«Дорога — Сибирь!»: образ Сибири и сибирские дороги в XIX веке

Печатный аналог: Коршунков В.А. «Дорога — Сибирь!»: образ Сибири и сибирские дороги в XIX веке // Образы России, её регионов в историческом и образовательном пространстве: материалы Всерос. науч.-практич. конф. с международным участием, посвящ. 75-летию Новосибирского гос. пед. ун-та (17–19 нояб. 2010 г.) / под ред. В. А. Зверева. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2010. С. 153–157.

В опубликованном в 1863 г. очерке русского писателя и публициста В. А. Слепцова «Ночлег» есть эпизод, когда на постоялый двор, где уже расположились и закусывают проезжие, входят только что подъехавшие. Происходит такой диалог:

«— Ну, как дорога?
— Что дорога? Дорога ноне везде одна.
— Дорога, брат, Сибирь, — добавил другой.
— Лошадей так сморили, так сморили, — ни на что не похоже. Ноне утром встали, вышел я лошадей попоить; а они, брат, за овёс-то и не принимались.
— Как не сморить. Пуще всего моча одолела. Эдакой мочи то есть и не видано»[1].

Литератор Н. Е. Петропавловский, писавший под псевдонимом С. Каронин, в «Очерках Донецкого бассейна» (1891) приводил такой эпизод своей беседы с донецкими шахтёрами:

«— Ну, а работа тяжёлая? — спросил я ещё, хотя был заранее убеждён в ненужности такого вопроса.
— Нет, ничего, мы привыкли. А впрочем одно слово — Сибирь!»[2]

Литератор и путешественник В. И. Немирович-Данченко в 1875 г. ехал летним путём по Уралу. Дорога на подъезде к Кизелу была «в полном смысле ужасна».

«— Ну, и дорога у вас, — укоряете вы ямщика.
— У нас — мытарство! — соглашается он. — Уж как ругаются-то — не приведи, Господи! Даве одного барина вёз, сколь ему обидна наша дорожка показалась! Одно слово, Лазаревская Сибирь пошла.
— Ну, Сибирь-то ещё далеко! — не понял я.
— Нет, это наша особая Сибирь… Кизел недавно вырос. Сюда господа наши Лазаревы с Обвинских волостей своих народ ссылали за провинность. В колодках водили, с конвоем»[3].

Диалог с уральским ямщиком показывает, какие значения могли быть в XIX в. у слова «Сибирь» в тех случаях, когда оно использовалось за пределами собственно Сибири: этот дальний край ассоциировался с тяжкой жизнью, каторжным трудом. Хотя вообще-то в то время, по давней традиции, Сибирью могли именовать и Урал тоже. Скажем, вятский уроженец М. В. Блинов (1823 — после 1887), родившийся в Камско-Воткинском заводе, служивший на нём и на других уральских заводах, в конце жизни был акцизным чиновником в Нижегородской губернии. В Нижнем Новгороде он опубликовал в 1879 г. занятную брошюрку с названием «Песни про пельмени». Подписана она была так: «Сибиряк М. Блинов». Обратившим на неё внимание краеведам приходилось специально пояснять, что края, где были расположены вятско-уральские заводы, могли тогда считаться сибирскими. Вот и родившийся на Урале, живший там, всем своим творчеством тесно связанный с Уралом литератор Д. Н. Мамин стал подписывать свои художественные произведения псевдонимом «Мамин-Сибиряк»[4]. П. И. Мельников-Печерский, который в 1830-х гг. пересекал границу Вятской и Пермской губерний, заметил в своих путевых записках: «Здесь преддверие Сибири…» По его наблюдениям, пермяки, как и жители Сибири, называли располагавшиеся к западу земли «Россией». Сам же он, столкнувшись с негостеприимным обхождением некоего тамошнего человека (как потом выяснилось, англичанина по происхождению), был удивлён: «Это не по-пермски, это не по-сибирски, думал я…»[5]

Ямщик, отвечая В. И. Немировичу-Данченко, пояснял выражение «Лазаревская Сибирь» тем, что туда, на заводы, в крепостные времена «ссылали за провинность». Хотя, быть может, в этаком выражении слышались ещё отзвуки той поры, когда Урал считался «Сибирью» не только из-за каторжного труда подневольных рабочих, но и просто потому, что он был на востоке, далеко от столиц да суров климатом. Ну, ещё и прииски, золото, горные работы, шальные деньги счастливчиков, разгул, жестокие нравы — всё это бывало общим и для старого Урала и для Сибири, и в таком концентрированном сочетании не встречалось в европейской части страны, в «России».

