Иркутская ссылка Льва Троцкого

 

Как известно, Л.Д. Троцкий до Октябрьской революции 1917 г. ссылался дважды и оба раза в Сибирь: в 1900–1902 гг. в Иркутскую губернию и в 1907 г. – в Тобольскую. Тобольская ссылка не оставила заметного следа в его биографии, тем более, что до места своего причисления – Обдорска – Лев Давидович так и не доехал, бежав с дороги[1]. А вот Иркутская, имела, на наш взгляд, важнейшее значение: именно здесь состоялось его партийное самоопределение, отсюда он шагнул в большую политику. Изучение этого короткого периода, следовательно, – важная задача, решение которой может помочь историку найти своеобразный ключ к пониманию многих страниц биографии этого человека.

Несмотря на значимость Иркутской ссылки, большинство исследователей его жизни и творчества вообще не останавливаются на этом времени[2], в лучшем случае, упоминают лишь о побеге, да об одном-двух расхожих фактах из личной жизни. Исключением может служить, пожалуй, лишь книга Г.И. Чернявского, в которой автор ссыльному периоду Троцкого уделяет отдельный параграф[3].

Настоящая статья призвана дополнить существующий пробел и показать насколько позволяют источники подробнее историю пребывания Троцкого в Иркутской ссылке, становление и развитие его социал-демократических взглядов.

Революционная юность Л.Д. Бронштейна, как известно, началась на юге России – в Николаеве. Он был одним из руководителей «Южно-Русского Союза рабочих», – нелегальной организации, занимавшейся политической пропагандой. Еще совсем юный Лев пробовал писать листовки, вести рабочие кружки, выпускать гектографированный журнал. Уже в 1898 г., в возрасте 18 лет, он был арестован и привлечен к формальному дознанию – начало политической биографии Бронштейна было типичным и ничем не примечательным: таким путем попадали в революцию сотни недоучившихся гимназистов и студентов.

Почти два с половиной года тюрем в Николаеве, Одессе, Херсоне, и, наконец, Москве, укрепили его революционную решимость, и, в то же время, стали началом напряженной теоретической работы. Он изучает историю массонства, основы христианского учения. От богословия прокладывает, на первый взгляд, неожиданный мостик – впервые узнает о В.И. Ленине и буквально штудирует его книгу «Развитие капитализма в России».

Приговор об административной высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции касался не только Бронштейна. Вместе с ним подлежали наказанию все руководящие члены «Южно-Русского Союза рабочих» – Александра Лейбовна Соколовская, Элий Лейбов Соколовский, Гирш Лейбов Соколовский, а также Шолом Абрамов Зив и Шмуйл Берков Гуревич. Бронштейн и Соколовские были приговорены к четырем годам ссылки, последние двое – к трем[4].

Все шесть осужденных – евреи. Для российского революционного движения конца XIX – начала XX в. это вполне закономерно: политика правительства в области образования, существование пресловутых черт оседлости, серьезные ограничения в предпринимательстве, военной и статской службе – все это неизбежно порождало ответную реакцию. Это прекрасно иллюстрирует и статистика: по данным Е. Никитиной, 22 % всех политссыльных Сибири в 1900-х гг. были евреями[5].

О тюремном венчании Бронштейна и Соколовской упоминают многие исследователи биографии Троцкого, стремясь, вольно или невольно, придать этому факту характер некоей сенсационности. Между тем, среди революционеров, осужденных к ссылке на поселение или высылаемых административно, брак в тюрьме перед ожиданием приговора был не таким уж и редким явлением: помимо освящения отношений, венчание давало относительную гарантию прохождения ссылки в одном месте, пусть даже самом «отдаленном».

Архивы МВД и Отдельного корпуса жандармов сохранили несколько подлинников переписки Соколовской и Бронштейна с правоохранительными органами империи по поводу совместной ссылки. Еще 2 мая 1899 г. А.Л. Соколовская из Одесского тюремного замка просила министра внутренних дел, «…в случае могущей последовать ссылки, меня и жениха моего Лейба Бронштейна сослать в одно место»[6].

В свою очередь и Л. Бронштейн в марте 1900 г. из Московской пересыльной тюрьмы просит иркутского генерал-губернатора А.Д. Горемыкина о том же: «… чтобы жена моя, политическая ссыльная Александра Лейбовна Бронштейн, урожденная Соколовская, была назначена в одно со мной место Восточной Сибири»[7].

Почерк мелкий, правильный, по сегодняшним меркам, каллиграфический. И Соколовская просит повторно, именуясь уже по мужу Бронштейн. Значит, брак был заключен где-то между маем 1899 г. и мартом 1900-го, скорее же всего, весной 1900 г.

Как и Троцкий, Александра Львовна была знакома с азами социал-демократического учения, активно участвовала в делах «Южно-Русского Союза рабочих». Помимо этого, стандартного для многих административно-ссыльных духовного багажа, она владела настоящей профессией, что было редкостью среди революционной интеллигенции, причем профессией, в Сибири крайне востребованной – была акушеркой, а это гарантировало, на фоне сплошной безработицы ссыльных, отправленных в «глухие углы», относительно стабильный заработок. Брак был заключен по любви, и, казалось, на долгие годы.

После продолжительной должностной переписки столичных и восточносибирских охранных ведомств, разрешение о совместном пребывании было получено. Местом отбывания наказания Бронштейнов было определено селение Усть-Кутское Киренского уезда Иркутской губернии[8].

Выехав из Москвы в мае 1900 г., Бронштейн и его товарищи по «Союзу» прибыли в Иркутск железной дорогой летом 1900 г. Вскоре их отправили в Александровскую пересыльную тюрьму, что в 60-ти верстах от города. «Пересылка» состояла из нескольких вместительных деревянных бараков, обнесенных двумя рядами забора. Здесь надо было ждать отправки дальше на север. Из партий ссыльных составлялись этапы в десятки, а то и сотни человек. Порой между отправкой проходило несколько месяцев: если революционеры попадали в централ поздней осенью, то обычно вынуждены были ждать до лета, и только в июне, после весенней распутицы, двигались дальше. Для того, чтобы читатель понял, насколько томительным было такое ожидание, следует подчеркнуть, что время следования в ссылку не засчитывалось в общий срок отбываемого наказания.

Бронштейнам все-таки повезло: партия была летней и уже в июле ее отправили на крестьянских подводах до Качуга, а оттуда на паузках (огромный плот, бόльшая часть которого была занята сараем, предназначенным для размещения конвоя и ссыльных) вниз по Лене. Красота великой сибирской реки и возможность впервые за многие месяцы быть рядом друг с другом на время заслонили для Бронштейна и Соколовской мрачную перспективу ссыльной жизни. О предстоящих четырех годах пребывания в таежной глуши, нужде и борьбе за существование просто не хотелось думать. Одно из писем к Александре Львовне, написанное незадолго до отправки по этапу, прекрасно передает настроение Бронштейна: «… мы там будем вместе! Как олимпийские боги! Всегда-всегда неразлучно вместе! Сколько раз я уже повторяю это, и все-таки хочется повторять и повторять…»[9]

Через три недели путешествия рекой паузок был уже в Усть-Кутском. Часть политических ссыльных здесь сошла на берег, была встречена и принята местным исправником, о чем тот незамедлительно телеграфировал в Иркутск: «…Лейба Бронштейн и Александра Соколовская прибыли в село Усть-Кутское 2 августа, где и подчинены гласному надзору»[10].

