Материально-финансовая база органов крестьянского самоуправления (по материалам ревизий западносибирских волостей первой половины XIX в.)

Реформирование политической системы современной России неумолимо удаляется от общества и превращается в замкнутый процесс самореформирования власти. Попытки децентрализовать государственную власть, не возрождая, а, имитируя местное самоуправление, привели к дроблению власти, ее ослаблению и закономерному распаду государства. Российские законодатели, используя многообразный, в основном, западный опыт, успешно создают правовую базу местного самоуправления, но, по всей видимости, это не достаточное и не единственное условие для продуктивной работы местного общества, особенно учитывая правовой нигилизм российских граждан. Важным залогом успешности реформ местного управления, активизации участия в них населения должен стать анализ сотрудничества власти и общества в прошлом, обращение к культурно-историческому контексту преобразований управленческих структур. Современное урбанизированное и модернизированное общество, пережив не один виток преобразований и перестроек, постепенно расставалось с чертами традиционного, изживая нерациональное во всех сферах жизнедеятельности и вытесняя самого носителя нерационального — крестьянство. Но, зачастую, реакцию современного общества на инициативы власти, его отношение к власти и властным полномочиям, образ власти и поведенческие стереотипы можно объяснить лишь сохранившимися «обломками» традиционной культуры.

Анализ финансовой деятельности волостных органов самоуправления и ее регламентации государством раскрывает внутренние механизмы взаимодействия государства и крестьянского общества, показывает кардинальное различие их приоритетов и ценностей в управленческой сфере и хозяйственной практике и, в итоге, позволяет судить о причинах низкой эффективности органов крестьянского самоуправления в рамках функциональных обязанностей, предписанных государством. Состояние общественного хозяйства и формирование волостного бюджета являются важными показателями развития материальных и духовных потребностей членов коллектива, свидетельствуют о степени складывания местного территориального общества как целостной хозяйственной и публичной организации.

Изучение волостного бюджета и состояния общественного хозяйства, которое составляло одну из статей дохода мирской казны, возможно на основе анализа отчетной документации ревизоров и делопроизводственных документов органов крестьянского самоуправления. Наиболее полно и достоверно необходимая информация представлена в материалах сенаторских и ведомственных ревизий. В отличие от местных чиновников, заинтересованных в благоприятном восприятии высшим начальством результатов их управленческой деятельности, ревизоры показывали более объективную картину, подтверждая свое мнение весьма представительным комплексом сопутствующих материалов. Важно отметить, что в рассматриваемый период существовало два уровня волостного делопроизводства: официальный, т. е. предусмотренный и контролируемый государством и неофициальный, так называемые «темные» тетради, составляющиеся для отчетности перед сходом. Сам факт появления письменного делопроизводства в крестьянской среде, отказ от устных нефиксированных приговоров свидетельствуют о разложении традиционной дописьменной («спящей») крестьянской культуры под влиянием государства, постепенной ее рационализации.

В наказах сибирским воеводам конца XVII в., общероссийских инструкциях первой половины XVIII в. государство предписывало местной администрации — комиссарам и приказчикам не вмешиваться в финансовые дела сельской администрации и следить только за своевременным и полным сбором податей, выполнением натуральных повинностей и предупреждать незаконные поборы [1]. Крестьянскому обществу разрешалось не только самостоятельно раскладывать и собирать повинности, но и составлять мирскую казну добровольными складками и доходами от оброчных статей.

В «Сельском положении», составленном Екатериной II, обществу предоставлялось право облагать налогами членов данного общества за определенные услуги и собирать штрафные деньги (за нарушение спокойствия и благочиния на сходе, драку, бесчестье, не соблюдение регламента, за сбор схода истцом для разбирательства жалобы) [2]. Как правило, инструкции предписывали порядок по составлению и хранению мирской казны. В частности, указывалось, что казна должна находиться «под смотрением» старшины, который обязан заботиться о ее сохранности и приращении. Государство предусматривало два уровня контроля за финансовой деятельностью выборной крестьянской администрации: общественный, через сход и мирских учетчиков и государственный, в рамками формального делопроизводства, через отчеты волостного правления и ревизии. Деньги на любые расходы могли собираться только по приговору схода и незаконными считались сборы, произведенные без согласия общества. Для отчетности перед коронной администрацией старшина должен был вести две книги, в которых «исправно и точно» вписывать в одну — приход и пенные деньги, в другую — расход по приговорам сельского схода [3]. Эти же правила значились и в Указе Экономическим правлениям 1771 г. и в «Установлении сельского порядка в Екатеринославском наместничестве селениях…» 1787 г. [4]. Несовершенство отчетности и слабость контролирующих бюрократических органов делала второй уровень контроля неэффективным. Понимая это, государство практически отказывается от контроля за финансовой деятельностью волостной администрации, полностью передавая его в компетенцию крестьянского общества. За растрату общественных денег волостное начальство должно было отвечать перед волостным сходом, который и определял меру наказания [5]. В дальнейшем подсудность волостного начальства мирскому сходу при незаконных поборах и взятках с общества была юридически закреплена в именном указе 1796 г., данном сенатору Маврину [6]. На основании того, что волостная администрация выбиралась «безо всякого от высшего начальства утверждения», наказывать их следовало самим крестьянам, на основании мирского приговора. Таким образом, контроль за финансовой деятельностью волостной администрации государство практически полностью передавало сходу, исключая статьи, которые затрагивали интересов казны.

Расходные статьи волостного бюджета, кроме обязательных, размер которых не зависел от воли членов общества и мог только корректироваться при раскладке на двор, определялись по усмотрению схода. Волостное общество составляло приговоры о добровольных складках на содержание коронных чиновников и собственных органов самоуправления, общественных зданий, на экстренные расходы и должности, мирское попечение и опеку [7].

До отмены института приказчиков значительная часть общественных сборов сибирских государственных крестьян шла на содержание правительственных агентов «за неполучение ими из казны жалования». Приказным служителям при судных конторах выплачивалось не только жалование, которое определялось самим приказчиком, но и найм, отопление и освещение квартиры, и др. расходы. Из мирского кошта, за исправление письменных дел, по усмотрению крестьянского общества давалась плата подьячим и пищикам. Мирская выборная администрация и низшие канцелярские служители жалования от общества не получали и из оклада не исключались. Поскольку в Сибири, в отличие от Поморья, приходская община не совпадала по территории с волостью, то средства на построение церквей, найм священнослужителя, содержание его квартиры, обычно не входили в мирскую казну и собирались отдельно. Для попечения о благоустройстве и благосостоянии приходской церкви и причта собирались добровольные пожертвования от прихожан, кружечные сборы [8].

