Печатный вариант: «Не любопытства ради, а познания для …». К 75-летию Юрия Борисовича Симченко. М., «Старый Сад», 2011. С. 314-339.

Справка «СЗ»: Симченко Юрий Борисович (1935-1995 гг.) — доктор исторических наук, член Российской Академии естественных наук, член-корреспондент германского Института исследований иностранных систем мышления и форм организации, главный научный сотрудник, заведующий координационно-методическим центром прикладной и аудиовизуальной этнографии Института этнологии и антропологии РАН, член союза писателей, почетный полярник.

Введение

Дикий северный олень. Источник: bobrovnet.com

Ю.Б Симченко неоднократно обращался к изучению культуры охотников на дикого северного оленя (Rangifer tarandus). Пожалуй, эта тематика составляла один из его наиболее глубоких научных интересов. В предшествующей работам Ю.Б. Симченко этнографической литературе об охоте на дикого северного оленя различными народами Севера Евразии существует немало упоминаний, впрочем, часто отрывочных и разрозненных. Тем не менее, прежде ни один автор не проводил углубленного комплексного исследования всей совокупности присущих этой культуре черт. Речь идет о наиболее значимой монографии исследователя, где проводится детальная реконструкция циркумполярной дооленеводческой культуры населения тундровой зоны Евразии. Автор сразу подчеркнул, что данная реконструкция «сводится к восстановлению основных элементов культуры охотников на дикого северного оленя» (Симченко, 1976, с. 4). Именно северный олень, будучи наиболее важным компонентом системы жизнеобеспечения, выступает в качестве культурной детерминанты, вокруг которой сконцентрированы все направления исследования.

Адаптивную стратегию охотников на оленя следует рассматривать как специализированную, имеющую лишь небольшую долю генерализации, при которой это животное являлось доминирующим ресурсом по отношению ко всем остальным. Как убедительно показал Ю.Б. Симченко, в условиях сравнительно небогатой тундровой фауны охота на других животных и птиц, а также рыболовство и сбор дикорастущих растений имели исключительно вспомогательное значение (Симченко, 1976, с. 102-104).

В силу своих научных интересов, а также для того, чтобы получить возможность провести реконструкцию, исследователь изучал системы традиционного жизнеобеспечения тех групп аборигенного населения Севера Евразии, которые в той или иной степени являются потомками древних охотников дооленеводческого периода. Исследования показали, что и у них охота на дикого северного оленя превалировала над другими занятиями (Симченко, 1992, с. 9-19).

Помимо адаптивно-промысловой составляющей в работе рассматриваются и другие стороны циркумполярной культуры – этногенез, социальное устройство и мировоззрение охотников на оленей, но для моего исследования в первую очередь представляет особую важность именно сфера жизнеобеспечения – особенно все стороны и нюансы промысла мигрирующего дикого оленя. Древняя культура охотников на северного оленя, в первую очередь благодаря работам Ю.Б. Симченко, исследована достаточно полно.

Охота на этих животных различными народами Севера, начиная с эпохи российской колонизации и заканчивая серединой и даже третьей четвертью ХХ в., тоже не совсем была обойдена вниманием исследователей. Особенно следует отметить монографию В.И. Дьяченко, где в отдельной главе подробно проанализирована охота на дикого северного оленя аборигенным населением, осваивавшим тундровые и лесотундровые территории между реками Хатанга и Лена (Дьяченко, 2005, с. 120-178.). Однако при этом современная культура охотников на дикого северного оленя в Старом Свете, насколько мне известно, углубленно не исследовалась, и в отличие от проблем оленеводства данная тематика освещена в литературе весьма слабо. В качестве исключения можно назвать еще одну работу В.И. Дьяченко, посвященную современной культуре попигайских долган (Дьяченко, 2005а, 92-108.). (Я не исключаю, что на эту тему могут существовать специальные работы, которые мне неизвестны).

В работах исследователей нашла отражение проблема дикого оленя как фактора негативного воздействия на оленеводческое хозяйство (Гулевский, 1993, с. 96, 190; Йернслеттен, Клоков, 2002-2003, с. 58-66; Клоков, 2004, с. 55-58., 62-63., 77-93.; Плужников, 2006, с. 38-44.). Иногда дается краткая история промысла диких оленей с 1960-х гг. по настоящий момент (Клоков, 1997, с. 36-42; Клоков, 2004, с. 77-93). Представляет интерес статья Н.В. Плужникова, где в заключительной части ставится вопрос  перехода от оленеводства к охоте на дикого оленя в советский и постсоветский периоды (Плужников 2006, с. 56-59.).  Однако в этих трудах охота на дикого оленя не является основным объектом исследования, а рассматривается попутно в комплексе с другими проблемами, в особенности с проблемами домашнего оленеводства. Помимо этого в подавляющем большинстве работ рассматривается то, как обстоят дела с этим промыслом на территории Таймыра у нганасан и долган, то есть в центральном и северном секторе мест обитания мигрирующего тундрового северного оленя. Тогда как подробных сведений о том, что представляла прежде и представляет собой сейчас охота на этого зверя в местах зимовок стад, в южном лесном секторе его обитания на севере Эвенкии, мне не удалось обнаружить вовсе. В различных работах попадались лишь общие упоминания, что северные эвенки практиковали охоту на ходового северного оленя, когда он приходил сюда зимовать, но не более.

В данной статье я попытаюсь хотя бы отчасти заполнить эту лакуну, рассмотрев роль «диковки»[1] в современном жизнеобеспечении эвенков Чиринды, базируясь, главным образом, на своих полевых материалах, собранных в период с сентября по ноябрь 2009 г.

Поселок Чиринда находится за пределами полярного круга в северной части Эвенкийского района Красноярского края (на севере бывшего Илимпийского района Эвенкийского АО) в бассейне реки Котуй. Он расположен на южном берегу одноименного озера, от которого он и получил свое название. Население поселка насчитывает около 240 человек, приблизительно, две трети которых составляют эвенки. Помимо эвенков здесь живут ессейские якуты, русские и единичные представители других народов России. В географическом отношении территории, осваиваемые жителями Чиринды, расположены на стыке двух областей – Котуйской  возвышенности и юго-восточной части плато Путорана (Абаимов, Бондырев, Зырянова, Шитова, 1997, с. 10.). В целом для данной местности характерен горно-таежный ландшафт. Участки лиственничного леса чередуются с не очень большими участками тундры. Хребты, вытянутые в меридиональном направлении, именуемые здесь гольцами, и отдельно стоящие достаточно пологие горы (в среднем 700-1000 м. высотой) сменяются низменными распадками. Горы, как правило, покрыты лиственничным лесом, и только вершины представляют собой открытые каменистые участки (также гольцы).

