К вопросу о денежном содержании чиновников РКП(б) в начале 1920-х гг. (по материалам сибирских архивов)

Проблема материального обеспечения советской партийно-государственной бюрократии оказалась в поле зрения отечественной исторической науки сравнительно недавно — во второй половине 80-х гг., с началом так называемой «перестройки», и то лишь благодаря стараниям тогдашней прогрессивной журналистики. Возможно, именно потому, что импульс к изучению этого вопроса был дан извне и насыщен изрядной порцией сиюминутной политической конъюнктуры, его исследование изначально приобрело яркую эмоциональную «разоблачительную» тональность. Историки, в угоду антикоммунистическим общественным настроениям, любой ценой стремились представить доказательства сытой, безбедной жизни всей советской номенклатуры «сверху донизу», не пытаясь разграничить различные слои этой обширной, внутренне достаточно разнородной социальной группы, ставя в один ряд кремлевских сановников и мелких провинциальных канцеляристов, а нередко прямо экстраполируя материальное положение поздней генерации партгосноменклатуры на ранний послеоктябрьский период. В результате, вместо воссоздания достоверной исторической картины, происходило искажение ее как в частностях, так и в целом.

В задачу данной работы входит установление только одного, но чрезвычайно важного компонента системы материального обеспечения чиновничества РКП(б) начала 1920-х гг. — денежного содержания. Поскольку подавляющее большинство работников партийного аппарата находилось на периферии, а не в столице, специальный акцент сделан на провинциальный аспект проблемы, с тем чтобы выделить типическое в материальном положении партбюрократии рассматриваемого периода. Сибирский архивный материал, несомненно, заключая в себе определенный элемент региональной специфики, тем не менее, позволяет выявить некоторые общие закономерности, присущие бытию партработников в начале 1920-х гг.

Термин «партийное чиновничество», по нашему мнению, может быть употребляем в широком и узком смысле. В широком он подразумевает всех штатных сотрудников партаппарата, получающих постоянное жалованье и назначаемых и смещаемых в обычном служебном порядке; в узком — только лиц, выполняющих самостоятельные административно-распорядительные функции. В аппарате комитетов РКП(б), на основе штатного расписания 1920–1922 гг., можно выделить три категории служащих: ответственных работников, технических работников и вспомогательный персонал. Первая группа, куда должны быть включены секретари комитетов всех уровней, заведующие, заместители заведующих и секретари отделов, заведующие подотделами, ответинструкторы и бухгалтеры, а также освобожденные секретари крупных ячеек, представляет собой чиновничество в узком смысле слова К ней вплотную примыкает вторая группа — канцеляристов, объединяющая делопроизводителей, регистраторов, архивариусов, информаторов, журналистов, счетоводов, машинисток. К третьей относятся курьеры, сторожа, уборщицы, истопники, шоферы и пр. С нашей точки зрения, допустимо в случае широкой трактовки понятия «чиновничество» иметь в виду две первых группы, не забывая при этом об особой роли в деятельности партийной машины именно ответработников РКП(б), которых поэтому правильно было бы именовать партийными функционерами.

Можно предположить, что до середины 1920 г. в общепартийном масштабе еще не сложилась вполне устойчивая система денежного вознаграждения служащих аппарата РКП(б). Так, в Иркутской губернии в конце апреля 1920 г. было выделено 29 тарифных разрядов-ставок ответственных и технических партработников, в Алтайской губернии в середине сентября — 3, а в начале октября — 4 тарифные группы ответработников. Ставки партийных функционеров различных рангов были слабо дифференцированы, хотя уже и возникла существенная (примерно в 2–4 раза) разница в оплате труда ответработников и технического персонала[1]. Таким образом, предстояло произвести четкую градацию жалованья партийного чиновничества всех уровней, начиная с высшей ступени и кончая самой низшей.

