Поход Д. И. Павлуцкого на Чукотку в 1731 г. 

Печатный аналог: Зуев А. С. Поход Д. И. Павлуцкого на Чукотку в 1731 г. // Актуальные проблемы социально-политической истории Сибири (XVII-XX вв.): Бахрушинские чтения 1998 г.; Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Шишкина; Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2001 C. 3–38

В 1727 г. российским правительством была организована военная экспедиция, имевшая своей целью установление и укрепление русской власти на дальневосточном побережье и островах Тихого океана и приведение на этой территории в российское подданство «изменников иноземцев» и новых народов, которые «живут не под чьею властию». В состав экспедиции зачислялись 400 казаков и солдат, набранных в Тобольске, Енисейске, Иркутске, Якутске, а также несколько морских чинов для осуществления морских плаваний (реально численность партии к 1728 г. достигла 591 чел.). Начальником партии назначался капитан Тобольского драгунского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий, а его помощником якутский казачий голова Афанасий Иванович Шестаков [1].

Согласно правительственным указам экспедиция должна была начать свою деятельность с «примирения» коряков, обитавших по охотскому и берингоморскому побережью, построить и возобновить в этих районах русские остроги (на р. Пенжине и Алюторе), после чего заняться подчинением других «иноземцов вновь в подданство». Такими ближайшими еще не покоренными «иноземцами» были чукчи, чьи стойбища начинались к северу от «коряцкой землицы» за р. Анадырь. Одновременно морская часть экспедиции должна была провести разведку островов к востоку от берегов Сибири и, по возможности, привести их население в российское подданство [2].

Деятельность экспедиции, получившей позднее в официальных документах наименование «Анадырская партия», на северо-востоке Сибири в конце 1720 — начале 1730-х гг. в общих чертах описана в исторической литературе, особенно в исследованиях, посвященных истории географических открытий. Однако она всегда рассматривалась лишь как частный сюжет. А советские историки к тому же начиная с 1960-х гг. старательно приуменьшали значение военной стороны деятельности экспедиции, умалчивая о тех методах и средствах, которыми она подчиняла «иноземцев».

Внимательное же ознакомление с сохранившимися источниками показывает, что история экспедиции далеко не частный сюжет и заслуживает самого пристального внимания, ибо демонстрирует, как именно осуществлялось подчинение новых территорий и народов, что, в свою очередь, позволяет лучше понять внешнеполитическую стратегию России на дальневосточных рубежах в целом, а также в отношении аборигенного населения.

Деятельность экспедиции, имея самые различные направления — от географических исследований до боевых действий, охватила значительную территорию и была насыщена важными событиями (морскими плаваниями, военными походами против чукчей и коряков, подавлением восстания ительменов). Однако в данной статье внимание будет сосредоточено на одном, наиболее, пожалуй, интересном, сюжете — военном походе Д. И. Павлуцкого на Чукотку в 1731 г.

Этот поход согласно замыслам правительства не входил в число первоочередных мероприятий экспедиции и стал в значительной степени результатом стечения обстоятельств. Началось все с того, что, по причине нечеткого определения в указах и инструкциях полномочий Павлуцкого и Шестакова, а также амбиций того и другого, между ними возникли резкие разногласия, что в конечном счете привело к тому, что, прибыв 29 июня 1728 г. в Якутск, капитан Павлуцкий и казачий голова Шестаков окончательно прервали отношения и стали действовать независимо друг от друга [3]. Это обстоятельство значительно изменило первоначальные планы. К тому же правительственные указы не определяли четко конкретные действия экспедиции, оставляя их на усмотрение Павлуцкого и Шестакова («чтоб они поступали, смотря по тамошним случаям и местам»). В результате, вместо того чтобы сконцентрировать все силы на направлении главного удара — «коряцкой землице», экспедиция разделилась. Шестаков с частью сухопутной команды и морскими чинами отправился в Охотск, чтобы оттуда начать наступление на коряков и организовать плавания для поиска островов в Охотском море, а Павлуцкий с другой, большей частью отряда направился в Анадырский острог.

Почему капитан избрал именно такой маршрут движения, остается только гадать. Вероятно, получив в Якутске более точные сведения о географии северо-восточной Сибири, он посчитал возможным повести наступление на коряков с севера, из Анадырского острога, тогда как Шестаков действовал бы с юго-западного направления, из Охотска. Однако последующие события заставили Павлуцкого изменить планы.

Из Якутска Павлуцкий 27 августа 1729 г. выслал в Анадырск команду подпрапорщика Василия Макарова, чуть позже, в Нижнеколымск, — команду сотника Василия Шипицына, а 4 декабря выступил и сам с основной частью своего отряда [4]. До Зашиверского острога, куда прибыли 5 февраля 1730 г., двигались на конях. Далее на оленях и собачьих упряжках к 23 марта добрались они до Среднеколымского, а к 17 апреля до Нижнеколымского острога. По дороге, в Зашиверском, Алазейском, Индигирском и Нижнеколымском острогах, Павлуцкий набирал в свой отряд местных казачьих детей. В Нижнеколымском «за распутием и за неимением рыбных кормов» пришлось задержаться до 5 июля.

25 апреля 1730 г. Павлуцкий получил от В. Макарова, уже прибывшего в Анадырск, трагическое известие о гибели Афанасия Шестакова [5], отряд которого был полностью разгромлен «в корякской земле» на р. Эгаче (между реками Паренем и Пенжиной, ныне р. Шестакова) чукчами, совершавшими военный набег на коряков [6]. На эту весть Павлуцкий отреагировал немедленно: 26 апреля он отдает распоряжение руководству морским отрядом экспедиции штурману — Я. Генсу, подштурману И. Федорову, «судовых дел подмастерью» И. Спешневу и геодезисту М. Гвоздеву, взяв часть служилых людей отряда Шестакова, отправиться морем из Охотска на Камчатку, а оттуда в Анадырский острог. На Камчатке они должны были получить дополнительные распоряжения, которые Павлуцкий обещал прислать уже из Анадырска. В тот же день капитан направил ордер в Якутск служилому человеку Петру Шестакову, приказав ему принять от Якутской воеводской канцелярии причитавшуюся экспедиции денежную казну, забрать на Аноторской переправе экспедиционный провиант и прибыть в Охотск. Из Охотска П. Шестаков, взяв под свою команду оставшихся там экспедиционных служителей (матросов, солдат и казаков) и забрав все экспедиционные припасы, должен был отправиться в Анадырск (ордер дошел до Якутска 23 июня 1730 г., когда военно-политическая ситуация в регионе изменилась, и П. Шестаков в Анадырск так и не прибыл). Одновременно Павлуцкий посылает распоряжения в Удский острог и Жиганское зимовье с требованием прислать служилых людей в Анадырск [7]. Рассматривая эти распоряжения, вряд ли будет ошибкой полагать, что Павлуцкий, оставшись единственным начальником партии, решил сконцентрировать основные сухопутные и морские силы в Анадырском остроге. Вероятно, он решил сменить направление главного удара, рассчитывая нанести его сразу по чукчам. Чем мотивировалось такое решение, источники умалчивают. Вероятно, дело было в том, что разгром Шестакова показал, какую опасность могут представлять чукчи. Кроме того, несмотря на все несовершенство географических карт того времени, Павлуцкий наверняка имел представление о местоположении Анадырского острога и, соответственно, знал, что в географическом отношении он наиболее удобен в качестве базы для развертывания действий и против чукчей, и против коряков. Вдобавок среди частных задач экспедиции, определенных правительством, значился и поиск некой «Большой земли», которая согласно тогдашним географическим представлениям, а также сведениям, полученным от Первой Камчатской экспедиции, размещалась где-то к востоку от Чукотского полуострова [8].

Пятого июля отряд Павлуцкого отправился из Нижнеколымска на судах (шитиках) вверх по р. Большой Анюй и к 1 августа дошел до р. Ангарки, где построил зимовье. Здесь, под охраной 20 служилых во главе с Иваном Бутусиным, был оставлен тяжелый груз. Остальной отряд (95 чел.) налегке, имея при себе только оружие, амуницию и боеприпасы, пешком «в ташках» поспешил далее. Перевалив на лыжах Яблонный хребет, 22 августа 1730 г. вышли на р. Яблонную, где из лиственничного леса изготовили плоты и дощатые лодки, на которых сплавились до р. Анадырь и далее вниз до Анадырского острога. В пути из-за недостатка «харчевых припасов», как вспоминали позднее казаки, «претерпевали крайную нужду».

3 сентября 1730 г. Павлуцкий с основной частью отряда достиг Анадырска. Отсюда он сразу отправил на Ангарку юкагиров с оленьими упряжками для доставки экспедиционного имущества. 11 октября Бутусин со всем грузом и людьми явился в Анадырск [9].

Согласно доношению Павлуцкого от 26 ноября 1730 г. вместе с ним в Анадырск прибыло: «взятых из Якуцка и собранных по разным острогам и зимовьям… дворянин Семен Зиновьев, служилых 150, казачьих детей и промышленных людей 55, кузнец 1, итого 207 человек». Капитан особо отметил, что «пушек и мортир и материалов и инструментов никаких не имеетца». В самом Анадырске находилось 18 казаков [10]. 8 сентября Павлуцкий вручил местному управителю комиссару Петру Колесову промеморию, поставив его в известность, что берет в свои руки командование Анадырским гарнизоном [11].

