К вопросу о зарождении религиозного терроризма в Западной Сибири в XVII-XVIII вв.

Печатный аналог: Софронов В.Ю. К вопросу о зарождении религиозного терроризма в России // Книжность и книжники древней Руси: материалы XVII рос. науч. конф. памяти свт. Макария. Можайск, 2010. С.136-148.

Любое современное явление, в том числе и терроризм, имеет под собой историческую основу, найти и обосновать которую является одной из главных задач современной исторической науки.

На наш взгляд следует более внимательно рассмотреть историю церковного раскола, когда в результате реформ, проводимых патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем, возникло противостояние между сторонниками старых канонов (старообрядцами) и теми, кто принял нововведения. В результате внутри страны возникла оппозиция, куда входили различные социальные слои: от бояр до низших слоев населения. Они скрытно, а зачастую и гласно высказывали неприятие крепнущей государственности, отрицали западную ориентацию в культуре и быте, призывали к противлению царю и патриарху. Проявилась слабость государственных позиций в Поволжье, на Русском Севере и в Сибири, где были отмечены крупномасштабные народные выступления несогласных с проводимыми в стране реформами.

Главным методом борьбы религиозной оппозиции наряду с побегами из мест традиционного проживания в глухие леса, болота, горы, стали массовые гари, благодаря чему обезлюдели не только отдельные селения, но и целые волости. Путешественники того времени с ужасом сообщали, что иногда проезжали несколько десятков сел и деревень и ни не встречали не единой «живой души», поскольку жители их или сбежали или «самоохотно погорели». Вследствие этого приходили в запустение посевные площади, не платились подати, государство терпело огромные экономические убытки, что вело к его постепенному обнищанию и утере власти. Размах раскольничьего движения оказался несопоставим по масштабам с прежними народными выступлениями. К тому же оружие, избранное оппозиционерами в борьбе с властями, оказалось столь мощным и действенным, что правительство долго не могло найти меры противодействия, используя различные способы нейтрализации раскола от увещеваний до смертной казни. Вместе с тем сторонники «древнего благочестия» со временем стали выдвигать не только религиозные, но и политические требования. А.С. Пругавин писал по этому поводу:

«Возникнув на религиозной почве, раскол, под влиянием общественных условий того времени, вскоре же осложнился политическими и социальными элементами» [1].

Большинство историков, чьи работы посвящены проблемам русского раскола, явно или исподволь оправдывают жертвы церковного раскола, относя их к «народному протесту» против притеснения властей. Но ими не рассматривается, почему «протест» не перерос в вооруженное выступление, что характерно для стран, где усиление государственной власти и первые зачатки бюрократизации в большинстве случаев приводили именно к вооруженному сопротивлению этим процессам.

К мысли о самоубийстве ради «вечного блаженства» старообрядцы пришли практически в первые годы начала раскола (1667-1668 гг.). Но лишь через несколько лет от призывов они перешли к практическим действиям, запалив первые гари на Волге и русском Севере. Семен Денисов в своей «Истории о отцах и страдальцах соловецких» [2] и Иван Филиппов в «Истории Выговской пустыни» пишут о соловецких старцах Игнатии, Гермогене, Иосифе и других, по инициативе которых начались массовые самосожжения в Беломорском крае. Именно соловецкие монахи-старообрядцы в челобитной к царю Алексею Михайловичу в 1668 г. первыми высказали мысль, что после 1666 г. в мире царствует антихрист и потому необходимо очищение огнем для сохранения бессмертной души.

Идею самосожжения подхватил и теоретически оформил талантливый и непримиримый лидер раскола протопоп Аввакум, которого по праву и можно считать главным идеологом этих бесчеловечных актов. Он призвал из Пустозерской тюрьмы своих последователей идти на смерть, поясняя, что в отличие от самоубийц, «сожегшие телеса своя, души же в руце Божии предавшие, ликовствуют со Христом во веки веком самовольные мученики». П.Н. Милюков в своих «Очерках» приводит слова протопопа Аввакума, который радовался, что «русская земля освятилась кровию мученическою», «доброе дело содеяли самовольные мученики» и называл такое самосожжение «блаженным изволом о Господе». Он призывал:

«В огне то здесь небольшое время потерпеть. Боишься пещи той? Дерзай, плюй на нее, не бойся! До пеши страх, а егда в нее пошел, тогда и забыл вся»[3].