После разделения приказной и выборной систем местного управления на уровне волости, крестьянские общества были освобождены от содержания правительственных чиновников. В «Учреждении для управления Губерний Всероссийской империи» 1775г. указывалось, что члены нижнего земского суда, производящие дела своего ведомства на местах, не должны требовать «никакого рода зарплаты ни за дело, ни за проезд» [9]. В Сибири с 1803 г. после введения института земских комиссаров на крестьянские общества вновь было возложено их содержание.

Докладом Экспедиции государственного хозяйства 1797 г. впервые в законодательной практике устанавливался фиксированный размер жалования для крестьянских выборных начальников: волостного головы, старшины и писаря. Этим же актом уточнялся порядок ведения волостных приходно-расходных книг. Государство постепенно усложняло волостное делопроизводство с целью достижения более полного контроля за финансовыми операциями волости. Отныне в каждом волостном правлении должны были заполняться три шнуровые книги: на запись мирских приговоров об общественных сборах, на запись собранных оброчных податей и подушных денег, для записи собираемых сумм на прочие предметы, среди которых сборы на рекрутскую повинность, содержание волостных контор, жалование волостной администрации. При этом только размеры жалования определялись государством, а остальные расходные статьи определялись по усмотрению схода.

Несостоятельность подобной системы проявлялась повсеместно и заключалась она в неспособности крестьянского общества противостоять злоупотреблениям собственной выборной администрации. С начала XIX в. в правительственной политике в области финансовой деятельности волостных крестьянских обществ прослеживаются новые тенденции, которые можно охарактеризовать как попытку усиления учета и контроля со стороны коронных чиновников за мирской казной. Эти мероприятия являлись одним из элементов более широкой программы по упорядочиванию и уравнению повинностей в целом. Притеснения казенных крестьян незаконными поборами подрывали экономическое состояние их хозяйств, а, следовательно, напрямую затрагивали интересы казны. Об актуальности этой проблемы свидетельствуют многочисленные проекты и записки, подаваемые на высочайшее имя. Один из таких проектов был изложен в записке «О волостном управлении казенных крестьян в Вятской губернии» сенатором П. Руничем. Записка была представлена в 1808 г. Александру I, а после смерти императора передана в Комитет 20 апреля 1828 г. В ней был предложен достаточно консервативный вариант упорядочивания волостных повинностей, лишавший общество самостоятельности в общественных сборах и распоряжении ими. В записке предлагалось сборы с казенных поселян на общественные надобности, в том числе на устройство волостного правления, ремонт мостов, дорог, жалование волостной администрации, на опеку за сиротами и содержание богаделен уравнять и ввести единый налог по 1 руб. с души. Общественные складки на единовременные нужды общества разрешались, но все деньги, которые собирались с крестьян, должны были передаваться на хранение в уездные казначейства. Волостные головы имели право раз в полгода запрашивать деньги в земском суде, который, если сочтет, что указанный предмет общественных расходов действительно необходим, запрашивал требуемую сумму из уездного казначейства [10]. Приходно-расходные операции должны были фиксироваться в шнуровых книгах, которые ежегодно ревизовались в земском суде. Такое устройство волостных повинностей ставило общественные сборы и расходы этих сумм под полный контроль чиновников, а обществу оставалось только право сообщать о своих нуждах.

В первой трети XIX в. государство ограничивает вмешательство в финансовую деятельность крестьянского общества только усилением отчетности, введением фиксированного обложения, но в итоге малая результативность этих мер приводит именно к «варианту Рунича», который был воплощен в положениях МГИ о хозяйственном и мирском капитале и общественном сборе в начале 40-х гг. [11].

Новые правила о денежных сборах на земские повинности, изданные в 1816 г., выделяли общие земские повинности, распределявшиеся на общества государственных крестьян, купцов и мещан, и частные волостные повинности, определенные только для крестьянских обществ. К общим земским повинностям относились содержание почт, мостов и перевозов, отопление, освещение, ремонт или постройка новых воинских зданий и др. К частным волостным — содержание волостных правлений и сельских запасных магазинов, жалование волостной администрации, содержание подвод для земских судов [12]. Правилами 1816 г. запрещались все сборы помимо установленных. Тогда же были составлены и формы табелей для однообразного изложения сведений для всех губерний [13]. Введение подобных правил призвано было оградить крестьянские общества от незаконных поборов местной администрации, но действенность этой меры в сильной степени была ослаблена тем, что контролировать законность сборов поручалось губернаторам. В тоже время закон имел и другие не менее важные последствия, в частности, юридически запрещались общественные сборы, кроме указанных в Правилах, что ущемляло самостоятельность крестьянских обществ.

Следующей важной вехой в регламентации финансовой деятельности органов крестьянского самоуправления стал указ 1817 г. «Об искоренении незаконных сборов», в котором обобщался опыт упорядочения волостных сборов в различных российских губерниях [14]. В указе отмечалось, что главной причиной злоупотреблений и незаконных сборов с крестьян является слабость общественного контроля за деятельностью волостной администрации. В ходе ревизии волостных правлений в Тверской и Санкт-Петербургской губерниях было выявлено, что право финансового контроля предоставленное крестьянским обществам, ими фактически не используется. Вследствие этого, волостное начальство при попустительстве земского суда, бесконтрольно распоряжалось общественной казной, в течение нескольких лет не отчитывалось о расходах общественных сумм, единолично, без согласия схода, устанавливало новые налоги и использовало их по собственному усмотрению. Указ 1817 г. подтверждал право и обязанность крестьянских обществ требовать от волостных голов ежегодных отчетов в мирских издержках. Общества, не проверившие деятельность голов, не имели права обращаться с жалобами на излишние поборы или растраты в государственные инстанции.