Сосланный в г. Глазов Вятской губернии начинающий литератор В. Г. Короленко в письме оттуда своим домашним 4 июля 1879 г. утешал их, что и в Сибири, дескать, вполне можно прожить:

«„Сибирь“ — это уж такое слово несчастное. От нас ходят в Сибирь на заработки, и вот что мне приходилось слышать: „кто там побывал, да сюда пришёл, все говорят: здесь Сибирь-то самая, а не там!“»[6]

Действительно, в те годы проходило массовое переселение вятских крестьян в Сибирь. На Вятке крестьянская жизнь тогда была скудной и трудной, по сравнению с ней житьё сибирское и вправду виделось изобильным, а тамошние земли плодородными. Короленко же — очевидно, не подозревая того, — почти слово в слово повторил народное речение: «Страшна Сибирь слухом, а люди лучше нашего живут»[7]. Вот и Мамин-Сибиряк в своих путевых заметках 1881 г. приводил слова одного из проезжавших на поезде по Уралу купцов: «Это прежде действительно боялись даже самого этого слова: Сибирь, а ноне уж не то»[8]. А как прежде звучало это слово, видно хотя бы по мимолётному замечанию бытописателя А. В. Терещенко, который в своей книге 1848 г., упомянув Сибирь, добавил, что эта страна «одним именем своим наводит трепет на каждого человека»[9]. Этнограф и литератор П. И. Небольсин, поживший в 1840-х гг. в Сибири, писал:

«Только тот край можно поистине назвать несчастным, где отрадность явлений — редкость: такова была старинная Сибирь, но не Сибирь нынешняя»[10].

Правда, надо иметь в виду, что Небольсин был склонен к некоторой идеализации жизни в русской провинции.

Для самих же сибиряков в XIX в. страшным словом было «Сахалин» — на этом отдалённейшем острове находилась самая лютая каторга. В рассказе А. В. Амфитеатрова «Побег Лизы Басовой» (из цикла «Бабы и дамы»), написанном примерно в первом десятилетии XX в., живший в Южной Сибири, на Енисее мещанин так молил женщину, что знала страшную его тайну: «Матушка! Ульяна Митревна! Ведь если ты теперь себя обнаружишь, следствие начнётся… никакие свидетели мне не помогут, никакой присяге суд веры не даст… Убивцем меня сделают! На Сахалин мне идти!»[11] Впрочем, Сахалином («Соколиным островом») пугал старуху-ведьму урядник в повести А. И. Куприна «Олеся» (1898) — а действие там происходило в украинском Полесье[12].

Но в общем, слово «Сибирь» было расхожим обозначением дальней и суровой стороны. В XIX в. встречалось и прилагательное «сибирный», которое использовалось в выражениях «сибирная жизнь» (например, у Н. С. Лескова), «сибирный характер» (у М. Е. Салтыкова-Щедрина). По М. И. Михельсону, сибирная жизнь — это жизнь, «как сосланных в Сибирь», а сибирный характер либо начальник — «лютый, злой».[13]

Приезд А.Н. Радищева в Тобольск

Летом 1888 г. известный публицист Г. И. Успенский предпринял путешествие в Западную Сибирь, чтобы ознакомиться с условиями, в которые попадали крестьяне-переселенцы из центра страны, во множестве перебиравшиеся тогда в Сибирь на жительство. Его заметки, которые печатались в газете «Русские ведомости» под названием «Письма с дороги», начинаются с того, что уже в пути его начали одолевать сомнения — путешествие представлялось долгим и трудным.