Деятельность Павлуцкого в Анадырске в течение сентября — ноября в общих чертах известна благодаря трем его рапортам, отправленным 26 ноября 1730 г. в Тобольскую губернскую канцелярию (полученные 28 июля 1731 г.) [12]. Из них видно, что капитан достаточно энергично взялся за дела. Уже 3 сентября 1730 г. он получил донесение от урядника Ивана Остафьева [13], участника похода А. Шестакова, прибывшего в Анадырск с оставшейся после разгрома казачьего головы ясачной казной, оружием, боеприпасами, «пожитками» и телом Шестакова еще в апреле того же года[14]. Полученную информацию о походе и гибели Шестакова Павлуцкий изложил в одном из рапортов в Тобольск, поставив перед губернскими властями заодно и вопрос о снабжении служилых людей в зимовьях и острогах жалованьем, которое они не получали «за много лет», в результате чего «за неимением провианта претерпевают великую нужду, а питаютца мясным и рыбным кормом и то с великою скудостию».

Первой заботой командира Анадырской партии стал учет ясачной казны. 12 сентября он «пошел для осмотру зборной с новоплатежных коряк е. и. в. казны». Подпрапорщик В. Макаров, пятидесятники Конон Чириков и Осип Старостин доложили ему, что во время приема у прибывшего из корякской земли Остафьева ясачной казны «в трех чемоданах» обнаружилась недостача 36 красных лисиц. Остафьева и бывшего при нем в корякском походе писаря Хмылева тотчас посадили под караул, начав следствие. Павлуцкий, проводивший его, в своем рапорте в губернскую канцелярию охарактеризовал Остафьева как человека «недоброго состояния», «который напредь сего был в бунту, будучи на Камчатке якуцкого сына боярского Василия Качанова сажал в тюрьму» [15], а во время сбора с коряков ясака делал «непорядочные поступки». В ходе допросов выяснилось, что Остафьев и Хмылев при участии анадырского комиссара Колесова вскрыли казенный амбар, забрав оттуда несколько десятков лисиц, горностаев и белок, а также пожитки Шестакова.

Столь повышенное внимание к ясачной казне и личности Остафьева в первые же дни пребывания в Анадырске объясняется, как нам кажется, не столько заботой Павлуцкого о «казенном интересе», сколько желанием дискредитировать соратников погибшего А. Шестакова, неприязнь к которому капитан перенес и на его приближенных. Досталось не только Остафьеву, но и близким родственникам А. Шестакова — Ивану и Василию Шестаковым. Не имея ни малейшего представления об их деятельности в тот момент (а они совершали плавания по Охотскому морю к Шантарским и Курильским островам [16]), Павлуцкий тем не менее сообщал в Тобольск, что они живут «на Камчатке втуне».

Тобольская губернская канцелярия, получив эту информацию, в августе 1731 г. распорядилась провести точный пересчет ясачной казны, собранной Остафьевым и Шестаковым, и отправить ее вместе с ясачными книгами в Иркутск. В случае обнаружения «похищения» казны иркутскому вице-губернатору А. И. Жолобову предписывалось начать следствие. Заодно ему было поручено расследовать злоупотребления, допущенные Шестаковым и Остафьевым при сборе с коряков ясака [17].

Таким образом, Павлуцкому удалось «бросить камень в огород» Шестакова. Но начавшееся следствие отчасти задело и самого капитана, действия которого на пути из Якутска в Анадырск также выходили за рамки дозволенного. Бывший последним командиром Анадырской партии подполковник Ф. Х. Плениснер, собиравший материал по ее истории, в своем донесении сибирскому губернатору в 1763 г. отмечал, что в свое время Якутская воеводская канцелярия вела следствие по поводу «обид, грабежа и взятья иноверцов в подводы капитаном Павлутским… и о взятье оным же Павлутским в неволю служилых людей и детей их и промышленных тритцать человек, и в зборе из-за пристрастия казаком Иваном Астафьевым с ясашных коряк ясаку с тритцати шести, и о побитых дватцати пяти человек головою Шестаковым». Правда, Плениснеру не удалось выяснить, чем закончилось следствие («о том по делам ничего не отыскалось») [18].

9 октября Павлуцкий послал из Анадырска на Камчатку морехода Прокопья Нагибина с ордерами к И. Шестакову, Генсу и Федорову, которым велел всем вместе, взяв подмастерья Спешнева и геодезиста Гвоздева, а также матросов, солдат и служилых людей, плыть на боте «к нам, к анадырскому устью, в самой скорости без упущения удобного времяни, для проведывания морских островов», а кроме того, выслать к 1 февраля 1731 г. в Анадырск сухопутным трактом подкрепление. Павлуцкий также счел нелишним напомнить, что согласно «присланным е.и.в. указом и по силе данной ис Тобольской губернской канцелярии инструкцыи» он является главным командиром всей экспедиции [19].

Настойчивое стремление Павлуцкого добиться прибытия морского судна к устью Анадыря связано, как представляется, с двумя обстоятельствами. Во-первых, с необходимостью сконцентрировать все силы в районе Анадыря. Судя по всему, Павлуцкий расчитывал, что сухопутный и морской отряды должны были встретиться в устье Анадыря, чтобы одновременно, и с суши и с моря, начать наступление на Чукотский полуостров. Кроме того, на судне должны были доставить подкрепление, артиллерию и боеприпасы. С. П. Крашенинников, собиравший, как известно, материалы по истории Камчатки, отмечал, что морской партии «велено следовать на боте „Гаврииле“ к Анадырю, чтоб соединиться с капитаном Павлуцким, который главную команду имел над партиею, и идти бы с ним вместе против немирных чукоч» [20]. Во-вторых, прибыв в Анадырск, Павлуцкий получил новые важные сведения о Чукотке и близлежащих островах. Их доставил служилый человек Афанасий Мельников, 19 ноября 1730 г. подавший Павлуцкому подробное донесение в 11 «пунктах», в котором рассказал о своем походе 1729–1730 гг. на Чукотку. Если верить ему (а другими данными исследователи не располагают), события развивались следующим образом.

16 сентября 1729 г. Мельников, выполняя указ Якутской воеводской канцелярии от 1725 г., отправился из Анадырска на Чукотку для «призыву» чукчей в ясачный платеж и «проведывания морских островов». В декабре он прибыл к сидячим чукчам и жил у них до середины марта 1730 г., собрав за это время ясак с 4 человек (четыре красные лисицы). 15 марта он поехал от сидячих к носовым чукчам. Прибыв на Чукотский нос в апреле, он сумел здесь взять ясак еще с двух чукчей (две красные лисицы). В это время «пришли к ним, носовым чюкчам, при нем, Мельникове, с морского острова два человека, которые имеют у себя в зубах моржовое зубье, и те зубные люди сказывали ему, Мельникову, на словах: до жилища де их, на котором острову они жительство имеют, от Чюкоцкого Большого носу день ходу, а от того де острову вперед до другова острова, которая называется Большая земля, день же ходу». Эти островные люди поведали, что на Большой земле «имеетца всякой зверь: соболи, лисицы, бобры решные, рассомахи, рыси и дикой олень, також де есть всякой лес, а оленных де и пеших иноземцов довольное число». Однако на просьбу Мельникова доставить его на острова «зубатые люди» ответили отказом. Зато с собой в Анадырский острог Мельников привел двух пеших чукчей — «лутчих мужиков» с женами и детьми [21].

Разумеется, эта информация не могла не вызвать интерес у Павлуцкого. Особенно он заинтересовался островами. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить два его ордера Я. Генсу. 26 апреля 1730 г. Павлуцкий приказывает ему «с Камчатки морем быть к нам в Анадырской острог». Ни о каких островах даже не упоминается. А в ордере от 9 октября Павлуцкий уже добавляет, что морское судно должно прибыть не просто «к анадырскому устью», но и «для проведывания морских островов». Более того, свой рапорт в Тобольск с изложением «пунктов» Мельникова Павлуцкий завершил сообщением:

«Чего ради со служилыми людьми и казачьими детьми и промышленными людьми ныне я из Анадырского острога отправление возымел для призыву и примирения немирных неясачных чукоч и ради проведывания морских островов» [22].

Однако от намерения идти в поход поздней осенью без всякой предварительной подготовки Павлуцкий отказался. Л. А. Гольденберг и И. С. Вдовин считали, что зимой 1730/31 г. он занимался реконструкцией обветшавшего Анадырского острога [23]. Однако мы позволим себе усомниться в данном факте. Во-первых, указ Тобольской губернской канцелярии о постройке нового Анадырского острога появился только 10 августа 1731 г., а до Павлуцкого дошел через год. Во-вторых, сам Павлуцкий в «промемории» в Якутскую воеводскую канцелярию от 10 февраля 1732 г., описывая свою деятельность в Анадырске за прошедший год, ни словом не упомянул о каком-либо строительстве или даже ремонте крепостных сооружений [24]. Наконец, в третьих, очень трудно представить себе, чтобы в суровую чукотскую зиму (когда температура опускалась до -30 (С) в условиях вечной мерзлоты можно было заниматься копкой земли и каким-либо строительством.

