Культура населения долины средней Катуни в скифское время

Скифы на Алтае

Во 2-й половине 1 тыс. до н.э. на территории Горного Алтая существовала пазырыкская культура, входившая в ареал скифо-сибирского культурного и исторического единства евразийских степей. Эта культура занимала промежуточное положение между древними культурами Енисея, с одной стороны, и культурами Казахстана и Средней Азии — с другой, что, конечно, отразилось на облике самой культуры. Пазырыкская культура была распространена, в основном, на территории южного и центрального Горного Алтая и граничила с рядом культур: на севере — с быстрянской и каменской степного и предгорного Алтая, на востоке — с тагарской и саглынской Минусы и Тувы, на юге и западе — с кулажургинской Восточного Казахстана. Являясь составной частью скифского культурного пояса, пазырыкское население имело постоянные контакты с соседями, в результате которых происходил обмен материальными и духовными ценностями, что вело к возникновению единых черт в облике культур.

Наряду с контактами происходило и проникновение отдельных групп населения с других территорий в районы распространения пазырыкской культуры. При этом возникали специфические черты в облике культуры, происходили изменения, приводившие к образованию новых, синкретичных культурных типов. Так, в северные и центральные области Горного Алтая происходило проникновение носителей культур предгорного и лесостепного Алтая, что фиксируется по материалам многочисленных поселений [Киреев, 1987], в результате чего изменились некоторые черты погребальной обрядности и сопроводительного инвентаря. Аналогичная ситуация сложилась, вероятно, и в юго-восточных и юго-западных районах, куда проникало население из Восточного Казахстана [Могильников, 1983б; Суразаков, 1979б], Тувы и Западной Монголии. Все это вело к неоднородности культуры в различных местах ее распространения. Так, были выделены памятники кара-кобинского типа (северная и западная части Горного Алтая), обнаруживающие черты, присущие памятникам кулажургинской культуры Восточного Казахстана [Черников, 1975; Могильников, 1986]. Основные различия между пазырыкскими и кара-кобинскими комплексами прослеживаются в прогебальном обряде. Памятникам кара-кобинского типа генетически предшествовали памятники усть-куюмского типа майэмирской культуры (VIII-VI вв. до н.э.), а носители коксинского типа составили основу населения пазырыкского типа памятников одноименной культуры (южный и отчасти центральный Алтай). Центральный Алтай являлся зоной контактов обеих групп на протяжении всего скифского времени.

Пазырыкская культура, возникшая, преимущественно, в ходе эволюции из предшествовавшей ей майэмирской культуры, сама со временем подверглась трансформации. Эволюционные процессы, связанные с инокультурными контактами, развитием производительных сил и мировосприятия пазырыкского общества, происходили на всем протяжении существования культуры. В скифское время произошло много различных изменений, например, переход от бронзовых орудий к железным, но этнокультурный характер оставался, в основном, неизменным. На протяжении всего периода бытования культуры сохранялась так называемая скифская триада- конское снаряжение, оружие и предметы, выполненные в зверином стиле. В конце III в. до н.э. в результате хуннского завоевания на территорию Горного Алтая проникают небольшие группы носителей хуннской культуры, начинается постепенное вытеснение и ассимиляция древнего ираноязычного кочевого населения, трансформация и смена культуры скифского облика.

В последнее время археология приобретает новое направление научной деятельности: изучение культурно-исторических процессов в какой-то отдельной местности в определенный период времени. Это дает возможность охватить весь комплекс материальной и духовной культуры населения данной территории, сопоставить археологические и этнографические данные для создания наиболее полного представления об этно-культурных группах, населявших этот район.

Исследуемую территорию долины Средней Катуни представляется возможным рассматривать как подобный археологический микрорайон, что обусловлено культурной спецификой погребальных памятников. Изучение этого микрорайона имеет некоторый научный интерес при рассмотрении его как зоны контактов пазырыкского населения с соседними племенами. Ведь именно на Средней Катуни находилась граница между кочевым и оседлым населением Горного и Предгорного Алтая. А удачное географическое положение этого района делало его транзитным пунктом обмена между Степью и Высокогорьем.

В территориальном плане работа ограничивается материалами погребальных комплексов долины Средней Катуни, территория которой являлась северной переферией ареала распространения пазырыкской культуры. Под Средней Катунью принято понимать долину реки с прилегающими притоками и урочищами от Усть-Семы на севере до устья рек Урсул и Сумульта на юге. Северная граница фактически совпадает с границей распространения культуры, так как к северу начинаются предгорья Алтая, являвшиеся в скифское время территорией бытования быстрянской культуры, памятники которой встречаются уже под Маймой и Горно-Алтайском [Киреев, 1986; 1991]. С запада и востока долина ограничена хребтами Семинским и Иолго. К югу от устья Урсула и Сумульты долина сужается: отроги хребтов практически вплотную подходят к реке, создавая таким образом естественные границы. Всего же общая длина долины Средней Катуни около 130 км.

Но территория Средней Катуни в природно-климатическом плане не однородна, ее можно разделить на две зоны: остепненную скотоводческую и увлажненную земледельческую [Шульга, 1994, с.48–60], граница между которыми проходит в районе Чемала. В увлажненной зоне кочевое скотоводство в зимнее время затруднено, зато существуют благоприятные условия для земледелия и стойлового скотоводства. Остепненная же зона отличается почти полным отсутствием снежного покрова на зимних пастбищах, что дает возможность круглогодично выпасать скот, то есть заниматься кочевым скотоводством. Этим объясняется малочисленность поселений в остепненной зоне, которое с лихвой компенсируется многочисленными погребениями древних кочевников. Так как нас интересуют только последние, то имеет смысл ограничить изучаемую территорию остепненной зоной долины Средней Катуни, то есть той ее частью, которая лежит к югу от рек Элекмонар и Чемал. Эта территория составляет около 90 км в длину и 40–60 км в ширину, так как сюда мы включили и высокогорные пастбища, расположенные на Куминских белках, а также на склонах хребтов Семинского и Иолго, входящих в бассейн Средней Катуни.

Время бытования на данной территории пазырыкской культуры в целом совпадает с периодом ее существования во всем Горном Алтае. Возможные хронологические несоответствия, вызванные переферийностью района, не могут превышать двух-трех десятилетий и поэтому не берутся нами во внимание. Процессы культуро- и этногенеза на Средней Катуни имели те же закономерности, что и на других территориях с пазырыкским населением, но с некоторыми естественными особенностями, вызванными специфическим историко-географическимположением данной местности. Передвижение кочевого населения по долинам рек определяло широкие экономические и культурные связи с Севером, Юго-Западом и Юго-Востоком.Это бы объяснило значительное количество заимствований и особенностей, не характерных для памятников пазырыкской культуры более южных территорий.

Целью данного исследования является попытка охарактеризовать пазырыкскую культуру на территории долины Средней Катуни, что становится возможным благодаря многочисленным памятникам, которые оставили носители данной культуры. Для этого требуется рассмотреть такие культуроопределяющие категории как: топография курганов, конструктивные особенности погребального обряда, состав погребений, сопроводительный инвентарь. Также для характеристики культуры немаловажна и датировка курганов, которую можно определить через датировку погребального инвентаря, осуществляемую по принципу поиска аналогий в однокультурных памятниках с других территорий.

Все это имеет большое значение для изучения пазырыкской культуры как в целом, так и в отдельных районах ее существования. На мой взгляд представляет интерес попытка рассмотреть долину Средней Катуни как территорию более или менее постоянного проживания одной или нескольких родо-племенных групп, составлявших единоекультурно-политическое целое, а заодно и подсчитать численность кочевого населения, проживавшего в этом районе в скифское время. Это позволило бы лучше понять процессы культуро- и этногенеза у древних кочевников Алтая, рассматривая их как часть скифо-сибирского культурно-исторического единства. Данные погребальной обрядности можно также использовать и для определения социальной стратификации пазырыкского общества. По ходу работы представляется возможным проследить связи, существовавшие между местным населением и различными соседними племенами, влияние которых на этот пограничный район было довольно велико. Это бы еще раз доказало тот факт, что культуры скифо-сибирскогомира возникали и развивались на разной предшествующей основе, но не в единых центрах, а по всей территории их распространения, при широком и постоянном обмене [Мартынов, 1980, с.5–10].

Обзор историографии и источников по предмету исследования

Первые археологические открытия на Алтае относятся к началу XVIII в., но собственно исследования здесь начал В. В. Радлов, который в 60-х гг. XIX в. Раскопал два царских кургана скифского времени — Катандинский и Берельский [Радлов, 1894]. В 1911 году А. В. Адрианов произвел раскопки небольшой серии курганов в западном Алтае, содержавших материал по раннескифскому времени [Адрианов, 1916]. Дореволюционные исследования не были многочисленными и не отличались профессионализмом.

Исследования советского времени, начавшиеся с 20-х гг., проводились на профессиональном уровне такими археологами как С. И. Руденко, который исследовал несколько могильников на Алтае и близ г.Бийска [Руденко, 1952; Руденко, Глухов, 1927], и М. П. Грязновым, раскопавшим царские курганы Пазырык-1 и Шибе и предложившим свою хронологическую классификацию памятников Горного и Степного Алтая [Грязнов, 1930, 1940, 1947, 1950, 1956]. На материале Пазырыкского и других курганов он дал детальный анализ культуры ранних кочевников Алтая (развитие техники, хозяйство, быт, социальный строй и искусство). По мнению М. П. Грязнова во II-I вв. до н.э. между большереченцами и пазырыкцами сложились даннические отношения, горные кочевники превратили большереченчев в своих кыштымов. Эта точка зрения была впоследствии поддержана А. П. Уманским [Уманский, 1987, с.35–54]. В последующие годы С. И. Руденко вел систематические раскопки Пазырыкских, Туэктинских и Башадарских курганов, в результате чего был получен совершенно исключительный материал, освещающий все стороны жизни кочевников скифского времени [Руденко, 1953; 1960]. Он также сделал довольно точную датировку ряда курганов Алтая и, не обнаружив археологических памятников моложе III в. до н.э., которые принадлежали бы к пазырыкской культуре, предположил, что в результате продвижения хуннов на запад, начиная с рубежаIII-II вв. до н.э., скотоводы Алтая откочевывают в Восточный Казахстан или в западносибирские степи.

Значительными были археологические исследования на Алтае С. В. Киселева, раскопавшего несколько памятников 2-й пол. I тыс. до н.э., в том числе богатый Каракольский курган, курганы в Куроте, Курае и Туэкте [Киселев, 1951]. Он подробно описал эти группы памятников и провел анализ культуры скифо-сарматского времени на Алтае преимущественно в аспекте ее происхождения, связей с культурами других регионов и с основными историческими событиями в Евразии.

С начала 60-х гг. исследования на Алтае приняли широкий размах. С. С. Сорокин произвел раскопки в южных и западных районах Алтая (могильники Курту, Коксу, Катон, Копай) [Сорокин, 1966, 1969, 1974], А. М. Кулемзин — в восточном Алтае [Кулемзин, 1970], Д. Г. Савинов — в Сайлюгемской степи [Савинов, 1972; 1973; 1974]. В. Д. Кубарев вел систематические раскопки в юго-восточном Алтае, где им были вскрыты курганы пазырыкского и шибинского этапов с хорошо сохранившимися высокохудожественными изделиями [Кубарев, 1987; 1991; 1992]. На материалах могильников Уландрык, Юстыд и Барбургазы он доказал, что политические события в Центральной Азии на рубеже III-II вв. до н.э. не привели к полному исчезновению пазырыкской культуры, она только вступила на качественно новую ступень дальнейшего развития, органично и постепеннно перейдя затем в новую культуру хунно-сарматского облика [Кубарев, 1992, с.111], то есть хуннское завоевание не привело к переселению местных кочевников с территории Горного Алтая.

А. С. Суразаков, исследовавший немало памятников ранних кочевников в различных частях Алтая [Суразаков, 1981, с.214, 1982; с.121–136; 1983а, с.42–52; 1984, с.232–233; 1986, с.203; 1987а, с.284–285], разделил культуру на три этапа по различиям в деталях погребального обряда и инвентаря. Он считал, что на шибинском этапе продолжают бытовать вещи, формы которых были выработаны еще на пазырыкском этапе, а все изменения, характеризующие шибинское время, произощли в III в. до н.э. По-видимому, в III в. до н.э. часть населения с территории Казахстана проникает в Горный Алтай [Суразаков, 1979б, с.193–202]. К подобному выводу пришел и В. А. Могильников, который связывал погребения в каменных ящиках с кулажургинской культурой и считал, что в IV-III вв. до н.э. шел процесс смешения местных и пришлых из Восточного Казахстана сако-усуньских этнических групп, их метисация [Могильников, 1983б, с.40–71]. С. С. Черников также утверждал, что в IV-III вв. до н.э. в среде кочевников степного пояса Евразии происходят наиболее существенные изменения: изменяется вооружение, деградирует и постепенно изживает себя скифо-сибирский звериный стиль [Черников, 1975, с.132–137].

А. И. Мартынов, занимавшийся проблемой скифо-сибирского единства, считал III в. до н.э. важным рубежем в истории древнего населения степей и лесостепей Евразии: увеличилась подвижность племен, усилились связи со среднеазиатско-казахстанским и иранским миром [Мартынов, 1980, с.5–10].

По мнению С. М. Киреева во 2-й пол. I тыс. до н.э. южная территория большереченской культуры начинает сдвигаться в предгорья (поселения с большереченской по облику керамикой обнаружены не только на нижней, но и на средней Катуни) [Киреев, 1987].

Вслед за М. П. Грязновым А. П. Уманский предположил, что при культурном обмене и взаимодействии влияние более развитых в социально-экономическом, политическом и культурном отнощении горных племен в скифское время было доминирующим [Уманский, 1987, с.35–54]. Совместно с В. А. Могильниковым на левобережье Оби им была выделена каменская культура [Могильников, 1980, с.45; Уманский, 1980, с.52]. А В. А. Могильников отмечал сосуществование и взаимопроникновение в V-III вв. до н.э. трех этнокультурных групп — большереченской, пазырыкской и каменской. С одной стороны, наблюдается глубокое проникновение по долинам рек в горы большереченцев. С другой стороны, отмечается проникновение пазырыкского населения в предгорные степные районы Алтая (погребения с конем) [Могильников, 1980, с.45].

На базе чумышско-ишинской культурной группы памятников в предгорьях Алтая С. М. Киреев выделил быстрянскую культуру ( V — II вв. до н.э.), сочетающую основные черты памятников лесостепного и горного Алтая [Киреев, 1992, с.56].

На основании материала могильника Бийск -1 М. П. Завитухина сделала вывод, что во II в. до н.э. железо уже почти полностью вытеснило бронзу [Кунгуров, Кунгурова, 1982, с.77–89]. Довольно поздний переход к железу по сравнению с Европой объясняется еще низким качеством железа, с одной стороны, и доступностью, простотой обработки и советшенством технологии изготовления орудий из бронзы, с другой.

В последние годы В. И. Молодиным и Н. В. Полосьмак проводились крупномасштабные работы на плато Укок, где были изучены и скифские курганы, принадлежавшие родовой аристократии [Молодин, 1994; Полосьмак, 1994]. Проблемой больших алтайских курганов занимались Л. Л. Баркова [Баркова, 1978] и Л. С. Марсадолов [Марсадолов, 1984]. Вопросами реконструкции социальных отношений кочевников Саяно-Алтая занимались Д. Г. Савинов [1989, с.12–16], А. Д. Грач [1980, с.45–61], А. С. Суразаков [1979а, с.170–190; 1983, с.72–87], П. М. Кожин [1992], Н. Ю. Кузьмин [1989, с.23–27; 1994, с.29–31], Г. Н. Курочкин [1989, с.36–39], А. М. Кулемзин [1980, с.164–169], Э. Б. Вадецкая [1989, с.41–44], Г. Е. Марков [1980], В. А. Кочеев [1989, с.70–71; 1990а, с.105–118] и другие. Анализу вооружения и военного дела населения пазырыкской культуры посвящена серия работ Ю. С. Худякова [1980, с.141–144; 1995, с.87–101], В. Д. Кубарева [1981, с.29–54], А. С. Суразакова [1979а, с.170–190], В. А. Кочеева [1987, с.55–59; 1988, с.145–152; 1990а, с.105–118; 1992, с.46–49; 1994а, с.57–59], Г. Е. Иванова [1987, с.6–25; 1990, с.10–18]. Исследования в области палеодемографии и миграционных процессов на Алтае в скифское время проводили В. А. Кочеев [1994б, с.95–97], С. М. Киреев [1994, с.118–120], Ю. В. Тетерин [1994, с.126–129], Ю. Т. Мамадаков [1994, с.129–132]. К изучению позднескифского этапа культуры обращались Д. Г. Савинов [1978, с.49], А. С. Суразаков [1979б, с.193–202], Ю. С. Худяков [1993, с.25–32]. Ими были выделены основные черты памятников данного этапа, определены его хронологические границы, хотя до сих пор продолжается дискуссия о дате завершения культуры (рубеж III-II вв. или рубеж II-I вв. до н.э.), так как почти полностью отсутствуют памятники, четко датирующиеся II в. до н.э. А некоторые исследователи, например, Ю. В. Тетерин, вообще считают нецелесообразным выделение позднескифского (шибинского) этапа пазырыкской культуры [Тетерин, 1994, с.126–129]. В последние два десятилетия исследования скифских памятников в Горном Алтае также проводили С. В. Неверов, Н. Ф. Степанова, А. П. Погожева, К. Ю. Кирюшин, П. И. Шульга и другие.

Крупномасштабные работы по изучению памятников скифского времени на Средней Катуни начались только со 2-й пол. 70-х гг. В течение трех полевых сезонов (1976, 1978, 1980)Горно-Алтайский разведывательный отряд Североазиатской комплексной экспедиции ИИФиФ СОАН СССР проводил работы на многослойном поселении Кара-Тенеш (долина р. Ниж. Куюс) и трех курганов на террасе р. Верх. Кобы, датированных переходным временем от эпохи бронзы к раннему железу [Погожева, Кадиков, 1980, с.112–120; Погожева, Молодин, 1980, с.92–98; Погожева, 1981, с.205–206].

Начиная с 1980 г. в долине Средней Катуни в основном работают археологические экспедиции АГУ и ГАНИИИЯЛ. Отрядами АГУ в 1980 и 1983–1984 гг. Была проведена разведка по берегам Средней Катуни, в полевой сезон 1984 г. производились раскопки на могильнике Эликманар [Степанова, 1981, с.213; 1986, с.202–203]. В 1985–1986 гг. Катунской археологической экспедицией АГУ проводились исследования могильника Кайнду [Степанова, 1987а, с.283–284; Абдулганеев, 1988, с.202–206]. В 1988 г. был исследован могильникТыткескень-6 [Степанова, Кирюшин, 1989, с.64–66]. В 1980 г. экспедиция ГАНИИИЯЛ работала на могильниках Айрыдаш-1 и Кызык-Телань-1 [Суразаков, 1981, с.214; 1983, с.42–52]. В 1982, 1984–1986 гг. были продолжены работы на могильнике Айрыдаш-1, включающем курганы афанасьевской, скифской, хунно-сарматской и тюркской эпох [Суразаков, 1984, с.232–233; 1986, с.203; 1987, с.284–285]. В 1986–1987 гг. отрядом Горно-Алтайского краеведческого музея были проведены раскопки курганного могильника позднескифского времениАйрыдаш-3 [Киреев, Кочеев, 1988, с.238–239], а в 1988–1989 гг. исследовался соседний могильник Айрыдаш-4. С 1988 г. в районе Катуни начала свои исследования Алтайская экспедиция ИИФиФ СОАН СССР (в последствии ИАЭ СО РАН), Восточно-алтайский отряд которой занимался изучением могильника Бике-1 [Кубарев и др.,1990, с.43–92], а Катунский — раскопками в приустьевой части рек Ороктой и Эдиган [Худяков и др., 1990, с.95–149]. В 1989–1990 гг. Южно-сибирский отряд лаборатории гуманитарных исследований НГУ и ИИФиФ СОАН СССР изучал археологические памятники в Дяляне, Конурате и Гурдубе [Кубарев, 1990, с.19].

