Столкновения переселенцев и старожилов в Сибири накануне и в ходе столыпинского переселения: функции социального конфликта

Статья подытоживает изучение автором ряда конфликтов между крестьянами-старожилами Томской губернии и переселенцами конца XIX — начала XX вв. Именно в этом регионе осела основная часть переселенцев, изменивших облик Сибири в начале XX столетия. В документах, начиная с 1880-х гг., сохранились сведения об острых столкновениях между русскими крестьянами-старожилами и крестьянами, перебравшимися из Европейской России. Новизна исследования состоит в том, что автор рассматривает эти столкновения в свете подходов, принятых в социологических исследованиях. Рассматривая конфликт как функцию (а не дисфункцию) общества, автор обнаруживает существенные различия между столкновениями конца XIX в. и конфликтами начала XX в. Первые обнаружили противоположные интересы, ни одним из которых невозможно было пожертвовать без ущерба для развития страны. Это побудило власть создать систему регулирования переселения, в рамках которой противоречия могли сглаживаться. Вторые были вызваны уже противоречиями созданной властями системы и не привели к каким-либо качественным ее изменениям.

Одна из классических теорий конфликта в социологии принадлежит Льюису Козеру. В отличие от многих своих коллег он сосредоточил основное внимание не на том, как можно избежать разрушительных конфликтов, а на том, какой в них смысл.

«Нас интересуют, — писал Козер, — скорее функции, а не дисфункции социального конфликта, то есть те его последствия, которые служат усилению, а не ослаблению адаптации и приспособляемости конкретных социальных отношений или групп» [1].

Речь идет о том, что конфликт может играть положительную роль, устраняя устаревшее и открывая дорогу современному, более отвечающему наличным объективным условиям. В эпоху молодежных волнений и выступлений, которые, как казалось многим, надо просто подавлять и устранять, Козер предлагал подумать о том, что надо изменить в устоявшихся общественных отношениях; какие устои сохранить, а какие изменить. Говоря о предшественниках, воспринимавших конфликт так же, как он сам, Козер объединял их идеи таким образом:

«Когда они видели, что некоторые виды общественных конфликтов имеют отрицательные черты, разрушительные для структуры общества, они подчеркивали не столько необходимость «приспособления» к существующим правилам игры, сколько необходимость коренных реформ» [2].

При этом Козер отделял объективные предпосылки (наличие враждебных отношений, или антагонизма, из которого конфликт может получиться, а может и не получиться при достаточно сильных сдержках) от действительно случившегося конфликта, уделяя первостепенное внимание не абстрактным условиям, влияющим на всех одинаково, а конкретным обстоятельствам, приведшим к столкновению.

Не абсолютизируя конфликт как средство проявления потребности в переменах, Козер разделял конфликты на реалистические и нереалистические. Даваемые им определения тех и других довольно расплывчаты и вряд ли применимы, но они ценны тем, что усложняют картину. Козера нельзя упрекнуть в том, что он покорно следует за событиями по принципу «все сущее разумно». Предлагаемая им постановка вопроса требует тщательного разбора обстоятельств конфликта для того, чтобы особо рассматривать случаи, когда конфликт становится следствием объективно сложившихся новых условий жизни, которым про­тиворечат старые порядки, старые неписаные законы.

Совсем другой вопрос поставила во главу угла Бет Рой, которую вывели на социологические размышления не академические штудии, а многолетняя практическая работа по разрешению конфликтов. В своей неоднократно переизданной книге [3] она излагает рассказы свидетелей давно случившегося столкновения в одной из деревушек, затронутых индо-пакистанским конфликтом. Наиболее емкая формулировка интересующей ее проблемы — «как люди решают создать группы и действовать, чтобы изменить окружающий их мир» «Я не верю, что бунт в Панипуре был неизбежен» — пишет Бет Рой; в этих словах — и ее отношение к жизни, и цель исследования: понять, чтобы предотвратить [4].

Но когда Бет Рой делает выводы из собранных сведений, она тоже выходит на вопрос об объективных силах, определяющих развитие конфликта: «Столкновение стало проявлением изменившейся действительности, и в свою очередь изменило эту действительность» [там же] Теоретик Козер и практик Рой, в конце концов, сходятся в представлении о смысле общественного конфликта. Видимо, не случайно два десятилетия спустя Бет Рой стала одним из авторов статьи, призывающей к диалогу между медиаторами-практиками и исследователями общественного движения [там же].