Люди живут здесь, главным образом, за счет промыслового хозяйства – охоты на мигрирующего дикого северного оленя (Rangifer tarandus sibiricus), рыболовства и сбора ягод (брусника, голубика, морошка). Значение промысла пушных зверей в настоящий момент существенно снизилось, оленеводство практически утрачено.[2]

Основой жизнеобеспечения следует признать именно диковку, так как этот вид хозяйственной деятельности имеет большое пищевое значение и одновременно является главным источником денежных доходов людей, а остальные перечисленные здесь виды деятельности допустимо рассматривать как вспомогательные. Даже невзирая, может быть, на некоторую неуместность такого сравнения, отмечу, что стратегия жизнеобеспечения современных «диковщиков» столь же в большей степени специализирована, нежели генерализована, как это было и в жизнеобеспечении древних охотников на оленя, реконструированном Ю.Б. Симченко.

В данной статье я попытаюсь на примере одной группы охарактеризовать наиболее важные черты современной культуры охотников на дикого северного оленя.

География диковки в Красноярском крае (конец ХХ – начало ХХI вв.)

По-видимому, в районе Чиринды охота на дикого оленя практиковалась всегда. В связи с этим необходимо сказать несколько слов о формировании сообщества, населяющего поселок. Информация по этому вопросу выглядит несколько противоречивой. Так, в материалах, собранных в конце 80-х гг. ХХ в. утверждается, что поселок Чиринда был основан не более двадцати лет назад, а до этого чириндинские эвенки жили в поселке Ессей совместно с якутами (Лукьянченко 1995, с. 67). Получается, люди стационарно поселились здесь, приблизительно в конце 60-х гг. ХХ в.? Однако согласно материалам исследований именно этого периода, поселок Чиринда был организован в середине ХХ в. путем слияния Чириндинского и Муруктинского колхозов. В результате люди из района озера Мурукта были переселены в Чиринду (Савоскул, 1970, с. 184). Исходя из этого, можно сказать, что поселок существовал и ранее. Мои информанты, ссылаясь на рассказы представителей старшего поколения, также говорили о переселении сюда людей из Мурукты, чему, якобы, предшествовал сход, на котором старики приняли решение обосноваться на берегу озера Чиринда (ПМА 2009). Как бы там ни было, автохтонное население в различные хронологические периоды тяготело к району этого озера. В XVIII-XIX вв. в этой местности, а также на озерах Мурукта и Дюпкун, проходили особенно интенсивные контакты эвенков с ессейскими якутами (Савоскул 1970 с. 182). Упоминания о Чириндинской территориальной группировке эвенков конца XIX – начала XX вв. содержатся в работе В.А. Туголукова (Туголуков, 1985, с. 127, 129, 132). Уже, по-видимому, в конце XIX здесь существовало постоянное селение, «где жил князь Илимпийской тундры», которое не потеряло своего значения и в конце 20-х гг. ХХ в. (Макаров, 2005, с. 50.).  Вне всякого сомнения, при такой высокой для северо-таежных и лесотундровых территорий Средней Сибири плотности населения, диковка должна была здесь вестись интенсивно, пусть даже она по каким-то причинам значительно слабее отражена в материалах Приполярной переписи 1926-27 гг., чем оленеводство и рыболовство. Безусловно, необходимо учитывать, что люди тяготели к озеру настолько, насколько вообще правомерно говорить о тяготении к определенной местности на севере Эвенкии, где хозяйства эвенков и якутов в течение года передвигались на огромные расстояния (Андерсон, 2005, с. 15). Тем не менее, «принцип тяготения» в данном случае представляется мне важным в связи с охотой на дикого оленя, поскольку современные жители Чиринды в настоящий момент не кочуют, а оседло живут в поселке, и пространство их диковки во многом ограничено мощностью мотора и объемом бензобака снегохода «Буран».

Имеющиеся у меня сведения, касающиеся географии диковки в конце ХХ – начале ХХI вв. в этом регионе, также несколько противоречивы, как и в случае с основанием поселка. В литературе и местных СМИ часто упоминается, что охота на дикого оленя является основным занятием эвенков поселков Чиринда и Эконда (Лукьянченко, 1995, с. 67, 69.; Официальный портал Красноярский край), а также ессейских якутов. Согласно информации, размещенной на официальном сайте Эвенкийского муниципального района, в Эвенкии ежегодно добывается 5-7 тысяч диких северных оленей. Большинство хозяйств, занимающихся этим промыслом, находится в районе малых сел Эконда, Ессей и Чиринда (Официальный сайт Эвенкия). Есть данные, что промысел дикого оленя, проводившийся в этих поселках, играл существенную роль в экономике Эвенкии в 1970-1980-е гг. (Народы Советского Севера … 1991, с. 212.). Однако сами чириндинцы придерживаются несколько иной точки зрения, согласно которой настоящей диковкой занимаются в Чиринде и Ессее, но не в Эконде.

В случае с Ессеем не возникает вопросов, поскольку культура жизнеобеспечения двух этих поселков действительно обладает значительным сходством. В силу географического положения поселков и особенностей перемещения в пространстве диких оленей чириндинские и ессейские диковщики могут вести промысел на одних и тех же территориях:

«Ессейские якуты на Гонгду и соседние озера приезжают в марте диковать. В избушках чириндинских живут, у  них ведь в Чиринде родственники есть. Дикий весной с юга идет, до Ессея поздно доходит, вот они его встречать и едут» (ПМА 2009).

Таким образом, в представлениях эвенков Чиринды ессейские якуты – это такие же диковщики, как и они сами, тогда как эвенки Эконды оцениваются ими в этом контексте несколько иначе:

«Дикий кусками идет. Доходит до озер Воеволи и там зимует, до Туры не доходит. Но иногда он направление меняет. Недавно был год, когда он в Эконду пришел, а там растерялись, не знают, что с ним делать. Они так, как тут, диковать не умеют, сохатого и местного дикого добывают» (ПМА. 2009.).

Или:

«В Эконде лентяи живут, только для себя охотятся, а здесь эвенки быстрые, оборотистые. Диковка – это азарт. А в Эконде что? Дикий до них как-то пару раз доходил, так они не знали с какой стороны к нему подойти. Кто-то за день восемь голов стрельнул – уже герой. А в Чиринде восемь за день – это вообще ничего» (ПМА. 2009.).

Подобные высказывания свидетельствуют о том, что верховья северных притоков Вилюя, где расположена Эконда, не входят в ареал постоянной ежегодной миграции таймырского оленя, но отдельные «куски» в последнее время изредка стали туда заходить. Причем, судя по словам чириндинских диковщиков относительно «лени» и «неумения» экондинских охотников, «куски» не слишком маленькие. Несомненно, люди, которые прежде всегда охотились на одиночных животных или группы из нескольких голов, но не имеющие навыков охоты в условиях миграции больших стад, действительно немного растерялись, столкнувшись с этим новым для них явлением. Подобную ситуацию хорошо иллюстрирует рассказ эвенка-охотника из Советской речки. Жители этого поселка, расположенного в верховьях реки Турухан – левого притока Енисея – также охотятся на лесных «местных» лесных диких оленей, на поиски которых они отправляются на оленьих упряжках, а сами поиски порой длятся несколько дней (Воробьев, 2007, с. 177.). Часть населения – «лесные» – ведет кочевой образ жизни, посещая поселок лишь несколько раз в году (Там же, с. 165.). Это позволяет говорить о большей сохранности у них традиционной культуры, в том числе и культуры жизнеобеспечения, чем в Чиринде, где все население постоянно живет в поселке. Мигрирующий олень на эту территорию, как правило, не заходит, но редкие исключения все-таки бывают, как это произошло в первой половине 1990-х гг.:

«В тундре лед большой был, мелеле сюда приходили. Это морские ходовые низкорослые дикие. Они на местного дикого не похожи. Худые пришли — жирные ушли. Смешались с нашими, и теперь у нас олени хуже стали. Они какие-то сумасшедшие были – больные  наверно. Я по следам смотрел, один передние ноги согнул и так, как на коленях, очень долго шел» (ПМА 1999).

