и хирургом. Хотя я в сущности лишь невежда и знахарь, но моя добрая воля частично восполняет недостаток необходимых знаний, а ваши благодеяния дали мне возможность удовлетворить мои стремления. Я почти не дотрагивался до ящика с лекарствами, а теперь частенько заглядываю в него, и так как не может быть следствия без достаточной к тому причины, подумайте только, что, благодаря вам, на далеком расстоянии, равном 1/7 окружности всего земного шара, будут жить существа, если и не разумные, то, по крайней мере, чувствующие и страдающие, которые окажутся обязанными именно вам то сохранением какой-либо части тела, то возможностью пользоваться всеми своими членами, а иногда и продлением жизни, и которые были бы тем более счастливы, если бы в своей лесной глуши жили еще более неведомы миру. Ах, я сказал бы, что обширность знаний у просвещенных народов оторвала миллионы людей от первобытного счастья, от блаженства естественного состояния, если можно так выразиться, от жизни спокойной и простой, так как принудительный переход из одного состояния в другое, даже в лучшее, дает себя почувствовать с хорошей стороны часто лишь по прошествии столетий, и также часто ярмо, наложенное изменением состояния, тяготеет еще и на отдаленном поколении, вкушающем уже плоды этих изменений. Настолько естественный, человек остается неизменным в человеке общественном. Проживая в огромных сибирских лесах, среди диких зверей и племен, часто отличающихся от них лишь членораздельной речью, силу которой они даже не в состоянии оценить, я думаю, что и сам превращусь, в конце концов, в счастливого человека по Руссо и начну ходить на четвереньках. Этот г-н Руссо, как мне сейчас кажется, – опасный сочинитель для юношества, опасный отнюдь не своими правилами, как это обычно считают, но тем, что он весьма искусный руководитель в науке чувствительности, а это почтенное качество, которое следовало бы уважать даже в заблуждениях, ей богу, не стоит подчас и ломаного гроша, так как обыкновенно идет в сочетании с тщеславием, и самого Руссо обвиняли в том, что он второй пес-Диоген. В конце концов, этот пес-Диоген просил даже у Александра только одного, чтобы тот шел своей дорогой и позволил ему свободно наслаждаться лучами солнца. По чести скажу, что этот пес стоил больше, чем красавец полосатый тигр: он совсем не кусался.

Неделю у нас стояли морозы более 30°, а теперь погода смягчилась, и морозы стали постепенно падать. Сначала 25, затем 20, затем 18 или 17; сейчас по ночам бывает не больше 15–16 градусов мороза, а в полдень от 0 до 6–8. Воздух чист, небо безоблачно. С тех пор, что мы здесь, было только два снеговых дня, но зато и ветра почти нет, а если и есть, так пустячный. Мы здесь, как в погребе, если мы и хорошо защищены от ветров, то зато летом воздух должен быть чрезвычайно душным. Это мы увидим. Весна и лето обещают мне весьма приятные развлечения. Так как местность гористая, у меня будут широкие возможности заняться горными разведками. Я вошел во вкус этого занятия с тех пор, как впервые набрел на устричный слой на берегу Оки. Как я жалею теперь, что в дни моей юности я пренебрегал изучением естественных наук, особенно минералогии и ботаники. То немногое, что я почерпнул впоследствии из книг, мне недостаточно, я это вижу. Я огорчен, что уехал из Иркутска, так и не повидав г-на Лаксмана, человека весьма знающего в этой области. Впрочем, мне кажется, что я найду здесь вещи, никому еще не известные. Мне хотелось даже употребить на пользу зиму и подняться на гору, примыкающую к Илимску, но не мог научиться ходить на лыжах. Несколько раз я глубоко увязал в снегу – и так и остановился на этом. И тут я опять прибегаю к вашему сиятельству и прошу соизволить послать мне при случае путешествия академиков, а именно путешествия Штеллера[52] и Гмелина[53]. Я знаком с произведениями других авторов и даже с книгой самого Гмелина, имеющейся на русском языке; однако те сочинения, которые я прошу, насколько мне известно, не переведены с немецкого подлинника, равно как и «Сибирская флора» Гмелина.

Илимск не оживится от торга с китайцами, как ваше сиятельство склонны были полагать. Вся его торговля пушниной, а другой здесь нет, ограничивается тем, чтобы продать оптом то, что покупается в розницу от промысла здешних охотников, то есть 30–40 тысяч беличьих шкурок самого низкого качества. Двое или трое из посадских людей, жительствующих здесь, занимаются этой торговлей, да и то один из них состоит посредником иркутского купца. В ноябре и в конце мая сюда приезжают закупать всю добычу звериного промысла. Приезжие купцы привозят всякого рода мелочные товары, в которых простой народ испытывает нужду. Обозы пушнины, о которых ваше сиятельство говорите, идут на Енисейск и Москву из Якутска. Илимск представляет собою пристань, где грузят товары на суда и отправляют водою до самого Енисейска. Говорят, что в августе сюда пригоняют сразу от 300 до 400 лошадей, груженных пушниной, и что здесь они стоят 10–15 дней. Это будет время нашей ярмарки, наше горячее время, и я буду иметь удовольствие послать вашему сиятельству подробное о сем донесение.

Думаю, что уже время кончать мое бесконечное послание; но ваше сиятельство всегда так ободряете меня вашей снисходительностью, с которой вы выслушиваете мою болтовню, что я не в состоянии положить перо, не заполнив несколько страниц; кончаю тем, с чего начал: тем, что я глубоко тронут вашими милостями, что не нахожу слов, которые могли бы выразить мои чувства, и, наконец, я просто умолкаю, проклиная от всего сердца мое безрассудство, обрекшее меня на общество медведей, лосей и других диких зверей, лишившее общения с родными и с человеком, к которому я питаю почтение продуманное, уважение прочувствованное и душевную привязанность, – мое безрассудство… которое… об остальном и говорить не стоит! Поверьте, однако, что весел ли я или печален, говорю дельно или шутя, чувство мое к вам остается то же, неизменно то же. Если бы наши душевные движения могли претворяться в черты физические и удобопонятные, то после моей смерти, вскрыв мои останки, люди нашли бы ваш образ, запечатленный в моем сердце; кровь моя ожила бы еще на мгновение – и к тому были бы основания!

17 февраля 1792. Илимск.

Письмо А. Р. Воронцову 3 июня, 1795 г.

(Из Илимска)

Перевод

Милостивый государь.

Не получая более пяти месяцев ниоткуда известий и потеряв, так сказать, надежду иметь их вскоре, судите сами, какую мы испытали радость, получив тогда, когда всего менее этого ожидали, письмо с нарочным от вашего сиятельства с теми письмами, которые были в него вложены. Итак, это правда, что лишь вам одному я буду обязан всем, вплоть до самого слабого утешения, которое можно иметь в несчастье. Да, вы – наш ангел-хранитель, единственная причина всего доброго, что может с нами быть! Ах, если вы верите, что у меня сердце чувствительно и способно к благодарности, судите об избытке чувств, переполняющих его при этой мысли.

Пакет вашего сиятельства пришел как раз во-время, чтобы пролить бальзам в сердца, измученные одним из тех невеселых зрелищ, которые часто являют нам слабости человечества: коварство, зависть, вероломство, измена, всяческое отрицание нравственных начал – вот отдельные штрихи картины, ежедневно развертывающейся у нас перед глазами. И если правда, что можно дойти до высшего презрения к адамову роду (чувство, в котором обвиняют покойного прусского короля), то никогда еще не было страны, более его порождающей, чем нами обитаемая. Не думайте, однако, обвинять меня в ненависти к человечеству, вы бы ошиблись! Чем старше я становлюсь, тем более чувствую что человек есть существо общественное и созданное, чтобы жить в обществе себе подобных.

Мой отец прислал мне подробное описание раздела своего имущества[54].  Долю в нем имею также и я, вернее, мои дети. Одна из деревень предназначена к продаже для уплаты остатка моих долгов, часть которых была оплачена из капитала Елизаветы Васильевны. Таким образом, она является моим заимодавцем. Это долг далеко не самый неотложный, но в моих глазах самый священный, тем более, что это всё ее состояние, а мой отец не выделяет никаких денег, чтобы уплатить ей. В случае непредвиденных смертей, она останется ни с чем. Это не она просит вас быть ее заступником, это я – и коленопреклоненно! Ибо если я могу себя упрекать в том, что неблагоразумием навлек на себя ссылку, то в чем только я не стану корить себя, если обреку сестру мою на нищенство! О, боже покровитель!

P.S. Моя сестра, на этот раз не читавшая моего письма, свидетельствует свое почтение вашему сиятельству.

3 июня 1795 г.

Письмо А. Р. Воронцову, 20 ноября 1795 г.

Перевод

Милостивый государь.

До Иркутска это письмо отвезет моя сестра[55]. Вашему сиятельству, конечно, легко представить себе, что лишь необходимость заставляет ее предпринять это путешествие. Она едет искать покровительства, этого, кажется, требует благоразумие. В другое время и при других обстоятельствах наилучшим ответом на оскорбления было бы полное презрение, так как вы знаете, что люди, разыгрывающие хозяев в этих диких краях, считались бы подонками общества в другом месте. Меня преследуют и начинают с того, что пытаются унизить меня. Угадаете ли вы причину. Думают, что у меня есть 40 тысяч; будь я один, меня бы это почти никак не тронуло. Мы надеемся, что губернатор[56], как благородный человек, будет к нам благосклонен. Однако одного слова вашего сиятельства было бы достаточно, чтобы вернуть нам наше прежнее положение. Вы, благодаря кому мы только и живем, неужто вы отнимете от нас вашу покровительственную руку. Достаточно было уехать г-ну Пилю, чтобы здесь изменилось мнение на наш счет. Это лето для меня прошло почти в полном бездействии. По целому ряду обстоятельств я не мог двинуться с места; несколько раз я побывал с сыном в лесу для сбора растений – это единственное занятие, которое можно назвать трудом. Мальчик, кажется, имеет большую склонность к естественным наукам вообще и особенно к зоологии и ботанике. Минералогия его не занимает. Так как мои знания недостаточны и я лишен помощи книг, пригодных для того, то образование, которое я могу ему дать, будет далеко не полным. Итак, наше изучение ботаники ограничивается почти единственно рассматриванием цветов.

У меня нет ничего нового для чтения, и моим единственным спасением является немецкая литературная газета, которую вы, ваше сиятельство, были так добры мне прислать; хотя и устаревшая, она меня продолжает частенько занимать. Каково же было мое удивление, когда, читая ее несколько дней тому назад в ночной тиши, я напал на статью о господине Дале, сообщающую о его смерти и описывающую всё, что было на его похоронах. Волшебная сила воображения во мраке растет, и мне показалось на мгновение, что я снова вижу человека, с которым я был так близко связан в моей жизни и с которым в течение десяти лет у меня не было ни одной размолвки. Естественно, это снова заставило меня вспомнить того, кто всегда был главным виновником моего благополучия. Слеза скатилась по моей щеке, я заснул, но сон мой не был спокоен.

Последней зимой я сделал попытку заняться торговлей, послав в Кяхту человека с небольшим количеством товаров; несмотря на любезность господина директора[57], пожелавшего взять на себя все хлопоты, я не нашел никакой выгоды. Убытка нет, но нет и прибыли. Поездка моей доброй подруги в Иркутск помешает мне этой зимой повторить такую же попытку. Единственный товар здешних мест, который в ходу на кяхтинском торге, а в других местах торг этот есть ничто иное как мена, является как бы градусником состояния торговли вдоль всего Илима; белка очень вздорожала с тех пор, как китайцы снова стали наведываться в Кяхту. Причина, по моему мнению, не столько в сбыте, который она имеет, сколько в ее редкости (на зверька столько охотников, что это не позволяет ему размножаться), но еще и в изобилии звонкой монеты (промен рубля в Амстердаме в 1790 году был по 35 стиверов, а в настоящее время иногда и по 25), которая после возобновления торговли с китайцами притекла в Сибирь и привела к тому, что по медной монете платят ажио 5, 7, 10, а иногда и более. Такое повышение цен на все товары, которые меняют в Кяхте, показало, что на сем торге с русскими товарами не получишь барыша, зато прибыль падает на товары китайские, что и повысило на них цену более, чем вдвое. Это даже пошло на пользу: даба, или крашеное синее полотно, столь дешевое прежде, не может больше иметь широкого употребления среди простонародья; за время прекращения торговли с китайцами размножились посевы льна; по упомянутой причине его сеют вдвое больше, потому что народ стал носить полотняные рубахи. Можно было бы написать целый том об этом предмете, но в настоящее время я не хочу этим утруждать внимание вашего сиятельства. В заключение я позволю себе повторить мою просьбу, сделанную в начале письма: одно словечко, увы! одно слово за страдальцев!

20 ноября 1795 года, Илимск.

P.S. Простите, что мы прилагаем при сем все наши письма с просьбой к вашему сиятельству приказать отправить их по адресу. Уже полгода, как мы никому не писали, а на нашу просьбу к губернатору продолжать пересылку наших писем к моим родным, он сказал, что берет на себя только доставку наших писем вашему сиятельству, об остальном же умолчал. Господин Пиль нам это предсказывал.

Записки путешествия в Сибирь

11 ноября [1790 г.]

В Казани, поднявшись на гору, ехали полями, лощинами, перелесками до Бирюли, село господское, где пьяных всех наехало для праздника Михайлы Архангела. Нескоро лошадей дали. Барыня 1 была у попа в гостях [за] 30 верст.

12-е.  В Арск приехали в 3 часа пополуночи. Стоит на Казанке, на высокой горе. Еще есть старинные деревянные башни, одна церковь деревянная. Жители пашут и извозничают. 26 верст Арбаш, Татарское – 29 вер., Янгулова – 19 вер. Меду купили 6 р. пуд, вощина – 10 р., воск чистый – 20 р. По рекам много деревень татарских. Юрук за пять верст, на горе Высокая 19 верст.

13-е. Ехали лесом. Сосняку мало, ель, дуб, береза, осина и пр. Здесь вышла дорога из Оренбурга, Вятская отделилась от Пермской. Татары ездят в Ирбит, Оренбург, Семипалатинскую и Устькаменогорскую крепость за лошадьми. От Юруку до реки Вятки 9 верст, до озера от Вятки 3 версты, где купцы из Тобольска потонули. В Янгулове продавали одеяла, [за] двойное теплое из степных лисьих хвостов 6 р. просили. Татары, черемисы, чуваши селятся по увалам и долам, русские на горе. У чуваш и черемис избы черные, но воздух здоровее, нежели у русских в избах, ибо прямо с надворья. Они холод любят. Тараканов нет, но много блох. У татар избы белые, впереди камелек. По лесам татары бьют медведей, волков, лисиц, зайцев, векшу и мало куниц. На перевозе Вятки стоит село русское г. Юшкова, мужики бедные, избы худые. Река Вятка, лес по обе стороны, ельник по большей части и всякий черный лес, а где разливается, то один черный лес. Река шириною с Неву, сажен 80 или 100. За рекою местами и сосны высокие, но редко.

Мелеты, 19 в., черемиская, два двора русских, отпущенные прежде сего на волю Юшковым. У сих черемис избы выше, нежели по ту сторону Волги. Они не столь богаты, больше на русских похожи, к пашне довольно ленивы, далеки, может быть, от хлебных базаров. Не столько мущины щеголеваты, как по ту сторону Волги. Глаза у многих болят: прукса [?], или зыб всегдашний, или венерическая. Порек, 15, черемисы, один двор русский.

Кильмес Большой, 20 вер., черемисы, двор маркитантов русских, которые держат постой; то же было и на той стороне Волги: на пустых там местах были базары, где стояли русские постоялые дворы.

14-е. Какси, тож Мука-Какси, 26 вер. Не доезжая оной деревни 5 верст, реку Вале переезжали. Летом на ней паром, шириною сажен 25. Иным годом разливается на дорогу. По реке лес черный, а немного далее ель и пр. 2 версты от реки – вотские деревни. Они овинов не имеют, хлеб молотят сырой, а когда молоть, то сушат в печах. Народ боязливый и добрый. В Какси один овин. Живет отставной сержант с семьею, держит постоялый двор.

Сюмси, 20 верст. Впрягают проворно, может быть, по той же причине, как татары, чтоб с рук сбыть.

NB Юбари, 14 верст. Ночевали. Нашли праздник, состоит в том, что все девки, бабы и мужики ходят из двора во двор и пьют пиво; ходили до утра и перепились допьяна. На бабах высокие кички с бахромою, с шитьем и кончиками серебряными. Примечается охота и в диких наряжаться; сходство в сем нравов женщин в больших городах. Отменно, что наряды переменяют часто.

В Юруке ночевали у татарского начальника, который выбирается ежегодно во всякой деревне для разбору дел ниже 20-ти р., даже кражи, но свыше идут в суд.

Уголовные надлежало бы отсылать в суд, но отсылают смертоубивствы только. Судят по корану.

15-е. Сельта или Кожиль-Селты, 29 вер. Зятцы, 38.

Игры, 37. Ночевали. Места почти ровные, гор мало, болоты, местами лес: сосняк строевой, ели, березы. Селения, опричь сих, по сю сторону Вятки редки, редки и по сторонам, может быть, для того, что мало речек. Вотяков много малобородых. Народ простой. В Зятцах писарь ученый по-русски. Собаки вороваты: влезли в повозку и съели гуся. Зверей мало, хотя лесу много; белки почти нет уже пятый год, по 9 коп. шкурка. У баб круглые скуфьи низаные.

16-е. Зура, 22 вер. За несколько верст течет река Иты шириною в 8 и 10 сажен, но глубока.

Село Дебес или Николаевское, 25 вер. За 1/2 версты переехал реку Чепцу по живому мосту. По ней ходят суда от Глазова и ниже с хлебом в Астрахань, впадает в Вятку. В Дебесе похожи на русских. Есть писарь, который требует подорожной и принудил офицера 2 заплатить прогоны за все три. Есть у иных овины и риги, но по полям колки. 3 Сушат хлеб в снопах. Оставили больного солдата-старика, который занемог от холода и объелся дарового кушанья; сказывал, что жил в монастыре два года, но взят опять в гарнизон.

Чепца, 20, на реке того же имени. Вотяки почти как русские, женаты многие на русских бабах. Избы уже белые у иных. Старосты недельные, как у черемис и чуваш, и должны отправлять и довольствовать проезжающих; у других вотяков они дневные. От Зятцов становится гористо, а от Зуры новым просеком много гор, хотя невеликих, но крутых, несровненных. От Зуры видно много пригорков плоских, все покрыты лесом. От Сельты видна уже становится пихта, точная ель, иглою мягче, кора похожа на осиновую; изб из нее не делают, только столбы да полы; серу ее продают в трубках, из корки деревянной содранной, по 1 коп. в Казани. Вотские бабы некрасивы. Вотяки поют, едучи, как русские ямщики. Нравы их склонны более к веселию, нежели к печали. Чувашские бабы хороши собою. Черемисы черноволосы.  Оклад лица вотяк похож на мордву.

В Чепце ночевали, последняя вотская деревня. Рекруты в Вятку ставят до явки, стояние дорого: от 40 до 90 р. В Перми стоит очень мало.

17-е. За Цепцой деревней более полей, что большое население доказывает. Везде малые русские деревни, которые называют починками.

От Цепцы до Сосновой 38 верст, казенная деревня. Стоят по станциям ямщики верхотурские. У почтовой избы висит доска, на которой написано, сколько от стану в обе стороны верст, – дабы не было спору и обманов, прислана от казенной палаты.

Село Дуброва, 26 верст, графа Строганова. В 25 верстах есть завод его же, железный. Мужики кажутся в довольно хорошем состоянии. Строение: две избы и между их сени. Избы есть по крестьянскому состоянию очень хорошие.

Оханск город, 26 верст. От Сосновой к Оханску гористо, но горы невысокие. Подъезжая к Оханску, везде почти поля, и селения очень часты. Есть места положением прекрасные. Лес – ель по большей части и пихта. Подле речек чернолесье. Оханск имеет некоторые прямые улицы, одна церковь деревянная, стоит на Каме. Другой берег ее крутогорый и лесной.

18-е. От Оханска до станции Однодворки, названной по одной избе, построенной для житья содержащих почту ямщиков, 20 верст. Место низкое, междубережья. От Однодворки, поднявшись на гору и проехав лесом верст 12, откроются во все стороны холмы и долины, от лесов обнаженные, многие деревни и деревушки или починки и изгороды.

И чем ближе к Перми, тем больше населения. Аникеева 23 1/2, до Перми 23 1/2.

19-е. Пермь лежит на правом берегу Камы, вверх. Было село Егачиха. Начат строить 9 лет назад. Улицы прямы, строение деревянное, ряды тоже. По воскресениям базар. Мастеровых мало. Горшки в приказе делают, разваливаются. Кирпичи также. В Перми промыслов мало, держат однако же всякие заморские товары. Лавки давно уже построены. Базары по воскресеньям. Продают хлеб, мясо, рыбу, воск, мед, посуду деревянную, крашеную и рисованную, медную, чугунную, железную и жестяную с заводов. Плотничное искусство невелико. Доставлять бревна не умеют. Столярное выписывают из Казани. Печников мало.

28-е. Выехали из Перми. До Каянова или Тасимки 24 вер. Живут татары. Компанейщики или приискатели руд отправляют, за недостатком ямских, почту. Других тягостей не платят, а сия всем тяжка. Место местами гористо, местами плоско.