Одно из условий, создающих основу конфликта — массовое переселение. Историкам хорошо известно столыпинское переселение — перемещение миллионов крестьян из Европейской России в Сибирь в годы премьерства П.А. Столыпина [5–8]. Включая краткие столыпинские годы в контекст всей истории движения раскрепощенных российских крестьян на восток, Д. Тредголд назвал этот процесс Великим Сибирским переселением [9].

Столкновения между переселенцами и старожилами по ходу Великого Сибирского переселения — явление распространенное. В последние годы автору этих строк в компании разных соавторов довелось посвятить ряд статей разбору наилучшим образом документированных случаев таких столкновений [10–14; 2]. Подробный разбор каждого отдельно взятого случая позволил увидеть ряд тонких явлений, которые характеризуют проблемы сибирского переселения и объясняют логику действия его участников — российских крестьян. Стало ясно, что конфликты переселенцев и старожилов вырастали из их обоюдовыгодного сотрудничества в первые годы после переселения; и среди переселенцев, и среди старожилов были группы, готовые к мирному сотрудничеству, и лишь часть крестьян проявляла непримиримость; крестьяне с обеих сторон отлично умели бороться за свои интересы, используя и лазейки в законе, и риторику в духе государственной идеологии.

Но до сих пор все эти случаи рассматривались скорее с точки зрения ответа на вопрос: как случился конфликт. Остается открытым вопрос, почему он случился. Важно понять, говоря словами Бет Рой, были ли эти столкновения проявлением изменившейся действительности и изменили ли они эту действительность. Попробуем ответить на эти вопросы, опираясь на материалы всех шести случаев, подробно описанных в предыдущих статьях.

Некоторые трения между старожилами и переселенцами можно обнаружить уже в 1870-е гг., но острые конфликты разразились в начале 1880-х. Старожилы стали требовать выдворения переселенцев, ухода их в другие места; переселенцы — прекращения погромов, предоставления им возможности использовать надел в тех селениях, где они остановились. Формально говоря, старожилы были безусловно правы: претендовать на надел по закону имели право лишь жители, причисленные к данному сельскому обществу.

Механизм причисления был хорошо известен: требовалось получить от сельского схода приемный приговор. Многие переселенцы, приехавшие в 1870-е гг., успели такой приговор получить — кто бесплатно, а кто и за деньги. В деревне Харловой (Колыванская волость Бийского округа) в начале 1890-х гг. невыдача приемных приговоров (в обмен на уже уплаченные деньги) даже оказалась в центре переселенческого конфликта (1). Как выяснилось после долгого разбирательства, основой столкновения стала довольно изощренная махинация переселенческого разведчика (ходока), который заплатил за два приемных приговора, а вернулся с полусотней односельчан.

Таким образом, речь не идет о том, что конфликты произошли из законодательного вакуума. Законодатель подобные случаи предусмотрел, и технология причисления входила в число азов крестьянской жизни. Переселенцев, не имеющих приемных пригово­ров, следовало по требованию общества силой выдворить с занятых ими земель.

Однако руководители Томской губернии ни в 1880-е, ни в 1890-е гг. не использовали такой меры.

«Ввиду… совершенной невозможности выселения из села Ново-Тырышкинского всех непричисленных переселенцев в назначенный для того срок 1-го Июня, без крайнего для них разорения и возбуждения серьезных беспорядков, неизбежных в безвыходном их положении, — я… отсрочил переселенцам окончательное выселение» (2), — так в 1884 г. докладывал губернатору председатель губернского правления Н.Н. Петухов.

Проблема, таким образом, сформулирована четко: если действовать строго по закону, переселенцам придется второй раз начинать жизнь с нуля, что будет для них чрезмерным потрясением. Требуя от переселенцев выехать, власть в то же время не разрешала старожилам их притеснять и устанавливала все новые сроки выезда по мере того, как старые переселенцами нарушались.

