Шаманские чумы эвенков по материалам катангской экспедиции А.А. Макаренко

Из дневников А.А.Макаренко

Предварительный осмотр мест шаманского культа тунгусов мною был сделан по указанию живущих в Панолике тунгусятников (Михаила Коронатовича Кокорина и Валентина Карповича Суздалева) числа 10-го апреля. На меня находки произвели необычайное впечатление. Я с удивлением рассматривал идолов, их постановку, силился постигнуть их символическое значение, установить идею, вложенную во всю группировку того или иного капища… Но все было тщетно. Истуканы были немы. Тунгусы, несмотря на наше знакомство и на установившиеся между мною и ими добрые отношения, не пришли ко мне позвать осмотреть их идолов и не дали требуемых на их счет разъяснений, не посвятили в сущность своих верований. Показали святилища тунгусов русские, которым нечего было церемониться, когда желали оказать мне содействие. И я как русский тоже не поцеремонился со святыми для тунгусов местами. Пылая ревностью оказать в свою очередь услугу науке, я совершил, быть может, вандальское святотатство с точки зрения правоверного тунгуса.

17 апреля. Как только пообтаяло немного, я собрал людей и отправился к шаманским юртам. Нас было шестеро и лошадь в санях запряженная. Было высказано массу удивления, милых и немилых шуток по поводу всего виденного; мы бесцеремонно брали в руки того или иного идола, измеряли его и шалаши.

18 апреля. На следующий день с лошадью же отправились вторично. Произвели до 12 фотографических снимков. От некоторых шалашей и юрт брали только подходящие вещи, а один шалаш я разорил почти весь и сложил на сани.

19 апреля. Посылал четырех человек вновь. Они на своих загорбках притащили еще уйму долгих и коротких идолов и пр.

20 апреля. Сам в сопровождении двух человек отправился туда же, забрали жертвенный стол и кое-что другое. К нам подошел еще один человек. На всех четверых хватило более чем достаточно. Мы пошли напрямки и спустились в наволок поросший кустарником мелкой пихты; почва усеяна кочками, снег по кочкам, а под ним вода, местами лужи почти до колен. Брести было до крайности затруднительно, хотя и по сокращенному пути. Но вот и берег Катанги, на ней забереги. Брели некоторое время водой, доходившей от берега до колен. На наших ногах были одеты местные бродни, сшитые из дрянной кожи. Вода заливалась в обувки и ноги промокли. Попили кирпичного чаю и согрелись. Таким образом, прогулка за богами окончилась благополучно.

21 апреля ходил со своими к Паноликскому порогу. В полуверсте повыше от него, в бору же отделенном от Катанги нешироким «наволоком» (низкое место), нашли остатки юрт жилых, шаманских юрт и шалашей с идолами.

Солнце припекало, снега быстро таяли. А пока распутица не вошла в свои права, тунгусы снялись и укочевали на свои летние стойбища. Тем временем, когда снега достаточно пообтаяли, мы предприняли поездку на реку Монокон, где шаманил Кормил. Для этого было послано три человека во главе с К.А.Масленниковым [8].

Из дневников А.А.Макаренко

17 апреля 1907 г. по речке Панолик близ устья. Шалаш с идолами. С юго-востока два истукана на 4-х ногах, у одного в шейную часть вколочена горизонтальная планка, у другого — вертикальная…

С северо-западной стороны чудище обставлено наклоненными молодыми сосенками с ветками же и 16 стоялыми истуканами с головными высечками на верхних концах. Впереди их выставлены 10 скотоподобных на 4-х отногах истуканов: 4 с распростертыми горизонтальными ушами и зарубами на спине, 6 без ушей и без зарубов, мордами обращены на северо-запад. На спине шалашного сохатого(?) лежат концы пары жердей, которые комлями опираются на горизонтальные жердочки, врубленные в стоялую сосну; здесь они сошлись с вершинами других двух жердей, являющихся продолжением первых; комли первых двух жердей расколоты на 4 части, в расщелины вбиты по две планки косым крестом; комлевые части вторых жердей снабжены сверху трехгранной обточкой и зарубами: на одной 25 зарубов, на другой 23; комли заострены и имеют по одной горизонтальной планке на шейной части сверху; у голов их воткнуто в землю по одной высокой сосенке. С северо-западной же стороны поставлено 4 сосновые жердочки с водруженными на них по одной птицевидной фигурке.