До Яничева 15, татарское. До села русского Крылосова 25. Крылосовская волость, везде есть волостные суды, исправники посылают им указы. До Кунгура 20. Переезжая Кунгур, гора высокая. Стоит на реке Ирене и Сылве. Город старинный, худо построен. Бывший провинциальный. Старая воеводская канцелярия, в средине большая комната со столами и скамьями для писцов, в средине два столба, у одного цепь, в прихожей отгородка решетчатая, осленистая, 4 для сажания колодников. На горе старинная деревянная крепость, то есть забор с башнями, в коих ворота. На площади пред собором стоят 20 пушек чугунных на лафетах, из коих 3 годных. В сарае, называемом цейхгаузом, хранятся пушечки (фальконеты) Ермаковы и ружья, весом в пуд или в 1 1/2 по крайней мере, ствол чугунный, ложа деревянная простая, замок старинный с колесами. Тут же хранятся и орудия казни: топор, крюк, которым за ребра вешали, утюг, то есть кривое железо с ручкою, шириною в 2 1/2 пальца, наподобие серпа, железцы или клеймы малые.

По Сылве ходят суда в Каму, а оттуда в Волгу, романовки и шитики, возят хлеб до Рыбинска; а от Макарья берут клади в Пермь; в казну ставят в Рыбинск по 45 к. пуд, покупают в Кунгуре мукою по 17 к.

Промысел кунгурский: кожевенный и сапожный, хлебный, разный заморский мелочной товар, но мало. Лавки отворяют по понедельникам в базар. Продают книги русские: прологи, четьи-минеи, Квинта Курция, 5 Физиогномия. 6 Берег Сылвы обделан местами деревом. Место красивое, вокруг поля. На базаре продают хлеб свой, рыбу из Сибири, свежую и соленую, хмель из России, сено, дрова, масло льняное, лен, оглобли, горшки чугунники, 7 патоку, сало. Многие кунгурские купцы имеют откупы винные в других городах. Один построил стеклянный завод за 25 верст от города, на татарской земле. Купцы берут оную землю в кортому, 8 имеют и свою по крепостям, нанимают работников и пашут. Жать платят поденно 20 коп.

4 декабря. Выехали из Кунгура. До села Усть-Репенского или Сабарки по речке 31 вер. Село казенное, приписано к Демидовскому заводу за 200 верст, избы плохи. Работа состоит в рубке дров, по 3 1/2 сажени с души, за сажень получают лово [?], а сами платят по 1-му р. Проезжали полями, на коих оставшие большие сосны свидетельствуют, что бывал лес. По дороге на 29 вер. селений нет, но много по сторонам. Ночевали.

Село Златоустово или Ключи при речке Ирене, которая почти никогда не мерзнет, течет быстро. 22 вер. проезжали горами. Лес – бор сосновый, много вырублено. 10 вер. от Сабарки близ Суксуна гора высокая, почти в версту, и очень крутая, состоящая из известкового камня белого. Виден завод Демидовский медный и железный, на котором делают посуду.

Село Ключи, в нем 1300 душ, приписано к казенным Иргинским заводам за 110 верст.

До Быковской 15, несколько гористо, редкий сосняк. Навоз везде почти кидают. Везде волостные избы и суды. Староста с выборными. До Ачитской крепости или деревни 20 вер., ехали почти все полем, где бывал лес, гор нет.

До Бисертской 90 вер. Гористо, и дороги лесом.

До Кленовской 25 вер., дорога по холмам. Не доезжая верст за пять, спускаются с высокой и крутой горы и неприметно покатом доезжают до селения. От сей горы, которая в сем месте, кажется, составляет хребет Урала, горы становятся ниже.

До Киргишанской 34. До Гробовской 27.

Крепости к заводам не приписаны, платят только обыкновенные подати. Хлеба сеют мало, и то один ржаной, по причине холода и каменного грунта. Отяготительны для них подводы, провождение колодников. Промысел их состоит в работах по заводам.

До Билимбаихи 23. Не доезжая в 4 вер., переехали Чусовую; течет по каменному грунту, как и все другие. При дороге рудники железные, вохра желтая, красная и руда темносиняя. Завод Строгановых, плавят чугун; две домны.

[До] Талицы 14. До Решот 16. Маленькие слободы Екатеринбургского ведомства, хлеба не пашут, кормятся извозом.

8 декабря. До Екатеринбурга 23 вер. Горы становятся от часу менее. В 1 1/2 вер. или меньше находится Верх-Исетский железный завод Яковлева наследников. Пруд, он длиною на 20, шириною на 10 верст, на нем острова. Летом вид прекрасный. Село большое.

Если плотина сего завода прорвется, как та опасность настояла года четыре назад, то большая часть города будет потоплена и дворы снесет.

N.B. В Пермской губернии все едят ситный хлеб и при худом урожае. Привычка древняя от прежнего изобилия.

Приехали в Екатеринбург 7 декабря ввечеру. Город построен по обе стороны реки Исети, которая течет в крепком каменном грунте. Примечания достоин в рассуждении своего положения, монетного двора, приисков каменьев, шлифовальни, гранильного искусства и мраморного дела. Медные и железные поделки дороги. Торг хлебом для городских жителей, рыба из Сибири. Мясом ведет больше торг в Вятскую и Пермскую губернию.

Меди всей на всех заводах в отменные годы выплавляется от 170 до 180 тысяч пудов. Заслуги капитана Попова по заводу.

В воде завелись вши. Есть бег [?]. Все продают весом.

Берега Исети состоят из кремнистого шифера.

15-е. Выехали. От Екатеринбурга мало уже становится пригорков. В некоторых местах ломают почти при дороге камень светлосерый с белыми и черными крапинами. Крепкий шифер. Не доезжая еще Косулиной, лес стал березник и места ровные.

До Косулиной 24. До Белоярской слободы или села 25. Поля с перелесками. Обе приписаны к верхней плотине. До Белейки к Кушвинскому 25 вер. Паршино 26 верст, Камышлов 26. На Пышме почти до Камышлова дорога идет все равниною, где ни малейшего нет пригорка. К реке небольшие пригорки. Камышлов – город из деревни, стоит на горе, одна церковь деревянная, по воскресеньям базар. За городом сосняку верст 10. Селения частые, большие, и места все почти ровные, поля и перелески.

До Черемы 23. До Пылаева 22. Елань 25. Приписаны к заводам Никиты Демидова за 250 и 280 верст. Сие последнее из приписных к заводам деревень. Расстояние столь дальнее делает заводские работы отяготительными тем больше, что, опричь пашни, другого промысла не имеют.

В трех верстах от Елани находится Талицкий казенный винный завод. Имеет несколько заводских людей. По учреждении гуртальной водяной и упразднении молотовой в Екатеринбурге присланы оттуда работные люди, до 70 семей посельщиков, из Екатеринбурга. Близ Елани к заводу лес, который много выведен.

Берега реки Пышмы покрыты лесом; впала в Туру.

До Тарасовой 24. Между Еланью и Тарасовой находится слобода или село Белюковское, в которой видны развалины деревянной крепости и пустые магазейны.

Пугачеву делали отпор. Ирбит за то сделан городом.

До Кылы 28, переехав Пышму в последний раз. Под деревнею дорога идет бором и болотным лесом 16 верст, на средине которого находится граница Тобольской губернии. Выехав из оного, открываются великие поля без малейшего возвышения, где видно бывал лес, но все покрыты жатвою. В правую сторону по дороге селения часты по реке Пышме. Влево поля, коих предел лес.

До Лучинкиной 22. До Ушаковой 22; в сей деревне находятся 30 душ помещика Угрюмова.

По селениям около Тюмени, даже верст за 50, живут тюменские мещане, которые пашут и промышляют. NB. Их состояние лучше против крестьянского, которых подати больше. Селения в Пермской губернии, также в Тобольской, опричь заводских, которые построены усадьбою, беспорядочны; причина, может быть, та, что селятся не вдруг. За Екатеринбургом все избы кажутся черны или очень стары, или лес скоро чернеет. Народ в Сибири приветлив. Бледен. Язвы. Ходят в лохмотьях. До Тюмени 23. До города все места ровные. Тюмень стоит на Туре на высоком берегу.

Пребывание в Тобольске

Положение. Типография. Кожевни. Кирпичные заводы. Водоходство и ловли. Базар. Толпа и гулянье под Чувашами. Образ из Абалака. Торг. Гулянье с карманьяком. Аптекарский сад. Невольники. Сосланные. Монастырь Ивановский и Абалак. Гулянье наше туда. Пушкин  9 ставит свечку. Ежемесячное сочинение. 10 Образ жизни кабацкий. Происшествие Кремлева. Женский пол. Напрасно строят внизу. Память о Чичерине.

30 июля. Из Тобольска вдоль Иртыша за Абалак, где перевоз, места прекрасные, от Старого Погоста до Вагая не столь хороши, по Вагаю места хороши. Крестьяне мало имеют земли, лучшая вся у татар. Земля расчищена по реке, а вдоль болота. Переехав Вагай, места становятся пустее. От Кусеряка до Голопутова волок, то есть пустое место, где начинают строиться мужики из-за Ишима на полянах, где могут сидеть 2000 душ. От Голопутова места одна деревенька Чистякова о пяти дворах. 10 верст от Кусеряка места становятся выше, по Ишиму очень хорошие. Па речке Барсуку селений много. Викулова сидит на прекрасном месте на Ишиме и заливе. Земля черная. Живут в сей слободе купцы. Мужики бойкие.

По Ишиму земля чернозем. От Ачимовой до Зудиловского форпоста волок болотами или низкими полями. В Становке живут посельщики, они беднее старожилов. За Рыбинской выехав на реку Аев, едешь вниз ее до Аевской слободы. Здесь везде, как и в Таре, все почти раскольники. Знаменский погост сидит на заливе Иртыша или озере, называемом Изюк. Будаково село на Иртыше. Мужики все зажиточные, пашут, торгуют скотом, бьют зверей, ездят в извоз. Во многих селениях живут стрельцы и конфедераты. 12-е. До Тары 560. От Тары до Тобольска делают новую дорогу по Иртышу. Подъезжая к Таре и по ту сторону Тары при въезде многих деревень стоят деревянные кресты. Город Тара стоит половина на пригорке, половина внизу, примкнув одним углом к Иртышу. В Таре промышляют кожевенным мастерством, кузнечным. Торгуют салом в Петербург, на линию, с киргизами.

9 августа. Из Тары дорога идет почти вдоль Иртыша до Такмыкской слободы, где ее переезжают. В сей слободе пристань, откуда ездят с хлебом на завод подле горы и на линию вверх. В деревне Артыке стояли у крестьянина Блинова. Благословляя бога за свое состояние, он с чувствительностью и прослезясь говорил о бедствии, которое терпел народ в бывший недород три года тому назад. Когда хлеб продавали по 70 к. пудовку, он продавал по 15 к., а многим давал даром. В суд никогда не хаживал, ни на кого не просил; пускай одумается, видно недостаток заставляет его мешкать.

За Артыком в 20 верстах начинается Бараба; сперва места ровные, потом пригорки и между ними озера, болота и луга, рощи частые, иногда места прекрасные. От Копьева живут посельщики. В Вознесенском селе есть старожилы. Пашни по пригоркам.   Чувствовали по вечерам запах травяной, весьма тяжелый. Зараза весьма была велика нынешний год. В Голопутове, где живут старожилы, перевоз чрез Тартас. За лесом на строение ездят за 400 и 600 верст в урман или леса. Лес кедровый. Когда начали селить Барабу, то жили тут татары, которые отъехали к урману. В Покровском есть старожилы и поселыцики. Старожилы живут в изобилии, поселыцики много бедны. За недоимки отдают их в работу на винный завод, где работают и каторжные. Корчемства много. Посельщиков много старых, дряхлых и нищих. Их лучше [бы] селить по разным местам, а не деревнями. Ближе к Каинску более лесу.

Каинск был деревня, приписанная к барнаульским заводам, в него переселяются купцы, которые живали по деревням. От Тары 34 версты.

От Каинска до Каргата на реке, где старожилы, а от нее до речки Чулыма, на которой деревня посельщиков, речек нет. Все поселяне на озерах. Деревня Камнакова поселена в 4 верстах от Большого Убинского озера, в коем зимою рыбу ловят. Около Убинской близ озера растет малый сосняк. Село Иткуль большое, где волостное правление и бывшее комиссарство. Село Секты, в нем ямщики. От крутых логов земля становится не столь ровная, и тут конец Барабе. От Тырышкиной на Аиоше земля возвышается до Чауского острога, где есть старая деревянная крепость, в ней живут старые беломестные казаки, ныне приписные крестьяне к заводам, как и все старожилы. Чауский [острог] стоит на изрядном месте при Чаусе. На перевозе оба видны берега каменистые, и берега поросли сосняком, а на низких местах горовица. Дорога лесиста, по рекам бор, а между березник; грунт песчаный. В деревне Колтая живут русские и татары. В 4 верстах от Томска переезжают Томь. Сия река камениста. У перевоза видна каменная ломка, сланец, аспид, купоросная земля, слои кварцевые. В Томске живут раскольники, татары. Рыбу имеют из Оби. Кожевни, холст продают, набойки делают. Баранки для милостыни.

12 сентября. От Томска дорога идет перелесками и расчищенными полями. Лес сосняк, лиственник, а больше березник. Места сухие. По близости рек более сосняку. Яя течет по камням, и берег местом каменный. Кия такая же. От Кии до Ачинска места прекраснейшие, поляны, дубровы, для хлебопашества и скотоводства удобные.

Боготольское село на Чулыме, которого один берег плоский, а другой гористый. Хребет гор вышел мысом к Чулыму, который его обошел, протекая сперва от юга, потом от востока, там от запада, а наконец склонясь к западу в Обь. Близ Красной речки находится винный казенный завод, на который посылают за неплатеж податей крестьян работать, также и тех, которые не в срок платят. С 60- и 15-летних податей не собирают. И так с души приходит более 7 р. Вся Томская округа, опричь поселыциков, приписана к Колывановским заводам. Некоторые живут богато, а большая часть бедны. В Ачинске живут старожилы и посельщики.

Посадские, приписанные к нему, живут по деревням. От Томска до Ачинска 395.

16-е. Из Ачинска дорога идет на отлогую возвышенность лесом, потом высоко сверх поверхности Чулыма чрез не весьма большими горами, которые к ручьям становятся круче. Наконец, проехав лес, чрез березовые дубровы, дорога выходит лугами к Заледеевой деревне, от Заледеевой вниз, по речке Каче едучи, дорога входит наклонностию в горы. По речке поставлено много малых мельниц, которые действуют быстриною воды. В правой стороне открывается каменный хребет, которого видны в иных местах острые и голые концы. В левой стороне берега гористые, наконец к Красноярску безлесисты и красностию своею показывают изобильную железную руду.

Енисей течет между гор, оставляя в лощинах, к нему прилежащих, места изобильные.

Красноярск имеет положение, как некоторые города в Альпах. Правый берег вдоль идет высок, и горы неровные. А левый высок же, но поверхность его ровна.

22-е. От Красноярска сперва долинами, потом на возвышенность пойдет лесными местами и несколько гористо, потом склоняется к быстрой реке Кану. Места, однако же, по большей части хорошие, и много равнин. От Канского острога сперва несколько ровными местами, потом лесисто, ельники, и топи, и тайги. Места становятся гористее, и наконец ближе к Удинску открываются каменные горы.

Удинск стоит между гор и лесов. От Канского до Удинска все мужики бедны, живут худо, промыслов мало, и хлеб родится худо, как в Кемчугах. От Оби все речки каменисты, опричь текущих чрез болоты.

Выехав из Удинского 1-го октября, едешь лесом и гористыми местами 175 [верст] до Тулуна, где, переехав Ию, дорога становится глаже и полистее, но, переехав Оку при деревне Зиме, проезжать надлежит степь, Братскою именуемую, но юрт или жилищ оного народа 14 при дороге, опричь одного летнего, не видно. Сия степь кончится близ реки Белой, которую переезжают при деревне Белой. На оной реке и на Китое был уже лед. От Китоя выезжают на 14 версте на Ангару, и дорога идет от последней перемены лугами до Иркутска. В 4-х верстах от города есть монастырь в немалой деревне.

Ангару переезжают под городом в том месте, где Иркут впадает.

20 декабря. Из Иркутска мы выехали в половина дни и предприяли ехать большою Якутскою дорогою, которая хотя гораздо дале, но лучше, ибо, по уверению ехавших прямою Илимскою, она была чрезмерно худа, узка и гориста. Якутская дорога отходит от Ангары версты за три от города и подымается сперва нечувствительно лощиною чрез горы, потом вдруг, на которые взъехав, виден становится каменный хребет, коего вершины все почти голы, на другой стороне Ангары и называется Урал-камень.

Переехав два окатистые хребта, дорога тихим склонением ведет на реку Куду, на которой стоит Кудинская слобода, расстоянием от города в 21 версте, где взятая в секвестр мельница. Дорога потом продолжается вверх Куды приятною и широкою долиною между гор, которые, чем дале едешь, уменьшаются. На 40 верстах, то есть несколько за село Аиок, где стан почтовый в 13 верстах от него, находятся многие российские селения, а потом почти непрерывные братские. В 4 1/2 вер. от Унгардинского зимовья, при жилище содержателя сего стана, в 29 вер. от Аиока, дорога, оставив Куду влево, продолжается непрерывными долинами, идя вверх разных речек; тут находятся везде братские летние и зимние селения. Наезжали их жертвы, то есть козья кожа или имок, вздетая на березу; наезжали лошадей, пасущихся по снегу, и рогатый скот.

От Аиока до деревни Манзурки на 120 верстах почта сменяется в зимовьях или самых дурных черных избах. В трех местах между братскими селениями находятся в дальном один от другого расстоянии 3 дома крестьянских хороших. В последний из оных не могли въехать, ибо в то самое время хозяин умер; дом наполнен был воплем и стоном. К последнему почтовому зимовью пред Манзуркой, за 8 верст от оного, дорога идет чрез лес и спускается под гору отлого; за 10 верст едешь манзурскими полями или широкою долиною до речки Манзурки, коея правый берег очень высок. Дорога потом идет вниз речки Манзурки, на которой живут братские до устья оной, до самой Лены, которая в сем месте течет, как и далее, между высоких хребтов, но между ими есть большое пространство. Первое русское селение на Лене по сей дороге Исеть, где есть пристань и строят суда, на которых плавят хлеб в Якутск. А в 14 верстах деревня Качуга, где также хлеб грузят. От устья Манзурки много селений братских по Лене.

От Качуги до Усть-Куты дорога идет зимою по льду, летом подле самого берега крутого, так что в ином месте она 1 1/2 арш. Берега Лены сперва высокие утесы красного плитняка, который становится мягок и, осыпаяся, превращается в глину. Лена в сем месте не шире иногда 30 и 50 сажен, летом очень мелка, и везде ездят вброд. Берега и утесы поросли густым лесом – сосняк, лиственник и ниже к воде ельник, иногда березник и тальник. Ниже Качуги братских селений нет, а есть около Верхоленска, бывшего острога – города, построенного на правом берегу Лены, где и ныне есть мещан 200 человек, но без ратуши. Против оного выпала река, по которой много русских и братских селений.

Из Верхоленска отправляются суда в Якутск с хлебом. Они продают его в селениях ниже устья Илги, задатком и осенью берут зверями, откуда возят даже до Якутска. Лена сперва течет излучисто, ибо хребты гор частые; где они расходятся, там делает острова.   По Лене селений очень много, иногда очень часты, – слободы или села и заимки или деревни. До устья Илги хлебопашество входит в счет крестьянского приобретения. А ниже главное их приобретение состоит в белках, и все жители Лены оную промышляют без изъятия. На правом берегу она чернее. С Верхоленска есть уже тунгусы, живут в лесах. До устья Илги много есть коз или козюль, а ниже на горбине снега уже нет, так, как и волков, и много медведей; есть олени, кабарги и сайги. По Тутуре, по Чике и по Илге есть селения.

В местах, где камень оголился, он виден расположен горизонтальными слоями и иногда мало наклонными. Часто из средины горизонтальной оба бока опускаются, как будто под ними земля осела, и тогда одна сторона подымается сверху хребта почти вертикально.

С Тутуры горы становятся окатистее и местами реже, утесов мало и невысокие, а ниже Илги камень виден иногда. По низу река глубже и шире, а ниже Илги и Орленги река кажется течет по склонению горных хребтов, ибо они в длину свою дальний берег ее составляют, а ближний состоит из желтого песку и илу с камнем, желтым плитняком, ибо верхи хребтов уже не красны, а сперва желтели, потом состоят из серо-белого плитняка. В трех верстах не доезжая до Тарасовой деревни есть остатки зимовья, близ коего находятся медные рудники, откуду руду плавили на завод Савельева, построенный ниже устья Куты. На ключах во многих местах мельницы с горизонтальным колесом, мутовкою называемым. По Лене сеют конопли и вяжут невода. Зимою рыбы добывают мережами и мордами, а зверей больше плашками.

Записки путешествия из Сибири

1797, февраля 20

Распродав или раздав все в Илимске, на что употребил я 10 дней, мы выехали при стечении всех почти илимских жителей в 3 часа пополудни.

О, колико возрадовалося сердце наше. И если бы не предстояла горесть о потерянии Анютушки, 1 которую заранее предузнавают, то выезд наш был бы торжественный.