Внимание на проблему обратили и столичные чиновники. В 1881 г. были приняты временные правила о переселении, признавшие, что придется разрешать переселение «лиц, хотя и не имеющих по действующему закону на то права, но экономическое положение коих к тому вынуждает» (3). Началась подготовка постоянной системы. Для уяснения проблем и возможных путей их решения в 1884 г. от МВД были командированы чиновники особых поручений специально «для ближайшего содействия переселенцам» в Сибири (в частности, такой чиновник оказался и в Томске) (4). В 1889 г. неспешный законодательный процесс наконец завершился специальным законом, который, с одной стороны, предоставил переселенцам льготы, но с другой — обусловил переселение необходимостью предварительно получать разрешение властей (5). После этого оставалось только «ликвидировать» последствия былого законодательного вакуума — переселенцев не причисленных, но живущих на самом деле. Закон от 27 апреля 1896 г. разрешил переселенцев Алтайского округа, уже ведущих крестьянское хозяйство, причислять даже вопреки желанию старожилов (закон не имел силы для тех, кто переселится позже) (6).

Власти, таким образом, уловили суть проблемы. Они поняли, что столкновения неизбежно будут происходить, покуда переселенцы подселяются в старожильческие селения. Дело в том, что старожилы и переселенцы имели разные представления о том, сколько должно быть земли у крестьянина. У себя на родине переселенцы привыкли жить в условиях нехватки земли. 15-десятинную норму воспринимали как раздолье, для них это была ступенька вверх на пути к благосостоянию — то самое, зачем и ехали тысячи верст. Для старожилов, напротив, это была ступенька вниз: отказ от неограниченного простора.

Речь не шла о том, что переселенцы захватят земли, которые старожилы уже пашут. Переселенцы претендовали на то, чтобы занять земли не используемые, но это уничтожало тот самый «запас», который и обеспечивал старожилам возможность сохранять свои владения от переделов после того, как подрастет новое поколение жителей деревни. Переделы земель в общине были привычным делом для крестьян Европейской России, но Сибирь только-только вступала на этот путь [15]. Обострение земельного вопроса у крестьян замедлял механизм «ползучей колонизации», о котором пишет Е.В. Леонтьев [16]. После того, как подрастали дети, сибирские крестьяне создавали заимки в тех местах, где еще никто не пахал — но на таком расстоянии, чтобы за день можно было доехать от деревни до заимки. Со временем эти заимки превращались в постоянные поселения, вырастали новые деревни. Конечно, для создания такой заимки требовалась база — крепкое хозяйство в старожильческой деревне. И все-таки создание заимки было трудоемким даже для старожильческого хозяйства. Получилось, что волна переселенцев поставила западносибирских крестьян перед необходимостью менять весь уклад хозяйства.

Конфликты старожилов и переселенцев выливались зачастую в «узкие» требования, например, где-то старожилы просили 50, где-то — 100 р. с души мужского пола за приемный приговор, а переселенцы отказывались платить. Но это не был частный вопрос о мере жадности, это была коренная проблема. С одной стороны баррикады оказались старожилы, вынужденные или менять завещанный отцами уклад жизни, или уходить в неосвоенные места, с другой — переселенцы, уже один раз начавшие жизнь с начала и потому еще более уязвимые для новых потрясений. С обеих сторон положение выглядело отчаянным.

В этих условиях закон 13 июля 1889 г. предложил коренное решение. Переселенцам было предписано селиться только с разрешения властей, причем на специально отмежеванных участках. Предлагалось сначала прислать ходоков, зачислить землю, а затем уже возвращаться с семьей. Становлению хозяйства должны были помочь домообзаводственные ссуды от правительства, размер и основания выдачи которых активно обсуждались все 1890-е гг. (7) По мере роста переселенческого движения щедрость чиновников стремительно уменьшалась, но все-таки речь шла как минимум о десятках рублей, что должно было стать неплохим подспорьем для устройства хозяйства без помощи старожилов.

Таким образом, переселенческий поток был отведен в сторону от старожильческого «волнореза». Те же, кто успел поселиться на новом месте еще при старой системе, в 1896 г. получили своего рода индульгенцию: их оставили жить там, где они поселились. Власть встала выше былых нарушений закона переселенцами, поступилась интересами старожилов в этих отдельных случаях. Зато массовое переселение можно было начинать с чистого листа.