Началась ссылка. Трудности быта, бесконечные «ссыльные истории», отсутствие каких-либо денежных средств по-прежнему не страшат Бронштейна: «…книги и личные отношения поглощали меня», – вспоминал Лев Давидович в своей автобиографии[11].

Ссылка для него становится временем политического самоопределения. Совершенно очевидно, что до этого периода Бронштейн не был марксистом. Стоит только проанализировать отдельные положения устава «Южно-Русского Союза рабочих», и можно убедиться в том, что лица, его составлявшие, были, скорее, романтическими заговорщиками, больше народниками, нежели марксистами. Например, члены организации обязывались бороться по принципу «один за всех и все за одного», а тот, кто «проговорится о существовании Союза постороннему лицу», считался изменником[12].

К пониманию марксизма Бронштейн, как и многие социал-демократы, приходит не сразу. Первое знакомство с теорией Маркса во время тюремной отсидки 1897–1900 гг., в ссылке уступило место напряженному осмыслению накопленных знаний, политическому, а во многом и партийному, самоопределению.

Путь Бронштейна к марксизму типичен для многих интеллигентов-разночинцев – через отрицание народничества, критику необходимости и неизбежности террора эсеров, понимание узости идей анархизма – к восприятию теории революционного свержения капитализма. Через много лет, пройдя уже советскую ссылку, находясь в изгнании, Троцкий сравнит Россию того времени с «огромной лабораторией общественной идеологии». Добавим при этом, что заметное место в этой лаборатории занимал анархизм, с разновидностью которого – теорией «рабочего заговора» Махайского – верхоленские ссыльные познакомились одними из первых в России.

Уже осенью 1900 г. здесь получила распространение книга В.К. Махайского под названием «Умственный рабочий». Будучи в ссылке в Вилюйске Якутской области, Махайский создал собственное учение анаpхизма, получившее затем название «махаевщины» или «теории рабочего заговора». Состоящая из трех объемных тетрадок, эта книга переписывалась во многих колониях, и попала в Верхоленск, очевидно, с очередной партией политических ссыльных.

Работу В.К. Махайского читал и Бронштейн. Все три тетрадки книги были им тщательно проанализированы. Понравилась только первая, в которой автор разоблачал оппортунизм немецких социал-демократов. Две же других, особенно третья, излагавшая, собственно говоря, теорию самого Махайского, показалась Троцкому откровенно слабой. Здесь все логично: еще в тюрьме читавший «Развитие капитализма…» Ленина, он скептически воспринял положение Махайского о том, что пролетариат способен самостоятельно выработать свою теорию и организацию. «Серьезной прививкой против анархизма», – назвал Бронштейн впоследствии эту книгу[13].

В самом начале века в сибирских колониях политических ссыльных было еще мало представителей партии эсеров: «революционная волна» в стране едва поднималась, политическим террором занимались одиночки. Однако первые громкие теракты в России породили в колониях ссыльных настоящие теоретические дискуссии. На этот раз речь шла о терроре как тактике политической борьбы.

Каким было отношение Бронштейна к революционному террору? «После единичных колебаний, – напишет он в 1929 г., – марксистская часть ссылки высказалась против терроризма. Химия взрывчатых веществ не может заменить массы, – говорили мы. Одиночки сгорят в героической борьбе, не подняв на ноги рабочий класс. Наше дело – не убийство царских министров, а революционное низвержение царизма»[14].

Вполне определенная и ясно выраженная позиция. Но соответствует ли она взглядам молодого Бронштейна? По всей видимости, его представления о терроре в начале века и через 20 лет имели существенные отличия. Все не так просто. Не случайно, в 1922 г. в статье о А.А. Блоке, он напишет: «Революция, применяющая страшный меч террора, сурово оберегает это свое государственное право…». Здесь по существу, Лев Давидович оправдывает необходимость революционного насилия, а, значит, и неизбежность террора в принципе.

Напряженная теоретическая работа требовала практического выхода. В России это было вполне осуществимо: любой студент мог проверить свои теоретические изыски на практике – агитируя в пролетарской среде, составляя воззвания, оформляя требования бастующих рабочих. Но как проверить свои убеждения в Верхоленской ссылке, где капиталистические отношения едва-едва пробивали себе дорогу? Выход был, пожалуй, только один – журналистика. Для острого, жаждущего кипучей деятельности ума Бронштейна журналистика, а чуть позже и литературная критика, стали настоящим спасением. Именно поэтому он начинает активно писать в газету «Восточное обозрение».

«Восточное обозрение» пользовалась известностью далеко за пределами Сибири и считалась одной из лучших провинциальных газет. Она была основана в Петербурге еще в 1882 г. Н.М. Ядринцевым. Позже газета обосновалась в Иркутске и быстро сумела найти здесь читателя и, конечно же, своего автора. С газетой активно сотрудничало ни одно поколение политических ссыльных. Это, прежде всего, народники – Е.К. Брешко-Брешковская, В.С. Ефремов, П.Г. Зайчневский, Д.А. Клеменц, С.Ф. Ковалик, Ф.Я. Кон, И.И. Майнов, М.А. Натансон, А.В. Прибылев, В.С. Свитыч, М.И. Фундаминский, Н.А. Чарушин, С.В. Ястрембский и многие другие. В начале XX в. в газету начали писать и ссыльные «новой волны» – социал-демократы и эсеры: М.К. Ветошкин, Л.Б. Красин, Д.И. Кутузов-Илимский, В.Е. Мандельберг, С.И. Мицкевич, П.Ю. Перкон, М.В. Ромм, И.А. Теодорович. Нередко страницы «Восточного обозрения» превращались в легальную трибуну для политических дискуссий. Так было, например, со статьей Красина «Судьбы капитализма в Сибири», опубликованной в 1896 г. и вызвавшей многочисленные отклики и самое широкое обсуждение иркутской общественности.

Политические ссыльные не только писали в газету, вели здесь рубрики и отправляли из глубинки корреспонденции. И.И. Попов привлекал осужденных революционеров и к непосредственному редактированию и изготовлению «Восточного обозрения». Так, например, ее секретарем с 1898 г. был В.С. Ефремов, отбывавший ранее ссылку в Якутске и Верхоленске, а затем живший в Иркутске. В 1893–1894 гг. нелегально в типографии «Обозрения» в качестве наборщиков работали В.Г. Георгиевский, сосланный в Сибирь по процессу 50-ти и член «Пролетариата» В.А. Гловацкий. Приезжавшие в город ссыльные, шли прежде всего в редакцию газеты, зная почти наверняка, что получат здесь ночлег, питание, работу и конспиративные связи.