Провожали нас: исправник Клим Малышев, сын его Иван с женою, который мне дал вина на дорогу. Какие их были виды? Исправник из благопристойности, другие из тупого чувствования благодарности, но все до того, что я еще мог писать в Иркутск и встречуся с г. губернатором. 2Приехали в зимовье к Лукичу, от Илимска на Ирейке 21 вер., уже смерклось. Тут угостила Семеновна нас чаем, женщина приветливая. Дети 3 ужинали, а меня позвала Анютушка, слезы мои текли; таков был ужин. Егор Лукич, сын его Фома и три девки живут бедно; кажется, лень тому причиною. Фома хотя промышляет, но другого не знает, и питаются сборным хлебом от проезжающих с Оки [и] Ангары нижнее илимских, за сбором коего ездят зимою, что называют тепловым, то есть воздаяние за теплую избу. Проезжих не кормят, ибо нечем; ничего не сеют, огородов почти нет. Определены зимовщиками издавна.

21-е. На рассвете уже отправился в путь, простясь с провождавшими, как по обыкновению, учтиво, а на уме у всякого свое, на тех же лошадях.

К Суворкиным доехали в половине дня, – 22 вер. Тут все избы стоят по концам мостика чрез речку, по которой много широких заводей и сенокосов. Сии зимовщики живут беднее прежнего. Иногда продают вино, ибо поблизости их приходят тунгусы, которые чрез Илимск иногда ходят на Ленской волок к хребтовому или на луку. Тут видно, сколько к бедности ведут леность, нерадение и другие тому подобные.

У Суворкиных пообедав по-дорожному, доехали, уже смерклось, до Филиппа Каймонова, где живет отец с двумя сыновьями, – 28 вер. У Суворкиных сходятся также некоторые илимские промышленники, имеющие тут свои ухожья; но промыслы как их, так и Лукичевых были в 1795 г. столь худы, что многие и плашек не сторожили.

От Илимска до самой Ангары волок идет более на гору и отлогости к Илимску. Около Каймонова много кедру. В 1796 он продал пудов 10 орехов по одному рублю, но NB: не прибавлено ли по обыкновению древнему и нынешнему еще сибирскому, ибо вообще приметить можно, что существуют многие древние обычаи, изречения, слова, которые во многих местах России уже истребилися.

22-е. От Каймонова, выехав на рассвете, приехали на Мамырье в 2 часа пополудни, 33 вер.

При прощаньи верх- и нижнеилимские просили их вспомнить. Каймонов записался в мещане, и крестьяне хотят отнимать покосы, – знак, что их мало.

На Мамырье пообедав, до Кежмы Ангарою 20 вер., с Кежмы Ангарою до Филиппова острова 22 вер., до Братского 22 вер. Братский острог стоит на месте, где Ока впадает в Ангару. Пределы Оки суть отроги гранитных гор, которые пересекают Ангару и в пяти верстах от Братского начинают составлять пороги, числом пять, из которых Падун есть самый большой. Тут суда разгружаются и проходят порожние в ворота, шириною менее 10 сажен. Всю реку можно перейти пешком, если бы пал не препятствовал. Описание порогов.

23-е. От Братского дорога идет по реке до деревни Долгого Луга 25 вер., потом берегом до Большой деревни 10, до Шамановой 30. До сей деревни дорога идет возвышенным местом, поросшим редким березняком. А местами берег Оки, хотя низкий, являет гранит, что побуждает думать, что и вся подстилка сего возвышения суть гранит. Берег Оки ведет за собой сосновый лес. От Шамановой в 10 или 14 верстах в Оку впадает Ия.

Дорога удаляется от течения Оки и идет перелесками до Коби – 44 вер. По дороге есть селения хорошие. Хлеб у них продают по 12 коп; нынешний год не покупают на дощаники для плавки по Тунгуске до Кежмы.

В Братском ночевали у попа Ильи, которого я лечил от лихорадки. Она будто за ним ходила и не давала ему покоя. Болезнь его была чрезмерное движение нервов. Причины не мог узнать. Из благодарности он нас угостил, велел сделать починку и не велел брать прогонов. Кажется, что он у прихожан в почтении. Так бы и должно. О сем рассуждение. Прогонов не брали до Шамановой. Жалоба на исправника. В мнении, что могу пособить, просили об облегчении особо ямщины. Как и другие удинские, платят по 5 р. в год, опричь чрезвычайностей.

N.B. В Шамановой живет купец Протасов старый, торгует белкою и хлебом.

N.B. В Братском живут мещане, крестьяне и пашенные.

24-е. От Коби до Боды 16 верст: тут лошадей не переменяли, но угнали вперед на Тангуй.

Дорога до Боды перелесками. Бода селение монастырское бывшего выше Братского острога монастыря, в 4-х верст., где живал епископ, и Иннокентий тут погребен. 4 С Боды до Тангуя Иею, берега плоские, и где возвышенны, там глина шиферная. В Тангуй приехали в 11 часов: деревня небольшая.

От Боды до Тангуя станок – 14 вер.

В Тангуе пообедав, ехали редким лесом неподалеку от Ия и перелесками до Темы – 14 вер. Жалобы на исправника. От Темы удалясь, от реки Ия обширными полями и березником редким до Илира 16 вер. Сия деревня стоит на речке Илире в 5 вер. от Ии. Здесь переменив лошадей, поехали чрез волок, то есть лес.

За Илирский станок платят по 170 р. в год и 200 пуд. хлеба, а ездит один исправник и берет иногда по 15 и 20 лошадей. Также и Илимский для исправника и пр.

С Илира на Бурхун волок 45 вер., тут живут и братские. С Бурхуна чрез Курзан до Тулуна 35 вер. По Курзану много деревень и вверх по Ие.

В Тулуне пообедав, поехали по большой дороге очень скоро. Около Тулуна в 50–40 и ближе кочуют братские. От Тулуна до Курзана на той же Курзане речке 26 вер., дорога идет перелесками, березником, пашни много. Из Тулуна лучшие крестьяне живут по заимкам.

От Курзана до Чебортая 22 вер., дорога идет перелесками, на конец болотным ельником, и деревня в лесу, но пашни много вокруг.

От Чебортая до Хинуя 35 вер., дорога идет березниками, пашни много, но сами покупают хлеб. Белка есть, не промышляют, ловят сохатых. Под гору два раза, на гору нет. Напившись чаю, поехали до Удинска, – 31 вер. Дорога гориста, лесом-сосняком и пр., все под гору, на гору мало, до самого Удинска, что показывает великое возвышение Иркутска и Ангары против Удинска.

N.B. В Братской волости говорили, что купили присягу. Из Удинска поехав ночью, до Ука 26 вер. Горы крутые с лесом более под гору.

26-е. От Ука до Замзора горы пологие и перелески, березник, пашня близ хребта, 15 верст; дорога идет долго близ речки Топорка, которая падает в Замзор.

На Уке промыслы: белка, сохатые, козы, коих мы видели бегущих чрез дорогу.

На Замзоре стреляют соболей, белку, бьют медведей, лисиц, сохатых и коз множество, но большая гоньба мешает им.

От Ука до Замзора 35 вер., от Замзора до Авзамая 32 вер.; дорога идет на заимки пригорками и лесом с березниками. Тут есть плашки. Стреляют белку, соболей, выдр, росомахов, ловят ямами сохатых, гоняют по насту коз. Пашни довольно.

До зимовья Разгон 20 вер.; тут стоят одни ямщики, дорога такова же, горы прикрыты спусками. Постой-гора. Подумай-гора. До Бояроновки дорога не столь гориста, 25 вер. Тут много было посельщиков, но померли, отданы иные в завод за недоимку. Промыслы как прежде.

От Бояроновки до Бирюсы 21 вер.

27-е. Дорога не гориста, березниками. По Бирюсе есть деревни вниз и вверх. Село сие было большое, но многие разъехались жить по заимкам. Везде, где земель много, крестьяне пашут сколько хотят, и земли им никто не отводит. Промыслы таковые же, как прежде. Соболи от 2 до 5 руб. Есть кузнецы.

От Бирюсы дорога идет плоскими местами и деревнями, березниками редкими с сосняком. До зимовья 20 вер. Таким же лесом до деревни Ключей 21 вер. Хотя на Бирюсе и в следующих станках пашен довольно, но из Канского возят хлеб, ибо пашут мало, в иных местах ради большого разгона, которой производится наймом из волостей ангарских.

От Ключей до деревни Тины 28 вер. Дорога идет еланями и пригорками. Пашенной

земли и покосов довольно. Промыслы как прежде. От Тины до Пойменской на реке Пойме 19 вер. Дорога идет сосняком, прорублена, и мост длинный, но потом еланями, то есть редким березняком. Промысл есть.

От Пойменской до Елани 33 вер. Дорога идет перелесками, гладкая, так и до Канского 27 вер. Около Канского поля великие, по Кану есть селения, живут от пашни, промыслов нет. До Ура, часть посельщиков, 25 вер.

28-е. До Ключей, посельщики, 21. Дорога везде одинакова. Пашут, а промыслов нет.

До Рыбинского села 32 вер. Обширные поля. Промышлять не велят, а есть соболи и другой зверь; промышляют плашками.

От Рыбинска до Ура 26 вер., до Балая 24 вер. Дорога идет перелесками. В сих двух деревнях живут посельщики довольно хорошо, держат почту, за которую им платят из округи Красноярской. Вдали видны с обеих сторон горы, идущие от Енисея.

От Балая до Кускуна 33 вер. Дорога идет перелесками, березник с сосняками и ельником. Горы видны ближе.

От Кускуна до Батоя 24 вер. Дорога идет перелесками, сосняком, ельником и березником, потом выходит в лощину, в которой течет река Батой. По сей речке много селений.

От Батоя через пригорки дорога идет полями, наконец близ Енисея. До Красноярска 25 вер., мимо села Березовки и деревни.

1 марта. Красноярская округа изобилует хлебом; по пашням родится карлык, род дикой гречи. Около Красноярска находятся большие степи, места удобные к хлебопашеству. Хотя снегу падает мало, но озими не вымерзают. По всходе их пускают осенью на них скотину. Соль в Красноярск доставляют с соляных казенных варниц.

В Красноярске был у коменданта. Купили повозку. Обед у него ж. Тут старый майор о прусской службе, пьяный сосед постоялец у казацкого головы. У прежнего хозяина. Комендант и он провожали.

N.B. На дороге близ Авзамая исправник подарил стерлядь и стоял все без шапки.

Для Евдокии и воскресенья много пьяных.

От Красноярска до Заледеевой 25. Дорога идет прекрасная, долиною вверх по реке Кате или Каче. Следующие сию речку возвышенности становятся ниже; на конец, едучи от Заледеевой, в 15 вер. въезжают в лес, и березником до Малого Кемчуга 31 вер.

2 марта. Пашенной земли около сей посельщичьей деревушки довольно, но они совсем пахать перестали, а как они, так и следующие хлеб покупают от Красноярской округи, из коей его возят на винокуренные заводы в Ачинскую округу. Промыслы по сим всем станкам есть, опричь соболей, но мало промышляют.

До Большого Кемчуга 35 вер. К нему спуск с горы самой худой. Петра I. Тут елани великие для пашни, но мало пашут и не промышляют. А сие делают живущие по Юсу за хребтом татары. Дорога идет все березниками редкими и еланями.

До Чернореченской 38 вер. Около оной поля великие, но пашут мало. Посельщики иные богаты, продают овес и сено. Они нанимаются гонять почту, а цена по дороге от 50 до 90 р. за пару. Пьют довольно в сей округе; в питейных домах сидят по выбору мещане, а не наемные.

N.B. Колыванская казенная палата взыскала с магистрата красноярского за недостающее вино за сидельца, которого сама наняла.

До Ачинска 32 вер. Около сего города находятся чулымские татары, которые платят ясак. Приехав ночью, пили чай и поехали. Очередь на почте неисправна. В Чернореченской я много кричал и пр.

Ачинск стоит на возвышенном берегу Чулыма, по которому ныне плавают три года с хлебом в Тобольск.

N.B. Мошки много. На Ачинск выходит енисейская дорога.

N.B. Из Красноярска можно проехать до Барнаула вверх по Енисею, но дорога трудная.

Красноярск похож на город, но Ачинск – деревня. Наехал сержант стряпчего с 2 возами хлеба, оттого очень учтив.

От Ачинска до Краснореченской. Переехав Чулым, поля обширнейшие. Селения есть по Чулыму, а вниз подале Сахара.

N.B. Краснореченский завод, который в 5 верстах. Возят хлеб из Красноярской округи по 27 к. пуд. 70 казаков. Тож и на Боготольском.

До Красной речки, волость, 28 вер.

До села Боготольского 29 вер. Дорога идет полями, еланями и березниками. Тайги остаются вниз по Чулыму, сперва не широки, потом, около Сусловой, во 100 верст ширины, но выломаны погодой и выгорели, а ныне зверя совсем нет, а прежде были хорошие промыслы. В сих местах за два года появилась воздушная язва, и мерли люди, но лекарства не знают. Те, кои были собственные крестьяне, к Колывановским заводам не приписаны, ни посельщики, но некоторые около Ачинска и кийские, а гоняют почту.

До Итати 34 вер. Здесь обедали. До Тажин 33 вер. До Суслова 28 вер. На Итати встретились с советником Масаловым, который сказывал, что генерал-губернатор Селифонтов возвратился из Тобольска. Привез два письма.

N.B. За Красноярским визит от Воинова и Комарова, с ними был Голяков, но его не видали.

Участь Селифонтова и пр. В Итати и далее почту держат тобольские ямщики, платят за пару по 100 и 105 р. обывателям, но не сами, а купец у них снял, а сам, может быть, взял дороже. Здесь держат 12 почтовых и недельных еще, а в Красноярской округе 12 почтовых и 16 ямских. В Удинской 20 почтовых и недельные. В Тулуне 50 лошадей на стану. Везде разница в ценах и лошадях и пр.

4-е марта. От Суслова до Кийского на речке Кие 24 вер. Дорога везде одинакова, по речкам бывает лес сосняк и ельник. По Кие есть деревушка старожилов. Тут был спор о наших подорожных. Дорогу везде замело, и ехали медленно.

До Подъелничьей 24 вер. Тут и в следующих приехали селиться 80 душ из окрестностей Екатеринбурга, которые были приписаны к Демидовым заводам. Другие того ж хотят.

От Подъельничьей в 18 вер. в деревушке Тюменево зимовье, жил крестьянин богатый Тюменев, который разбойничал или, лучше, давал пристанище разбойникам. Около Томска пойманы в Бердске.

До Берикулы 30, до Почитанки 26, до Калыева 22 вер. Во всех посельщики, которые за великою гоньбою по сим станам мало пашут, хотя пашни много. В Тюменевом зимовье за большой дом и 20 десятин хлеба заплатил посельщик 900 р.

В Калыеве нашел пономаря балагура от церкви Спаса на Яе в стороне. Ему на вино, он хотел поминать в церкви или на кабаке. Воды берут в ямах за 2 верс. От Калыева до Ишимов на Яе, где есть несколько старожилов, и по Яе селения. Дорога такова же, березниками и еланями.

До Ишимов, старожилы и посельщики, 22 вер. За разгонами и худой дорогой едем тихо. Перед Почитанкою встретились с Дьяконовым, бывшим секретарем Пиля. 5 Насилу разъехались.

5-е марта. В Ишимах пили чай, время выяснивало. До Торунтаевой 22 вер., где есть старожилы и посельщики. Ели печеную репу с великим аппетитом и, переменив лошадей, поехали до Халдеевой 23 вер. Тут Полинька говорил, что мы едем к халдеям и вавилонянам мудрецам. В оной обедали у того же старика, где ночевали, ехав в Иркутск.

У посельщиков много сирот в лохмотьях. До Семилужного села, где есть церковь, старожилы и мало посельщиков, 15 вер., а оттуда до Томска 30 вер. В Томске стали на квартиру к тому же хозяину, где жили прежде. Приняты ласково. Он голова городской.

6-е марта. Отобедав у Шумилова, поехали до Калтоя 25 вер. Деревня татарская, а в версте от нее русская, стоит на возвышенном берегу протока реки Томи. Дорога от Томска до перевоза идет пространным полем подле возвышенного древнего берега реки, к которому она от перевоза отклоняется; тут питейный дом и крест над утопшим. На углу возвышенного берега выходят аспид, гранит, кварцу белого много валяется; земля черная, из коей купорос и квасцы. Подле того белая фарфоровая глина, из коей посуду делают, но худо. За рекою лес темный идет в правой стороне и в левой поля и луга и деревень много татарских, и едут мимо их кладбищ.

Почту варюхинские гоняют одни без подмоги. До Варюхинской на Черной речке 22 вер. Дорога идет перелесками, сосняком и полями. Тут село и волость. Долго ждали лошадей ночью, или подмоги нет, также на Черновской и Елизаровской, ибо к ним были для гоньбы приписаны три волости по Оби, а они предъявляют указ Петра Первого, подтвержденной Елисаветою. Хотят прошение посылать в Тобольск.

От Варюхинской до Черновской 34 вер. ехали ночью. Дорога идет лесом-сосняком, где мало еланей и горы для пашни и сенокосов.

7-е марта. До Елизаровой 19, до Ершова зимовья, где поселыцики, 22 вер. Дорога идет березниками и редким сосняком. Прежняя перемена лошадей была в деревне Карасевой, за две версты до Ершовой, и считали от Варюхинской 33 версты.

На Ершовой гоняют сообща окольные три селения до Аяшенской, тут волость, 25 вер. Дорога идет полями и редким сосняком. В сих местах Обь от Томи верстах в 80 и меньше, и по обеим рекам много деревень русских и татарских. Промыслы звериные есть: белки, медведи и особливо много оленей. Но крестьяне становятся бедны.

Промыслы худы, и все ходят в завод работать. Сверх подушных 4 р. 8 к., рубят дрова на 1 р. 70 к., и в работе выходит душа на душу.

NB По ту сторону Томска поселыцики, сверх подушных и запасного хлеба, платят еще мукою. От Аяши дорога идет к Оби. В Аяше обедали у мужика, которому было в первую Резанова ревизию 6 18 лет, ныне уже пятая. Он себе считает 90 л., бодр, нет ни малой седины ни в голове, ни в бороде.

Ехав к Ташере, повстречали 3-х человек посельщиков, которые исправляли дорогу, но для виду только. Сие делают и в других местах.

Дорога к Оби идет лесом-сосняком. До Ташеры на берегу Оби 21 вер. Переехав через Обь, на коей много островов и противной берег низкой, идет дорога пространным лугом до дубровины, где летом бывает перевоз, 20 вер. До Арского зимовья 20 вер. Дорога идет лугом по Оби, а потом за зимовьем чрез бор до деревни или аула татарского Ор, а от оной по Чаусе лугами до Чаусского 19 верст. В оном живут крестьяне, приписанные к Колывано-Воскресенским заводам, где они работу производят сверх подушных денег, пеною каждой душе на 2 р. 70 к., а платят, буде сами не хотят, от 12 до 15 р., и самый радивый может оную едва окончать в 10 недель. Питаются одним хлебопашеством.

N.B. Землю около Томска навозить нельзя, ибо родится на пашне одна трава пырей. Посельщики пониже Ташеры делали всякие опыты неудачно.

N.B. В Чауском бывали из крестьян казаки временные, называемые беломестные. NB. Расписки в работах дают будто вольнонаемным.

8-е марта. В Чауском видели чеботаря томского, который ходил на дощаниках; шьет женские башмаки хорошо для поручиковой жены, который исправляет должность пищика.

От Чауского до старожилов Тырышкиной на Аиоше 26 вер., тут волость. Дорога идет по Чаусе полями и лугами мимо многих деревень. Село Аиош на устье сей речки. За сим селом на одной возвышенности вид прекраснейший. Поля обширнейшие, луга с перелесками, река Чауса и множество деревень. Влево вдали по горе густой лес, составляющей берег Оби, а вокруг горы не очень высокие, сопровождающие берег один Чаусы. Переехав Аиош, близ деревни, сидящей на высоком красивом берегу, дорога, склоняяся вправо, идет чрез обширнейшую степь, едва ли где поросшую мелким березником, до Тырышкиной. От Тырышкиной до Крутых Логов 20 вер. Переехав несколько увалов, дорога вступает в Барабинскую степь. Для глаза путешествие по оной всегда… нет не токмо страшных утесов или навислых каменных расселин, но ниже малого пригорка. Земля везде ровна и доказывает несомненное пребывание на ней тихих вод. Дабы иметь понятие о Барабе, представь себе обширнейшую долину, местами усеянную то мелким, то высоким, но редким березником, редко где есть осина, а того реже маленький сосняк. Ельнику не видал, во многих местах находятся озера, которые от нескольких сажен в диаметре бывают до многих верст: Иткуль в 4 версты, Убинское в 60 верст. С тех пор, как русские жительствуют на Барабе, озера иные высохли, берега их поросли камышом, и многие места, оным поросшие, доказывают, что тут были озера. В больших много рыбы, а в тех, которые поменьше, рыба задыхается. Чаны в стороне от большой дороги; озеро весьма рыбное и пространное, и лов рыбы велик.

В Крутых Логах купили щук 1 пуд 60 к. Ловленная в Убинском. Мужик кажется богат. Из посельщиков живущих иные довольно зажиточны. Плачевного зрелища, старых и дряхлых обнищавших, становится гораздо меньше, и можно предсказать, что если разорительная рука начальства частного не прострет свое опустошение, если равняющаяся огню для сельского жителя приписка к заводам не распространится на барабинских жителей, то благосостояние их будет лучше и лучше.

От Крутых Логов до Овчинниковых 26 вер., до Секты 18 вер. Отсюда ехали ночью, лошади худы, медленно.