Юрта «самана» просторная высокая, диаметр 9 аршин 2 вершка; дверью выходит на юг; кроме гладких жердей, составляющих основной остов юрты, она обставлена 8 жердями; комли их вколочены в пазы слежек, имеющих подобие рыбы (щуки), а вершины с ветками возвышаются над конусом юрты и скрещиваются с вершинами жерди «чимка», выходящей из конуса юрты наружу; внутри жердь поставлена почти вертикально с маленьким уклоном к очагу комлем на землю; к этой жерди была привязана горизонтально короткая «икоптун», на которой подвешивается котел. С четырех сторон воткнуты по одному колу с фигурными высечками на верхних головках. На северо-западной стороне видны остатки шалаша с фигурными слежками. Внутри на юго-востоке положен плотик из жердочек обтесанных; а по за юртой в том же направлении сделана продолговатая загородка, забранная с боков хвоей; в конце ее два вертикальных истукана, а сзади их козлы, на них настилка (стол или помост) из жердочек, на второй от края к юрте вколочено 9 разных фигурок. По левой стороне в козлы вколочена стоймя жердь с тремя поперечинами и копьевидной вершиной, а наклонно к ней в других козлах всечена другая жердь с копьевидной вершиной с тремя вырезками для поперечин, которые выпали. Все это нарушено временем.

От этой юрты на северо-запад протянулись вразброс несколько юрт обыкновенных, построенных для паствы; везде видны жерди с «торга» и была жердь с жертвенной олениной (взята в музей). На помосте видны остатки шерсти от оленины же — обращен он на восток и представляет собой образ жертвенного стола. С правой же стороны креста водружена жердь с ветками на вершине с поперечиной, на которой по всей вероятности завязано было «гнездо».

Внутри юрты кроме плотика найдены: веерообразная чашечка, 3 деревянные пальмы и жердочки оструженные с высечками на головках, овалик из досточки с жильными завязками [11].

Из дневников А.А.Макаренко

21 апреля ходил со своими к Паноликскому порогу. В полуверсте повыше от него, в бору же отделенном от Катанги нешироким «наволоком» (низкое место), нашли остатки юрт жилых, шаманских и шалашей с идолами. Первой к нам была небольших размеров юрта, возле нее воткнут с сучьями сосновый кол; а на них были повешены обрывки (теперь) одежды и обуви, тут же валялись медный котел, служивший для варки пищи и столик. Неподалеку была загородка с возвышающимися шестами. Иван говорил, между прочим, что в этом приблизительно месте не так давно умер его отец, похоронен он в земле, а принадлежавшие ему вещи в виде дара загробным существам были развешены на колу или брошены на землю. Пониже этой юрты стояла другая с признаками шаманского характера. Ее может быть занимал шаман Василий приходившийся сыном умершего старика. Возле юрты сооружен помост на два ската из колотых поленьев, приставленных верхними концами наклонно к хребту стоящего на отногах невысокого идола. На двух рядом стоящих березках видны ремни от жертвенной оленьей шкуры, а к третьей были привязаны два «тамара» (стрелы) без луков. Поодаль на бугорчике под тремя соснами нашлось выгоревшее немного местечко, были вбиты колья с зазубрами, лежал нагар от железа и обушник деревянный для топора. Словом по эти признакам можно было составить догадку, что здесь стояла тунгусская кузница.

На следующем мыске нашлась тоже шаманская юрта, шалаш при ней развалился, сохранился только порожек из двух сколоченных между собою рыбовидных деревянных изображений (к хвосту одной была прилажена голова другой меньших размеров), по другую сторону деревянное же изображение длиной 3,75 метра, на его верхней грани сделано 8 глубоких зарубок, в них вколочены весловидные придатки длиной в 1 метр. Оно представляло собою новую разновидность идолов. Стоящий в восьми шагах на запад от юрты шалаш тоже являл собою нечто особенное. К стволам двух молодых сравнительно сосен был приставлен двухголовый идол, поддерживаемый в горизонтальном положении парой отног вколоченных на некотором расстоянии друг от друга; пониже другой малых размеров; с северной стороны они принакрыты чащей из молодых лиственниц; с основания огорожены низким переплетом из сплетений луков со стрелами; под идолами земля густо устлана деревянным оружием: пальмы, рогатины, палицы, маленькие болванчики. С западной стороны выстроен фронт из стоялых человековидных фигур (высотой от 80 см) группами по трое (12 штук): один впереди, два позади его во фронт; каждую тройку в средине отделяют стоялые в горизонтальном положении с обугленными головами истуканы (4 штуки), длиною 90 см в окружности 50 см. От этого фронта вытянулись пара слег (длиной 5 метров 15 см), комли их превращены в морды с горизонтальными ушевидными планками на них (длиной 66 см) и с зарубами: на одном 22, на другом 7. Прямо стоялых фигур на земле уложены в несколько слоев обрубки с корнями, а иные с расщепленными начетверо комлями со вложенными в них парой палочек — те и другие имеют форму палицы. Отсюда взяли порожек из двух рыб, котел, столик, тамарики.