«Не говоря уже о том, что страна, в которую я ехал, носит наименование „Сибири“, совершенно выделяющее её из ряда обыкновенных, общежительных на белом свете стран, вспоминались мне и другие, крупные и мелкие черты внешних и внутренних её оригинальностей…»

Под другими сибирскими «оригинальностями» Успенский, судя по всему, подразумевал тяжкий труд в рудниках и копях, сменяющийся диким разгулом, да каторгу с её неволей, побегами и стрельбой по беглецам. По его определению, Сибирь была страной «виноватых» людей, «виноватой Россией»[14]. А при таком восприятии и само слово «Сибирь» начинало звучать пугающе.

Так что сравнение с «Сибирью» — что трудной дороги, что тяжкой работы — это в те времена выражение расхожее. И если работа такая — то как на сибирской каторге, а коли дорога — то это значит: трудная (и ещё, наверное, долгая). Правда, в той ситуации, что рисуется в очерке Слепцова, тяготы дороги — не оттого, что зима, сугробы да ухабы, а оттого, что путь развезло мокредью. И всё равно — трудно, как в Сибири.

Чайный обоз зимой 1890 г. Худ. П. Кошаров
(Художественно-этнографические рисунки Сибири. Ред.-изд. П. Кошаров. Томск, 1890. № 12)

Автор книги очерков по этно-экологической истории Сибири В. Г. Мордкович, приводя старинные выражения «сибирный начальник», «сибирный вор» (злой, лютый человек), «сибирщина» (тяжкая жизнь), отчего-то полагает, будто на этакие их значения повлияло диалектное русское слово «сивер» (север, холод) и его производные. Он предпочитает использовать вариант «събер» и пишет так:

«Значит, слово „събер“ связывалось, прежде всего с погодными невзгодами и тяжкой жизнью из-за них»[15].

Нерусская, неславянская этимология слова «Сибирь» вполне определённо установлена (и кажется, сам автор не спорит с этим). Вот, скажем, в донском диалекте северный ветер, действительно, называли «сибиркой», то есть словом, производным от «Сибири». Но этакий термин народной речи явно отражает народную этимологию[16]. К тому же если дорожную мокредь, из-за которой дорога — «Сибирь», ещё можно при большом желании увязывать с «погодными невзгодами», то уж трудная, наподобие каторжной, работа («одно слово — Сибирь!») с погодным значением этого диалектного «сивер» не вяжется.

С. Яковлев в очерке, написанном в начале 1860-х гг., жаловался на подмосковную дорогу: «Едва ли можно найти ещё где-нибудь, кроме разве окрестностей Нерчинска, более неудобную для езды дорогу, как от Москвы до Звенигорода… Кажется, здесь всё соединено, чтобы сделать дорогу несноснее и мучительнее…»[17] В общем, под далёким сибирским Нерчинском, что находится аж в Забайкалье, такое, может, и терпимо, но ведь не вблизи же Москвы!..

Е. А. Андреева, автор статьи о том, каково было в XIX в. ездить по Большому сибирскому тракту, писала:

«В Европейской России к 1880-м гг. сложилось несколько расхожих стереотипных представлений о Сибири, с которыми сталкивался путешественник, впервые в своей жизни рискнувший пересечь Уральский хребет. Смельчака пугали рассказами об „ужасных“ дорогах, почти непроезжих. <…> К концу XIX в., действительно, сибирские дороги пользовались дурной славой»[18].

Похоже, что этакая слава о сибирских дорогах распространилась гораздо ранее. Это видно хотя бы из приведённых выше слов Яковлева.