От Секты до села Иткуль 26 вер. Тут волость, близ озера. Везде водят гусей. Тут церковь для всех селений, поселенных до Каинска.

До Каргатской Дубровы ехали скоро 21. До Каргата изрядно, 25 вер. Приехали при всходе солнца чрез обширные, низкие и мокрые долины, мимо озер. Пили чай, и хозяйка благосклонна, у которой добродушие на лице написано. Против обыкновения крестьянского две комнаты рядом; избы с трубами. Глину на беление берут белою, которою копают на Каргатской Дуброве, и оною белят избы.

N.B. Колодники ходят от селения до селения одни; сие безопасно.

9 марта. От Каргата на речке, в коей вода пахнет, чай пили из льда. До Каргатской пристани 27 вер. Озеро Каргат, коему длина 17 верст, в нем есть рыба, но не столько, как в Убинском, которое от оного очень близко и близ которого стоит деревня Уба или Убинская, где ныне волость, – 28 вер.

При поселении и после все поселыцики в сей стороне управлялись управителем, который жил в Иткуле. Все вспоминают управление Блея, нынешнего каннского городничего, и желали бы иметь его опять. По другую сторону Каинска был другой управитель. Ныне еще приходят к Блею разбираться.

N.B. В Убинске помнят Богаевского, который был при таможне. В Убинском озере и Каргате ловят больше всего щук, караси есть, язи, лини, окуни, и все сии рыбы отменной величины. Во всех сих местах печи и многие потолки белят глиною, которую копают на Иткуле близ небольшого озерка или болота.

Убинское озеро измерено было, длины имеет 60, а ширины 40 верст. Но более того есть озеро Чаны, лежащее между Каинской, Томской, Бердекой и… округ, но исполнено островов; живут около онаго крестьяне и много промышляют рыбы, которую возят даже на Вятку, так, как в Казань и Россию гоняют лошадей из Сагайской степи.

От Убинской до Калмыковой 30 вер. Сменили лошадей в деревушке на 15 верстах.

Потом от Калмыковой ехали до Основской 31 вер., а от сей, остановясь немного в деревне Половинной, доехали до Каннского на реке Оме 31 вер. По сей дороге и от Каинска есть малые пригорки или холмики, также по мхам, как и в других местах, сосняк. Каинск, прежде острог, лежит на Оме, через которую летом перевоз. Место весьма плоское, одна церковь в средине города, строят каменную. Исправник – грубиян. Почти везде они славятся взятками. Как ни худо, а с тех пор как Каинск город, то строится заново.

Примечания достойно, что ныне сибиряки не столь становятся гостеприимны. Причина может быть великий проезд. В Убе взяли с нас за ковригу хлеба 10 копеек, а пуд муки ржаной продают в 25 к. Овес же 35 и 40. Прошлого года был овес и мука в 1 р. 20 к. во всех почти местах. Почтовых 12 лошадей содержат ямщики тобольские, туринские и пр., платя на пару в год 100 и 150 р. На Барабе репа родится в 1/2 арш. в диаметре и, что мудрено, сладкая.

10 марта. Прождав до полудни, по неблаговолению исправника, лошадей, ехали до Каменки или Булатовой 31 довольно скоро. Равным образом и до Антошкиной 18 вер., в которой квас пахнет гнилыми яйцами или как испорченная зельтерская вода. Переезжая через озеро, из которого жители берут воду, обоняли тот же запах. В Антошкиной много бедных стариков, во многих местах они уже померли. Приметно, что по сию сторону Каинска, в коем есть также посельщики, они бедные. Едучи к Покровскому селу, где есть и старожилы, 23 вер., обоняли гнилой запах. Село Покровское стоит на реке Иче. Ночевали. Барыня 7 занемогла.

N.B. У старика, который слесарничает, был серебряник боровский, 90 лет, помнит деда моего; 8 имя его Иван Щукин. Живет зажиточно, в Ирбит отпускает до 12 лошадей, ездит его приемыш. Простояв 11-е число по причине болезни Елизаветы Васильевны, 12-го выпив чаю, поехали до Турумовой или Турунги 17 вер. Сия деревня стоит на речке Аме, в версте от нее есть деревня того же имени в 30 дворах, в ней живут ямщики.

Дорога идет попрежнему. Озеро при дороге, над коим была татарская деревня 40 дворов, но от русских уехали на другое озеро. В окольностях татар много. В сем озере ловили с начала зимы рыбы и поймали 50 возов щук и карасей, пуд продавали по 10 коп. До Голопутова села, старожилы, на Тартасе, 18. Домы сосновые и кедровые. По сей реке много деревень и составляют волость. Другая волость по Оми, в которую Тартас впадает неподалеку. Близ сей деревни едешь мимо превеликого луга на 50 вер., на коем разливается Омь. Видно, что сие есть дно озера. В сухой год, когда сена выгорели, из дальних мест съехалися несколько сот людей косить сено.

По Тартасу держат много скота, особо овец, два года язвы не было, а перед тем на коней язва, на коров валежи, болели языки, на овец оспа или шолуди, даже куры мерли, люди от коней заражались.

В Голопутовой пьяный ямщик спорил о лошадях и говорил: «Не прежнее вам время, вас возят под чехлом, впереди ведут 60 генералов на канате».

Видно огорчение против дворян и начальства.

N.B. Проезд велик. До Вознесенского села 23 вер. Тут обедали у ямщика. Елизавета Васильевна не выходила из возка. Село большое, посельщиков 100 дворов и десяток старожилов.

Хлеб везде дорог. До Камышевой или Хохлова 20 вер. Дорога идет мимо великого озера, чрез которое в суходонном месте мост, ему верст 30 длины. Едучи камышем, запах дурной. Пытали жечь камыш, но не загорался.

N.B. Если бы жгли камыши, то можно думать, что воздух на Барабе был бы здоровее. Язвы не было два года. В озерах рыбы много.

До Назаровой или Кушаги 19. Места везде одинаковые: озера, болота, перелески.

До Муравьева или Мурашей 12 верст. Почтовые в Назаровой поостанавливаются.

До Резина 24 вер.

13 марта. В Резине, выпив чаю, поспешили ехать и ехали до Копьева 20. Здесь дорога идет надвое: влево на Омскую крепость, куда возят с Барабы хлеб по подряду в 70 к. пуд, на завод винный, где цена также по 70 к.; закупают из Каинска. Дорога та же идет на Ишим и выходит на Тюмень ближе, нежели на Тобольск, 300 вер.; по сей дороге проезд превеликий, обозы Ирбитской ярмарки тут ходят. За 3 вер. от Артыка бор и конец Барабы.

До Артыка на речке того ж имени две версты, от Иртыша 33. На Артыке живет старик Блинов, весьма добродушный. В 1795 году, когда хлеб на Барабе продавали в рубль и 1 р. 20 к., он продавал бедным по 50 к. и продавал более 700 пудов. У него 4 сына, и один только пьет мало вина. Промышляют.

На Артыке отобедали у крестьянина Долматова.

N.B. Кровлю на избе боится делать из опасения, не будет ли запрещения. Новая изба, доски половые 13 верш., стол так бел, как липовый. Хозяин ногу порубил, ему лекарства дал. В 3-х верстах есть мост во 100 саженях от Иртыша, к которому пристают паромы в высокие весенние воды. Его тянут от слободы (село) Такмыкской, а вниз плывет по Иртышу. До Такмыкской от мосту 7 верст. Летом в ней перевоз стоит на возвышенном берегу Иртыша и на углу взвоза церковь. Половина слободы внизу. Вид от оной прекраснейший.

Поднявшись на гору от Такмыкской, дорога идет древним берегом Иртыша, до коего местами досязает его разлитие, что составляет местами озерки, в кои заходит рыба, даже осетры. Летняя дорога до самой Тары идет возвышенностию, зимняя частию рекою, частию лугами мимо многих деревень, сидящих при Иртыше, из коих по летам все разъезжаются по заимкам со всем скотом, и деревни остаются почти пустые.

От Артыка до Мешкова 27, до Усть-Тары 29 вер. Здесь перемена только на зиму, а летом в Серпеневой на высоком берегу.

До Тары от Усть-Тары 32 вер.

14 марта. В Таре. Приезжал комендант Зеленов. Имеет некоторые знания. Штаб-лекарь Козловский. Базар. Петр украл 50 коп.

Город Тара построен на высоте берега отдалившегося уже Иртыша. Другая половина внизу.

На Барабе видели пользу от экономического хлеба во время последнего неурожаю, также и в других местах.

Воскресенье 15 марта.

В Таре. Понедельник 16-е в Таре. Записка от сержанта ссыльного. – 17-го проехал И. Ф. 9 – 18-го лекарю отказ. – 19-е.

Люди поехали в Тобольск. – 20-е. Аня 10 захотела тафты на капот. 21. Исповедывалась. Ленту купил, не надела. Ссыльного поляка Охотского визит.

N.B. Жилину не с чем ехать. Баба во рту мажет. Инбирь, калган, ярь, нашатырь, крымза.

N.B. Купил на копейку, кисло, вкус металлический. Причастье принесли из церкви.

Соборование маслом. Все довольны, один поп казался недоволен. –22-е. Визит поручика Ловцова, 11 едущего в Иркутск; он был в Японии, недоволен, что не дают лошадей. Визит от сменного винного пристава из Туруханска.

N.B. Если правда все, что сказывает, то истинно нещаслив. – 24-го был у купца Келейникова. Пробыв в Таре доле, нежели бы желание наше было, мы выехали 27 числа в половине дня.

До села Будакова 30 вер. Дорога идет по возвышенному древнему берегу Иртыша, правый оного берег ведет за собою сосновый лес, левый – низкий березник и вдаль болота. Таковая же дорога продолжается до Знаменского погоста или Чередова 20 вер., лежащего на озере Изюке, которое ни что есть, как залив из Иртыша. В сем озере, а паче в другом, в десять верст от Тары, ловят много рыбы даже и зимою, весьма вкусной. Едучи от Чередова, дорога почтовая идет влево на Аев реку, а другая ближайшая, по которой бывает проезд обозам, идет вдоль Иртыша большею частию чрез татарские селения. Сделаны для летней дороги просеки, но зарастают, и мосты сносит водою. Для того по ней не ездят летом.

Аевская слобода, где живет много богатых раскольников, в 18 верстах от Чередова, стоит на Аеве. Тут ныне почты нет, а переменяют лошадей в Завьяловой, в 26 вер. от Чередова. Тут живут посельщики. По Аеву селений довольно. И Челунина, от Чередова в 25 вер., также на Аеве. Тут за обедом крестьянин рассказывал, как ловили они разбойников, у которых атаман, ушедший из острога Иркутского, и подговорил партию в заводе винном близ Тары. (NB. Перевозчик вина имеет позволение выкуривать на заводе 4 на сто для усышки из своего хлеба). Нынешний исправник был на оном смотрителем.

N.B. Крестьяне за него внесли хлеба недостающаго 20 тысяч; отчего недоставало, знает Варлашов.

28-е марта. От Челуниной до Фирстовой на Аеве 21 вер., до Рыбинской на Аеве 21, Становка, посельщики, на Аеве 20. В Зудиловском форпосте деревня большая налеве, станка ныне нет, а переменяют в Верх-Аевской в 22 вер.; тут живут посельщики. Вся дорога идет березниками, и место плоское. Здесь начинается Зудиловский волок, место весьма болотистое. До Избушек 24 вер., до Ачимовой 29 вер., итак, волоку 53 версты, то есть от вершины Аева до реки Барсука. По сей речке селений довольно. Окольные места близ речки возвышеннее других, а в прочем одинаковы.

До Коточеговской на Барсуке 25 вер. С сей реки переезжают на Ишим, на котором летом перевоз под селом Воробьево Городище или Викулова, 21 вер.; в сию деревню приехали мы в вербное воскресенье. Тут всегда бывает остановка в лошадях. Мужики пьяные, запрягли много лошадей, и передние уехали, прогоны взяли вперед. Ямщик грамотей в широварах хвастает своим капиталом.

До Голопутова на Ишиме 31 вер. По Ишиму лес-березник, места плоские. В Голопутовой такая же была остановка, как в Викуловой, но я, перекрестясь, сказал, что, ехав в ссылку, меньше было остановки, нежели когда возвращаюся по указу императорскому. Тогда не стали шуметь. От нее начинается Кусерякский волок, 56 верст. На середине перемена в Чистяковой, в ней пять дворов, 29. До деревни Кусеряк, лежащей на Балаклае, в которую малая речка Кусеряк впадает, 27 верст.

30-е марта. Вдоль Балаклая доедешь до деревни Балаклаевской, татары, 18. Тут я видел, сколь много огорчение людей выводит из памяти. Лошадей ямских в одну из моих повозок недоставало, а обыватели не дали, но татарин Мителейка не хотел ничему повиноваться и увел весь сходы [?]. До Истяцкой, татары, при Вагае 23. В нескольких верстах начинается бор, который сопровождает все течение Вагая. 15 верст едешь бором. До деревни Дресвяной 31 вер. Дорога уже по течению Вагая поворотила к северу прямо. До Копотиловой 31 вер. По Вагаю селений много, правый оного берег покрыт сосняком, а левый много березнику, но пашенной земли мало, все болоты.

31-е марта. Проехав Копотилову, дорога идет от Вагая прочь, который, склоняется вправо, идет для соединения с Иртышом. До Старого Погоста 30 вер.; стоит на горе. Деревень много проезжаешь. От него переменяли до Маишевской, отъехав 10 верст.

До Маишевской на Иртыше 25 вер. От Маишевской зимнею дорогою по болотам и заливам из Иртыша, мимо татарских селений, до Тобольска 32. В Тобольск приехали на рассвете 1-го апреля. Сыскали заготовленную квартиру. О! колико первое мое в Тобольске пребывание было приятнее. В горести свидеться с теми, кого всех больше на свете любишь, или расстаться с ними навеки… Сей город навеки будет иметь для меня притяжательность. 3-е. Обедал у губернатора. 4-е. Был у вице-губернатора. 5-е. У губернатора. 6-е. У вице-губернатора. 7-е. Смерть. 12 9. Погребение. Детей не видал. История о притеснениях, грабежах и пр. Уши в уголовной палате. NB. Для чего на пирог созыв у Ушакова.

N.B. Проехали много несчастных. Кассир банковый Тетерин и пр. 9-е. Ввечеру был курьер, привезший обо мне указ, сказывал о покраже своей и пр.

Из Тобольска выехали 22 апреля в 11 часов ночью. С нуждою ямщики поехали. Ехали зимником весьма трудною дорогою по Иртышу и Тоболу; в Шишкиной кормили. И 23-го уже числа ямщики не хотели было везти. Написал письмо к губернатору. Поехали болотом, потом мимо Кремлевой заимки чрез озеро до Карачинской волости, где присудили платить по копейке, 24 вер. До Кутарбитки на речке того же имени 30 вер., и

24-го числа ехали до Баткаловой 24 вер. От нее на полдороге стоит село Липовское на горе при Тоболе.

До Бачиловой 22 вер., До Иевлева, перевоз, 26 вер. Дорога идет неподалеку от Тобола то возвышенным берегом, то лугами, перелесками. Ближе к реке Тоболу есть бор.

Первые две и три станции [от] Тобольска лошади хороши, а прочие столь худы, что на последних двух станциях кормили на половине и едва доехали.

Отобедав и переехав Тобол по льду, а закраины на плотах, ехали 25-го числа до Южаковой низкими местами близ Тобола 23 вер.

От Южаковой ехали несколько еще близ Тобола, потом к Туре в Щукино или Покровское 24 вер.

26-го апреля. В Созоново на Туре – 31 вер. В Созонове писарь, умник из сенатских курьеров, управляет умами. Пообедав, ехали до Велижанки, волость близ Туры, 25 вер. Тут девка продавала ковриги из Каменского села, где все их делают и продают оные проезжим, как баранки в Валдае; а ее умысел может быть другой. Из оной до Тюмени 22. Ехали полдни и во всю почти ночь лугами, которые Тура потопляет.

27-е апреля. Приехал в Тюмень на рассвете. Поставили нас на квартиру, где пировали помолвку свадебную. На сей стороне города все кожевни, и их очень много. Юфта дешевле всей Сибири. Вообще в Тюмени и в округе оного много всякого ремесла, и целая деревня имеет всегда одно. Неудивительно: из первых городов в Сибири.

Переехав поутру на квартиру у местного точильщика, один почти в Сибири, был у коменданта, который отправлял казаков. Все татары. Письмо от Варлашова к исправнику Бакулину. В Велижанке говорили, что он уволил от гоньбы татар. Отобедав, уехали. До Ушаковой 25 вер. До Лучинкина, последняя тобольская станция, 22 вер.

28-е апреля. Поутру приехали на перевоз Пышмы к Кыле 22 вер. Пермской губернии. Пышма разлилась на версту. Переезжали в ветр крепкий с трудом. До Тарасовой 28 вер.

В Пермской губернии наехали почту порядочнее, на всяком станке солдат, платят все по две копейки, хотя неправильно, но не останавливают. Различия не делают между почтовыми и уездными. На почтовых возят почту и курьеров.

На сем станке встретили курьера, везет указ о неработании в воскресенье и пр. До Елани 24 вер.

29-е апреля. До Пылаевой 25 вер. На полудороге сего станка перевоз через Пышму переезжали с ветром. До Черемы 22 вер. В Камышлов приехали около вечера, 23 вер. Пил чай у городничего, который, хотя, чтобы я его уважил, сказал, что хочет видеть сына моего, потом, что мне даст лошадей, пускай и губернатор на него осердится. От Камышлова, в 5 верстах переехав Пышму, в начале ночи ехали до Паршина 26 вер.

30 апреля. На рассвете выехали. Перевоз на Пышме на пяти ботах однодеревных. До Белейки 26 вер. Пышма оставалася в правой стороне, но выехали к оной в селе Белоярском, где сменили лошадей, 25 вер.

В Белоярском, пошумев с пьяными мужиками, поехали до Косулиной 24 вер. Тут стоит на станке сержант. Дорога идет надвое: на Шадринск и Камышлов. От военной команды были больные.

От Косулиной до Екатеринбурга 24 вер. Сия последняя станция отчасти грязна, отчасти камениста.

От Тюмени до Пышмы места ровные, как и все места до Оби, но за Пышмою становятся не таковы. Уже начинает дорога итти кверху, и хотя Екатеринбург стоит в лощине, но поверхность города сего от поверхности Пышмы уже гораздо возвышенна, ибо расстояние по дороге около трехсот верст, а по течению реки, может быть, до 500.

К сему прибавим, что и возвышение до самой Билимбаихи невелико, а тут уже течет Чусовая, изливающая воды свои в Каму, следовательно, позадь хребта, разделяющего воды сибирские от вод российских. Надлежит думать, что землетрясения сию страну более пременили, нежели другую, и склонили в сем месте вершины уральские; сие тем больше вероятно, что отчасти станция от Косулиной до Екатеринбурга, а обще станция от сего города до Решот усыпаны величайшими кварцевыми каменьями, к Билимбаихе гранитом, и сам Екатеринбург стоит на крепком каменистом грунте.

К Тюмени ехавши, видели мы еще местами снег, за Тюмень бесснежие, но трава желтая. Около Камышлова верст около ста в ту и другую сторону озими зеленилися, земля была под яровое вспахана осенью, и ее сеяли и боронили везде железными боронами. Таковые везде и около Перми. В Екатеринбурге ж, куда приехали 1-го майя, огородов еще не возделывали. В Тюмени и Камышлове от них [к] югу места гораздо хорошо удобны и для дерева плодовитые. NB. Пчелы могут там водиться.

N.B. По сию сторону Урала примечена язва сибирская.

Выехали 4-го после полудни в Билимбаиху, 5-го поутру выехали (задержаны, команда увела лошадей в ночь) и, переехав Чусовую, 6-го в Гробовскую поутру, где у исправника Порецкого пили чай и ели. Поехали с командою, приехали в Киргишанскую с командой, где пили чай у капитана. Исправник нас знает. До Кленовской гористо и грязно.

В Бисертскую приехали 7-го, часу в 9-м переехали Бисерть, быструю реку, и обедали в Ачитской. Сварили курок.

Сторона восточная Уральских гор около Екатеринбурга плоска, но даже от Камышлова есть пригорки, и Екатеринбург хотя не на горах, но стоит на шиферном грунте. До Решот дорога камениста, лежат большие каменья кварца, мрамора, а потом даже до Билимбаихи гранит; за Чусовую места низки. Пашни нет до Кленовской, там пашут помалу. В 5 верстах завод Бисертской Демидова. От Киргишанской до Бисертской и несколько дале горы частые и грязно, есть долины мокрые, где косят сено. От Бисертской до Ачитской долины с пашнею, и около живут татары. А от Киргишанской до Бисертской по обоим сторонам селений нет. Хлеб дешевле в Ачитской. За Бисертскою держат пчол.

В деревню Быковскую приехали ввечеру. Горы видны вдали в левой стороне, а от них долины, на коих бывал лес. Изредка стоят сосны, много бортей. От Быковской в ночь полями, пашнями, перелесками, спуски. В село Ключи приехали поутру 8-го числа. Сие селение протекает река Ирень, очень быстрая, чрез нее мост. Селение версты на три или четыре. От Ключей чрез поля, возвышенные к реке Суксун, которую переезжают в селении по мосту близ мельницы, в правой стороне пруд версты на 4, на версту шириною, принадлежащий Суксунскому медеплавильному Демидовскому заводу. Проехав селение близ церкви, поднявшись на высокую и крутую гору, ехали полями, рощами окруженными, до Сабарки, лежащей в ямине. Вид пруда, окруженного селениями, пашнями, рощами и сосновыми чистыми рощами, приводил на ум Женевское озеро. Из Сабарки, напившись чаю, часу в десятом поехали в Кунгур, приехали в 5. Городничий… копия с моей книги.