С 1 июня 1920 г. распоряжением ВЦИК РСФСР были введены тарифные ставки для политических работников советских и военных учреждений Республики, которые во второй половине года циркуляром ЦК РКП(б) были распространены и на работников партии. Документом устанавливалось строгое деление партийных функционеров на 5 разрядов, исходя из которых и начислялась заработная плата. В соответствии с тарифной сеткой 1920 г. секретарь ЦК по размеру оклада был равен секретарю областного бюро, но стоял на ступень выше секретаря губкома и на четыре ступени — секретарей районных и волостных комитетов РКП(б). Тарифная сетка имела в виду только ответработников, вплоть до секретарей отделов, заведующих шифровальными отделениями и бухгалтеров, но совершенно не касалась технического и вспомогательного персонала[2].

Вскоре, в мае 1921 г., 5-разрядная тарифная сетка для ответработников РКП(б) была заменена 6-разрядной, что мотивировалось потребностью в унификации всей системы оплаты труда в Советской Республике. Исчисление зарплаты партфункционеров с этого момента увязывалось с размером среднемесячного заработка высококвалифицированных рабочих и служащих, принимаемого за 100%. Соответственно нормы оплаты труда ответственных партработников должны были находиться в интервале от 100% для 1-го до 150% для 6-го тарифного разряда. Дополнительное вознаграждение в виде премий, сверхурочных, платного совместительства (за исключением литературной и преподавательской деятельности, не входящей в круг прямых обязанностей) не допускалось[3].

Отсутствие общей тарифной системы, которая бы охватывала все без изъятия категории работников аппарата комитетов РКП(б), порождало массу недоразумений и конфликтов вокруг вопроса о денежном вознаграждении низших партийных служащих. Их пытались тарифицировать по 35-разрядной сетке для работников промышленных предприятий, но такая модель тарификации применялась не везде и лишь в порядке местной инициативы. Местная же инициатива препятствовала складыванию единой схемы кредитования партийных организаций Центральным Комитетом, а значит подрывала стабильность денежного содержания чиновников РКП(б).

Побудительным толчком к введению унифицированной партийной тарифной системы явилось постановление ВЦСПС о переходе государственных предприятий и учреждений на17-разрядную тарифную сетку[4]. Уже в первой половине 1922 г., невзирая на отсутствие распоряжений из центра, провинциальные парткомитеты, на свой страх и риск, заручившись поддержкой губернских профсоюзов, вырабатывали и пробовали использовать, применяясь к существующим кредитным поступлениям, 17-разрядную тарификацию[5]. Однако, это не упрощало, а усложняло положение с выплатой жалованья персоналу комитетов РКП(б), ибо нарушало практикуемый порядок финансирования.

В августе 1922 г. по постановлению XI Всероссийской конференции РКП(б), наконец, была принята стандартная 17-разрядная тарифная сетка. Ответработники, от членов ЦК до секретарей ячеек крупных предприятий, помещались в интервале от 17-го до 12-го разряда включительно, а техработники и вспомогательный персонал — от 11-го до 1-го.Одновременно с принятием 17-разрядной сетки в действие вводилось постановление Наркомтруда от 28 июля (?) 1922 г., согласно которому для всех ответработников, в том числе и ответработников партии 10 — 17 разрядов устанавливалась надбавка («нагрузка») в размере от 10% до 50% основного оклада. Вместе с тем, жалованье партийных функционеров в сельских местностях понижалось в сравнении с губернской нормой на 25% [6].

Контролерами выполнения новых правил денежного обеспечения сотрудников партаппарата выступали профсоюзы совработников, которые ежемесячно перезаключали с администрацией комитетов РКП(б) тарифные соглашения и коллективные договоры. Эти документы обязывали парткомы в точно определенные сроки выплачивать сотрудникам жалованье. В случае задержки выплаты денежного содержания оно должно было затем выплачиваться по ставкам месяца выдачи. В основание исчисления зарплаты был положен размер прожиточного минимума на текущий месяц в данной местности, с учетом территориальных тарифных поясов. Как и совслужащие, партийные чиновники имели право на получение компенсации за неиспользованные отпуска, а также помощи страховой кассы.