Для политических ссыльных газета была и легальной трибуной, и, пожалуй, единственным местом, где можно было заявить о себе, проверить свои теоретические концепции. Все это и привлекло сюда Бронштейна: с осени 1900 г. он становится ее постоянным корреспондентом.

Удивительно, но Бронштейн-журналист – неожиданно многолик. Казалось бы, начинающий марксист должен писать только «дышащие праведным гневом социального обличения» строки о нужде рабочего класса и эзоповым языком звать на революционные баррикады. Однако Лев Давидович – намного богаче. Он предстает перед нами и как рядовой корреспондент, и как полный сарказма фельетонист-сатирик, и как талантливый литературный критик-публицист, и, наконец, что уж совсем неожиданно, как философ-диалектик.

Абсолютное большинство своих статей и корреспонденций Бронштейн подписывает «Антид Ото». В переводе на русский это соответствует понятию «противоядие». Выбор столь странного псевдонима (ни какой-нибудь там «Ленский», «Сибиряков», «Ангарский», «Илимский», или подобный «географический», чем нередко грешили соратники по партии), через 30 лет Лев Давидович объясняет почти случайностью: «раскрыл наудачу итальянский словарь – выпало слово antidoto – и в течение долгих лет я подписывал свои статьи Антид Ото, разъясняя в шутку друзьям, что хочу вводить марксистское противоядие в легальную печать»[15].

Выбор такого неожиданного псевдонима, в известной степени, закономерен. Именно в иркутской ссылке стала проявляться яркая индивидуальность Троцкого, которому все обычное казалось стандартным, а значит, неприемлемым. Уже псевдонимом он подчеркивает свою исключительность. Впрочем, справедливости ради, надо констатировать, что Троцкий здесь, увы, выступает всего лишь с претензией на оригинальность. Достаточно просмотреть десяток-другой номеров «Восточного обозрения», и можно без труда найти еще несколько подобных проявлений самолюбования: «Ego», «Nota Bene», «Инкогнито», «Фауст», «Эльф», «Август»… Что поделать, «Восточное обозрение» была все-таки провинциальной газетой.

О чем пишет Бронштейн в своих корреспонденциях? Практически обо всем. Вот, например, призыв молодых крестьян села Усть-Кутского на военную службу. Автор констатирует положительное, казалось бы, явление – медкомиссия «по здоровью» не забраковала ни одного призывника. Но корреспондент иначе истолковывает это. Он выносит свое предположение: в действительности, сибирская медицина так плоха, что в обществе господствует закон естественного отбора. Суровые условия закаляют человека. Относительно здоровый состав людей призывного возраста окупает непомерно высокую смертность детей и подростков. «Впрочем, – замечает под конец статьи автор, – я давно уже переступил границы скромной роли корреспондента»[16].

Корреспондента-Бронштейна, призванного беспристрастно фиксировать и передавать те или иные события местной жизни, неизменно подменяет Бронштейн-обличитель. Нередко при этом чувство меры и художественного вкуса изменяет Льву Давидовичу, а его обличения попахивают дешевым социальным морализмом. Например, появление в продаже народного отрывного календаря, изданного Сытиным, вызывает в душе нашего ссыльного настоящую праведную бурю. Сам же невинный календарь он называет «лицемерно-пакостным» (не правда ли, так похоже на политический ярлык в духе предстоящего Пролеткульта), издеваясь над его «всеядностью». «Здесь тебе и “любовь”, и “черти” оптом, и цветы – пошлость и неприкрытое невежество». И тут же следует обращение к образованным людям – разве в этом их предназначение, разве так они должны просвещать народ?![17]

Гораздо интереснее, чем корреспондент, на страницах газеты предстает перед нами Бронштейн литературный критик. В его работах уже видны задатки будущего одаренного писателя-публициста. С уверенностью можно сказать, что автор изданных позднее работ о русской революции, пролетарской культуре и партийности в литературе, формировался как критик именно здесь, в сибирской глубинке.

Большинство статей Бронштейна-критика посвящены необычайно острой для русской интеллигенции начала XX в. теме – политике и искусства. В своих работах Лев Давидович пытается обосновать главное – преимущество классового подхода в искусстве над общечеловеческим. И это, надо сказать, ему убедительно удается.

Возьмем хотя бы статью Бронштейна о пьесе некоего драматурга Федорова «Старый дом». В центре произведения – последние дни угасающего дворянского рода. Потомственный дворянин не унаследовал от своих предков стремления к накоплению материальных благ, он внешне инертен, занят поиском ответов на «вечные» вопросы. Такой человек при столкновении с жесткой реальной жизнью беспомощен. Владимир Львович, по мнению автора, олицетворяет закономерный итог существования большей части дворянства, не пожелавшего идти в ногу со временем. В конце пьесы жена героя уходит от него к управляющему имением и это воспринимается им как финал всей жизни.

Почему Троцкий взялся за рецензию этой банальщины? Ответ на вопрос, на первый взгляд, неожиданен: Лев Давидович, оказывается, углядел в пьесе Федорова «неталантливое подражание символизму и символистам»[18].

Для исследователя биографии этого будущего бескомпромиссного, а часто и жестокого председателя Реввоенсовета, примечателен и необычен уже сам факт интереса к «чистому искусству». Оказывается, его отношение к символизму – резко отрицательное, и это, в принципе, можно было бы предугадать. Однако, и это неожиданно, критик далек от огульных обвинений. На страницах «Восточного обозрения» автор в цикле статей, объединенных единым названием «Письма постороннего человека», пытается разобраться в истоках этого явления.

Он совершенно справедливо замечает, что символизм не выдуман кем-то конкретно, художественная литература уже по природе своей символична, и «символизм, как прием искусства, служащий для выявления основных типов в хаосе жизненных звуков, необходим, и потому законен». Оказывается, Бронштейн выступает только против тех «профессионалов искусства», у которых символизм становится самодовлеющей целью, поправ и «гражданские интересы», и «бедный здравый смысл, и даже отечественную грамматику».

Именно через критику символизма утверждает Л.Д. Троцкий необходимость принципа партийности в литературе. Для него искусство должно обязательно участвовать в борьбе за революционное обновление мира. В этом восприятии Лев Давидович похож на многих будущих большевиков, деливших, как известно, литературу на две части – пролетарскую, а, значит, имеющую право существовать, «нужную народу» и буржуазную, следовательно, чуждую марксизму и вредную.

В Иркутской ссылке Бронштейн с точки зрения материализма Маркса пытался рассматривать и «вечные» вопросы, считая, что в различных общественно-экономических формациях человек любит, стремится к дружбе, боится смерти по-разному, в зависимости … от способа производства материальных благ. Здесь Лев Давидович опять же плакатно ортодоксален. Судите сами: «…как дерево через корни питает свои цветы и плоды соками почвы, так личность находит питание для своих чувств и мыслей, хотя бы и самых “высоких”, в экономическом фундаменте общества»[19].