Вид Кунгура, лежащего на высоком берегу Сылвы, в которую при городе впадает Ирень. Берега белого известного плитняка. За разливом реки Бабки дорога идет другою дорогою.

Переночевав, выехали 9-го в Николин день. Перевоз в городе партикулярный, платят что хотят. В пяти верстах переезжали речку Шахву при селе. Тут мужик говорил, что у них купцы землю пашут, на что дала казенная палата указ. Ехали до станка Зарубина 15. От Зарубина дорога идет высоким берегом и выходит к Сылве, где вид прекрасный, потом до Сергинской слободы чрез лес, близ Сылвы, Шаховского и князя М. Голицына, принадлежал баронам Строгановым.

Простояв долго в Сергах, поехали лугами до горы весьма крутой, потом чрез лесок до Закоптеловой и за ней до перевоза чрез Сылву. Ночью, на берегу переменив лошадей, ехали лесною и мокрою дорогой до сельца Кольцова, принадлежащего князю Шаховскому. Мужики разорены, и деревни в опеке. Поутру 10-го числа, напившись чаю в Кольцове, ехали перелесками 14 верст до обыкновенной дороги Кунгурской, которая выходит при деревне Лобановой. Тут много попадалося работников с коломенок, плывших по Чусовой. Ехали пашнями, лугами, перелесками до Перми.

От 10 до 15 майя

Пробыв в Перми с немалым удовольствием в дому И. Д. 13 и получив письмы, согласился плыть по Каме до Лаишева. Отвалили после полудня, но не могли по причине восставшей паки погоды отплыть далее верст 30-ти.

16 маия. Простояв пониже села Нижних Мулов, в 25 верстах сухим путем от Перми, плыли уже тихою погодою даже за Оханск.

Берега Камы все лесисты, нагорный берег то идет по правую, то [по] левую сторону реки. Лес был голый. Зелени не было, только набрали по вспаханному полю много пестиков, род дикой спаржи, не очень вкусной, которую простой народ приготовляет в пирогах; малые ребята брали его по полям, может быть, ради крайней бедности.

17-е.  Проплыли Осу в трех верстах от Камы на возвышенном берегу при тихой погоде.

18-е. Плыли при малом ветерке. Берега лесисты, но есть поля расчищенные. Чем далее плыли, тем зелень начала показываться; сей день видели первый дубняк. По расчищенным полям, ибо степей не видно, думать надлежит, что люди уже живут в сих местах давно.

19-е. Поутру рано ездил на лодке в Сарапул. Нашел дальнюю родню. До Сарапула в разных местах заводские пристани. В Сарапуле пристань хлебная, откуда попадалися суда, идущие в Пермь, ибо заводы со времени неурожая хлеба за Уралом довольствуются отсюда.  Много хлеба с Камы идет в Россию. На базаре или рынке пусто, было рано. Чем далее плыли, тем более видели зелени. Озими большие, и лес одевался. Восставший ветер понудил ночевать близ села, ибо боялися проплывать устье реки Белой, в 4-х верстах от сего места, где Кама разлилась верст на 20, и бывают разбойники. Вечером слышен свист соловьев.

20-е. Снявшись с якоря до восхода солнца, проплыли устье Белой благополучно. Кама становилась шире, а воды нынешний год очень высоки, как и в Чусовой.

N.B. Отплыли на ночлег Алекс. П. NB. Несогласие в Перми. Управления караванной Голицын примечания достоин. Плавание по Чусовой. По Каме караваны с железом. Невьянский завод Турчаниновский. NB. Серебряная руда в погребу, офицер для того посланный.

Соляные суда или лодки, расшивы с хлебом. Ниже Сарапула пристань, где грузят лес дубовый на строение корабельное и мачты в Астрахань на коломенках. Оснастка разных судов. Екинув [?] и пр.

По Каме селений много, редко проедешь десять верст, чтоб не было жилья.

N.B. Сего числа привезли первую рыбу. С трудом находили молока, яиц и пр. Боятся военных людей, которые все берут даром.

На устье Белой Кама разлилась очень широко, также на устье Ика; сии реки выпали с левой стороны. Против устья Ика стоит на правом высоком берегу село Усть-Ика. Дале на той же стороне село Тихие Горы, где Кама узка и течет глубоко и тихо. Потом на правой стороне село Челны. А в стороне есть Татарские Челны. По устью Ика и Белой луга затоплены верст на 20, принадлежат татарам, которые их отдают в наем. Не доехав Челнов за 3 версты, стали на якорь. В Челнах хотели грузить хлеб, но не было его ниже в Бетьках.

21-е. Снявшись с якоря пред восхождением солнца, проплыли мимо Челнов, потом мимо села Бетьки на левой же стороне. Тут река, поворотив вправо, проходит от Елабуги, лежащей на правом берегу в 2-х верстах от Камы.

Чертово городище. Всшед на высокую известную гору против города Елабуги, на которой стоит оное городище, я нашел, что то была башня или терем в два жилья, где уже потолка не было, но видны только места для балок. Строение вышиною сажени четыре, поперечнику с небольшим две, кругло, внизу двери, над которыми вместо верхнего косяка положен песочный мягкий камень. NB. До Тихих гор от Перми берега были сперва глинисты, потом песчаны, а с сих мест орлецы, известняк, глиняный шифер, песчаник. Вверху окно одно, другое – от башни проведено, стена вышиною теперь в сажень, длиною сажени в три, и по конец оной круглая храмина, в диаметре не более сажени. Здание складено из небольших известных каменьев, а цемент, известь, смешанная с крупноразбитым алебастром, от выветрения уже местами стала ноздревата. Видно, что здание было снаружи [и] внутри штукатурено, внутри видны еще штукатурные возвышенные дорожки, снаружи карниз около окна. Тут нашелся молодой чичероне и повествовал, что сие здание построено точно диаволом, о чем в духовном правлении имеются записки, что замок сей как-то он был дейстительно осаждаем некаким богатырем, которому по приступе отрубили ногу, и оная доселе хранится на паперти церковной.

Отъехав несколько верст, выезжали смотреть святой ключ, находящийся в лесу в средине горы. Ключ течет из вашины изобильной водою. Часть оного проведена вроде бассейна или ямы, окладенной известным камнем, подле оного часовня, кружка для сбору, а из ямины сделан проток гребнем, в три пальца шириною и в два вершка глубины, по которому вода стекает в Каму. Вода весьма чистая и вкусная. По ключу растет крес, который уже цвел; тут были и другие ключевые травы. От ключа, поворотя влево, ехали узкою Камою до деревни Сентюх, стоящей в ущелье; тут делают лодки из одного дерева. Оных лодок на караваны покупают великое множество. На наш куплено до 20, по 3 и до 5-ти рублей. За сей деревней следовало село Котловка, приписное к заводам Боткинским, принадлежавшим некогда Шувалову Петру. Тут промышляют дегтем даже до Астрахани. Доехав до села Свиногорья, стали к берегу. Тут покупается наибольшее число лодок для караванов.

Оно построено на высоком берегу Камы, весьма велико, как и все села российские.

Во всех сих местах видно много одоньев хлеба. Приехавший за лодками расходчик сказывал, что есть воры. Весьма примечательно, что бурлаки с ними знакомы и водят дружбы, и знакомые ими пощажены. Селифонтова была атакована. Тут стоял караван Ширяевский с Белой. Позад сего села впадает в Каму Вятка. Тут многие напились пьяны.

N.B. Город Елабуга довольно велик, стоит на посредственном берегу залива Камы, и река Елабуга впадает в Каму с правой стороны, по левую сторону города.

Отвалив от берега рано, плыли верст с 20 мимо устья Вятки и насилу пробилися к лесу в рассуждении восставшей погоды. Тут простояли целый день. NB. В Свиногорье видели на кабаке воров. Оных боялись на стоянке, и я не спал до утренней зари бесплодно. NB. Неуменье сплавщика при причалении. NB. Воры с пашпортами из Вятки, их получают легко от казначея. Работники судовые с ними знакомы, рассказывали про живущего в Орлове городке Вятской губернии. Стояло вместе много судов.

23-е. Отвалили по всходе солнца. Но, проехав немного мимо большого села Амары, стали на якоре близ высокого плитного берега, к которому пристали более 20 коломенок.

Тут в половине берега на площадке нашли бывший стан разбойничий. Он состоит в ямине, в середине которой выкладен очаг из дикого камня. Я был у караванного. Повесть о разбойнике Иване Фадееве, как он мучивал дворян, которые своих не щадили крестьян, а щадил добрых. Угрозы его дворянину, который имел воспитанницу. Застали его у мужика, он ему дал 500 руб., чтоб зажег свой дом, и поскакал на тройке; будучи постигаем, начал кидать ассигнации по дороге и тем спасся. Взяли с ним до 40 тысяч. Что случилося с Голицыным неподалеку от Ярославля.

Простояв почти до вечера, поплыли при тихой погоде со множеством судов вместе мимо села Тейки или Покровского, где грузят дуб на казенное корабельное строение, и плыли при тихой погоде или малом ветре во всю ночь и проплыли мимо города Чистополья, откуда много отпускается хлеба в Россию. На рассвете были на весьма широком плесе.

24-е. (День сошествия святого духа)

Восшедшу солнцу, проплыли мимо села Рыбного экономического, в 30 вер. от Лаишева, и мимо многих господских сел и деревень. В Лаишев приплыли около вечера.

25-е. Поехал в Казань. От Лаишева 57 вер. Дорога идет сперва сквозь дубовый древний лес, где между оным растет молодой вяз, клен, береза, ольха, орешник и пр. Цветов еще мало; рожь в трубке. В 11 вер. перевоз через Миошу, речка в 10 сажен ширины, но разлилась на полверсты, плывут сквозь кусты. Тут встретили бухарского посланника (чин полковничий), который привел в прошлом году слона. На другом берегу село Покровское государево, где ямщик останавливался у тестя. Оттоле дорога идет расчищенными полями, и видны многие села и деревни, наконец в левой стороне показывается Волга и высокий противный ее берег. Выезжают в село Иерусалим, где дом архиерейский на прекрасном месте, и вид оттоле отменный. Спустясь с горы, доезжают до Казани.

N.B. Села не лучшего вида, и домы не столь опрятны, как сибирские.

С утра странствовал в Казани. Уже чувствовал удовольствие, ехав туда, воображая, что проезжаешь не пустыни. А ходил по городу почти в восхищении.

N.B. У губернатора. Прокурор Демесов верхом и большие перчатки. Обед. На Арском поле было празднество целую неделю. Вид под Казанкою. Озеро Булак, на оном лодки. Пристань, шлюпки, спуск фрегат. Поехал вечером и возвратился поутру.

N.B. Книжная лавка. Демидовские служители.

26-е. У городничего собрание. Газеты.

27-е. Ввечеру у караванного. Его сочинение о табаке. Лаишев – небольшой городок в 30 вер. от устья Камы, от Казани в 57 вер. Улицы имеет прямые. Дома порядочного нет ни одного. По берегу построено несколько лавок, в которых товары продают приезжающие казанские купцы. В связи с лавками часовня с образами, и в ней монах. Церковь одна в городе, каменная, в ограде часовня, в которой виден гроб монаха Варсонофия, убиеннаго в старые времена.

Стечение народа превеликое: как приехавшие с каравана, так и приходящие наниматься. Плата от Перми до Лаишева работнику 10 р., от казны – 14 р. Сплавщику 15 р. Косным с Чусовой до Рыбинска по 33 р. Лоцману на том же месте 50 и 60 р.

Бурлаку 26 и 28. Сии нанимаются зимою в Вятской губернии. Оснастка судов. Казенные караваны. Ревдинский всех проворнее. Пониже Лаишева в 4-х вер. живут крестьяне, которые тем промышляют, что вытаскивают потопшее железо вверху и внизу.

На устье Камы, по расказам Голицына, живет мужик, который по целому часу живет под водою. Из Лаишева выехали 3-го июня около вечера и по причине крепкой противной погоды стояли ночь в Ивановском, верстах в 9-ти от устья Камы.

4-го числа. Выплыли на Волгу против села Богородского. Тут множество соляных анбаров, кои ныне все пусты. В оное село много съезжается бурлаков, кои ходят на соленых лодьях. Анбары стоят на высокой крутой горе. Проплыв все за селом верст 5, переехали на ходовую или нагорную сторону Волги при малом ветре и, отъехав еще немного, но в виду Богородского, ночевали.

5-е число. Плыли до села Монастырского в 20 верстах и, не доехав оного немного, остановилися за противною погодою. Я сходил в село, в котором много садов с яблоками. Есть сад архиерейский. Нашли еще яблок, которые очень свежи. Отъехав версты три, стали ради наченшиеся бури, которая пред утром толико усилилась, что была чрезмерна. Из туч была молния, гром и дождь ее смягчили. Прошла скоро, и чрез полчаса стало тихо.

6-го числа. Доехав до горы повыше села Тюньки, принадлежащего Нарышкину, пошли бечевою, а доселе шли завозами. Ехали мимо сел и деревень Нарышкиных и ночевали у села, им принадлежащего, против места, где жгут известку; печей до 15. Сии места были Семена Кирилловича и Марии Павловны; она брала оброку по 5 р., а племянники ее до 10 р.

N.B. В печке до 600 четвертей, по 20 к. четверть распущенной на месте, а нераспущенной по 25-ти и меньше сажень.

7-го. Поплыли. Уже взошло солнце. Ветер, восстав в крепкий в 2 часа времени, проводя нас мимо многих селений, довел нас до Верхнего Услона, село государево.

В Услоне пред вечером ходили на высокую гору, откуда вид прекраснейший. Позадь горы деревня в версте, которая видна, когда заворотишь мыс выше Услона. В ущелье, сквозь которое видна сия деревня, много печей известных; известь идет и в Симбирск. Около вечера, вышед на берег, все малые и большие пошли в гору, которая повыше селения поросла густым орешником. На [гору] крутой всход. Ни густота леса, ни комары и мошки не воспрепятствовали нашему восхождению. Восшед на самую вершину оной, открывается великолепное зрелище. Гора взад начинает опускаться, и в лощине сидит большая деревня. Вокруг видны поля обработанные, и представляют обширнейший ковер, простирающийся поверх неровные поверхности скатами, холмами и долинами волнообразно, коего бархатная зелень столь уже была велика, что ветр производил на оном водам подобное зыбление. В не весьма большом расстоянии кругозрение препоясано было дубровыми рощами. К речной стороне в левую сторону виден был высокий волжский берег, коего излучины, иссунувшися мысами одна пред другою, наконец завешивалися нежною синевою, в коей все предметы смежалися воедино. Прямо чрез Волгу простирался низкий берег, густым покрыт лесом, в котором малые видны были деревушки; по кустам разлившаяся еще волжская вода и ближе песчаное прибрежие, на коем многие толкалися группы рыбаков, вытягивающих невода. В правую сторону видны были извивающиеся протоки Казанки, близ коих на холму из среды круглых древесных развесистых вершин, иссунувшися, возвышалися главы церквей Зилантова монастыря; позадь его видна была Казань. Впереди всего белая стена кремля с бойницами; подле кремля впереди простиралося строение, домы, коих верхи уравнивали отдаленность. В заду и между ими возвышалися только храмы, молитве посвященные. Гораздо вдали в правую сторону виден был каменный архиерейский дом в Иерусалиме с церковью, яко белое пятно за зеленою завесою. По Казанке и Волге рассеянно видны были лодки, а дальные как движущиеся черные пятна.

На устье Казанки стояли многие новопостроенные галиоты, а вниз по Волге плыли большие барки с лесом, в Астрахань назначенные, с низу всплывали под парусами расшивы и коломенки, и самые отдаленные при отражении лучей солнечных белыми и желтыми полушарами являлися. Края сей картины в сию сторону была волнистая зелено-голубая линия, пересеченная истекающею вниз Волгою в виде зерцалообразного отверстия, от поверхности коего, поднимаяся паки на горный волжский берег и приближаяся к подножию нашему, сопутствует Волгою в двух больших протоках, разделяемых не весьма великим низким островом.

Она, блудя в отдаленности сея картины, опускаяся вниз почти отвесно, останавливается на селении Услонском, на стоящих вдоль его берега судах и на степенях и утесах тоя горы, на которой мы стояли. Нижний самый берег наполнен был работниками с двадцать или более судов, кои с места, где мы были, казалися пигмеями, токмо слышен был шум скопившейся толпы пред домом радости и плача, пред кабаком.

8-е число. Ездил в Казань. Галиоты. Адмиралтейство на Казанке. Зилантов монастырь. Пороховые. Кремль. Пристань на Булаке. Гауптвахта. Часовые. Ив. Вершинин боится ехать в Уржум. Рыбный ряд и дом купца рыбака. В Перми мальчик у будки. Лодка с лимоном из Петербурга, с посудою глиняною из Москвы. Калачи перестали продавать для того, что всяк обижает. Все они харчевники ярославцы, в год вырабатывают по 100 р.

9-е. Ходил по Услону. Веревки лычные на самоволы прочнее. Веревки воронят для крепости дубовым уваром. Много огурцов садят. Собак мало. Якорей много по дворам. Барки и другие суда. Стерлядей продают в Москву. Прорезные лодки.

Выехали в 5 часу. Голицын поехал. Едва выехали, то подняли парусы и шли при тихом ветре. Берег вскоре стал весьма крутой, сперва известь, потом плитняк плотный. Стали ночевать в 7 верстах от Услона при деревне, где много печей известных. Причалив суда, я послал за вином. Вино с водой, и целовальник обмерил.

10-е число. При восхождении солнца пошли бечевой. Завтракали на устье Свияги. В Волгу перетягивались завозом на якоре, шли бечевою и шестами. Свияжск виден был в левой стороне не на весьма высоком берегу в полуторе версте от судового хода. Многие каменные церкви дают ему вид красивый, но тени нет. Позадь его места плоские, пашни, деревни и близ горы село Вязовое, где бывает перевоз обыкновенный на большой дороге; весною же в Услоне. Если б когда-либо нужда востребовала в Свияжске сделать крепость, то бы она могла быть трудною для взятия. Проехав низким берегом, где Волга в высокую воду бывает очень быстра, проплыли мимо села Вязового, где уже перевозили за Волгу. На берегу множество телег, приехавших за железницею, все чуваши. Ее солят и вялят, сотня стоит 60 коп. В Вязовоманбары хлебные, где грузят весною. За Вязовым берег возвышается, и чрез несколько верст на высоком берегу видна деревняя околица, аки венец горы, при захождении солнца. Стали ночевать в версте [от] деревни, где бывает воровская пристань.

11-го числа. Утром проплыли мимо деревни, лежащей внизу горы, и мимо деревни Козловки, где грузят много хлеба и построено много анбаров. У сей деревни высокий берег склонился, и сделалась лощина широкая. Правая сторона Волги вся лесная, и селений нет по берегу. Козловка, принадлежащая Ф. Ф., бывшему вятскому губернатору Желтухину. Жена его ищет. Сказывают, что уехал он из С. Петербурга, куда – неизвестно. Много рыбных промышленников. За сим деревня на высоком берегу, где виден дом господский; внизу вытекает речка, над коей видны в версте анбары хлебные.

N.B. Близость чуваш и черемис их строит.

• Сих простяков обманывают. Волжская гора пресечена лугом верст на 5-ть, на котором лежало великое множество мереж, а к горе порос лесом. Потом начинается опять высокий лесистый берег и селения. Уже мало живут по сторонам чуваши и черемисы. Лес дубовый и пр. Купили стерлядей за 3/4 50 к., за 21 в 1/4 и 6/10 [?] 15 к.

Ночевали на якоре в 10 саженях от берега близ деревнюшки, 4 двора и часовня, в которой образ Богородицы.

12 июня. Подняв якоря на восходе солнца, пошли бечевою при тихой и ясной погоде. Направо лес на низком берегу, налево высокий берег, поросший лесом. На пустом месте в средине горы видна худая изба, где зимою живут харчевники, ибо дорога зимняя идет вдоль реки. Итак, сия река и зимою и летом полезна. Едучи мимо луга, видели выехавших из леса 34 человека чувашей, мужчин и женщин, едут за рыбой, а сами, продав всякое съестное. Поехал караван почти весь Ивановский, выгружающий потопшую коломенку на поносе. Село Кушвино невелико, а в 2-х верстах деревня в углу залива, а другая еще далее на горе. Ход мимо сих селений протоком, где долго шли по мелям. В правой луговой стороне видели городок Кокшайск. Напротив его деревня с господским домом на высоком берегу. Шли под парусами при изрядном ветре. Опережены коломенкою, у которой парус ярусом рогож больше и топсейль полотняный. Ехали мимо села Сундырь, село весьма большое, две церкви каменные видны, еще, сказывают, две. Домы крестьянские очень хорошие, мельницы и пильня. Видны пристани. На закате солнца ветр затих, и пошли бечевою, дабы настичь казенную, но, отошед с версту, ночевали близ деревни.

13 июня. При всходе солнца пошли бечевою и настигли. Парус подняли почти при безветрии, ибо стал худой бечевник.

N.B. По Каме один раз при тихой погоде обе казенные плыли счалившись.