В качестве источников мною были привлечены опубликованные материалы раскопок, а также отчеты и дневники экспедиций за последние полтора десятилетия. К опубликованным материалам относятся четыре статьи из сборника научных трудов Археологические исследования на Катуни. — Новосибирск, 1990. : 1) В. Д. Кубарев, С. М. Киреев, Д. В. Черемисин. Курганы урочища Бике. 2) Ю. С. Худяков, С. Г. Скобелев, М. В. Мороз. Археологические исследования в долинах рек Ороктой и Эдиган в 1988 г. 3) В. А. Кочеев. Курганы могильникаАйрыдаш-3. 4) С. В. Неверов, Н. Ф. Степанова. Могильник скифского времени Кайнду в Горном Алтае.; а также одна статья из сборника Археология Горного Алтая. — Барнаул, 1994. : Н. Ф. Степанова, С. В. Неверов. Курганный могильник Верх-Еланда-2. Опубликована и часть материалов могильника Кызык-Телань-1 [Суразаков, 1983а, с.42–52], а также могильникаТыткескень-6 [Степанова, Кирюшин, 1989, с.64–66].

Из неопубликованных материалов мною использовались отчеты об археологических исследованиях в Горном Алтае Южно-сибирского отряда лаборатории гуманитарных исследований НГУ и ИИФиФ СОАН СССР в 1990 г. Ю. В. Тетерина и М. В. Мороз, отчеты о работе Катунского отряда САКЭ ИАЭ СО РАН в зоне затопления Катунской ГЭС в Шебалинском районе Республики Алтай в 1992–1996 гг. Ю. С. Худякова, отчеты археологической экспедиции ГАНИИИЯЛ за 1980, 1987, 1988 и 1989 гг. А. С. Суразакова, отчет о работах в Горном Алтае 1988 года, отчет о раскопках курганов Кызык-Телань-1 в 1989–1991 гг. А. С. Суразакова и В. А. Могильникова, отчет об охранных археологических исследованиях в долине р. Чоба на могильниках Чоба-6–7 в 1992 г. О. В. Ларина, отчеты о раскопках Горно-Алтайского краеведческого музея в 1985, 1988–1989 гг. В. А. Кочеева, а также его полевые дневники.

Все эти материалы содержат разное количество необходимых сведений по исследуемым погребениям, так как у каждого автора свой метод передачи информации. Это затрудняет обработку материала и даже делает археологическую картину долины Средней Катуни не совсем полной. Поэтому в задачу данного исследования входила унификация собранного материала с последующей его обработкой, то есть классификацией и интерпретацией методом сравнительного анализа с привлечением независимого фактического материала. Подобная работа для погребальных комплексов долины Средней Катуни проводится впервые.

Топография курганов

Большинство археологических памятников Средней Катуни, в том числе и курганов древних кочевников, сконцентрировано в трех районах долины:

1. по обоим берегам Катуни в низовьях рек Кайнду, Верхняя и Нижняя Еланда, Тыткескень и Бике;
2. в нижнем и среднем течении рек Ороктой и Эдиган;
3. на правобережье Катуни между реками Верхний Куюс и Бельтертуюк (см. карту).

Карта района: долина Средней Катуни.

Эти небольшие реки берут начало в отрогах Куминского и Семинского хребтов, между которыми лежит долина Средней Катуни. В этой местности сосредоточены археологические памятники всех эпох: начиная с поселений и погребений эпохи камня и до археологических комплексов позднего средневековья. Значительную часть их составляют курганы скифского времени.

Топография скифских курганов долины Средней Катуни имеет те же особенности, что и большинство аналогичных памятников с других территорий Горного Алтая. Основная масса могильников древних кочевников расположена на правом берегу Катуни, у подножия гор или на надпойменной террасе. Курганные группы объединяются в цепочки, которые вытянуты в меридианальном направлении, то есть с севера на юг, иногда с небольшими отклонениями по линии СВ-ЮЗ, что располагает их, как правило, поперек долины или наискось. Надо также отметить такую характерную для пазырыкских погребальных памятников черту, как нахождение их недалеко от современных поселений или зимовий.

Самый северный, если не считать одиночного кургана Эликманар, курганный могильник Кайнду (рис.1) находится на первой правобережной надпойменной террасе реки Катунь, ограниченной в этом месте с севера, запада и юга Катунью, с северо-востока — второй надпойменной террасой, в 2 км к северо-северо-западу от с. Еланда и в 0,7 км к северо-западу от устья ручья Кайнду, у дороги Чемал-Еланда. На могильнике зафиксировано более 40 курганов, группирующихся в 8 цепочек, ориентированных с северо-северо-востока на юго-юго-западили с северо-востока на юго-запад. Кроме того, курганы группируются в микроцепочки (рис.1). Такое деление больших цепочек наблюдается практически на всех крупных могильниках Алтая и отражает семейный характер погребальных комплексов [Кубарев, 1991, с.8]. В могильнике Кайнду в результате исследования погребального инвентаря было выявлено, что курганы первой цепочки — наиболее древние, то есть сооружение цепочек могильника происходило в востока на запад.

Следующий, если двигаться на юг,- могильник Верх-Еланда-2. Он расположен в 2 км от предыдущего, за восточной окраиной с. Еланда, у подножия горы, имеющей уклон с востока на запад, особенно в восточной части. Курганы расположены несколькими группами и в целом образуют цепочку, вытянутую с востока на запад (рис.2). Этот могильник выделяется среди прочих погребальных памятников Средней Катуни, да и всего Горного Алтая своим необычным расположением курганов. На могильнике Верх-Еланда-2 выделяется цепочка курганов 5–13, вытянутая по линии восток-запад, и микроцепочка курганов, ориентированных с севера на юг. В хронологическом плане курган 13 — самый древний на могильнике, что может свидетельствовать о сооружении курганов с востока на запад.

В 7 км к югу от этого могильника находится курганный могильник Бике-1. Комплекс курганов расположен на второй надпойменной террасе правого берега Катуни, возвышающейся над рекой на 18–20 м. К скифской эпохе относится основная цепочка из 8 курганов, ориентированная с севера на юг, то есть поперек долины Катуни, и составляющая центральную часть могильника, а также один курган вне основной цепочки, в восточной зоне могильника.

В 2 км к юго-западу от с. Еланда на левом берегу Катуни расположен могильник Тыткескень-6, который представляет из себя вытянутую с севера на юг цепочку курганов, которая пересекает надпойменную террасу к югу от устья р. Тыткескень.

В 17 км к юго-востоку от с. Еланда на правобережной надпойменной террасе Катуни находится могильник Чоба-6, который являет собой цепочку из более чем 10 курганов, вытянутую по линии север-юг.

Могильник Ороктой расположен на высокой террасе-полке левого берега Катуни, в 150 м к юго-западу от устья р. Ороктой, на его левом берегу и в 100 м от дороги Еланда-Ороктой,в 4 км от с. Ороктой. Представлял собой ряд курганных цепочек и поминальных выкладок к западу от курганов.

Неподалеку, на высокой террасе-полке левого берега Катуни, в 3 км от проселочной дороги, идущей по левому берегу р. Ороктой, в 4 км от с. Ороктой находился могильник Ороктой-эке.

Могильник Гурдуба расположен на второй надпойменной террасе левого берега Катуни, к юго-востоку от устья р. Ороктой, в 5 км от с. Ороктой. Представлял собой цепочку из нескольких курганов с поминальными выкладками с западной стороны.

У всех вышеперечисленных могильников имеется одна общая топографическая особенность: все они расположены на берегу Катуни в приустьевой зоне ее притоков. Все остальные могильники, лежащие к югу от рек Ороктой и Эдиган, тоже находились на береговых надпойменных террасах Катуни, но в достаточном удалении от ее притоков. Только могильникКок-Эдиган расположен в среднем течении р. Эдиган, то есть довольно далеко (7 км) от устья. Этот могильник находился в 2 км к востоку от с. Эдиган, на нижнем отлогом склоне горы, в нескольких десятках метров к северу от реки. Три цепочки курганов были вытянуты по линии север-юг, перпендикулярно реке. Такое местоположение выделяет данный могильник из общей массы остальных погребальных комплексов Средней Катуни, располагавшихся, главным образом, на надпойменных террасах реки. К подобным комплексам относится ряд небольших могильников (Усть-Эдиган, Салдам, Солдин и Солдин-эке), расположенных один за другим на правобережной высокой надпойменной террасе Катуни, в 3–5 км от устья р. Эдиган и в 8–6 км от с. Куюс, в 0,5–1 км один от другого. Каждый могильник объединяет 2–3 кургана скифского времени. В этом плане к ним близок могильник Дялян, находящийся на левом берегу Катуни, в 3 км выше по течению от р. Ороктой.

Также один за другим на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга располагались могильники Айрыдаш-1,3 и 4. Все они находились на 10–15 метровой надпойменной террасе правого берега Катуни в одноименной долине в 2–3,5 км к юго-юго-востоку от с. Куюс. Небольшая долина Айрыдаш начинается сразу за с. Куюс и тянется с северо-запада на юго-востокна 3 км вверх по Катуни (см. карту). Могильник Айрыдаш-1 насчитывает более 100 курганов, из которых к скифскому времени относятся только 18 сооружений, скомпонованных в две цепочки. Могильник Айрыдаш-3 представляет собой только одну цепочку из 8 скифских кугранов и 6 поминальных выкладок к ним (рис.3). В могильнике Айрыдаш-4, самом северном из трех, основная цепочка состоит из 15 курганов и вытянута в направлении север-юг.

Самый южный из всех известных на данный момент погребальных комплексов Средней Катуни — могильник Кызык-Телань-1. Расположен на правом берегу Катуни, в 7 км от с. Куюс. Состоит из 119 разновременных сооружений: курганов, каменных оград и кольцевых выкладок. В пределах могильника выделялась цепочка из четырех курганов скифского времени, вытянутая с севера на юг.

Замечено, что сооружение курганов в цепочках шло с севера на юг, а каждая новая цепочка пристраивалась с западной стороны от предыдущей. Топография скифских курганов Средней Катуни в основных чертах повторяет расположение реальных жилищ кочевников Центральной Азии, на протяжении многих веков ставивших их рядами, с выходом на восток или юг [Кубарев, 1991, с.21].

Другая любопытная особенность — обычай древних кочевников пристраивать свои курганы к более ранним погребальным памятникам, как, например, в могильниках Бике-1, Айрыдаш-1и Кызык-Телань-1. Еще следует отметить наличие на могильниках, но далеко не на всех, ритуальных сооружений, связанных с завершающим поминальный цикл обрядом. К ним относятся небольшие круглые насыпи из камня и восьмикаменные кольца, расположенные обычно с западной стороны курганов параллельно им цепочкой, в 10–20 м от них. Балбалы на среднекатунских могильниках не зафиксированы.

Выявленные закономерности расположения могильников на местности, их отличительные архитектурные особенности значительно облегчают поиски и определение древних захоронений кочевников. Они позволяют проводить археологические исследования целенаправленно, полностью исключая случайные раскопки исторических памятников других эпох [Кубарев, 1992, с.10].

Погребальный обряд

Погребальный обряд определяется как совокупность различных ритуальных действий и материальных элементов.ю [Кубарев, 1992, с.10]. Особое внимание следует уделить таким основным составным частям погребального обряда, как могильное сооружение, состав погребения и сопроводительный инвентарь. Каждый из этих информационных блоков позволяет осветить определенную сторону жизни древних кочевников.

Могильные сооружения

Одним из главнейших показателей культурной и временной принадлежности курганных погребений являются могильные сооружения. Они в свою очередь подразделяются на надмогильные и внутримогильные сооружения, а также могильные ямы.

К надмогильным конструкциям относятся насыпи, балбалы и поминальные выкладки. Так как в данной работе рассматриваются только курганные погребения, то из надмогильных сооружений в поле нашего внимания попадают только насыпи. Их можно классифицировать по: а) размерам, б) форме, в) структуре, г)использованному строительному материалу и д) наличию западины и крепиды.

По размерам насыпи курганов представляется возможным разделить на средние и малые. Диаметр средних курганов определяется в пределах 8–13 м (чаще всего их диаметр составляет 9–10 м) при высоте насыпи от 10 см до 1 м (их общее количество 40 курганов). Малые курганы имеют насыпи диаметром от 2,5 до 7 м, высотой от 10 до 50 см (всего 62 кургана).

По форме насыпи делятся на округлые, овально-вытянутые и полукруглые (разорванное кольцо). В среднекатунских погребальных памятниках преобладает второй тип, хотя немало и насыпей первого типа. Полукруглые насыпи встречены в единичных случаях.

По структуре дифференциацию можно провести по количеству каменных слоев (от 1 до 6) и категориям использованных камней (валуны, скальные обломки, галечник, каменные плиты, щебень).

Также насыпи подразделяются по наличию западины, которая образуется либо в результате ограбления (впускного захоронения), либо из-за проседания заполнения в погребальную камеру. Всего западины встречены в 31 кургане.

И наконец, насыпи характеризуются наличием крепиды, то есть кольца из крупных валунов, образующих как бы ограду вокруг могильной ямы. Причем, присутствие крепиды не определяется размерами насыпи: она встречена в четверти всех курганов как средней, так и малой величины.

Большинство среднекатунских курганов имеют насыпи малых размеров (около 5–7 м диаметром и около 30–40 см высотой), овальной (вытянутой по ориентировке могильной ямы) формы, из камней и валунов (чаще всего в 2–3 слоя) с галечной подсыпкой. Зачастую в насыпи или под ней на уровне древней поверхности встречаются следы огня, кости животных и фрагменты керамики (в четверти всех погребений). По всей вероятности, это следы тризны, которую совершали перед засыпкой могильной ямы (так как эти следы прослеживаются иногда и в заполнении). Остатки тризны отмечаются преимущественно в западной, северо-западной или юго-западной частях насыпей, из чего можно сделать вывод, что участники поминок располагались на краю могилы в ногах погребенного, лицом к нему. Часть курганов ограблена или носит следы впускного захоронения более позднего времени. Этот фактор нами не рассматривается, так как не содержит информативных данных о пазырыкской культуре.

Теперь перейдем к анализу могильной ямы, находящейся под надмогильным и содержащей внутримогильное сооружение. Каждый курган имел под насыпью одну могильную яму, за исключением кургана П43 могильника Кайнду, где оказалось две ямы. Это объясняется либо разновременным сооружением могил (возможно, что детское погребение — несколько позднее подзахоронение в насыпь), либо принадлежностью кургана к другому культурному типу [Могильников, 1983в, с.52–82; 1986, с.35–67].

В среднекатунских курганах ямы имеют, как правило, подпрямоугольную или овальную в плане форму, отвесные стенки и ориентацию чаще всего по сторонам света. Длинной осью ямы ориентированы преимущественно по линии З-В или СЗ-ЮВ, реже СВ-ЮЗ с небольшими отклонениями. Только в двух случаях (кург.6 могильника Кызык-Телань-1 и кург.17 могильникаАйрыдаш-1) яма расположена по линии С-Ю.

Глубина ям колеблется от 3,7 до 0,6 м, в среднем же она составляет около 1,9 м, то есть примерно немного больше роста человека. Длина и ширина ям варьирует от 480х390 см до 82х67 см. Размеры ямы зависят преимущественно от размеров кургана и определяются составом погребения, то есть количеством костяков, их полом, возрастом, наличием сопроводительного захоронения коня и т.д., хотя встречаются и малые курганы с большими могильными ямами и наоборот.

Заполнение могильных ям разнообразно, но при этом можно определить, что в непотревоженных захоронениях заполнение состоит из могильного грунта, материкового галечника, отдельных камней, иногда с фрагментами дерева, углей, керамики и костей животных. В нарушенных же погребениях забутовку ямы составляют преимущественно могильный грунт, а также камни и валуны из насыпи.

Следующим нашим шагом будет классификация внутримогильных сооружений, на основании которой все захоронения можно разделить на погребения: а) в срубах; б) в каменных ящиках; в) в каменно-деревянных конструкциях и г) в грунтовых могилах (Представляется целесообразным выделение этого типа, так как отсутствие внутримогильного сооружения также является характерной чертой погребальных памятников пазырыкской культуры.).

Срубы (рис.4/1) делятся по количеству венцов на одновенцовые срубы-рамы и двух-трехвецовые. Последние в среднекатунских курганах довольно редки и представлены только в семи случаях (исключительно в погребениях с конем или в коллективных захоронениях), тогда как рамы встречены в 49 могилах. По способу сооружения их можно разделить на рубленные в лапую и в обло с остаткомю, причем, первые составляют большинство. Срубы ориентированы по оси могильной ямы. Их размеры определяются в пределах от 290х180 см до 144х55 см в длину и в ширину, средние же размеры около 220х100 см, хотя они также зависят от состава погребения. Диаметр использованных бревен — примерно 10–20 см, в одном случае были применены жерди (кург.2 мог. Кайнду). Срубы чаще всего прямоугольной формы, рамы же имеют в основном трапецевидную форму, сужающуюся к ногам погребенного. Поперечные (короткие) бревна находятся либо между продольными стенками сруба, либо наоборот (могильник Кайнду), при условии, что сооружение рублено в лапую или встык. В кург.4 мог.Бике-1 одновенцовый сруб рублен частью в лапую, а частью в обло с остаткомю. В кург.24 мог. Айрыдаш-3 крепление бревен осуществлено пазами подтреугольной формы.

В трех погребениях (курганы 29,30,32 мог. Айрыдаш-1) деревянные конструкции состоят только из двух продольных плах, что может быть отнесено, вероятно, к переходному типу погребений от сруба к грунтовой могиле. Подобное сооружение на Средней Катуни зафиксировано в кург.1 мог. Ороктой, в котором захоронен, по всей видимости, носитель культуры уже хунно-сарматского типа и не ранее II-I вв. до н.э. Сооружение деревянных погребальных конструкций подобного упрощенного типа было характерно и для булан-кобинскойкультуры (см. напр. могильник Усть-Эдиган [Худяков, 1993, с.63–69] ), которая являлась преемницей многих традиций пазырыкской культуры. В кург.5,6 мог. Кайнду и кург.3 мог.Верх-Еланда-2 рамы частично перекрывали кости погребенных, что может свидетельствовать о сооружении деревянных конструкций уже после положения покойника в могилу, то есть над ним.

Перекрытия срубов также неоднородны: это и каменные плиты, и деревянные плахи или жерди, покрытые сверху валунами. Часть перекрытий из тонких плах и жердей не сохранилась, что затрудняет реконструкцию погребального сооружения и определения количественного соотношения каменных и деревянных перекрытий. Зачастую, на перекрытии находились кости животных — остатки тризны или заупокойной пищи. Плахи перекрытия располагались продольно и иногда покрывались корой (рис.6/1). Пространство между срубом и стенками могильной ямы нередко заполнялось камнями (например, как в ряде курганов мог. Айрыдаш-3), что имеет аналогии в быстрянской культуре [Киреев, 1991]. Дно сруба только в одном случае (кург.3 мог. Айрыдаш-3) покрыто плахами, и то частично (лишь сторона под погребенным, другая половина оставлена под хозяйственный отсек). В остальных погребениях сруб либо вообще не имел пола, либо устилался листвой и ветками, которые не сохранились. В ряде захоронений в головах костяков имелась каменная подушка — продолговатый валун или сланцевая плитка. Но, судя по небольшому количеству таких погребений, наличие подобной подушки не являлось обязательной необходимостью для среднекатунских курганов.

Другой тип внутримогильных сооружений — каменный ящик (всего в 18 курганах) (рис.4/2). По конструкции каменные ящики примерно одинаковые: несколько (от 5 до 8) плит, поставленных на ребро, образуют стенки, другие, положенные на стенки, составляют поперечное перекрытие (рис.6/2). Иногда, как например, в кург.7 мог. Бике-1, ящик имеет и деревянное перекрытие, поверх которого уложены каменные плиты. Деревянные плахи обуглены, что свидетельствует, возможно, о следах культа огня в виде остатков кострища, сброшенных в могильную яму. Подобный случай зафиксирован в четырех курганах могильников Кызыл-Джар-1 и 8 [Могильников, 1983а, с.3–26].