Ряд исследователей рассматривают массовые самосожжения, как явление во всей мировой истории единственное и уникальное. Но в последние годы появились ряд работ, в частности Натальи Михайловой, в которых дается кардинально противоположная оценка этому явлению. Так, Н. Михайлова считает, что массовые самоубийства раскольников есть повторение обрядности, зародившейся у древних сектантов времен становления христианства. Среди них можно отметить следующие секты: «монтанистов», «донатистов» и «циркумциллионеров». Монтанисты известны тем, что когда «в 724 г. император Лев Исаврийский издал указ, принуждавший монтанистов принимать Православие, и тогда некоторые из них сожгли себя заживо со своими молитвенными домами»[4]. Их секта, подпадающая по современной классификации к разряду гностических сект, была основана в Малой Азии в III веке Монтаном, бывшим жрецом богини Кибелы, культ которой основывался на поклонении Великой Матери, (у славян — Матери сырой земли). В их секте практиковались самосожжения и ожидание скорого конца света. Донатисты и циркумциллионеры, раскольники IV века, считали себя ревнителями благочестия и повсюду затевали мятежи, за что подвергались преследованиям императора Константина. Среди них практиковались обряды самосожжения, утопления и стремление к различным видам мученичества.

Идеи самоистребления плоти могли проникнуть на Русь задолго до ее крещения и подспудно существовать в различных сектах манихейско-хлыстовской ориентации. Проявление идей добровольного самоубийства во время празднования культа славянских языческих богов (Ярилы, Купалы, Семика, Врумалии и др.) отмечено рядом исследователей. О массовых самоубийствах во время народных гуляний упоминается в «Стоглаве», как о повсеместных обычаях «простой чади» [5].К этому можно добавить, что у язычников-славян существовал обычай, когда при погребении главы семьи сжигали вместе с покойным живых жен умершего. Немаловажную роль в проповедях идеологов раскола играло богомильское учение о скором явлении на землю антихриста и близком конце света.

Избранная форма массового сопротивления в виде самоубийств имела и такие формы, как: самоуморение – смерть от голода, самозаклание – смерть от ножа, самоутопление и пр., но они не были столь распространены в сравнении со знаменитыми «гарями». Мотивировкой самоубийства в огне были, как не странно, ссылки на слова апостола Павла: «…предам тело мое, во еже сжещи е» (1 Кор. 13, 3). Но цитата была взята из текста, где далее говорится о том, что любые духовные дары и внешние жертвы не имеют пользы, если «любви не имею» (1 Кор. 13, 1–3). Тем ни менее, самоубийцы твердо считали, что таким путем они непременно попадут в «Царствие Божие».

В Сибири раскольнические идеи появились далеко не сразу. В 1654 г. в Тобольск по распоряжению царя Алексея Михайловича был сослан протопоп Аввакум, который служил в одной из городских церквей по старинным канонам. Он описывает в своем «Житии», что когда в Сибирь пришли исправленные богослужебные книги, то он поносил пре людно как священников, так и самого патриарха. Но фактов распространения им идей раскола в Сибири не зафиксировано.

Первым истинным проповедником раскола в Сибири стал старец Иосиф Истомин, происходивший из армян, расстриженный из монашества и сосланный в 1660 г. из Казани в Енисейск. В Сибири он старался при каждом удобном случае склонять местное население к отказу от посещения церкви и исполнения новых церковных обрядов, призывать к «пагубе огненной», заменяющей крещение водой [6]. В 1684 г. Иосиф был переведен в Тобольский Знаменский монастырь, где и умер в 1693 г.

С самого начала сибирские раскольники явили свой «протест», начав с поджогов православных храмов и административных зданий. Так, 25 апреля 1686 г. в Тюмени ими было подожжено пять православных церквей, а так же приказная изба, гостиный двор и несколько десятков домов православных прихожан. Через год, 27 марта 1687 г., в Тюменском уезде в с. Каменке к Пасхальной службе в Покровской церкви из близлежащих деревень собралось около 400 человек. Когда началась служба, то к церкви подкрались раскольники, заперли снаружи двери и подпалили храм с нескольких сторон. В результате в дыму задохнулись и погибли от ожогов около 250 человек [7]. А 26 апреля 1687 г. в Тобольске раскольники подожгли церкви: Ильи Пророка, Спасскую, Знаменья Пресвятой Богородицы и Михаило-Архангельскую, а так же гостиные ряды и татарскую слободу.