Во время своего путешествия по Сибири П. И. Небольсин как-то раз готовился к выезду по зимнему пути из Томска на горный прииск и разговорился с бывалым сибиряком. Тот объяснял, что сперва ехать от Томска — благодать, а вот дальше, в тайге, трудновато:

«— Шаг в кошёвушке, да два пешком, или на лыжах, а к ночи дело прийдёт — тут и спи в снегу!
— Да ведь по дороге есть же избушки?
— Где есть — там есть, а где нет — не што возьмёшь, и в снегу наспишься.
— Как же это так?
— Да вот как. Поднимется мятелица, или ночь наляжет — вот мы и остановимся… бывали вы сами-то когда в тайге?
— Бывал, да летом.
— Ну, то летом, а вот зимой, в лесу-то, как остановишься, вот и слободишь коней, а людей-то и заставишь разрывать сугробы. Снегу-то нанесёт видимо-невидимо, пребольшущие кучи, так разгребать-то их пройдёт много времени. Другие в этое время сучья ломают да брёвна рубят: брёвна на костёр, а из сучьев коё-где шалашики али навесы поделают, с той стороны, что к ветру. Снег-то разгребут, мы в ямки-то и поляжем.
— И тепло?
— Так бывает тепло, что душно. Бывают такие горячие сорванцы, что точно дома на постели нежатся, не то что без шубы, а совсем, как есть, разоболокаются. Тут-те под носом и костёр, а в стороне тьма-тьмущая волков воет, ажно сердце замирает»[19].

В 1867 г. политический ссыльный, народоволец Л. Ф. Пантелеев вместе с женой ехал в ссылку из Красноярска на север Енисейской губернии. Уже наступила весна, но снег ещё лежал. Дороги были плохими, размытыми. И запомнился им этот сибирский путь тем, что постоянно случались опрокидывания в снег. Его жена С. В. Пантелеева вспоминала:

«Лесной просёлок был страшно выбит приисковыми обозами, наша кошёвка часто опрокидывалась на раскатах и ухабах, и мы выпадали в снег. Ночью муж зажигал спички и терпеливо собирал выпавшие вещи. Однажды он что-то долго искал в снегу и с видимым огорчением сказал: „Эх, пропал последний остаток прежнего величия — хорошие золотые часы!“»[20]

Зимой 1861–1862 гг. литератор М. Л. Михайлов ехал в ссылку в Сибирь. Судя по его «Запискам», чем дальше на восток, тем хуже становилась дорога, и более всего досаждали путникам ухабы. Вот они едут от Вятки до Перми: «Дорога становится всё хуже и хуже — то ухабы, то снег по колена, то снег сдуло с дороги». А вот остановка в Перми: «Тут меня ещё больше напугали дорогой. Отсюда-то только и начинаются ухабы». И сразу вслед за тем: «Это оправдалось как нельзя лучше. Бесконечные обозы с чаем потянулись навстречу и до самой Тюмени почти не прерывались. Дорога была действительно беспримерно выбита». Потом впечатления от пути по Западной Сибири:

«Разнообразие дороги заключалось и здесь в том, что где было больше ухабов, где меньше. Сваливаться набок с возком, разбивать при этом стёкла приходилось не раз. Под конец я уж забил два окна наглухо войлоком»[21].

В январе 1886 г., при жутких морозах, американский журналист и путешественник Дж. Кеннан подъезжал на санях к сибирскому г. Канску.

«Несмотря на то, что на нас была тяжёлая и тёплая одежда, мы не раз на пути от одной станции до другой до того застывали и окоченевали, что едва могли выбраться из повозки. О сне, разумеется, не могло быть и речи. Даже если бы уснуть при такой температуре не было бы рискованно, это было бы невозможно из-за плохой дороги».

Огромные ухабы не давали покоя. А на дальнейшем пути, до Красноярска, нередко встречались гружёные санные обозы, и тогда приходилось отводить лошадей с дороги в рыхлый снег. Ещё дальше, за Омском, стали попадаться «огромные обозы на санях какого-то нового типа, запряжённые шестью-восемью лошадьми и гружённые товарами с Ирбитской ярмарки». Эти обозы вконец разбивали дорогу, образуя ухабы, на которых повозка Кеннана как-то раз опрокинулась и скатилась вниз по крутому склону холма[22].