На обратном пути зашли в ручей по тому же правому берегу Катанги и сфотографировали развалины огромных размеров шаманской постройки. Здесь было место помоста на нескольких деревянных чудищах с отногами, имевших на концах по скату. Он был обставлен также лиственничной чащей, человекоподобными чурбанами и стоялыми на единоногих подпорках или отногах истуканами; вход был с северо-востока, выход на запад. Неподалеку стоявшая сосна, сломавшись под напором бури, упала на шалаш и повредила помост и юрту. От него принесли две деревянные пальмы и род острожки [12].

Из дневников А.А.Макаренко

На бору вблизи устья речки Панолик (в 1,5 версты от займища Панолик) найдено мною строение рук шамана. Оно состояло из козел, передние концы которых изображали головки каких-то животных на четырех ногах высотою в 2 аршина; на них настлан пол из жердей длиной в 12 четвертей, шириною в 10 четвертей. По бокам настлан скат из жердей длиной в 20 четвертей. Справа скат в десять бревен длиною четвертей в 20 — как бы сходни, слева скат в шесть бревен. На скатах поперечины, чтобы легче сходить и восходить по ним. На полу кроме того положено бердо связанное из рыбообразных фигур (числом 8 штук), длина в 6 четвертей, ширина в 2,5 четверти; спереди помост обставлен жердочками из молодых лиственниц с ветвями — так, однако, что проходы по скатам свободны; наставлены также различные деревянные фигуры. Слева, обращенный на летний восход солнца, очищен от деревьев круг. В центре оставлены три лиственнички, у одной из них ветки загнуты фонариком и привязаны, по кругу к соснам был прислонен барьер [13].

Первая встреча: рассказ А.А. Макаренко о посещении шаманского чума Кормила Парченова

Приблизительно в 30-35 верстах от Подкаменной Тунгуски замечены были остовы каких-то шалашей. На поляне, среди поредевшего от пожара леса, торчали лишенные покрытий остовы шалашей, составленные из жердей в виде высоких конусов. На переднем плане выделялись рядом растущие березы с прикрепленными высоко от земли красным и белым флагами. Валялись головни потухших костров. У шалашей снег был притоптан ногами людей, а вокруг взбит копытами оленей. Следы лыж оставили на снеге замысловатые петли, расползавшиеся узкими лентами в разные стороны. Форма шалашей, присутствие оленьих следов и другие детали указывали на то, что это было стойбище тунгусов, сравнительно недавно перекочевавших на другое место.

Вечерело. Надлежало кормить лошадей. Людям было время подкрепиться и отдохнуть от утомительного перехода. Обоз отаборился в недалеком расстоянии от покинутого стойбища, возле «курной» избушки, подобной тем, которые понастроили «тунгусятники» на пути своего следования с Ангары до Подкаменной. Утром тунгусское стойбище было обойдено и перехвачены «лыжницы». Они делали зигзаги и потом вытянулись немного в сторону от того направления, которого держался наш обоз. Это обстоятельство сулило встречу.

Продолжали ехать лесом, засыпанным снегом, заиндевевшим. Ветви деревьев убраны были махровым нарядом осевшего на них «куржака». В ледянистых гроздях его скудные лучи солнца зажигали огни, веселившие глаз путника. Там и сям слышался звонкий треск от пробегавшего по деревьям мороза и глухое бухтанье от разрыва глубоко промерзшей земли. Воздух был чист, прозрачен и будил бодрость, рвавшуюся наружу. Она вылилась в песне. Ее запел, поддавшись очарованию северной природы, молодой обозчик, крестьянин-сибиряк, с поэтической жилкой и хорошим голосом. Песня чаровала красотой стихосложения и глубиной содержания. За каждой строфой голос запевалы, оттеняемый мажорными тонами голосов хора, наделав многосложных колен, взвивался затем соколом ввысь и круто обрывал протяжную ноту. Звончатыми переливами она разносилась лесу.