В дальнейшем в систему денежного поощрения вносились некоторые уточнения и дополнения. Например, с 1923 г. ответработникам губернских, уездных и районных комитетов РКП(б) отдаленных районов должна была выплачиваться в течение трех месяцев после прибытия на место назначения повышенная зарплата, а суточные и подъемные при командировании полагались в двойном размере. В июне 1924 г. комиссия ЦК РКП(б) по финансированию местных парторганизаций постановила приравнять оплату труда служащих партаппарата к оплате труда профсоюзных работников(7(. С октября 1924 г. начали начисляться надбавки сотрудникам волкомов и сельских райкомов партии в неурожайных местностях[8].

При всех достоинствах формально декретированного денежного содержания партийных чиновников, главным его недостатком являлась небольшая величина оклада, в особенности у работников низового звена управления РКП(б). Партийные функционеры рядового райкома Томской губернии в октябре 1923 г. получали жалованье, которое было в 1,5 раза меньше, чем у профсоюзных активистов, в 1,7 раза — чем у ответработников советских органов и в 3,25 раза — чем у хозяйственных руководителей районного уровня. Технический персонал райкома проигрывал в размере зарплаты техническим работникам указанных учреждений соответственно в 2, 1,7 и 2,3 раза. Руководители райкома РКП(б) получали на руки не более 24 золотых рублей в месяц, тогда как квалифицированные шахтеры-забойщики — 35 рублей. Еще более низким было денежное обеспечение секретарей ячеек — около 18 рублей[9].

Кое-где ситуация с зарплатой была совсем удручающей. Тулуновский уком РКП(б) Иркутской губернии в отчете за ноябрь 1922 г. доносил: ответработникам «получаемого жалованья не хватает и приходится голодать. Так, секретарь укома в переводе на золотую валюту получает только 15 рублей, технические работники получают по курсу 8–10 рублей, ясно, что недостача отражается на работе и ведет к изнеможению и выбытию из строя»[10].

Справедливое недоумение на местах вызывало неравенство ставок равнозначных по тарифному разряду губернских, уездных и районных партийных чиновников. «…Тут, — писал, например, в ноябре 1923 г. в Алтайский губком РКП(б) секретарь Бийского укома, — проявлена какая-то наивность. Почему машинистка укома должна получать по пятому разряду, когда машинистка губкома получает по 8-му; почему наш бухгалтер должен получать по 9-му разряду, когда в губкоме он получает по меньшей мере по 14-му и работает не один, а с двумя помощниками. Ведь деньги выплачиваются по товарному индексу? Да и вообще наши цены не ниже барнаульских»[11].

Скудость денежного содержания партийного чиновничества рассматриваемого периода главным образом была сопряжена с кризисным состоянием советской экономики вообще и валютно-финансовой сферы в частности. Ввиду катастрофического падения курса рубля приходилось ежемесячно пересматривать тарифные ставки в сторону их увеличения, но это давало обратный эффект. Хаотическое положение в области финансового дела, гиперинфляция приводили к отставанию роста ассигнований на содержание партийного аппарата от роста реальных расходов по этой статье бюджета РКП(б). В итоге испрашиваемые парткомитетами кредиты запаздывали, поступая не в начале, как это требовалось, а в конце месяца и не покрывали произведенных затрат.

В немалой степени задержки в переводе денег были связаны с неудовлетворительной постановкой сметно-финансового дела в партийных комитетах. К XI съезду РКП(б), по данным ЦК, всего 48% губернских парторганизаций сумели наладить бухгалтерский учет более или менее удовлетворительно, а в остальных он был поставлен «хуже и вовсе плохо»[12]. Желая навести порядок в расходовании партийных средств, ЦК РКП(б) 27 февраля 1922 г. циркулярно уведомил все губкомы и обкомы о том, что их дальнейшее финансирование «находится всецело в зависимости от своевременного представления отчетов и смет»[13]. Однако, предостережение со стороны Центрального Комитета не возымело надлежащего действия, и отправка оправдательных документов в столицу так и не получила регулярного характера.