Литератор и публицист С. Я. Елпатьевский в 1891 г. путешествовал по Туруханскому краю. Ехал он в нарте, то есть, согласно его пояснению, на маленьких, хрупких на вид санках, без кучера и без вожжей, которые были отданы «на волю лениво бежавшей мохнатой лошадёнке с короткими ногами, больше похожей на овцу, чем на лошадь». Дорога меж двух высоченных скатов снега была безлюдна. Но вот случилось опасное происшествие:

«Лошадь оступилась с дороги и нырнула в белую стену. Лёгкий, как пух, снег засыпал её сверху, и она бессильно боролась, словно попала в болотную трясину. Мне нельзя было вылезти, так как у меня были обыкновенные валяные сапоги, и мне приходилось терпеливо дожидаться ехавшего сзади сотского; лошадь последовала моему примеру и, выбравши положение поудобнее, прилегла на мягкую снеговую перину».

В общем, Елпатьевскому помог ехавший позади бывалый спутник-сибиряк[23].

Словом, дороги за Уралом и вправду бывали в плохом состоянии, как бы оправдывая присловье про «дорогу — Сибирь». Но так было не везде и не всегда. К примеру, в дорожных заметках Г. И. Успенского в 1888 г. отмечалась «крайняя неисправность дорог около Тюмени, объезды почтового пути по лагам, вместо прямой дороги…» — с оговоркой, что всё это хорошо знакомо и по европейской части России. Успенский писал далее:

«Дороги же чисто сибирские, от Томска до Омска, через всю Барабинскую степь, нисколько не похожи на наши: содержатся превосходно, „как скатерть“; после каждого дождя, тотчас, как только засохнут сделанные проезжими по мокрой земле кочки, вся дорога ровняется при помощи особенных катушек и вновь делается „как скатерть“».

И на таких дорогах его поразила «бешеная сибирская езда», «необыкновенная быстрота». Успенский красочно живописал «подлинную сибирскую тройку» и прямо-таки сумасшедшую для непривычного человека, стремительную езду «на сибирский манер»[24].

Сибирская тройка (картина Станислава Виткевича)

А летом 1862 г. из Петербурга в Восточную Сибирь добирался молодой офицер П. А. Кропоткин. В газетной публикации он замечал, что стараниями графа Муравьёва устроено хорошее шоссе по всей Восточной Сибири до Иркутска[25]. Словом, в те годы от Урала до Иркутска на больших участках пути — стараниями ли начальства, деловитым ли усердием местных жителей — можно было летом проехать неплохо.

Хотя кое-где на сибирском тракте Кропоткину не повезло. Вот в августе 1862 г., въезжая в Тобольскую губернию, он записывал в дневнике, что эта часть пути останется для него памятной:

«Дорога с последней станции отвратительная, кругом лес весь в болоте, и через болото проведена отвратительная дорога: гать насыпана невысоко, навален крупный зернистый песок, а в топких местах сделана гать из брёвен; я вспомнил, что это обыкновенно сравнивают с фортепианными клавишами[26]; пожалуй, но чтоб иметь об ней понятие, нужно провести пальцем по чёрным клавишам».

Или же за Томском: «Что за отвратительная дорога: дождь размыл, колёса вязнут, тряско, отвратительно. Её совсем не чинят…»[27]

А вообще жизнь множества сибиряков была тесно связана с дорогами. Расстояния бывали огромными, многие города и селения располагались именно по трассам, по ним беспрерывно проходили и проезжали партии арестантов и переселенцев, купеческие обозы, командированные чиновники, войсковые группы. Именно в Сибири в ходу были простенькие детские игрушки, которые отцы и деды мастерили своим мальчишкам, — маленькие санки для игры «в обозы». Один из жителей Иркутской области вспоминал, как его, малыша, качала на ноге бабушка Татьяна, неграмотная женщина 1910 г. р., напевая стишок:

Я сибирский мужичок,
Вырос на морозе,
Летом в поле у сохи,
А зимой в обозе.[28]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Слепцов В. А. Ночлег : подгородные сцены // Слепцов В. А. Соч. : в 2 т. М., 1957. Т. 1. С. 139.
2. Каронин С. Очерки Донецкого бассейна // Русские очерки / сост. и подгот. текста Б. О. Костелянца, П. А. Сидорова. М., 1956. Т. 3. С. 526.
3. Немирович-Данченко В. И. Кама и Урал : (очерки и впечатления). СПб., [1904]. [Ч. 2] : Урал. С. 3.
4. Петряев Е. Д. Записки книголюба. Киров, 1978. С. 48 ; Его же. Живая память. М., 1984. С. 27–28 ; Кравцов Ф. «Песни про пельмени» // Волга. 1989. № 1. С. 189–190.
5. Мельников П. И. Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь : статья третья // Отечественные записки. 1840. Т. 9. С. 2, 3, 6 (Отд. 7 : Смесь).
6. Короленко В. Г. Письма из тюрем и ссылок. 1879–1885. Горький, 1935. С. 37.
7. Даль В. Пословицы русского народа. М., 1993. Т. 2. С. 54.
8. Мамин-Сибиряк Д. Н. От Урала до Москвы : путевые заметки // Мамин-Сибиряк Д. Н. Собр. соч. : в 8 т. М., 1955. Т. 8. С. 388.
9. Терещенко А. В. Быт русского народа. М., 1999. Ч. 6 и 7. С. 295.
10. Небольсин П. И. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул. СПб., 1850. С. 244.
11. Амфитеатров А. В. Бабы и дамы // Амфитеатров А. В. Собр. соч. : в 10 т. М., 2001. Т. 3. С. 97.
12. Куприн А. И. Олеся // Куприн А. И. Соч. : в 3 т. М., 1953. Т. 1. С. 357.
13. Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Своё и чужое. Опыт русской фразеологии : сб. образных слов и иносказаний. М., 1994. Т. 2. С. 249.
14. Успенский Г. И. Поездки к переселенцам // Успенский Г. И. Собр. соч. : в 9 т. М., 1956. Т. 8. С. 259–262.
15. Мордкович В. Г. Сибирь в перекрестье веков, земель и народов : очерки этно-эколог. ист. региона. Новосибирск, 2007. С. 28.
16. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. 3-е изд., стереотип. СПб., 1996. Т. 3. С. 616.
17. Яковлев С. Подмосковные дорожные заметки // Любецкий С. М. Московские окрестности ближние и дальние, за всеми заставами, в историческом отношении и в современном их виде для выбора дач и гулянья ; Яковлев С. Подмосковные дорожные заметки / [сост. А. Р. Андреев]. М., 2006. С. 256.
18. Андреева Е. А. Езда по Большому сибирскому тракту в XIX в.: дорожные впечатления современников. URL: http://tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php. [С. 3.] (дата обращения: 2.02.2010).
19. Небольсин П. И. Указ. соч. С. 196.
20. Пантелеева С. В. Из пережитого в шестидесятых годах // Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 673.
21. Михайлов М. Л. Записки // Михайлов М. Л. Сочинения. М., 1958. Т. 3. С. 531–532, 587.
22. Кеннан Дж. Сибирь и ссылка : путевые заметки (1885–1886 гг.). СПб., 1999. Т. 2. С. 247, 249, 283–284.
23. Елпатьевский С. Я. Очерки Сибири // Русские очерки / сост. и подгот. текста Б. О. Костелянца, П. А. Сидорова. М., 1956. Т. 3. С. 554, 555.
24. Успенский Г. И. Указ. соч. С. 348–352.
25. Кропоткин П. А. Корреспонденции из Восточной Сибири // Кропоткин П. А. Дневники разных лет. М., 1992. С. 272.
26. Такое сравнение показывает, что Кропоткин, очевидно, был знаком с запрещённой в России книгой А. де Кюстина «Россия в 1839 году». Ведь именно там было столь запоминающееся сравнение. Правда, Кюстин так писал не о гати, а о временных мостках для въезда на шоссе и для съезда с него: это мостки — разболтанные, как «клавиши старого фортепьяно» (Кюстин А. де. Россия в 1839 году. М., 1996. Т. 2. С. 194).
27. Кропоткин П. А. Дневники // Кропоткин П. А. Дневники разных лет. С. 50, 55.
28. Назаркин А. Д. Игрушка-волокуша для игры «в обозы» // Живая старина. 2009. № 3. С. 17.