Время было за полдень, когда волна встречного северо-восточного ветра нанесла заглушенный лай собак. Это был верный признак близости человека. Едва ли то были русские с Подкаменной Тунгуски. Они спокойно сидели себе в своих гнездах и, как ненасытные пауки, жадно поджидали готовенькую добычу, которую так напряженно промышляли для них тунгусы-охотники. Чтобы разрешить этот вопрос, я с двумя спутниками, предоставив обозчикам продолжать свой путь до условленного места, отправились на звуки лая, становившегося все явственнее и явственнее. Скользя на лыжах по снегу, мы углубились в бор. Вскоре нашим глазам представилось стойбище с коническими юртами и группой людей. Нас тоже заметили. Люди оставались, однако, на местах и лишь окрикивали собак, яростно наседавших на путников-чужаков.

Вот мы у стойбища. Радость была велика. Она сейчас же сменилась понятным интересом к тем, познакомиться с которыми так стремились из культурного центра России. Нас пригласили войти в юрту и, как гостей, посадили на почетное место. Хозяйка подбросила в очаг охапку наколотых дров, навесила на таган котел со снегом, намереваясь по обычаю поить чаем прибывших. Жилище наполнилось любопытствующими обитателями стойбища. Нашлись среди мужчин умеющие кое-как говорить на тунгусско-русском жаргоне. Мы объяснили, кто мы, откуда и зачем приехали. Оказалось, что о нас успели предупредить «дружки-тунгусятники» и предостерегли опасаться «хогды» (большого) начальника, т.е. меня. И потому тунгусы, вопреки присущей им общительности, старались быть сдержанными в вопросах и ответах. Это злонамеренный навет тунгусятников, ибо в чиновниках я никогда не состоял, а был членом Русского географического общества, которое и командировало меня к тунгусам.

Закусив вяленой олениной и запив кирпичным чаем, поблагодарив хозяев, мы вышли с намерением посетить другие юрты. Наше внимание привлекла юрта, которая отличалась от прочих видом и окружающей обстановкой. Вправо от нее (на юго-восточной стороне) был водружен высокий шест, прикрученный ремнем к стройной лиственнице. В вершину шеста вделаны были горизонтально три тонких разной длины планки: на них была распялена цельная свежеснятая оленья шкура с мехом, головой и ногами до копыт.

— Сушится что ли оленина? — спросил я с невинным видом. Сопровождавший нас «толмач» ответил, что это «локоптын» — жертва «шевокину»; а на мой вопрос кто такое «шевокин» промолчал, будто не поняв вопроса.

С южной и северной стороны этой же юрты были поставлены попарно тонкие и высокие деревца (береза с лиственницей в каждой паре): комлями они упирались в землю и, не касаясь покрова юрты, ветвистыми вершинами скрещивались над юртой около торчащей юртовой жерди. Из дымового отверстия стрелой вздымалась ввысь ровная и тонкая молодая лиственница с ветками на самой вершинке. Ствол ее, очищенный полосами от коры, уходил внутрь юрты, будучи привязанным к жердочке, укрепляемой обычно над очагом, комлем своим опущен на землю позади очага.

Перед входом в юрту покоилась на двух подпорках из березы и лиственницы лиственничная жердь, а на ней висели остатки мяса с головой жертвенного оленя. На концах ее были прислонены вершинами молодые лиственницы; они составляли род садика или шалашика, в котором помещались грубые изображения человекоподобных истуканов: пара справа очень примитивно высечена была из сухостойного листвяка, а головы их были обуглены; пара слева сделана из свежей лиственницы и вооружена была деревянными мечами. У каждой пары истуканов было поставлено по паре невысоких жердочек с насаженными на их вершинки дощечками из свежей лиственницы, наподобие стрел или птиц (что вернее), скрещивающимися друг с другом в широких частях своих. Подход к ним, а равно и в юрту замыкало бревенчатое изображение змеи («кулин»), лежавшее на земле; ими обложено было все наружное основание юрты. Деревянные истуканы разной формы были расставлены также вокруг юрты, головные части их были вымазаны кровью жертвенного оленя. Все вместе представляло собою духов охранителей.

Деревянных человекоподобных истуканов имелось три рода [17]. Первые вырублены из сухостойной лиственницы, головы их слегка обуглены, установлены преимущественно у переднего фасада юрты. Вторые сделаны из сырой лиственницы и поставлены вокруг юрты. Истуканов третьей формы, изготовленных также из сырого материала лиственницы, меньше всего. Были и совершенно без показанных на рисунках отклинков.