Однако новая система накладывала определенные ограничения. Теперь требовалось безоговорочное соблюдение заданных правил, но сведений часто было недостаточно, отмежеванных участков не хватало, да и чиновники не всегда действовали без ошибок. Поэтому конфликты не удалось предотвратить совсем. Можно предположить, что острых столкновений стало меньше, но они не прекратились. Два из шести наших случаев относятся именно к столыпинским годам, среди них и самый ожесточенный сартаковский конфликт, окончившийся (уже в годы мировой войны) двойным убийством.

Власть по-прежнему пыталась и в Ново-Шульбинском, и в Сартаково подтолкнуть стороны к примирению, избегая прямолинейных силовых решений. И там, и здесь переселенцы были не менее изобретательны и не менее настойчивы, чем их предшественники два-три десятилетия назад. Но и в Ново-Шульбинском, и в Сартаково переселенцы проиграли.

Исход этих конфликтов не лишен субъективного оттенка: в определенный момент сартаковское общество ходатайствовало «о сохранении в границах надела земельного излишка, но с обязательством допринять на него по приемным приговорам» (8), — другими словами, старожилы не спорили с появлением новоселов как таковых, но отказывались терпеть именно этих, о которых уже успели достаточно узнать. Это, конечно, проявление личного фактора. Но и, говоря объективно, действия переселенцев противоречили действую­щим законам (как и прежде), а потенциал изменения действующей системы был исчерпан (и это — новое).

Подытожим изложенное выше. Конфликты 1880-х — первой половины 1890-х гг. — это конфликты, которые можно назвать производительными («реалистичными», выражаясь в понятиях Л. Козера) [17]. Они были связаны с тем, что сама жизнь изменилась: переселенческое движение вступило в противоречие с традициями старожильческого населения, на стороне которых стоял закон. Осознав это новое явление и стараясь не жертвовать ни старожилами, ни переселенцами, власть в свою очередь создала нечто прежде небывалое — систему, призванную устранить объективную основу для конфликтов старожилов и переселенцев.

Это не предотвратило новых столкновений вовсе, но ограничило пространство для них. И главное — конфликты столыпинского периода уже не в состоянии были ничего изменить. Потенциал перемен, который несли в себе горячие схватки 1880-х гг., сполна воплотился в системе государственной поддержки и одновременно государственного контроля переселений. На основе этой системы и разворачивалось столыпинское переселение, сыгравшее столь важную роль в развитии Сибири. Старожилы и переселенцы 1880-х — первой половины 1890-х гг. боролись, казалось, за то же самое, что и их более поздние «преемники». Но именно на этой — незнаменитой — стадии Великого Сибирского переселения крестьянские конфликты сыграли производительную роль, в то время как конфликты столыпинской поры явились напрасными вспышками насилия.

Примечания
(сноски в круглых скобках)

1. Государственный архив Томской области (ГАТО). Ф. Ф-3. Оп. 45. Д. 42.
2. ГАТО. Ф. Ф-3. Оп. 44. Д. 9. Л. 76.
3. Справка Земского отдела МВД об истории переселения до 1892 г. // Сибирские переселения: сб. док. Новосибирск, 2006. Вып. 2. Комитет Сибирской железной дороги как организатор переселений. С. 38–48. URL: http://sibistorik.ru/project/peres2/1-1.html.
4. ГАТО. Ф. Ф-3. Оп. 44. Д. 9. Л. 110-11 об.
5. О добровольном переселении сельских обывателей и мещан на казенные земли и о порядке перечисления лиц означенных сословий, переселившихся в прежнее время № 6198 // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 3, т. 9. СПб., 1891. С. 535–538.
6. Об устройстве переселенцев Алтайского округа, ведомства Кабинета Его Величества. № 12837 // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 3, т. 16, ч. 1. СПб., 1899. С. 323–324.
7. Сибирские переселения: сб. док. Новосибирск, 2006. Вып. 2. Комитет Сибирской железной дороги как организатор переселений. Разд. 3. С. 88–177.
8. ГАТО. Ф. Ф-3. Оп. 12. Д. 1382. Л. 17 об.