О том, что это было действительно так, свидетельствует содержание циркуляра Сиббюро ЦК РКП(б) всем губкомам Сибири от 10 июня 1922 г. «…Дело по установлению правильной финотчетности, — говорилось в документе, — подвинулось вперед очень мало»; лишь два губернских комитета РКП(б) из шести прислали отчеты за первые четыре месяца текущего года. Ссылаясь на указание ЦК, Сиббюро уведомляло о прекращении финансирования недисциплинированных губкомов и о возобновлении кредитования лишь после представления отчетов, их проверки и отправки в ЦК[14].

Серьезнейшим фактором, подрывавшим стабильность денежного обеспечения партийных чиновников, было расширение, вне всяких смет и штатных расписаний, численности служащих парткомитетов и, как следствие этого, неправильное расходование отпущенных денег. Приводимая ниже таблица (за вторую половину 1922 г.) позволяет судить о размерах таких уклонений от утвержденных норм[15]. Как видно из таблицы, губернии паразитировали за счет уездов, но это вовсе не значит, что в укомах утвержденное штатное расписание неукоснительно соблюдалось — бюрократическая раздутость штатов процветала и здесь. Угрозы репрессий, сыпавшиеся на головы виновных в неправильном расходовании средств, не могли дать желаемого результата уже хотя бы в силу полной профессиональной непригодности значительного числа работников комитетов РКП(б). Следовательно, паузы в кредитовании должны были периодически возобновляться.

Перебои в снабжении губкомов деньгами обозначились уже осенью 1921 г. 14 сентября секретарь Иркутского губернского комитета РКП(б) телеграфировал Сиббюро: «Жалованье [за] август не выдано тчк Все организации требуют денег тчк Финансовое положение критическое». «Денег нет…, — сообщал 3 октября тому же адресату секретарь Томского губкома, — работа останавливается[,] положение серьезное[,] так как расходы [с] каждым днем увеличиваются». Омский губернский комитет сигнализировал: «Недостаток средств отзывается на работе всего губкома РКП… Сотрудники… поставлены в крайне затруднительное положение»[16].

Ситуация с деньгами оставалась напряженной и в дальнейшем. Новониколаевский губком РКП(б) в начале марта 1922 г. умолял Сиббюро о срочном перечислении денег для погашения долгов, а также выплаты жалованья служащим за январь-февраль текущего года, а по ряду укомов — за декабрь 1921 г. 25 декабря 1922 г. Алтайский губком получил от Сиббюро ЦК РКП(б) телеграфный перевод на 5370000 руб., что составляло менее 1/3 от суммы, требуемой только на выплату жалованья личному составу губернского комитета.

«…Сотрудники, — уведомлял губком, — за несколько месяцев вовсе не получали, а частью много не дополучили; наступающие праздники — Новый год и Рождество — и перед ними неимоверное поднятие на все цен наводят на сотрудников панику: одежда, дрова, обувь заставляют их осаждать кассу неотступными просьбами, а касса пустая. Как быть, где искать выход?».

Губернский комитет решил для себя этот мучительный вопрос, взяв в январе 1923 г. займы под будущие кредиты в местных филиалах Госбанка, Хлебопродукта и в губпродкоме. В результате выдача жалованья служащим производилась по 5–8 раз в месяц и небольшими порциями[17].

Другие комитеты РКП(б) испытывали аналогичный дефицит средств. Томский губком просил Сиббюро ЦК РКП(б) спешно доассигновать 111 млрд. руб. на покрытие образовавшейся задолженности, в том числе и по выплате жалованья. Зарплата служащих Иркутского губернского комитета за февраль 1923 г. была снижена, ввиду недостаточности кредитов, на 50% по сравнению с январской. В марте секретарь губкома ставил в известность Сибирское областное бюро: «Ближайшее время грозит нам полной финансовой несостоятельностью, если своевременно не последует… дополнительного ассигнования средств»[18].