С осени 1730 до весны 1731 г. Павлуцкий занимался сбором информации и готовился к предстоящему походу (о чем позволяет судить упомянутая «промемория» от 10 февраля 1732 г.). Несомненно, что он получил информацию о чукчах, о которых до этого вряд ли имел хоть какое-то представление. Помимо рассказов Мельникова и анадырских старожилов Павлуцкий мог ознакомиться с документацией Анадырской ясачной избы, а также с жалобами коряков на чукотские набеги.

А походы чукчей на коряков с целью грабежа имущества и отгона оленей к этому времени стали приобретать уже систематический характер и угрожающие масштабы. В 1725 г. чукчи сделали «страшное опустошение в земле коряков». В 1728 г. прибывшие в Анадырск коряки сообщили, что «на них напали чукчи, многих из них покололи, разграбили 11 юрт, отогнали 11 табунов оленных и увезли сани со скарбом и кормом». 30 ноября 1730 г. ясачные коряки, явившись в острог, пожаловались уже Павлуцкому, что на «их жилища приезжают немирные неясачные чюкчи и их, ясачных коряк, побивают, а жен и детей их в полон себе берут, также и оленные табуны отгоняют и тем их, коряк, оные немирные чюкчи раззорили вконец». Коряки просили защиты, указывая, что они платят ясак, и даже предлагали свои услуги в случае похода русских на чукчей. По данным анадырских служилых людей, чукчи убили в 1730 г. до сотни оленных коряков [25]. В том же году они разгромили и отряд Шестакова.

Перед анадырскими властями, в ведении которых находился сбор ясака с юкагиров и коряков, а также их «умиротворение», во весь рост вставала «чукотская проблема». Чукчи своими набегами не только нарушали спокойствие, снижали платежеспособность ясачных людей, но и подрывали авторитет русской власти и веру в эту власть со стороны «верноподданных иноземцев». Вставал вопрос: кому принадлежит реальная власть и сила в регионе — русским или чукчам? Бессилие русских в отношении чукчей могло привести (и в конечном счете привело) к «шатости» и «измене» коряков и отчасти юкагиров.

Попытки анадырских служилых людей объясачить чукчей и привести их в подданство не имели никакого успеха. Тот же Афанасий Мельников из своего путешествия по Чукотке привез всего 6 лисиц, которых объявил ясаком, хотя на самом деле это был скорее всего не ясак, а подарки чукчей Мельникову, либо он приобрел их в обмен на какой-то товар. В 1729–1730 гг., судя по некоторым данным, из Анадырска предпринимались и попытки воздействовать на обитателей Чукотки военным способом. Описи архива Якутской воеводской канцелярии содержат упоминания о том, что 1 апреля 1730 г. в эту канцелярию поступило донесение от «закащика» Анадырского острога Ивана Батанкуева «о происходивших в походе делах», о присылке в Анадырск служилых людей и боеприпасов, а 23 мая 1730 г. в Якутске был допрошен служилый человек Борис Суханов «с товарищи» «о походе и о бывшей баталии с чукчами» [26].

Между тем сибирским и центральным властям весной 1731 г. стало известно о разгроме Шестакова. Это вызвало у них некоторое замешательство в отношении дальнейшей судьбы «партии» Павлуцкого. Иркутский вице-губернатор А. И. Жолобов в частности в растерянности вопрошал Сибирский приказ: «…и каким образом с ним, Павлуцким, поступать?», посылать ли его для «призыва немирных народов» или отозвать в Якутск? [27] И. С. Вдовин считал, что правительство в тот момент по существу даже отказалось от выполнения тех широких планов, которые возлагались на сухопутные отряды [28], однако, мы полагаем, это не так.

Когда 28 июля 1731 г. в Тобольске были получены рапорты Павлуцкого от 26 ноября 1730 г., губернская канцелярия приняла решение продолжить экспедицию. Указом от 10 августа 1731 г. она подтвердила полномочия Павлуцкого как главного командира: ему было предписано принять все имущество, вооружение и команду, ранее находившиеся в распоряжении Шестакова, и «о призыве в подданство и примирении немирных иноверцов и о прииске новых землиц чинить по данной инструкции во всем непременно, смотря по тамошним случаям». В ответ на запрос Павлуцкого, что делать с теми иноземцами, которые не пойдут добровольно в подданство, Сибирская канцелярия в духе прежних правительственных наставлений («как изображено в данной ему инструкции и в прежде посланных указех») рекомендовала «немирных иноземцев» «призывать в подданство ласкою»:

«…На чюкоч и на протчих немирных иноверцов войною до указу е. и. в. не поступать, дабы людям не учинилось какой грозы…. а ежели поступать с ними войною, то за малолюдством в тамошнем крае служилых людей не учинилось бы какой траты людям, також их иноверцов не разогнать в другие дальние места».

Кроме того, Павлуцкому запрещалось забирать в свою команду вооружение и амуницию «из тамошних острожков», «дабы те острошки пусты не остались и не причинилось бы на те острожки какого незапного нападения», а также предписывалось «х китайской стороне и границам оружейною рукою отнюдь не приближатся и подвластным их людям никакого озлобления не чинить». В этом же указе содержалось требование «паче же всего Анадырску вместо старого и ветхого острогу строить новый» [29]. Указание Павлуцкому, находящемуся в Анадырске, не приближаться к китайским границам, не является показателем отсутствия у правительства представлений о географии Дальнего Востока, но говорит о том, что районом деятельности экспедиции по-прежнему считалось все дальневосточное побережье от Чукотки до р. Амур.

1 сентября 1731 г. сибирский губернатор А. Плещеев подтвердил указание Павлуцкому «о призыве в подданство немирных иноземцов чинить по данной инструкции, а войною на них не ходить» [30]. Более того, по сведениям И. С. Вдовина, указом от 3 сентября 1731 г. Павлуцкому предписывалось «из Анадырского острогу на немирных иноземцев отправления никакого в поход не иметь» [31].

Как видим, в целом никаких принципиальных изменений в планах правительства не произошло. Павлуцкий, взяв на себя полное командование, должен был действовать в соответствии с прежними инструкциями, охватывая ту же самую территорию. Разве что применение военной силы фактически запрещалось, поскольку существовало опасение (и это явно сквозит в указе) потерпеть новое поражение.

Указ Сибирской губернской канцелярии от 10 августа 1731 г. был получен в Анадырске спустя год — 18 августа 1732 г. [32] К этому времени ситуация в регионе изменилась уже кардинально. Павлуцкий, будучи человеком деятельным и самостоятельным, не дожидаясь распоряжений сверху, стал действовать на свой страх и риск, сообразуясь с местными обстоятельствами. Поддавшись на настойчивые просьбы коряков защитить их от чукчей, он предпринял поход на Чукотку. Причем маршрут этого похода показывает, что капитан скорректировал свои первоначальные планы. Отказавшись от «проведывания морских островов», он решил всей своей силой обрушиться на чукчей. По мнению А. С. Сгибнева, Павлуцкий намеревался из Анадырска дойти до Ледовитого океана, далее вдоль побережья на восток до «Чукотского носа», откуда, повернув на юг, опять же по побережью, дойти до устья р. Анадырь [33].

Чукотский поход 1731 г. достаточно известен в литературе. Однако после Г. Ф. Миллера [34], В. Н. Берха [35], Н. Щукина [36] и А. С. Сгибнева [37] никто из историков не брался детально проследить события этого похода, ограничиваясь лишь самыми общими и зачастую краткими сведениями в рамках изучения этнической ситуации в регионе [38], истории географических открытий [39], истории России [40], Сибири и Дальнего Востока [41]. При этом ряд исследователей рассматривали поход почти исключительно как географическую экспедицию, умаляя, соответственно, значение военной стороны дела (Л. А. Гольденберг, И. С. Вдовин, В. В. Леонтьев).

Круг источников, которыми можно оперировать при описании этого похода, весьма незначителен и представлен следующим комплексом документов, отложившихся в фонде («портфелях») Г. Ф. Миллера:

1. «Промемория от посланной партии из Анадырского острогу в Якуцкую воевоцкую канцелярию» Д. И. Павлуцкого от 10 февраля 1732 г. Это единственный обнаруженный мной аутентичный документ. Он содержит очень краткую информацию о походе (численность отряда, даты сражений, потери с обеих сторон, количество трофеев) [42].
2. «Ведомость, сочиненная от Анадырской партии в котором году из города Якуцка до Анадырского острогу отправление возымела и из Анадырска куды путь шествовала и в том пути какое было с немирными иноземцы действие». Ведомость приложена к промемории Д. Павлуцкого, посланной им 20 ноября 1738 г. из Большерецка с Камчатки в Якутск к Г. Ф. Миллеру по запросу последнего (запрос датирован 30 июня 1737 г.). Ведомость содержит краткую информацию о деятельности Анадырской партии с 1729 по 1733 г. и представляет собой хронологический перечень основных событий. Содержащиеся в ней известия о походе 1731 г. очень лаконичны, обобщены и почти дословно повторяют предыдущую промеморию от 10 февраля 1732 г. (видимо, Павлуцкий имел при себе соответствующие копии) [43].
3. Сведения Г. Ф. Миллера в его «Известиях о северном морском ходе из устья Лены реки ради обретения восточных стран». Данное «Известие» было приложено к рапорту В. Берингу от 27 апреля 1737 г. [44]
4. Известия Г. Ф. Миллера в его «Описании морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с Российской стороны учиненных» [45]. Миллер, судя по всему, использовал в своих работах указанные выше промеморию и ведомость Павлуцкого. Кроме того, будучи в Якутске, он мог воспользоваться и другой документацией Якутской воеводской канцелярии, а также расспрашивал непосредственных участников похода. Он сам отметил, что о походе «собрал я не токмо письменныя, но и словесныя известия от людей, в том походе бывших» [46], и «в Якуцке по словесному сказыванию некоторых казаков, которые в той партии были, о путевом тракте и о случившихся в пути реках записал» [47].
5. Известия переводчика Второй Камчатской экспедиции Якова Ивановича Линденау в его работе «Описание о Чюкоцкой землице, где оная имеетца» 1742 г. [48]
6. Карта Северо-Восточной Сибири 1742 г. Я. И. Линденау, на которой пунктирной линией обозначен маршрут похода 1731 г. [49] Линденау, как уверял Л. А. Гольденберг, пользовался документами Охотской канцелярии, прежде всего материалами, связанными с деятельностью экспедиции Шестакова-Павлуцкого [50].
7. Показания 1763 г., взятые командиром Анадырской партии Ф. Х. Плениснером у сотников Осипа Нижегородова, Ивана Попова, пятидесятника Алексея Русанова, казаков Василья Кургуцкого, Степана Перфильева, Ивана Русанова, Алексея Шипунова, Прокопия Чертовских. Показания содержат воспоминания казаков о походе 1731 г. [51]
8. Показания 1772 г., взятые командиром Гижигинской крепости Я. М. Пересыпкиным у отставных казаков Василия Куркуцкого (Кургуцкого), Прокопья Чертовских, Ивана Русанова. В этих показаниях «респонденты» по сравнению с показаниями 1763 г. внесли существенные дополнения, которые позволяют детализировать ряд событий похода 1731 г. [52]
9. Пересказ показаний 1772 г., содержащийся в работе Т. И. Шмалева 1775 г., — «Примечание, учиненное капитаном Тимофеем Шмалевым, с которого времяни чукоцкой народ россианам стал быть известен и как с чукоцкой так и российской стороны что примечания достойнаго следовало до произшествия в Гижигинской крепости нынешняго 775 году учиненного с чукчами капитаном Пересыпкиным» [53].

Все эти сведения дополняет ряд других документов, сохранившихся как в «портфелях» Миллера, так и в других фондах РГАДА и ранее не использовавшихся или слабо использовавшихся историками [54].

Необходимо заметить, что в некоторых указанных источниках содержится неверная датировка похода Павлуцкого, на что ранее исследователи не обращали внимания. Миллер первоначально, в своих «Известиях о северном морском ходе» 1737 г., датировал поход 1730-м годом. Позднее, получив более достоверные сведения, в «Описании морских путешествий» он уточнил хронологию.

Указание на 1730 г. содержится также в «воспоминаниях» анадырских казаков 1772 г. В этом году к командиру Гижигинской крепости капитану Пересыпкину обратился Т. И. Шмалев [55], который собирал сведения по истории русско-чукотских отношений. Шмалев прислал «вопросные пункты», на которые просил дать ответы, используя вывезенные из Анадырска в Гижигинск архивные материалы, а также свидетельства непосредственных участников событий. Уже первые три пункта «вопросника» Шмалева касались начала деятельности в Анадырске Павлуцкого и его походов на Чукотку. На эти пункты Пересыпкину пришлось составлять ответы на основе опроса свидетелей, т. к. «прежние дела Павлуцкого» не сохранились. Пересыпкин сообщил, что 1 октября 1772 г. взял «сказку» с находившихся в Гижигинске участников первого похода Павлуцкого отставных казаков Василия Кургуцкого, Прокопия Чертовских и Ивана Русанова. Их показания Пересыпкин включил в ответы, которые переслал Шмалеву. В этих ответах поход и датирован 1730-м годом [56].

Произошла несомненная ошибка: то ли казаки за давностью лет перепутали годы (хотя в 1763 г. они же сами в «сказках», поданных Плениснеру, датировали его 1731-м годом), то ли писарь допустил неточность. Интересно, что в тех же самых «ответах» Пересыпкина сообщается: Павлуцкий в Анадырск прибыл только в сентябре 1730 г. [57], соответственно, никак ранее этой даты не мог совершить свой поход. Сам Пересыпкин не заметил этого противоречия. В свою очередь, Шмалев полностью доверился ответам из Гижигинска и впоследствии во всех своих работах уверенно датировал первый поход Павлуцкого 1730-м годом и, более того, на один год позднее сдвинул ряд последующих событий [58]. При этом он абсолютно игнорировал датировку похода 1731-м годом, содержащуюся в материалах Миллера и Плениснера, хотя и был с ней знаком.

Сопоставление всех вышеназванных источников не позволяет с максимальной точностью восстановить картину похода 1731 г., поскольку имеются хотя и непринципиальные, но многочисленные противоречия (которые в разных вариациах повторяются в литературе).

Во-первых, по-разному указывается численность отряда, отправившегося на Чукотку: 230 регулярных и нерегулярных чинов, 270 коряков и юкагиров [59]; 236 пятидесятников и казаков и 280 коряков и юкагиров [60]; 215 русских служилых людей, 160 коряков и 60 юкагиров [61]. Последние цифры указал в своей «промемории» Павлуцкий, и поэтому они представляются наиболее достоверными. Впоследствии ими оперировали Миллер и Сгибнев, а затем большинство исследователей. Общая численность отряда (435 чел.) по сибирским меркам являлась значительной. Никогда до этого русские на северо-востоке Сибири для одного похода против «иноземцев» не собирали столь внушительные силы. Причем в составе служилых людей, как явствует из «промемории» Павлуцкого, было какое-то количество казачьих детей и промышленных людей.

Во-вторых, фигурируют разные даты выступления отряда Павлуцкого в поход. Миллер сначала указал середину февраля, затем 12 марта 1731 г. В казачьих «воспоминаниях» 1763 г. указывается 2 марта, а в «воспоминаниях» 1772 г. — начало февраля. Сам Павлуцкий называл 12 марта 1731 г. [62]. Скорее всего, он выступил в поход после того, как с Камчатки, из Большерецкого острога, в ответ на его требования от 9 октября 1730 г. в Анадырск прибыло небольшое подкрепление (3 гренадера и 10 казаков), которое доставило необходимые боеприпасы — пушечные ядра, пули, порох, фитили [63].

Равным образом по-разному датируются события похода. Мы располагаем по меньшей мере четырьмя версиями. Первая принадлежит Павлуцкому и имеет точные датировки важных событий («баталий» с чукчами). Ее использовал и Миллер в своем «Описании…», но с дополнением ряда существенных моментов (о которых Павлуцкий не сообщил). Вторая и третья версии изложены в казачьих воспоминаниях 1763 и 1772 гг. В них хронология похода весьма размыта, что вполне объяснимо: через тридцать, а тем более сорок лет казаки уже с трудом вспоминали даты. И «сказка» 1772 г. как раз больше всех других свидетельств грешит отсутствием точных хронологических «привязок». Четвертая версия содержится в «Описании…» Я. Линденау и вообще не имеет ссылок на конкретные даты. Зато в ней встречается точная периодизация похода с разбивкой по неделям.

Естественно, что в датировке основных событий похода мы должны придерживаться версии Павлуцкого, но ее необходимо дополнить сведениями Миллера, Линденау и казачьих «воспоминаний». Последние представляют особую ценность, так как содержат более развернутую иноформацию о самих событиях, ибо казаки обратили внимание на подробности и детали, которые Павлуцкий, Миллер и Линденау не сочли нужным зафиксировать.

В-третьих, из-за почти полного отсутствия в источниках точных указаний на географические объекты невозможно четко определить маршрут движения отряда Павлуцкого. Сам капитан, кроме упоминаний о «Ковымском» и «Анадырском» морях, не дал более никаких географических привязок. В других документах упоминаются только реки Убойная (ныне Убиенка), Белая (Белая) и Черная (Танюрер), впадающие в р. Анадырь с севера, и гора Сердце-Камень (судя по описаниям и картам XVIII в., это гора Прискальная на восточном берегу залива Креста [64]). Все остальное — это «неведомые» и «незнаемые» реки и заливы.

Не вносит никакой ясности и карта Линденау, хотя на ней и обозначен маршрут движения отряда Павлуцкого и даже места его сражений с чукчами. Дело в том, что эту карту из-за ее несовершенства (неверное и весьма приблизительное изображение Чукотки, отсутствие градусной сетки) абсолютно невозможно сопоставить с современной картой и, соответственно, точно определить маршрут движения. Предпринятая Магидовичами попытка сделать точные географические привязки, хотя и заслуживает внимания, но все же вряд ли может быть признана безусловной, поскольку является лишь авторским предположением, не подкрепленным фактическими данными [65].

Итак, 12 марта 1731 г. Павлуцкий с отрядом, состоявшим из русских казаков, казачьих детей, промышленных людей и союзных ясачных юкагиров и коряков, отправился в свой первый чукотский поход. Много лет спустя Шмалев записал со слов бывших анадырских жителей легенду, согласно которой находившийся в Анадырске священник Ермолай посоветовал Павлуцкому выступить в поход «не обыкновенною дорогою», «а приказал, как Анадырской острог стоял на острову, на коем поблизости острога и во весь остров был лес густой, которой оной священник приказал просекать и тою просекою команде следовать. Но и тогда днем отправитца не приказал же, а смотря по звездам, дождав времяни, благословил выступить в ношныя часы» [66].