Примечательно сравнительно небольшое количество погребений такого типа (18 из 102), причем, семь из них сосредоточены в могильнике Кызык-Телань-1, который состоит полностью из погребений в каменных ящиках. Этот могильник — самый южный из всех нами взятых, но это лишь говорит о возможной переферийности исследуемой территории для ареала распространения памятников кара-кобинского типа. К тому же, соседний могильник Кызык-Телань-2, относящийся к предшествующей, майэмирской культуре, также содержит погребения в каменных ящиках усть-куюмского типа (на уровне древней поверхности или в неглубоких ямках), что, возможно, указывает на существование данной этнической группы на этой территории и в скифское время. Тем более, что самый северный из взятых нами памятников — одиночный курган Эликманар — также содержит погребение в каменном ящике.

Ящики существенно различаются по размерам, что объясняется различиями в половозрастном составе погребенных. Так, самый большой ящик (185х100х46 см, одиночный курган Эликманар) содержал погребение взрослого мужчины, а самый маленький (60х30х20 см, кург.1 мог. Гурдуба) — младенца 2–3 лет. В среднем же размеры каменного ящика составляют примерно 130х65х40 см, что значительно меньше, чем средние размеры сруба. Это можно объявнить или погребением в ящиках преимущественно женщин и детей, или скорченным положением погребенных.

Следующий тип внутримогильных соорущений — комбинированные каменно-деревянные ящики (боковые стенки — две плахи, торцевые — две плиты) (рис.6/3). В чистом виде этот тип представлен всего лишь в одном погребении (кург.18 мог. Айрыдаш-1), если не считать погребение в кург.20 того же могильника, где в ногах и в головах покойника находились каменные плиты, дублирующие деревянные плахи. Эти захоронения сочетают в себе черты как кара-кобинской, так и пазырыкской погребальной конструкций. Появление такого синкретичного типа объясняется тесными контактами обеих групп населения на территории Средней Катуни в скифское время (аналогии таким погребениям есть в Кер-Кечуи Кара-Кобе-2 [Могильников, 1983в, с.52–89; 1988] ). К тому же, в соседнем кург.17 было обнаружено детское погребение в каменном ящике — единственное на всем могильнике, что предполагает наличие контактов с инородным населением.

И наконец последний тип погребений — погребения в грунтовых могилах, который зафиксирован в 21 кургане (рис.4/3). Они присутствуют практически во всех могильниках, кромеКызык-Телань-1, Айрыдаш-3 и Кок-Эдиган. Эти погребения мало чем отличаются от других, если не считать полного отсутствия какого-либо каменного или деревянного внутримогильного сооружения. Подобный тип захоронений бытовал на южном и отчасти центральном Алтае еще в майэмирское время (так называемая коксинская группа памятников), а в скифское время — в быстрянской, уюкской и кулажургинской культурах (III-I вв. до н.э.) [Кирюшин, 1986; Могильников, 1983в, с.52–82]. В последующее же время (хунно-сарматскоеи тюркское) грунтовые погребения получили еще большее распространение.

Все эти типы погребальных сооружений существовали одновременно на всем протяжении скифского времени.

Состав погребений

Теперь обратимся к изучению состава погребений. В этом плане их можно классифицировать: а) по наличию сопроводительного захоронения коня; б) по количеству погребенных; в) по их поло-возрастному составу; г) по положению и ориентации костяков.

Сопроводительные захоронения коней являются одной из характернейщих черт погребального обряда пазырыкской культуры Алтая. Но в курганах Средней Катуни такие погребения — скорее исключение, чем правило: кони обнаружены лишь в 17 курганах (рис.5/4). Как правило, в погребениях было по одному коню и одному погребенному, кроме кург.60 мог.Усть-Эдиган и кург. мог. Верх-Еланда-2, в которых были захоронены мужчина и женщина с конем. По-видимому, кони в большинстве случаев погребались взнузданными (судя по материалам неграбленных погребений с конем). Кони располагались на земляных приступках выше человека, слева от него, как правило, за пределами сруба (если он есть), с той же ориентацией, что и погребенный. Кони встречены в срубах и грунтовых могилах, в каменных ящиках их нет, что характерно для большинства погребений этого типа. Конские костяки сопровождают захоронения взрослых мужчин, только в кург.17 мог. Айрыдаш-4, судя по сопроводительному инвентарю, погребена женщина (нет уверенности на счет пола погребенного с конем и в кург.10 мог. Кок-Эдиган, ведь такая традиция тоже довольно редка, см. напр. сакские погребения или курганы южного и юго-восточного Алтая [Кубарев, 1992, с.21; Молодин, 1994; Полосьмак, 1994] ). Детских погребений с конями нет. Оринетация коней, как и людей, восточная или юго-восточная; западная ориентация подобных погребений вообще нетипична для пазырыкской культуры [Кубарев, 1992, с.21].

По количеству погребенных захоронения можно разделить на: а) одиночные; б) парные; в) коллективные (3–4 костяка) и г) кенотафы, то есть вообще без костяка.

Одиночных погребений в среднекатунских курганах подавляющее большинство — 78 (рис.4/1–3), тогда как парных всего лишь 14 (рис.5/4–6), а коллективных только 4 (три с тремя и одно с четырьмя костяками). Почти все парные и коллективные погребения совершены в срубах, за исключением кург.60 и 74 мог. Усть-Эдиган и кург.14 мог. Верх-Еланда-2, где погребения грунтовые, а также кург.4 и 9 мог. Верх-Еланда-2, где погребения совершены в каменных ящиках. В кург.60 мог. Усть-Эдиган и в кург.14 мог. Верх-Еланда-2 были сопроводительные захоронения коней. В остальных же подобных курганах конские погребения отсутствовали, что отличает среднекатунские памятники от пазырыкских памятников других территорий Алтая. Парные и коллективные погребения имеют несколько большие, чем одиночные, размеры могильных ям, глубиной же практически не отличаются.

Кенотафы — символические погребения, отличающиеся от обычных отсутствием костяков погребенных, представлены в 6 курганах (рис.6/4). В пяти случаях такие погребения совершены в срубах-рамах и в одном — в каменном ящике (кург.4 мог. Айрыдаш-3). Все кенотафы содержат ритуальные погребения мужчин (судя по сопроводительному инвентарю), за исключением кург.4 мог. Айрыдаш-3, где, по-видимому, был кенотаф ребенка (размеры каменного ящика были невелики). В кург.2 мог. Солдин-эке кенотаф сопровождало захоронение коня. В кург.42 мог. Кызык-Телань-1 найдена только половина костяка, что можно интерпретировать как захоронение умершего по частям или как погребение куклы-мумии.

Таким образом, мы вплотную подошли к классификации по половозрастному признаку. За неимением более подробных данных все погребения можно разделить только на мужские и женские по полу и взрослые и детские по возрасту (возраст в годах определен всего у 5% погребенных). Из всех погребений, в которых можно определить пол и возраст покойников, к мужским относятся 31, к женским — 29, а к детским — 13 костяков. Как взрослые, так и детские захоронения находились во всех трех типах погребальных конструкций. Среди парных погребений в четырех содержались костяки мужчины и женщины (кург.60 мог. Усть-Эдиган, кург.14 мог. Верх-Елнада-2, кург.20 мог. Айрыдаш-1 и кург.9 мог. Айрыдаш-4), в одном — погребение мужчины с ребенком (кург.9 мог. Верх-Еланда-2), в одном — костяки взрослого с ребенком (кург.12 мог. Верх-Еланда-2) и в одном — захоронение двух детей (кург.42 мог. Кайнду). В кург.12 мог. Айрыдаш-1 похоронены мужчина, женщина и ребенок, а в кург.74 мог. Усть-Эдиган — мужчина, женщина и двое детей. Об остальных же курганах можно с уверенностью сказать только то, что погребенные — взрослые.

Очень любопытно с точки зрения заложенной информации изучение положения, позы и оринетации погребенных. Основная их масса лежала головой на восток или юго-восток (в 63 погребениях) — это типичное положение для памятников пазырыкской культуры (рис.4,5). Характерно, что погребения с подобной ориентировкой располагались как в срубах (в 40 случаях), так и в каменных ящиках (9 погребений) и в грунтовых могилах (14 случаев), но, как видно, с преобладанием срубов. Близки к ним два погребения головой на северо-востокиз мог. Айрыдаш-1 (кург.18,22). На запад и северо-запад уложены 17 погребенных, также в различных погребальных конструкциях. Три погребения были ориентированы на север (два в каменных ящиках и одно в раме) и 13 — на юг (10 в рамах — мог. Айрыдаш-3 и Верх-Еланда-2, два в грунтовых могилах — мог. Верх-Еланда-2 и Ороктой-эке и одно в каменном ящике — кург.9 мог. Верх-Еланда-2). Примечательны в этом плане курганы П42 мог. Кайнду и П30 мог. Айрыдаш-1. В первом совершено погребение в деревянной раме двух детей, причем, старший уложен головой на юго-восток, а младший — на северо-запад, то есть они лежат валетомю. Подобное погребение встречено в кург.20 мог. Малталу-4, датируемого III-IIвв. до н.э. [Кубарев, 1992, с.27]. Другое погребение содержало три костяка взрослых людей, где двое были ориентированы головой на северо-запад, а третий, находившийся в ногах у первых двух,- на юго-восток. Такое расположение костяков довольно необычно для памятников пазырыкской культуры Алтая, хотя в кург.12 мог. Айрыдаш-1 было тройное погребение с таким же положением, но с единой ориентировкой погребенных на юго-восток.

Положение погребенных в большинстве случаев однотипное: на правом (в двух случаях на левом (рис.6/6) ) боку скорченно или вытянуто на спине (в 16 погребениях), с подогнутыми в коленях ногами и согнутой в локте левой или правой рукой (иногда обеими) (рис.4,5). Интересно то, что в положении вытянуто на спине (рис.6/5) находились погребенные большей частью с западной или северо-западной ориентацией, например, практически все погребения первой цепочки могильника Кайнду (аналогии таким погребениям в памятниках быстрянской культуры — Майма-7, а также в кулажургинской культуре [Кирюшин, 1986; Могильников, 1983в, с.52–89] ), тогда как восточную ориентацию подобные захоронения имели только в трех курганах могильника Айрыдаш-4. В кург.8 мог. Айрыдаш-1 погребенный был уложен ничком на коленях, головой на восток-юго-восток, в грунтовой могиле, что, возможно, указывает на более раннюю датировку кургана (имеются две аналогии в Туве и Минусе).

Для парных и коллективных, а также конских погребений характерно следующее положение костяков: мужчина — у южной или юго-западной стенки, женщина, конь или дети — слева от него, у северной или северо-восточной стенки (рис.5/4). В кург.60 мог. Усть-Эдиган женщина лежала между мужчиной и конем (ближе к хозяйственному отсекую [Кубарев, 1991, с.38; 1992, с.25] ), а в кург.74 того же могильника на месте коня лежали два детских скелета (к северо-востоку от женщины и мужчины — родителей). В этом отношении среднекатунские курганы вписываются в рамки погребальной обрядности пазырыкской культуры Алтая [Кубарев, 1991, с.40].

Любопытно, что различная ориентация, положение погребенных и тип внутримогильных сооружений встречался в пределах одного могильника.

Материальная культура (погребальный инвентарь)

Теперь перейдем к анализу и классификации материальной культуры памятников долины Средней Катуни, иными словами, того набора сопроводительного инвентаря, который был встречен в исследуемых нами погребениях. Его состав примерно однотипен и включает определенное количество самых необходимых предметов, подобранных в соответствии с возрастом, полом и социальным положением погребенных. Погребальный инвентарь среднекатунских курганов целесообразно разделить на шесть следующих основных категорий: а) предметы конской упряжи; б) посуда; в) орудия труда; г) вооружение; д) предметы быта и е) украшения [Кубарев, 1991, с.42]. Одежда и другие вещи из органических материалов в связи с отсутствием в погребениях вечной мерзлоты практически не сохранились.

Предметы конской упряжи

Предметы конской упряжи встречены только в 8 погребениях из 16 с сопроводительным захоронением коня, так как в четырех из них могилы полностью ограблены, а в остальных кони,по-видимому, не были взнузданы, что имеет аналогии в других пазырыкских памятниках [Кубарев, 1992, с.29].

Удила встречены только у пяти коней. Первый тип удил (рис.25/1) представлен двумя находками из курганов П7 мог. Кок-Эдиган и П17 мог. Айрыдаш-4: бронзовые литые кольчатые (один экземпляр сломан и отремонтирован кожаной накладной петлей, чему есть аналогия в могильнике Алагаил [Кубарев, 1992, с.30] ) — возник практически одновременно со стремячковидным типом, но бытовал в конском снаряжении кочевников до конца скифской эпохи (аналогии в Аржане, Юстыде, Барбургазы, Уландрыке, Тебердоке [Кубарев, 1991, с.44–45; 1992, с.30; Мартынов и др., 1985, с.147–172] ). Уже с V в. до н.э. появляются первые железные удила (рис.7/2), которые с IV-III вв. до н.э. получают повсеместное распространение [Кубарев, 1991, с.45; 1992, с.32]. К подобному типу относятся железные удила из курганов П60 мог. Усть-Эдиган и П2 мог. Кок-Эдиган: они по форме аналогичны бронзовым экземплярам и имеют кольчатое соединение (аналогии им в Кызыл-Джар-1 и 8 [Могильников, 1983а, с.3–26] ), что отличает их от удил с шарнирным креплением из погребальных комплексов Юго-Восточного Алтая [Кубарев, 1991, с.43; 1992, с.29].

Псалии были найдены лишь в одном кург.43 мог. Кайнду: двудырчатые, по-видимому, из рога оленя. Какие-либо следы украшающего орнамента или резьбы, например, головок грифонов, отсутствуют.

В этом же кургане, а также в курганах П60 мог. Усть-Эдиган, П7 мог. Кок-Эдиган и П2 мог. Солдин-эке обнаружены четыре костяные подпружные пряжки, принадлежащие, как видно, к одному типу (рис.7/4): сплошные, пластинчатые, с небольшим загнутым шпеньком-кнопкой у переднего конца и овальным или подквадратным отверстием в нижней части, предназначенным для крепления к подпружному ремню. Различия между ними только в форме и размере отверстия [Кубарев, 1991, с.51–52], что имеет массу аналогий в погребальных комплексах пазырыкской культуры: в Уландрыке, Юстыде, Бураты, Кызыл-Джаре, Алагаиле, а рамки их существования можно определить в пределах VI-II вв. до н.э. [Кубарев, 1992, с.35].

В состав конской упряжи также входят пронизи и уздечные пряжки (чумбурные блоки) (рис.7/1,3). Всего найдено 5 пронизей и 3 уздечные пряжки, причем, одна из них бронзовая (кург.7 мог. Кок-Эдиган) (рис.25/2). Пронизи — костяные кроме одной керамической из кург.32 мог. Айрыдаш-1. По форме они делятся на: а) округлые плоские со сквозным отверстием в центре (кург.16,32 мог. Айрыдаш-1), диаметром около 3,8 см, толщиной около 1 см и б) цилиндрические с продольным отверстием (рис.7/1) (курганы П43 мог. Кайнду, П60 мог.Усть-Эдиган и П32 мог. Айрыдаш-1), высотой от 1,5 до 2,5 см, диаметром от 1,5 до 2,1 см, чему имеются аналогии в Пазырыке, Кок-су, Уландрыке, Юстыде и Боротале [Кубарев, 1992, с. 37]. В одном случае (кург.32 мог. Айрыдаш-1) в пронизи кроме одного продольного отверстия было еще два поперечных.

Костяная уздечная пряжка (чумбурный блок) из кургана П60 мог. Усть-Эдиган (рис.7/3) имела большую округлую головку с большим отверстием и подчетырехугольное основание, выделенное плечиками, размером 4,5х2,5х0,75 см, а блок из кург.7 мог. Кок-Эдиган (рис.25/5), наоборот, не был разделен на головку и основание и представлял собой костяную пластину овальной формы с двумя разнокалиберными отверстиями. Подобные блоки найдены в синхронных погребениях Горного и Степного Алтая и датируются VI-II вв. до н.э. [Кубарев, 1992, с.36; Могильников, 1983а]. Малочисленность найденных деталей узды не позволяет выделить какие-либо сушественные особенности этой стороны материальной культуры древних кочевников долины Средней Катуни.

Посуда

В материалах среднекатунских курганов представлено значительное разнообразие керамической посуды. Из деревянной посуды найден только ковш (кург.3 мог. Кызык-Телань-1), что объясняется особенностями местной почвы, в которой органика практически не сохраняется.

Единичная находка деревянного ковша, выдолбленного из целого куска дерева (рис.8/6), имеет аналогии в погребениях юго-восточного Алтая и Тувы [Кубарев, 1991, с.65–68; 1992, с.51–52].

На данный момент среднекатунская коллекция керамических сосудов насчитывает около 80 экземпляров. Приблизительность подсчетов обусловлена отсутствием точных данных о количестве сосудов в некоторых погребениях. Из-за плохой сохранности керамики тип удалось определить только у 67 экземпляров. Они распределились следующим образом:кувшины-32 шт., горшки-26 шт. и тип, промежуточный между ними (кувшино-горшки),-9 шт. Подобный классификационно-статистический анализ содержит в основе функциональный принцип, то есть разделение по предназначению: кувшины (высокие сосуды с достаточно узким горлом и дном) использовались для хранения и употребления жидкостей, а горшки ( толстостенные приземистые сосуды с широким горлом и дном) — для приготовления и употребления пищи. Промежуточный тип мог сочетать функции как кувшина, так и горшка.

Создать более сложную и подробную классификацию форм керамики, на мой взгляд, не представляется возможным. По крайней мере, подобная классификация не будет работать в условиях Средней Катуни, керамический комплекс которой включает в себя множество сосудов, сочетающих самые разнообразные типологические признаки. Подобными недостатками страдают к сожалению и некоторые другие классификации керамического комплекса. В частности, из-за достаточно условного разделения на типы нельзя конкретно отнести многие сосуды к тому или иному типу [см.напр. Кубарев, 1992, с.37–43], а некоторые из них имеют признаки сразу двух или даже трех типов. Если же на каждый признак выделять самостоятельный тип, то в итоге только по формам сосудов классификация среднекатунской керамики будет состоять из примерно двадцати типов кувшинов и полукувшинов и более чем десяти типов горшков.

Поэтому в данном случае я ограничился составлением типологической (классификационно-статистической) схемы перехода форм сосудов от кувшина к горшку. За классическую форму кувшина мною был выбран сосуд из кургана П2 могильника Солдин-эке (рис.13/1). Он отличается довольно высоким горлом со слегка отогнутым вечиком, плавными изгибами тулова, его высота — 38 см, ширина плеч — 19 см, горла — 9 см, днища — 10 см. Достаточно близки к абсолюту экземпляры из курганов П60 могильника Усть-Эдиган (рис.13/2), П10 Кок-Эдиган (рис.13/3) и П7 Айрыдаш-3 (рис.13/4). Здесь наблюдается выделение нескольких направлений на пути изменения от форм кувшинов к формам горшков через промежуточные формы (см. напр. рис.13/12,15,17,20,31). Такая схема вовсе не означает, что существующие типы горшков произошли напрямую от соответствующих типов кувшинов. Она только позволяет выявить близкие формы сосудов, а также показать все многообразие керамического комплекса Средней Катуни.

Достаточно разнообразна и орнаментация сосудов, которую также представляется возможным классифицировать:

Первая группа — орнамент нанесен черной краской. Он представляет собой:

1. завитки, плавно переходящие один в другой (рис.14/а);
2. волнистые вертикальные линии-змейкию (рис.14/б), иногда в сочетании с косыми пересекающимися линиями — сеткойю (рис.14/в).

Вторая группа — орнамент состоит из налепов. Он может иметь форму:

1. орнаментированных косой или прямой насечкой поясовю вокруг горла сосуда в сочетании с простыми или аналогично орнаментированными подковообразными или круглыми налепами вокруг отверстий в горле сосудов (рис.14/г,д,е,ж);
2. подковообразных, иногда орнаментированных, налепов либо только вокруг отверстий в горле, либо по всей окружности (рис.14/з,и,к);
3. зигзагообразных налепов, идущих вокруг туловища сосуда (рис.14/л).

Третья группа — орнамент прочерчен или выдавлен по свежей глине на стенках сосуда. Он подразделяется на:

1. орнамент в виде круговых углублений-бороздок по всей окружности от венчика и почти до середины сосуда (рис.14/м);
2. в виде косых или горизонтальных насечек ногтем на горле сосуда (рис.14/н,о);
3. в виде точечных вдавлений под венчиком сосуда, в одном месте или по всей окружности (рис.14/п,р).