Разрабатывая тему политики и искусства, Бронштейн закономерно приходит к осмыслению очень важного для него самого вопроса – роли личности в историческом процессе. Он обращается к анализу необычайно модной тогда философии Фридриха Ницше, посвятив ей специальную статью «Кое-что о философии «сверхчеловека».

Казалось бы, собственный яркий индивидуализм, стремление к неповторимости, вольно или невольно должны привести Льва Давидовича в ряды сторонников теории Ницше. Однако этого не происходит: Бронштейн не только не видит в этой теории ничего оригинального, но и безоговорочно осуждает ее, считая, что Ницше не справился с главной задачей – не сумел до конца обосновать, кто же должен относить себя к «касте господ», а кто к «обществу обыкновенных людей». «Ницшеанцы, отрицая правовые и этические нормы буржуазного общества, ничего не имеют против тех удобств, которые создаются его материальной организацией. И вся их мораль сводится к праву пользоваться этими благами»[20].

Говоря о Бронштейне-критике, нельзя не отдать должного широте его литературных интересов. На страницах «Восточного обозрения» он публикует статьи о творчестве Герцена и Ибсена, Горького и Писарева, Мопасана и Гоголя, Добролюбова и Гауптмана. Большинство его критических работ отличает такая яркая полемичность, что невольно создается впечатление, не ищет ли автор специально повода, с кем бы схватиться, скрестить перья. Нужно сказать, что подобный стиль был присущ и более поздним и зрелым публицистическим работам Троцкого[21].

Корреспонденции в «Восточное обозрение» конечно же не могли удовлетворить у Л.Д. Бронштейна жажды революционной деятельности. Он постоянно ищет контакты с ссыльными, меняет, насколько это возможно, места пребывания, пытается найти единомышленников. После Усть-Кутского, где помимо него было всего лишь два политссыльных – портной и сапожник, Лев Давидович ненадолго переезжает в село Нижне-Илимское. Формальным поводом к переезду служит беременность жены, которой «в виду отсутствия врача в Усть-Кутском с 1 февраля 1901 г. разрешается двухмесячная отлучка для родов» в Нижне-Илимское[22].

Политических ссыльных в городе Илимске и селе Нижне-Илимском было также немного. В своих воспоминаниях Бронштейн называет В.Д. Ульриха, «социал-демократа умеренного толка» и А.Н. Винокурова, занимавшего должность фельдшера. Кроме этого врачом района был Д.Д. Калинников, всячески помогавший «политикам». Однако здесь, в отличие от Усть-Кутского, Лев Давидович мог найти работу: с помощью друзей ему удалось устроиться конторщиком к купцу Я.А. Черных.

«Это был могущественный торговый феодал, – напишет о нем Троцкий в автобиографии. – Многие тысячи подвластных ему тунгусов он называл “мои тунгусишки”. Подписать свою фамилию он не умел, и ставил крест. Жил скупо и скудно целый год, и прокучивал десятки тысяч на Нижегородской ярмарке»[23].

Впрочем, торговым служащим Бронштейн оказался нерадивым: как-то записав один фунт краски-медянки как пуд, он вынужден был через полтора месяца взять расчет, а проще говоря, был уволен.

Материальное положение семьи весной 1902 г. оказалось столь плачевным, что Льву Давидовичу пришлось обратиться с прошением к генерал-губернатору. Зная невероятно обостренное самолюбие молодого Бронштейна, можно без труда представить, как нелегко дались ему эти строки:

«Вследствие отсутствия доступных мне занятий на месте ссылки – селе Усть-Кут, Киренского уезда, – я лишен возможности проживать здесь с женой и ребенком на одной казенной субсидии («субсидие» называлось денежное пособие, которое составляло в этот период для административно-ссыльных, как правило, от 114 до 228 рублей в год. – А.И.); посему честь имею покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство, разрешить мне переехать на жительство в село Знаменское Верхоленского уезда, где я надеюсь иметь какую-нибудь работу, и где содержание, совместное с семьей брата моей жены (Ильи Лейбова Соколовского), будет обходиться несравненно дешевле»[24].

«Покорнейшее прошение» не было по каким-то причинам удовлетворено и во второй половине 1902 г. Лев Давидович с женой и годовалой дочерью Зинаидой перебрался назад в Усть-Кут, а затем, после непродолжительного срока, переехал в город Верхоленск.

Это был уже административный центр обширного региона, где существовали не только предприятия местной промышленности, но и почтово-телеграфная контора, пять лавок, два питейных заведения, а также казначейство, лесничество и полицейское управление, но главное, была относительно крупная колония политических ссыльных. Еще в 1887 г. здесь отбывали наказание не менее 10 осужденных, а в 1901 г. их было уже около двадцати, в том числе, И.С. Антокольский, А.В. Гедеоновский, К.О. Коценцкий, А.М. Лежава, С.А. Плихтовский, Р.А. Тетрюмова и другие.

В своих воспоминаниях, относящихся к Верхоленску, Л.Д. Бронштейн называет имя и М.Г. Горвиц-Валецкого, ссыльного революционера, члена ППС, одного из будущих руководителей компартии Польши, расстрелянного в СССР в 1937 г. Именно от него он узнал впервые о Ю. Пилсудском. Молодого Троцкого поразила история дерзкого побега Пилсудского из Петропавловской крепости, и, по всей видимости, именно с этого времени, Лев Давидович начинает серьезно обдумывать план своего бегства из ссылки.

Город Верхоленск имел своеобразное и геополитическое положение. Через него проходил «великий водный путь ссылки», здесь встречались окончившие свой срок, возвращавшиеся в Россию и новые партии. Благодаря этому политические ссыльные имели возможность не только видеться и обмениваться последними известиями, но и дискутировать, обсуждать характер, перспективы и стратегию движения. Использовал эту возможность, конечно же, и Л.Д. Бронштейн.

С кем из ссыльных встречался Лев Давидович в этот период? Известны имена лишь немногих. Тот же М.Г. Горвиц-Валецкий, выступавший с докладом о партийных группах в Польше. Троцкий вспоминает о «жестоких прениях по этому поводу». В Качуге он познакомился с Ф.Э. Дзержинским, осужденным за принадлежность к СДКПиЛ. Ночью, при свете костра на берегу Лены будущий «верный рыцарь революции» читал свою поэму. Стихи показались Троцкому наивными и слабыми, а вот сам юноша, его лицо и голос, запомнились своей одухотворенностью. Здесь же Троцкий встречает М.С. Урицкого, проходившего дальше с якутской партией политических ссыльных, вспоминает о длинных спорах с Сухановым по поводу субъективного элемента в истории[25]. В Верхоленске он знакомится и с А.М. Лежавой, сосланным сюда еще в 1896 г. по делу типографии «Народного права». «Господствующей темой наших споров и дебатов были вопросы народничества и марксизма», – запишет затем Лежава в своей автобиографии[26].

