Печатный аналог: Гемуев И.Н., Люцидарская А.А. Служилые угры. Один из аспектов русско-угорских отношений в XVI – XVII вв. // Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск, 1994. № 3. С. 63-67.
Первые контакты русских с сибирскими уграми — хантами и манси — начались задолго до похода Ермака. (1) Однако только со времени вхождения Сибири в состав Русского государства они приобрели устойчивый и многоплановый характер. С конца XVI и на протяжении всего XVII в. по сути все основные группы сибирского коренного населения вошли в соприкосновение с новопоселенцами. Как известно, первопроходцами в Сибири были в своем большинстве государевы служилые люди, которые по справедливому замечанию В. Н. Скалона являлись «движущей силой, истинным исполнителем всех русских предприятий в Сибири» (2) . Поэтому и наиболее значимые аспекты взаимоотношений аборигенного населения с русскими следует искать в служилой среде.
Состоящие на государевой службе служилые люди в еще недостаточно стратифицированном позднефеодальном государстве, каким была Россия в рассматриваемый период истории, входили в состав среднего и низшего звеньев государственного аппарата, являлись проводниками и реальными исполнителями политики царского правительства на местах. В условиях отсутствия четко оформившегося бюрократического механизма на служилых лежало выполнение как военных, так и административных функций. Приборные, т.е. набранные на службу государю сибирские служилые люди, являлись в период первоначального освоения Сибири самой многочисленной, а на этапе создания городов-острогов иногда и единственной социальной группой населения, которая складывалась главным образом за счет переведенных в Сибирь на «вечное житье» отрядов правительственных войск, в том числе специально сформированных на добровольных началах для службы в Сибири. Значительной среди служилых была доля ссыльных, как политических, так и военнопленных, так называемой «литвы» (3) .
Начиная с XVI в. на царскую службу стали привлекать представителей коренного сибирского населения. Татарские отряды принимали участие уже в военных действиях против Кучума как составная часть служилых (4). Постепенно в этот процесс вовлекались и другие народы, в том числе угры — ханты и манси (остяки и вогулы). Чаще всего это происходило в отдаленных городах, таких как Пелым, Березов, Сургут и др., где явно ощущалась нехватка людских ресурсов.
Как уже говорилось, деятельность служилых была многогранной и помимо участия в военных акциях и охраны рубежей именно они возводили города и остроги, исполняли таможенную службу, обязанности, связанные со сбором налогов и ясака, изыскивали новые для освоения пригодные земли, были послами и участниками дипломатических миссий, сопровождали грузы и казну, выступали в роли переводчиков-толмачей, писарей — короче, выполняли все необходимое для нормальной жизни Сибири как части Российского государства в соответствии с царскими указами и предписаниями местных воевод.
Каков же был механизм проникновения представителей коренных народов Сибири, в частности хантов и манси, ряды «государственных служилых людей»?
Чтобы попасть в этот престижный слой общества, получать жалованье, иметь оружие, пользоваться определенными льготами и статусом человека, состоящего на государственной службе, прежде всего необходимо было принадлежать к единственно признававшейся государствам конфессии — православию. В полиэтничной Сибири этническое самосознание в большей степени было связано с осознанием религиозной принадлежности. Первым и необходимым условием для поступления на государственную службу неправославных было крещение.-Следует отметить, что в XVII в. (с развитием миссионерской деятельности) определенная часть сибирских угров (особенно это касается манси, проживающих вблизи Урала) довольно безболезненно приняла православие. В подавляющем большинстве новоявленные христиане будучи фактически «двоеверцами» носили кресты, посещали по праздникам церкви (если такие имелись в близлежащей округе), назывались данными при крещении именами, но не понимали и не делали попыток понять чуждую им религию, оставаясь в душе приверженцами своих богов и духов.