Картина Григория Мясоедова «Самосожигатели»

Идеи раскола довольно легко и с необычайной быстротой распространились в Сибири. Появились последователи «старой веры»: бродячий старец Авраам Жидовин, тюменский поп Дометиан, бывший казачий атаман Яков Лепехин из Верхотурья, Василий Шапошников из Томска, Тарасий из Березова и Антоний Чупалов из Тобольска и др. Все они, странствуя по городам и селам, учили, что настало царство антихриста и скоро последует кончина мира, а все православные иерархи уже предались антихристу. Они призывали «ни в церковь ходить, ни духовный чин почитать, никакой святыни принимать, а можно и без святыни обходится … и спешить креститься вторым неоскверняемым крещением от огня» [8].

Какое-то время сибирские митрополиты пребывали в растерянности и не могли принять действенных мер по пресечению распространения раскольничьих, по сути дела антиправительственных, проповедей. Все что они могли противопоставить пылким выступлениям оппозиционеров-агитаторов – это рассылку по приходам посланий-увещеваний о недопустимости впадения в раскол, лживости этого учения. Направленные на поимку раскольничьих проповедников воинские отряды зачастую возвращались ни с чем: местное население, традиционно выступавшее оппозиционно к власти, охотно укрывало учителей раскола на дальних заимках и зимовьях. Если случалось схватить кого-либо из «расколоучителей», то их доставляли в Тобольск для «увещания» с последующим отказом от своих убеждений и взятием расписки. Однако, будучи отпущенными на волю, большинство из них продолжало оставаться на прежних позициях и еще более активно принимались за агитацию против «новой антихристовой веры». Постепенно в сибирской глубинке сложились старообрядческие убежища, скиты, которые со временем превратились в идеологические центры раскола. Об их местонахождении хорошо знали жители соседних поселений, но не власти, которые были немало удивлены, обнаружив в 20-е годы XVIII в. «на огромном пространстве от Уральских гор до Томской тайги и Кузнецкого уезда многочисленные тайные убежища старообрядцев, укрывающие беглецов» [9]. Все пустыни имели собственные названия, которые пошли или от их географического местонахождения: «тавинская», «ировская», «теврийская», «аремзянская» или по имени их основоположников: «сергиевская», «якимовская» и т. п. Гнезда раскола закрепились и в центральных сибирских городах: в Тюмени, Таре, Томске.

Парадоксально, но самыми ярыми противниками церкви становились ее бывшие достойные пастыри. Среди них следует особо отметить тюменского священника Дометиана, который после пострига принял имя Даниила и поселился в лесу. К нему в избушку потянулись жители из соседних селений, которых он призывал принять «второе крещение» огнем. По его инициативе произошла не одна сибирская гарь. В Томске вел агитацию некий Василий Шапошников, призывавший:

«отступайте от святыя церкви и не ходите в нее на минуту, потому что всякий, посещающий православныя храмы, оскверняется и бывает антихристу раб».

В «Летописи Сибирской», выпущенной в типографии Н. И. Новикова, сообщается по поводу сибирских гарей конца XVII в.:

«В 1687 г. в Верхотурском уезде в лесу около Киргизской слободы сгорело 100 человек. В том же 1687 г. в Тюменском уезде на реке Тегенке в 50 верстах от Тюмени сгорело до 300 человек, при чем из окон выскочили два старца и две старицы, которые и были взяты прибывшими на пожарище солдатами. В том же 1687 г. на р. Пышме Куровской слободы в д. Боровиковой в доме одного раскольника сгорело до 150 человек. В 1688 г. в Тобольском уезде Коркинской слободы в деревне на Юмаче в своих домах сгорело мужчин, женщин и детей до 50 человек»[10].

Начало гарей в конце XVII столетия приняло масштаб национального бедствия в XVIII веке. Государство первоначально пыталось искоренить раскол «мягкими мерами», надеясь на его постепенное вырождение под давлением законодательства, экономически воздействуя через введение двойного оклада, увещания духовенства и т. п. Но подобная практика ни к чему не привела. И лишь, когда при Петре III , а затем и при Екатерине II был отменен двойной подушный налог, введен институт единоверия, то самосожжения прекратились. Как видим, лидеры старообрядчества осознанно или по наитию используя методику террора, основанного на религиозном терроризме, добились признания «старой веры» и снятия с них экономических санкций.