К 1902 г. споры и стихийные дискуссии с товарищами по ссылке получили у Бронштейна вполне логичное завершение – он взялся за написание теоретического реферата. В стране чувствовался революционный подъем, шло разрозненное и еще во многом неосознанное оформление российского радикального социалистического движения. Стремление найти свое место в этих процессах и послужило толчком к решению взяться за перо.

Этот реферат – пожалуй, первая политическая работа Льва Давидовича, написанная им уже с марксистских позиций. Примечательно то, что его самый ранний литературный опыт был также связан с учением К. Маркса. В 1897 г. Троцкий попытался «публично разгромить марксизм». Статья, в которой было много эпиграфов, цитат и «злого яда», так и не была издана. Как вспоминал много позже автор, «никто от этого не потерял»[27].

Между двумя работами – пять лет. Именно столько потребовалось Бронштейну для усвоения этой теории. Срок немалый, что свидетельствует о кропотливом и напряженном умственном труде. Однако теоретические выкладки требовали незамедлительной проверки. Для этого только лишь трибуна «Восточного обозрения» уже не годилась. Нужна была «живая» аудитория, апробация собственных умозаключений среди оппонентов и единомышленников. И Троцкий решает ехать в Иркутск.

Дело политического сыска в Российской империи было организовано столь добротно, что мы достаточно точно можем установить дату отъезда Бронштейна из Верхоленска в Иркутск – 23 февраля 1902 г. За день до этого уездным исправником было выдано проходное свидетельство:

«Дано сие состоящему под гласным надзором полиции административно-ссыльному Лейбе Давидову Бронштейну в том, что, согласно разрешения Иркутского губернского управления от 20 февраля с. г., ему разрешается проезд в город Иркутск на один день, куда он должен следовать неуклонно и нигде во время пути не останавливаться без особо уважительных причин и обязан в последнем случае заявлять об этом местной полицейской власти для наложения на свидетельстве подписи»[28].

Л.Д. Бронштейн подчинился закону беспрекословно – по прибытии к месту проезда, как того требовало проходное свидетельство, он явился в полицейский участок и засвидетельствовал: «Прибыл в Иркутск 3 марта вечером. Остановился по Благовещенской улице… Правила о поднадзорных мне известны»[29].

Иркутска Бронштейн, естественно, не знал, друзей и знакомых здесь не имел. В этой ситуации единственным местом, куда он мог пойти, была, скорее всего, редакция газеты «Восточное обозрение». С ней Льва Давидовича связывала не только литературная работа, но и сугубо финансовые взаимоотношения: его труд корреспондента оплачивался от 2 до 4 копеек за строку, что для Бронштейна, порвавшего с родителями как, наверное, по «идейным соображениям», так, главным образом, по причине отсутствия родительского благословения на брак с Александрой Соколовской, было существенной прибавкой к семейному бюджету.

По всей видимости, знакомство Бронштейна с редакцией газеты началось со встречи с ее секретарем – В.С. Ефремовым, человеком, прожившим необычайно интересную и трудную жизнь. В юности он по нелепой случайности был обвинен в причастности к революционному заговору и приговорен к смертной казни. Друзья-сопроцессники, видя никчемность подобной жертвы, с большим трудом уговорили его подать прошение на Высочайшее имя (это считалось позором среди революционеров), он был помилован, отбыл 20 лет каторги и ссылку в «Якутке». Последний поднадзорный период Василий Степанович провел в Верхоленске – может быть этот факт и послужил причиной столь быстрого и, на первый взгляд, неожиданного сближения молодого Бронштейна и уже немало повидавшего Ефремова. С 1898 г. В.С. Ефремов работал в газете, хорошо знал иркутское «общество». Именно он, по всей видимости, и представил Льва Давидовича местной колонии политических ссыльных.

С кем встречался Бронштейн в городе? В своих воспоминаниях, помимо В.С. Ефремова, он называет еще несколько фамилий иркутских ссыльных. Это, прежде всего, М.А. и В.И. Натансоны, К.К. Бауэр, В.К. Махайский и И.И. Попов. Бронштейн был «очень обласкан» Натансонами, довольно близко сошелся с Марком Андреевичем. Их товарищеские отношения, впрочем, были быстро прерваны. Поводом к разрыву послужили разногласия программного характера: «Принципиальные споры приняли сразу чрезвычайную остроту и каким-то острым клином врезались в мои отношения с Натансоном», – напишет позднее об этом Бронштейн[30].

«Принципиальные споры», по всей видимости, касались выяснения причин резкого изменения социального состава политической ссылки: с 1900-х годов она все более становится пролетарской, рабочей. «Старые» ссыльные народники, в том числе и М.А. Натансон, жившие в Иркутске с середины 1880–1890-х годов, видели в этом «крах революционного движения», Троцкий, социал-демократы, наоборот – проявление его углубления и развития. Ленинское определение тюрьмы, каторги и ссылки как «барометра революционного движения», с точностью передающего его «приливы и отливы», а главное – социальный состав участников, проходило проверку практикой, в том числе, и в далеком Иркутске. «Рабочие стали составлять все больший и больший процент политиков и, наконец, оставили далеко за флангом революционного интеллигента, который со старого времени привык считать Петропавловскую крепость, Кресты и Колымск своей монопольной наследственной собственностью, чем-то вроде майората. Мне еще приходилось встречать в 1900–1902 годах народовольцев и народоправцев, которые почти обиженно пожимали плечами, глядя на арестантские паузки, нагруженные виленскими трубочистами или минскими заготовщиками, – так напишет Л.Д. Бронштейн об этом времени позднее[31].

В Иркутске Бронштейн знакомится и с К.К. Бауэром, одним из известнейших тогда «легальных марксистов», соратником П.Б. Струве. Льва Давидовича поразила его глубочайшая теоретическая образованность и умение дискутировать с любым оппонентом. В один из вечеров, он стал свидетелем интересного спора Бауэра и Махайского. Последний несокрушимо и неизменно лишь повторял основные постулаты своей теории «рабочего заговора» в ответ на блестящую «гибкую эклектику Бауэра». Молодой Бронштейн, чья постоянная готовность спорить по любому, даже не усвоенному им самим вопросу неоднократно отмечалась современниками[32], естественно, попытался вмешаться, чем вызвал нападки и со стороны Бауэра, и со стороны Махайского[33]. Впрочем, спор с Бауэром Бронштейн продолжил через несколько месяцев, встретившись с ним в конце сентября уже в Самаре.

Несмотря на, казалось бы, всеобъемлющую деятельность политического сыска в империи, документальных источников о выступлении Л.Д. Бронштейна в Иркутске не сохранилось: среди местных социал-демократов на тот момент, видимо, не было законспирированного агента жандармского управления. Известно лишь, что доклад был прочитан в доме М.А. Цукасовой (урожденной Новомейской). Мария Абрамовна была, своего рода, достопримечательностью города. Она олицетворяла собой тип женщины-общественницы, была при этом близка и к легальным социал-демократам, и к либеральствующим кадетам, и к старым народникам. Недаром квартира М.М. и М.А. Цукасовых именовалась «салоном»: здесь слушали всех, кто способен был сказать смело и остро о политике правительства, раскритиковать в пух и прах местное чиновничество.