От острога отряд двинулся на север. В качестве провожатых выступали юкагиры, лучше всех знавшие местность. По сведению Миллера, отряд продвигался очень медленно, делая в день не более 10 верст. Пройдя гористыми и безлесными местами вершины р. Убиенки, свернули на северо-восток и через верховья р. Белой вышли в верховья р. Танюрер (Черной). Отсюда, по-прежнему держа путь на северо-восток, достигли побережья Чукотского моря, выйдя в конце апреля — начале мая к устью какой-то реки. Вряд ли будет ошибкой считать, что этой рекой была Амгуэма, самая крупная река в данном районе [67]. Верховья р. Амгуэмы вплотную подходят к верховьям р. Танюрер, и вполне логично предположить, что отряд Павлуцкого с Танюрера перевалил на Амгуэму и по ее замерзшему руслу спустился к устью. Отсюда отряд повернул на восток. Миллер сообщал, что он шел по льду на значительном удалении от берега, а казаки в своих воспоминаниях утверждали, что они двигались по берегу «болотными ж гористыми и безлесными местами».

9 мая, как вспоминали казаки в 1763 г., отряд обнаружил на берегу юрту «сидячих» чукчей, «в коей бывших чукоч, — как утверждали те же казаки, — не призывая оной Павлуцкой в подданство побил до смерти». Были убиты 6 мужчин. Причем сами чукчи, понимая, что им не избежать смерти или пленения, успели до собственной гибели умертвить (заколоть) своих женщин и детей. В добычу были захвачены 100 оленей.

В казачьих воспоминаниях 1772 г. дается несколько иная трактовка этого первого столкновения с чукчами. Были обнаружены не одна, а две юрты, причем оленных чукчей. Из них 30 мужчин были убиты, а остальные разбежались. В добычу захватили до 2 тыс. оленей, а имущество чукчей было разделено среди команды.

После этого следовали далее, вдоль побережья, на восток до «первой» губы, «коя не очень велика». Перейдя эту губу по льду ночью «с вечера до солночного всходу», увидели в море недалеко от берега отпрядыш (одиноко стоящую скалистую гору или скалу), на котором заметили одну «земляную» юрту «пеших» чукчей. Юрту атаковали и «бывших в ней чюкоч побили»: по одним данным, до 6 чел., по другим — «дватцать человек, да баб и робят побито, а сколько не упомнят».

Двигаясь далее вдоль берега, перешли по льду, на этот раз уже днем, еще одну губу, «коя противу прежней более». Последнее обстоятельство дало основание И. П. и В. И. Магидовичам считать, что это была Колючинская губа — самый большой залив на Чукотском полуострове [68]. Однако для подобного утверждения нет достаточных оснований, поскольку от р. Амгуэма до Колючинской губы имеется несколько заливов разной величины (лагуны Укоугепильгын, Кутывги, Ванкарем, Пынгопильгын). Так что, какую губу имели в виду казаки, можно только гадать.

Перейдя губу, отряд повстречался с 30 оленными чукчами, с которыми Павлуцкий через переводчика казака Семена Онкудинова вступил в переговоры. Павлуцкий пытался уговорить чукчей «поддаться Российской державе». Чукчи в свою очередь, не без ехидства, попросили русских не уничтожать захваченных чукотских оленей, заявив, что все равно отберут их назад. Более того, они стали угрожать Павлуцкому полным уничтожением его отряда, бахвалясь собственными силами. В пересказе казаков это звучало следующим образом:

«Наше де войско сами в их Чукоцкую землю принесли свои головы и тулова, которыми де головами и костями будет белеть имевшей близ того места каменной мыс… они де неприятели не будут по российскому войску из своих оружей луков стрелять, но по многолюдству своего войска ременными чаутами (коими они обыкновенно езжалых своих оленей имают) переимают, а головами и костьем разные звери — медведи, волки, россомаки и лисицы — будут идать, а огненное ружье и другое, что есть из железного, получено будет в добычу».

Намекнув таким образом на то, что ждет отряд Павлуцкого, чукчи удалились. Но, будучи не робкого десятка, капитан уверенно повел отряд дальше вдоль берега моря. Через пять дней после переговоров, 7 июня (по данным Павлуцкого и Миллера, около 23 мая — по хронологии Линденау; «на Троицын день» — по казачьим воспоминаниям, 17 июня — по Сгибневу), произошло первое крупное сражение с чукчами. Подробное описание этой баталии дано в «сказке» В. Кургуцкого, П. Чертовского и И. Русанова 1772 г. События развивались следующим образом.

Отряд дошел до устья большой «незнаемой» реки, впадающей в Чукотское море. На реке был паводок, и она разлилась, лед подтаял, из-за чего перейти реку не было никакой возможности. Тогда Павлуцкий приказал обойти устье реки по морскому льду. Завершив обход и уже подходя к противоположному берегу, увидели большую толпу чукчей, которых «было до тысячи и более» (по другим данным, 700 чел.) под предводительством тойона «северо-восточного моря» Наихню. Чукчи были одеты в железные и лахташные куяки, вооружены луками и копьями с железными и костяными наконечниками, но по большей части, как грозились, имели только ременные чауты, которыми собирались перевязать противника.

Первоначально чукчи (как стало ясно из последующих расспросов пленных) думали атаковать отряд Павлуцкого сразу при его выходе на берег, но потом решили сделать это на берегу.

Павлуцкий, несмотря на численное превосходство противника и невыгодность своей позиции (между льдом и берегом было пространство талой воды в 30 саженей шириной и глубиной по пояс), приказал идти в атаку. Отряд бросился в воду, чтобы выйти на берег. Здесь на берегу чукчи пытались окружить его, однако в их «поспешности ничего полезного не оказалось».

Павлуцкий, будучи офицером регулярной армии и впервые столкнувшись в бою с чукчами, пытался действовать по правилам тогдашнего военного искусства: «против того неприятеля поставя команду в парад так обыкновенно, как и в России на сражениях бывает и чинят сражение». Командовавший левым флангом казачий сотник Василий Шипицын стал убеждать капитана, что в силу малочисленности русских сил, лучше их рассредоточить «человек от человека сажени на полторы, дабы тем неприятелю не дать сильного нашему войску окружение и от того замешания». Павлуцкий отказался это сделать. Но Шипицын тем не менее, апеллируя к интересу «державнейшаго царя государя», стал действовать по своему усмотрению. Он рассредоточил свой левый фланг так, как предлагал, и пошел в атаку на неприятеля. Павлуцкий же повел в атаку свой правый фланг регулярным строем, но просчитался, ибо на этом фланге помимо русских были коряки и юкагиры. Последние не умели воевать сомкнутым строем и «по их всегдашней непостоянности от множественного числа неприятеля пришли в робость», дрогнули и стали отступать. Чукчи потеснили правый фланг к морю. Но тут на выручку корякам и юкагирам подоспели находившиеся при обозе (стоявшем на морском льду) казаки Иван Пурга, Иван Ворыпаев и Василий Заледеев, которые, «усердуя к службе и оказали свою отменную противу протчих храбрость», помогли устоять правому флангу.

Тем временем левый фланг отогнал чукчей за их юрты. Сражение, длившееся «с утра во весь день до закату солнца», закончилось победой русских и их союзников. Эту победу обеспечили огнестрельное оружие, грамотная военная тактика Шипицына и, конечно, храбрость и боевая выучка казаков, а также самонадеянность чукчей, многие из которых были «вооружены» только ремнями. К тому же численность чукчей не намного превышала численность отряда Павлуцкого. Судя по воспоминаниям казаков, бой шел на большой дистанции и до рукопашных схваток дело не дошло. Если все обстояло именно так, то русские, действительно, могли продемонстрировать преимущество «огненного боя», которое в рукопашной схватке свелось бы фактически на нет.

Чукчи, по разным данным, потеряли убитыми от 450 до 700 воинов, да после того, как исход боя уже определился, чукчанки успели зарезать часть своих детей. В плен попало 100–150 мужчин, женщин и детей, в добычу было взято от 500 до 4 тыс. оленей и чукотские «пожитки» (которые разделили по команде). Оставшиеся в живых чукчи во главе с тойоном Наихню бежали.

Отряд Павлуцкого понес незначительные потери: один пятидесятник (Конон Чириков), 1 или 2 казака и 5 коряков были убиты, да 70 чел. получили «легкие раны».

Простояв на месте сражения для отдыха и лечения раненных какое-то время, Павлуцкий двинулся дальше. По дороге был встречен чукотский острожек, сооруженный из «езжалых каргышных санок», обтянутых моржовой кожей и обсыпанных камнями, кочками и песком. По окружности острожек для прочности был обвязан ремнями. Жившие там в 8 юртах чукчи, вероятно, отказались подчиниться русским, поскольку были перебиты или взяты в плен, а острожек и юрты разорены и сожжены.