Этот указ можно считать одной и из первых попыток правительства организовать контроль за финансовой деятельностью волостной администрации не только со стороны крестьянского общества, но и со стороны коронных органов. Губернским правлениям предписано было собрать сведения обо всех статьях, по которым в волостных правлениях делались общественные сборы и определить их максимальный размер. Тем самым, государство ограничило право самообложения крестьянского общества, устанавливая предельную сумму возможного сбора и, определяя статьи, на которые общество может собирать деньги без разрешения начальства. Хотя общество сохраняло право контролировать расходы мирской казны путем ежегодных отчетов, но эта форма контроля перестает быть единственной, поскольку теряет, по мнению правительства, свою эффективность и действенность. Именно поэтому указами 1817, 1818 гг. запрещались традиционные для крестьянского самоуправления словесные приговоры о денежных сборах и неофициальные формы отчетности волостной администрации — «черные записные тетради» [15]. Отныне устанавливалась единая форма мирских приговоров на сбор денег с указанием назначения сбора, общей суммы и количества душ, с которых будет произведен сбор.

В сибирских губерниях попытки упорядочения земских и волостных повинностей относятся ко времени реформы М. М. Сперанского. В ходе ревизии было обнаружено, что назначение, разверстка и отправление земских и волостных повинностей предоставляли больше всего поводов для злоупотреблений чиновников и крестьянской администрации [16]. При этом состояние дорог, почты, школ и общественного хозяйства наглядно свидетельствовало о том, что крестьянские общества за свой счет, самостоятельно были не в состоянии выполнять возложенных на них обязанности. Положения, разработанные Сперанским о земских повинностях, обывательской и почтовой гоньбе представляют собой наглядный пример бюрократического решения проблемы, без обращения к обществу. Смысл преобразования заключался в переводе личных повинностей (содержание дорог, мостов, перевозов, содержание подвод для земских сообщений) в денежные, что и позволило бы, по мнению реформатора, обеспечить облегчение и уравнении сборов с местного населения, а также повышение качества исполнения работ. Предполагалось, что участие крестьянских обществ будет ограничено выплатой налога на содержание дорожных и этапных команд, составленных из бродяг и ссыльных. Содержание почт переводилось из частного найма в общий под надзором Главного и губернского управлений [17]. Достаточно взвешенный подход Сперанского при столкновении с сибирской действительностью привел к противоположным результатам. Перевод натуральных повинностей в денежные увеличил подати с 2,5 до 6,5 рублей, но не решил проблем с дорогами. Содержание дорожных команд не оправдало себя, прежде всего, материально: каждая плохо отремонтированная верста обходилась крестьянам в 1857 рублей [18]. Кроме выплаченных сборов крестьянам приходилось вновь исправлять дороги и терпеть «притеснения и разорения» со стороны слабо охраняемых преступников. В материалах сенаторской ревизии 1827 г., отмечалось, что сибирские крестьяне «как о великой милости просили об избавлении их от военнорабочих команд. Соглашаясь при этом не только исправлять дороги, но и вносить средства», но делать это по собственному решению [19]. Заключение подрядов, при отсутствии специальных подрядчиков, только увеличивало шансы земских чиновников на удовлетворение собственных корыстных интересов. Предложение сенаторов составлять дорожные команды из местных жителей, в зачет рекрут, было так же отвергнуто местными властями, как мера не эффективная «на столь великом пространстве». Единственно возможный и верный, в данном случае, путь — передать на усмотрение местных жителей удобный им способ исполнения земских повинностей, поддержанный Николаем I, и был в итоге принят Сибирским комитетом. Эффективность выполнения дорожных работ, обывательской и почтовой гоньбы, зависела от заинтересованности и понимания местным обществом необходимости и важности данных работ. Скептический взгляд на возможности крестьян поддерживать дороги в исправном состоянии опровергали сенаторы, в доказательство, приводя пример, как в ожидании посещения Александром Павловичем Сибири в 1825 г., дороги и мосты по всем почтовым трактам исправлены были одними крестьянами, «довольно благовидно и весьма прочно» [20]. Согласно распоряжению Сибирского комитета от 3 апреля 1828 г. крестьянским обществам разрешалось исполнять натуральные земские повинности лично или наймом, причем особо оговаривалось невмешательство чиновников в «крестьянские домашние распоряжения по сему предмету» [21].

Низкая эффективность бюрократического контроля рождала в недрах канцелярий и более радикальные варианты использования общественного контроля при распоряжении общественным имуществом или исполнении волостных повинностей. Согласно правилам, разработанным генерал-губернатором Восточной Сибири и распространенных на Западную Сибирь, разрешалось не давать лошадей чиновникам без прогонных билетов и доносить обо всех случаях нарушения правил [22]. Однако бездейственность этого контроля была обусловлена тем, что разбирательство случаев «незаконных разъездов» передавалось земским исправникам, самым злостным нарушителям этих правил. В 1833 г. Томский гражданский губернатор Берг, обеспокоенный слухами о том, что чиновники позволяют себе в разъезды по делам службы брать с собой жен, что «вредно для службы и противно закону», предложил разрешить волостным правлениям «не давать земским исправникам, едущим с женами, обывательских лошадей» и доносить обо всех подобных случаях, а так же о фактах проживания заседателей в селениях с женами и «чем жены их, находясь в селениях при мужьях, обязанных беспрерывно действовать по службе, занимаются» [23]. Но, к сожалению, меры эти высшим начальством были признаны слишком радикальными и нарушающими «всякую подчиненность со стороны волостных начальников… и крестьян» к земской полиции, а последствия их «неминуемо самыми гибельными» [24]. Не веря в благоразумие крестьянских обществ, местная администрация вынуждена была категорически отказаться от предложений Берга и признать их излишними. В 40-е гг. XIX в. МГИ были разработаны «Правила о доставлении обывательских подвод проезжающим через казенные селения», в которых волостным и сельским правлениям отводилась роль, не контролирующих органов, а канцелярий окружных правлений, обязанных доставлять требуемые сведения и отчеты [25]. Опасаясь подорвать авторитет местных чиновников и не доверяя органам крестьянского самоуправления реального контроля, государство фактически лишало общество законных средств противостояния злоупотреблениям коронных чиновников.