Позади юрты, на березовых и лиственничных древках, болтались на лиственничном и березовом древках похожие на хоругви флаги из кусков цветных материй, принесенные также в жертву и называемые «локогор». Саженях в трех от них влево к северо-востоку находился трехногий таган («сонан») с огневищем под ним; он был связан из трех жердей (березовой, лиственничной и сосновой) на высоте полутора-двух аршин. Сажени две дальше, по прямой линии через юрту и таган, устроено было тоже необыкновенное сооружение (алтарь шамана). Оно походило на шалаш двускатной формы, помещавшийся между лиственницей (с востока) и березой (с запада). Деревья выбраны так, что вершины их сплетались естественным образом своими ветвями друг с другом. Шалаш состоит из ольхового остова и слабо прикрыт ветками кедра. Концы лиственной матицы, которым придана неуклюжая форма головы и хвоста рыбы, были врублены в стволы означенных деревьев с небольшой покатостью на запад.

Через всю внутренность шалаша, от дерева к дереву, была проложена гладкая кое-где протесанная рыбовидная фигура; хвостовой частью она была врублена в лиственницу с боку на высоте полутора аршин от земли; головой направлена была с небольшой покатостью на запад, заходила на северную сторону березы и еле касалась головы рыбовидного изображения, водруженного поперек шалаша на тонком коротком стержне, не выше 0,75 аршина; при прикосновении рукой рыбка делала движения в стороны. Русские, присутствовавшие на этом камлании, говорили (насколько верно, трудно сказать), что по этой рыбовидной фигуре шаман взбирается на «хоры» для священнодействий.

Эти хоры устроены на северной стороне по длине шалаша и представляют собой не что иное как козлы с подобием стропил, на которые положен помост — бердо на высоте около 2,5-2,75 аршина. Стропила сделаны вперемежку из лиственного и березового леса; причем две из отног козел стоят на корню и отклонены с юга на север, каждая из них опирается, кроме того, на голову подставленного нарочито идола. Этим строительным фокусом можно объяснить видимое отсутствие увязки в местах скрещивания с отногами, наклонно поставленными с севера на юг комлями в землю, а вершинами опирающимися на стоялые лиственницу и березу, замыкающие шалаш с востока и запада. Под навесом установлены идолы разнообразной формы высотою в аршин и ниже из расколотых вдоль поленьев грубо обтесанных наподобие человеческих фигур из свежего листвяжника и сухостойного, частью обугленного. У южного фронта шалаша также стояли человекоподобные идолы.

Юрта была почти пустая. На семейной половине, помещающейся справа от входа, на ворохе мехов, постланных поверх хвойных веток, которые закрывали собою земляной пол, лежала хозяйка юрты. Тут же к двум жердям юртовища было привязано на высоте роста тунгуса, по одному змеевидному жгуту, обшитому ровдугой и обвитому ниткой бисера. Несколько ниже висела связка, состоящая из железного диска со сквозным отверстием в середине и человекоподобных фигурок, высеченных из листового железа. Место за очагом, считающееся почетным, занимала оленья шкура с белым мехом, на ней был распластан нагрудник из кожи лося, выделанный и очищенный от волоса. По покрою своему нагрудник ничем не отличался от обыкновенных нагрудников, которые носят мужчины-тунгусы: верхняя часть его была уже, низ шире и срезан клином, края оторочены белым длинным волосом. Особым отличием его служили украшения в виде птиц из железа выкованных: три из них с вытянутыми шеями расположены были вдоль полотна нагрудника, носами вверх; две или три с вытянутыми шеями занимали нижнее место; имелись и другие подвески недостаточно мною понятой формы. Рядом лежал пояс из плоского лосиного ремня, вышитого бисером.

Хозяйка была больна. Ей потребовалась помощь шамана. Юрта его стояла близко, оттуда он приходил шаманить. По его же указанию были сделаны описанные выше сооружения и расставлены идолы, шестики с птицами и флажками, а в заключение принесен в жертву олень: мясо его варили и ели присутствовавшие на священнодействии, меньшую часть, как и шкуру, отдали духам, обещавшим по соглашению между ними и шаманом послать исцеление больной. Теперь шаман отсутствовал (сидел в гостях у соседа Шолекина), но оставил в юрте предметы своего облачения и другие принадлежности. По завершении камлания, согласно существующему обычаю, их отнесет к шаману муж больной, вместе с приношениями, предназначенными одни — духам-покровителям шамана, другие — шаману за его труд.