Таким образом, сибирские оппозиционеры-раскольники с самого начала избрали политику террора, не желая вступать в диалог с властями. В современной юрисдикции подобные действия классифицируются, как террористические, базирующиеся главным образом на идеях религиозного фанатизма.

Одно из определений терроризма (от лат. terror – ужас) звучит так: «преступление против общественной безопасности, заключающееся в совершении взрыва, поджога или иных действий, создающих опасность гибели людей, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления иных общественно опасных последствий, если эти действия совершены в целях нарушения общественной безопасности, устрашения населения либо оказания воздействия на принятие решений органами власти» [11].

«Террор» как специальный термин, обозначающий средство насилия по отношению к политическим врагам, был впервые употреблен во время Великой французской революции. Террор был составной частью революционной идеологии как основа действия и политики той эпохи, хотя явления, которые также можно было бы обозначить этим понятием, существовали на протяжении всей истории человечества [12].

Анализ научной литературы, международных документов и уголовного законодательства ряда стран показывает, что терроризму свойственны следующие отличительных черты:

• он порождает общую опасность, возникающую в результате совершения общеопасных действий либо угрозы таковыми;
• он носит обычно публичный характер осуществления угрозы путем насилия;
• он создает обстановку страха, напряженности не на индивидуальном или узкогрупповом уровне, а на уровне социальном;
• он представляет собой социально–психологический фактор, воздействующий на других лиц и вынуждающий их к действиям в интересах террористов или принятию их условий;
• он служит своеобразным рычагом воздействия в качестве средства достижения определенной цели;
• он совершает общеопасное насилие в отношении каких-либо лиц или их имущества ради психологического воздействия в целях склонения к определенному поведению других лиц.

Следовательно, терроризм – это публично совершаемые общеопасные действия или угрозы таковыми, направленные на устрашение населения или социальных групп, в целях прямого или косвенного воздействия на принятие какого–либо решения или отказ от него в интересах террористов.

На современном этапе терроризм подразделяется на: идеологический, этнический, криминальный и, наконец, религиозный. Под религиозным терроризмом понимается «выступление религиозного меньшинства или его активного авангарда мажоритарной религии, подпавшей под отчуждающее и враждебное влияние существующей власти». Религиозный терроризм имеет теологическую окраску, что ведет к принижению представителей иной религии или ее части. Особым видом религиозного терроризма является терроризм неортодоксальных религий, сект и т. д. В большинстве своем члены сект считают себя «избранными», «спасенными», а всех остальных — «проклятыми». «Оправданность насилия в таком случае становится в глазах сектантов само собой разумеющейся» [13].

Религиозный (конфессиональный) терроризм и экстремизм представляет собой особую форму внекультовой деятельности, проявляющуюся в выдвижении крайних экстремистских лозунгов, призывающих к совершению актов устрашения и насилия. Причины возникновения и проявления религиозного экстремизма достаточно широки: от борьбы за политическую власть, за социальную справедливость и вплоть до противостояния техническому прогрессу, процессам глобализации. К источникам, питающим эти движения, следует отнести, прежде всего, личные амбиции их лидеров, этноконфессиональные конфликты и пр.

Мифологизированность террористического сознания является важнейшей характеристикой рассматриваемого социального феномена. Сила террора скрывается в информационном воздействии его на социум, порождая страх, ужас, апокалиптические настроения, ощущение постоянно действующей скрытой угрозы и т. п. Все эти чувства, приобретая массовый характер могут влиять на политические решения и действия властей, более того, они могут спровоцировать новые конфликты, вызвать дестабилизацию внутриполитической обстановки в стране. Предпринимаемые властями силовые методы, безусловно, необходимые с точки зрения обеспечения безопасности людей и нормального функционирования государства, не могли решить ключевой проблемы воспроизводства терроризма. По словам К. Гельвеция: «Все без исключения религии были проникнуты фанатизмом и удовлетворяли его потоками человеческой крови».

Какие же цели преследовали террористы-раскольники? Своими выступлениями они пытались:

• дестабилизировать и деморализовать систему государственной власти в России;
• вызвать «брожение умов» в массовом общественном сознании обывателей;
• привлечь внимание к проблеме раскола и актуализировать его;
• добиться поддержки и сострадания в свою пользу со стороны общественности;
• акцентировать внимание на правильности «старой веры» и объявить себя «мучениками».