Анализируя этот рассказ, сразу надо отметить, что олени, как известно, наилучшую форму приобретают именно осенью к периоду гона во время передвижения на юг в лесную зону, тогда как весной, двигаясь обратно на север, а также летом, они пребывают не в самых лучших физических кондициях. Поэтому они вряд ли могли прийти осенью «худыми», а весной уйти «жирными». Даже если принять во внимание лед в тундре, не позволяющий оленям полноценно кормиться, все равно должно быть наоборот. Мой собеседник, будучи очень опытным охотником, попросту не мог этого не знать. Кроме того, он ни слова не сказал об охоте на мелеле, а сконцентрировал свое внимание на различных сторонах их «необычности», выражая тем самым свое удивление этим странным и новым для него явлением. При этом насыщенные интересными подробностями рассказы об охоте на лесного дикого оленя от этого информанта мне доводилось слышать не раз. По всей вероятности, реакция охотников Эконды на неожиданное появление большого количества диких оленей была аналогичной.

Итак, слова информантов позволяют предположить, что, вероятнее всего, содержащиеся в официальных документах и литературе сведения, согласно которым охота на дикого оленя является основным занятием эвенков Эконды, следует признать не совсем верными. По крайней мере, она не имеет там такого большого значения, как в Чиринде и Ессее. Побывавший в Эконде в 50-е гг. ХХ в. В.А Туголуков назвал охотничий промысел наряду с оленеводством важнейшим занятием местных эвенков. К этому промыслу в частности относилась охота на дикого оленя, «значительные стада которого имеются в северо-восточной части Эвенкийского национального округа» и лося (Туголуков, 1960, с. 157). Однако речь в данном случае, вероятнее всего, идет о лесном диком северном олене, а не мигрирующем тундровом. Подтверждением этому служит наиболее распространенный способ охоты, заключающийся в следующем: «…дикий олень при обнаружении следа добывается “скрадом”; собака при этом играет особенно важную роль, задерживая животное на месте и отвлекая его внимание от охотника на себя» (Там же, с. 159). Несомненно, это описание охоты именно на одиночных животных. При этом сезонные миграции диких оленей в статье В.А. Туголукова не упоминаются вовсе.

Наверно, по поводу моих выкладок можно высказать возражения, состоящие в том, что полевые материалы могут быть репрезентативны только при условии получения их от представителей обеих групп. Может быть, чириндинские эвенки пристрастны к своим соседям и потенциальным конкурентам из Эконды и, отзываясь о них с легким пренебрежительным оттенком, хотят сказать: «Они, все-таки не такие как мы, они другие».[3] Я не был в Эконде и поэтому не мог наблюдать ситуацию воочию, но, наверняка, они сказали бы о чириндинских нечто подобное. Однако думаю, в случае с диковкой правомерно полагаться на данные, полученные исключительно в Чиринде. Похоже, они, по сути, не искажают действительность. Это подтверждают следующие слова информанта, прилетевшего в Чиринду из Туры поохотиться во время отпуска и не являющегося носителем этнических стереотипов эвенков:

«Хорошо, что ты в Чиринду, а не в Эконду поехал. В Эконде все обленились, никто не охотится. Живут за счет завоза и пособий, только требуют и просят. Эконда – это головная боль администрации. Ее даже закрывать хотели. И надо было бы закрыть, людей в Чиринду переселить. Пусть дикуют» (ПМА 2009).

В данном случае принципиальное значение имеет последняя фраза, недвусмысленно указывающая на различное положение с диковкой в Чиринде и Эконде. Для того чтобы иметь возможность диковать, сначала нужно переселиться в Чиринду.

Даже в двух основных «центрах диковки» –  Чиринде  и Ессее – охотники отмечают существенные локальные вариации в этом промысле:

«Всего есть два поселка, снабжающих Эвенкию, да и весь Красноярский край оленьим мясом. Это Чиринда и Ессей. Чиринда по сравнению с Ессеем очень выгодное расположение занимает. В Ессей дикий раньше приходит, еще до буранного сезона, а пешком плохо диковать. Еще там вокруг поселка открытые пространства, а дикий их не любит. А когда снег выпадает, то дикий уже в районе Чиринды находится. Он и зимой здесь иногда держится, дальше на юг не идет, а в Ессее зимой диких, считай, нет, только случайные одиночки попадаются» (ПМА. 2009).

В то же время можно услышать рассуждения следующего содержания:

«Ессейские могут дикого развернуть. Когда дикие идут, они охотиться начинают, гоняют и могут этим изменить направление движения табунов. Это случайно, но они могут пройти очень далеко от Чиринды» (ПМА. 2009)

Итак, в Эвенкии сезонной массовой диковкой занимаются жители только двух заполярных поселков – Чиринды и Ессея, а именно, тех мест, до которых в своей массовой осенней миграции на юг доходит таймырский тундровой дикий олень.

Направления миграций оленей и ареал диковок

Подсчеты биологов свидетельствуют, что численность Таймырской популяции дикого северного оленя на протяжении второй пол. ХХ в. неуклонно росла. В 1959 г. насчитывалось не менее 100 тыс. оленей. Оценки разных исследователей на 2000-2003 гг. колеблются от 450-500 тыс. до 1 млн. и даже приблизительно до 1,2 млн. животных (Клоков, 2004, с. 80-81.; Йернслеттен, Клоков, 2002-2003, с. 60), но все они единодушно говорят об этой популяции как самой большой в России.

Сами охотники дают сходные по своей сути оценки:

«У нас здесь таймырский дикий. Популяция таймырского дикого самая крупная – до миллиона двухсот тысяч голов. Ученые говорят – чуть больше будет, и мор начнется. Обязательно надо отстреливать в год триста тысяч голов. А в Эвенкии отстреливается в год десять тысяч легально, десять тысяч нелегально, и на Таймыре около шестидесяти тысяч. Это мало. А чиновники дают лицензии только на десять тысяч голов на всю Эвенкию. Они говорят, что оленьчиков обижать нельзя. Вот такая глупость получается» (ПМА 2009).

Безусловно, в оценке общей численности оленей не обошлось без знакомства информанта-диковщика с посвященной дикому северному оленю специальной литературой, но утверждения относительно количества особей, добываемых в Эвенкии, он, явно, сделал, базируясь на своих знаниях и опыте. Выкладки биологов относительно необходимости ежегодного отстрела довольно большого количества особей, удивительным образом совпадают с интересами диковщиков, для которых увеличение объема добычи напрямую связано с улучшением их благосостояния.