Мой чичероне пустился было в объяснение предметов, на которые я указывал. По его словам, шаман, держась, когда требуется, руками за «нэктар» (жгуты), облегчает себе символически подъем на небо, чтобы просить у «шевокинов» здоровья больному или что другое; железный кружок, по-тунгусски «дэляча», почитается как символическое изображение солнца, благодетельствующего человеку; железные человеческие фигурки будто бы «шайтаны», помогающие шаману в достижении его цели. Нашу беседу самым бесцеремонным образом прервала жена моего толмача. Она вошла с нами в юрту и внимательно прислушивалась к тому, что спрашивал я и что отвечал ее муж. Затем быстрым движением рук она торопливо отвязала жгуты и лики с солнцем, подобрала нагрудник с поясом и сложила в суму.

Устроившей подобную демонстративную выходку женщиной руководило, как мог я догадываться, религиозное чувство, не допускавшее прикосновения чужой руки к священным предметам и разглашения их назначения, после чего будет ослаблена их магическая сила. С другой стороны этот поступок должен был послужить предупреждением ее мужу, чересчур, по ее мнению, разболтавшемуся о вещах, требующих к себе особого почитания, и приезжему чужаку, который, кто знает, мог злоупотребить оказанным ему доверием. Основательность мотива суровой меры женщины, направленной главным образом против постороннего, вдобавок как она слышала «чиновника», явилась для нас обоих убедительной. Оживленность толмача, свойственная тунгусам, сразу куда-то исчезла, и он уже на мои вопросы, наводившие на предметы нашего разговора, отмалчивался и делал вид, что не понимает о чем идет речь. Я, скоро убедившись в тщетности добиться от него интересующих меня разъяснений, принужден был оставить его в покое.

Не в меру выказанная любознательность, конечно, была крупной ошибкой. С другой стороны, невозможно было упустить первого, столь яркого случая, в интересах исследовательского задания. По соображениям, подсказанным создавшимся положением вещей, решено было покинуть стойбище. Пробыв недолго в третьей юрте, распростились, одарив взрослых имевшимся скромным запасом табаку, с чего, собственно говоря, и надлежало было начинать наше знакомство.

Тунгусы кроме того были все под хмельком, сам я лично был для них совершенно незнакомым человеком с прикрасой «царского человека», о чем постарались распространить «тунгусятники» и тем самым застращать тунгусов, поэтому едва ли мы могли рассчитывать на словоохотливость со стороны тунгусов. Нам нужно было ехать дальше, нельзя было долго задерживать обоз. Я уехал в чаянии, что юрты на днях прибудут на Катангу, и тогда будет время порасспросить обо всем. У меня оставалась надежда при более благоприятных условиях встретиться с самим шаманом или с теперешним знакомым продолжить беседу по затронутым вопросам.

Лошади обоза, отаборившегося в 5-ти верстах, давно уже подкормились и можно было продолжить путь. Уже в потемках мы переехали реку Подкаменную Тунгуску и, поднявшись по крутому склону правого берега, очутились среди избушек тунгусятников. Для нас отвели одну из пустовавших избушек, в которой поместились сами и сложили привезенные харчевые запасы и т.п.

Действительно, недели через две встреченные нами тунгусы пришли на Катангу; четыре юрты расположились на левом берегу верстах в 3-4 верстах от «Конторы», две с Парченом во главе перешли на оленях реку и отаборились верстах в трех на северо-запад от «Конторы».

Женщины и дети ехали верхом на оленях, скарб везли вьючные олени, их сопровождали мужчины с винтовками за плечами и на лыжах, помогая себе в ходьбе посохами, снабженными на нижних концах кружками, чтобы посох держался на поверхности снега. Это произошло в вечеру. Аргиш их мы сфотографировали, а затем вернулись домой, чтобы оставить фотоаппарат, который за наступившей темнотой был лишним.

Я отправился к Парчену, следуя проложенной оленями тропой, но на месте расположения застал двух женщин с ребятами и меньшого брата Парчена. Остальные остались в «Конторе» у «друзей» и знакомых, с левобережных юрт тоже. Мы вернулись ни с чем. А между тем как раз одна из юрт принадлежала тунгусу, сын которого и был шаманом.

Вернувшись в «Контору» мы слышали временами отдельные голоса, выводивших протяжно на незнакомом языке заунывные напевы неведомых песен. То пели тунгусы, охмелевшие от выпитой водочной бурды, которой угощались у своих «дружков». Завтра будет похмелье и расплата всей добычей за легкомысленное увлечение хмельным, которым обыкновенно дружки стараются отуманить головы своих должников, чтобы легче обобрать дочиста. Совершалась торговая вакханалия — преступная по существу и гибельная для закабаленных.