Особо следует рассматривать и такую характерную черту керамики, как ее функциональные элементы, то есть детали, выполняющие определенные функции. По последним их можно разделить на две группы:

Первая группа — носики-сливы, предназначенные для более удобного выливания жидкости из сосуда (рис.14/с). Найдены пока только в двух экземплярах (могильники Кызык-Телань-1и Верх-Еланда-2).

Вторая группа — элементы, предназначенные для подвешивания сосуда на веревке. Делятся на два вида:

1. ушки — треугольные или округлые налепы с отверстиями, укрепленные на горле (рис.14/т). Встречены на шести экземплярах.
2. отверстия под венчиком, в некоторых случаях укрепленные налепами (рис.14/у). На одном сосуде налепы-ушкию продублированы еще и отверстиями с налепами (рис.14/ф).

Что касается состава и качества материала, использовавшегося для изготовления сосудов, то тут можно сказать только то, что кувшины и большая часть полукувшинов сделаны изкрасно-коричневой глины, а практически все горшки, особенно плоскодонных форм, — из грубой серо-черной глины с различными включениями (крупнозернистый речной песок, древесный мусор и др.), к тому же, плохого обжига. Их стенки более пористые и толстые, чем у кувшинов. Судя по вкраплениям слюды, обнаруженным в стенках горшков, материал для их изготовления был местного происхождения, то есть глина бралась с берегов Катуни или с низовий ее притоков.

Данный классификационно-статистический анализ (часто ошибочно именуемый типологией) представляет собой классификацию по формам, размерам, конструктивным деталям, орнаменту и составу теста сосудов. Но подобные классификации не пригодны для воссоздания реальных исторических условий жизни человеческих коллективов. Они практически не дают сведений о принципах составления керамических комплексов погребений. Существует предположение, что с погребенным клали посуду, которой он пользовался перед смертью. Но вся ли это была посуда погребенного или какая-то ее часть и была ли это только его посуда или часть ее принадлежала кому-то другому — на эти вопросы пока нет ответа. Еще надо отметиить, что керамика из погребений обычно не идентична достоверно синхронным сосудам из жилищных комплексов, что может свидетельствовать о вотивности погребальной керамики, то есть об изготовлении ее специально для захоронения. Возможно, что правом изготовления или освящения, а может быть и правом эксплуатации таких сосудов пользовались служители культа [Кожин, 1989, с.54–69].

Разнообразные формы среднекатунской керамики имеют массу аналогий не только на Алтае, но и в соседних культурах древних кочевников Азии. Поэтому о культурных связях пазырыкцев более убедительно может сказать именно орнаментация сосудов. Так, например, точечные вдавления и зигзагообразные налепы встречены на керамике из северо-западной Туркмении (V-II вв. до н.э.) и из Минусы (тесинский этап, II в. до н.э.-I в. н.э.) [Степная полоса…]. Точечные вдавления и косые насечки в сочетании с подковообразными налепами были широко распространены в большереченско-быстрянской керамике, а отдельно подковообразные налепы характерны для Джетыасарской культуры и для усуней Семиречья и Тянь-Шаня.Поясные налепы с насечкой зафиксированы в керамическом комплексе Чирикрабатской и Кулажургинской культур Казахстана, а подобные налепы-пояса в сочетании с подковообразными налепами зафиксированы в Туве (V-II вв. до н.э., могильник Аймырлыг). Достаточно характерный для Казахстана (например, Джетыасарская культура) орнамент в виде выдавленных вокруг горла сосуда полос встречается и в памятниках юго-восточного Алтая (Ташанта-2). Традиция расписывать сосуды волнистыми вертикальными линиями черной краской, скорее всего, местного происхождения [см. напр.: Кубарев, Слюсаренко, 1990], хотя подобный орнамент встречен на отдельных сосудах из Казахстана (Унгур-Кора-1,III-II вв. до н.э.), Тувы (Аймырлыг) и Монголии (Чандманьская культура). Носики-сливы достаточно характерны практически для всех культур Казахстана, а налепы-ушкию иногда встречаются на сосудах из Казахстана (Куюсайская культура), Минусы (Таштыкская культура) и Предгорного Алтая (Быстрянская культура). Отверстия в сосудах, особенно в сочетании с налепами, часто встречаются в керамике из Тувы, Монголии, Степного и Предгорного Алтая. Считается, что орнаментированные насечкой валики-пояса, а также налепы-ушкию на керамике раннего железного века имитировали швы и кожаные петли ручек на кожаных сосудах [Кожин, 1989, с.54–69].

После сравнительного анализа форм и декора керамики можно придти к выводу, что традиции, зафиксированные в среднекатунском керамическом комплексе, по отдельности присущи большинству скифойдных культур азиатских степей. Но это не решает проблему происхождения различных видов орнамента и форм керамики: имеющиеся в настоящий момент данные пока не позволяют с уверенностью определить конкретные центры возникновения тех или иных традиций в керамическом комплексе.

Орудия труда

Орудия труда представлены многочисленной коллекцией ножей (45 экземпляров), двумя бронзовыми шильями и двумя каменными зернотерками.

Из всех ножей — 39 бронзовых и 5 железных. По форме навершия и рукояти ножи можно подразделить на экземпляры: а) с кольцевидным навершием (рис.7/6,7); б) с петлевидным навершием (рис.7/8); в) с отверстием в навершии (рис.7/9–11); г) со сплошным навершием (рис.7/12–16,18) и д) с V-образным навершием (рис.7/17). Все ножи — однолезвийные, с треугольным сечением клинка и подпрямоугольным сечением рукояти, в основном, прямые. У большинства рукоять и лезвие не разделены и составляют единое целое. У некоторых ножей более узкая рукоять отделена от лезвия небольшим плавным уступом. Размеры различаются от 6 до 17 см в длину и 1–1,5 см в ширину.

Ножи с кольцевидной рукоятью ( 4 бронзовых и один железный) происходят, вероятно, от карасукских кольчатых ножей [Кубарев, 1991, с.71]. На Алтае подобные ножи известны в Юстыде, Кер-кечу, Коксу, Алагаиле и Тебердоке [Кубарев, 1991; Мартынов и др., 1985, с.147–172], в Туве — Аймырлыг [Степная полоса…, 1992, с.424–428], в восточном Казахстане — Семипалатинск [Степная полоса…, с.406–407]. Во всех случаях они датируются не ранее IV в. до н.э.

Ножи с петлевидной рукоятью (4 шт.) являются как бы переходным типом от кольцевидных к дырчатым. На Алтае они довольно редки (могильники Барбургазы-1, Коксу-1, Арагол,Кызыл-Джар-3, Кырлык-1 [Кубарев, 1992, с.54; Могильников, 1983б, с.40–61] ), но встречены в большом количестве в Туве (мог. Аймырлыг). Больше распространены железные ножи аналогичного типа, период же бытования бронзовых петлевидных ножей определяется в пределах VII-III вв. до н.э. [Неверов, Степанова, 1990, с.267].

Наиболее распространенными типами были ножи с отверстием в рукояти (7 шт.) и с глухой рукоятью (10 бронзовых и 3 железных). Форма и размеры отверстий различны, как и размеры ножей вообще, что вряд ли может являться показателем времени изготовления. Размеры, скорее всего, определяют не хронологию, а функцию ножей. Ножи этих типов в V-III вв. до н.э. появляются на Алтае, а в Туве — еще раньше (VII-V вв. до н.э. [Кубарев, 1991, с.70].

Несколько ножей из среднекатунских курганов имеют ряд интересных особенностей. Так, нож из кург.2 мог. Гурдуба имеет расширяющееся навершие с уступом для более удобного держания (рис.7/15). Подобная форма рукояти была у ножа из кург.1 мог. Кызыл-Джар-5, если не считать отверстия в навершии [Могильников,1983б, с.40–61]. У ножа из кург.41 мог. Кайнду рукоять была заострена как лезвие и загнута, вероятно, для закрепления обмотки рукоятки (рис.7/16). Нож из кург.28 мог. Айрыдаш-1 изготовлен из тонкой листовой бронзы толщиной менее 1 мм, которая в области рукояти согнута пополам (рис.7/18). Близкую конструкцию имеет нож из кург.2 мог. Кызыл-Джар-1, у которого один край тонкой пластины загнут у рукояти [Могильников, 1983а, с.3–26].

Нож из кург.60 мог. Усть-Эдиган (рис.7/17) выделен мною в самостоятельный тип, так как имеет довольно необычное окончание рукояти в виде двух согнутых в одну сторону рожек. Возможно, такая конструкция служила для лучшего крепления рукояточной обмотки, а, может быть, это стилизированное изображение головы какого-либо зверя.

Из найденных пяти железных ножей по данной классификации наверший один можно отнести к кольцевидным (кург.14 мог. Верх-Еланда-2) (рис.7/6) и четыре к сплошным (мог.Кок-Эдиган, Верх-Еланда-2 и Айрыдаш-3) (рис.7/5). Железные кольчатые ножи известны в могильниках Узунтал-3 [Савинов, 1978, с.51], Алагаил, Боротал-3 [Могильников, Суразаков, 1980, с.185–189], Бураты-4 [Кубарев, Кочеев, 1983, с.107], Юстыд-12 [Кубарев, 1991, с.71]. Часть ножей сохранилась в обломанном виде. Подобные ножи имеют многочисленные аналогии среди находок с других территорий и датируются не ранее IV-III вв. до н.э. [Кочеев, 1990б, с.222].

В кург.13 мог. Верх-Еланда-2 найдено два бронзовых шила (рис.7/19–20). Находки бронзовых шильев в скифских курганах Горного Алтая — явление редкое. Они найдены в Каракольском кургане, Джолине-1, но чаще они встречаются в скифских могильниках Тувы [Грач, 1980; Степанова, Неверов, 1994, с.23]. Малочисленность находок подобных шильев можно объяснить их сходством с простыми (то есть без головки) шпильками, напимер, из кург.23 мог. Ороктой-эке. Возможно, что обнаруженные шилья были отнесены исследователями к шпилькам, которых в курганах Алтая найдено неизмеримо больше. Хотя по логике вещей, шило, как орудие труда, — предмет достаточно необходимый и должно встречаться в погребениях не намного реже, чем нож.

Две каменные зернотерки, обнаруженные в мог. Бике-1 и Айрыдаш-3, были выточены из окатанных в реке камней. Подобные зернотерки характерны для погребальных и поселенческих комплексов Алтая как в скифское время [Погожева, Кадиков, 1980; Погожева, Молодин, 1980], так и в более ранние и поздние эпохи (например, в погребениях хунно-сарматскоговремени мог. Усть-Эдиган [Худяков, 1993] ).

Комплекс вооружения

Вооружение представлено: а) кинжалами; б) чеканами; в) наконечниками стрел; г) деталями луков; д) деталями колчанов и е) поясными наборами.

Коллекция среднекатунских кинжалов насчитывает 9 шт. и состоит как из полноразмерных (длиной более 20 см; 4 шт.), так и из уменьшенных (5 шт.) экземпляров. Все кинжалы бронзовые. Их длина колеблется от 13,5 до 25,5 см. Два кинжала имеют навершия в виде обращенных друг к другу головок грифонов (рис.8/2), а один из них (кург.4 мог.Тыткескень-6) — еще и перекрестие в виде двух спаренных голов грифонов и рукоять в виде переплетенных тел грифонов или какого-то растения. Второй (кург.2 мог. Кайнду) имеет простое бабочковидное перекрестие, параллельные продольные бороздки на рукояти и четко выраженное ребро жесткости. Оба примерно одинаковой длины: 25–25,5 см. Кинжалы и мечи подобного типа были распространены на довольно обширной территории: от Причерноморья до Минусинской котловины [Суразаков, 1979а, с.175–176]. В отличие от первого, который, если придерживаться типологии В. Д. Кубарева и считать, что развитие скифского искусства шло от реалистического изображения к схематизации, более архаичный, второй кинжал имеет ряд довольно близких аналогий, например, кинжал из кург.1 мог. Уландрык-3 (V-IV вв. до н.э.) [Неверов, Степанова, 1990, с.266–267] или кинжал, найденный в местности Кумуртук на р. Чулышман (конец VI — начало V вв. до н.э.) [Суразаков, 1979а, с.176]. Есть близкий им кинжал из Красноярского края (V в. до н.э.) [Неверов, Степанова, 1990, с.267], а также в Туве (Аймырлыг). Поэтому первый кинжал можно датировать концом VI-V вв. до н.э., а второй — V в. до н.э., а время существования у ранних кочевников всей группы подобных кинжалов определить как конец VI-IV вв. до н.э.

Кинжал из кург.7 мог. Салдам (рис.8/4), длиной 23 см, имеет узкое бабочковидное перекрестие, овальную в сечении рукоять и брусковидное, слегка изогнутое навершие-шляпку. Он близок к кинжалам из Барабы (V-IV вв. до н.э.) [Соловьев и др. 1989, с.133–138], а также к двум кинжалам из Кок-су (VI-IV вв. до н.э.) [Сорокин, 1974, с.62–91], кроме навершия, которое имеет схожие черты с кинжалами из юго-восточного Алтая (кург.23 мог. Юстыд-12 [Кубарев, 1991, с.74] ) и Тувы (Аймырлыг).

Экземпляр из кург.7 мог. Кок-Эдиган, длиной 23 см, был снабжен прямым крыловидным перекрестием, прямой с прорезью рукояткой и уплощенным брусковидным навершием. Если учитывать, что прорезная рукоятка и прямое крыловидное перекрестие характерны для савроматских мечей и кинжалов, и что влияние савроматов на пазырыкцев усилилось в IV-IIIвв. до н.э., то можно датировать этот кинжал IV в. до н.э. или даже концом IV в. до н.э.

Уменьшенные кинжалы сделаны специально для погребения, то есть они вотивные. Три из них однотипные (курганы П74 мог. Усть-Эдиган, П6 мог. Тыткескень-6 и П2 мог. Солдин-эке):длина первого — 15,6 см, второго — 17,6 см и третьего — 18,5 см, у всех прорезная или с желобом с обеих сторон рукоять, бабочковидное перекрестие, прямое валиковидное навершие (у второго — ребро жесткости) (рис.8/3). Такие кинжалы были довольно близки к полноразмерным экземплярам, а значит, подвергались таким же конструкционным изменениям, что и оригиналы. У савроматов сочетание прямого брусковидного навершия с бабочковидным перекрестием появляется не позднее VII в. до н.э., являясь в Скифии характерным признаком первых известных мечей (начало VI в. до н.э.), которые получают наибольшее распространение в VI-первой пол.V в. до н.э. В Минусинской котловине такое сочетание наблюдается в конце баиновского этапа и типично для подгорновского (до IV-III вв. до н.э.). Подобное сочетание деталей кинжала вообще наиболее часто встречаемое. Интересно, что конструкция рукояти близка по конструкции к биметаллическим кинжалам (кург.5 мог. Алагаил, VI-V вв. до н.э.), бытовавшим до рубежа IV-III вв. до н.э. [Мартынов и др., 1985]. Рукояти с прорезью, как из курганов П8 мог. Аргут-1, П24 мог. Сары-Кобы, могильников Узунтал и Ело, являются, по-видимому, результатом сарматского влияния, наблюдавшегося с IV в. до н.э. [Суразаков, 1979а, с.173,177; 1979в; Шульга, 1986]. С таким сочетанием элементов конструкции кинжалы были распространены в V-III вв. до н.э. [Суразаков, 1979а, с.178–179; Кубарев, 1991, с.75], а кинжалы из могильников Тыткескень-6 и Усть-Эдиган датируются соответственно IV и III вв. до н.э.

Четвертый уменьшенный кинжал из кург.9 мог. Верх-Еланда-2 (рис.8/5), длиной 13,5 см, имеет схожие с предыдущими экземплярами черты, но со своими особенностями. Он более плоский, рукоять длиннее лезвия, навершие уплощено, прорезная рукоять частично заплавлена. Перекрестие бабочковидное, но с более изогнутыми концами. После отливки кинжал не был доработан, особенно, навершие. Это явная копия [Степанова, Неверов, 1994].

Пятый уменьшенный кинжал из кург.13 мог. Кайнду (рис.8/1), длиной 16,5 см, плоский, с прямым перекрестием и прямым брусковидным полским же навершием, после отливки не подработан. Он близок к кинжалу из мог. Агагол, датируемому в рамках III в. до н.э., так как прямое перекрестие появляется на кинжалах горноалтайских кочевников и кочевников Восточного Казахстана к III в. до н.э. [Суразаков, 1979а, с.175]. Вотивность кинжала подтверждает его плоская форма, неудобная для употребления. Вотивные бронзовые кинжалы, как и другие вотивные вещи, на Алтае и сопредельных территориях датируются IV-II вв. до н.э. [Кубарев, 1991, с.75].

Надо отметить, что кинжал из кург.2 мог. Солдин-эке имел деревянные ножны (рис.20/1–2), которые представляли собой деревянную дощечку-каркас около 13 см длиной и примерно 4 см шириной с выемкой с одной стороны для лезвия. Подобные деревянные и костяные ножны в достаточном количестве были встречены в курганах юго-восточного Алтая [Кубарев, 1987; 1991; 1992].

Другой вид скифо-сибирского оружия — чеканы — представлены в материалах памятников Средней Катуни 13 экземплярами (рис.9). Все они — бронзовые. Их можно подразделить на: а) полноразмерные (2 экз.); б) уменьшенные (длиной от 10,7 до 16 см; 10 экз.) (рис.9/1–3); и в) миниатюрные (1 экз.) (рис.9/4). Основная масса чеканов — проушные с круглым в сечении бойком и обушком, но есть один с ромбическим бойком и плоским обушком (кург.7 мог. Айрыдаш-3). Подобное же сочетание имел чекан из кург.12 мог. Кок-су-1. Плоский обушок был и у чеканов из кург.2 Катонского могильника, кург.20 мог. Юстыд-12 [Суразаков, 1979а, с.188; Кубарев, 1991, с.79–82, табл. 27]. В целом, вся группа уменьшенных чеканов имеет широкие аналогии в скифских памятниках Горного Алтая V-II вв. до н.э.: Кок-су-1, Семисарт-2, Кызыл-Джар-1,3,5, Малталу-4, Барбургазы-1, Юстыд-1,12, 22, Уландрык, Боротал, Катон, в Туве и Монголии [Кубарев, 1987; 1992, с.64–69; Суразаков, 1979а, с.187–188; Могильников, 1983а и б, с.3–61; Степная полоса…, с.427–433].

Один из двух полноразмерных бронзовых чеканов (кург.6 мог. Кайнду) был несколько необычен: он имел небольшую втулку и овальный в сечении обушок (рис.9/5). Подобных чеканов в Горном Алтае найдено немного, например, в кург.28 мог. Кастахта или в кург.8 мог. Кызыл-Джар-1 [Неверов, Степанова, 1990, с.267; Степанова, 1987б, с.174; Могильников, 1983а, с.21–22], но они есть и в Туве [Грач, 1980, с.170]. Однако, чекан из Кайнду более массивный, его длина 18,5 см. Это один из наиболее крупных бронзовых чеканов из Горного Алтая.По-видимому, этот чекан, как по конструктивным особенностям, так и в датировке, занимает какое-то промежуточное положение между ранними чеканами с длинной втулкой, датируемыми VII-VI вв. до н.э., и более поздними проушными экземплярами, которые появляются с V в. до н.э. [Суразаков, 1979а, с.187; Неверов, Степанова, 1990, с.267]. Вероятнее всего, его можно датировать 2-й пол. VI-V вв. до н.э.

Другой полноразмерный чекан из кург.7 мог. Кок-Эдиган был около 17 см в длину и отличался от уменьшенных только неколько большими размерами, то есть был проушным с округлыми в сечении бойком и обушком. С одной стороны основания чекана барельефно был изображен какой-то четвероногий зверь (кабан, волк или рысь). Традиция украшать оружие изображениями тотемных животных-хищников была широко распространена в скифойдных культурах Саяно-Алтая [Суразаков, 1987б, с.53–59]. В сознании пазырыкских воинов чекан ассоциировался, прежде всего, с клювом грифа, что характерно для Горного Алтая, а также с клыком кабана, волка или какого-нибудь кошачего хищника, что отражено, в осовном, в находках из Тувы.