Сообщения информантов преклонного возраста также в целом соответствуют динамике увеличения поголовья дикого оленя:

«Раньше, в пятидесятые-шестидесятые годы наверно, диких здесь почти не было. Рыбой жили, сохатого иногда добывали. Местных оленей было немного. Они смирные, их скрадывали. Потом только морские дикие стали приходить. Они не такие смирные, но их тоже скрадывать можно» (ПМА 2009).

Вероятно, в связи с возрастанием поголовья олени увеличили протяженность своих сезонных миграций в южную сторону, вытеснив тем самым отсюда лесную морфу дикого северного оленя. Однако это вовсе не означает, что прежде олени никогда не приходили в эту местность. Наверняка, протяженность миграций на протяжении нескольких последних столетий вполне могла варьироваться в зависимости от самых разных причин.

Известно, что одна часть таймырского стада зимует в районе гор Путорана (центральная зимовочная область), а другая на севере Эвенкии и в Западной Якутии (восточная зимовочная область). С 1960 до конца 1970-х гг. большая часть поголовья зимовала в центральной области. В результате интенсивной осенней охоты на Таймыре на переправах через реку Пясина в конце 1970-х 1980-е гг. олени изменили миграционные пути, и большая часть животных стала зимовать в восточной области (Клоков, 2004, с. 80). По данному поводу могу только сказать, что плато Путорана по большей части расположено на севере Эвенкии, поэтому правильнее следовало бы локализовать восточную зимовочную область на северо-востоке Эвенкии. В то же время, по данным, которыми пользовался Ю.Б. Симченко, на территории Эвенкии зимует западная группа таймырского стада: «В середине октября-ноября олени появляются у вершины р. Аякли … рассредоточиваются к западу от озера Ессей на равнине. До выпадения Глубокого снега находятся в бассейне р. Чангады … С увеличением снегового покрова олень уходит в горный массив Путоран по долинам рек. Олени здесь идут цепочкой … следуют в западном и северо-западном направлениях». Восточная группировка зимует в среднем течении р. Котуй и в феврале-марnе направляется в низовья Хетты и Хатанги» (Симченко, 1976, с. 80). Впрочем, Котуй в своем среднем течении протекает как раз по крайнему северо-востоку Эвенкии. Согласно этому описанию получается, что олени западной группы проходят в районе оз. Гонгда – важнейшего рыболовного водоема и частого места диковок чириндинских эвенков, но до оз. Чиринда (это30 км. на юг) не доходят. Возможно, в начале 1970-х гг., когда Ю.Б. Симченко писал свою работу, так оно и было, но в настоящий момент олени проходят значительно дальше на юг, чему мне довелось быть очевидцем.

К востоку от Таймыра расположен ареал Лено-Оленекской якутской популяции дикого северного оленя. Считается, что Лено-Оленекская популяция занимает территорию между реками Анабар и Лена. Одновременно территория между реками Анабар и Оленек представляет собой восточную область зимовочного ареала Таймырской популяции. Поэтому 7-8 тыс. таймырских животных ежегодно пополняют Лено-Оленекскую популяцию (Клоков 2004, с. 83.). Существуют и иные данные, полученные Н.В. Плужниковым непосредственно от анабарских оленеводов. Согласно им, таймырская и якутская популяции дикого оленя разделены широкой полосой тундры, и зона обитания якутского оленя начинается с восточного берега реки Анабар (Плужников 2006, с. 54-55.).

От чириндинских диковщиков часто можно слышать рассуждения, основанные на их собственном богатом опыте, наблюдениях и представлениях. По их мнению, существуют разные олени, и одни непохожи на других.

По рассказам одного из информантов, он дикует, в основном, на территориях к востоку (с-в – ю-в) от Чиринды. О гористых территориях западнее Чиринды он говорил гораздо меньше, но про диких оленях тех мест сказал следующее:

«На западе гольцов много. Там Поповский голец, Томпоквский голец, севернее Мороловский голец. Западнее уже бассейн Кочечума. Там озер мало, гор много. Там уже другие дикие идут. Это какие-то другие дикие» (ПМА 2009).

Другие информанты, напротив предпочитали диковать именно в гольцах на западе: «Много диких вдоль Мороловского гольца идет, по обоим склонам гольца мимо реки Хекчекит, далее через Гонгду или стороной слева проходят. Часто по озеру Гаяки проходят … После Гаяки им Петуховские тундры переходить приходится, а потом на Томпоковкий голец выходят. Этих-то диких чириндинские и стреляют. Еще диких много в районе Дюпкуна по верховьям Котуя идет, но их чириндинские не стреляют, потому что смысла нет. Далеко. Настреляешь – а вывозить как? Там и бросишь. А на востоке – за Кайо – гарник. Там оленю мало корма. Оттуда меньше диких проходит. Там не дюпкунские дикие, там другие – ессейские дикие. Они со стороны Ессея идут. Ессейский дикий всегда стороной за Котуем проходит. Мы чаще на дюпкунского охотимся (ПМА 2009).

Все охоты на дикого оленя, которые мне довелось наблюдать самому в конце октября – первой половине ноября 2009 г., велись на животных, выходивших к озеру Гонгда именно с северо-востока, со стороны Ессея.

Итак, жители Чиринды охотятся на оленей и западной, и восточной группировок таймырской популяции. Одни информанты подробно рассказывают о своих диковках на западе – на Мороло и Томпоковском гольце, а оленей, идущих с востока упоминают лишь вскользь, отмечая, что это другие олени. От других информантов, напротив, можно получить подробное описание особенностей ландшафта и топонимии менее возвышенных озерных районов к востоку от Чиринды и далее правобережья Котуя. Ими упоминались река Колды, озеро Комеско и еще многочисленный ряд топонимов:

«Озер там много, гор почти нет. Если местности не знаешь, заблудиться легко» (ПМА 2009).

Все эти знания были получены, главным образом, именно в процессе диковки. Вероятно, охота на «ессейского» дикого, все-таки, не менее популярна, чем на «дюпкунского».

Думаю, разделение эвенками Чиринды диких оленей на две категории (дюпкнуские и ессейские) и представления о неких различиях между ними согласуется с исследованиями биологов, разделяющих таймырскую популяцию на две подгруппы (западную и восточную). Наряду с этим, как уже было сказано, «другими» также называют оленей, идущих значительно западнее в верховьях Кочечума, и промысел которых не ведется. Возможно, именно они относятся к западной группировке. В то же время, как отметил Ю.Б. Симченко, олени, проходящие рядом с Ессеем в бассейне реки Чангады, относятся как раз к западному ответвлению стада, а олени восточного ответвления зимуют на территории Якутии.

Приход оленей может быть как ранним, так и поздним в зависимости от года. В 2009 первые следы диких были обнаружены 17 сентября на юго-западном берегу озера Гонгда. Сразу возникло предположение:

«На Чангаде, похоже, уже стреляют. Скоро здесь будет. А это пока только первые небольшие куски идут. Скоро попрёт».