Анализ источников и работ исследователей старообрядческого движения, позволяет сделать вывод, практически во всех случаях самосожжений имели место появляющиеся в сибирских селениях так называемые «расколоучители», которые и вовлекали местное население в организацию массовых гарей. Из допросов спасенных в пожаре очевидцев следует, что практически все «гари» в различных регионах сибирской епархии начинались не стихийно, а после посещения селения кем-либо из бродячих «старцев». Большинство из них вскоре появлялись в других местах, каким-то образом избежав печальной участи остальных участников «гари», если их там не удерживали силой.

Так, Н.Н. Покровский, описывая случай бегства с гари в 1739 г. в деревне Новой Шадриной Кузнецкого уезда главного зачинщика Семена Шадрина, утверждал, что это «единственный известный нам пример подобного рода в сибирских самосожжениях XVIII в.» [14]. Но это далеко не так. Еще один из первых проповедников самосожжений, Василий Шапошников, вел агитацию в Томской епархии и ходил из селения в селение, организуя поджоги. Другой известный «расколоучитель», Авраам Михайлов, тоже сумел организовать около десяти самосожжений сибирских крестьян. В 1750 г. на Урале пытались схватить одного из руководителей раскола поповского толка попа Севастьяна, на счету которого числилась не одна сибирская гарь.

Когда в 1750 г. загорелся дом разночинца Андрея Шамаева в д. Гилевой, где собралось 30 человек, то пятеро из них выскочили из огня. Один из них, Иван Сургутаков, сообщил, что участвовать в гари его обязали родители, чтобы «себе получить душевное спасение» [15]. Он сообщил, что агитацию к поджогу вел житель Тюменского уезда с. Покровского (Каменского) крестьянин Данило Санников, «который у тех собравшихся был наставником и учителем к созжению» [16]. Он отделил женщин от мужчин и последних выслал в горницу. А женщин в избе «незнамо по какой книшке исповедывал и спрашивал грехи так, яко священник». Затем исповедовал мужчин и после, «оставя их, сказал, чтоб они оттуда не выходя, згорели, а сам уехал» [17]. По его «благословению» Шамаев поджег собственный дом. Санникова долго искали, но найден он так и не был, пока не объявился на Урале.

Так или иначе, прослеживается определенная система в организации самосожжений, которыми руководили пришедшие со стороны (чаще всего с Урала, с заводов Демидовых) агитаторы. При этом руководители поджогов умело использовали демонстративность акции: ее проведение было рассчитано на широкий резонанс общественности, привлечению к участию в очередных гарях новых членов, созданию мифа о «мучениках за веру». При этом они несомненно воздействовали и на ту часть населения, которая не разделяет их религиозных убеждений.

Если сравнить терроризм XVIII столетия с аналогичными проявлениями революционеров-народников, а затем эсеров и, наконец, террористов наших дней, то представляется единая цепь событий и задач, которые они ставили и ставят перед собой: достижение своих целей путем дестабилизации, внесение в общество страха и все, перечисленное выше. Современный терроризм по сути своей, сохранил основные характеристики и широко использует новые методы массовой информации. Сложился единый стереотип представления «героизированного» имиджа террориста: расколоучители XVIII века — выступали как борцы за веру, революционеры XIX века, как борцы за социальную справедливость, а террористы нашего времени создают образ борца за национальную независимость. Их отличия очень условны, так как социально-психологический имидж прикрывает одинаковую террористическую сущность их носителей. Как в прошлом, так и в настоящем видится облик террориста-мученика с ярко выраженным мессианским комплексом, который становится идеальным образцом для воспитания будущих террористов. Появление террористов-смертников наших дней и ориентация на самоубийство, присущая раскольникам, а также революционерам-террористам начала ХХ века, имеют, возможно, одинаковую генетическую природу.

Если представить определенный образ «расколоучителя», призывающего к самосожжению, и революционера-террориста, то в сознании большинства они воспринимаются как бесстрашные борцы за народную правду. В одной из эсеровских листовок говорилось:

«Мы бьемся за благо народа, за его свободу, за свет, за волю. Мы обещаем хлеб голодным, счастье обездоленным. За это мы не жалеем ни своей жизни, ни своей свободы, – ведь вы знаете, сколько наших товарищей по партии повешено, сколько расстреляно, сидит по тюрьмам и крепостям».