Сибирская администрация и духовенство сибирских городов достаточно лояльно относилось к внутреннему неприятию «инородцами» православия. И дело здесь не только в установках московского правительства, требовавшего любыми способами избегать конфликтных ситуаций со вновь обретенными государевыми подданными. Немаловажную роль в выработке такой позиции играло то обстоятельство, что среди служилых было немало иноземцев с Запада, католиков по происхождению, как правило, занимавших высшие должности в иерархии служилого сословия. Поступив (или попав, если речь вести о пленных) на службу к русскому царю и приняв православие, многие из них в душе оставались приверженцами католицизма и лишь формально, по долгу службы, посещали православный храм. Документальные свидетельства того времени отмечают, что поляки, немцы и пр. нередко сохраняли свои исконные имена, читали и писали только на латинице и говорили на родном языке (5) . Нужда в грамотных и военно-обученных людях в Сибири была столь велика, что духовенство и воеводская администрация, зачастую сама состоящая как минимум на треть из выходцев с запада, смотрела на формальное отношение к православию сквозь пальцы. Стереотипы поведения по отношению к крещенным в православие бывшим католикам отчасти переносились и на обращенных в христианство бывших язычников. Позднее, когда в Сибири сократился контингент служилых иноземцев-католиков, в понятия «русский» и «православный» все более отождествлялись, изменялось и отношение в аборигенам. Среди священнослужителей стали появляться рьяные фанатики типа Лешинского, которые истово, но как известно неудачно, сражались за «истинную» веру, уничтожая языческие капища и были готовы к крестовым походам. Но это уже XVIII век. (6)
Двойственность и противоречивость царской политики по отношению к коренным жителям Сибири в вопросах вероисповедания как нельзя лучше продемонстрирована в московской грамоте, адресованной березовским воеводам в 1610 г. Предшествующие события были таковы: березовские остяки били челом в Москву государю о том, что разбойничьим образом грабят их могилы и «шайтанские мольбища». Среди грабителей были названы казымский остяк, зырянин, березовский «новокрещен» и русские казаки: «…взяли в Ляпинской земле у их мольбища у шайтанщиков новокрещенный Павлик да казаки… 30 чар серебряных больших, 10 котлов, да иного мелкого поклаже…» В челобитной жалобщиков также указывалось, что местный толмач «тем ворам норовит». (7)
Ответ из Москвы резко осуждал разграбление могил и священных капищ язычников. Кроме того указывалось на необходимость расследования и предусматривались меры наказания для виновных. Толмача, который «с теми воры их животы делится», было ведено бить батогами и, что гораздо серьезней, «от толмачества отставить, что б на то смотря неповадно было иным воровать». В сущности московские власти были уверены в правоте челобитчиков, однако, как полагалось в подобных случаях, предусматривали проверку сведений местной администрацией. И здесь чрезвычайно интересна позиция верховой власти по отношению к «новокрещену». «И вы б новокрещена Павлика не жесточили» — написано в документе. Таким образом, с одной стороны новокрещенного язычника привлекали к ответственности за то, что он осквернил свои языческие святыни, а с другой — заботятся, чтобы по возможности новоиспеченного христианства строгим наказанием не ожесточить. Кстати, сказать, в этой части правительственной резолюции только ему, «новокрещену», отведено определенное место. Как поступит местная администрация с другими (кроме толмача) членами «шайки» московских властей не интересовало. Показательна суровая позиция по отношению к березовскому толмачу — именно толмачам отводилась роль посредников между русскими и аборигенами, именно они должны были разъяснять коренным жителям волю царя и способствовать мирным отношениям в регионе. В приведенном случае, как в зеркале, отражается отношение «завоевателей христиан» к «завоеванным язычникам». Конечно, в реальности на местах идея такого компромисса далеко не всегда воплощалась в жизнь. Это происходило не только потому, что реалии зависели от вполне конкретных людей, стоящих у власти в сибирских городах и хорошо знавших, что Москва далеко, но и от массы противоречий, которые были заложены в самой этой идее. Однако политика лавирования в вопросах вероисповедания в Сибири при всей своей непоследовательности несомненно была явлением положительным, способствующих выработке обстановки веротерпимости в сибирском крае.