Порой кажется, что Мария Абрамовна просто увлекалась игрой в революцию как увлекаются чтением талантливо написанного романа. В ее квартире постоянно жили ссыльные, выдаваемые ею за «двоюродных братьев из Баргузина», хранились паспорта и одежда для беглых, и даже оружие. И.И. Попов, например, вспоминает и вовсе невероятную и анекдотичную ситуацию, когда однажды, за несколько минут до обыска, Цукасовы сумели отобрать у укрываемых ими революционеров револьверы и спрятать их на квартире прокурора Тунгусова, жившего этажом выше[34].

Доклад Бронштейном был прочитан блестяще. Уже тогда проявились его великолепные ораторские качества. Народоволец Н.Н. Фрейлих в 1903 г. рассказал об этом докладе Е.М. Ярославскому, который, хотя и не присутствовал при этом, но «войдя в образ», так написал о нем, когда потребовалось: «…перед нами был глубочайше преданный революции человек, выросший для роли трибуна, с остро отточенным и гибким, как сталь, языком, разящим противников, и пером, пригоршнями художественных перлов рассыпающим богатство мысли»[35].

В велеричивых строках Ярославского, написанных в 1923 году, конечно же, больше политического угодничества, чем правды. Однако, ораторский талант, умение владеть любой аудиторией у Троцкого, действительно, имелись.

Доклад Бронштейна достиг своей цели и сыграл в судьбе Льва Давидовича огромную и во многом определяющую роль. Главный итог реферата для него самого состоял в том, что он – по существу рядовой административный ссыльный – был замечен активной частью социал-демократии города. Имя молодого Бронштейна, до той поры связывавшееся немногими лишь с литературой и корреспонденциями в «Восточном обозрении», быстро приобрело известность в провинциальном Иркутске.

Наверное, именно с этого собрания и началась общероссийская карьера Бронштейна. Его выделили из общей массы, на него обратили внимание. Члены Сибирского социал-демократического Союза поручили ему составить несколько популярных воззваний для местных рабочих. От них же он впервые получил книгу В.И. Ленина «Что делать?» и несколько отдельных номеров перепечатанной в Томске газеты «Искра»[36].

По всей видимости, именно в Иркутске Троцкому предложили бежать из сибирской ссылки в Россию, а затем и за границу. Статьи в «Восточном обозрении», реферат, ходивший по рукам в Верхоленске, и, наконец, доклад в Иркутске – все это свидетельствовало о недюжинных способностях, политической зрелости, энергии и стремлении работать молодого Бронштейна. Такие люди были нужны и Льву Давидовичу организовали побег, указав явку сначала в Самару к Г.М. Кржижановскому, а затем – в Лондон к В.И. Ленину.

Н.Н. Баранский, один из руководителей и организаторов Сибирского социал-демократического Союза, в своих воспоминаниях, касаясь связей с политическими ссыльными, конкретно не пишет о Бронштейне, хотя приводит любопытную для нас деталь.

«Каждого дельного работника, – вспоминает он, – мы сами тянули из ссылки, насколько, конечно, нам позволяли наши средства, причем не забывали, признаться, и интересов собственной организации: обыкновенно за устройство побега предлагалось отработать хоть два-три месяца у нас в Сибири. Эта «отработочная» система не только пополняла наши силы, но и была весьма важной формой связи с общерусским движением»[37].

Два года относительного, вынужденного бездействия закончились. Бронштейн вновь чувствует себя в гуще событий, «на гребне волны». Окрыленный новыми перспективами, возможностью работать для революции, Лев Давидович возвращается в Верхоленск. Здесь он читает книгу В.И. Ленина «Что делать», полученную в Иркутске, и с удовлетворением узнает, что «те мысли и организационно-политические планы», до которых он «дорабатывался ощупью» в сибирском углу, вылились уже в определенную программу действий и в организацию. «Наболевшие вопросы нашего движения» буквально потрясают Бронштейна. Рукописные рефераты, газетные статьи и прокламации для Сибирского Союза, теоретические споры с товарищами по ссылке кажутся ему уже «маленькими и захолустными» перед лицом новой и грандиозной задачи – создания хорошо законспирированной и в тоже время имеющей широкую рабочую основу и поддержку социал-демократической партии.

Датой побега Бронштейна с места поселения следует считать 21 августа 1902 г. На следующий день, несмотря на попытки Александры Львовны скрыть факт исчезновения мужа, об этом стало известно местному исправнику. В Иркутск из Верхоленска полетела телеграмма: «Вчера самовольно отлучился Лейба Бронштейн 23 лет 2 аршина 6 половиной волосы каштановые подбородок двойной разделенный носит очки Заявлению жены Бронштейн выехал Иркутск Исправник Людвиг»[38]. Уже 1 сентября 1902 г. фамилия Льва Давидовича была помещена в розыскной циркуляр, а значит, он был официально признан бежавшим. В случае поимки, следовательно, ему грозило увеличение срока ссылки или же каторжные работы.

Бронштейн бежал не один.

«Чтобы ускорить мой побег, – писал он позднее в автобиографии, – решено было соединить две очереди в одну. Приятель-крестьянин брался вывезти из Верхоленска меня вместе с Е.Г., переводчицей Маркса. Ночью в поле он укрыл нас на телеге сеном и рогожей, как кладь»[39].

Кто такая «Е.Г.» и почему Бронштейн в автобиографии не открывает ее фамилии? Анализ словаря членов Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, не дает результатов – сведений об осужденной революционерке с такими инициалами нет. Однако в своей статье о первой сибирской ссылке Бронштейн называет полное имя товарища по побегу – «известная бундистка Евгения Гурвич»[40].

Но почему же в книге, писавшейся в 1929 г., имеются лишь инициалы? Объяснение, на наш взгляд, может быть одно: на пороге 30-х годов, уже опальный и гонимый Троцкий, по всей видимости, не хотел компрометировать своим знакомством оставшихся в стране победившего пролетариата старых товарищей по революционной борьбе и Иркутской ссылке.

Побег из сибирской ссылки интересен для нас и тем, что с ним связан выбор партийного псевдонима Бронштейна. И опять же, в этом, как и в определении псевдонима литературного, проявился яркий индивидуализм Льва Давидовича. Ведь не какой-нибудь там Сибиряков или Быстрянский, символический Каменев или Молотов, политически плакатный Правдин или Волин, а безызвестный, ни с чем и ни с кем не ассоциируемый «Троцкий», взятый, однако, не просто, а по фамилии надзирателя одесского тюремного замка. Собственноручно вписав в чистый паспортный бланк эту фамилию, Бронштейн для абсолютного большинства современников перестал существовать. Отныне и до конца своей жизни Лев Давидович будет носить фамилию Троцкого.