Но первый дикий в Чиринде был добыт значительно позже – 1 октября. Плывущего по озеру оленя заметили проверявшие сети рыбаки. И только 26 октября первые «куски» появились на озере Гонгда, через два дня их обнаружили в окрестностях Чиринды. Диковка началась.

Диковка и локальная экономика

Общеизвестно, что охота на дикого северного оленя у многих народов тундры и лесотундры являлась основой жизнеобеспечения вплоть до сравнительно недавнего времени. При этом продукция данного промысла, в отличие от добычи пушнины, не имела товарного значения, а шла исключительно на внутренние нужды (Народы Советского Севера … 1991, с. 59.). В настоящий момент считается, что в отличие от Канады и Аляски охота на дикого северного оленя в России носит в большей степени товарный, нежели потребительский характер (Клоков, 2004, с. 84.). Созданные советской властью на Таймыре колхозы, затем совхозы, изначально были ориентированы на крупнотабунное оленеводство, а дикого оленя оленеводы добывали самостоятельно для личного потребления. Только начиная с начала 70-х гг. ХХ в., увлечение поголовья послужило причиной переориентации экономики на массовый товарный промысел этих животных. В 1990-е гг., в связи с трудностями вывоза и сбыта продукции, товарное значение промысла несколько снизилось  (Клоков, 1997, с. 37.; Клоков, Хрущев, 2004, с. 95; Плужников, 2006, с. 38). Однако насколько справедливо утверждение о преобладании товарной составляющей в этом промысле для других регионов, где проходят миграции тундрового северного оленя, в частности для севера Эвенкии? Собранные в Чиринде материалы позволяют осветить этот вопрос.

На мой взгляд, рыночные отношения, базирующиеся на добыче копытных, представляют собой если не уникальную, то достаточно редкую практику. Пожалуй, везде, где северный олень позволял это делать, его промысел играл преобладающую роль в натуральном сегменте жизнеобеспечения, а источником привозных продуктов, предметов промышленного производства и денег, что также относится к сфере жизнеобеспечения, была охота на пушных зверей. В таежных и лесотундровых районах Канады охота на карибу как компонент системы жизнеобеспечения, как правило, преобладала над пушным промыслом. Очень ярко ситуацию иллюстрируют материалы по северо-восточному сектору полуострова Лабрадор, где для индейцев инну карибу/северный олень был не менее важен, чем северный олень/карибу для населения лесотундры Старого света. Автобиография охотника инну Матье Местокошо, рассказанная им антропологу Сержу Бушару, представляет собой не что иное, как почти непрерывный перечень охот на карибу. Повествуя о временах своей молодости пришедшейся на 20-е гг. ХХ в., рассказчик вспомнил, как после удачной охоты на карибу, его семья, сделав большие запасы мяса, поменяла место стоянки:

 «Мы оставались там месяц»: вспоминает Матьё Местокошо, – «Мы охотились на оплачиваемых (пушных – Д.В.) животных, теперь, когда карибу были мертвы. У нас были большие запасы мяса, и все шло хорошо. Это было хорошее время» (Bouchard, 1977, р. 114.).

То есть, только после удачной охоты на карибу, когда у них появилось достаточно еды, они смогли позволить себе роскошь заняться трапперством. Несомненно, в данном случае охота на карибу представляет собой натуральный сегмент жизнеобеспечения. Она является основным источником пропитания, шкур для пошива одежды и прочих многочисленных нужд. Охота на пушных зверей представляет собой товарный сегмент жизнеобеспечения и, по-видимому, в данном случае второстепенный. Подобные реалии характерны для большинства сообществ северной тайги, ведущих промысловое хозяйство. В.И. Дьяченко, анализируя охоту на дикого оленя в Лено-Хатангском регионе, юго-западный сектор которого географически и по природным условиям обладает относительным сходством с регионом Чиринды, дал описание промысла этих животных самострелами. Самострелы устанавливались в окнах – проходах в изгородях, протянувшихся на несколько километров. Попутно с этой деятельностью охотники на оленей вели промысел песцов, подходивших к изгородям в поисках пищи (Дьяченко, 2005, с. 169). Олени добывались в основном для собственного потребления, а шкуры песцов шли на обмен.

На современном этапе в Чиринде можно наблюдать чем-то похожую, но в то же время принципиально иную ситуацию. Именно диковка, а не пушной промысел, является здесь как раз важнейшим компонентом товарного сегмента жизнеобеспечения, поскольку именно это занятие приносит большинству населения денежные доходы – и доходы относительно неплохие. Таким образом, два вида промысловой деятельности в качественном отношении поменялись местами. Однако при этом диковка, может быть, даже стала иметь в чем-то еще более существенное значение, чем прежде. Будучи важнейшим источником доходов, она также сохранила свое первостепенное значение в одной из сфер натурального сегмента жизнеобеспечения, а именно – в сфере источника пищи. Мясо дикого оленя по-прежнему остается главным пищевым продуктом в течение всего года. Рыба, ягоды и различные покупные продукты, как мне представляется, существенно уступают в этом плане данному продукту. Летом, когда оленей нет, добытое весной мясо продолжает оставаться самой распространенной едой. Оно хранится в глубоких «ледниках» и даже в условиях вечной мерзлоты к сентябрю успевает слегка подпортиться. Осень2009 г. выдалась в Чиринде очень теплой и в конце сентября – начале октября мясо в ледниках было покрыто сверху бело-зеленоватым налетом. За неимением другого все ели его:

«Видишь, какое мясо зеленое. Ничего не поделаешь, пока дикий не придет, его есть будем. Другого нет» (ПМА 2009).

Впрочем, если не принимать в расчет некоторое снижение вкусовых качеств, оно оставалось вполне съедобным.

Потребительское значение диковки хорошо иллюстрирует следующий текст:

«Помню, как-то в девяностые был год, когда вообще дикий не пришел. Все ходили от голода шатались. Собак перебили всех, потому что кормить нечем. Но ничего, на рыбе пересидели. Я тогда тонну рыбы заготовил» (ПМА 2009).

Разные информанты по-разному оценивают и трактуют это событие.  Вот слова другого информанта:

«В середине девяностых, говорят, на Севере корраль сделали, олени пройти не смогли. Не было дикого. Тогда на окунях из озера жили. Не голодали, но тяжело было» (ПМА 2009).

Далее попытаюсь показать соотношение в диковке потребительского и товарного компонентов.

Потребление для себя включает, в основном, пищевую составляющую. Промысел ведется почти исключительно ради мяса. Помимо различных частей туши в пищу идут оленьи языки, считающиеся деликатесом, костный мозг (уман), из внутренностей – печень, сердце, иногда почки, отдельные отсеки многокамерного желудка оленя. Кишки, легкие, головы и кровь, согласно моим наблюдениям, как правило, в пищу не идут, а выбрасываются сразу после разделки туши. Единственную не выброшенную голову мне довелось увидеть в холодной прихожей дома одного из старейших жителей поселка. По поводу употребления в пищу крови оленя он рассказал следующее:

«Я раньше, когда диковать ехал, всегда в кармане кружку носил. Как дикого добуду, разделывать начинаю, то сразу кружкой кровь черпаю – пью. Это меня долганы в Хатангском районе научили. А сейчас из молодых так, наверно, никто не делает» (ПМА 2009).