Итак, для того чтобы сибирским уграм поступить на службу к русскому государю и получать приличествующее чину жалованье, необходимо было совершить обряд крещения. Надо сказать, что крещение привлекало аборигенов не только возможностью стать членом привилегированного служилого сословия со всеми вытекающими последствиями в будущем, но и вполне конкретными благами в настоящем (получением при крещении денег, сукон, сапог и других крайне привлекательных и престижных вещей). Грамота 1603 г. приводит сведения о том, как «…крестился на Верхотурье, Верхотурского уезда Часовские вагуличи… да тагильский вагулятин… а нашего жалованья тем новокрещенам дано на Верхотурье для крещения по два сукна средних, да по рубашке, да по сапогам». (8)
Приведем еще один более поздний документ, любопытный тем, что «поверставшийся в служилые» ясачный вагул Табайка Черемкулов, крещенный в Тобольском Знаменском монастыре, был стар и увечен. Поскольку вместе с ним крестилась вся его семья, это открывало дорогу его сыновьям (во всяком случае старшему) в служилое сословие. Более того, бывшему Табайко, ныне Вонифатию, по его просьбе денежное жалованье было заменено передачей ему во владение «вотчиной его прежней земли» (9) . Это означало, что он и его наследник становились служилыми людьми с закрепленным за ними земельным наделом. Таким образом все просьбы престарелого манси, крестившегося вместе со своей семьей и перешедшего в ранг служилых, были удовлетворены местной администрацией.
Русское правительство на протяжении всего рассматриваемого периода вело целенаправленную политику на подчинение родоплеменных угорских объединений (княжеств) и сохранение мирной обстановки в регионе, откуда поступал ясак, «мягкое золото» в московскую казну. Именно интересами казны следует объяснить четкую установку «нежесточить» коренное население. Эта позиция сохранялась и по отношению к родоплеменной знати угорских княжеств, признавших вассальную зависимость от русского царя и по отношению к рядовым общинникам (ясачным).
Теоретически каждый ясачный мог креститься и подать прошение о поверстании в служилые люди. На практике же, как правило, ряды служилых пополняли представители родоплеменной знати. И дело здесь не только в имущественном положении, более высоком социальном статусе. Рядовой общинник по роду занятий, образу мышления был несравненно менее подготовлен к вступлению в ряды служилого сословия.
Угорское общество до прихода русских в политическом плане представляло собой множество небольших племенных объединений (княжеств), возглавлявшихся князцами. Память об этих княжествах сохранилась в угорском фольклоре, где князцы наделяются яркими чертами мелких феодалов, власть которых уже переросла власть племенных старейшин. Социальный состав таких княжеств был несложен: княжеский род, простые люди и немногочисленные рабы. Представители княжеского рода формировали «дружину» князя. Положение мало изменилось с подчинением русскому парю. Заинтересованное в мирном развитии событий московское правительство оставило нетронутыми существующие структуры власти у угров, требуя лишь признания царской власти и исправных поставок ясака. В наиболее могущественном Кодском княжестве в первой половине XVII в. все население распалось преимущественно на две группы: военную знать, куда входил и княжеский род, освобожденную от уплаты ясака, и ясачных людей. Первые должны были составлять войско князя, вторые — поставлять к сроку ценные меха. Вооруженные из княжеского арсенала панцирями, шлемами и другими необходимыми предметами обмундирования, воины по первому зову должны были являться к своему князю. Такая же или подобная организация существовала и в других родоплеменных объединениях хантов и манси (10). Поэтому представители угорской родоплеменной знати, принявшие крещение и поверставшиеся в ряды государевых служилых людей, по сути меняли одного господина на другого, подчиняясь теперь не князцу, а русскому воеводе. Структура отношений оставалась в целом привычной и понятной, как и круг обязанностей, ибо служилые люди несмотря на многоплановость своей деятельности прежде всего являлись войском, формирующим гарнизоны сибирских городов.
Следует также заметить, что именно «лучшие люди» из княжеского рода имели определенный опыт общения с русскими. Это был не только печальный опыт военных столкновений, но общение в результате дипломатических связей, многочисленных поездок при сопровождении ясачной казны не только в сибирские города, но и в стольную Москву (11). Подобное общение способствовало не только восприятию стереотипов, свойственных служилой среде, но и постижению, хотя бы на элементарном уровне, русского языка.