N.B. На Волге много мошек и комаров. Ветр стал крепкий, и в половине дня доехали до Чебоксар, где ветр затих. Ходили в город. Он построен половина на сгорье, а больше по низу, нерегулярный. Церквей каменных до семи. Монастырь. Домов много каменных купеческих старинной архитектуры. На базарах или в лавках только крестьянские товары. Видел много больных отставших работников, не дают им пашпортов, много им притеснения. В Услоне видел, как работника били нещадно за то, что отлучился. Стоят долго понапрасну, хотя и есть договор, чтобы за час платить 25 коп. и с работника вычитать 50 к. за день. Работники, пошумев, перестали. Отошли до пустыни, в оной дворов до 10, в полуверсте, дабы больные не просили пашпортов. Ходил на гору, откуда вид изрядный. Внизу ключ; и на ней часовня. Были у заутрени от комаров. Тут ночевали, дожидались судна.

14-го числа. Воскресенье. Пошли, уже взошло солнце, бечевой.

N.B. У пустыни лежат доски дубовые с казенного судна, которое лоцман поставил на тальник.

N.B. С устья Камы берег известняк и местами алебастр, а около Сундыря красная глина и песок. За Сундырем виден песчаный… сланец. Подле Чебоксар видны слои известняку и глины окаменелой в виде… Отъехав несколько, горы береговые становятся ниже, не утесисты, а окаты, и все покрыты лесом. Целый день отошли верст 15, ибо шли завозами мимо протоков и мелей, и ночевали на якоре среди реки, не успев дойти до берега.

15-е число. Подняв якорь, дотянулись завозом до берега, потом бечевой до бурлацкого обеда. И на берегу было много чуваш, продающих орехи, рубахи, порты, онучи, лапти. Завидели Ильинскую пристань в 20 верст, от Космодамианска. Проехав верст пять, волжские горы стали гораздо пологи, и видны были зеленеющиеся нивы, а река отошла далеко вправо, и, не дошед до города, в 10 верстах, ночевали на якоре со многими судами.

16-е. Утром ветр крепкий препятствовал ходу. У берегу, где ночевали, палуба [и] руль судна, разбитого средь реки на поносе нашедшим судном сзади.

NB На Чусовой суда разбивает о камни, о берега, на Каме о берега подводные или деревья, занося течениями, разлитиями, на Волге почти всегда поносами иль поставит на мель, или ударит в берег, или набежит сзади другое, а все оттого, что править не могут.

Работники на Волге всегда желают попутного ветра, – хорошего, но не крепкого, ибо их неумение и худая оснастка наносят беды. Пошли, но 1/4 версты и стали до вечера, потом прошли несколько и ночевали на якоре в 6 верстах от Космодамианска. По лугам берем щавель для кушанья. Находили у которой сверх трехгранных средних есть пять лапочек.

17-е, середа. По восхождении солнца шли при тихой погоде до Космодамианска, а тут бечевой. Сей город стоит на скате горы, церквей 6, меньше гораздо Чебоксар, и видно, купечество незажиточно; один дом получше, и тот деревянный. Не остановясь, плыли мимо. За городом берег возвышается. Против города за рекою лежит село, из города тут перевоз и столбовая вятская дорога.

N.B. У Кокшайска выходит к Волге бор. Против сего города также видно, что по Кокшаге он есть. А здесь видимый идет, может быть, от Ветлуги, которая впала в Волгу против села Юнги, 7 верст выше сего города. По низу бани, куда зовут плывущих. Анбаров хлебных мало. Есть набойщики. Прошел город, полдневали.

N.B. Лоцман боится городов, ибо ходит на разбой.

От города на семи верстах сочли село и 4 деревни; против села Малые Юнги – село Покровское или Большие Юнги, государево. Шли весьма крепким ветром, и, вошед в исток Ветлуги, суда понеслись одно на другое, их было до 15. Мы зацепилися раинами, но, слава богу, разошлись. В Юнгах много бань, где проезжие на судах парятся. Как Валдай. Вятчане называют их второй Москвой. Тем же ветром проплыли село Сумки, господское, близ которого в прежние времена, так повествуют еще лоцмана, бывали разбои; в третьем году против села хотели ограбить лодку, но она взбежала на косу, и люди, вышед на берег, тем спаслися, двух разбойники ранили.

N.B. В Лаишеве украдена лодка будто ворами, которые хотели разбить Ивановскую казенную за то, что приказчики просили, чтоб отдать лоцмана одного в солдаты, который, бежав, сделался атаманом.

N.B. На Шелковом затоне много грабили, и прозвание Шелковый потому, что жители, также воры, единственного селения на сем заливе столь от грабежей избыточествовали всем, что шелковые носили онучи. Про сумских повествуют, что столь разбойничали въявь, что жены и дети сии, видя с берету, кричивали им: «бери и чашки и ложки».

N.B. Голицын сказывал, что избавил лугининских некогда от разбойников, от приезжавших к нему на судно около Рыбного, может быть, товарищей славного вора, который уже взят и который не любил дворян. Как он грозил одному дворянину, у которого была племянница в опеке!

Плыли до полуночи при весьма уже тихом ветре и ночевали, отошед верст около десяти от Сумок.

18-е число. Бечевой при весьма тихой погоде, и прошед мало, взмыли село Хмелевка, через которое идет большая дорога, и стоит на сухой воложке. Тут прошедшею весною жили разбойники. Пониже разбило барку на поносе. Ивановская пятная у губы него [?] оторвалася, она рыснула и ударила барку в бок и ее потопила.

N.B. Ивановские несчастны, может быть, для того, чтоб более было издержек. Канаты на пятных немного потолще бечевой. NB. Завозные вороненые для чего несмоленые? Объехав Хмелевскую косу, пристали у Василя Сурского, коего Хмелевка есть предместие, в ней живут мещане. Сей городок построен в полугоры высокого холма (до Хмелевки от Космодамианска берег не очень высок, а за Сурою до Фокиной лощина). Улица почти одна. То примечания достойно, что в нем не бывает базара, и жители суть большею частию все бурлаки. Пред обедом всходили мы на высокую гору, вид с оной прекрасный. Извивающаяся Волга видна верст на 20. За рекою виден токмо лес, что тяготит мысль, и на обширнейшем пространстве селений не видно. В самой дали подымался дым столбом, яко извержение вулкана. Местами по лесу были небольшие озера. В левой стороне на высокой горе над Волгою видно край селения, а позади него на отлогостях видны обширные нивы, на коих ветр производил зыбь, волнам подобную; во многих местах были немалые селения. Позадь города поверх горы чрез Хмелевку и потом по конец города под гору к Суре, где есть перевоз, идет большая дорога сквозь дубовую рощу, по гребню горы простирающейся. В ней показывают дуб, под коим царь Иван Васильевич имел шатер, возвращаясь в Москву по взятии Казани. По Суре из Пензы в полноводие возят хлеб, вино и лес на корабельное строение. Ждав каравана, простояли и ночевали.

19-е. Негодование работников, что стоим. Поутру ходил с офицером на верх горы; там видны остатки древнего укрепления, рвы неглубокие и вал заросший, также где были бойницы. По новому плану должно было тут быть городу, и место размерено, было построено несколько домов, но жителей не было, и они частию сгнили, частию снесены вниз. Наверху только дом для присутственных мест, и приготовлено кирпича, камня, извести и песку. Старался князь Вяземский, генерал-губернатор, чтоб сделать тут торжище, но безуспешно. Промысел их только холсты, так и других селений, которые возят к Макарью. Во всех домах слышен стук берд. Выехали пред полуднем и, объезжая великий мыс, полдневали мало. У того места великое множество цвело шиповнику и яжевичнику, много щавелю, которым мы пользовались. Подъезжая к селу Фокину, вышли и шли с версту чрез рощу высокого осокорника, которая весною на сажень стоит в воде, так, как и часть нижнего Фокинского селения. Оно лежит половиною внизу, а другая на высокой горе, на которую въезжают хорошею дорогою.

NB Иные росшивы от смолы все черны, даже и мачты, а парус белый, вид траура. Избы все почти хорошие и о двух жильях. На горе церковь деревянная, старинный господский деревянный большой дом и каменная домовая церковь, двор обширный и небольшой регулярный сад, в коем липовые и кленовые аллеи, а сии были крытые и солнцу непроницаемые. В саду много вишен, яблок, можжевельнику, смородины. По высокой горе есть роща превысокая березовая, вязовая и пр., прекраснейшая, подобная древним рощам близ храмов или богам посвященным. В саду много было статуй чугунных, но новый помещик Жеребцов увез их в Боровицкие пороги. Жена его, сестра кн. Зубова, купила ее у молодого Демидова за 350 тысяч, – сын Никиты Акинфиевича, он камер-юнкер.

В Фокине ночевали. На берегу множество лежит долбленых лодок, которые отгоняют к Макарью. При самом селении гнали прочие барки числом 15, две барки казенные с деньгами. Они идут чрез их бечевни, и никто им не спорит; работников у них в лямке более, но иногда они их берут в селениях. Я думал, что они спешат в путь, но вместо того увидел, что прямо привалили к кабаку. Офицеры с казенных караванов наживают тысячи по 3 и до 5-ти. Дарят тех, кои их отправляют, или лучше покупают сие отправление. На железном едет пьяный офицер, который меня препровождал из Перми до Тобольска; он едет с женою, и она пьяна же.

20-го. По всходе солнца пошли бечевою. Берег высокий. В 20-ти вер. от Василя село на высокой горе, Сомовка, того же господина. После полудня шли все на шестах, иногда почти в полреки, судов с 20-ть вместе; издали как будто галерный флот. И ночевали против села Бармина, чрез которое лежала большая прежде дорога.

21-е, воскресенье. С восхождением солнца при тихой ясной погоде шли подле гор, наверху деревни. И обедали работники у песку о край Конопляного затона на нагорной стороне. А проехав еще, на луговой начинается славный Шелковый затон, может быть и потому, что много товаров потоплено. Выплывающих от Макарья тут встречали. Песком отчасти его занесло. С царствования императрицы Екатерины II разбой вообще становился меньше и меньше, или же, что нравы умягчалися, или же потачка меньше, ибо если еще грабители народные откупалися, то разбойнику труднее, или же надобно откупаться от многих и больше надобно иждивения; или же упущение разбойникам делать труднее, потому что глаз за глазом смотрит. Над Шелковым затоном стоит село Великое, где бывало воровское пристанище. Против Бармина виден сосновый лес, – знак возвышенного берега, также и по Шелковому затону.

Волга течет в средине, на нагорной стороне остров отделен от гористого берега Конопляным затоном, а остров с луговой стороны отделен Шелковым затоном. Проехав Шелковый затон, ночевали немного повыше села Крестов, на луговой, которого видна только одна церковь. А в версте в виду на высокой горе село Просеки. Прямо видна Макарьевская церковь.

N.B. Разбойники, которые разбивали против Хмелевки, пристань имели в Василе у того, где мы смотрели стерлядей, и офицер, а может быть и городничий о том ведали, посылали стариков в погонь.

N.B. Караванный Иван Афанасьев сказывал, что у них есть на заводе серебро и золото и что пред отъездом нашим из Перми они отдали в солдаты серебряника, который руду плавил, что он подал объявление в губернское правление. У графа Пушкина есть штуфы золотые и серебряные с заводов.

22-е. Подняв якорь и прошед мимо Просеков, дошли до малого села Исады. Оттуда я ходил в Лысково верст 5; оно в 1 1/2 версте от Волги, после пожара построено не как русские села строятся, и на крестьянские дома непохожи. Базары, и в лавках можно сыскать всего, опричь, может быть, шелковой материи. Принадлежит трем помещикам. Они тут живут. Мост чрез лощину, который сносит. И кузницы все в воде, на весну их разбирают. На берегу множество бревен осиновых для дров. Крестьяне Голицына половина богатее, платят 6 р. с души, а грузинского [князя] Бакарова внуки 14 – и до 10 р. Трахтир с биллиардом, где напился холодного меду, и следствия того были ужасны. Возвратясь к баркам, я сел в лодку и поехал к Макарью. На берегу Волги против Лыскова бывает во время Макарьевской ярмарки торг конный, строют харчевни и кабак.

Вышед на берег, пошли в монастырь в отход обедни, почему могли видеть церковь. Святые ворота железные, украшены старинною дурною живописью, аллегорическою и историческою, отчасти слиняла. Большая церковь о пяти главах, под крышею живопись. Внутри стоит на четырех столбах и расписана. Иконостас золотой новый, и живопись нестарая, лучше обыкновенной. Вокруг столбов по четыре старинные образа, у передних по три, впереди к алтарю места. Для пяти сих образов сделаны места. Два столба…, сверх их… и карниз, сверх четыре и три дуги вместо крыши, по карнизу цветники… на одном шапка и посох архимандритский, на других ангел. Все сие вызолочено. Рисунок дурной, резьба посредственная. Ангелы уроды, вызолочены разными золотами хорошо. У северных дверей стоит кивот или настоящий… в ней статуя Христа, на главе венец терновенный и сияние, подгорюнившись правою рукою, тело одето лоскутом флера. В наши дни не подлежало бы терпеть во храмах таковых изображений: столь они дурны.

Дом архимандритский деревянный, етаж сверх каменный, стоит очень высоко. Округ монастыря стена каменная с башнями и бойницами и другая низкая стена, совсем развалившаяся. Подле монастыря к берегу волжскому стоит развалившийся почти гостиный двор. На песчаном берегу ставятся балаганы или шалаши. За гостиным двором множество домиков летних необитаемых, разве во время ярманки. Слобода городская хуже всех волжских нагорных деревень. Во время, сказывают, у Макарья очень живо.

Ходя по жару и песку, ибо монастырь и селение стоит на песку, и от холодного меду столь стало мне дурно, что в лодке меня стало рвать, и силы совсем пропали, на барку меня внесли и положили на постелю, был понос и судорога превеликая с болью в ногах. Сему помогло припарка молочная с гофманскими каплями. При малом ветре ночевали у села Юркина в 10 вер. от Лыскова.

23-е число. Шли по бечевой до села Татиницы, почтовой станции. По горному берегу видны деревни. От Юркина луговая сторона начинает возвышаться, и лес отдален, сперва бугры песчаные, кои ныне вода не понимает, похожи на дюны. Проехав Татиницы, против деревни стоит деревня и на луговой стороне. Подняли парус. Прошли село Работки, кажется, генерала Шубина, не того ли, который был в ссылке за… Елизавету Петровну. 15. Тут видел освященную уже церковь, уродливое жертвоприношение, построенное на воздыханиях народа и выкидышах. При том же ветре проезжали многие села и деревни. Село Кадинки. В Работках много стоит расшив. Тут строят их на продажу, и множество плотов леса, который частию пилят и срубы рубят. Отдают расшивы под фрахт. Потом проехали луг и на нем сосняк подле горы – знак, что вода тут не восходит. Село Безводное, где жители делают проволоку, церковь и часть на горе, остальное под горою, и пред ним к Волге прекрасные березовые рощи; вдали уже можно было видеть в синеве заокинский лес.

В Безводном последняя почтовая станция к Нижнему; водою считают 25 вер., а дорогою 12. От села большой овраг, берег прямой, низкий до села, за которым видны рощи, поля, покрытые хлебом, села, деревни, и берег склоняется совсем или возвышен окатистыми буграми до самой слободы близ Нижнего, за которою высокая гора. По луговой стороне ничего вдаль не видно. Не доехав версты 1 1/2 подгородной слободы, лежащей под горою, ночевали на якоре.

24-е. При восхождении солнца подняли парус, проплыли слободу Подновья, монастырь и причалили. Иванов день. Комендант. Наш стряпчий. Вид Волги. Кремль.

25-е. У губернатора. Купец Кабанов. Обед у него и пр.

26-е. Обедал у губернатора. На барке чай пили.

27-е. У коменданта. Вид из его дома.

28-е. У обедни. Обед у губернатора. У Кабанова. Фабрика.

29-е. Петров день. В соборе. Гробница Минина. Я – как редкая птица. Ночью гром великий. Ходил по городу.

30-е. Ходил по верху. Воспоминание взятия моего под стражу. Визит губернатора и Боровина.

6-е июля. Из Нижнего выехали поутру в 9 часов. Переменили: в Доскине 25 вер., в Лешкове 21 вер., в Богородском 40 верст. От Нижнего дорога идет на Вязники, где ездят обозы. Едучи от Лешкова, видел в селе Ворсме стальные фабрики. Оно и Павлово, которое видно в стороне в 4-х верстах от дороги, принадлежат графу Шереметеву.

Дорога гориста, места все распаханные, безлесные. Село Ворсма стоит над островом, на острову монастырь, коего положение прекрасно. Против его на берегу бывает ярмонка в 8-е число. До села Погостье через перемену 44 вер., оно разных господ. Тут пьяные ямщики не давали лошадей, но помог исправник. До Монакова 33 вер. ехали во всю ночь.

7-е. От Монакова до Мурома 31 вер., до Монакова еще дорога спускается с высоты, берег волжский и окинский составляющей. Почва глиниста. Спустясь, лес по местам с пашнею попеременно, и селения везде частые. Река Теша и наконец луг, где разливается Ока, которую переезжают под городом. Муром стоит на горе вдоль берега. Тут встретил брата. 16 Радость, обедали и поехали, я сел с ним. До Драчева 27 1/2. до Мошек 26 1/2.

8-е. До Судогды 29. От Мурома почка песчана и безлесно, к Судогде и за Судогду лес. До Новой деревни 24, дорога песчана, идет перелесками и полями. До Володимера 13. Под городом переезжают Клязьму по живому мосту. Володимер на горе, в самой средине строение каменное, потом улица господских дворов деревянных и слобода ямская длинная. Поехали ввечеру и ехали в ночь. До Ворслы 22 вер.

9-е. От Ворслы ехали до Ундолова, оттуда поворотили в Андреевское. 17 У графа обедали и выехали в провожании Посникова, 18 я на дрожках, на большую дорогу. До Липок 27, до Покрова 26. Сюда приехали ночью и стояли до утра.

10-е. Выехали на заре в Микулино, 20. Почва от Володимера глиниста и потом песок. В Микулине видел шелковую фабрику, 15 станов, сбор 10 тысяч. В Бунькове латки.

Лошадей тут не наняли. До Богородского 28 вер., тут наняли по 3 к. От Володимера места все лесные, но везде пашня и селения. До деревни Новой 25 вер.

11-е. Из оной поехали на рассвете, и 24 вер. до Москвы переехали скоро, приехали в ранние обедни, стали в Рогожской. Ходили в город. И прочее в Москве пребывание.

Сибирь известна была Россиянам задолго прежде предприятого в оную похода Ермаком Тимофеевичем. В то время, как потомки Чингисовы, царствуя в Датша-Кипчаке (что Российские летописи называют золотою Ордою), владычество свое простерли на разделенную Россию на уделы, Новгород, отделенный от Западный России лесами, горами и болотами, избег Татарского ига. Не отторгаяся вовсе от России, он имел своих Князей, Бояр, особое гражданское правление. Если вероятно, что торговое его сообщение с Гамбургом и Любеком и вступление его в Ганзейский союз, распространило в нем лучшие понятия о гражданской вольности, или же возбудило в жителях Нового города желание приобретения оной; если Степенной Посадник был сделан в подражание Бюргермейстерам Ганзейских городов, то вечевый колокол, палладиум вольности Новогородской, и собрание народа, об общих нуждах судящего, кажется быть нечто в России древнее, и роду Славянскому сосущественно, с того может быть даже времени, одно, как Славяне начали жить в городах; другое, когда Христианский закон перенесен в Россию и при церквах колокола возвешены[58].

Укрепляяся в вольности, расширяя свою торговлю, Новгород распространил свое владычество на все северные страны России, куда власть Татарская не досязала.

Пятина Обонежская заключала в себе земли, в окрестности Северныя Двины лежащие и смежна была великой Пермии или земле Зырянской.

Черынь, если не была Столицею оной земли, была по крайней мере главный оныя торговый город. Хотя он не принадлежал Царям Ордынским, но они торговлю, в оном производимую, не стесняли. Не токмо произведения царства Датши-Кипчака отвозилися туда на обмен; но Персияне и Индейцы, приходя в устье Волги, восплывали на малых судах до Чердыня. Новогородцы, близкие соседи Чердыни, привозили вероятно товары, получаемые ими из городов Ганзейских. На обмен тем и другим, Чердынъ давала мягкую рухлядь, не токмо добываемую в области Зырянской, но и получаемую из Сибири, в чем, по положению сего города в смежности Уральского хребта, сомнения быть не может.

Когда же, с проповеданием в Зырянской земле Христианского закона, власть Великих Князей московских и Владимирских начала в оную проникать и утверждаться; то вероятно, что Новгородцы сообщения свои с Чердынью усугубили, по той естественной причине, что одинаковое исповедание водворяет собратство даже между чужестранцами.

По расслаблении царства Ордынского, вероятно, торговля города Чердыни великой претерпела ущерб; и когда Российские селения в великой Пермии стали размножаться, то и торг, производимый Россиянами в сей земле, долженствовал приять другой вид. Сибирь тогда более стала им известна, но токмо Северная оныя часть.

Простое соседство народов нередко вражду между ими возрождает, но она бывает неизбежною, если один из соседей оказывает мысль властвования и присвоения. Тогда-то возрождаются ненависти народные, которые и по совершенном покорении слабейшего не исчезают: ибо иго чужестранца тягчит паче домашнего; в таком положении находилися Россияне в отношении других народов, в соседстве которых они жительствовали. Пермь покорена не без сопротивления; но глас убеждающего исповедания, глас убеждения, употребленный св. Стефаном на приведение Пермских жителей в закон Христианский, обратился в глас велительный: ибо убеждение действует часто сильнее, нежели самая сила.