Денежный голод, претерпеваемый губернскими партийными центрами, тяжело отражался на самочувствии уездов. Каменский уком РКП(б) к апрелю 1922 г. безнадежно погряз в долгах и не мог рассчитаться с настойчивыми кредиторами.

«…В кассе укома, — сообщал в марте того же года секретарь Черепановского уездного комитета, — в настоящее время денег совершенно нет, каковые от губкома не получены даже в оплату расходов 21 г. …, задолженность же укома достигает 403000000 руб. … Все учреждения просят об оплате счетов и за несвоевременную оплату, вследствие падения курса рубля, производят начисления в 2–3 раза… Нет денег на самые необходимые хозяйственные расходы укома, сотрудники укома, не получая жалованья с сентября месяца, не имеют возможности уплатить членские партийные и профессиональные взносы, также не имею возможности вступить в местный рабкоп, чтобы хоть немного улучшить свое положение».

26 августа 1922 г. Бодайбинский уездный комитет РКП(б) телеграфировал в Иркутск: «Недостаток денежных знаков обострился до последней крайности»[19].

Напряженной оставалась ситуация с финансовым обеспечением уездных парторганов и в 1923 г. На двух-трехмесячные задержки в перечислении средств на выдачу зарплаты служащим комитетов РКП(б) и покрытие организационно-хозяйственных расходов партаппарата указывали Мариинский, Щегловский, Енисейский, Зиминский укомы, Анжеро-Судженскийрайком, райбюро Южной группы копей Кузбасса и другие[20].

Особенно трудным было материальное положение работников волостного масштаба, — волсекретарей, волинструкторов, волорганизаторов, по штатному расписанию находившихся на содержании уездных комитетов. Испытывая острую нужду, многие из них прямо заявляли о нежелании трудиться на партийном поприще «ввиду критического материального положения», «вследствие низкой оплаты», «ввиду неудовлетворения жалованьем» и т.д.[21]. «…Это все продолжается с 21 года, — взывал к Верхоленскому укому один из отчаявшихся волостных секретарей. — Все пишут, что будешь получать продовольственный паек и денежное вознаграждение, но это все остается на бумаге, а на деле нет. Я, работая другой год на советской и партийной работе, не получая ни денежного вознаграждения, ни пайка, дошел до тех пор, что я остался голодный вместе с семьей и босой, и дальше так я не могу работать. Если не будет… поддержки, то мне придется отправлять семью собирать куски»[22].

В интересах экономии денежных средств применялись телеграфные переводы денег, которые, по распоряжению Наркомфина, оплачивались в первую очередь, использовались финансовые каналы ГПУ, текущие счета парткомов открывались в червонных рублях. Для того чтобы срочно изыскать недостающие денежные ресурсы, проводилось периодическое сокращение штатов партаппарата. Правда, не везде и не всегда такой метод борьбы с бюджетным дефицитом встречал понимание. Ссылаясь на обширность территорий и значительную численность организаций, губернские, а еще более — уездные и районные комитеты РКП(б) неохотно шли на эту меру. Практиковалось совмещение, как действительное, так и фиктивное, партийных и советских должностей. Но гораздо чаще и охотнее парторганы прибегали к безвозвратному изъятию необходимых им средств из местного бюджета. С 1923 г. это опустошение государственной казны со стороны правящей партии получило характер системы. Решения об объеме и порядке финансирования партийного аппарата принимались президиумами (пленумами) комитетов РКП(б) и беспрепятственно проводились через комфракции губернских, уездных и волостных исполкомов Советов. Большая часть добытых таким образом денег шла на выплату жалованья уездным и волостным партчиновникам. Эти регулярные поборы были «узаконены» циркуляром ЦК РКП(б) от 22 июля 1923 г. за подписью секретаря Центрального Комитета Я. Э. Рудзутака. Документ официально предписывал переложить тяжесть субсидирования партийных учреждений на плечи местных государственных структур, но «без проведения по сметам в качестве отпуска парторганам», а камуфлируя субсидии легальными статьями расходов[23].