В документах XVII века достаточно примеров, когда «новокрещены» из числа угорских народов, попав в служилую среду, становились городскими жителями, успешно справлялись с разнообразными поручениями местной администрации, а в отдельных случаях и достигали высокого общественного положения. Примером такого рода может служить родословная мансийского князя Аблегирима, отмеченного в документах XVI века. Его сын был крещен в Москве, а внук проживал в Пелыме в качестве государева служилого человека. Правнук Аблегирима Семен в 40-х годах XVII в. был поверстан в Пелыме в «дети боярские» с высоким окладом, женат на дочери ссыльного литвина Андрея Вернадского, известной и одиозной в этот период времени личности (12). Сыновья от этого союза были также поверстаны в Верхотурье в «дети боярские», а внуки впоследствии определены в сибирские дворяне. Конечно далеко не все служилые новокрещены достигали такого положения, однако оседая в городах и слободах, их потомки по своей культуре и образу жизни практически не отличались от русских жителей.
Были случаи и иного характера, когда крестились и поверставшись в служимое сословие, ханты и манси так и не смогли адаптироваться к новой среде. В душе они оставались охотниками, рыбаками и сохраняли традиционное мировоззрение. Ни искомое ими государево жалованье, ни одежда русского покроя, ни крест на шее не могли примирить их с чуждой жизнью.
Так обстояло дело с новокрещенным вогулом Семейком Лобанком. Он был отчислен из пелымских стрельцов и сослан в Тюмень на том основании, что «у него круг города в вагуличах братья и род и племя». Но и из Тюмени Семейка побежал. После поимки он под давлением признался, что «побежал в Конду жить в вагуличах таем» (13).
Подобный же случай зафиксирован в 1604 г. на Верхотурье, откуда сбежал новокрещен Офоня Камаев. После побега он жил «у отца своего на Тагиле в юртах до осени и ел с вагуличи кобылятину, а крест в мотне на поясу держал, и женился на вогулке…» (14) Таких беглецов пытались вернуть, слегка наказывали (если речь не шла о подстрекательствах к вооруженным выступлениям), но сколько-нибудь серьезных мер не принимали. По-видимому, воеводская администрация, лучше знавшая местные условия, ограничивалась в таких случаях лишь формальным расследованием, что вообще было характерно для сибирской окраины.
Итак, сибирский контингент служилых людей в период первоначального освоения Сибири постоянно подпитывался «новокрещенными» из числа угорского населения, как правило, представителей родоплеменной знати. Царское правительство поощряло этот процесс, видя в нем один из путей стабилизации и сохранения мирных отношений с коренным населением при реализации ясачной политики. Со своей стороны «лучшие люди» из хантов и манси считали престижным и выгодным для себя поступление на службу Русскому государю. Их социальный статус в угорском обществе обеспечивал сравнительно безболезненное внедрение в служилое сословие. Большая часть служилых «новокрещенов», разорвав связи с сородичами, в дальнейшем подвергалась культурной и языковой ассимиляции. В период же XVI-XVII вв. инкорпорация в служилую среду представителей угорского населения объективно служила стабильному и продуктивному общению русских с аборигенами края.
ПРИМЕЧАНИЯ
- Бахрушин С.В. Остяцкие и вагульские княжества в XVI-XVII вв. // Научные труды. Т. III, Ч.II. М., 1955. С. 86–87.
- Скалон В.Н. Русские землепроходцы — исследователи Сибири в XVII в. М. 1952. С. 11.
- См.: Никитин Н. И. Служилые люди в Западной Сибири XVII в. Новосибирск, 1988; Люцидарская А.А. Старожилы Сибири. Историко-этнографические очерки. XVII – начало XVIII вв. Новосибирск:«Наука», 1992.
- Никитин Н. И. Служилые люди в Западной Сибири. С. 27.
- Люцидарская А. А. Старожилы Сибири. С. 55, 76, 79, 83.
- Гемуев И. Н. Сагалаев А. М. Ралигия народа манси. Новосибирск, 1986. С. 131–132.
- РИБ. Т. 2. №91. С. 214.
- АИ. Т. 2. №45. 1603.
- ДАИ. Т. 4. Л. 95–96.
- Бахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества. С. 87–152.
- ЦГАДА, СП, кн. 172, л. II-20.
- Бахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества. С. 145; ЦГАДА. СП, стлб. 136. Л. 773–776.
- Миллер Г. Ф. История Сибири. Т.II. С. 228, № 109. 1613 г.
- Там же. С. 184. №42.