Революционеры шли на смерть вполне сознательно, как это видно из речи эсерки М. А. Спиридоновой на суде, где она заявила: «Вы можете убить меня, но не убьете во мне горячей веры в грядущее светлое будущее народа»[18]. За те же принципы «боролись» и учителя раскола, обещавшие полное очищение грехов и свободу … после смерти.

Один из современных публицистов, Александр Дугин, в своей работе «Катехон и революция», довольно точно подметил, что: «Генеалогия русского большевизма …» берет начало в раскольничестве, «не случайно такое живейшее участие в финансировании РСДРП принимали староверческие купцы и вообще сектантский капитал».

Если революционеры добились свержения самодержавия, то что же приобрели за время борьбы с государством и церковью сторонники «старинного благочестия»? Благодаря своей консолидации и изоляции от общественной жизни в стране в их руках во второй половине XVIII века оказалось три четверти (75%) русского капитала, почти вся хлеботорговля и большая часть промышленности (Север, Урал), а к концу XVIII столетия они главенствовали на всех больших и малых торгах, ярмарках в Нижегородском крае и на Оке. В руках старообрядцев оказалось и судостроение. Ими была создана текстильная промышленность не только в Москве, но и в других центральных промышленных районах. Старообрядческие общины при Преображенском и Рогожском кладбищах распоряжались многомиллионными капиталами.

В начале ХХ века выходцы из раскольничьих скитов завладели уже не только отдельными предприятиями, а целым рядом отраслей. При имущественном цензе в избирательном праве России они имели возможность захватить все выборные должности. Так, из 25 купеческих родов Москвы почти половина были раскольническими: они стали гласными Московской городской думы, членами и председателями всех общественных комитетов, коммерческих учреждений.

Следует указать и на такой малоизученный факт, как переход духовенства в ряды старообрядчества. Не известно точное число клириков, переметнувшихся в ряды церковной оппозиции, но одно можно сказать: число их довольно значительно, существовало даже целое течение «беглопоповщина». Удивительная способность священнослужителей легко менять свои идейные убеждения и переходить в лагерь оппозиции давно отмечалась рядом исследователей. Причем большинство из них занимало самые радикальные позиции, и становились непримиримыми противниками прошлых корпоративных единомышленников. Особенно характерно эта особенность проявилась в XIX в., когда вчерашние «поповичи» получали известность ученых-естествоиспытателей, литераторов-антиклерикалов, а некоторые оказывались в рядах революционеров-народников и отнюдь не чуждались террора. Особенно показательна на общем фоне фигура сына саратовского протоиерея С.Г. Нечаева — руководителя «Народной расправы», назвавшего программу своего общества «Катехизисом».

«Своего пика приток поповичей в революционную среду достиг в 1870-е гг.: 22% народников 1870-х гг. были выходцами из духовенства, в то время как доля духовенства во всем населении страны в 1870 г. составляла 0,9%. Но и впоследствии вклад духовенства в революционное движение был значителен: в руководстве эсеров «поповичи» составляли 9,4%, большевиков — 3,7%; кадетов — 1,6%»[19].

Приведенные цифры заставляют всерьез задуматься о столь стремительной переменчивости духовного сословия, что, на наш взгляд, заставляет искать причины в специфике их образования, когда в детские головы на самом раннем этапе закладывалась предрасположенность к эсхатологическому мировосприятию, что вело затем к иному миропониманию, к отрицанию земных законов и стремлению установить свои «неземные» общественные формы и законы.

Не ощущается сближение двух ветвей православия и в наши дни. Хотя Поместный собор Русской Православной Церкви 1971 г. постановил отменить клятвы (анафематствования), наложенные в XVII в. на старые обряды, которые были признаны «спасительными и равночестными»; а «никоновская реформа» была охарактеризована как «крутая и поспешная ломка русской церковной обрядности», основание для замены двоеперстия на троеперстие объявлено более чем сомнительным [20]. Так что пока рано говорить о примирении двух некогда разошедшихся ветвей единой православной веры, слишком весомы события и факты, произошедшие за несколько столетий после начала раскола.

Подводя итог сказанному, заметим, что цель данной работы заключается в том, что нам представляется возможным раздвинуть временные рамки террора, отсчет появления которого в России традиционно ведется со второй половины XIX столетия. Именно старообрядческое движение с первых своих шагов встало на путь террора для борьбы за свои религиозные и политические воззрения и добилось признания легитимности своего существования, а в дальнейшем, упрочив свои позиции в экономическом плане, оказывало поддержку революционному движению. Так образом, прослеживается единая цепь в процессе возникновения и развития российской оппозиции: от религиозной до революционной. При разности методов борьбы их объединяла единая цель: свержение законной власти.