Интересно отметить, что в описании разделки оленя на стойбище попигайским долганами, приведенном В.И. Дьяченко, первым пунктом идет: «сначала перерезают горло и выливают кровь» (Дьяченко, 2005, с. 179).

Остальное сырье, которое можно получить, занимаясь диковкой, почти не играют никакой роли в натуральном жизнеобеспечении. Необходимо сказать о шкурах, которые имеют в быту крайне ограниченное применение. Иногда они используются в качестве постелей в избушках и палатках. Пожалуй, этим их применение и ограничивается, и при широких масштабах добычи большая их часть выбрасывается. Традиционная зимняя одежда в повседневном ношении почти не используется. Люди предпочитают носить, в том числе и на промысле, одежду и обувь фабричного производства. Единственные детали традиционного костюма, которые, согласно моим наблюдениям, бытуют в промысловой одежде – это рукавицы из оленьих камусов, пришитые к рукавам зимних покупных курток и эвенкийские капорообразные шапки. Зимняя обувь из оленьих камусов и одежда из шкур еще сохраняется, но быстро исчезает из повседневного ношения:

«Бывает, из осенних шкур парки шьют. Они без пуговиц, веревками завязываются. Еще шапки эвенкийские и рукавицы. Всё» (ПМА 2009).

Различные изделия из кожи (сыромятные ремни и тонкие ремешки), рога и кости, нити из спинных сухожилий оленя также, по-видимому, вышли из употребления.

Главная продукция диковки, идущая на продажу – это также в первую очередь мясо. Помимо оленьих туш на сдачу идут также камуса – шкуры снятые с ног. Также мне говорили, что некоторые коммерсанты отдельно по высокой цене принимают языки. На этом продукция промысла, идущая на сдачу, заканчивается.

Рынок сбыта мяса обеспечивают частные коммерсанты и ОГУП «Север».[4] Коммерсанты периодически приезжают на грузовых машинах из Туры вскоре после открытия зимника. В зависимости от присутствия оленей в той или иной местности, они едут либо прямо в Чиринду, либо останавливаются у озера Ивакан, по которому зимник проходит. В последнем случае ко времени приезда коммерсантов диковщики уже ведут промысел в окрестностях Ивакана. Представитель ОГУПа постоянно находится в Чиринде, и ОГУПовские машины также приходят в поселок. По словам самих промысловиков, некоторые из них заключили договор с ОГУПом. По условиям договора, они не могут сдавать мясо другим коммерсантам, а ОГУП берет на себя оформление документов на оружие, снабжает их патронами, горючим и запчастями. Тем не менее, большинство диковщиков, судя по всему, предпочитает вести дела с частными коммерсантами (ПМА 2009).

Частники принимают мясо по 35 рублей за килограмм:

«Это не плохо, если много диких набил» (ПМА 2009).

Убойный вес туши быка в среднем около70 кг., важенки, которых большинство – около 40 кг. По утверждениям информантов, хороший диковщик за сезон может заработать до 700 тыс. рублей. Такие заработки, все-таки редки, но годовой доход в 350-400 тыс. рублей вполне обычен.

Один из коммерсантов, владеющий предприятием по пошиву обуви, прилетев в Чиринду, принимает камуса по цене 170 рублей один камус, снятый с ноги быка,  и 150 рулей – с ноги важенки.

Все расчеты ведутся наличными деньгами. Бартер, по всей видимости, в настоящий момент, не практикуется:

«У нас диковка особенно сильно в последние лет шесть развита. В 90-е бартер был. Не выгодно» (ПМА 2009).

Также коммерсанты берут на себя оформление документов на продукцию:

«На дикого-то лицензии не надо. Коммерсанты всё сами оформляют, а на волка, соболя росомаху отдельные лицензии нужны. Больше здесь ни на кого не охотятся» (ПМА 2009).

Схема промысла, при которой охотник за каждый день относительно ограниченного периода диковки старается добыть как можно больше животных, является причиной уважительного отношения к категории времени и осознания его практической ценности.27 сентября2009 г.один из диковщиков, скучающий в ожидании прихода оленей, сказал следующее:

«Сейчас самое такое время, когда делать нечего. Вот в конце октября, в ноябре много работы будет, все очень быстро надо будет делать. Это уже выработанный распорядок, а сейчас бездельничаем» (ПМА 2009).

Ценность времени обусловлена ограниченным периодом хода оленей:

«Изредка бывает, что дикий два-три дня массой идет, а потом его до весны нету. Тут шевелиться надо. Быстро все делать. Когда сто голов убьют, успокаиваются. Теперь можно спокойно ездить, искать его. Сто голов – это себе минимум на прожитьё обеспечить. На семью двести голов, если по курортам не ездить, вполне хватит» (ПМА 2009).

В качестве других факторов выступают короткий световой день, необходимость не только найти и добыть оленей, но также ободрать и разделать большое количество туш, транспортировка продукции с места охоты в Чиринду или к месту на зимнике, где коммерсанты организовали пункт ее приема. Именно из-за дальности и сложности транспортировки информанты не раз называли диковку в удаленной от поселка или трассы местности «нерентабельной». В результате, наиболее оптимальным оказывается все-таки не исключительно индивидуальный промысел (хотя есть люди, предпочитающие диковать в одиночку), а промысловый коллектив из двух человек – диковщика и обдирщика. Добыв нескольких оленей, диковщик продолжает преследовать других, а обдирщик остается на месте и занимается разделкой туш. Затем диковщик возвращается и забирает его. Обычно вырученные деньги делятся, в зависимости от договоренности, 70% или 80% диковщику и соответственно 30% или 20% обдирщику. Такое разделение признается справедливым:

«Диковщик обычно 80% от денег получает, а обдирщик 20%, и это справедливо. Сам подумай, диковщик ведь во все вкладывается. Он и патроны, и горючее, и запчасти – все сам на свои деньги покупает. А обдирщик во что вкладывается? У него только нож, и все. Хотя работа не легкая. У крутого диковщика обязательно крутой обдирщик должен быть» (ПМА 2009).

В отличие от промысла оленя осенью, весенняя диковка очень слабо связанна с рыночными отношениями и ведется для собственного потребления. Когда олени совершают весной обратную миграцию в северном направлении, коммерсанты уже начинают постепенно сворачивать свою деятельность, люди продолжают диковать исключительно для себя, существенно снижая при этом интенсивность промысла. Эту ситуацию ярко иллюстрирует рассказ о диковке на Ивакане. Как было отмечено, район озера Ивакан (около 60 км. на юг от Чиринды) является излюбленным местом диковок, так как там проходит зимник (трасса), и коммерсанты приезжают на грузовых машинах прямо туда, там взвешивают и покупают мясо, принимают от диковщиков заказы на следующий сезон на нужные им вещи. Диковщики приезжают туда на долговременный промысел с палатками, у некоторых там есть голомошки.[5] Согласно рассказу одного из информантов, он успешно диковал на Ивакане и добыл много диких перед самым отъездом коммерсантов. Олени в это время начинали миграцию на север. Сдав добычу коммерсантам и заработав напоследок 120 тыс. руб., он быстро собрался, сел на «Буран» и как можно быстрее поехал в Чиринду. Маневр оказался очень удачным, поскольку, обогнав основную массу мигрирующих оленей, он встретил их же во второй раз теперь уже в районе Чиринды и вновь добыл большое количество животных теперь уже не на продажу, а для еды (ПМА 2009). Таким образом, снегоход позволил ему «обмануть» время и пространство.