Общественному контролю государство предпочитало доскональную регламентацию делопроизводства, видя в этом панацею от лихоимства. Но, несмотря на обилие правил и инструкций, регламентирующих раскладку и сбор волостных и земских повинностей, порядок отчетности волостной администрации перед обществом и государством был крайне неудовлетворительным. В Сибири после образования комиссарств контроль за волостным делопроизводством, законностью сборов находился в ведении комиссаров, которым поручалось не менее 4 раз в год ревизовать лично волости и доносить о состоянии дел в земский суд. От волостных правлений требовалось ежемесячно присылать в земский суд донесения о состоянии дел и о соблюдении положенного порядка «без малейшего упущения» [26]. Но реально ревизии волостных правлений, на предмет соответствия законам, производимых дел и сборов проводились редко, шнуровые книги часто оставались незаполненными и в течение нескольких лет не отправлялись на ревизию, а отчетная переписка оставалась формальной и лишь отчасти давала представления о проводимых мирских сборах [27]. В начале XIX в. в волостных правлениях Западной Сибири было обнаружено свыше 15 наименований шнуровых книг, но в них фиксировались только разрешенные законом статьи. Ревизоры постоянно сталкивались с примерами недобросовестного ведения шнуровых книг, когда деньги, полученные в приход, не учитывались или подписанные в расход не выплачивались, отсутствовали подписи получателей, или не фиксировался предмет, на который были израсходованы суммы [28]. Подобные факты имели повсеместное распространение и видеть в этом только небрежность волостного писаря нельзя. Как показывают материалы ревизий, шнуровые книги являлись только незначительной, официальной частью отчетных документов волостного правления. Помимо них, несмотря на запреты, продолжала существовать неформальная форма делопроизводства — так называемые «темные тетради», в которые записывались непредусмотренные законом сборы для отчета перед сходом. Наличие этих документов свидетельствует о том, что процессы бюрократизации постепенно все глубже проникают в крестьянское общество. Наиболее очевидным симптомом этой тенденции можно считать угасание традиции словесных приговоров, т. е. расширение сферы письменного делопроизводства, даже в тех случаях, когда это не предусматривалось властями.

Укрепляли тенденцию бюрократизации правительственные мероприятия, направленные на сокращение степени самостоятельности крестьянской администрации при распоряжении общественным имуществом и доходами в пользу всеобъемлющего контроля чиновников. Так, М. М. Сперанский последовательно продолжил ограничение прав волостного начальства самостоятельно, без ведома вышестоящего начальства, устанавливать и производить сборы в мирскую казну. Губернским правлениям и казенным палатам предлагалось составить «Табели волостных издержек», с точным предписанием всех мирских расходов [29]. В «Табели…», по указанию Сперанского, были включены «все необходимые и возможные сборы», среди которых были и такие: на мелкие и случайные издержки, на вина и «съестные припасы членам земского суда, когда они бывают в волости». Понимая неизбежность подобного рода сборов, была сделана попытка легализовать их, и сделать доступными для проверки чиновниками. После введения «Табели…», с 1 января 1820 г., все мирские приговоры о денежных сборах запрещались. Форма «Табели…» была разослана по всем инстанциям от губернского до волостного правления, но ожидаемых результатов не принесла. Волостное правление составляло «Табель волостных повинностей», в которой указывало только законные статьи и определенные государством суммы, а остальные сборы фиксировало в неофициальных ведомостях. Согласно предложенной «Табели…» около 75 % от общей суммы сборов должно было направляться на содержание волостного правления и жалование выборной администрации, и только 4% на общественные нужды.

Статьи волостных повинностей делились на постоянные (ежегодные): жалование волостной администрации, содержание общественных и казенных зданий и их текущий ремонт, расходы на пожарные инструменты и медикаменты и единовременные: постройку новых зданий, приобретение новых «огнеспасительных инструментов». Кроме жалования волостным начальникам, размеры остальных сумм, в пределах допустимых законом, определялись самим обществом. Общество, по собственному усмотрению, могло отказаться от некоторых расходов, прежде всего от единовременных или чрезвычайных. Например, по «Ведомости о земских и волостных повинностях по Тобольской губернии» за 1830 г. ни одна волость не собирала деньги на покупку пожарных инструментов, постройку зданий для волостных правлений, а на ремонт выделялась сумма «по мере надобности» от 2-х до 50 рублей. На содержание волостных правлений также собиралась сумма по усмотрению от 100 до 250 рублей.

Основная статья незаконных, с точки зрения государства, сборов определялась на добавочное жалование волостным писарям. В 20-е гг. XIX в. в волостях Тобольской и Томской губерний жалование писарям составляло от 600 до 1000 рублей в год в зависимости от размеров волости [30]. Учитывая объем работы и то место, которое фактически занимал писарь в структуре государственной и крестьянской администрации, общество могло добровольно идти на увеличение жалования. Но поскольку сбор на жалование писарю свыше 400 рублей считался незаконным и не утверждался казенными палатами, то волостное правление вынуждено было либо составлять «темные тетради», либо проводить эту сумму как сбор на другие предметы. В ходе сенаторской ревизии 1827 г., было выявлено, что расходы на содержание волостных правлений неоправданно велики. Так, в шнуровых книгах волостных правлений Томской губернии чиновники обнаружили, что ежегодно в каждой волости на пожарные инструменты собиралось по 200 рублей и дополнительно по 105 рублей на их ремонт [31]. Но сами инструменты, «хранящиеся весьма небрежно», были найдены только в четырех волостях, и то «приобретенные в незапамятные времена в недостаточном количестве». Определенная в смете сумма расходовалась на дополнительное жалование писарям. Крестьяне Усть-Тартаской волости объясняли ревизорам, что за 400 рублей желающих исполнять обязанности волостного писаря найти не удалось, «а те, которые находились, по малограмотности не было возможности использовать в волостном правлении» [32]. В 1828 г. писарь этой волости нанимал трех помощников, которым выплачивал по 100 рублей, из своего же жалования выделял 1000 рублей на канцелярские расходы, освещение и отопление квартиры для проезжающих чиновников. Сверх установленного штата в Усть-Тартаской волости нанималось 9 сельских писарей с определением им жалования без указания его в официальных книгах. Попытка отстранить писаря в этой волости не разрешила проблемы, так как общество вынуждено было, «проявив своеволие свое», нанять другого за 650 рублей, без учета канцелярских и других расходов [33]. Поскольку законных оснований для этих сборов не было, то единственной формой контроля могли быть общественные учеты. По закону материально ответственным за сбор податей был волостной голова, а за сборы на общественные повинности — староста. Ежегодно, с помощью выборных учетчиков, общества должны были проводить ревизию шнуровых книг по приходу и расходу всех сумм. Действительно, как отмечает Н. А. Миненко, сибирские крестьяне, активно пользовались своим правом требовать финансовый отчет крестьянской администрации [34], но результативность этой формы контроля заметно снижается. Даже если перерасход и обнаруживался, то ход делу давался исключительно редко. В ходе сенаторской ревизии 1827 г. во многих волостных правлениях были обнаружены мирские приговоры на взыскание долгов с бывших волостных начальников, но в действие они не приводились «вследствие попустительства земской полиции» [35]. Незаконные расходы общественных сумм относились либо к произведенным «по произволу общества», и тогда жаловаться не имело смысла, либо на взятки чиновникам, которые и обязаны были контролировать законность общественных сборов.