Миниатюрный чекан из кург.13 мог. Кайнду (рис.9/4) имеет длину 6,5 см, диаметр отверстия 0,6 см, короткий обушок, округлый как и боек в сечении. Такое сочетание форм и размеров для чеканов Горного Алтая довольно редко и необычно.

У некоторых чеканов частично сохранились деревянные рукояти, но по этим остаткам трудно судить об их размерах и форме.

Оружие дистанционного боя представлено деталями составного лука, древками стрел (кург.3 мог. Кызык-Телань-1) и бронзовыми и костяными наконечниками стрел.

Детали лука представляли из себя фрагменты деревянной основы и окончания, выструганные из двух коротких толстых палок. Сечение их не круглое, а вытянутое подчетырехугольное с закругленными углами. Длина окончаний четырехугольных в сечении струганных лучин лука состояла из склееных между собой трех длинных подчетырехугольных в сечении струганых лучин. Три стороны каждой лучины для лучшей склейки имели косые насечки. Трехсоставная основа лука дополнительно обклеивалась деревом. От этой обклейки сохранились тонкие (до 1,2 см шириной) деревянные фрагменты с косой нарезкой на одной из сторон. Аналогичные конструкции луков были найдены в кугранах Уландрыка, Юстыда и Барбургазы [Кубарев, 1987; 1991, с.83; 1992, с.69–71].

Некоторые найденные фрагменты древок стрел диаметром до 0,8 см имели арочные вырезы для тетивы. Такие древки обнаружены в погребениях юго-восточного Алтая [Кубарев, 1991, с.83; 1992, с.74].

Наконечники стрел были встречены в 16 курганах (рис.9). Из них 44 были костяными и 5 бронзовыми. Бронзовые экземпляры (кург.5,7 мог. Салдам) — черешковые трехлопастные с треугольной формой головки длиной 3,5–4,5 см (рис.9/2–3). Такие наконечники довольно редки на Алтае. В Казахстане подобные им встречены в комплексе VII-VI вв. до н.э. [Суразаков, 1979а, с.184], в Минусе — в комплексах VII-III вв. до н.э. [Степная полоса…, с.434], в Туве — в погребениях V-III вв. до н.э. [Степная полоса…, с.425]. У кочевников Горного Алтая наконечники описываемого варианта имели наибольшее распространение в VI-IV вв. до н.э. (например, кург.8 мог. Быстрянский и ряд случайных находок).

Костяные наконечники — исключительно черешковые, почти все — трехгранные шипастые (рис.9/1). Встречены только один плоско-ромбический в сечении (кург.3 мог. Айрыдаш-4),один овально-ромбический и один пятигранный (оба со сглаженными плечиками; из одиночного кургана Эликманар) (рис.9/9–10). Все они найдены в комплексе с обычными трехгранными шипастыми наконечниками. Плоско-ромбические черешковые наконечники стрел были обнаружены в погребениях быстрянской культуры (мог. Березовка-1) и в Туве [Суразаков, 1979а, с.185; 1983а, с.42–52]. Костяные наконечники из кург.5 мог. Салдам (рис.9/4) имели с каждой стороны по небольшому ребру, что давало в сечении шестиконечную звезду (аналогий на Алтае нет), а также слабо выделенные полечики, приближаясь по форме к стержню и достигая длины 6–7 см, что по мнению С. В. Неверова и Н. Ф. Степановой [1990, с.267] является показателем их относительной архаичности (V-IV вв. до н.э.).

Трехгранные шипастые черешковые наконечники были распространены, в основном, в Западном и Центральном Алтае [Кубарев, 1992, с.77] и существовали параллельно со втульчатыми на всем периоде с VII в. до н.э. и до рубежа эр [Кочеев, 1987, с.55–60], по крайней мере, до II в. до н.э. На некоторых экземплярах на гранях имеются прочерченные дуги, пересеченные прямой линией, а на черешках — косые насечки (рис.9/1,4,5,7). Возможно, это какие-то тамгообразные знаки [Кочеев, 1994а].

Детали колчанов представлены бронзовыми колчанными крюками (12 экз. ), которые В. Д. Кубарев относит к поясным крючкам-застежкам [Кубарев, 1992, с.77,81], и двумя колчанными бляхами (бронзовой и железной). Все крюки (рис.10/1–7) можно разделить на пять типов: а) с кольцевым навершием (3 шт.; рис.10/2); б) с отверстием в сплошном навершии (3 шт.; рис.10/4); в) с кватратным навершием с отверстием (1 шт.); г) с загнутым в петлю концом (1 шт.; рис.10/3) и д) с округлым сплошным навершием и поперечной петелькой (1 шт.). Отдельно стоят два крюка из кург.2,6 мог. Кайнду, один из которых выполнен в виде головы горного козла (рис.10/7) и типологически близок к крюку из мог. Шихан Оренбургской области (конец VI — начало V вв. до н.э.) [Неверов, Степанова, 1990, с.268]. Другой (рис.10/6) имеет утолщение в средней части с отверстием для подвешивания (подобная форма зафиксирована в мог. Дордуль, северо-западная Туркмения [Степная полоса…, с.400] ).

Крюки первого, второго, третьего и пятого типов были довольно широко распространены в V-III вв. до н.э. как на Алтае (Кызыл-Джар, Арагол, Кара-Коба-2, Ело, Тебердок [Могильников, 1983а, с.22; 1983в; Шульга, 1986; Мартынов и др., 1985] ), так и в Туве [Грач, 1980, с.170], а также в сако-усуньских памятниках Казахстана [Степная полоса…, с.342–404]. Четвертый тип крюков более характерен для железных экземпляров, распространившихся в конце I тыс. до н.э. [Суразаков, 1979а, с.187].

Бронзовая колоколовидная бляха на колчан из кург.7 мог. Кок-Эдиган (рис.10/8) типична для памятников Горного Алтая, Тувы и Восточного Казахстана [Могильников, 1983а и 1983б]. Железная округлая выпуклая колчанная бляха (рис.10/1) с остатками железной бляшки и обоймы (рис.10/22,23) из кург.4 мог. Бике-1 служили, вероятно, украшениями колчана или для крепления его к поясу [Кубарев, 1991, с.84–85; 1992, с.74].

К вооружению относятся и наборные пояса, на которые подвешивалось оружие. Детали таких поясов найдены в 7 курганах. Они состоят, как правило, из бронзовых или железных поясных блях, ременных обойм и либо бронзовой пряжки, либо стерженька-застежки (рис.10).

Три бронзовые круглые бляхи выпуклой формы с отверстием в центре для крепления (рис.10/25) имеют дальнюю аналогию с деревянными бляхами-пуговицами из курганов Юстыда и Сайлюгема, а также с бронзовыми и железными экземплярами, разнообразно использовавшимися древними кочевниками Саяно-Алтая и Монголии [Кубарев, 1991; 1992].

Поясные обоймы (15 шт.), среди которых есть две железные (кург.3 мог. Айрыдаш-3, III-II вв. до н.э.), можно разделить на три типа: а) простые (рис.10/11,22,23); б) с отверстием для подвесного ремня (рис.10/24) и в) концевые. Все они различны по размерам, но имеют общие функции: для украшения, для подвешивания оружия и для застегивания пояса [Кубарев, 1991, с.89]. Некоторые из них замкнутые, другие разомкнутые (в виде полукольца в сечении). Бронзовая обойма из кург.2 мог. Кайнду с круглыми отверстиями с обеих сторон и изображением двух симметрично расположенных хищников с вывернутыми крупами (рис.10/9) не имеет прямых аналогий в материалах скифских памятников Горного Алтая, хотя традиция изображать различных животных на деталях поясов была широко распространена [Добжанский, 1990, с.112–121].

Единственная найденная бронзовая поясная пряжка из кург.7 мог. Кок-Эдиган (рис.) с неподвижным шпеньком наружу имеет большую округлую головку с большим отверстием и небольшое подчетырехугольное основание. Такие или подобные им пряжки известны как на Алтае, так и на соседних территориях [Степная полоса…].

Заслуживают внимания детали пояса (рис.10/10) из кург.6 мог. Кызык-Телань-1 (V-IV вв. до н.э.): 8 бронзовых обойм и стерженек-застежка. Круглый в сечении стерженек-застежкадиаметром около 0,7 см, высотой 3,5 см в средней части имел желобок для более жесткого крепления с ремнем. Следом за ним шла простая наремная обойма высотой 2,5 см и шириной 1,2 см. Пять наремных обойм были фигурные — с небольшой выпуклостью в середине, их высота 3,5 см, ширина 1,2 см. Массивная обойма высотой 4,8 см, шириной 2,5 см для подвешивания оружия имела в нижней части продолговатое овальное отверстие. В обоих концах-стенках концевой обоймы (ее высота 3,8 см, ширина 2,2 см) оставлены сквозные отверстия для крепления с ремнем, который был примерно 3,3 см шириной. Аналогии такой концевой обойме имеются в Восточном Казахстане, а всем обоймам в целом — от Средней Азии до Монголии [Добжанский, 1990, с.20–24]. Прорезные обоймы использовались, как правило, для подвешивания оружия и бытовали на всем протяжении скифской эпохи (VII-IIвв. до н.э.), доживая в отдельных случаях и до хуннского времени (Туэкта, Кызыл-Джар-1, Бийск-1, Кок-су, Акташ, Марково-1, в Туве и Монголии ) [Кубарев, 1991, с.89; Добжанский, 1990, с.115–121].

Предметы одежды, быта и культа

Предметы быта и одежды включают в себя: а) костяные гребни (1 шт.); б) бронзовые зеркала (16 шт.); в) бронзовые и костяные ворворки и пронизки; г) крючки и пуговицы-бляшки для одежды.

Костяной гребень (рис.10/21) имел небольшие размеры и полукруглое основание, что находит достаточно аналогий как на Алтае (Уландрык, Пазырык, Черновой), так и в Туве и Монголии (Улангом) [Кубарев, 1991, с.95–96].

Все бронзовые зеркала (рис.11), кроме обломка инородного (китайского) зеркала (рис.11/6), можно разделить на два вида: 1) миниатюрные медалевидные (13 шт.) и 2) зеркала с ручкой-кнопкой на ножках с обратной стороны (3 шт.). Медалевидные зеркала делятся на следующие типы: а) с подквадратной рукояткой (4 шт.; рис.11/1); б) с округлой рукояткой (2 шт.; рис.11/3); в) с вытянуто-прямоугольной рукоятью (2 шт.; рис.11/2); г) с подтреугольной рукояткой (1 шт.; рис.11/4); д) без рукоятки (1 шт.; рис.11/5) и е) с зооморфной рукояткой в виде лежащего верблюда (1 шт.). Их размеры: диаметр от 9 до 3,8 см. Зеркала первых четырех типов были широко распространены в центральноазиатских погребальных комплексахV-II вв. до н.э. [Кубарев, 1991, с.98–100; 1992, с.95–96]. Одно из зеркал (кург.28 мог. Айрыдаш-1) с вытянутой ручкой выполнено из бронзовой жести толщиной 0,5 мм и, видимо, специально предназначалось для погребения.

Зеркало из кург.5 мог. Бике-1 (рис.11/17) имело на рукояти барельефную фигурку лошади, что позволяет провести параллель с зеркалом из кург.2 мог. Тыткескень-6, где рукоять сделана в форме лежащего двугорбого верблюда с опущенной и повернутой назад головой. Подобный сюжет присутствует в двух зеркалах из Малталу-4 и Узунтала-3 [Кубарев, 1992, с.91], а вообще, зеркала с зооморфными фигурными рукоятями были известны в Приуралье, Казахстане, на Алтае, в Туве и Минусе [Степанова, Кирюшин, 1989, с.64–66]. Оба среднекатунских зеркала датируются в пределах V-IV вв. до н.э., хотя зеркало из Бике из-за некоторой схематичности изображения, возможно, несколько более позднее (IV-III вв. до н.э.).

Зеркала без ручки встречены как на Алтае (могильники Кызыл-Джара), так и в Туркмении (Баланшем) и в Казахстане (Шаушукум, Иссык) [Могильников, 1983а и 1983б; Степная полоса…, с.342–428]. Не исключено, что этот тип зеркал предшествовал сарматским зеркалам с петлей в центре, тем более, что подобные круглые зеркала доживают в азиатских степях до первых веков н.э. [Степная полоса…, с.382–433; Кубарев, 1992, с.91–92]. В трех случаях зеркала были найдены в кожаных футлярах, что традиционно.

Зеркала второго вида из курганов П4 мог. Кок-Эдиган (рис.20/4) и П13 мог. Верх-Еланда-2 (рис.11/7) диаметром около 10 см имели в центре тыльной стороны по ручке-кнопке на двух, трех и четырех ножках соответственно. На округлой шляпке ручки зеркала из Кок-Эдиган был изображен знак, напоминающий китайский символ Великого равновесия, хотя, возможно, это очень стилизованное изображение борьбы двух животных, так как в скифское время происходила трансформация зооморфных образов в орнаментальные мотивы [Членова, 1986, с.26–29]. На Алтае подобный вид зеркал восходит, вероятно, к зеркалам эпохи поздней бронзы — раннескифского времени. Зеркала схожих со среднекатунскими типов встречены и за пределами Алтая [Степная полоса…], но наиболее близкие им зеркала происходили из Тувы (Аймырлыг).

Три бронзовых крючка, найденные в районе плечевых костей погребенных, являлись, по-видимому, частью одежды и имели схожие с пуговицами функции (рис.10/5). Такие крючки встречены в курганах Бураты (III-II вв. до н.э.) и Тебердока (V-IV вв. до н.э.) [Мартынов и др., 1985; Кубарев, Кочеев, 1983]. Железный крючок из кург.3 мог. Айрыдаш-3 с широким округлым навершием, найденный под локтевым суставом, непонятен по назначению.

Бронзовые и костяные ворворки и пронизки также, вероятно, были деталями одежды или поясов (рис.10/13,15,18). Они в массовом количестве встречаются не только на Алтае, но и в остальных районах азиатских степей.

То же можно сказать и о бляшках-пуговицах (две бронзовые и одна железная) (рис.10/12,14,17,20; рис.12/13). С обратной стороны выпуклой округлой или восьмеркообразной, иногда с орнаментом, поверхности они были снабжены либо петлей, либо ножкой для крепления к одежде. Типологически им близки пуговицы из курганов Юстыд-1,12, Акташ и Тебердок [Мартынов и др., 1985; Кубарев, 1991, с.106].

Костяной костылек (кург.2 мог. Кайнду) длиной около 5 см имел в верхней части утолщение со сквозным отверстием для крепления (рис.10/16). Такие костыльки-подвески из кости и бронзы были встречены в погребениях предгорного Алтая: Гоньба-2, Масляха-1, Аэродромный (V-III вв. до н.э.) [Шамшин, Лузин, 1991, с.228–230; Кубарев, 1992, с.86]. Непонятно предназначение костяного изделия из кург.15 мог. Кайнду в виде заостренного с одного конца костылька со сквозным овальным отверстием в средней части, длиной 7,5 см (рис.10/19). Возможно, он имел схожие функции с костыльками-подвесками.

Украшения

К украшениям относится разнообразный набор предметов, который включает: а) гривны; б) серьги; в) нашивные пластинки, бляшки-накладки и листки золотой фольги; г) шпильки; д) бусы и цепочку; е) кольца; ж) клык-подвеску.

Коллекция гривен состоит из семи бронзовых и двух железных (рис.12/1–3). Одна бронзовая (кург.60 мог. Усть-Эдиган; рис.12/1) и обе железные (кург.2,15 мог. Кайнду; рис.12/2) гривны обернуты золотой фольгой. Три гривны были в полтора оборота (рис.12/3) и три — в один (от одной гривны сохранился лишь небольшой обломок (рис.12/17), что препятствует ее классификации; рис.12/17). Гривны внутри полые, кроме одной проволочной (кург.7 мог. Кок-Эдиган). Аналогичные гривны найдены в Барбургазы-1 (V-IV вв. до н.э.), в Туве(Дужерлиг-Ховзу, Аймырлыг; V-IV вв. до н.э.), Кызыл-Джар-1 (IV в. до н.э.), в Причерноморье [Кубарев,1992, с.105–109; Степная полоса…; Могильников, 1983а]. На Алтае они бытовали преимущественно в V-III вв. до н.э.

Найденные четыре бронзовые восьмеркообразные серьги (рис.11/19) по аналогиям в Малталу-4, Барбургазы-2, Кызыл-Джаре-1, Иссыке, Быстрянском, Уландрыке-2, Славянке, Баба-Ате,Кетмень-Тюбе, Или, Караколе датируются V-II вв. до н.э. [Могильников, 1983а; Кубарев, 1987; 1992, с.110], а подобный тип серег продолжал существовать и в хунно-сарматское время [Худяков, 1993, с.63–68].

Из 35 шпилек 25 оказались бронзовые, а 10 железные (рис.12/10,12,19–21). Многие шпильки сохранились лишь в обломках. Восемь железных шпилек имели шаровидные навершия обернутые золотой фольгой (рис.12/19–20). Подобные шпильки были найдены в Майме-4, Бийске, Карболихе-10 (IV-III вв. до н.э.) [Бурыкина, 1989; Могильников, 1991, с.95–101], а всем шпилькам и булавкам имеются многочисленные аналогии в погребениях скифского времени в евразийских степях (Уландрык, Юстыд, Барбургазы, Кызыл-Джар, Быстрянский, Туран,Озен-Ала-Белиг и др.) [Кубарев, 1987; 1991, с.111–112; 1992, с.93–95; Степная полоса…].

В семи курганах найдены бусы: нефритовые или пастовые и стеклянные (рис.11/11; рис.12/14,15,18). Большая часть из них имеет округлую форму (рис.12/18), но есть и подквадратные (подпрямоугольные) (рис.12/15). К подобным шейным украшениям относится, по-видимому, и небольшая золотая цепочка (рис.11/20).

Любопытен набор различных нашивных бляшек-пластинок из бронзы и золота (рис.11/8–10,13,16,18; рис.12/8,9,11,14,22,23), часть которых украшена фигурными изображениями животных. Четыре золотых бляшки из кург.8 мог. Бике-1 выполнены в виде запятой (рис.11/8) — такой мотив довольно широко известен в погребениях Алтая [Кубарев, 1992, с.104; Кубарев, Черемисин, 1984]. Это можно сказать и о нашивных бронзовых бляшках в виде птиц из кург.2 мог. Гурдуба (рис.12/23), что имеет некоторые аналогии в Кызыл-Джар-1[Могильников, 1983а] и в головном уборе детского погребения кург.2 мог. Ак-Алаха-1 [Полосьмак, 1994]. В кург.2 мог. Верх-Еланда-2 найдена золотая штампованная бляшка с орнаментом в виде солнца с лучами (рис.12/14), что традиционно для скифского солярного культа.

Бронзовой пластинке с изображением оленя из кург.2 мог. Гурдуба (рис.11/16) близка золотая пластинка из кург.2 мог. Кызыл-Джар-4 [Могильников, 1983б], а по стилю изображения рогов имеются аналоги во втором Пазырыкском кургане (деревянная фигурка) и в Катандинском кургане (изображение на деревянной пластинке) [Руденко,1952], а также отдаленные аналогии в третьем Биктимировском могильнике ананьинской культуры VII-III вв. до н.э. [Корепаков, 1989, с.63–74]. Бронзовой бляшке в виде передней половины горного козла из кург.1 мог.Солдин (рис.12/11) есть отдаленные сюжетные аналогии в третьем Пазырыкском кургане [Руденко, 1952], а также в памятниках Тувы [Степная полоса…, с.424–428]. Найденные три бронзовых кольца (рис.11/14–15; рис.12/16) служили либо как украшения, либо для стрельбы из лука (так как они обнаружены в мужских погребениях).

Листки золотой фольги, зафиксированные во многих погребениях, использовались как обкладка различных изделий из органических материалов, которые не сохранились, или в качестве апликации на одежду.

Клык-подвеска (кург.2 мог. Бике-1; рис.11/12) мог одновременно служить украшением и застежкой. Такие клыки из кости и дерева встречены в ряде погребений Горного Алтая [Кубарев, 1992, с.85; Могильников, 1983а, с.24].