Сам побег был настолько хорошо подготовлен, что показался беглецу делом почти обыденным, лишенным столь привлекательной для него революционной романтики. Уверенный в том, что его еще не скоро хватятся на месте поселения, Лев Давидович бесстрашно прибыл в Иркутск, сел в поезд, куда местные социал-демократы предусмотрительно «доставили чемодан с крахмальным бельем, галстуком и прочими атрибутами цивилизации» и, читая томик бессмертных творений Гомера, отправился навстречу своей судьбе[41].

Троцкий ехал в Самару. В Самаре размещалось Русское бюро «Искры». Возглавлял его Г.М. Кржижановский, сам отбывший наказание ссылкой и вернувшийся сюда в 1901 г. Именно через него осуществлялись контакты обширнейшего российского региона с социал-демократической эмиграцией, и в первую очередь, с редакцией газеты и В.И. Лениным. Отсюда была организована постоянная переписка, изготовление «настоящих» паспортов, налажена транспортировка газеты.

Самара была и своеобразным «ситом» для бежавших из Сибири политических ссыльных: практически каждый социал-демократ проверялся Кржижановским, большая часть уезжала в Европейскую Россию, меньшая – наиболее опытные и преданные делу революционеры – на короткое время оставались и становились агентами «Искры». «Люди-исполнители есть, – писала З.П. Кржижановская Н.К. Крупской 25 мая 1902 г., – одна беда – мало людей с собственной инициативой, которые взяли бы на себя организаторскую роль…»[42]

Нелишне в связи с этим привести и несколько строк из другого письма З.П. Кржижановской – от 10 сентября 1902 г., необычайно четко характеризующие одну из важнейших сторон деятельности Самарского бюро: «Здесь живет Б(ауэр). Мы было думали его завербовать и дать определенные функции, но не тут-то было. Клэр (Г.М. Кржижановский. – А.И.) ведет с ним бесконечные споры до 3 часов ночи, но теряет надежду обратить его в нашу веру. Кончит он, по всей видимости, струвизмом»[43].

Как видим, вербовка новых сторонников была обычным делом, повседневной практикой. Занималось Самарское бюро и непосредственной организацией побегов политических ссыльных. В письме-отчете самого Г.М. Кржижановского от 5 августа 1902 г. читаем: «…много денег унесло путешествие открывшего Америку…»[44]. Речь здесь идет о И.Х. Лалаянце, которому был устроен побег из села Усть-Уда под Иркутском в Женеву к В.И. Ленину. Заметим также, что до побега Троцкого из Верхоленска оставалось совсем немного – всего 16 дней.

В Самаре Бронштейна с нетерпением ждали, заранее определив круг будущих конспиративных обязанностей. Лев Давидович находился ещё в дороге, а ему уже был дан новый партийный псевдоним – «Перо». Выбор столь нетрадиционного псевдонима показателен. Во-первых, это свидетельство признания литературных заслуг Троцкого и ещё одно доказательство знакомства Кржижановского с его статьями в «Восточном обозрении». Во-вторых, «Перо» – как нельзя точно определяло и область использования Льва Давидовича после побега – корреспонденции с мест в заграничную «Искру».

Был ли информирован о готовящемся побеге Троцкого В.И.Ленин? Вполне вероятно, он знал об этом. Г.М. Кржижановский мог уведомить его о своих планах относительно нового работника, написав об этом или отправив необходимые сведения через кого-либо. В той же «Переписке…», находим и косвенное подтверждение нашей версии. Так, Н.К. Крупская в письме в Самару от 28 августа 1902 г. (в это время Троцкий был уже в дороге) просит связать ее получше с кем-то, чьё имя зашифровано как «22 Б». «Ему, судя по Вашим словам, – продолжает она, – предназначается роль организатора корреспонденций. На это надо обратить серьезное внимание, мы сидим почти совершенно без корреспонденций… »[45].

Кого имела в виду Н.К. Крупская в своем послании, точно не известно, можно только предположить, что это всё-таки Троцкий – совпадает начальная буква фамилии Бронштейна, а также и время побега – конец августа 1902 г. Но так или иначе, а в Самару Троцкий прибыл 8 сентября 1902 г., на 19-й день после побега из Верхоленска.

Троцкий умел нравиться людям. Даже продолжительная дорога, тревоги и переживания побега из ссылки не смогли затушевать его яркой индивидуальности – в Самаре он произвел самое благоприятное впечатление. Вот как об этом напишет З.П. Кржижановская позднее:

«В числе приехавших был и Лев Давыдович Троцкий, тогда юноша 24–25 лет, с блестящими глазами и гривой волнистых волос, молодой орленок, сразу пленивший нас блеском своего темперамента, талантливости и размаха мысли»[46].

В этот же день Г.М. Кржижановский отправляет в редакцию «Искры» очередной отчет, в котором пунктом третьим сообщает: «У нас был только что бежавший из Сибири Бронштейн. Запомните следующую его характеристику (его имя в письмах к вам П. Алек(сандров); организационное – Перо). Он будет писать Фёкле по адресу Пинкау ключом Гамбета, подписывается под всем текстом вразп.х.» (так в подлиннике. – А. И.).

«Фёкла» в письме – редакция «Искры». Следовательно, уже в день приезда Троцкому дают заграничный адрес общероссийской газеты, а также ключ для постоянной связи. Читаем послание дальше: «Письма постороннего человека переводятся оба текста в ряд цифр, обозначая каждую букву её номером в русской азбуке (в 35 б.), суммируются оба ряда, прибавляется число 10 и полученное двузначное изображается дробью 38=1/38; или ключом – картина – с производными рядами полной азбуки»[47].

«Письма постороннего человека» – общее название целой серии статей Л.Д. Бронштейна в «Восточном обозрении». Выше мы уже отмечали их ярко выраженный обличительный характер. Зачем понадобилось посылать эти статьи в Лондон, да ещё и шифровать? Не проще было бы отправить в редакцию «Искры» газетные вырезки: «Восточное обозрение», несмотря на то, что штрафовалось несколько раз за материалы, порочащие «образ правления», было изданием легальным, а значит, относительно доступным?

Несмотря на оставшиеся без ответа вопросы, из приведенного материала следует: «Перо» ждали, на него рассчитывали как на ценного организатора и корреспондента, его готовили к работе в эмиграции. Но, как именно предполагалось использовать таланты Бронштейна? Ответ на этот вопрос можно найти здесь же: «По мнению Сони, Григорию необходимо выпускать общеполитические прокламации. Для этого удобно было бы организовать подредакционную группу и было бы хорошо, если б Фёкла после личного свидания с Пером, вернула его в качестве одного из её участников»[48].