Террористические методы борьбы на религиозной почве во второй половине ХХ века нашли своих последователей практически во всем мире, в результате чего террористические объединения конфессионального толка многократно увеличились. Наиболее известные из них: западноевропейская секта «Храма Солнца», японской «Аум синрике»; в Сирии: «Братья-мусульмане», «Боевой авангард», «Движение исламского освобождения», «Фаланги Мухаммеда», «Воины Аллаха»; в Марокко: «Авангард ислама», «Ассоциация исламского возрождения»; в Тунисе: «Исламская ориентация», исламская партия «Шура»; в Египте: «Исламская партия освобождения», «Исламские группы», «Молодежь Мухаммеда», организации «Священная война» и «Новая священная война»; в Судане: «Исламская республиканская партия»; в Саудовской Аравии: «Хусейновы комитеты мучеников»; в Афганистане: движение Талибан и т.д. Их враги — все, кто не является членом их религиозной секты или конфессии. В эту категорию террористов входит и «Аль-Каида» Усамы бен Ладена, и группировка суннитских мусульман «Хамас», и ливанская шиитская группа «Хезболла», и радикальные еврейские организации покойного рабби Меера Кахана, а так же некоторые американские ку-клукс-клановские «народные дружины». Религиозный терроризм развивается гораздо динамичнее остальных. В 90-е годы XX века из 56 известных террористических организаций почти половина заявляла о своих религиозных мотивах.

Терроризм сегодня – это бесспорно форма насилия, рассчитанная на массовое восприятие. Поэтому когда мы на практике имеем дело с общеопасными деяниями неясной этимологии, то чем больше неясностей, тем меньше вероятности, что это акты терроризма. Мощный всплеск терроризма в начале XXI века вновь и вновь заставляет нас обращаться к прошлому и внимательно анализировать современную ситуацию для того, чтобы выработать наиболее эффективную систему противодействия этой глобальной социальной опасности.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Пругавин А.С. В казематах, очерки и материалы по истории русских тюрем. СПб., 1909. С. 26.
2. Симеон Денисов. История об отцах и страдальцах соловецких. М., 2000.
3. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 2. М., 1994. С. 241.
4. Болотов В.В. Лекции по истории древней церкви. I. История церкви в период до Константина Великого. СПб., 1910. С. 353.
5. Смирнов П.С., протоиерей. История русского раскола старообрядчества. СПб., 1895. С. 238–244.
6. Игнатий, митрополит. Три послания к раскольникам. Казань, 1855. С. 13.
7. Софронов В.Ю. Светочи земли сибирской. Екатеринбург, 1998. С. 69.
8. Игнатий. Указ. соч. С. 16.
9. Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев. Новосибирск, 1974. С. 40.
10. Древняя Российская Вивлиофика // Летопись Сибирская. СПб., 1788. Изд. 2. Н. Новикова. Ч. III. С. 264, 268, 269.
11. Воронова А.А. Терроризм: понятие, классификация. Режим доступа: http://www.socio.spb.ru/art.php3?rub=347&id=13084
12. Фюре Ф. Постижение французской революции. СПб., 1998. С. 71.
13. Воронова А.А. Терроризм: понятие, классификация. Режим доступа: http://www.socio.spb.ru/art.php3?rub=347&id=13084; Hardman J.B.S. Terrorism: A Summing Up in the 1930s. // The terrorism Reader: A Historical Antology. Ed. by Walter Laquer. London, 1979. 1979. P. 223;  Мелетьева Н. Размышления о терроре. Режим доступа: http://elem2000.virtualave.net/7horror.htm.
14. Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. Новосибирск, 1974. С. 126.
15. ГУТО ГА в г. Тобольске. Ф. 156. Оп. 1. Д. 482. Л. 86.
16. Там же.
17. Там же.
18. Петухов В.Б. Феномен терроризма в информационном поле социокультурного влияния на общество. Режим доступа: http://urmion.usu.ru/urmion/textmod.jsp?doc=projects/stage/st3.html&ret=./?doc=projects/stage.html. С. 2.
19. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): В 2 т. Т.1. СПб., 2003. С. 107.
20. Поместный Собор Русской Православной Церкви (30 мая – 2 июня 1971 г.). М., 1971