Ценностные ориентации эвенков Чиринды также во многом базируются на промысле дикого оленя. Это занятие позволяет получить высокий экономический статус и уровень жизни, и одновременно социальный престиж:

«Основа нашей экономики – это диковка. Если прикинуть, то диковка где-то девяносто процентов составляет, а пушная охота – десять процентов. У вас в городе инвестиции в бизнес вкладывают, а у нас инвестиции в диковку. Главные траты на патроны, запчасти для «Буранов» и бензин. Все это дорого стоит, но окупается. У хорошего диковщика этого всего всегда в достатке. Есть в Чиринде десяток очень крутых диковщиков. Это, можно сказать, элита наша. Хороший диковщик за сезон до семисот тысяч рублей может заработать. А рыбаки в Чиринде кто? Это те, у кого с диковкой что-то не получается. Низшая каста, выходит» (ПМА 2009).

Рыболовство же на шкале ценностей расположено гораздо ниже диковки. Это вполне соответствует его экономической значимости в жизнеобеспечении, хотя, в силу множества богатых рыбой озер, занимаются им много и многие:

«Рыбачат у нас в основном горе-диковщики. Те, у кого патронов мало, оружие плохое, «Буран» не отремонтирован, а диковка близко. Вот они перед самой диковкой рыбачить отправляются. Одни, чтобы хоть что-то заработать и до диковки подняться, а другие – те, кто в своих силах на диковке не уверен, так хоть рыбой семью обеспечить» (ПМА 2009).

Мне самому довелось удостовериться в справедливости этих слов. В середине октября 2009 г., как только озера замерзли настолько, что по ним можно было проехать на снегоходе, на Гонгду и соседние озера приехало множество рыбаков. В каждой избушке, которых по берегам озер немало (я насчитал немногим более десяти) жило по несколько человек, некоторые приехали с палатками. Как только появился дикий, количество рыбаков моментально сократилось.

Система ценностей неразрывно связана с реалиями экономики. Примером могут служить эвенки Советской речки, у которых, в силу особенности природных условий (отсутствие ходового дикого и богатство ихтиофауны) самым уважаемым промыслом считается именно рыболовство, а охота на дикого выглядит не столь престижной (Воробьев, 2001, с. 12).

Коммерциализация природопользования служит серьезной причиной столь широких масштабов охоты на дикого северного оленя, которою без преувеличения можно назвать массовым промыслом. Можно, конечно, привести возражения, приняв во внимание изначально массовый характер промысла мигрирующего оленя. И, тем не менее, данные по количеству добываемых животных в различные предшествующие периоды свидетельствуют в пользу его увеличения на современном этапе.

Согласно расчетам Ю.Б. Симченко, живущему в высоких широтах человеку необходимо в год потреблять до 25 оленей (Симченко 1976, с. 81). Несомненно, при этом каждому древнему охотнику, если принять во внимание членов коллектива, не убивавших оленей непосредственно, необходимо было добывать, как минимум, 100 оленей, а то и больше. В 30-е гг. ХХ. в. охота на дикого оленя не имела внешней товарной составляющей, но ее роль во внутреннем натуральном сегменте жизнеобеспечения была значительно больше. В этот период в Лено-Хатангском регионе при массовой осенней охоте на переправах в среднем на одну семью добывалось около 60-ти оленей. В дельте Лены за сезон на одного охотника приходилось 200-300 оленей (Дьяченко, 2005, с. 137). В 50-е гг. ХХ в., т.е., еще до переориентации таймырских колхозов с крупнотабунного оленеводства на охоту на дикого оленя нганасанский охотник для собственного потребления в среднем добывал за год20-30оленей (Долгих и Файнберг, 1960, с. 25).

Как уже было сказано, диковщики Чиринды в целях последующей продажи мяса нередко убивают более 300 и даже 400 голов. Может быть, в тундрах Таймыра на переправах через реки добывается еще больше, но по данным В.И. Дьяченко в2001 г. добыча одного из лучших охотников из поселка Сопочное на реке Попигай составила 128 голов за 24 дня миграции (Дьяченко, 2005, с. 127.). Жители этого поселка также ведут коммерческий промысел дикого оленя, мясо которого вывозится вертолетами в Анабарский улус Якутии (Дьяченко, 2005а, с. 93.). Принцип «чем больше – тем лучше» целесообразен только при коммерческой, но не потребительской охоте. Думаю, в том числе и этим можно объяснить сравнительно небольшие объемы добычи дикого в Эконде, что, как было сказано, вызывает иронию в Чиринде. В условиях отсутствия рынка сбыта избыточная охота будет напрасной тратой биоресурсов и сил.

Современная диковка в Чиринде позволяет получить необходимый минимум на питание и максимум на продажу. При такой стратегии жизнеобеспечения, те продукты промысла, которые выпадает из круга коммерческих отношений, обычно выбрасываются за ненадобностью. Промысловикам, в силу ограниченного количества времени и продолжительных его затрат на первичную обработку коммерческой продукции, некогда заниматься еще и обработкой побочных продуктов диковки. Часто у них не остается иного выхода, как выбросить их. Именно поэтому сразу на месте добычи животного оно как можно быстрее разделывается, а голова и большая часть внутренностей и часто шкура, которые прежде имели широкое пищевое и бытовое применение, остаются на месте охоты. Для сравнения приведу пример эвенков Советской речки, у которых мета – шкура с головы оленя – является не менее ценным, чем камус, сырьем для пошива еще пока необходимой в их культуре зимней одежды (ПМА 2004-2005). Может быть, это свидетельство того, что в Чиринде утрата архаических пластов культуры идет более быстрыми темпами? Хотя этот вопрос, несомненно, требует более углубленного исследования. В связи с этим интересными выглядят наблюдения канадской исследовательницы М.-П. Буке. Она заметила, что алгонкины юго-западного Квебека и восточного Онтарио не приемлют обычая евроканадских охотников сохранять голову лося в качестве трофея. С их точки зрения, это напрасная трата пищи (Bousquet, 2002, р. 70). Этот пример наводит на размышления – существует ли в данном контексте разница между выброшенной головой копытного животного и висящей на стене в качестве трофея? Добавлю, что промысловое хозяйство в качестве стратегии жизнеобеспечения алгонкины давно уже не ведут.