Список использованной литературы

1. Козер Л. Функции социального конфликта / Л. Козер. — Москва : Идея-Пресс, 2000. — 208 с.
2. Kirillov A.K., Karavayeva A.G. For the Sake of Faith or for the Sake of Land? Religion as a Factor of Conflicts Between Migrants and Old Dwellers in the Course of the Great Siberian Migration (Evidence from the Ognevo Village, Biysk District) / A.K. Kirillov, A.G. Karavayeva // Журнал Сибирского федерального университета. Серия: Гуманитарные науки. — 2018. — Т. 11, № 9. — С. 1399–1411.
3. Roy B. Some Trouble With Cows. Making Sense of Social Conflict / B. Roy. — Oakland : Univ. of California Press. 1994. — 256 p.
4. Roy B. A Conversation Between Conflict Resolution and Social Movement Scholars / B. Roy, J. Burdick, L. Kriesberg // Conflict Resolution Quarterly. — 2010. — Vol. 27, no. 4. — P. 347–368.
5. Разгон В.Н. Столыпинские мигранты в Алтайском округе: переселение, землеобеспечение, хозяйственная и социокультурная адаптация / В.Н. Разгон, А.А. Храмков, К.А. Пожарская. — Барнаул: Азбука, 2013. — 348 с.
6. Скляров Л.Ф. Переселение и землеустройство в Сибири в годы столыпинской аграрной реформы / Л.Ф. Скляров. — Ленинград: Изд-во Ленингр. ун-та, 1962. — 588 с.
7. Степынин В.А. Колонизация Енисейской губернии в эпоху капитализма. — Красноярск: [б. и.], 1962. — 565 с.
8. Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и Столыпинская аграрная реформа / В.Г. Тюкавкин. — Москва: Памятники ист. мысли, 2001. — 302 с.
9. Treadgold D. The Great Siberian Migration. Government and Peasant in Resettlement from Emancipation to the First World War / D. Treadgold. — Michigan : Princeton Univ. Press, 2016. — 298 p.
10. Кириллов А.К. Переселенческо-старожильческие конфликты на заре Великого сибирского переселения (1870-е — 1880-е гг.): штрихи к портрету российского общества / А.К. Кириллов, А.Г. Караваева, Н.Н. Самульцева // Вестник Омского университета. Серия: Исторические науки. — 2017. — № 4. — С. 44–53.
11. Кириллов А.К. Сельскохозяйственные ресурсы общего пользования в западносибирской деревне: механизм возникновения старожильческо-переселенческих конфликтов в 1870–1890-е годы. Антоньевский случай / А.К. Кириллов, М.А. Гордеева, А.Г. Караваева // Историко-экономические исследования. — 2017. — Т. 18, № 1. — С. 193–218; № 2. — С. 359–383.
12. Кириллов А.К. Игра по юридическим правилам: использование крестьянами начала XX в. юридических тонкостей в борьбе за свои интересы (Ново-Шульбинское противостояние старожилов с переселенцами) / А.К. Кириллов, А.Г. Караваева // Вестник Кемеровского государственного университета. — 2017. — № 1. — С. 43–49.
13. Кириллов А.К. Скрытые технологии Великого сибирского переселения: взлом старожильческого общества переселенцами (Харловский конфликт 1893 года) / А.К. Кириллов, А.Г. Караваева. — DOI: 10.17150/2308-2588.2018.19(4).479-513 // Историко-экономические исследования. — 2018. — Т. 19, № 4. — С. 479–513.
14. Шиловский М.В. Не на жизнь, а на смерть: сартаковский спор о праве на причисление как образец внутрикрестьянского конфликта столыпинской поры / М.В. Шиловский, А.К. Кириллов, А.Г. Караваева // Вестник Томского государственного университета. Филология. — 2016. — № 406. — С. 169–181.
15. Кауфман А.А. Крестьянская община в Сибири. По местным исследованиям 1886–1892 гг. / А.А. Кауфман. — Санкт-Петербург: Кн. маг. А.Ф. Цинзерлинга, 1897. — 278 с.
16. Леонтьев Е.В. О регистрации переселений сибирских крестьян в дореформенный период (по материалам Абаканской и Новоселовской волостей Минусинского округа) / Е.В. Леонтьев // Сословные и социокультурные трансформации населения Азиатской России (XVII–начало XX века): сб. тр. конф. / под ред. М.В. Шиловского. — Новосибирск, 2014. — C. 59–66.
17. Coser L. The Functions of Social Conflict / L. Coser. — New York: Routledge, 2011. — 188 p.