Эффективность общественного контроля снижалась и по причине бюрократизации крестьянской администрации, в первую очередь отразившейся на положении волостного писаря. Фактический глава волости — писарь не был материально ответственным лицом и не отчитывался перед обществом, хотя при неграмотности волостного головы и старосты именно он распоряжался мирской казной. Право земского суда утверждать и отстранять волостных писарей, а также недостаток грамотных крестьян, вынуждали общество обращаться в земский суд с просьбой «снабдить» волость писарем, то есть фактически отказываться от права выбора. В конце 20-х гг. крестьяне Курганского округа сообщали ревизорам, что писари и их помощники всегда поступают по назначению земского исправника, воле которого общества не смеют противится и вынуждены выплачивать им сумму, уже определенную [36]. В отчете ревизоров отмечалось, что отстранение общества от выбора писарей, перемена которых зависела только от произвола исправников, факт повсеместно распространенный [37]. Это подтверждают и источники другого характера, например, воспоминания современников и наблюдателей [38]. Писарь всеми условиями службы, в том числе размером жалования, определением и увольнением от должности находился в зависимости не от общества, а вышестоящего начальства, то есть происходит фактическое переподчинение писарей в дисциплинарном отношении, и, в итоге, изъятие их из сферы крестьянского самоуправления и превращения в сельских чиновников, контроль за деятельностью которых был недоступен крестьянскому обществу.

Эффективность судебного разбирательства дел по злоупотреблениям, лихоимству чиновников и крестьянских выборных была весьма низкой, по причине существования «двойной бухгалтерии» в волостном правлении [39]. Следственные дела тянулись по несколько лет, обвиняемые крестьянские выборные сами подавали жалобы на земских чиновников, следователю приходилось опрашивать истцов, ответчиков, собирать сходы и, в итоге общество несло затраты большие по сравнению с незаконным сбором [40].

Другой незаконной статьей расходов волостных правлений были сборы на взятки и подарки земским чиновникам. Злоупотребление и взяточничество сибирских чиновников было «притчей во языцех» и дореволюционной публицистики и советского сибиреведения. Как и опасался В. И. Вагин, исследования, написанные по материалам ревизий или следственным делам превращались «в огромный экстракт из уголовного дела» [41]. Для советских историков обращение к сибирскому материалу было иллюстрацией варварской эксплуатации сельских тружеников феодальным государством. Но еще Сперанский в ходе ревизии мудро заметил, что «если подкупаемые виноваты, то нельзя оправдывать и подкупающих» [42]. Та же мысль присутствовала и в отчете Куракина и Безродного, поскольку крестьянскому обществу предоставлено право контроля за расходом общественных сумм, то и не должны они «попущаться столь легко… и впадать в обман и безмолвно удовлетворять беззаконные требования. Иначе напрасны будут все заботы правительства о попечении и искоренении законом лихоимства» [43]. Сибирские крестьяне использовали взятку не только для подкупа чиновников с какой-либо целью, но и просто как единственно возможный и удобный способ общения с представителями власти. Н. М. Чукмалдин анализируя свои детские воспоминания, пришел к выводу, что у сибирских крестьян сложились «свои особые воззрения» на местных бюрократов. Деревенский мир, как писал Чукмалдин, «не мог себе представить даже, чтобы чиновник, им управляющий, судья, его судящий, не брал взятки…» [44]. Уместно будет вспомнить и взгляды противоположной стороны. Правовед О. К. Нотович оставил впечатления «честного чиновника», попавшего в Сибирь: «Нигде честный чиновник… не встретит столько препятствий в своей деятельности, как здесь: ему приходиться бороться со злоупотреблениями, вошедшими в плоть и кровь местного населения» [45]. Ревизовавший в 1827 г., Верхнеомскую и Вознесенскую волости Каинского округа коллежский асессор Жилин выяснил, что крестьянские общества собирали значительные суммы для Каинского исправника, «архитектора или инженера, по прозванию неизвестного», и других иногородних военных и гражданских чиновников. При этом только некоторые «подарки» делались по требованию самих чиновников или их слуг, а в основном, как сообщили сами крестьяне, по «добровольному желанию общества, из уважения к каждому благомыслящему и благосклонно обращающемуся с поселянами» [46]. Материалы следствий по жалобам крестьянских обществ на злоупотребления земских чиновников подтверждают, что большинство взяток и незаконных поборов проводилось с согласия общества. Естественно, что это не оправдывает и чиновников. В ходе проверок обычно раскрывалось множество фактов злоупотреблений, казнокрадства уездного начальства, поскольку крестьяне старались использовать этот шанс получить «защиту от… угнетений и отягощений» и подавали огромное количество коллективных прошений и жалоб [47]. В отчете сенаторов была составлена такса взяток земской полиции: при утверждении кандидатов на общественные должности земскому исправнику выплачивали 20 рублей, за найденное мертвое тело ему же — 100 и писарю его -25, за избавление от денежного платежа за отправление обывательской гоньбы окружному начальнику — 30 и его казакам — 2, окружному стряпчему за обревизование сельского магазина — 10, окружному лекарю — 5, заседателю — 10 [48]. В ходе следствий часто выяснялось, что деньги, собранные для чиновников, не доходили до адресата, а оседали в карманы все тех же выборных крестьянских начальников, что подтверждает выводы о неэффективности общественного контроля [49].