Дополнительным источником денежных поступлений для образования фонда заработной платы партработников, в первую очередь волостных, были потребительская и сельскохозяйственная кооперация, спорадическая помощь со стороны шефствующих городских ячеек, а также всевозможные «партобложения» сельских коммунистов — в виде процентного отчисления с дохода (помимо уплаты членских взносов), натурального налога дровами, зерном, запашек в фонд укома и волкома и пр.

Немаловажным феноменом, отягчавшим и без того сложное материальное положение чиновников РКП(б) в начале 1920-х гг., были непрерывные денежные поборы на всевозможные кампании. Сбор средств производился в пользу голодающих, инвалидов войны, политзаключенных за границей, безработных пролетарок, рурских рабочих, японского пролетариата, Воздушного флота, на золотой выигрышный заем, культработу, выписку газет и т.д. и т.п. Кроме того, ежемесячно отчислялись профсоюзные взносы в размере 2% заработной платы. При этом за несвоевременную уплату профвзносов (а несвоевременности трудно было избежать при нерегулярной выдаче жалованья) кое-где взимались штрафы, составлявшие до 10% (а иногда и более) месячного заработка.

Штрафам партслужащие подвергались и за нарушения трудовой дисциплины: опоздания на работу и преждевременный уход с работы, а также за невыполнение предписаний вышестоящих партийных учреждений. Например, Томский уком РКП(б) на заседании 14 ноября 1922 г. принял решение использовать в качестве меры воздействия на нерадивых секретарей волкомов штрафы в размере от 10 до 50% месячного оклада жалованья, а Канский уком РКП(б) тремя месяцами раньше избрал еще более радикальную меру наказания — лишение малоисполнительных секретарей волостных парткомитетов права на получение зарплаты[24].

Настойчивые жалобы партийных чиновников на опустошение их кошельков беспрерывными сборами пожертвований, в конце концов, достигли ушей вышестоящих руководителей. Директивами Сиббюро ЦК РКП(б) и Сиббюро ВЦСПС максимальный размер отчислений с зарплаты членов профсоюзов был определен в 5%, причем, как было сказано в документах, в эти 5% должны были войти и 2% членских взносов[25].

С тем, чтобы как-то облегчить и укрепить материальное положение партработников, применялось их повышение в тарифном разряде либо по просьбе самих служащих, либо по ходатайству руководителей подразделений, где они служили. Обычной мотивировкой в этом случае являлось указание на перегруженность работой и образцовое ее выполнение. Так, заведующий финансовым подотделом Алтайского губернского комитета РКП(б) в докладной записке секретарю губкома 19 ноября 1923 г. просил повысить разряд двум счетоводам, которым «приходится работать в буквальном смысле день и ночь, оклады же их, как технических работников, …установлены в 22 руб.», коих «безусловно недостаточно, при существующей дороговизне, для мало-мальски сносного существования с семьей». Счетовод Новониколаевского губкома Островский 17 мая 1924 г. писал в расценочно-конфликтнуюкомиссию комитета следующее: «…я исполняю работу, которая требует специальное знание, а я получаю по 8 разряду, что меня совершенно не удовлетворяет, во-первых, материально,во-вторых, эта ставка вообще не соответствует моей должности»[26]. Не всегда, но довольно часто эти прошения удовлетворялись.

Для поощрения обремененных усиленными занятиями служащих использовалась, хотя и достаточно скупо, оплата сверхурочных часов. С одной стороны, сверхурочные работы не приветствовались ввиду ограниченности фонда заработной платы. Устанавливался поэтому ряд условий, минимизировавших внеурочные занятия: выполняемые работы должны были предварительно согласовываться с месткомом, не могли превышать 2-х часов в день и должны были исполняться на платной основе только техническим персоналом[27]. Но, с другой стороны, из-за нехватки квалифицированных кадров в аппарате парткомитетов, обилия спешной канцелярской работы избавиться от сверхурочности не представлялось возможным.