Как и в южном и юго-восточном Алтае на Средней Катуни зафиксирована традиция окраски волос черной охрой (например, в погребении женщины в кург.5 мог.Бике-1), что для данной территории довольно редкое явление[Кубарев и др. 1990, с.89].

Датировка курганов

Определение даты исследованных памятников — основа исторического построения, без которого практически невозможно проследить развитие древнего общества кочевников и эволюцию его культуры [Кубарев, 1991, с.132]. Применительно к новым материалам Средней Катуни эта задача значительно облегчается тем, что хронология курганов скифской эпохи Алтая достаточно хорошо разработана, хотя и до сих пор для горно-алтайских памятников 1 тыс. до н.э. не существует аргументированного деления на хронологические этапы.

В результате исследований последних десятилетий хронологические рамки пазырыкской культуры были определены 2-й половиной VI — концом II вв. до н.э. Но за этот период они подвергались многочисленным изменениям и пересмотрам. Первую классификацию памятников эпохи ранних кочевников дал М. П. Грязнов, который разделил культуру на три хронологических этапа: майэмирский, пазырыкский и шибинский, датировав всю ее VI в. до н.э.- I в. н.э.[Грязнов, 1930]. С. В. Киселев выделил майэмирскую культуру с хронологическими рамками VII-IV вв. до н.э., а пазырыкские комплексы отнес к хунно-сарматскому времени: III-II вв. до н.э., назвав его пазырыкской эпохой [Киселев, 1951, с.326]. Им обоснованно возражал С. И. Руденко, который считал, что все большие курганы в Горном Алтае относятся к V-IV вв. до н.э., весь же скифский период Алтая датируется VII-IV вв. до н.э. [Руденко, 1960, с.165–172, 197]. Л. С. Марсадолов удревнилю дату майэмирского этапа до VIII в. до н.э., а пазырыкского — до VI-IV вв. до н.э.[Марсадолов,1984]. Баркова передатировала большой курган Шибэ с III на IV в. до н.э.[Баркова, 1978], что поставило под вопрос само название этапа. Н. В. Полосьмак определила следующую хронологию царскихю курганов Алтая: курганы Башадара и Туэкты — 2-я половина VI в. до н.э., Первый и Второй Пазыкыкские курганы — V в. до н.э., а Третий, Пятый и Шестой — концом IV-III вв. до н.э.[Полосьмак, 1994], что фактически стирает границу между пазырыкским и шибинским этапами культуры.

Проанализировав материалы раскопок курганов Узунтала, Д. Г. Савинов датировал завершаюший этап культуры ранних кочевников II-I вв. до н.э.[Савинов, 1978, с.49]. А. С. Суразаков объединил памятники конца VI — начала II вв. до н.э. в пазырыкскую культуру, отнеся немногочисленные комплексы пазырыкского облика II-I вв. до н.э. к гунно-сарматским или постпазырыкским [Суразаков, 1979б]. В. Д. Кубарев, исследовавший большое количество рядовыхю курганов ранних кочевников, отнес верхнюю границу пазырыкской культуры первоначально к II-I вв. до н.э., но потом передатировал III-II вв. до н.э. [Кубарев, 1987, с.132,155–203; 1991, с.132–135; 1992, с.110–117]. На мой взгляд также неправомочно дотягиватью пазырыкскую культуру до рубежа эр, так как уже с I в. до н.э. в Горном Алтае распространяются памятники типа Белый Бом-2 и Усть-Эдиган, относящиеся к начальному этапубулан-кобинской культуры хунно-сарматского облика [Худяков, 1993, с.63–69].

Что же касается разделения культуры на два этапа, то здесь я согласен с мнением Ю. В. Тетерина [1994, с.126–129], который считает такое деление необоснованным, так как до сих пор не удается определить достаточный набор четких признаков, по которым можно было бы провести границу между этапами. Поэтому в данной работе пазырыкская культура рассматривается мной в целом, без деления на этапы. Только при изучении социальной стратификации общества исключительно для удобства все погребальные комплексы были механически разделены мной на две группы по хронологическому признаку: памятники V-IV и III-II вв до н.э., что позволило определить их как более ранние и более поздние.

Для датировки курганов рядовых кочевников по-прежнему остается традиционный метод сравнительно-типологических сопоставлений погребального инвентаря с материалами из других курганов Алтая, чей возраст уже достоверно определен, и которые могут являться хронологическими маякамию для среднекатунских погребений. Этот старый и испытанный метод, часто критикуемый исследователями и не менее часто применяемый ими, остается единственно верным ввиду отсутствия среди находок привозных вещей (монет, зеркал с надписями и т. д.), время появления которых в других регионах Евразии устанавливается с точностью до нескольких лет [Кубарев, 1992, с.112]. Метод аналогий позволяет разработать относительную хронологию внутри одной культуры и привлечь материалы синхронных культур сопредельных областей, что собственно, и сделано автором в предыдущей главе.

Эталонами для датировки курганов Средней Катуни служили также не только отдельные категории предметов, но и весь комплекс погребального инвентаря с учетом конструкции надмогильных и внутримогильных сооружений.

Наиболее древними из всех пазырыкских могильников исследуемой территории являются могильники Кайнду, Кызык-Телань-1 и Айрыдаш-1 (см. карту). Достаточно архаичный погребальный обряд и сопроводительный инвентарь первой цепочки курганов Кайнду (рис.1) позволяют датировать их концом VI-V вв. до н.э. Не исключено, что они переходныею — от раннескифских VIII-VI вв. до н.э. к скифским конца VI-III вв. до н.э. А могильник Кызык-Телань-1 вообще содержит кроме скифских курганов, относящихся к концу VI-III вв. до н.э., еще и раннескифские погребения. На могильнике Айрыдаш-1 к концу VI-V вв. до н.э. принадлежат 11 курганов, а к V-III вв. до н.э. — только 6 погребений. Курганы остальных цепочек могильника Кайнду более поздние. По погребальному обряду они незначительно отличаются от скифских курганов Горного Алтая V-IV вв. до н.э. В таких же пределах датируется и инвентарь из захоронений. Это может свидетельствовать о функционировании могильника с рубежа VI-V вв. до н.э. по крайней мере до IV в. до н.э., то есть на протяжении 100–150 лет.

На могильнике Верх-Еланда-2 (рис.2) первым, по-видимому, был сооружен кург.13, а от него с востока на запад возведены остальные. Считать его наиболее ранним позволяет комплекс вещей. В тоже время по аналогии инвентарю остальные курганы можно датировать IV-III или V-III вв. до н.э. К сожалению инвентарь из могильника не позволяет определить более узкие хронологические рамки, хотя памятник, по-видимому, сооружался не в течении 2–3 столетий, а в более короткий срок. Об этом свидетельствуют, с одной стороны, небольшое количество курганов (13 шт.), а с другой — близкая по технологическим признакам керамика из курганов П14,13,12,11,8 и 1, которая, вероятно, изготовлена в короткий промежуток времени.

Могильники Бике-1 и Тыткескень-6, находясь на расстоянии не более 5 км друг от друга, хотя и на разных берегах Катуни, возможно, были сооружены примерно в одно время, то есть в пределах V-III вв. до н.э. Об этом свидетельствуют общие черты погребального обряда, единство керамического комплекса, а также сходство других категорий сопроводительного инвентаря. Дата сооружения двух кенотафов из Бике-1 — в пределах V-IV вв. до н.э. Этим же временем датируются курганы П6–9 северной группы могильника Тыткескень-6. Курганы его южной группы (П2–4), судя по найденным достаточно архаичным вещам, относятся к несколько более раннему времени, то есть, скорее всего, к концу VI-V вв. до н.э.

Целый ряд небольших могильников, таких как Чоба-6, Ороктой, Гурдуба, Усть-Эдиган, Салдам, Солдин, Солдин-эке, Кок-Эдиган, датируются по погребальному инвентарю в рамкахIV-III вв. до н.э., а могильники Ороктой-эке и Дялян — даже III-II вв. до н.э. Из небольших размеров могильников и курганных цепочек можно заключить, что эти семейные кладбища функционировали в течение 10–20 лет или немного дольше. Это можно проиллюстрировать на примере второй цепочки курганов могильника Кок-Эдиган (кург.4–7). Исходя из датировки погребального инвентаря, эти курганы были сооружены один за другим с севера на юг примерно во второй половине IV в. до н.э., причем, хронологический промежуток между ними не превышал, как нам кажется, нескольких лет. Этому не противоречат и данные о средней частоте смертности в древних кочевых обществах.

Если эти могильники еще удается датировать с точностью до века (Гурдуба, Салдам, Солдин, Кок-Эдиган — IV в. до н.э., Чоба-6, Усть-Эдиган, Ороктой, Солдин-эке — конец IV-IIIвв. до н.э.), то остальные могильники удается определить только в пределах 2–3 столетий, как, например, погребальные комплексы Айрыдаш-3 (рис.3) и Айрыдаш-4, датированные околоIII-II и V-III вв. до н.э. соответственно.

Численность и этносоциальная структура населения

Численность населения

Прежде чем рассматривать этно-социальную структуру населения долины Средней Катуни, необходимо определить его численность. Для этого можно применить либо метод А. В. Караваева [1994, с.155–157], который основан на экологических и хозяйственно-экономических показателях, либо метод Б. Ф. Железчикова [1984, с.65–68], в основе которого лежат палеодемографические данные.

А. В. Караваев предложил проводить расчеты по формуле, по которой численность кочевого населения равна площади сельхоз. угодий (около 20% от общей площади региона) помноженной на количество человек в семье (этот общепринятый коэффициент равен 5) и поделенной на площадь пастбища, необходимого для выпаса скота, приходящегося на одного человека. Так как на одного человека приходилось 15–20 лошадей или коров, а одной лошади в течение года требуется не менее 20 га пастбищ, то площадь, необходимая для выпаса этого стада составляла порядка 300–400 га.

Попытаемся применить эту формулу к природно-климатическому региону долины Средней Катуни. Примем в расчет, что климат и тип хозяйственной деятельности кочевников в Горном Алтае за период с раннего железного века и до этнографического времени не претерпел серьезных изменений (Шульга, 1987). Тогда по этой формуле можно расчитать численность скифского населения исследуемой территории.

Остепненная зона долины Средней Катуни как географический и хозяйственно-экономический район имеет около 90 км в длину и 40–60 км в ширину. Сюда же мы отнесли и территорию высокогорных летних пастбищ — так называемых белковю. В итоге полученная площадь составила порядка 4500 кв.км, причем, 2/3 этой территории оказалось на правобережье Катуни. Тогда площадь сельхоз. угодий равна примерно 900 кв.км или 90000 га. Умножаем эту цифру на 5 (среднее количество человек в семье) и делим на 350 га (средняя площадь пастбища для скота на одного человека). Получается около 1250–1300 человек. Пропорционально территории (прежде всего, территории пастбищ) это количество распределяется следующим образом: около 350–400 человек проживало на левом берегу и около 900 человек на правом берегу Катуни. Кстати, это совпадает с современной демографической ситуацией в этом районе.

Теперь проведем такие же вычисления по демографической формуле Б. Ф. Железчикова. По ней число одновременно проживавших людей равно общему числу погребенных помноженному на на среднюю продолжительность жизни древних кочевников, табличный коэффициент смертности, коэффициент исследовательности, коэффициент сохранности и поделенному на продолжительность использования могильника в годах. По материалам сармато-савроматских погребений степей Поволжья и Приуралья средняя продолжительность жизни древних кочевников составляла порядка 35–40 лет. Табличный коэффициент смертности давно расчитан и является константой равной примерно 2. Коэффициент исследованности памятников тоже известен и равен 5, как, впрочем, и коэффициент сохранности, равный 2. Б. Ф. Железчиков считает, что на данный момент исследована только пятая часть всех реально существующих погребений, которых к нашему времени сохранилось только половина. В принципе, это отражает действительное положение вещей в долине Средней Катуни.

Общее число погребенных из исследованных на данный момент погребений составляет 125 человек (в это число включены и кенотафы). Но возникают некоторые трудности с определением точной продолжительности функционирования могильников. От этого проистекает неточность в вычислениях. Поэтому, чтобы уменьшить погрешность и упростить вычисления, будем рассматривать долину Средней Катуни как один большой могильник, который функционировал на протяжении по крайней мере 250–300 лет, то есть с V по III вв. до н.э. Тогда в результате расчетов численность населения остепненной зоны долины Средней Катуни определяется в пределах 400 человек, а это в 3 раза меньше, чем результат, полученный по формуле А. В. Караваева.

Кстати, по расчетам Б. Ф. Железчикова, сделанным по экологическим данным (сам автор ошибся в этих расчетах в 10 раз, что учитывается нами в данной работе, а приводимые выкладки представлены уже в исправленном виде), получается, что территория в 1000 кв. км способна прокормить не более 3000 лошадей или коров, что обеспечит нормальный уровень жизни для 200 человек. Из этого следует, что остепненная зона долины Средней Катуни при кочевом ведении хозяйства в состоянии прокормить около 900 человек. А если, как советует Б. Ф. Железчиков, учитывать еще и коэффициент имущественного неравенства, то можно сократить количество одновременно живущих в два раза, то есть до 200 человек по первой версии и до 450 человек по второй.

Проблему разницы результатов, полученных по разным формулам можно решить следующим образом. Представляется целесообразным рассматривать цифру в 1250–1300 человек как максимально возможную численность населения остепненной зоны долины Средней Катуни при стопроцентном использовании всех пастбищ. Но так как такое в скифское время вряд ли было возможно, то численность населения в 400–450 человек выглядит вполне реалистично. А число в 200 человек для такой довольно большой территории — уже явно недостаточно. Поэтому мы склонны больше верить расчетам, полученным по первой или второй формуле Б. Ф. Железчикова, и считать, что в остепненной зоне долины Средней Катуни в скифское время одновременно проживало не менее 400 и не более 900 человек.

Родоплеменное деление

Нам известно, что древние кочевники Алтая как и многие другие номады степей Евразии во 2-й пол. I тыс. до н. э. находились на стадии родоплеменных отношений. Наметившийся переход к раннеклассовому обществу, выразившийся у кочевников в выделении военно-племенной знати и жречества, в силу ряда причин так и не был осуществлен до конца, хотя процесс социальной дифференциации населения и формирования социальной структуры зашел уже достаточно далеко.

Как и всякое родоплеменное общество, пазырыкское население подразделялось на три основные этно-структурные ступени: семья — род — племя, хотя допустимо выделение дополнительной ступени между родом и племенем — фратрии. А. И. Мартынов [1979, с.146–151] считает, что тагарский род состоял из групп семей, связанных происхождением по отцовской линии; 6–7 родовых коллективов объединялись в племя. Существовала дуальная фратриальная организация при наличии элементов патриархального рабства. Подобная организация существовала и на Алтае: каждое племя состояло из двух фратрий, а фратрия — из пяти, семи или восьми родов [Степная полоса…]. Такое точное строение племен характерно для военно-демократического строя. А это не противоречит и утверждению М. П. Грязнова [1968, с.196], что на Енисее, как и на Алтае и в Скифии, уже с VII в. до н.э. установился военно-демократический строй родового обществаю.

В семье (имеется в виду так называемая неразделенная семья из представителей-родственников трех поколений) общими были жилище, скот и орудия труда. В роду, состоящем из нескольких семей, только пастбища и угодья, а фратрия и племя объединяли население в военно-политическом и культурно-социальном плане [Марков, 1980].

Еще С. И. Руденко в работе «Горно-алтайские находки и скифы» [1952] на материале курганов Пзырыка выдвинул предположение, что цепочка курганов может быть семейным кладбищем, то есть группой могил, принадлежащих одной семье. Тогда напрашивается вывод о том, что могильник состоящий из нескольких цепочек, является соответственно родовым кладбищем («царские» курганы Пазырыка — погребения представителей правящего рода), что подтверждают и другие исследователи [Шульга, 1989, с. 41–44].

Число цепочек в могильнике зависит как от количества семей в роду, так и от продолжительности функционирования могильника. Существование семьи, как правило, ограничено во времени периодом жизни одного-двух поколений. Это обусловлено тем, что неразделенная семья существует, пока жив ее глава, то есть старшее поколение. С его смертью происходит распад семьи на новые по количеству наследников, которые производят раздел имущества и начинают жить самостоятельно. Этим можно объяснить относительно небольшое, как правило, число курганов в скифских цепочках (от 2 до 9–10, реже более 10 шт.), а также наблюдаемое иногда «расщепление» цепочек на микроцепочки (от 2 до 4 курганов), например, в могильниках Кайнду и Верх-Еланда-2, когда новообразовавшиеся семьи сооружали собственные цепочки [Шульга, 1989, с.43]. Если же из поколения в поколение семья существовала не разделяясь, то есть наследовал по каким-то причинам всегда один человек, то соответственно и цепочка курганов была одна и могла достигать порой значительной длины, которая зависела также от периода существования, от численности семьи, от уровня смертности и т. д. Хотя, конечно, при желании в любой достаточно длинной цепочке можно выделить несколько микроцепочек.

Существует предположение, что образ жизнедеятельности населения Горного Алтая за период от раннего железного века и до этнографической современности не претерпел коренных изменений. Одинаковые природно-климатические условия порождают одинаковый род хозяйственной деятельности [Шульга, 1987]. Следовательно, можно предположить, что древние кочевники Алтая занимались скотоводством примерно также, как это делали, да и сейчас делают современные алтайцы в остепненной зоне, то есть летом выпасали скот на высокогорных «белках», а на зиму спускались в долины к постоянным зимовьям. Поэтому не исключено, что могильники располагались, как иногда и сейчас, вблизи подобных зимовий (можно предположить существование таких могильников и в районе летних пастбищ).

Как уже было сказано выше, каждый род имел собственные пастбища и зимовья, а, следовательно, и собственные могильники. Из общей массы среднекатунских погребений представляется возможным выделить подобные родовые и семейные могильники. Это могильник Кайнду, который начал функционировать еще в конце VI в. до н. э. (первая цепочка), о чем говорит наличие в погребениях некоторых раннескифских черт: архаичный инвентарь, западная или северо-западная ориентация погребенных на спине. Достаточно близок к нему как в культурном плане, так и по расстоянию (около 2 км) могильник Верх-Еланда-2 (аналогии в погребальной конструкции — рама, положении погребнных — на правом боку в скорченном виде, в керамическом кромплексе). Можно предположить, что могильник Верх-Еланда-2 был сооружен большой семьей (так как одна цепочка), выделившейся из состава рода, оставившего могильник Кайнду, который продолжал действовать по крайней мере до IV в. до н.э. (это более поздние цепочки с юго-восточной ориентацией погребенных). Сходство в погребальном обряде прослеживаются и у могильников Верх-Еланда-2 и Бике-1 (основная цепочка из семи курганов и один пристроен с восточной стороны), расположенных в 7 км друг от друга, что может указывать если не на родственные, то хотя бы на экономические связи.

Генетическую связь с раннескифским населением можно проследить по могильникам Кызык-Телань-1, Тыткескень-6 и Айрыдаш-1, тем более что там присутствуют и раннескифские погребения. В мог. Кызык-Телань-1 от предшествующего периода сохраняется погребальная конструкция — каменный ящик, а оринетация сменяется с северной навосточную-юго-восточную, положение костяка с левого бока на правый, также происходит углубление могильной ямы до 1,5 м. Находящийся на левобережье мог. Тыткескень-6 начал сооружаться, по-видимому, еще в VI в. до н.э., о чем свидетельствуют курганы его южной группы. В мог. Айрыдаш-1 связь с прошлым фиксируется в наиболее древних курганах концаVI-V вв. до н. э. наличием комбинированных каменно-деревянных погребальных конструкций и северной, северо-восточной и северо-западной ориентацией некоторых погребенных (в двух случаях на левом боку). У этих могильников также имеются некоторые аналогии в керамическом комплексе с мог. Верх-Еланда-2 (сосуды с орнаментированным налепным валиком, сосуд с носиком-сливом и жемчужно-нарезным орнаментом из кург.2 мог. Верх-Еланда-2 и аналогичный ему из кург.37 мог. Кызык-Телань-1). Надо также отметить некоторое сходство в погребальной обрядности отдельных курганов могильников Ороктой (кург.7), Ороктой-эке (кург.16,23), Гурдуба (кург.2) и Дялян (кург.15,19) с курганами могильников Кайнду и Верх-Еланда-2 (погребения в раме, на спине, головой на северо-запад), что может указывать на постепенное расселение семей по обоим берегам Катуни. Не исключено, что в дальнейшем семьи, поселившиеся на левобережье Катуни в районе реки Ороктой, смешались с автохтонным населением, оставившим мог. Тыткескень-6 и раннескифский мог. Карбан, и выделились в самостоятельный род.