В «Конторе» «друзья» принялись угощать водкой друзей-тунгусов, иных били, у Шолекина отняли само-лучшую охотничью собаку, якобы за неуплату долга и переход в руки «нового друга». Так продолжалось несколько дней. Картины были из возмутительных, самочувствие мое было из отвратительных. Обиженные кроме того приходили жаловаться на «кежемски люди» и ими творимые обиды — требовали «царский суд». А я беспомощно разводил руками и отделывался ничего незначащими фазами — «я де не царский человек и судить ваши дела не могу».

«Ты пиши, что кежемски люди злы, что чистят нам норки (бьют носы до крови), чтобы царский суд был, а они пусть тут будут, нам не ходить на Кежмы, ясак меньше был, со стариков не брали. Да спроси куда ясак каждый год идет, к царю ли идет?». «Не ходить на Кежмы» — мысль внушена, конечно, торговцами, которым невыгодно было, чтобы тунгусы выходили в жилые пункты.

Встретил и я «самана», его звали по-русски Кормилом, по отцу Парченом. Это молодой тунгус высокий, флегматичный, добродушный, с крупными чертами лица, он один из трех братьев, живы у него и родители, женат на молодой красивой тунгуске, имеет грудного ребенка и представляет собою весьма чадолюбивого отца. Так, когда приходил в гости в «Контору», то иногда носил на себе «эмко» — зыбку с ребенком (первенцем сыном), а рядом с ним шла красавица жена (в таком виде они сфотографированы мною), жена видимо тоже любит его. Я не раз замечал, что когда они были в моем зимовье, как она склоняла свою головку на могучее плечо Кормила и в такой позе сосредоточенно слушала наш разговор и выкуривала папиросу за папиросой приготовляемую мной ей и мужу ее. Он начал шаманить год с небольшим. Еще у реки Монокон, когда мы встретили впервые тунгусов, Кормил Парчен был в числе их. Первые две юрты находились вблизи Монокона, вторые с Парченом отстояли дальше. О тунгусах мы узнали на следующий день и прибыли к ним, к сожалению, позже. Опередившие нас «тунгусятники» еще застали Кормила шаманствующим над больной, а нам не довелось. Мы захватили лишь внешнюю сторону шаманства.

Кормил плохо понимал или делал вид, что плохо понимает русскую речь, и того хуже говорил на тунгусско-русском жаргоне. Наш разговор не клеился, а переводчика у нас не имелось. Так от него ничего и не узнал. Свои облачения он отказался показать, сославшись на то, что они находятся во вьюках, и если без дела их потревожить, то «пособка» — шайтаны-помощники — сердиться будут. У него не было шаманской парки «самашек» и бубна, а были нагрудка и пояс.

Солнце припекало, снега быстро таяли. А пока распутица не вошла в свои права, тунгусы снялись и укочевали на свои летние стойбища. В Конторе шла спешка по постройке дощатых грузовых лодок, на них тунгусятники ежегодно сплавляют вниз по Подкаменной Тунгуске свои товары, на которые они выменивают пушнину у тунгусов, выходящих на берег из таежных мест промысла. Строилась лодка и для нашего путешествия по той же реке с целью использовать присутствие тунгусов для сбора этнографических коллекций. Тем временем, когда снега достаточно пообтаяли, мы предприняли поездку на реку Монокон, где шаманил Кормил. Для этого было послано три человека во главе с К.А. Масленниковым, так как мне пришлось остаться на месте, чтобы не пропустить появление ожидавшихся тунгусятниками запоздавших их дружков тунгусов.

Место шаманства

Местность, на которой расположены были юрты — сосновый бор; попадается лиственница, ель, береза; последней мало. В общем есть все породы леса, с преобладанием сосняка. Саженях в 15-20 от юрт озеро заболоченное («взялось болотом»), отчего сосновый бор стоит как бы на пригорке, на веселом месте. Входы в юрты с запада.

Юрта шамана находится в середине стойбища — она отлична от прочих по своему виду и окружающей обстановке. Вершина ее венчается высокой стройной и тонкой (в 1,5-2 вершка в диаметре) лиственницей, очищенной от сучьев, только верхушка ее не очищена и имеет (при воображении) вид многоветвистых оленьих рогов.

Возле юрты шамана у входа и вокруг наставлено много деревянных изображений (людей?) с лицами, обращенными по направлению к юрте. Изображения трех родов. Первые с обугленными головами из сухостойного листвяжного леса стояли преимущественно у переднего фасада юрты шамана; вторые из листвяжного сырца (новые) кругом; третьи тоже (их меньше всего). Есть и совершенно без показанного на чертеже подобия рук, только со слабым намеком на подобие лица, при несоразмерно длинным по сравнению с головой туловищем (длина 1,5-2 аршина; толщина 1,5-2 вершка). Вообще преобладает первый тип.