Хорошей иллюстрацией к вышеочерченной ситуации служит ходатайство заведующего учетно-статистическим подотделом Вокзального районного комитета РКП(б) г. Новониколаевска А. Пименова в бюро этого райкома, а затем в местком Новониколаевского губкома в сентябре 1923 г. Указывая на то, что в течение нескольких месяцев он должен был совмещатьдве-три должности, да еще участвовать в различных комиссиях по проведению кампаний, Пименов сообщал, что «был вынужден ежедневно работать до 12–1 ночи». В результате этого, отмечал партчиновник, «надвигающаяся зима застала меня, имеющего на своем иждивении 7 человек, совершенно неподготовленным как в смысле заготовки продуктов и топлива, так и в неотремонтированной квартире, в которой жить зимой, предварительно не сделав основательного ремонта пола и печей, совершенно невозможно».

«В случае отказа в уплате причитающихся мне по кодексу законов о труде сверхурочных, — предупреждал Пименов, — буду вынужден отказаться от сверхурочных занятий и искать побочного заработка, дабы иметь возможность приобрести теплую одежду и обувь как на самого себя, так и на членов семьи и отремонтировать квартиру…», а кроме того должен «подать заявление в вышестоящий орган охраны труда о неправильном использовании сотрудников райкома».

27 сентября 1923 г. финансовая комиссия губкома постановила ходатайство А. Пименова удовлетворить[28].

Остроту проблемы денежного обеспечения партийных чиновников руководство РКП(б) старалось смягчить путем распространения на партработников, как минимум, тех же прав и возможностей, какими пользовались рабочие и служащие государственного сектора экономики. Сотрудники парткомитетов получали в счет жалованья и по ценам ниже рыночных продуктовые пайки и вещевое довольствие, наделялись сравнительно недорогим (по размеру квартплаты), а иногда и бесплатным благоустроенным жильем. Их жилищным товариществам и потребительским кооперативам выделялись единовременные и долгосрочные льготные кредиты. Партийным чиновникам, вне зависимости от занимаемой должности, оказывалась бесплатная первичная медицинская помощь; если же дело касалось более сложных заболеваний, персоналу комитетов РКП(б) выдавались в соцстрахкассе специальные билеты на право бесплатного лечения. Кое-где по распоряжению губздравотделов партслужащие могли бесплатно получать медикаменты в аптеках города по предъявлении трудовой книжки. При наступлении временной нетрудоспособности они имели право на обеспечение в размере полного натурального и денежного жалованья. Больным коммунистам предоставлялись значительные преимущества при оплате курортных путевок. Нередко оплата путевок ответработников РКП(б) производилась полностью за счет советских и хозяйственных органов. Выезжающие для лечения на курорты снабжались жалованьем за два месяца вперед и суточными, а их перевозка и дорожное обеспечение производились за счет соответствующей парторганизации. В случае инвалидности партчиновникам отводились (по желанию) помещения в учреждениях собеса вне всякой очереди и усиленные пенсии, а нетрудоспособные члены их семей получали от органов собеса дотацию по нормам, установленным Совнаркомом для родственников лиц, имеющих заслуги перед революцией[29].