В некоторых случаях чиновникам удавалось проверить не только шнуровые книги, в которых были зафиксированы официально разрешенные расходы, но и «темные тетради». В Верхнекаинском волостном правлении неофициальные общественные расходы фиксировались в «памятной книжке» выборного, причем заполнялась она не менее тщательно, чем шнуровые книги. Этот достаточно редко встречающийся документ позволил чиновникам, проводившим ревизию волостных правлений в рамках сенаторской ревизии 1827 г., рассмотреть реальные приходно-расходные статьи крестьянского общества. По данным официального и неофициального делопроизводства свыше 50 % от общей суммы сборов шло на содержание волостного правления, из них на жалование волостному начальству — 50,9%, а остальное — на канцелярские расходы. 93% от суммы, собираемой на жалование всей крестьянской администрации, составляло жалование волостного писаря, что подтверждает его особо важную роль в системе волостной администрации. В течение года было составлено три мирских приговора на дополнительное жалование писарю, которые фиксировались только в «памятной» книге. Второй по величине статьей расходов были сборы на общественные нужды (около 20%), в том числе сбор на выплату общественным поверенным и жалование оспопрививательным ученикам. Последняя статья расходов, также как сбор на пожарные инструменты, содержание волостного правления, жалование волостной администрации являлись обязательными и их размер был определен государством, то они есть носили повинностный характер. Неофициальные данные из «памятной книги» выборного позволяют определить отношение крестьян к выполнению различных функций, возложенных на крестьянское общество государством. Так, на примере этой волости можно увидеть отношение крестьянского общества к развитию здравоохранения. Определенная законом сумма на жалование оспопрививательным ученикам снижена с 40. до 30 руб. На подкуп чиновников различных рангов средства собирались достаточно часто, но суммы были незначительные, всего 6% от общественных расходов, в целом. Несмотря на официальное разрешение общественных сборов на съестные припасы и вино для земских чиновников, они по-прежнему фиксировались только в «темных» тетрадях.

Характерно, что и сами чиновники не всегда были осведомлены о введении «Табели…», и это приводило к казусным ситуациям. В 1824 г. Омский окружной начальник передал в исполнительную экспедицию для утверждения «Табель об окладных и неокладных сборах» на текущий год. В неокладных сборах значилась значительная сумма (по 8,5 коп. с души) на съестные припасы для чиновников, посещающих волости [50]. Точно следуя правилам, установленным указом 1817 г. и Губернским учреждением 1775 г., экспедиция в порыве справедливости предложила окружному начальнику взыскать с чиновников растраченные деньги, возвратить крестьянам и впредь не допускать подобных сборов. Решение экспедиции для утверждения было передано в ГУЗС, где и вспомнили, что издержки на вино и съестные припасы для рассыльщиков и земских чиновников являются законным, ежегодным сбором, а не злоупотреблением. На основании этого дело «О прекращении мелочных издержек для людей, по делам службы в волостях бывающих», было решено ГУЗС в пользу чиновников, а областному управлению указано на противозаконность его действий [51]. Впоследствии статья «на вино и съестные припасы» в официальные сметы стала вноситься под другим названием — «на содержание квартир под приезд земских чиновников и на провизию, от оных рассылаемых по казенным делам нарочных» [52].

В 1819 г. из сметы земских повинностей был исключен сбор на содержание училищ. Эти расходы предполагалось покрывать за счет общественных сборов. Передача вопросов открытия и содержания сельских училищ на усмотрение общества в большинстве случаев привела к закрытию существовавших училищ и передаче построенных для училищ зданий под волостные правления [53]. Это было обусловлено отношением крестьян к официальной школе. Современники отмечали отсутствие тяги к образованию у сибиряков, причем не только у сельских, но и у городских жителей, в результате чего создание школы в Сибири полностью явилось результатом усилий государства, а не местного населения [54]. Причину этого и чиновники и некоторые исследователи не справедливо видели только в невежестве народа. Действительно, как отмечал исследователь сибирской школы Н. С. Юрцовский, общественное самосознание населения в первой половине XIX в. находилось на таком уровне, что не могло подвигнуть крестьян «на материальные жертвы и тяготы, связанные с открытием и содержанием начальных школ» [55]. Но крестьяне пытались искать другие способы для обучения детей грамоте, более дешевые, без отрыва детей от хозяйства и контроля со стороны семьи, то есть не отождествляли обучение только с учебой в школе [56].

Важным показателем состояния материально-финансовой базы органов крестьянского самоуправления может служить степень развития общественного хозяйства, которое наряду с мирскими сборами являлось источником пополнения волостного бюджета. Имущество волости состояло из общественных зданий (волостного правления, «чижовки», приходского училища, квартиры для проезжающего чиновника, складов запасных магазинов, ледников), требующих значительных издержек и не приносящих дохода и мирских оброчных статей. Половина дохода от мирских оброчных статей в виде арендной платы должна была поступать в мирскую казну и использоваться для уплаты податей и на общественные надобности. Другая половина передавалась в хозяйственный капитал. Как показала ревизия МГИ мирские оброчные статьи практически не приносили дохода сибирским крестьянам. Главную причину ревизоры видели в недостаточном контроле со стороны земской полиции: мирские оброчные статьи не регистрировались в казенных палатах и не производилась их переоценка. Крестьянские общества теряли значительные средства, сдавая общественное имущество в бессрочную аренду или даже в потомственное владение. Вполне вероятно, что крестьяне сознательно укрывали доход от казны, приносимый оброчными статьями. Кроме того, существовали непостоянные источники дохода: от продажи пригульного скота, процент от составления приговоров, пени, которые, как и доходы от мирских оброчных статей были весьма незначительны, редко фиксировались в шнуровых книгах и, как правило, раздавались на сходе «по рукам», не принося общественной пользы. Такое состояние общественного хозяйства сокращало статьи дохода общества до добровольных пожертвований и случайных единовременных доходов [57]. Позднее наиболее весомой статьей общественного дохода стали питейные откупа, которые выплачивались обществу за право открытия на территории волости питейного заведения [58]. Заинтересованность общества в открытии кабака, прежде всего материальная, ставила их организацию вне конкуренции с другими «общественными заведениями». Показателен в этом смысле пример Н. М. Чукмалдина, который на протяжении двадцати лет в своей родной деревне, пытался победить «нездоровое» увлечение крестьянского общества, вкладывая в это дело не только энергию, но и значительные материальные средства. Радетель процветания и просвещения своей малой родины, отремонтировав на собственные средства здание «поганого заведения» открыл в нем училище, профинансировал учреждение банка и строительство церкви регулярно датировал общество в случаях недоимок и недорода и при этом, вынужден был выплачивать обществу по 100 — 200 руб. в год, чтобы оно не передавало право на открытие кабаков. Благие намерения сельского общества таяли при появлении кабатчика «с несколькими ведрами водки для схода и несколькими отдельными подачками мироедам». В итоге, не смотря на все усилия, Чукмалдин смирился и признал полную победу кабака [59].