В юрте шамана после всего, что там происходило, остались воткнутыми по краям внутренности юрты острием вниз остроги, пальмы, лопатки, разные палочки, в которых трудно узнать что-либо, налим и лестница, сделанная из сухостойного леса. Лестница брошена была на огонь и обуглилась.

Позади юрты остались на лиственничном и березовом древках (0,5 вершка толщины и 2,5 аршина длины) небольшие похожие на хоругви куски материи, оставленные в жертву. Вправо от юрты на высокой жерди висит оленья шкура, ободранная даже с головы и с ног до самых копыт. Саженях в трех от юрты влево к северо-востоку находится таган «сонан» с пепелищем под ним; он тоже составлен из палок березы, лиственницы и сосны, шириной в основании 2 аршина, вышиной 1,5; сажени две дальше тагана по прямой линии (через юрту и таган) стоит шалаш с помостом (алтарь шамана?). Это шалаш, помещающийся между лиственницей (с востока) и березой (с запада). Деревья выбраны так, что верхушки их сплетены между собою. Сплетения искусственного заметить не удалось.

Шалаш состоит из ольхового остова и слабо прикрыт несколькими ветками кедра. Ширина его аршина 1,5 у основания; вышина аршина 2 с лишним; длина около 1 сажени. Внутри снег несколько утоптан. Через всю внутренность шалаша, от дерева к дереву, с небольшой покатостью на запад, на высоте 1-1,5 аршина от земли проложена небольшая, гладкая, кое-где отесанная лесинка, одним концом упирающаяся примыкающая сбоку к лиственнице (была врублена), другим, западным, еле касающаяся головы изображения осетра (тайменя). Слежка, на которой прикреплен осетр, очень тонка, почему при прикосновении к ней осетр делает движения в стороны. Русские говорят, что по голове осетра шаман забирается на лесинку, находящуюся внутри шалаша и делает там что следует.

С южной стороны шалаша стоят вдоль в два ряда такие же изображения как у юрты, передний ряд с отростками (мечами или ножами) похожими на подобия рук, второй — гладкие, без таковых. С северной стороны стоит тоже много изображений обугленных и с отростками, за которые, как говорят, все присутствующие при шаманстве тунгусы держатся руками и поют, вторя шаману. Среди этих изображений более других похожее на человека изображение из свежей молодой лиственницы с головой и ногами; голова обтесана на четыре грани, шея — на пять граней; нижний конец раздвоен сквозной просечкой, что придает вид ног; между ног втиснута долбленая лодочка из сухостойного дерева; ниже шеи поперек туловища врезана косо тонкая палочка, к шее был подвязан жильной ниткой ремень с шерстью из-под шеи оленя. Прямо против фронта (иконостаса) изображений в расстоянии одного аршина на север в снегу найдено изображение не то утки, не то чего-нибудь другого. Южный фронт изображений от земли и почти до самых голов был прикрыт сосновым бердом в 1 аршин ширины и 2,5 аршина длины. Бердо скреплено так: каждая отдельная сосновая палочка у конца расколота и надета щелью на общую скрепляющую. Скреплены только одни восточные концы.

С северной же стороны над фронтом изображений устроено нечто вроде стропил, поддерживаемых двумя изображениями. На стропила положены вдоль лесинки, на которые накладывается вдоль бердо, которое было зачем-то снято и прислонено к изображениям с юга. На бердо, как говорят, восходит шаман и священнодействует, в то время как все присутствующие поют, держась за отростки изображений руками. Вся система стропил (и шалаша?) носит название «хор» (чепуха). Стропила устроены также вперемежку из листвяжного и березового леса; вышина их в скрещении аршина полтора, общая высота около 2,5-2,75 аршина. Изображения, окружающие как юрту шамана, так и «хоры», равно как и все части священных сооружений забрызганы свежей оленьей кровью. В юрте шамана осталось от трапезы несколько костей. Шаманство происходило 30 марта 1907 года.

У входа в юрту, справа и слева, стоят по 2 древка вышиной около 2,5 аршин; на вершинки их прикреплены крест-накрест горизонтально по 2 изображения (стрел?). Материал лиственница. У шалаша у каждого угла по одному древку с такими же перекрещивающимися изображениями стрел.