Заключение

Подводя итог, следует отметить, что отдельные черты специализированной культуры охотников на северного оленя дооленеводческой эпохи, проанализированной Ю.Б. Симченко, как бы парадоксально это не выглядело, к какой-то мере продолжают существовать. В современной культуре жизнеобеспечения эвенков Чиринды дикий олень по-прежнему выступает в качестве важнейшего источника существования. Значимость диковки для локальной экономики группы состоит в ее амбивалентном характере, поскольку это вид промысловой деятельности является одновременно натуральным и товарным сегментами системы жизнеобеспечения. Несмотря на все более явную модернизацию культуры жизнеобеспечения эвенков Чиринды, применяемую здесь стратегию адаптации следует признать успешной. Лучше всего это можно выразить словами самих носителей этой стратегии:

«В Чиринде жить очень хорошо, потому что сюда дикий приходит. В южных поселках по Тунгуске жизнь намного тяжелее. Дикого нет. Если сохатого кто добудет, то сразу весь поселок сбегается. С рыбалкой тоже тяжело. У них там озер нет, а на реках что за рыбалка? На котелок поймешь, и всё» (ПМА 2009).

На мой взгляд, единственным негативным фактором данной адаптивной стратегии можно назвать высокую степень зависимости от внешнего фактора – конъюнктуры рынка оленины.

Иллюстрации

Литература

1. Абаимов А.П., Бондарев А.И., Зырянова О.А., Шитов С.А. Леса Красноярского Заполярья. Новосибирск, 1997.
2. Андерсон Д. Дж. Туруханская переписная экспедиция 1926-27 гг. на перекрестке двух научных традиций // Туруханская экспедиция Приполярной переписи: Этнография и демография малочисленных народов Севера. Красноярск, 2005.
3. Воробьев Д.В. Жизнеобеспечение и адаптивная стратегия эвенков в конце ХХ века (север Туруханского района Красноярского края). Исследования по прикладной и неотложной этнологии. М., 2001. № 140.
4. Воробьев Д.В. Современное оленеводство эвенков Советской Речки // Расы и народы. М., 2007. Вып. 33.
5. Гулевский А.Н. Традиционные представления о собственности тундровых оленеводов России (конец XIX — XX век). Этнографические очерки. М., 1993.
6. Долгих Б.О., Файнберг Л.А. Таймырские нганасаны // Современное хозяйство, культура и быт малых народов Севера. Труды Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. М., 1960. Т. 56.
7. Дьяченко В.И. Охотники высоких широт. Долганы и северные якуты. СПб., 2005.
8. Дьяченко В.И. Попигайские долганы: последние кочевники высоких широт // Сибирь на рубеже тысячелетий. Традиционная культура в контексте современных экономических, социальных и этнических процессов. СПб., 2005.
9. Йернслеттен Й-Л. Л., Клоков К.Б. Устойчивое оленеводство. Арктический совет 2000-2002. Тромсё-СПб., 2002-2003.
10. Клоков К.Б. Традиционное природопользование народов Севера: концепция сохранения и развития / Этнографические и этноэкологические исследования. СПб, 1997. Вып. 5.
11. Клоков К.Б. Россия // Ульвевадет Б. (ред.), Клоков К. (ред.) Семейные основы оленеводческо-промыслового хозяйства. Состояние и управление популяциями дикого северного оленя/карибу. Арктический Совет 2002-2004. Тромсё, 2004.
12. Клоков К.Б., Хрущев С.А. Оленеводческое хозяйство коренных народов Севера России: информационно-аналитический обзор. СПб., 2004. Т. 1.
13. Лукьянченко Т.В. Сельская семья илимпийских эвенков (по материалам 1980-х годов) // Социально-экономическое и культурное развитие народов Севера и Сибири: традиции и современность. М., 1995.
14. Макаров Н.П. А.П. Лекаренко в Приполярной переписи // Туруханская экспедиция Приполярной переписи: Этнография и демография малочисленных народов Севера. Красноярск, 2005.
15. Народы Советского Севера (1960-1980-е годы). М., 1991.
16. Официальный портал Красноярский край / Этноатлас Красноярского края / Эвенки http://www.krskstate.ru/society/nations/ethnoatlas/o/etno_id/4
17. Официальный сайт Эвенкия / Экономика / Сельское хозяйство http://www.evenkya.ru/rus/?id=eco&sid=selhoz
18. Плужников Н.В. Наследники оленеводческих совхозов (заметки о современном арктическом оленеводстве России) // Практика постсоветских адаптаций народов Сибири. М., 2006.
19. ПМА – Полевые материалы автора (2004-2005, 2009)
20. Савоскул С.С. Этнические изменения  в Эвенкийском национальном округе //  Преобразования в хозяйстве и культуре и этнические процессы у народов Севера. М., 1970.
21. Симченко Ю.Б. Культура охотников на оленей Северной Евразии. М., 1976.
22. Симченко Ю.Б. Нганасаны. Система жизнеобеспечения / Материалы к серии «Народы и культуры». М., 1992. Вып. XXII.
23. Туголуков В.А. Экондские эвенки // Современное хозяйство, культура и быт малых народов Севера. Труды Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. М., 1960. Т. 56.
24. Туголуков В.А. Тунгусы (эвенки и эвены) Средней и Западной Сибири. М., 1985.
25. Bouchard S. Chroniques de chasse d’un Montagnais de Mingan. Série cultures amerindiennes. Ministére des Affaires culturelles. Québec, 1977.
26. Bousquet M.-P. Les Algonquins ont-ils toujours besoin des animaux indiens? Réflexion sur le bestiaire contemporain // Théologiques. 2002. Vol. 10. №1.

Примечания 

1. Термины «диковка» – охота на диких оленей и «диковать» – охотиться  на диких оленей – широко распространены на Севере Красноярского края и других северных регионов. В.А. Туголуков понимал под ними охоту на всех крупных копытных, включая лося (Туголуков, 1960, с. 159), но эвенки Чиринды четко различают диковку и охоту на лося. Не вызывает больших сомнений, что эти термины возникли как некое противопоставление охоты на диких оленей практике домашнего оленеводства. В настоящий момент оленеводство в Чиринде практически утрачено, но охота на северного оленя по-прежнему именуется исключительно «диковка». В данной статье я также буду называть промысел дикого оленя «диковкой», подчеркивая его отличие от других типов охоты.
2. По рассказам местных жителей, в Чиринде существует только одна состоящая из нескольких  человек «родовая община», занимающаяся оленеводством. Ее пастбища расположены за рекой Котуй, приблизительно в сорока километрах к востоку от поселка. Оленеводы посещают поселок очень редко и для поездок зимой пользуются не оленным транспортом, а снегоходами. Летом добираются пешком, в последнее время на квадроцикле (ПМА 2009). Посетить оленеводов мне не удалось.
3. Подобные представления в отношении «южных эвенков», живущих в поселках на Нижней Тунгуске, выражены еще сильнее (ПМА 2009)
4. Общественное государственное унитарное предприятие.
5. От эвенкийского слова голомо – постоянное стационарное жилище. Каркас из толстых жердей покрывался колотыми плахами, лиственничной корой и дерном. Сейчас голомошкой называют маленькую срубную избушку, предназначенную сейчас, как правило, именно для диковки, в отличие от просто избушки – сруба большего размера.