Вогуличи, жительствовавшие по обоим сторонам Югорского хребта, что мы Уральскими, а древние Рифейскими горами называют, Вогуличи менее других терпеливо смотреть могли на укрепившихся в Пермии Россиян; по той естественной причине, что, будучи ближайшие к пределам Пермии, жребий порабощения им предлежал первее. Собираяся во множестве, они обеспокоивали почасту селящихся в Пермии Россиян и нередко разоряли новые их селитьбы. В начале пришествия Россиян в великую Пермию, Российские Великие Князья малое могли давать подкрепление устремляющимся на властвование своим поданным: ибо, заметить то мимоходом, что присоединение Сибири к Российскому владению был плод усилия частных людей, корыстолюбием вождаемых. Сие не на одного Ермака с его товарищами относиться долженствует, но на всех участвовавших в произведенных после его завоеваниях Сибири, даже до самыя Америки. Но здесь имеем случай отдать справедливость народному характеру. Твердость в предприятиях, неутомимость в исполнении суть качества, отличающие народ Российский. И если бы место было здесь на рассуждение, то бы показать можно было, что предприимчивость и ненарушимость в последовании предприятого есть и была первою причиною к успехам Россиян: ибо при самой тяготе ига чужестранного, сии качества в них не воздремали. О народ, к величию и славе рожденный, если они обращены в тебе будут на снискание всего того, что соделать может блаженство общественное!

Великий Князь Иван Васильевич, первый положивший, основание к последственному величию России, восхотел воздержать беспокойных Вогуличей, а более того побуждаемый, может быть, желанием присвоения новых областей, приведением под державу свою живущих по берегам Ледовитого моря народов, известных под именем Самояди или Самоедов, отправил в 1499 году в Югорскую землю довольное войско под предводительством двух Воевод или Начальников. Успех оных был сходствующ с образом тогдашнего образа воевания. Степенные книги говорят: многие городки взяты, много людей побито, а Князья их на Москву приведены. Сей поход вероятно был поводом к предпринятому после того чрез два года другому походу (или же сей был продолжением токмо первого), под предводительством тех же Воевод. Войско, с ними отправленное, состояло из живших в соседстве Югории ратных людей, по той естественной причине, что, будучи более о состоянии сея земли известны, побуждения их к воеванию ее могли быть тем вящшие, чем лучше знали они, что войною сею приобрести могли. В сей раз Российские войска доходили до Оби реки, около тех мест, где ныне стоит Березов. Но как не видно, чтобы тогда намерены были удержать сию землю под своею державою, то Россияне возвратилися совсем из Сибири с добычею и пленниками.

Каковы были сношения России с Сибирью с того времени неизвестно до 1557 году; но из древней одной грамматы, писанной в сем году, а паче из Степенной книги под сим же годом, видно, что некоторые Сибирские земли были уже подвластны России: ибо от Царя Ивана Васильевича посланы туда были разные люди для получения дани, состоящей в соболях. А хотя Сибирский Князь Едигер и прислал царю присяжную граммату, но она следствия подданства не имела: ибо Едигер тогда же побежден Бухарским Ханом Кучумом, который завладел всеми землями, по течению Иртыша и впадающих в него рек лежащими, и Сибирь пребывала еще России неподвластною.

Таковые сношения с Сибирью подали Россиянам о сей земле высокие мысли, а особливо с того времени как знатный житель Соли Вычегодской Аника Строганов завел весьма прибыльную с Сибирью торговлю.

С вольностию Новагорода рушилась его обширная торговля, и многие из богатых его жителей, избегая утеснения новыя власти, удалилися в те страны, где прежде имели свои торговые обращения; между таковыми был отец или дед Аники Строганова. От Новагорода пересилилися они к Соли Вычегодской, где завели или имели уже прежде соляные варницы. Аника получал мягкую рухлядь из Сибири чрез тамошних жителей или чрез соседствующих с ними. Но желая торговать с Сибирскими народами непосредственно, отправил за Камень, то есть, за Уральские горы, в сопровождении тамошних жителей некоторое число своих людей и прикащиков, дабы достоверно узнать о состоянии Зауральских земель, о тамошнем торге и для заведения лучшего с жителями знакомства и сообщения. Предприятие его было удачно. Ознакомясь с Сибирью даже до Оби, он посылал туда мелочные и малоценные товары и получал на обмен дорогие.

Строганов не один участвовал в сем прибыльном торге; но все другие, пользовавшиеся в оном, скрывали оного богатые прибытки. Неудивительно! те, кои были переселенцы Новогородские, боялися поистине, чтобы не постигла их равная участь с их собратиею (ибо тогда уже царствовал Иоанн Грозный); другие же избегали пошлины и десятины и всего того, что, поселяя в гражданах недоверчивость к правительству, к обманам и вероломству их поощряет. Напротив того, Строганов оные возвышал, и имея намерения сделать вящшие в Сибири приобретения и избегнуть подозрения и налогов, он отправился в Москву, и Царю объявил, сколь Сибирь изобиловала драгоценною мягкою рухлядью и, обольщая его, сколь для казны его будет прибыльно, когда Россияне, проникнув в Сибирь, дань ему принесут от тамошних народов драгоценною мягкою рухлядью. Таковые слова тем еще Царю благоприятнее были, что Строганов просил дозволения поселиться в ближайшей к Уральскому хребту земле, наполнить ее людьми, завести земледелие, снабдить их огнестрельным оружием для защиты и держать для обороны военных людей. Все сие обещался устроить своим иждивением, прося в воздаяние за то пустые земли по Каме и Чусовой. Царь Иоанн охотно на все сие согласился и дал о владении Камских земель Строгановым грамматы. Сии грамматы достопамятны тем, что они даны:

1. На земли, России не принадлежащие, сперва по Каме и Чусовой, потом по Тоболу, Иртышу и даже Оби, так, как давали грамматы на Америку и пр.
2. Что Строгановы избавлены были со всеми их людьми не токмо от всяких податей на тридцать лет, но от начальства Государевых Наместников и их Тиунов, даже и в проезды их от Соли Вычегодской чрез Пермь, а если кто на них в чем иметь мог жалобу, тот долженствовал просить Царя на Москве; что Строгановы своих слобожан могут судить сами.
3. Видно также, что истинное намерение Строгановых, поселяяся в сей новой земле, была звериная ловля: ибо Пермичам запрещается вступаться в Строгановские ухожеи, что и поныне в Сибири значит место, где ставят ловительные орудия на зверей.
4. Видно, что надеялися находить руды разные в горах Уральских: ибо железную разработывать дозволяется, а прочие делать токмо для опытов, дозволяя то всяким людям с платежей в казну оброка.
5. Приказывается, набирая войско, ходить войною на Сибирского Хана и в дань приводить.

Снабженные толикими преимуществами, Строгановы прилагали возможные старания к устроению пожалованной им области. Завели крепости для обороны и защиты, земледелие, соляные варницы, звериные промыслы, а впоследствии и железные заводы, и ничего не проронили, от чего бы им могла быть польза. Страна сия стала по малу населяться всеми, ищущими прибытка, убегающими угнетения, или укрывающимися за сделанные преступления от должныя казни: ибо, хотя Строгановым запрещено было принимать записных и тяглых людей и всяких преступников; но невероятно, чтобы они всегда могли различать приходящих к ним на поселение, или же, чтобы правосудие могло преследовать преступника в пустыни Сибирские, а тем паче, когда Строгановых в том была польза, чтоб у них было более народа. Оно так и было: ибо, двести лет спустя, видели при ревизиях, что Строгановские деревни в Уральских горах содержали в себе более ста тысяч душ мужеска пола. А если бы в скором потом времени путь в Сибирь не открылся, и тем самым Строгановские преимущества не умалились, то селения их размножились бы до невероятности. С распространением гражданского правления в сих странах, Строгановы все преимущества свои потеряли. Правильно ли что или неправильно, остается вопросом закономудрственным, к обыкновенным правилам не принадлежащим.

Таким образом Россияне приближалися мало по малу к Сибири, вытесняя древних жителей из их жилищ, доколе завоеванием всея земли они их совсем не поработили.

Но слава, перваго завоевания не на Россиян сообственно отразиться долженствует, а на Донских Козаков. Хотя они ныне все принадлежат к России, хотя и тогдашние были большею частию Российского происхождения, однако в то время они составляли особые воинские общества, России неподвластные.

Козак на Татарском языке значит воина, или вообще человека, от добычи пропитание имеющего. На Российском говорят по просторечию про кого-либо: вольной козак, кто живет в независимости. Козаком в деревнях и ныне называют из платы служащего работника. И действительно, козаки в прежние времена были военные люди, снискивающие свое пропитание грабежем и добычею, или наймом в воинстве[59].

В то время, как Россия избавилась от ига Татарского, вероятно Донские козаки общества не составляли, но разъезжая ватагами, состоявшими из разных людей, грабили кого можно было. Наблюдалися ли тогда между ими какие-либо положения и правила, неизвестно, и История их не сохранила; но всех, живущих таким образом, первое качество есть смелость и добродетель, если она между разбойниками быть может, верность к своему братству.

По разорении Казани и покорении Астрахани державе Российской, река Волга стала одно из главнейших сообщений, чрез которыя разные области России между собою производят торг. Если уже народы, за Каспийским морем живущие, не помещали более Чердыня, но связь их торговая с Астраханью, а может быть и с Казанью, не прерывалася. Царь Иоанн, присвояя упомянутые города, желал сохранить их торговлю, ведая, сколь прибыльна она бывает для казны Государевой, которая, под видом общия пользы, берет участие во всех частных прибытках. Неизвестно, сколь велики были обороты торга, по Волге производимого, но то известно, что Донские козаки разграбляли едущих по Волге. Для живущих войною и грабежем все было равно, на кого падет жребий быть разграбленну. Купеческие клади, так называемые Персидские и Бухарские посланники, Царская казна, все одной были подвержены участи; и если в том была обида (преступлением неможно назвать насильства одного народа, другому неподвластного), то все равно, кто бы ограблен ни был.

Сохранность и тишина общественные нарушилися, и стрегущий их обязан был оные восстановить.

Вследствие сего Царь Иоанн отрядил против Донских козаков знатное число войска под предводительством Стольника Мурашкина, которой, преследуя Козаков, разбивал их, если сражаться с ним отваживались, а всех, попадавшихся в полон или как либо захваченных, казнил смертию, по довольном розыске, прибавляет История. Таким-то образом усилившейся Иоанн почитал бунтовщиками всех, Россиянам единоплеменных, буде они самовластию его не покарялися.

Козаки, в ужас приведенные, старалися избегать предстоящего им жребия. Между таковыми, скрывающимися от мщения Российских войск, находился Атаман или Предводитель партии Донских Козаков, именем Ермолай, по просторечию Ермак Тимофеев. Преследуемый войсками Мурашкина, Ермак с товарищами своими из Волги вошел в Каму и плыл вверх оныя, сперва без всякого другого, может быть, намерения, как скрыться от мщения Российского Самодержца.

Дошед до Строгановских селений, неизвестно по какой причине, Ермак, имея с собою от 6 до 7000 человек войска и вероятно во всем нужном недостаток, не напал на оные. Или же, наскучив грабительством и разбойничеством, он, не входя еще в Каму, помышлял о предприятии похода в Сибирь; или же грабительства Козаков простиралися на всех других, опричь единоверцов их. И сие мнение также имеет правдоподобие, потому что: 1, Летописцы говорят, что козаки грабили купеческие караваны, в Россию приходившие из Персии и Бухарии; 2, что они грабили Послов, к Царю посылаемых; 3, что они грабили Царскую казну. Но караваны сии состояли из иностранцев, из Магометан, но послы были не Христиане; но казну Царскую везли разве из Астрахани, может быть также иноверцы. Сколь бы на ослабло где мнение народное, но при случаях оно является во всей своей силе; и потому мы видим, что в России, в глазах черни тот, кто не творит знамение креста и не содержит постов, хотя бы он и не Магометанин был, почитается неверным босурманом, наровне почти со скотиною. Сие мнение подкрепится и тем, что Ермак и его товарищи были очень набожны. Правда и то, что всякое бесчеловечие, неправда, вероломство, зверство, всякие пороки и неистовства с набожностию сопрягаются, и уголовные в России судопроизводства многочисленные содержат доказательства, что в прежние времена простолюдимы в России меньшим прегрешением почитали отнять у человека жизнь, нежели есть в посты мясо, и были примеры, что убийца злодеяние свое начинал знамением креста.

Какие бы побуждения Ермак на то ни имел, он нимало не обеспокоил Строгановских селитьб, и был для того принят Максимом Строгановым дружелюбно и снабжен съестными и воинскими припасами для предприятия похода в Сибирь. Не входит в расположение нашего слова и то, что первый Ермаков поход был неудачен тем, что он ошибся в своем пути; ни то, сколько ему в продолжении его похода преодолеть надлежало трудностей и препятствий. По нашему мнению, много способствовало Ермаку к завоеванию Царства Кучумова 1, то, что он имел огнестрельное оружие; 2, что Хан Кучум был не истинный владелец Сибири, но пришлец и завоеватель, а потому, опричь пришедших с ним, подвластные ему повиновалися из одной только боязни, как то бывает всегда в завоеванных землях; следовательно, порабощенным народам, а паче Сибирским, которые платят дань или ясак, все равно было платить оный Ермаку, Царю Российскому или Хану Кучуму. Но сколь ни благоприятствовали обстоятельства Ермаку в его завоеваниях, надлежит справедливость отдать ему и его товарищам, что неустрашимость, расторопность, твердость в преследовании предприятого намерения были им свойственные качества; что Ермак, избранный единожды верховным начальником своею собратиею, умел над ними удержать свою власть во всех противных и неприязненных ему случаях: ибо, если нужно всегда утвержденное и наследованное мнение, чтобы владычествовать над множеством, то нужно величие духа, или же изящность почитаемого какого либо качества, чтобы уметь повелевать своею собратиею. Ермак имел первое и многие из тех свойств, которые нужны воинскому вождю, а паче вождю непорабощенных воинов.

Кинем взор на Зауральскую обширную страну, и из того, какова она есть, познаем, каковы были трудности и препятствия встречавшиеся Россиянам на пути завоеваний их в сей Северной частя Азии.

Сибирь, в том названии, как она ныне приемлется, то есть: пространная сия страна, простирающаяся почти на 12 милионов квадратных верст, от Уральских гор до Восточного Океана и от Киргизской степи, Алтанского и Яблонного хребтов до Ледовитого моря, представляет естественно две, одна от другой совсем отменные половины. Одна, то-есть та, которая, взявшись от смежности Уральских гор, простирается до Енисея, другая та, которая заключает в себе верхнее течение Иртыша, Оби, Енисея, и все земли, к Востоку от оныя реки лежащие. Первая представляет везде землю ровную, плоскую, и возвышения, где они есть, суть не иное что, как берега рек к укрепления вод. Реки, в ней текущие, суть тихие, плавные, и поелику один всегда имеют берег возвышенный, то подвержены разлитиям весною, когда тают снег и лед. Другая вся гористая почти без изъятия. Реки, сию часть Сибири протекающие, суть все почти быстры и разлития оных не могут быть столь велики: ибо течение совершают между гор; но возвышение в них воды бывает всегда, когда только могут накопиться, так что сильный или продолжительный дождь оную усугубляет. Сии две половины столь одна от другой отличают, что до Енисея растения сходственны с Европейскими, а за оным с Азинскими.

На сем великом пространстве, исключая ближайших к Восточному Океану народов[60], Чукчи единородны быть кажутся жителям, соседствующим Америке; может быть, то же можно сказать о некоторой части Коряков. Прочие Коряки, Камчадалы, а паче того Курильцы, имеют, вероятно, происхождение от народов, живших на твердой земле или великих островах Восточного и Южного Океана, коих остатки находятся на многочисленных сих морей островах.} пять главных обитали в Сибире в то время, как Ермак, прешед Уральские хребты, в Сибирские спустился долины. Ближайшие к Югорскому хребту были к берегам Ледовитого моря Самояды, единоплеменники живущих в пределах нынешней Архангельской губернии. Древние их жилища были, кажется, те же, что и ныне: ибо, хотя в Южной Сибири существуют при вершине Енисея и на Саянских

Чукчи единородны быть кажутся жителям, соседствующим Америке; может быть, то же можно сказать о некоторой части Коряков. Прочие Коряки, Камчадалы, а паче того Курильцы, имеют, вероятно, происхождение от народов, живших на твердой земле или великих островах Восточного и Южного Океана, коих остатки находятся на многочисленных сих морей островах горах три Самоядские народа, а именно: Койбалы, Коргасы и Сойоты, равным образом хотя Остяки, жувущие по Енисею, суть также Самоядского происхождения; но одна пасства оленей доказывает, что отечество их, как и сего животного, есть Северная часть земного шара.

В соседстве Самоядов, в близости Югорского хребта и вдоль Оби, почти до устья Тома, жили народы Финского племени, кои и доныне известны под именем Вогуличей и Остяков Березовских и Обских. Третьего племени народы были Татарские. Сии суть известны под разными именованиями; начиная от Уральских гор, они селитьбами и кочевьями своими распространилися по Южной Сибири до Оби и вершин Енисея, опричь собственно Татарами именуемых, живущих по рекам Туре, Тоболу, Иртышу, Оби, Чулыму, Тому, Кему, Енисею и пр. Роды их в Сибире суть: 1, Киргизцы; 2, Бухарцы, переселившиеся уже в Сибирь во время владения Российского; 3, Барабинцы, так названные по месту их пребывания; 4, Телеуты, живущие при вершинах реки Тома; 5, Качинцы, так названные по реке Каче, в соседстве коея они кочуют; 6, Бельтиры, кочующие по вершине Абакана и 7, Якуты, кои сами себя называют Сох, живущие по Лене и другим рекам, ниже Якутска.

За сими, следуют народы Мунгальского племени. Сии суть: собственно Мунгалы, живущие в окрестностях Селенгинска; Буряты, или братские, живущие в окрестностях Байкала и ближайших к оному реках; 3, Калмыки, коих число очень мало и рассеяно.

Пятого поколения народы суть: Тунгусы, единоплеменники подвластным Китаю Даурам и правительствующим в оном Государстве Манжурам или Манджу. Тунгусы, разделяющиеся на многие роды и поколения, к которым принадлежат Ламуты[61], то есть: поморские жители, кочуют от Енисея до пределов Китайских и до берегов Охотского моря.

Судя по пребыванию различных сих племен, усматривается, что преселения в Сибири были весьма частые и дальние. Татары и Мунгалы пришли с Юга; Финские народы с Запада; Самоядские племена от берегов Северного Океана, а Тунгусы, отделяся от Дауров и Манжуров, рассеялися по Восточной части. Сибири. Где первобытные всех сих народов были жилища, того определить точно невозможно. Происшествия, до них касающиеся, может быть, и не весьма древние, но за неимением памятников покрыты завесою непроницательнейшею. Но то вероятно, что Сибирь никогда великого населения не имела, а менее того вероятно, чтоб процветали в ней великие области и государства, славящиеся просвещением, от многолюдного общежития происходящим.

Относительно Геологии Сибирь имеет многие достопамятности. Вся плоскость от гор Уральских до Енисея, а паче Бараба и степь Киргизская, свидетельствуют, что море покрывало сию землю и может быть позже других мест. Растерзанные недра гор, наклонное и понурое положение слоистых гор доказывают сколь сильны в Заенисейеких странах были землетрясения. Кости великих животных, которые ныне обитают токмо в жарких странах, знойному поясу соседственных, и таких, каких ныне нигде не находится, обретаемые на многие сажени земляными слоями покрытые, доказывают, что или ось земли потряслася, или, что вероятнее, обращение земли было от Севера к Югу, как-то оно ныне от Востока к Западу.

Но относительно истории человека или народов, памятники суть бедны, нищи. То, что письменные сохранили предания в летописях Татарских, касаются до самых последних народов, в Сибирь пришедших. Остатки зданий в близости крепостей Усть-Каменогорской и Семипалатной, древностию прежних не превосходят: те и другие суть младшие времени славного Чингиса. Могильные холмы и камни, при вершине Енисея и других ближних рек, хотя и древнее быть кажутся нашествия Татар в Сибирь; но древнее ли они Могольских племен, то неизвестно. Они доказывают, что остатки суть народов, коим делание меди и серебра было известно. К той же эпохе относить должно и древние рудники, найденные в горах Алтайских и Аргунских. Древнее сих еще те острые и твердые камни, которые близь рек находят, служившие вместо топоров и ножей.

Если мы сообразим и повествование и памятники и нынешнее состояние народов, в Сибире живущих, то найдем 1, что Татары в Сибирь пришли прежде Мунгалов; 2, что хотя они еще и были народ кочевой и скотоводной, но начинали уже переходить из сего положения к земледелию. В сию эпоху своей истории они пришли в Сибирь; 3, что Мунгалы или Моголы, хотя и были токмо скотоводы в то, время, как вошли в Сибирь; но имели многие художества и рукоделия, свойственные народам земледельным и вероятно быть может, что рудокопи на Алтайских горах суть их дело; 4, что народы Самоядские кажется быть всегда кочевые, жившие всегда на Севере: ибо и те, кои живут на Юге, водят оленей, что по нашему мнению есть собственное самых Северных жителей упражнение; 5, Финского племени народы в Сибирь преселились, вероятно, избегая утеснения, сперва Татар, а потам Россиян; 6, что первые жилища Тунгусских племен, кажется, были всегда в Восточной Сибири и Даурии, и что недальное их ремесло было то же, что и ныне; что Дауры или Забайкальские и Китайские Тунгусы скотоводству научились от соседственных им Мунгалов, а Манжуры подражать стали в художествах, приближаяся к Китаю, которой наконец и покорили.