Каким путем пролегал дальнейший маршрут отряда, совершенно непонятно. Павлуцкий сообщал, что «пошел еще вперед», но куда именно, не пояснил. Миллер утверждал, что он двинулся по побережью к Чукотскому носу (м. Дежнева), не доходя до которого рядом с устьями двух каких-то рек произошло второе сражение с чукчами. Данные Линденау (в том числе его карта) согласуются с этим утверждением, хотя о реках нет никаких упоминаний. Однако казаки оба раза, в 1763 и 1772 гг., определенно заявили, что, разорив чукотский острожек, отряд повернул вправо и двинулся от берега вглубь Чукотского полуострова. Точно так же считал и А. С. Сгибнев, по мнению которого Павлуцкий сразу после первого сражения повернул вправо от Чукотского моря, чтобы пересечь Чукотский мыс и выйти к «Восточному океану» (Берингову морю). Посередине этого мыса и состоялось новое сражение. И. С. Гурвич вообще полагал, что после первого сражения отряд повернул от Чукотского моря к Берингову и баталия состоялась уже на Берингоморском побережье. И. П. и В. И. Магидовичи попытались соединить эти противоречивые версии, предполагая, что отряд все же дошел до окрестностей м. Дежнева и только потом, оставив морской берег, повернул на юго-запад и, пройдя по безлюдной и гористой местности, столкнулся с чукчами где-то в центре Чукотского полуострова.

Но как бы там ни было, 30 июня [69] (по данным казаков, 29, по данным Миллера, 30 июня) отряд Павлуцкого на марше внезапно с двух сторон — с тыла и во фронт — был атакован несколькими тысячами чукчей во главе с тойоном «северо-восточного моря» Наихню и тойоном «восточного моря» Хыпаю (по «сказке» 1763 г. чукчей было 1 тыс., по «сказке» 1772 г. — до 3 тыс.). Павлуцкий, приказав быстро соорудить из аргышных (обозных) санок защиту для больных и раненных, вступил в бой, который продолжался несколько часов. Казаки один раз (в 1763 г.) утверждали, что он шел с утра до обеда, в другой раз (в 1772 г.) — с часу дня до 9 часов вечера. Можно предположить, что и на этот раз дело не дошло до рукопашной и русским удалось отбиться с помощью «огненного боя». Чукчи, потеряв 300–500 чел. убитыми, обратились в бегство. Посланная за ними погоня уничтожила еще несколько человек. Правда, пленными удалось взять не более 10 чел., да в добычу некоторое количество оленей. Вероятно, чукчи, не успев бежать, предпочитали или погибнуть в бою, или покончить жизнь самоубийством. С российской стороны в этом сражении оказалось всего только 20 чел. раненных.

В тот же день, после боя, Павлуцкий выслал разведку, чтобы узнать, куда делись чукчи. Разведка дошла до побережья (непонятно, какого), где обнаружила две юрты оленных чукчей. Ее обитатели успели разбежаться, а юрты были сожжены. От плененных в бою чукчей удалось узнать местонахождение большого стада оленей (до 40 тыс. голов), которое и захватили.

На месте баталии простояли несколько дней. Далее, по Миллеру, двинулись к Чукотскому носу (м. Дежнева). Но Линденау сообщал, что Павлуцкий только намеревался идти туда, чтобы «Чукоцкой каменной острог разорить», но «за неимением тамо оленного корму, партия туда не следовала, но пошла чрез хребты и шла 2 1/2 недели до места, на котором с чукчами третию баталию имела». Казаки (а за ними и С. А. Сгибнев) в соответствии со своей версией утверждали, что отряд продолжил движение по Чукотскому полуострову по направлению к Сердце-Камню (г. Прискальной). Сам Павлуцкий, опять-таки весьма неясно, сообщал, что «пошли с Ковымского моря на Анадырское море».

Место третьей баталии локализовать также невозможно. По Павлуцкому, она произошла 14 июля, причем отряд не дошел до Анадырского моря [70]. По Миллеру, 14 июля недалеко от побережья Чукотского моря. По Линденау, где-то посреди Чукотского полуострова в середине июля на расстоянии 2,5 недель пути до г. Сердце-Камень. По данным казаков 1763 и 1772 г., непосредственно около г. Сердце-Камень, рядом с побережьем Анадырского залива, причем не в июле, а в августе.

Подробный рассказ об этом сражении сохранился в воспоминаниях 1772 г., согласно которым, в августе отряд недалеко от г. Сердце-Камень встретился с тойоном «восточного моря» Кею, который объявил Павлуцкому, что желает подчиниться русским и заплатить ясак, обещая доставить его на следующий день. Однако на другой день Павлуцкий, не дождавшись к полудню Кею с ясаком, двинулся с половиной своей команды к чукотскому стойбищу, которое располагалось недалеко от русского лагеря и насчитывало 500 воинов [71]. На этот раз тойон на требование выдать ясак ответил категорическим отказом и бросился «вдруг со своим людством на наше войско с копьями». Что произошло, можно только догадываться. То ли чукчи, посовещавшись, решили не платить ясак, то ли это была заранее спланированная хитрость с их стороны (попытка заманить русских в засаду). Но они опять просчитались. Сражение, шедшее с полудня до самого вечера, закончилось очередным разгромом чукчей, потерявших до 200 убитыми и 200 раненными (по другим сведениям убитых было только 40 чел.). Кею удалось бежать с «небольшими людьми». Российскому отряду досталось в качестве добычи 30 оленей и несколько пленных чукчей (возможно, потому, что это были «сидячие» чукчи). Потери составили: один убитый (казак Данила Татаринов) и 30 чел. раненных.

В этой третьей «баталии» против отряда Павлуцкого бились «чюкчи с обеих морь». Вместе с чукчами участвовали в битве и несколько эскимосов. Миллер в связи с этим сообщал: «…уверяют, что между убитыми на последнем сражении неприятелями найден один, у коего по обеим сторонам рта на верхней губе были диры, в которые вставливаются зубы из моржевых зубов вырезанные» [72]. Эти данные подтверждаются материалами экспедиции М. Гвоздева, предпринятой в Беринговом проливе. Когда в конце августа 1732 г. экспедиционный корабль вторично прибыл к о-ву Ратманова и Гвоздев с матросами пытался на шлюпке подойти к острову, его неожиданно атаковали местные жители — островные эскимосы, которые, как сообщал Гвоздев, «стали по нас из луков стрелять и мы против их противления выстрелили из трех ружей». Напугав аборигенов, Гвоздев через толмача стал выяснять, что они за народ. Островитяне ответили, что они «чукчи», добавив при этом, что их «родники» «пошли с оленными чюкчами против капитана биться и там де их всех побили» [73]. В данном случае речь, несомненно, идет об участии эскимосов о-ва Ратманова в сражениях чукчей против отряда Павлуцкого в 1731 г. Правда, Крашенинников утверждал, что «маеор Павлуцкой по бывшем некогда сражении с чукчами нашел между мертвыми чукоцкими телами двух человек того народа, у которых по два зуба моржовых под носом были вставлены… А приходили они по объявлению пленников не для вспоможения чукчам, но посмотреть как они с россиянами бьются» [74].

На следующий день отряд, по сведениям казачьих воспоминаний, подошел к г. Сердце-Камень, где к Павлуцкому явились тойон Чимкаиган и «лучший человек» Копенкин. Они предложили себя в аманаты, заявляя, что их «родники» будут тогда вносить ясак. Павлуцкий согласился. Однако «родники» вместо уплаты ясака «по каменьям и сопкам разбежались», чем поставили под угрозу жизнь аманатов. В результате, через несколько дней Копенкин зарезал себя ножом, а Чимкаигин попросил Павлуцкого убить его, «потому что как дети, так и родники ево за ним не пошли». Просьба была исполнена.

От г. Сердце-Камень отряд пошел вдоль губы, «коя лежит от устья Анадырского в море» (залив Креста), обошел ее и вышел к верховьям р. Танюрер. Отсюда прежним путем, через верховья рек Белой и Убиенки, вернулись в Анадырск.

По данным Миллера, только после третьего сражения отряд за 10 дней пересек Чукотский полуостров и вышел к Анадырскому заливу. Далее, двигаясь частью на байдарках по воде, частью по суше, подошли к Сердце-Камню, откуда «тою же дорогою, которою шел к Чукотскому носу», Павлуцкий вернулся в острог.

Дата возвращения в Анадырск, разумеется, также варьируется в разных источниках: называются сентябрь, октябрь, ноябрь. В литературе, как правило, вслед за Павлуцким и Миллером указывают 21 октября 1731 г.

Поход, длившийся 8–10 месяцев, несомненно, был очень труден и изнурителен. Отряд Павлуцкого по горам, болотам и тундре прошел около 2 тыс. км. Причем важно отметить, что в походе на Чукотку впервые принимало участие такое большое количество людей. А это требовало соответствующей организации, в первую очередь обеспечения продовольствием, вооружением, боеприпасами и средствами передвижения. И здесь нельзя не отметить заслуги самого Павлуцкого, который, будучи командиром, на должном уровне сумел обеспечить и провести столь ответственное и сложное мероприятие. Как писал В. Н. Берх, «поход его по Чукотской земле есть подвиг, заслуживающий отличное уважение, и приносящий особенную честь его имени» [75].