В первой половине XIX в. правительство еще дважды обращалось к проблеме денежных мирских сборов: в 1833 г., когда были окончательно унифицированы обязательные и добровольные статьи мирских расходов и, в 1840 г. при разработке МГИ «Положения об общественном с государственных крестьян сборе» [60]. Новые правила были распространены на Сибирь во второй половине 50-х гг. в связи с введением образцового управления. Эти мероприятия призваны были способствовать развитию общественного хозяйства сельского общества и, в то же время, максимально сократить самостоятельное распоряжение денежными сборами волостной администрацией. Все издержки на содержание волостного и сельского управления, сельских училищ, больниц и богаделен, постройку магазинов, на помощь населению в чрезвычайных обстоятельствах, согласно Положению МГИ, предполагалось погашать из хозяйственного капитала, который состоял из специального сбора с государственных крестьян и части дохода от эксплуатации оброчных статей. Сборы на удовлетворение общественных нужд, в том числе на содержание сирот, вознаграждение ходатаев и др. должны были производиться и расходоваться по приговору сельского общества с разрешения начальства, без передачи сумм в волостное правление. Поскольку официально сельские общества в Сибири не были введены, то сборы на общественные нужды по-прежнему оставались в полном распоряжении волостной администрации. Мирской капитал крестьянских обществ в Западной Сибири составлялся из оставшейся части доходов от мирских оброчных статей, добровольных пожертвований членов общества и единовременных общественных доходов. Собранные средства хранились в казенной палате и расходовались с разрешения генерал-губернатора. При утверждении приговора учитывалась реальная необходимость в сборе и отсутствие недоимок на данном крестьянском обществе. Такой порядок формально лишал волостное общество прав самообложения и самостоятельного распоряжения собственными доходами, но реально состояние мирских сборов в сибирских волостях не изменилось. Об этом свидетельствует формальный характер утверждения мирских приговоров казенными палатами. Рассмотренные общественные приговоры волостных обществ Тобольской и Томской губерний за несколько лет утверждались казенными палатами даже в случае, если на обществе числилась значительная недоимка [61]. Кроме того, по материалам ревизий, в волостных правлениях по-прежнему сохранялось «темное» делопроизводство. Попытка генерал-губернатора Г. Х. Гасфорда завершить начинание М. м. Сперанского по упорядочиванию «темных» сборов, оказалось еще менее результативным, поскольку на этот раз даже не удалось собрать сведения о существующих категориях «необъявленных сборов» [62]. Мероприятия местной администрации были направлены на усиление контроля за финансовой деятельностью волостного начальства и не предполагали ущемление интересов крестьянского общества.

Таким образом, рассмотренный материал показывает, что на протяжении указанного периода вмешательство государства в финансовую деятельность крестьянского самоуправления постоянно расширяется. Государство вынуждено вмешиваться в компетенцию органов крестьянского самоуправления, определяя максимальную ставку налога, расходные статьи, контролируя общественные доходы, в связи с ослаблением контроля за финансовой деятельностью волостной администрации со стороны распорядительного органа крестьянского общества — мирского схода. Другой причиной, подтолкнувшей государство на фиксацию мирского самообложения (определение статей расходов и максимальных размеров сборов), была заинтересованность в успешном выполнении органами крестьянского самоуправления порученных функций (продовольственного обеспечения населения, общественного призрения, народного просвещения, здравоохранения, санитарных и противопожарных мероприятий). Государство в данном случае выступало с культуртрегерской миссией, привнося в традиционное крестьянское общество новые ценности коммунального развития, не характерные для общества, основанного на моральной экономике. Введение фиксированных ставок являлось гарантом от чрезмерного обложения населения (например, жалованием писарю) и условием, что местные нужды не останутся без удовлетворения (жалование оспопрививательным ученикам, сборы на пожарные инструменты, содержание приходских училищ). Помимо фиксации мирского самообложения, правительственные мероприятия в этой сфере сводились к усилению отчетности волостной администрации и упорядочиванию делопроизводства, что в итоге усиливало бюрократизацию исполнительных органов и их независимость от общества и снижало результативность правительственных мер. Официальное делопроизводство волостных правлений росло, приобретая все более формальный характер, и не отражало реальной финансовой деятельности выборного начальства. Неофициальное делопроизводство — «темные тетради», несмотря на ряд общероссийских и местных указов, продолжало существовать, осложняя контроль со стороны правительственных чиновников за законностью общественных сборов.