Конечно, было бы неверно из всего вышеперечисленного делать вывод о достижении при посредстве этих компенсирующих мероприятий некоего относительного благополучия материального положения служащих РКП(б). В действительности, все обстояло гораздо сложнее. Во-первых, набор указанных льгот в основном касался партийных функционеров и лишь частично — технического и вспомогательного персонала. Во-вторых, даже в среде ответработников полученные блага распределялись далеко не равномерно, но в полном соответствии с должностным статусом. В-третьих, все эти узаконенные и неузаконенные льготы реализовывались с величайшим трудом, а иногда и вовсе оставались на бумаге ввиду кризисного состояния советской экономики первой половины 1920-х гг. Таким образом, можно говорить о том, что в рассматриваемый период чиновничество РКП(б) как новый социальный слой сделало только самые первые, пробные шаги в сторону материального достатка, и еще не ощутив его в своей массе и во всей полноте, очевидно испытывало непреодолимую потребность в наращивании и закреплении уже достигнутых преимуществ.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Государственный архив Алтайского края. (Далее — ГААК). Ф.2, оп.1, д.2, л.37; д.72, л.65; Государственный архив Новосибирской области — партийные документы. (Далее —ГАНО-П). ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.1901, л.3, 6, 9, 11, 27; Иркутский центр документов новейшей истории. (Далее — ИЦДНИ). Ф.1, оп.1, д.516, л.76.
2. Известия ЦК РКП(б). 1920. N24. С.13–14.
3. Известия ВЦИК. 1921. 10 июля.
4. Труд. 1922. 16 янв.
5. ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.231, л.14–15; д.324, л.1; д.326, л.31–33; ф.14, оп.1, д.99, л.31.
6. Там же. Д.231, л.61; Известия ЦК РКП(б). 1922. N8(44). С.11.
7. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). Ф.17, оп.68, д.129, л.6.
8. ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.2011, л.24; Известия ЦК РКП(б). 1924. N2(7). С.7.
9. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.360, л.65.
10. Там же. Оп.9, д.28, л.33.
11. ГААК. Ф.2, оп.4, д.63, л.41.
12. Известия ЦК РКП(б). 1922. N3(39). С.56.
13. ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.169, л.5.
14. Там же. Д.231, л.4.
15. Там же. Л.1.
16. Там же. Ф.1, оп.1, д.1970, л.138, 146, 210; д.1972, л.13.
17. Там же. Д.1981, л.315, 317–318; ф.10, оп.1, д.172, л.15.
18. Там же. Ф.1, оп.1, д.1982, л.121; Центр документов новейшей истории Томской области. (Далее — ЦДНИТО). Ф.4, оп.1, д.31, л.14, 17, 174.
19. ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.232, л.65, 117; ИЦДНИ. Ф.21, оп.1, д.10, л.76.
20. ИЦДНИ. Ф.6, оп.3, д.9, л.30; Красноярский центр хранения и изучения документов новейшей истории. (Далее — КЦХИДНИ). Ф.3, оп.1, д.111, л.50; ЦДНИТО. Ф.1, оп.1, д.284, л.15, 23, 277; д.292, л.17.
21. См.: ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.20, л.65; ф.13, оп.1, д.380, л.7, 11–12; д.589, л.4, 99; д.590, л.1; ф.16, оп.1, д.206, л.11; ф.17, оп.1, д.26, л.41; КЦХИДНИ. Ф.4, оп.1, д.182, л.30; Ф.132, оп.1, д.10, л.20–21; Омский областной центр документов новейшей истории. (Далее — ООЦДНИ). Ф.427, оп.1, д.119, л.49 и др.
22. ИЦДНИ. Ф.5, оп.1, д.186, л.23.
23. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.378, л.46.
24. Там же. Ф.10, оп.1, д.59, л.5, 7; д.235, л.134; д.532, л.53; д.563, л.62; КЦХИДНИ. Ф.132, оп.1, д.5, л.7; ЦДНИТО. Ф.2440, оп.1, д.11, л.100.
25. ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.573. л.52.
26. ГААК. Ф.2, оп.4, д.50, л.53; ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.873, л.123.
27. ГАНО. Ф.10, оп.1, д.194, л.2.
28. Там же. Д.535, л.67, 70, 72.
29. См. подробнее: Олех Г. Л. Партийная машина РКП(б) в начале 20-х гг.: устройство и функционирование. Новосибирск: Новосиб. гуманитарн. ин-т, 1995. С.93–100.