Пока стояли холода и лежал снег, люди передвигались на санках, запряженных оленями, которыми снабдили отряд коряки и юкагиры. Всего было около 700 упряжек, кроме того, за отрядом гнали стадо запасных упряжных оленей. На 5–6 чел. везли меховой полог для ночлега. С наступлением тепла (казаки вспоминали, что с 15 мая) от санок пришлось отказаться, «шкарб» по 1,5–2 пуда стали грузить на вьючных оленей, а люди шли пешком, неся на себе амуницию и вооружение.

С продовольствием, судя по всему, проблем не было. Первоначально гнали за собой каргин — оленей, специально предназначенных для питания. Потом кормились оленями, захваченными у чукчей. Зато казаки в своих воспоминаниях особо отметили огромные сложности с приготовлением горячей пищи. Отсутствие леса заставляло разводить огонь «с нуждою» из ерника и мха. От голода, правда, никто серьезно не пострадал, но зимние холода и летняя сырость, изнурительные переходы по болотистой тундре и горам, случавшиеся переправы через реки привели к повальным заболеваниям. «От поветрия» (вероятно, простуды) к концу похода болела почти половина отряда, а 8 человек казачьих детей и промышленных людей даже умерло. В боях же погибло 4 (по данным Павлуцкого, 3) русских казака, 1 юкагир (неизвестно в каком сражении) и 5 коряков, один (Семен Каначкин) потерялся в тундре. По другим данным (отраженным в «Реестре, сколько в партии служилых людей побито и померло и безвестно пропало», составленном в январе 1738 г. в Канцелярии Охотского порта), в походе погибло 3 казака, умерло 10 чел. и 1 пропал без вести [76].

Понесенные материальные затраты, как и усилия, не дали, однако, ожидаемого результата. Главные цели остались недостигнутыми: несмотря на три крупных разгрома чукчи не были покорены, а о поиске морских островов Павлуцкий во время самого похода, вероятно, вообще перестал думать. Итоги оказались более чем скромными: отряд мог бы поставить себе в заслугу только нанесение чукчам материального урона (захват оленей) и уничтожение какой-то части их боеспособного населения (мужчин-воинов).

О потерях противника Павлуцкий скромно сообщил, что «побили их чюкоч немалое число». Если верить другим свидетельствам, за все время похода российским отрядом было убито, не считая женщин и детей, по минимальным подсчетам 802, по максимальным 1450 чукотских воина (казаки в 1772 г. говорили о 1452 убитых). Но данные цифры вызывают большое сомнение. Гурвич считал, что они сильно преувеличены [77]. И на самом деле, в начале XVIII в. общая численность населения Чукотки составляла примерно 8–9 тыс. чукчей, да около 4 тыс. эскимосов [78]. Считая, как принято в литературе, число мужчин вдвое меньше, получается около 6 тыс. чел., а взрослых мужчин, соответственно, 3 тыс., возможно, даже еще меньше. Побывавший у чукчей в 1711 г. казак Попов указывал, что у них насчитывалось около 2 тыс. лучников, т. е. воинов [79]. В таком случае получается, что отряд Павлуцкого уничтожил половину взрослого мужского населения Чукотки. А это совершенно невероятно, учитывая, что после 1731 г. военная активность чукчей не только не снизилась, но, наоборот, возросла. Так что казаки в воспоминаниях, выпячивая свои заслуги, весьма преувеличили потери чукчей. Речь может идти скорее всего о нескольких сотнях убитых. Хотя и эта цифра, учитывая малочисленность чукчей, была для них, конечно, ощутимой.

В добычу отряд захватил, по некоторым данным, 40 630 оленей, которые были разбиты на 12 табунов, «в коих было по 1000 и по две». Табуны отданы под присмотр коряков и юкагиров, но из-за их нерадивости многие олени разбежались. Часть сумели отогнать чукчи, часть была употреблена на пропитание. В итоге в Анадырск привели не более 500 оленей.

В числе значимых трофеев оказались 12 железных куяков, а также вещи, принадлежавшие отряду Шестакова (знамя, фузеи, винтовки, личное имущество казачьего головы [80]), 136 красных и 5 «сиводущатых» лисиц. Кроме того, удалось освободить из чукотского плена 42 коряка и 2 русских (Илью Панкарина и Анну Ворыпаеву) и взять, в свою очередь, в плен около 150–160 чукчей (мужчин, женщин и детей). К отряду также присоединился бежавший из чукотского плена якутский служилый Семен Рыпаев [81]. По сведениям П. А. Словцова, много чукотских пленных было впоследствии выслано из Анадырска в Якутск и Иркутск, но все они погибли в дороге [82]. Таким образом, приобретения были незначительны. Как писал Гурвич, «поход не принес дохода казне, не обогатил он и участников» [83]. Более того, союзники русских юкагиры и коряки потеряли в этом походе более 4 000 оленей, отданных ими для обеспечения движения и пропитания [84].

Ряд историков считает, что к несомненным заслугам экспедиции Павлуцкого 1731 г. надо отнести географическое обследование Чукотки [85]. Но подобное утверждение не имеет под собой никакий оснований. Павлуцкий в своей «промемории» в Якутскую воеводскую канцелярию дал только самое общее краткое описание Чукотки:

«Чюкоцкая земля кругом Анадырского носу самая малая и пустая, лесов и никаких угодей в той земле, рыбных и звериных промыслов не имеетца, токмо довольно каменных гор и шерлобов да воды, а больши каменных гор и воды во оной земли ничего не обретаетца, и вышеписанные немирные чюкчи живут во оной земле при морях и питаютца нерпой и моржевым и китовым жиром и травой… оные чюкчи народ непостоянной, не так как протчие иноземцы в ясашном платеже обретаютца» [86].

Аналогичные сведения содержит и его рапорт в Тобольскую губернскую канцелярию, где, кроме того, есть интересные замечания о самих чукчах:

«Чукчи народ сильный, рослый, смелый, плечистый, крепкого сложения, разсудительный, справедливый, воинственный, любящий свободу и не терпящий обмана, мстительный, а во время войны, будучи в опасном положении, себя убивают. Стреляют из луков и бросают камни, но не очень искусно» [87].

Как видим, впечатление от Чукотки у Павлуцкого сложилось довольно удручающее и не вселяющее никакого оптимизма в вопросе быстрого подчинения чукчей русской власти. Вероятно, и у остальных русских участников похода мнение о чукотской земле оказалось подобным. Однако общие впечатления о Чукотке и чукчах не означают, что проводилось географическое исследование данного района — этого отряд Павлуцкого как раз не предпринимал.

В пользу этого говорит следующее обстоятельство: если бы действительно велось обследование Чукотки, то результатом стали бы разного рода описания и картографические материалы. И эти описания и карты, поступив в Петербург, несомненно были бы переданы в распоряжения руководства Второй Камчатской экспедиции, которая как раз в это время разворачивала свою деятельность и собиралась, в частности, совершать плавание к проливу между Чукоткой и Аляской. В материалах экспедиции, достаточно обстоятельно изученных историками, сохранились бы хоть какие-то данные о географических исследованиях Павлуцкого. Однако обнаружить их не удалось. Даже Миллер, участник Второй Камчатской экспедиции, который специально и по «свежим следам» собирал информацию о географических открытиях на Северо-Востоке Сибири, находясь в Якутске, не нашел никаких документов о маршруте Павлуцкого и вынужден был довольствоваться рассказами очевидцев. Как он писал, «последней поход капитана Павлуцкого, которой в 1727 году из Правительствующаго сената отправлен был с якуцким казачьим головою Афонасьем Шестаковым для покорения немирных чукчей, подает нам в географии сих стран также некоторое изъяснение, котораго бы, может быть, без того получить невозможно было. Но я о том ничего больше объявить не могу, кроме того, что я здесь в Якуцке по словесному сказыванию некоторых казаков, которые в той партии были, о путевом тракте и о случившихся в пути реках записал» [88].

Другой современник и участник Камчатской экспедиции Линденау, судя по его карте Чукотки и «Описанию о Чюкоцкой землице, где оная имеетца», также смог использовать только самые общие сведения и не располагал никакими описаниями и картами похода 1731 г., хотя специально занимался сбором сведений, в частности, составил подробное «Географическое описание реки Анадыря» и описание «Дорога из Анадырского острога в полуденную сторону». Обратим внимание на то, что Охотское побережье и Камчатка изображены на его карте достаточно точно и с подробностями, тогда как изображение Чукотки и течения р. Анадырь дано весьма «грубыми мазками» и без детализации.

Так что встречающиеся в литературе указания на карту Линденау как свидетельство результатов географических исследований Павлуцкого [89], вряд ли обоснованны. Более правильным представляется мнение П. А. Словцова, который в свое время писал:

«Из Чукотского похода, к сожалению, наукам не досталось никакой добычи: ни указаний рудных, ни замечаний географических или физических» [90].

Вместе с тем, поход 1731 г. ясно дал понять, что быстро подчинить чукчей не удастся. Павлуцкий в упомянутом рапорте в губернскую канцелярию безнадежно констатировал: «…привести чукоч в подданство невозможно, потому что у них нет ничего святого: дети отступаются от отца, отцы от детей», имея в виду, что система аманатства в отношении чукчей совершенно не работает.