Строки из письма Г.М. Кржижановского нуждаются опять же в расшифровке. «Соня», чьё мнение столь существенно для «Григория», не что иное, как Самарское бюро «Искры», а сам «Григорий» – заграничная организация этой газеты. Следовательно, Глеб Максимилианович предлагал: в случае, если Троцкий понравится В.И. Ленину, поручить ему важный участок работы – организацию издания общероссийских прокламаций.

В самом конце сентября 1902 г. Кржижановские уведомили Лондон о новых планах относительно Троцкого: намечалось, в частности, после успешной поездки «Пера» за границу, отправить его к «Гражданину» (В.П. Краснухе), а затем подобрать надежный иностранный паспорт. Следовательно, Троцкого планировалось использовать все-таки в качестве разъездного организатора-профессионала, находящегося постоянно на нелегальном положении и кочующего между эмигрантскими центрами и Россией[49].

Дальнейшее – известно. В начале октября Лев Давидович с помощью эсера-гимназиста перешел австрийскую границу у Каменец-Подольска, затем через Вену и Париж попал в Лондон к Ленину. Открывая дверь Троцкому, Надежда Константиновна объявила: «Приехало Перо». Так началось многолетнее сотрудничество (и соперничество) двух вождей русской революции[50].

Ленин буквально забросал Троцкого вопросами, устроив «экзамен по всему курсу». Тот подробно отвечал, прекрасно понимая, что от этих ответов зависит вся дальнейшая судьба. Он рассказал о столкновении со стариками-народниками в Иркутске, о дискуссиях с Махайским, о впечатлении на ссыльных от книги «Что делать». Ленин был удовлетворен: он убедился в незаурядных способностях Троцкого, найдя в нем, казалось тогда, верного сторонника и единомышленника. Между ними завязалось нечто вроде взаимной симпатии, сохранившейся, несмотря ни на что, на долгие годы. Позднее, в 1924 г., Н.К. Крупская так напишет об этом: «То отношение, которое сложилось у В.И. к Вам, когда Вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти»[51].

Как видим, период Иркутской ссылки явился определяющим в политической жизни Л.Д. Троцкого. Именно здесь Лев Давидович стал подлинным марксистом, сделав теорию классовой борьбы пролетариата программой на всю свою жизнь. Именно в сибирской ссылке Бронштейн начал впервые серьезно заниматься литературным трудом, овладел азами искусства партийной полемики. Блестящие корреспонденции в «Восточное обозрение», реферат и доклад в Иркутске, свидетельствующий о его понимании стратегических задач, стоящих перед социал-демократией России и рабочим движением, привлекли к нему внимание руководящих работников РСДРП, открыли дорогу к вершинам государственной и партийной власти.

ПРИМЕЧАНИЯ

  1. Троцкий Н. Туда и обратно. СПб.: Шиповник, 1907. 123 с.
  2. Боженкова М.И. Возвращение к правде: О деятелях российского революционного движения. Л.: Редактор, 1991; Васецкий Н.А. Троцкий: опыт политической биографии. М.: Республика, 1992; Волкогонов Д.А. Троцкий: Политический портрет. В 2-х кн. Кн. 1. М.: Новости, 1992; Старцев В.И. Л.Д. Троцкий: Страницы политической биографии. М., 1989; и нек. др.
  3. Чернявский Г.И. Лев Троцкий. М.: Молодая гвардия, 2010. 665 с.
  4. Государственный архив Иркутской области (ГАИО). Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 22.
  5. Никитина Е. Ссылка 1905–1910 годов // Сибирская ссылка. Сб. первый. М.:ВОПКиС, 1927. С. 16.
  6. ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 22.
  7. ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 36.
  8. ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 46 об.
  9. Волкогонов Д.А. Троцкий: Политический портрет. В 2-х кн. Кн. 1. М., 1992. С. 42.
  10. ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 60.
  11. Троцкий Л.Д. Моя жизнь: Опыт автобиографии. Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1992. С. 131.
  12. Освободительное движение и освободительная мысль в России XIX в. /сост. В.А. Федоров, Н.И. Цимбаев. М., 1991. С. 384.
  13. Троцкий Л.Д. Моя жизнь: Опыт автобиографии. С. 1.
  14. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 137.
  15. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 133.
  16. Восточное обозрение. 1901. № 12.
  17. Восточное обозрение. 1901. № 19.
  18. Восточное обозрение. 1901. № 19.
  19. Tроцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 133.
  20. Восточное обозрение. 1901. № 10.
  21. Троцкий Л.Д. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991.
  22. ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 76.
  23. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 132.
  24. ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 512. Л. 97.
  25. Троцкий Л.Д. Воспоминания о моей первой сибирской ссылке // Каторга и ссылка. 1923. № 5. С. 93.
  26. Деятели СССР и революционного движения России: Энцикл. словарь Гранат. М., 1989. Ст. 300.
  27. Волкогонов Д.А. Троцкий: Политический портрет… С. 38.
  28. ГАИО. Ф. 91. Оп. 1. Д. 2463 А. Л. 8.
  29. ГАИО. Ф. 91. Оп. 1. Д. 2463 А. Л. 2 а.
  30. Троцкий Л.Д. Воспоминания о моей… С. 93.
  31. Троцкий Н. Туда и обратно… С. 33.
  32. См., напр.: Дойчер И. Троцкий в изгнании. М.: Политиздат, 1991.
  33. Троцкий Л.Д. Воспоминания о моей… С. 93.
  34. Попов И.И. Забытые Иркутские страницы: Записки редактора. Иркутск, 1989. С. 26.
  35. Ярославский Ем. Л.Д. Троцкий – Антид Ото. (Литературная деятельность Л.Д. Троцкого в Сибирской газете «Восточное Обозрение» в 1900–1902 гг.) // Сибирские Огни. 1923. № 1-2.
    С. 113.
  36. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… 1990. С. 137.
  37. Баранский Н. (Николай Большой). В рядах Сибирского социал-демократического Союза (воспоминания о подпольной работе в 1897–1908 гг.). Новосибирск, 1923. С. 24.
  38. ГАИО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 2463 А. Л. 3.
  39. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 139.
  40. Троцкий Л.Д. Воспоминания… С. 95.
  41. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 139.
  42. Переписка В.И. Ленина и редакции газеты «Искра» с социал-демократическими организациями в России 1900–1903 гг. Т. 1. М.: Мысль, 1969. С. 15.
  43. Переписка В.И. Ленина… Т. 1. С. 458.
  44. Переписка В.И. Ленина… Т. 1. С. 458.
  45. Переписка В.И. Ленина… Т. 2. С. 208-209.
  46. Кржижановская З. Несколько штрихов из жизни Ильича (отрывки из воспоминаний) // Молодая гвардия. 1924. № 2-3. С. 37.
  47. Переписка В.И. Ленина… Т. 2. С. 260.
  48. Переписка В.И. Ленина… Т. 2. С. 261.
  49. Переписка В.И. Ленина… Т. 2. С. 297.
  50. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 145.
  51. Троцкий Л.Д. Моя жизнь… С. 13.

, , ,

Создание и развитие сайта: Михаил Галушко