Все сии народы, в то время, как Россияне вступили, в Сибири жили обществами отделенными. Древние жители были в угнетении, а царствовали пришельцы. Хотя от самых Уральских гор по Южной Сибири до Восточного Океана владычествовали те же народы, кои столь страшно во время Чингиса прославились, но дух сего завоевателя в потомках его исчез. Многие царства, основанные потомками сего славного завоевателя, из уделов его завоеваний уже погибли; многие были немощны и в расстройке. Забайкальские страны, где было первое пребывание Чингиса, потомками его без уважения оставлены и Буряты, хотя Мунгалам единоплеменны, но к ним не присоединены, и избегнув ига Чингисова, пребывали в первенственном своем состоянии, разделенные на разные роды, из коих каждой повиновался избранному или наследному начальнику, некоторые однако же из живущих за Байкалом платили дань Мунгалам или паче Китайцам. Укряты или Елеуты, известные в России под именем Калмыков, хотя и были подданные Чингисовы, но при входе Россиян в Сибирь, имели своего особого Государя, и те, кои освободились от ига Мунгальского, составляли разные, одно от другого независимые, Княжества. Некоторые из их владельцев покорили себе разные малые рассеянные в Южной Сибири племена Татарские, Самоядские и другие, избрали от них дань. Якуты, Тунгусы, Остяки и другие народы, живущие по разным странам пространнее, жили все разделенными обществами, из коих иное больше, иное меньше в зависимости общей не были, и хотя восставали общим согласием на угнетение, однако же сие соединение было мгновенно, и едва общая опасность миновалась, то нарушалась и связь, оною воздвигнутая. Но по течению Иртыша и при берегах впадающих в него рек распростерлось владычествование одного Государя, которое из всех Сибирских царств хотя сильнейшее, стремлению Российских завоевателей противиться не могло: столь превозмогает мужество, отважность над властию; столь превыше стоит устройство воинское над бесправильностию; а паче всего огнестрельное оружие превозможет всегда худо вооруженную толпу; и хотя Ермак с товарищами своими Сибирским народам не казалися быть богами, носящими огнь и молнию; но превосходство Ермакова оружия, сколь тогда оно несовершенно ни было, сильно было чувствуемо и предшествуемо было страхом и трепетом.

Какого племени были прежние Татарские владельцы при берегах Иртыша и других рек, не есть наше дело для разыскания; но мы скажем только то, что не в давном времени до пришествия в Сибирь Россиян Хан Кучум потомства Чингисова, живший в Киргис-Кайсацкой орде или в Бухарин, победил прежних Татарских владельцев, покорив державе своей все земли по Иртышу, Тоболу, Туре и других, и все жувущие при оных реках народы: Татары, Остяки, Вогуличк были его подданники.

Возвратимся к Ермаку, которого мы оставили переходящаго Уральские хребты, разогнав Вогуличей, препятствовавших ему плавание по Чусовой. Он с вершин Серебрянки перешел на речку Боракчу, а с сей на Тагиль, впадающую в Туру, преодолевая все опасности, превозмогая все препятствия, побивая встречающегося неприятеля; а паче всего увещевая своих товарищей к терпению, и убеждая желающих возвратиться в Россию к продолжению предприятого, Ермак приплыл на устье Тобола, и победив Хана Кучума при Чувашском мысу, принудил его удалиться бегством, и наконец овладел столицею Ханскою, впусте оставленною.

Побежденный Кучум испытал все то, что влечет за собою превратное счастие. Народы, бывшие его подданные или данники, не только от него отложились и не помышляли о защищении своего Государя, но предались добровольно победившему его. В бегстве сопутники его были одни Татары, да и может быть токмо его единоплеменники, то есть: те только, которые пришли с ним по завоевании Сибири или их дети. Сие вероятно быть кажется из того, что Татарские семьи, удалившиеся из жилищ своих при нашествии козаков, из лесов, где крылись, возвратилися.

Разбив еще Татарское войско, под предводительством Царевича Меметкуля бывшее, Ермак видел себя обладателем весьма пространныя области. Уже на четвертой день по въезде его в столицу Ханскую, Князь Бояр Остяцкой, тогда при реке Демьяке бывший, пришел к нему с великим множеством народа, и принес дары, состоящие в съестных припасах и дорогой мягкой рухляди. Сии Остяки находились в войске Кучумовом, когда оно разбито было Козаками под Чувашским мысом, и не ожидая насильного порабощения, Ермаку покорились добровольно. Но ласковой его прием сих добровольных подданных, обещание защиты от озлобления и содержания жития спокойного и неугнетенного, имели то действие, что ушедшие из жилищ своих Татары в оные возвратились, и не токмо мирные были поданные, но в последствии в Российском войске находились против самого Хана Кумуча и его детей. Все сие доказывает, что владычество Кучума основано было силою, и что побежденные им народы мало к нему имели привязанности. Столь истинно, что иго мягкосерднейшего завоевателя доколе не утвердится в мнении следующих поколений, что право есть, тягчит, и несносно. Но слава подвигов Козацких и ужас их оружия привлек в подданство им народы отдаленные. Летописцы повествуют, что пришли к Ермаку с великими подарками два Князя, один с реки Суклемы, впадающей в Тобол, другой с вершин Кояды, из за болот Ескалбинских, именем Ишбердей, и сих покоряющихся принял Ермак благосклонно, стараясь утвердить мягкосердием то, что приобрел жестокостию и на место боязни старался водворить повиновение непринужденное.Какие постановления и учреждения Ермак делал в завоеванных им областях, то неизвестно, и вероятно, что они не могли быть обширны. Подданным своим он кажется оставлял полную свободу жить по прежнему, не стесняя их свободы ни в чем, довольствуяся тем, что обязал их в верном подданстве присягою и налагал на них дань, которая большею частию состояла в соболях, яко драгоценнейшем произведении стран пустынных. Малая часть дани состоять могла в съестных припасах: ибо количество воинов Ермаковых уже временно убавлялось и самыми победами.

Войско Ермаково, при входе его в Каму, состояло из 7000 человек. По другим же известиям из 5000. Во время плавания его по Тоболу у него было немного больше 1000 человек. Когда же Ермак победил Хана Кучума под мысом Чувашским, то Козаков не более было, как 500. Вероятно, что в сем сражении многие козаки погибли. Ибо если верить должно, что в два сражения, которые Ермак имел с Татарами во время плавания своего по Тоболу, он потерял 500 человек, то есть половину своего войска; если верить должно, что у Кучума были две пушки, которые достались казакам в добычу, то думать должно, что сражение под мысом Чувашским дорого стоило козакам. Итак, сколь победа, ими одержанная над Татарами, ни была совершенна, сколь следствия оныя благоуспешны ни были; но великое умаление войска заставляло Ермака и его товарищей помышлять о своей сохранности, и тем паче, что в воинских снарядах, что истинную их составляло силу, начинал оказываться недостаток. Не надеясь получить помощи ни откуда: ибо если и могли от Строгановых получить еще воинские припасы, но главной нужде, то есть недостатку в людях, пособить бы было нечем, Ермак с товарищами своими вознамерился прибегнуть к Царю Русскому. Может быть и того опасалися, если к Царю дойдет известие о их завоеваниях, что он вознамерится их оных лишить, и они, будучи совсем в бессилии, противиться ему не возмогут, и потеряют плоды всех своих трудов и подвигов; сие также было не невозможно: ибо знали властолюбие Царя Иоанна, знали, сколько он любил завоевания; и то могло быть известно им, что до прихода Хана Кучума в Сибирь некоторые Сибирские владельцы давали Царю Русскому дань, и Царь, услыша о сделанном козаками завоевании, почитать станет их принадлежащими ему и вознамерится их отнять по той токмо причине, что завоеватели были в числе его подданных. Козакам могло также по справедливости казаться, что тот, кто из России за ними вслед пойдет, не будет иметь тех препятствий в пути, которые они имели: ибо если в новом каком-либо деле первой шаг труден, второй и все последующие легки. Для открытия Америки в Колумбе нужно было соитие многих великих качеств и дарований; за ним ныне всякой простой кормчий ведет корабль свой в новой свет безпрепятственно. Толико всякой изобретатель далеко отстоит от последователей, в совершенстве его превосходящих.

Водимый столь сильными побуждениями Ермак отправил к Царю Атамана Ивана Кольцова с 50 человеками Козаков. Отписка их к Царю, которую летописцы и их последователи называют челобитною[62], содержит одно токмо известие о покорении Сибири и приведении жителей к Шерте, и о наложении на них ясака, то есть дани, в мягкой рухляди состоящей. Сия отписка сопровождаема была 60 сороками соболей, 20 черными лисицами и 50 бобрами. Кольцов принят был с отменною от Царя ласкою, все прежние козацкие досады забыты, все козаки одарены щедро; и тот самый, который не за долго пред сим за столь же храбрые дела почитался разбойником, ныне почтен был отлично за то только, что насильственные его поступки были удачны и сходны с пользами общественными. Столь величие и низкость близятся во мнениях человека.

Между тем Ермак помышлял о истреблении совершенном Татарских сил и о покорении новых народов. Напавши на оплошных, он разбил войска Царевича Меметкуля при Вагае, и его взял в. плен. С другой стороны всех живших Остяков по Иртышу и многих, живших по Оби, также и Вогуличей, живших по Тавде, покорил и наложил обыкновенную дань мягкою рухлядью.

С Атаманом Кольцовым приехал из Москвы Воевода Князь Волховской в Сибирь с 500 человеками для умножения козацкого войска; но нигде не упоминается, чтоб Ермак лишен был власти; да и Воевода недолго пожил после своего приезда в Сибирь.

Умножение народа в сем городе истощило весь козацкой запас, которого вновь получить было невозможно: ибо все почти покорившиеся Татары паки возмутились до приезда еще Воеводы с войском, будучи в том подкрепляемы одним Татарским Мурзою именем Карача.

Недостаток съестных припасов столь был у Русских в Сибире велик, что многие из них померли, а оставшиеся ели тела умерших своих товарищей; в таких обстоятельствах, возмутивши против Россиян побежденных Татар и Остяков, Мурза Карача осадил Сибирь, надеясь принудить голодом Россиян к сдаче; но Ермак его отбил и стан его взял. Сия победа обратив паки в подданство Русских побежденные ими народы возобновили паки к нам изобилие и Ермак помышлять стал о утверждении власти своея в завоеванной им земле.

Хан Кучум с своей стороны помышлял о отмщении Россиянам за причинные ему бедствия; а как не надеялся их победить явно, то прибегнул к хитрости, и подослал одного Татарина к Ермаку с ложным Известием, что Хан Кучум остановил Бухарской торговой караван, едущий в Сибирь к козакам.

Для торга. Ермак, поверив сему ложному известию, отправился оному каравану навстречу сперва вверх по Иртышу, а потом по Вагаю. Но шед долгое время, никого не встречая, и видя, что известие о караване было ложное, обратился назад, и не опасаясь ни от кого неприятельского нападения, пристал к берегу и вознамерился на оном ночевать. Непрестанные в пути труды, утомив козаков, заставили забыть осторожность и повергли их в крепкой сов. В сем случае первую, может быть, Ермак показал оплошность, не поставив около своего ночлега отводных караулов и сия оплошность стоила ему жизяи: ибо  Хан Кучум недреманно ему преследовал, и улучив сей удобной оплошностию козаков случай, напал на спящих и всех почти побил.

Ермак, не оторопев в опасности, но пробившись сквозь Татар до берега, сскочил в лодку, которая по несчастию его находилась тогда в небольшем от берега расстоянии. Ермак упал в воду. Темная ночь и тяжелые его доспехи препятствовали ему достигнуть до лодки. И сей смелый и твердый в предприятиях своих муж скончал скачком жизнь свою, которую смерть щадила доселе на сражениях с неприятелем.

Едва известие о смерти Ермака Тимофеевича дошло в Сибирь, как письменный голова Иван Глухов, не надеясь быть безопасным между неприязненных народов, вознамерился возвратиться в Россию с оставшим войском; но боясь скорого преследования в пути от Хана Кучума, он обыкновенную дорогу вверх по Тавде почел опасною в рассуждении медленности плавания против течения воды; и сев в суда с остальными 150 козаками поплыл вниз по Иртышу и Оби и чрез Югорские горы приплыл на Печору.

Между тем отправлен был из Москвы новой Воевода Иван Мансуров с 100 человеками, и несколько пушек в Сибирь. Приплыв по Тоболу до Иртыша, он узнал от Татар, что козаки Сибирь оставили, и что вся земля паки подвластна Князьям Татарским.

Мансуров, побуждаемый теми же причинами как и Глухов, не хотел испытывать счастия оружия, оставаясь в сей земле, ниже возвращаться по Тоболу в рассуждении медленности; он поплыл вниз по Иртышу, но воспрепятствуемый в плавании зимою, построил при устье оныя реки на берегу Оби городок, где пробыл зиму в немалом от Остяков обеспокоивании. С наступившею весною он отправился вниз по Оби и возвратился в Россию тем же путем как и Глухов. Итак, завоеванная козаками земля обратилась паки в подданство Татарских владетелей, и ни одного Русского в ней не оставалось.

Сибирь оставленная не была совсем забыта; едва Глухов привез в Москву известие о смерти Ермака Тимофеевича и о исходе Русских, как Царь велел нарядить войско для приобретения потерянного. Дорогая мягкая рухлядь, присланная к Царю завоевателем Сибири, та, которую вероятно привез с собою Глухов, новое титло и приобретение великой области малыми средствами были для Царя довольные побуждения не забывать Сибири. И для того отправил для возвращения оныя двух Воевод Сукина и Мяснова и письменного Голову Чулкова с 300 Козаков.

Сии новые вожди Российских воинов пременили образ прежних военных действований, и последовали надежнейшему в незыблемом укоренении в Сибири Российского владычества.

Ермак, вступая в Сибирь, не имел нужды стараться о сообщении с Россиею. Отторгнутый от своего отечества без возвратныя надежды, ища лучшия страны, которая бы его вместо отечества восприяла; избегая мщения Иоаннова, не надеясь на подкрепление ни откуда, разве своего мужества, он устремлялся токмо на завоевание, стараясь силы свои иметь совокупными, и вероятно, победы его не дороги ему становились. Если б слепое суеверие не отдаляло его от вступления в родство с побежденными, заключая с дочерьми их брачные союзы, Ермак не помыслил бы о извещении Царя и о своем завоевании; основал бы в Сибири область от России независимую, и утвердил бы в ней свое владычество. Новые же начальники, от Царя на возвращение Сибири посланные, наставленные примерами Глухова и Мансурова, и отправленные с тем намерением, чтобы утвердить в Зауральской стране владычество России и удержать навсегда в подданстве обитающих в оной народов, долженствовали прежде всего помышлять, каким образом можно утвердить сообщения России с Сибирью, и проезд во оную оградить от набегов соседственных народов.

Было ли таковое дано Воеводе Сукину наставление, или он следовал своего разума расположению; но едва вступил с войском своим в Татарские пределы, то вознамерился иметь при самом въезде в их область место укрепленное, для сохранения всех своих припасов и воздержания остающихся назади Вогуличей. Нашед для оного удобным место на возвышенном берегу реки Туры, где прежде был Татарский город Цимги, он тут построил укрепление и жилища и назвал оное Тюменем.

В то время как Россияне по смерти Ермака Тимофеевича вышли из Сибири, воспоследовала в правлении оной великая перемена. Кучум Хан, изгнанный из своея столицы и много раз побежденный, находился в тесных обстоятельствах. Князь Сейдяк потомства прежних Сибирских владетелей, коего родители были побеждены Кучумом, пользуясь его отдалением, возвратился из своего изгнания в Сибирь, был принят и признан Государем; народ Татарский, укорененный в порабощении, мыслил, что платить ясак не можно иначе как Хану. Но сия не одна была причина восприятия Сейдяка. Сибирские Татары искали защищения против Россиян. Хотя Кучум был их завоеватель; но был их единоплеменник, был единого с ними исповедания, был отрасль славного поколения; то хотя для Сибирских Татар и был чужестранец; но иго его легче казаться могло ига Россиян: сии представлялися им ужасными; и если бы не что другое между ими вперяло различие, как исповедание, то отвращение Татар к Россиянам должно было быть велико.

Владение Князя Сейдяка хотя новое, имело однако же две не малые опоры. Один Ханской сын козачей Орды пришел к нему с изрядным войском, другая состояла в том, что сильный Мурза Карачи, отложившийся от Кучума, но Россиянам враг непримиримый, был вспомоществователь Сейдяку. При таких обстоятельствах Царские Воеводы не рассудили за благо нападать на Татар; но истребовали от Царя нового войска, и пришел Царской Указ, сопровождаемый пятью стами козаков, с повелением построить город в близости Ханския столицы, что письменной голова Чулков исполнил весною 1587 года без малейшего от Татар препятствия, построив укрепление при устье реки Тобола, в Иртыш впадающей, и сие было началом первыя Российския столицы всея Сибири, Тобольска. На сказку несколько похоже то повествование, что Чулков, зазвав к себе в гости Сейдяка, Царевича козачей Орды и Мурзу Карачу, сделал их своими пленниками; но как бы они в руки Россиян ни попались, то истинно, что после того остальные Татары, их подданные, удалились от Тобольска и Сибири и более оных не беспокоили. Пленники же отосланы были в Москву.

Утвердившись таким образом в средине земли, Россияне помышлять стали о распространении своего владычества, следуя принятому ими правилу заводить в новоприобретенных землях укрепленные места для защиты и хранения всяких припасов. Они прежде всего старались сообщение с Россиею сделать наивящше способнейшим и безопаснейшим; в сем намерении построен был город Лозвин[63], которой потом запустел и уничтожен, когда лучший путь вместо Тавды открыт был с вершин Туры.

Для усмирения и удержания в подданстве Вогуличей построен Пелым (а)[64], для владычествования над Обию построены Березов (б) [65]и Сургут (в) [66], для охранения подвластных Татар, вверху Иртыша живущих, от набегов Хана Кучума, который не преставал обеспокоивать России подданных весей и для распространения владычества ее над жителями Барабы в 1594 году построен город Тара.

Соседственность сего города со многими народами побудила оной населить паче других Сибирских городов, и снабжен всем нужным для продолжения побед и завоеваний. Действие соответствовало намерению. Хан Кучум был побежден совершенно, дети его взяты в плен и отведены в Москву, и он сам едва мог спастись бегством. Барабинцы были покорены, и сколь предприятой против них поход труден ни был[67], однако ничто не могло противустать мужеству Россиян, корыстолюбием подкрепляемому. С другой стороны Ургутские козаки владычество Российское распространили вверх по Оби, что поводом было к построению Нарыма в 1596 году.

Ничто алчности прибытка в Россиянах противиться не могло. Презирая все трудности и препятствия, превозмогая самую естественность, жители Березова, покорив всех окрестных народов, известилися, что суть другие великие реки в Ледовитое море впадающие, при коих обитают разные народы. Сего уже было довольно, и вследствие разведанного Березовскими жителями отправлены были Князь Шаховской и Хрипунов и письменные головы с 100 козаками из Тобольска для строения на сих реках города.

Сии, спустясь от Березова в Обьскую губу, а оттуда на лыжах на реку Таз, построили в 1600 году город Мангазею.

Обыкновенная дорога из России в Сибирь чрез Чердынь и Лотву на реку Тавду найдена многотрудною; и для того, ее оставя, стали ходить по Туре; и для того город Лозва уничтожен, а построены Верхотурье, для ямщиков же Туринск; сию новую дорогу от Соликамской на верховье реки Туры отыскал и прочистил некто житель Соликамской Артемий Бабинав, коего потомки и доныне живут в окрестностях города Верхотурья, за что он от Царя Годунова и Михайлы Феодоровкча пожалован землею при реках Енве и Чикмане в вотчину и освобожден был со двором своим и деревнею от всех податей. О сем граммата Царская хранится у них и доныне, и любопытна для всякого любителя отечественной Истории.

Укрепясь на, реке Оби, из Нарыма Россияне владычество свое простерли даже до вершины Кети и почти до устья Тома, и вся сия область состояла в ведомстве Сургута, опричь одного Татарского рода, Еушта называемого, которые над другими Татарскими близь живущими поколениями власть себе присвояли. Начальник сего рода именем Тояк, видя силы Российские, до него досязающие, и желая избегнуть жребия побежденных, поехал в Москву к Царю и добровольно покорился его державе, предложив, чтобы в улусе его построен был город. Сие его предложение исполнено, и отряженный для сего строения козачей голова Писемской был основателем города Томска в 1604 году, откуда власть Россиян скоро простерлась по всему течению Тома и Чулыма и покорены были, хотя с сопротивлением, Кузнецкие Татарские роды и для удержания их в подданстве в 1617 году построен город Кузнецк. Что же касается до Тояна и Еуштинцов, то они по желанию их ясаком не обложены, а поверстаны в козацкую службу. Тояновы потомки управляли оным родом до нашего времени.

Колико тщательны были Российские Военачальники в покорении новых земель державе Царской, толико со своей стороны Цари Российские прилагали старание о безопасности, о внутреннем устроении покоренных в Сибири земель и о снабжении всем нужным содержащих в подданстве Царском Сибирские народы воинов. Не излишнее будет здесь пройти сокращенно все предметы государственного управления в новозавоеванных странах.