Между этими двумя районами выделяется некая «буферная» зона по реке Эдиган, где располагаются небольшие могильники и отдельные курганы, сочетающие в себе черты как северной, так и южной групп могильников. Так, по погребальному обряду курганы 60 и 74 могильника Усть-Эдиган близки к курганам могильников Верх-Еланда-2 (кугр.ПП14 и 2 соответственно) и Кайнду (кург.43), а по керамике — к могильнику Айрыдаш-1 (кург.24), при том, что оба усть-эдиганских кургана принадлежали, скорее всего, одной семье. Имеет некоторое сходство и инвентарь из могильников Кок-Эдиган и Верх-Еланда-2 (например, бронзовые зеркала с центральной ручкой-кнопкой из кург.4 мог. Кок-Эдиган и кург.13 мог.Верх-Еланда-2 — возможно, работа одного мастера).

На основании всего вышеизложенного можно предположить, что в долине Средней Катуни в скифское время существовали три основные родовые территории зимнего кочевания: левобережье Катуни от Тыткескеня до Дяляна, а на правом берегу районы Кайнду-Верх-Еланда-Бике на севере и Айрыдаш-Кызык-Телань на юге. На это указывают автономное происхождение могильников от коренного населения раннескифского времени и достаточное количество различий в погребальной обрядности. Но эти три группы населения не были изолированы друг от друга, что подтверждается некоторым сходством бронзового инвентаря (ножи типа Кайнду в кург.7 мог. Айрыдаш-4 и кург.3 мог. Кызык-Телань-1) и керамического комплекса (сосуды с «ушками», с налепным орнаментированным валиком, с носиком-сливом и жемчужно-нарезным орнаментом), которое могло быть вызвано крепкимиторгово-экономическими и культурными связями. Имея представление о родоплеменной структуре пазырыкского общества, можно предположить, что эти три рода являлись составной частью какого-то более крупного этнического объединения типа фратрии, территория которого включала кроме долины Средней Катуни еще и сопредельные долины (например, долину р. Урсул).

Тогда, зная примерную численность населения этой части долины Катуни, можно предположить, что в каждом роду насчитывалось примерно по 300 человек по первой и по 140–150 человек по второй формуле Б. Ф. Железчикова.

Социальная структура общества

В археологической литературе последних лет убедительно доказывается возможность реконструкции социальных отношений по данным погребального обряда [см. напр.: Вадецкая, 1989; Иванов, 1994; Кожин, 1992; Кочеев, 1989 и 1990а; Курочкин, 1989; Кузьмин, 1989 и 1994; Савинов, 1989; Суразаков, 1987б; Шульга, 1989]. Попытку подобной реконструкции, на мой взгляд, можно осуществить и на материале погребений скифского времени долины Средней Катуни. Но данная работа сопряжена с рядом трудностей, таких как: относительная социальная однородность погребальных комплексов, их плохая сохранность и не всегда точная датировка, возможность использовать материалы только неграбленных курганов, нехватка данных о половозрастном составе погребенных (пол определен только у 65% погребенных, а возраст менее чем у 5%), а также данных стратиграфии и антропологии.

Под социальной однородностью мною понимается однородность комплекса признаков, указывающих на некоторую социальную дифференциацию населения, таких как: размеры курганной насыпи и могильной ямы, качественные и количественные различия в погребальном инвентаре и сопроводительных захоронениях коней и т.д. В среднекатунских погребениях размеры насыпей примерно одинаковые (в среднем от 5 до 10 м), большие курганы отсутствуют. Величина насыпи определяется здесь скорее не социальными различиями, а возрастом и количеством погребенных, а также наличием сопроводительных захоронений коней.

В целом однороден и погребальный инвентарь, который, кстати, достаточно беден, так как органика в среднекатунских погребениях практически не сохраняется, а остальное составляют керамическая посуда и немногочисленные орудия труда, оружие и украшения. Сопроводительные захоронения коней встречены только в 16 погребениях из 101 исследованных (по одному в каждом), что, вожможно, также указывает на относительную бедность населения.

Из всего этого можно сделать вывод, что пазырыкское население долины Средней Катуни в социальном плане было в целом однородно. Небольшие имущественные различия, которые с трудом прослеживаются на материале погребений, оказывали, видимо, несущественное влияние на прижизненный социальный статус погребенных. А имущественную однородность можно объяснить невозможностью сосредоточения большого количества скота в одних руках, так как этому препятствует специфика горноалтайских пастбищ, способных вместить только небольшое количество скота [Шульга, 1994, с.48–60]. Фиксируемая же в погребальной обрядности незначительная дифференциация отображает, скорее всего, профессиональную принадлежность умерших. Отсутствие погребений родо-племенной знати указывает либо на недостаточное развитие процесса социальной дифференциации у населения долины Средней Катуни, либо, скорее всего, на традицию хоронить верхушку общества вдали от погребений рядовых кочевников.

В социальном плане население Саяно-Алтая принято делить на четыре основные группы: 1) вожди племен; 2) племенная аристократия (фратриархи); 3) родовая и связанная с нейвоенно-дружинная аристократия; 4) рядовые кочевники (эта группа в свою очередь распадается на несколько категорий по степени богатства). В последнее время выделяют пятую группу населения — неравноправные члены общества (домашние рабы), небольшое количество безынвентарных погребений которых зафиксировано и на Средней Катуни. Все эти группы выделяются на основании данных погребального обряда и сопроводительного инвентаря. Также можно говорить и о наличии военной иерархии, что отражено в составе сопроводительного вооружения. В. А. Кочеев [1990а, с.105–118] считает, что ранг воина зависел от полноты набора оружия, и поэтому выделяет пять рангов: 1) вожди племен; 2) вожди родов; 3) военная аристократия и воины-дружинники (захоронения с конем, полным набором оружия, то есть с кинжалом, чеканом и луком со стрелами, и богатым погребальным инвентарем); 4) ополченцы-кавалеристы (погребения с конем, но с неполным набором оружия и небогатым инвентарем); 5) ополченцы-пехотинцы (захоронения без коня, с оружием дистанционного боя или неполным набором оружия). Так как погребения воинов первых двух рангов на Средней Катуни не зафиксированы, то приходится оперировать данными погребений только воинов-дружинников и ополченцев. На мой взгляд, целесообразно взять именно эти две группы воинов, так как нет четкой границы междуополченцами-кавалеристами и дружинниками, по крайней мере, ее очень трудно отследить в среднекатунских погребениях.

Для определения социальной стратификации, а точнее военной иерархии пазырыкского общества можно применить с некоторыми оговорками метод, который использовал А. М. Кулемзин [1980] в работе с тагарскими материалами. За основу им было взято предположение, что с оружием хоронили мужчин-воинов, из которых охотники-ополченцы (низшая прослойка) были вооружены только оружием дистанционного боя, а воины-профессионалы (более высокая прослойка) имели кроме этого и оружие ближнего боя, что отражено в погребениях. Хотя по мнению Э. Б. Вадецкой, чекан и кинжал были частью мужской одежды, а лук и стрелы являлись атрибутами воина, то есть все наоборот [Вадецкая, 1989, с.41–44]. Но в отличие от метода А. М. Кулемзина, осуществляемый мною подсчет был не сквозной по всем этапам, а отдельный для каждого этапа пазырыкской культуры (то есть для V-IVвв. и III-II вв. до н. э. соответственно).

В среднекатунских курганах мужчины составляют около 44% всех погребенных, причем, из них 91% похоронены с предметами вооружения. Из курганов V-IV вв. до н.э. воинские захоронения составляют 88% от всех мужчин, тогда как в погребениях III-II вв. до н.э. — 94%. Фиксируемое процентное увеличение воинских захоронений А. М. Кулемзин и другие [см. напр. Кочеев, 1990а и 1994б] связывают с милитаризацией общества, хотя это можно объяснить и увеличением в нем доли охотников или, скорее всего, превращением лука и стрел в погребальный атрибут мужчины, т.к. этот процентный рост осуществлялся исключительно за счет умножения числа погребений с оружием дистанционного боя, которое не имело непосредственного отношения к войне [Грач, 1980, с.45–61].

Воины-профессионалы, отличительной чертой которых является наличие в погребениях чеканов или кинжалов, составляют 63% от всех войнов или 57% от всех мужчин, причем, к позднескифскому времени их доля уменьшается с 86% до 40%. Аналогичную демилитаризацию Г. Н. Курочкин наблюдает в тагарском обществе [Курочкин, 1989, с.36–39], а Г. Е. Иванов в лесостепном Алтае [Иванов, 1987; 1990]. Это может свидетельствовать об увеличении профессионализма воинской верхушки при ее одновременной консолидации и постепенном превращении в замкнутую касту. Т.е., возможно, здесь мы наблюдаем процесс перехода от родоплеменного ополчения к войску дружинного типа, состоящего извоинов-профессионалов, основным занятием которых была война. В военное время они принимали участие в набегах и походах с целью захвата добычи, а в мирное — проживали ее, а также занимались своим хозяйством и охотились в свое удовольствие. Об этом же говорят и А. Д. Грач [1980, с.45–61], А. С. Суразаков [1983б, с.72–87; 1987б, с.53–59], В. А. Кочеев [1989, с.70–71; 1990а, с.105–118]. Но одновременно такая система ослабляла военно-политическую мощь раннегосударственного образования кочевников Алтая, что при общем упадке пазырыкского общества к концу III в. до н.э. [Савинов, 1989, с.12–16] сделало эти области легкой добычей для завоевателей. Сокращение численности воинов, а следовательно, и войска, можно объяснить, например, ухудшением природно-климатических условий и уменьшением поголовья скота, что вело к уменьшению численности скифского населения Саяно-Алтая.Этот вывод не противоречит утверждению Г. Н. Курочкина о теократизации и некоторой отсталости населения Саяно-Алтая в экономическом развитии к III в. до н.э. [Курочкин, 1989, с.36–39].

Погрешности в этих построениях неизбежны, так как в их основе лежит «нечистая» выборка (не всегда точна датировка погребений + использование материалов только неграбленных курганов). Поэтому все эти предположения требуют тщательной проверки с привлечением данных палеоэтнографии и палеосоциологии, а также независимого фактического материала.

Проделанный классификационно-статистический анализ основных особенностей погребальной обрядности и предметного комплекса памятников скифского времени долины Средней Катуни позволил, насколько это было возможно, охарактеризовать пазырыкскую культуру на данной территории. Но выявленное в ходе исследования культурное своеобразие не выходило за пределы допустимого: отличия от классическихю пазырыкских памятников не носили кардинального характера. И это естественно, так как в противном случае все эти памятники нельзя было бы объединить в рамках одной культуры.

В предметном комплексе различия были не настолько существенны, как в погребальной обрядности, которая была настолько вариабельна, что в составе культуры представляется возможным выделить по крайней мере три типа памятников: погребения в срубах-рамах, в каменных ящиках и в грунтовых могилах. Еще больше вариантов имеют ориентация и положение погребенных. Это доказывает тот факт, что скифо-сибирское культурное единство существовало, прежде всего, на базе материальной культуры, о чем свидетельствует относительное единство инвентаря. Различия же в духовной (идеологической) сфере, отразившиеся в разнообразии способов погребения, вели к делению этого единства на культуры и культурные типы.

Найденные в среднекатунских памятниках аналогии с синхронными погребальными комплексами с других территорий позволяют говорить о тесных экономических и культурных связях местного населения с остальным кочевым миром азиатских степей.

Население долины Средней Катуни в этно-культурном плане было неоднородно. Прежде всего, оно делилось по типу хозяйственно-экономической деятельности на две большие группы: оседлые скотоводы-земледельцы увлажненной зоны и кочевники-скотоводы остепненной зоны. Последние, в свою очередь, судя по проведенным исследованиям, объединялись в три рода, в среднем по 150–300 человек в каждом, которые, скорее всего, являлись частью какого-то более крупного объединения (фратрии). Рода делились на большие (неразделенные) семьи, которые кочевали самостоятельно, что обусловлено невозможностью выпасать большие стада скота в специфических условиях горноалтайских пастбищ. По этой же причине в среднекатунских погребениях не зафиксирована существенная имущественная, а следовательно, и социальная дифференциация. Почти все курганы принадлежали рядовымкочевникам-общинникам, в среде которых можно выделить и отдельные ступени воинской иерархии: воины-дружинники и ополченцы.

Но изучение специфики данного археологического микрорайона на этом не закончено. Дальнейшая разработка требуется по вопросам культурных заимствований, этно-социальнойструктуры кочевого общества, более точного подсчета численности населения, хронологии памятников, а также исследование духовной (идеологической) сферы древних кочевников долины Средней Катуни.

Приложения

В 1995–1996 гг. Катунским археологическим отрядом Северо-Азиатской комплексной экспедиции ИАЭ СО РАН под руководством Ю. С. Худякова проводились полевые исследования археологических памятников долины Средней Катуни в бассейне реки Эдиган. В ходе проведенных работ были зафиксированы и изучены могильники скифского времени Солдин-эке(два кургана) и Кок-Эдиган (шесть курганов).

Могильник Солдин-эке. Расположен на надпойменной террасе правого берега Катуни в 4,5 км от устья Эдигана, в 6,5 км от с.Куюс. Два кургана могильника исследованы в полевом сезоне 1995 г.

Курган 1

Северный из двух курганов. Овальная в плане насыпь высотой 10 см и диаметром около10 м, сложенная из крупных камней и валунов в 1–2 слоя. Под насыпью находилась могильная яма размером 180х120х220 см, ориентированная по линии ЗСЗ-ВЮВ, заполненная землей, галечником и отдельными валунами. Погребение носит следы ограбления. На дне ямы обнаружены остатки деревянной рамы и разрозненные кости взрослого человека, по расположению которых можно заключить, что погребенный был ориентирован головой на запад и лежал на правом боку с согнутыми в коленях ногами (рис.22). В западной части ямы находились обломки двух керамических сосудов, один из которых был украшен налепным орнаментированным валиком (рис.13/28). Среди человеческих костей найден бронзовый нож.

Курган 2

Расположен к югу от первого. Овальная в плане насыпь диаметром 9х6 м и высотой 20 см из крупных камней и валунов в 1–2 слоя. Под насыпью обнаружена могильная яма размером 205х140х192 см, ориентированная по линии СЗ-ЮВ, заполненная землей, галечником и отдельными валунами. На дне ямы, у северной стенки найден уложенный головой наюго-восток конский костяк, частично перекрывающий деревянные плахи сруба-рамы. Костяк человека в раме отсутствовал, хотя погребение и не было ограблено (рис.16). Здесь мы имеем дело с кенотафом. При коне обнаружена костяная подпружная пряжка (рис.20/3), а рядом — керамический сосуд с рисунком в виде завитков, нанесенных черной краской (рис.18/1). На деревянном перекрытии рамы лежал бронзовый вотивный кинжал (длиной 18,5 см) в деревянных ножнах (рис.20/1), что указывает на принадлежность кенотафамужчине-воину.

Могильник Кок-Эдиган. Расположен на надпойменной террасе правого берега Эдигана в 7,5 км от устья, в 2 км от с.Эдиган. В 1995–1996 гг. на могильнике были исследованы шесть курганов и четыре поминальные выкладки, относящиеся к скифскому времени.

Курган 3

Самый восточный из всех курганов могильника. Имел овальную насыпь диаметром 6 м и высотой 10 см, сложенную из крупных камней и валунов в 2–3 слоя. Под насыпью имелась могильная яма размером 480х280х280 см, ориентированная по линии З-В и заполненная землей, галькой и отдельными крупными камнями. На дне ямы обнаружен деревянный сруб, за северной стенкой которого на земляной приступке находился костяк коня в сопровождении железных удил. В срубе погребен взрослый человек (возможно, мужчина), уложенный головой на восток. Рядом обнаружены обломки керамических сосудов и обрывки золотой фольги.

Курган 4

Третий в цепочке из четырех курганов, в 40 м от предыдущего. Овальная в плане насыпь диаметром 8,8 м, высотой 20 см, сложенная из валунов и скальных обломков в 2–3 слоя. Под насыпью находилась могильная яма размером 180х95х230 см, колоколовидной формы (расширяющаяся к низу), ориентированная по линии СВ-ЮЗ, заполненная землей, галечником и отдельными крупными валунами. На дне ямы обнаружена деревянная рама, перекрытая плахами и несколькими большими камнями. В раме погребена женщина, на правом боку, с согнутыми руками и ногами, головой на северо-восток (рис.15). В северо-восточном углу рамы находился керамический сосуд (рис.18/2), а рядом — позвонки барана. Между берцовыми костями погребенной найдено бронзовое зеркало с ручкой-кнопкой в центре, на которой барельефно изображен знак, напоминающий китайский символ Великого равновесия (рис.20/4).

Курган 5

Самый северный из цепочки курганов. Представлял собой овальную насыпь с западиной в центре, диаметром 10 м, высотой 20 см, из камней в 2–3 слоя. В насыпи и в заполнении могильной ямы найдены фрагменты керамики. Под насыпью находилась могильная яма размером 180х126х230 см, ориентированная по линии СВ-ЮЗ. На глубине 10–20 см от уровня древней поверхности обнаружен человеческий костяк, лежащий на спине, головой на запад, в сопровождении обломков керамики. На дне могильной ямы зафиксированы остатки древесного тлена и человеческих костей (рис.22). Погребение потревожено. Судя по расположению костей в могиле, погребенный был уложен головой на северо-восток.В восточной части ямы находился керамический сосуд с рисунком в виде вертикальных волнистых линий, нарисованных черной краской (рис.19/1).

Курган 6

Второй курган из цепочки, к югу от предыдущего. Насыпь подовальной формы диаметром 11 м, высотой 20 см, из камней в 2–3 слоя. В насыпи зафиксированы фрагменты керамики. Могильная яма размером 235х125х230 см была ориентирована по линии З-В и заполнена землей, галечником и отдельными валунами. На дне ямы, в деревянной раме обнаружен скелет женщины, уложенный на правом боку, с согнутыми руками и ногами, головой на восток (рис.21). Рядом с головой находился керамический сосуд (рис.19/2) и бронзовый нож (рис.24/1), а в районе пояса — бронзовое медалевидное зеркало в кожаной сумочке (рис.24/2).

Курган 7

Замыкает цепочку с юга. Овальная в плане насыпь диаметром около 10 м, высотой 30 см, сложенная из крупных и средних валунов и скальных обломков в 2–3 слоя. При разборке насыпи обнаружены фрагменты керамики, а также железный плоский наконечник стрелы неправильной ромбической формы, предположительно, предмонгольского времени. Могильная яма имела размер 210х180х292 см и была заполнена землей, галечником, отдельными валунами и фрагментами керамики. Она была ориентирована по линии З-В. На дне ямы находилось погребение в деревянной раме человека с конем (рис.17). Конь был уложен вдоль северной стенки ямы на небольшой приступке, его череп имел три небольших отверстия от ударов чеканом над глазами и на лбу. Сохранились некоторые элементы упряжи: бронзовые кольчатые двусоставные удила (рис.25/1), бронзовая уздечная пряжка (рис.25/2), костяные подпружная пряжка (рис.25/4), блок (рис.25/5), пронизка (рис.25/3) и нагрудный распределитель ремней в виде трилистника. Рядом с удилами найден обломанный железный штырек (возможно, остатки ножа). Человек лежал на правом боку, со слегка согнутыми руками и ногами, головой на каменной подушке и, как и конь, на восток-северо-восток. Между головами человека и коня стоял керамический сосуд довольно больших размеров (рис.19/3). В центре ямы обнаружены кости барана. В районе головы человека найдена бронзовая проволочная гривна в полтора оборота (рис.26). В районе пояса и таза зафиксированы бронзовый проушный чекан с остатками деревянной рукояти и бронзовые детали наборного пояса: пряжка, обойма с отверстием для подвески и круглая бляшка с отверстием в центре. Под бедренными костями обнаружен бронзовый полноразмерный кинжал с прорезной рукоятью. В районе ног и ступней находились бронзовые колчанный крюк с колчанной бляхой и два костяных наконечника стрел.