В Западной Сибири крестьянские общества пользовались гораздо большей самостоятельностью в вопросах управления общественными угодьями, разверстки натуральных и денежных повинностей, составлении мирской казны, чем это было предусмотрено законом, по причине слабого контроля со стороны коронных чиновников за законностью сборов и неэффективности судебных разбирательств. Тем не менее, мирская казна не служила удовлетворению общесоциальных потребностей местного крестьянского общества (просвещению, здравоохранению, благоустройству, общественному призрению и т. д.) и более половины общественных сборов и по официальным ведомостям, и «темным» тетрадям уходило на содержание крестьянской администрации, подтверждая канцелярско-бюрократический характер сибирской волости и низкий уровень развития местных потребностей.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ПСЗ-I. № 1594 (Наказ Тобольскому воеводе 1669 г.), №1595 (Наказ Верхне-Турскому воеводе 1697 г.), № 1657 (Указ 1699 г.), № 3291. (Инструкция воеводам 1719 г.).
2. Проект императрицы Екатерины II об устройстве свободных сельских обывателей // Сб. РИО. Т. 20. СПб., 1877. См.: «Сельское положение» ст. 53, 72, 73, 74, 77, 78, 82, 83, 85 и др. 
3. Там же. Ст. 32.
4. ПСЗ — I. № 13590, 16606.
5. ПСЗ — I. № 17444.
6. Там же.
7. Богословский М. М. Земское самоуправление на русском севере в XVII в. Т. 2. С. 154.
8. Зайцева Л. Ю. Православная церковь Южного Зауралья в досоветский период // Земля Курганская: прошлое и настоящее. Вып. 16. Курган, 1996. С. 85.
9. ПСЗ-I. № 14392. п. 231.
10. РГИА. Ф. 1168. Оп. 1. Д. 23.
11. Там же. Ф. 1589. Оп. 1. Д. 624. Л. 237–238, 240–283; Д. 643. Л. 25–30, 147–173.
12. ПСЗ-I. № 26316.
13. Там же. № 26897.
14. Там же. № 26819.
15. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 322. Л. 339. (Указ от 24 июня 1818 г. ПСЗ -I. № 27395).
16. Прутченко С. М. Сибирские окраины. СПб., 1899. Приложение III. С. 20, 27.
17. Прутченко С. М. Указ. соч. Приложение III. С. 182–183.
18. Там же. Приложение V. С.280.
19. Там же.
20. Там же.
21. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 309. Л. 395.
22. ТФ ГАТюмО. Ф. 464. Оп. 1. Д. 38. Л. 5.
23. ГАТО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 75. Л. 10–11.
24. Там же. Л. 12.
25. РГИА. Ф. 1589. Оп. 1. Д. 963. Л. 11.
26. ТФ ГАТюмО. Ф.329. Оп. 13. Д. 582. Л. 28 об.
27. Там же. Л. 28.
28. РГИА. Ф. 1376. Оп. 1.
29. Прутченко С. М. Указ. соч. Приложение I. С. 27.
30. ТФ ГАТюмО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 10. Л. 1–2; ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 48. Л. 27.
31. ГАТО. Ф. 3. Оп. 18. Д. 40. Л. 378.
32. ГАТО. Ф. 3. Оп. 18. Д. 40. Л. 375.
33. Там же.
34. Миненко Н. А. Русская крестьянская община в Западной Сибири XVIII — первой половины XIX вв. Новосибирск, 1991. С. 77.
35. ГАТО. Ф. 3. Оп. 18. Д. 40.
36. Там же. Оп. 19. Д. 48. Л. 27.
37. РГИА. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 86. Л. 7–7 об.
38. Чукмалдин Н. М. Мои воспоминания. СПб., 1899. С. 55; Астырев Н. М. В волостных писарях. Очерки крестьянского самоуправления. СПб., 1896; Наумов Н. И. Мирской учет // Крестьянские судьбы. Рассказы русских писателей второй половины XIX века. М., 1986.
39. Прутченко С. М. Указ. соч. Приложение I. С. 21–23.
40. О неэффективности и трудоемкости следствий по делам связанным с лихоимством писал М. М. Сперанский в отчете по ревизии. Например, для подтверждения законности мирского приговора, необходимо было опросить населения целой волости, что в условиях Сибири было невозможно. Следователю приходилось вызывать ответчиков и свидетелей в волость или уездный центр, что отрывало крестьян от работ. Возникали и чисто процессуальные сложности. При «допросах порознь» показания были очень противоречивы, поскольку приговоры на незаконные сборы делались обычно словесно. В итоге, факт сбора был очевиден, но «мера взыскания перед законом становится невозможною, потому что количество их или неизвестно, или исполнено противоречий» (Прутченко С. М. Указ. соч. Приложение I. С. 21–22).
41. Вагин В. И. Исторические сведения о деятельности графа М. М. Сперанского в Сибири. СПб., 1872. Т. 1. С. 97–98.
42. Прутченко С. М. Указ. соч. Приложение I. С. 23.
43. ГАТО. Ф. 3. Оп. 18. Д. 40. Л. 10 об.
44. Чукмалдин Н. М. Указ. соч. С. 48.
45. Нотович О. К. Основы реформы местного и центрального управления. СПб. 1882. С. 107.
46. ГАТО. Ф. 3. Оп. 18. Д. 40. Л.94.
47. Миненко Н. А. Отношение государственных крестьян к местной бюрократии в первой половине XIX в. // Уральский исторический вестник. 1994. Вып. 2. С. 48–49.
48. РГИА. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 86. Л. 20–20 об.
49. Там же. Д. 79. Л. 23, 46.
50. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 526. Л. 315.
51. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 520. Л. 22 об.
52. Там же. Ф. 1376. Оп. 1. Д. 5. Л. Л. 93–94.
53. Андриевич В. К. Сибирь в XIX столетии. СПб. 1889. С. 344.
54. Там же. С. 345; Грицько. О Сибири. // Современник. 1858. Т. 72. С. 190; Шашков С. С. (Серафимович С. С.) Очерки русских нравов в Старинной Сибири // Отечественные записки. СПб. Т. CXXIV. С. 707; Курский М. Школьная рекрутчина // Сибирские записки. 1917. № 4–6. С. 90–95.
55. Юрцовский Н. С. Очерки по истории просвещения в Сибири. Новониколаевск, 1923. С. 314.
56. Современное исследование этих проблем на материалах русской деревни второй половины XIX в. Б. Эклофа «Русские крестьянские школы: чиновничество, деревенская культура и народная педагогика. 1861–1914. (См.: Захарова Л. Г., Краснова В. В. Рецензия//История СССР. 1989. № 1. С. 216; Реферат. Эклоф Б. Русские крестьянские школы: чиновничество, деревенская культура и народная педагогика. 1861–1914//Реферативный журнал. Общественные науки за рубежом. Серия 5. История. 1989. № 3. С. 40–43.), на сибирском материале первой половины XIX в. Мамсик Т. С. Из истории развития грамотности в Западно-Сибирской деревне (по материалам судебных дел первой половины XIX в. // Культурно-бытовые процессы у русских Сибири XVIII — начало XX вв. Новосибирск. 1985. С. 106.
57. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4934. Л. 21–22.
58. ТФ ГАТюмО. Ф. 332. Оп. 1. Д. 169.
59. Чукмалдин Н. М. Указ соч. С. 163.
60. РГИА. Ф. 1589. Оп. 1. Д. 624.
61. ГАОО. Ф. 3. Оп. 5. Д. 7228. Л. 1–143; Оп. 6. Д. 9948. Л. 1–252.
62. ГАОО. Ф. 3. Д. 4934. Л. 31.