Курган 10

Замыкает с юга цепочку из двух курганов в 20 м к западу от предыдущих. Овальная насыпь диаметром около 9 м, высотой 20 см, сложенная из камней в 2–3 слоя. В центре насыпи находился огромный валун. При разборке насыпи обнаружены фрагменты керамики. Находившаяся под насыпью могильная яма размером 250х210х290 см была ориентирована по линии З-В. На глубине 260 см в северо-восточном углу ямы найден череп лошади, лежавший на каменной подушке. Сам костяк лошади располагался вдоль северной стенки ямы над перекрытием из деревянных плах, остатки которых перекрывали деревянную раму с погребенным. Его скелет лежал на правом боку со слегка согнутыми руками и ногами (рис.23). В головах покойного обнаружены два керамических сосуда (рис.19/4,5), рядом — бронзовый нож, а под самой головой — фрагменты золотой фольги и бронзовая серьга восьмеркообразной формы.

Иллюстрации к работе

По техническим причинам отсутствуют рис. 21, 23, 24, 25. 26.

ЛИТЕРАТУРА

1. Абдулганеев М. Т. 1985. Работы в горном и лесостепном Алтае.// АО 1983 г. М., с.189.
2. Абдулганеев М. Т. 1994. Валиковая керамика раннего железного века в северных предгорьях Алтая.// Палеодемография и миграционные процессы в Западной Сибири в древности исредневековье. Барнаул: АГУ, с.106–109.
3. Абдулганеев М. Т. и др. 1988. Работы Алтайского университета. // АО 1986 г. М., с.202–206.
4. Адрианов А. В. 1916. К археологии западного Алтая. // ИАК. Вып.62.
5. Баркова Л. Л. 1978. Курган Шибе и вопросы его датировки. // АСГЭ. Вып.19.
6. Бурыкина Е. И. 1989. Женские украшения из Маймы-4 в Горном Алтае. // Археологические исследования в Сибири. Барнаул: АГУ.
7. Вадецкая Э. Б. 1989. Методы изучения общественных отношений тагарцев. // Проблемы археологии скифо-сибирского мира. Кемерово: КГУ, часть 2, с.41–44.
8. Владимиров В. Н., Шульга П. И. 1984. Новые материалы по скифской эпохе Горного Алтая. // Археология и этнография Южной Сибири. Барнаул: АГУ, с.97–104.
9. Грач А. Д. 1980. Древние кочевники в центре Азии. М., Наука.
10. Грязнов М. П. 1930. Древние культуры Алтая. Материалы по изучению Сибири. Новосибирск, вып.2.
11. Грязнов М. П. 1940. Раскопки на Алтае. СГЭ. вып.1.
12. Грязнов М. П. 1947. Памятники майэмирского этапа эпохи ранних кочевников на Алтае. КСИИМК, вып.18.
13. Грязнов М. П. 1950. Первый Пазырыкский курган. Л.
14. Грязнов М. П. 1956. История древних племен верхней Оби. МИА, П48.
15. Добжанский В. Н. 1990. Наборные пояса кочевников Азии. Новосибирск: НГУ.
16. Железчиков Б.Ф. 1984. Вероятная численность савроматов-сарматов Южного Приуралья и Заволжья в VI в. до н.э. — Iв. н.э. по демографическим и экологическим данным. // Древности Евразии в скифо-сарматскоевремя. М.: Наука, 65–68.
17. Иванов Г. Е. 1987. Вооружение племен лесостепного Алтая в РЖВ. // Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск: Наука, с.6–25.
18. Иванов Г. Е. 1990. Основные этапы и пути эволюции вооружения у племен верхнего Приобья в 1 тыс. до н.э. // Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. Новосибирск: Наука, с.10–18.
19. Киреев С. М. 1986. Новые памятники эпохи раннего железа в предгорьях Алтая. // Скифская эпоха Алтая. Барнаул: АГУ.
20. Киреев С. М. 1987. Поселения долины реки Майма и проблема культурной принадлежности памятников северо-западных предгорий Горного Алтая во 2-й половине 1 тыячелетия до н.э. // Проблемы истории Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ.
21. Киреев С. М. 1991. О северной границе Горно-Алтайских погребений скифского времени с восточной ориентировкой. // Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников Южной Сибири. Барнаул: АГУ.
22. Киреев С. М. 1994. Роль миграционных процессов в сложении быстрянской культуры. // Палеодемография и миграционные процессы в Западной Сибири в древности и среденвековье. Барнаул: АГУ, с.118–120.
23. Киреев С. М., Кочеев В. А. 1988. Работы Горно-Алтайского краеведческого музея. // АО 1986 г., М.: Наука.
24. Кирюшин Ю. Ф. 1986. Лесостепной Алтай в период поздней бронзы и раннего железного века. // Скифская эпоха Алтая. Барнаул: АГУ.
25. Кирюшин Ю. Ф. 1989. Скифские памятники Средней Катуни. // Проблемы археологии скифо-сибирского мира. Кемерово: КГУ, часть2, с.53–56.
26. Киселев С. В. 1951. Древняя история Южной Сибири. М.: Наука.
27. Кожин П. М. 1989. Значение керамики в изучении древних этнокультурных процессов. // Керамика как исторический источник. Новосибирск, с.54–69.
28. Кожин П. М. 1992. К проблеме реконструкции социальных отношений (погребальный обряд населения Сибири эпохи бронзы — РЖВ). // Вторые исторические чтения памяти М. П. Грязнова. Омск, Часть 2.
29. Корепаков К. И. 1989. О локальных различиях в искусстве звериного стиляю среднего Поволжья и Прикамья VII-III вв. до н.э.// Скифо-сибирский мир. Кемерово, часть 1, с.63–74.
30. Кочеев В. А. 1986. О некоторых случайных находках из Горного Алтая. // Материалы по археологии Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с. 158–164.
31. Кочеев В. А. 1987. О костяных наконечниках стрел эпохи раннего железа из курганов Горного Алтая. // Проблемы истории Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.55–59.
32. Кочеев В. А. 1988. Чеканы Горного Алтая. // Проблемы изучения культуры населения Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.145–152.
33. Кочеев В. А. 1989. Воины в социальной структуре пазырыкского общества. // Проблемы археологии скифо-сибирского мира. Кемерово: КГУ, часть 2, с.70–71.
34. Кочеев В. А. 1990а. Воины пазырыкского общества. // Проблемы изучения древней и средневековой истории Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.105–118.
35. Кочеев В. А. 1990б. Курганы урочища Айрыдаш-3. // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск, с.210–224.
36. Кочеев В. А. 1991. Охранные раскопки Горно-Алтайского музея в 1989 году. // Охрана и исследования археологических памятников Алтая. Барнаул, с.91–93.
37. Кочеев В. А. 1992. К итогам изучения военного дела скифского времени Горного Алтая. // Проблемы изучения истории и культуры Алтая и сопредельных территорий. Горно-Алтайск, с.46–49.
38. Кочеев В. А. 1994а. Знаки на стрелах. // Проблемы изучения культурно-исторического наследия Алтая. Горно-Алтайск, с.57–59.
39. Кочеев В. А. 1994б. Некоторые вопросы миграционных процессов в 1 тыс. до н.э. в Горном Алтае. // Палеодемография и миграционные процессы в Западной Сибири в древности и средневековье. Барнаул: АГУ, с.95–97.
40. Кубарев В. Д. 1980. Археологические памятники Кош-Агачского района (Горный Алтай). // Археологический поиск (Северная Азия). Новосибирск: Наука, с.69–91.
41. Кубарев В. Д. 1981. Кинжалы из Горного Алтая. // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск: Наука, с.29–54.
42. Кубарев В. Д. 1985. Археологические исследования у бома Керкечу (Центральный Алтай). // Археологические исследования в районах новостроек Сибири. Новосибирск: Наука.
43. Кубарев В. Д. 1987. Курганы Уландрыка. Новосибирск: Наука.
44. Кубарев В. Д. 1990. История изучения археологических памятников средней Катуни. // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск, с.7–22.
45. Кубарев В. Д. 1991. Курганы Юстыда. Новосибирск: Наука.
46. Кубарев В. Д. 1992. Курганы Сайлюгема. Новосибирск: Наука.
47. Кубарев В. Д., Кочеев В. А. 1983. Курганы урочища Бураты. // Археологические исследования в Горонм Алтае в 1980–1982 гг. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.90–109.
48. Кубарев В. Д., Черемисин Д. В. 1984. Образ птицы в искусстве ранних кочевников Алтая. // Археология юга Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск: Наука.
49. Кубарев В. Д., Киреев С. М., Черемисин Д. В. 1990. Курганы урочища Бике. // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск, с.43–95.
50. Кубарев В. Д., Слюсаренко И. Ю. 1990. Расписные сосуды из курганов урочища Бике. // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск, с.185–191.
51. Кузьмин Н. Ю. 1989. Военно-политические события и высшая власть ранних чочевников Саяно-Алтая (опыт реконструкции). // Проблемы археологии скифо-сибирского мира. Кемерово: КГУ, часть2, с.23–27.
52. Кузьмин Н Ю. 1994. Курган у деревни Новомихайловка. СПб.
53. Кулемзин А. М. 1970. Работы Акташского отряда Алтайской экспедиции. // АО 1969 г. М.: Наука.
54. Кулемзин А. М. 1980. Некоторые факты разложения родовых отношений в древнетагарском обществе. // Скифо-сибирское культурно-историческое единство. Кемерово: КГУ, с.164–169.
55. Кунгуров А. Л., Кунгурова Н. Ю. 1982. Раскопки могильника Аэродромный в Бийске. // Археология и этнография Алтая. Барнаул: АГУ, с.77–89.
56. Курочкин Г. Н. 1989. Евроскифская и тагарская социальные системы. // Проблемы археологии скифо-сибирского мира. Кемерово: КГУ, часть2, с.36–39.
57. Мамадаков Ю. Т. 1994. О роли миграций в демографических процессах в Горном Алтае в гунно-сарматское время. // Палеодемография и миграционные процессы в Западной Сибири в древности и средневековье. Барнаул: АГУ, с.129–132.
58. Марсадолов Л. С. 1984. О последовательности сооружения пяти больших курганов в Пазырыке на Алтае. // АСГЭ. Вып. 25.
59. Мартынов А. И. 1980. Скифо-сибирское единство как историческое явление. // Скифо-сибирское культурно-историческое единство. Кемерово: КГУ, с.5–15.
60. Мартынов А. И. 1989. Скифо-сибирский мир — степная скотоводческая цивилизация V-II вв. до н.э. // Скифо-сибирский мир. Кемерово, часть 1, с.5–12.
61. Мартынов А. И., Кулемзин А. М., Мартынова Г. С. 1985. Раскопки могильника у поселка Акташ в Горном Алтае. // Алтай в эпоху камня и раннего металла. Барнаул: АГУ, с.147–172.
62. Могильников В. А. 1980. О культурах западно-сибирской лесостепи раннего железного века. // Скифо-сибирское культурно-историческое единство. Кемерово: КГУ.
63. Могильников В. А. 1983а. Курганы Кызыл-Джар-1,8 — памятник пазырыкской культуры Алтая. // Вопросы археологии и этнографии Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.3–39.
64. Могильников В. А. 1983б. Курганы Кызыл-Джар-2–5 и некоторые вопросы состава населения Алтая во 2-й половине 1 тысячелетия до н.э. // Там же, с.40–71.
65. Могильников В. А. 1983в. Курганы Кара-Коба-2. // Археологические исследования в Горном Алтае в 1980–1982 гг. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.52–89.
66. Могильников В. А. 1986а. Некоторые аспекты этнокультурного развития Горного Алтая в раннем железном веке. // Материалы по археологии Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.35–67.
67. Могильников В. А. 1986б. К этнокультурной ситуации на Алтае в скифское время. // Скифская эпоха Алтая. Барнаул: АГУ.
68. Могильников В. А. 1988. Курганы Кер-кечу. // Проблемы изучения культуры населения Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ.
69. Могильников В. А. 1991. Курганы раннего железного века Корболиха-10. // Охрана и исследование археологических памятников Алтая. Барнаул: АГУ, с.95–101.
70. Неверов С. В., Степанова Н. Ф. 1990. Могильник скифского времени Кайнду. // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск: Наука, с.242–269.
71. Погожева А. П. 1981. Раскопки могильников ранней бронзы и ранних кочевников на Алтае. // АО 1980 г. М.: Наука, с.205–206.
72. Погожева А. П., Кадиков Б.Х. 1980. Раскопки многослойного поселения Кара-Тенеш в 1976 году. // Источники по археологии Северной Азии (1935–1976 гг.). Новосибирск: Наука, с.112–120.
73. Погожева А. П., Молодин В. И. 1980. Раскопки на поселении Кара-Тенеш (1978 г.). // Археологический поиск (Северная Азия). Новосибирск: Наука, с.92–98.
74. Полосьмак Н. В. 1994. Стерегущие золото грифы…ю. Новосибирск.
75. Радлов В. В. 1894. Сибирские древности. // МАР. П15.
76. Руденко С. И. 1952. Горно-алтайские находки и скифы. М.,Л.
77. Руденко С. И. 1953. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.,Л.
78. Руденко С. И. 1960. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.,Л.
79. Руденко С. И., Глухов А. 1927. Могильник Кудэргэ на Алтае. Материалы по этнографии. Л., т.3. вып.29.
80. Савинов Д. Г. 1972. Археологические памятники хребта Чихачева. // АО 1971 г. М.: Наука.
81. Савинов Д. Г. 1973. Работы в Горном Алтае. // АО 1972 г. М.: Наука.
82. Савинов Д. Г. 1974. Курганы позднескифского времени в долине Узунтал. // АО 1973 г. М.: Наука.
83. Савинов Д. Г. 1978. О завершающем этапе культуры ранних кочевников Горного Алтая. // КСИА. М., вып.154, с.49.
84. Савинов Д. Г. 1989. Соотношение социального уровня развития южно-сибирских археологических культур во 2-й половине 1 тыс. до н.э. // Проблемы археологии скифо-сибирского мира. Кемерово: КГУ, часть2, с.12–16.
85. Соловьев А. И. и др. 1989. Меч скифского времени из Барабы. // Скифо-сибирский мир. Кемерово, часть 1, с.133–138.
86. Сорокин С. С. 1966. Археологические работы на южном Алтае в 1961–1964 гг. // СГЭ. П27.
87. Сорокин С. С. 1969. Материалы к археологии Горного Алтая. // Уч. зап.
88. Сорокин С. С. 1974. Цепочка курганов времени ранних кочевников на правом берегу Кок-Су (южный Алтай). // АСГЭ. П16.
89. Степанова Н. Ф. 1981. Разведка в Шебалинском районе. // АО 1980 г. М.: Наука, с.213.
90. Степанова Н. Ф. 1986. Могильник Эликманар-2. // АО 1984 г. М.: Наука, с.202–203.
91. Степанова Н. Ф. 1987а. Работы в Шебалинском районе. // АО 1985 г. М.: наука, с.283–284.
92. Степанова Н. Ф. 1987б. Могильник скифского времени Кастахта. // Археологические исследования на Алтае. Барнаул: АГУ, с.168–183.
93. Степанова Н. Ф., Кирюшин К. Ю. 1989. Могильник скифского времени Тыткескень-6. // Археологические исследования в Сибири. Барнаул: АГУ, с.64–66.
94. Степанова Н. Ф., Неверов С. В. 1994. Курганный могильник Верх-Еланда-2. // Археология Горного Алтая. Барнаул: АГУ, с.11–24.
95. Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1992.
96. Суразаков А. С. 1979а. О вооружении ранних кочевников Горного Алтая. // Вопросы истории Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.170–191.
97. Суразаков А. С. 1979б. Горный Алтай в конце 1 тыс. до н.э. // Там же. с.193–202.
98. Суразаков А. С. 1979в. Раскопки в Горном Алтае. // АО 1978 г. М.: Наука.
99. Суразаков А. С. 1981. Исследования у села Куюс. // АО 1980 г. М.: Наука, с.214.
100. Суразаков А. С. 1982. Об археологических исследованиях в Горном Алтае. // Археология и этнография Алтая. Барнаул: АГУ, с.128–136.
101. Суразаков А. С. 1983а. Курганы эпохи раннего железа в могильнике Кызык-Телань-1. // Археологические исследования в Горном Алтае в 1980–1982 гг. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.42–52.
102. Суразаков А. С. 1983б. О социальной стратификации пазырыкцев. // Вопросы археологии и этнографии Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.72–87.
103. Суразаков А. С. 1984. Раскопки у сел Куюс и Кокоря в Горном Алтае. // АО 1982 г. М.: Наука, с.232–233.
104. Суразаков А. С. 1986. Могильник Айрыдаш-1. // АО 1984 г. М.: Наука, с.203.
105. Суразаков А. С. 1987а. Раскопки могильника Айрыдаш-1. // АО 1985 г. М.: Наука, с.284–285.
106. Суразаков А. С. 1987б. О некоторых связанных с оружием образах пазырыкского искусства. // Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск: Наука, с.53–59.
107. Суразаков А. С. 1989. Об этнической интерпретации памятников пазырыкской культуры. // Скифо-сибирский мир. Кемерово, часть 2, с.44–47.
108. Суразаков А. С. 1990. Раскопки в долине Айрыдаш. // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск, с.197–200.
109. Тетерин Ю. В. 1994. Демографическая ситуация в Горном Алтае в конце 1 тыс. до н.э. // Палеодемография и миграционные процессы в Западной Сибири в древности и средневековье. Барнаул: АГУ, с.126–129.
110. Уманский А. П. 1987. К вопросу о культурном взаимодействии горных и лесостепных племен Алтая в эпоху раннего железа. // Проблемы истории Горного Алтая. Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, с.35–54.
111. Худяков Ю. С. 1980. Сложение военного дела культур скифского времени в Южной Сибири. // Скифосибирское культурно-историческое единство. Кемерово, с.141–144.
112. Худяков Ю. С. 1992. Охранные работы Катунского отряда в зоне затопления Катунской ГЭС в 1988–1991 гг. // Проблемы изучения истории и культуры Алтая и сопредельных территорий. Горно-Алтайск, с.82–85.
113. Худяков Ю. С. 1993. Археология Южной Сибири: II в. до н.э. — V в. н.э. Новосибирск: НГУ.
114. Худяков Ю. С. 1994. Охранные работы в зоне затопления Катунской ГЭС в 1988–1993 гг. // Проблемы изучения культурно-исторического наследия Алтая. Горно-Алтайск, с.59–62.
115. Худяков Ю. С., Скобелев С. Г., Мороз М. В. 1990. Археологические исследования в долинах рек Ороктой и Эдиган в 1988 году. // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск: Наука, с.95–149.
116. Худяков Ю. С. 1995. Коллекция оружия скифского времени из могильника Салдам и Усть-Эдиган. // Известия лаборатории археологии. П1. Горно-Алтайск: ГАГУ, с.87–101.
117. Черников С. С. 1975. К вопросу о хронологических периодах в эпоху ранних кочевников. По археологическим материалам Восточного Казахстана. // Первобытная Археология Сибири. Л., с.132–137.
118. Членова Н. Л. 1986. Алтайский звериный стиль и орнамент. // Скифсая эпоха Алтая. Барнаул: АГУ, с.26–29.
119. Шамшин А. Б., Лузин С. Ю. 1991. Новые находки изделий в скифо-сибирском зверином стиле на памятниках Алтая. // Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников Южной Сибири. Барнаул: АГУ, с.228–230.
120. Шульга П. И. 1986. Работы по рекам Катунь и Урсул. // АО 1984 г. М.: Наука, с.213.
121. Шульга П. И. 1987. Значение экологического фактора в жизни населения Горного Алтая в 1 тыс. до н.э. // Проблемы археологии степной Евразии. Кемерово, часть 2.
122. Шульга П. И. 1989. К вопросу о планировке могильников скифского времени на Алтае. // Скифо-сибирский мир: Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения). Кемерово: КГУ, с.40–43.
123. Шульга П. И. 1994. Хозяйство племен Горного Алтая в раннем железном веке. // Археологические и фольклорные источники по истории Алтая. Горно-Алтайск, с.48–60.