Сохранилось, правда, смутное известие, что после похода Павлуцкого какая-то группа чукчей якобы стала вносить ясак. В 1733 г. анадырский заказчик И. Батанкуев сообщал в Тобольск: «Сидячие чукчи платят ясак лисицы красные малое число повольно, а иного году не платят» [91]. Якутская воеводская канцелярия, заполняя в середине 1737 г. анкету Миллера, в общей массе ясачноплательщиков Анадырского острога назвала и чукчей: «имеютца народы ясашныя иноземцы, называемыя юкагири, коряки, чукчи шестьсот восмьдесят два человека», на которых был положен годовой оклад ясака 38 соболей, 3 «сиводущатых» и 638 красных лисиц [92]. Но сколько именно было чукчей, канцелярия не уточнила.

К тому же неизвестно, был ли это на самом деле ясак или чукчи приносили пушнину для обмена на русские товары. Зато вполне определенно можно говорить о том, что политическая ситуация в регионе после похода только ухудшилась. Жесткие действия отряда Павлуцкого не умиротворили чукчей, а наоборот, усилили их воинственный пыл. Участие в походе юкагиров и коряков, с которыми у чукчей и до этого были враждебные отношения, еще более способствовало углублению межэтнических конфликтов. Вдовин отмечал, что от расправы Павлуцкого пострадали не только те чукчи, которые совершали набеги на коряков, русских и юкагиров, но и те, которые к этим набегам были совершенно непричастны, «следствием этого было то, что чукчи получили моральное оправдание для нападений на оленных коряков и юкагиров как участников похода Д. Павлуцкого» [93]. Другой известный этнограф Гурвич обратил внимание на то, что «хотя чукчи понесли известные жертвы, экспедиция не изменила соотношение сил между коренным населением северо-востока, тем более что после похода 1731 г. военные действия против чукчей не предпринимались почти на протяжении целого десятилетия» [94].

Особо стоит отметить методы, которыми Павлуцкий действовал против чукчей. В свое время Берх писал, что он «употреблял все способы на склонение их в подданство, но буйный народ сей, отвергши миролюбивые предложения, принудил его вступить с ними в сражение» [95], т. е. «виноватыми» были сами чукчи, не понимавшие всех благ российского подданства. Ряд советских историков, затушевывая военную сторону дела, пошли еще дальше. В частности, в «Очерках истории Чукотки» утверждалось, что «на посту начальника Анадырского острога Павлуцкий зарекомендовал себя активным сторонником именно мирного сотрудничества с коряками, юкагирами, чукчами» [96]. Но были и противоположные оценки. Так С. Б. Окунь указывал на «опустошения, которые произвел Павлуцкий в Чукотской земле» [97], а Гурвич писал, что «действия Павлуцкого имели чисто карательный характер» [98].

Сам Павлуцкий в своих донесениях неизменно подчеркивал, что в отношении «немирных чюкоч» стремился действовать «ласкою и приветом», а силу применял только потому, что они отказывались «ясак платить и аманатов дать» и оказывали сопротивление. Однако имеющиеся в нашем распоряжении другие источники однозначно свидетельствуют, что Павлуцкий был жестким и даже жестоким человеком. Будучи храбрым офицером-служакой, он не отличался дипломатическими способностями и не смог найти с чукчами общий язык. На свои прямолинейные призывы в российское подданство он получал такие же прямолинейные отказы, а подчас вообще даже не утруждал себя переговорами, предпочитая сразу действовать грубой силой, «побивая чукчей до смерти». Понятно, что такие действия не способствовали взаимопониманию между русскими и чукчами. На русских чукчи могли смотреть только как на врагов и союзников своих врагов — юкагиров и коряков. Не зря в чукотских сказках и преданиях Павлуцкий запечатлен как безжалостный воин, желающий истребить всех чукчей. Они даже дали ему прозвище «Якунин» (Jakуннiн), что значит «худоубивающий» [99].

Вернувшись в Анадырск, Павлуцкий, не получив еще никаких предписаний от губернского начальства, продолжал действовать по собственному усмотрению. К этому времени ситуация в регионе стала развиваться совсем не так, как планировали организаторы экспедиции в 1727 г.

После разгрома Шестакова из повиновения русской власти стали выходить коряки Охотского и Берингоморского побережий. В сентябре 1730 г. ямские, ирецкие и сигланские коряки уничтожили оставшуюся часть отряда А. Шестакова (26 чел. во главе с пятидесятником И. Лебедевым), захватили и сожгли Ямской острог. В июле 1731 г. вспыхнуло восстание ительменов на Камчатке, из-за которого морская партия экспедиции вынуждена была отложить свой вояж к Анадырскому устью.

Выступление коряков первоначально не сильно озаботило Павлуцкого: он продолжал действовать по своему плану и совершил поход на Чукотку. Но известие о восстании ительменов, полученные им 16 января 1732 г. [100], заставили его переключить внимание с севера на юг. Он или сам, или, скорее всего по подсказке старожилов-анадырцев, понял, что «измена» коряков существенно подрывает русские позиции в регионе, поскольку «бунтовщики» перекрывают сухопутное сообщение между Анадырском и Камчаткой. Поэтому весной 1732 г. он наносит удар по корякскому Паренскому острожку (в устье р. Парень, впадающей в Пенжинскую губу), где сконцентрировались значительные силы восставших. Поход завершился полным разгромом паренских коряков, после чего капитан отправил отряд казаков (95 чел.) во главе с пятидесятником Иваном Атласовым восстановить разрушенный коряками еще в 1715 г. Олюторский острог и призвать в подданство олюторских пеших коряков [101]. Атласов выполнил задание: «на усть Посторонной речки, которая пала в Алютор, построил острог мерою в длину и в ширину по 20 сажень, агорожен в заплот, и в том остроге построил часовню и государев двор и ясашную избу и казенные анбары и служилым людем казармы в стене» [102].

Таким образом, Павлуцкому удалось (правда, только на короткое время) «утихомирить» коряков и восстановить русские позиции на перешейке, связывающем Камчатку с материком.

Вернувшись в начале мая 1732 г. в Анадырск, Павлуцкий организовал еще один поход на Чукотку. В отличие от предыдущего он остался фактически неизвестным в исторической литературе. Из всех исследователей о нем упомянул только В. Маргаритов. Согласно его версии, Павлуцкий отправил из острога отряд казаков к устью р. Анадырь для встречи судна «Св. Гавриил», которое под командой Я. Генса должно было прибыть с Камчатки [103]. Иную версию в 1738 г. изложил в своей «Ведомости» сам Павлуцкий. Он очень кратко сообщил следующее: «А маия 27 числа по вскрытии вешней полой воды путь возимел на судах вниз реки Анадыря до Анадырского устья для проведывания Анадырского устья и усмотрения неясашных и неплатежных немирных чюкоч на старые их жилища и приплыли по край моря июля 14 числа и их чюкоч изыскивали и сыскать нигде не могли для того мореходных судов в Анадырску не обретаетца» [104]. Как видим, во-первых, Павлуцкий сам ходил в поход, во-вторых, он по-другому представил цель похода.

Однако верной представляется все же первая версия. Дело в том, что своим «ордером» от 11 февраля 1732 г. Павлуцкий приказал геодезисту М. Гвоздеву (Генса он отстранил от командования) после подавления восстания ительменов действовать согласно прежним планам: выйти в море и идти к устью Анадыря и к «Большой Земле» против «Анадырского носа» (Чукотского мыса). Поскольку планировалось совместное действие морского и сухопутного отрядов, Павлуцкий вполне естественно должен был встретить бот «Св. Гавриил». Однако встречи не произошло, т. к. капитан не дождался судна и 14 июля отправился с устья Анадыря в острог, а «Св. Гавриил» под командованием Гвоздева появилось в устье только 3 августа [105]. Позднее, в 1738 г., в своей «Ведомости» Павлуцкий отразил только случившиеся события, ограничившись общими фразами о «поиске» чукчей.

Вероятно, по возвращении из второго чукотского похода, получив 18 августа 1732 г. указ Тобольской губернской канцелярии от 10 августа 1731 г., капитан и его команда приступили к реконструкции Анадырского острога. К этому времени острог, располагавшийся на острове на р. Анадырь, представлял собой небольшое поселение, имевшее незначительные укрепления в виде частокола и одной сторожевой вышки. В остроге стояли ясачная изба, «казенка» для содержания аманатов, сени, 6 амбаров, государев двор из трех строений. За стенами острога находились несколько жилых построек. Павлуцкий построил «вновь рубленой деревянный острог мерою в длину и поперег по 20 сажень, в вышину в полпята аршина, да на том же остроге на четырех стенах по углам построены 4 башни, пятая над проезжими воротами». Были отремонтированы старые и построены новые казенные здания внутри острога. За острогом разместилось около 80 дворов служилых людей и часовня [106]. Правда, нельзя исключить, что реконструкция острога проводилась постепенно, в течение 1731–1732 гг. По крайней мере, сам Павлуцкий в своей «Ведомости» не назвал точной даты окончания строительства, а просто сообщил, что новый острог построен в его «бытность».

Тем же указом Тобольской канцелярии подтверждались полномочия Павлуцкого как главного командира экспедиции, а также ему предписывалось «на чюкоч и на протчих немирных иноверцов войною до указу Ея И. В. не поступать», а «призывать в подданство ласкою». Поняв, что данный указ обрекает его на бездействие (ибо «разводить» дипломатию с иноверцами он не хотел или не умел), Павлуцкий для прояснения общей ситуации и своей собственной роли выезжает 5 ноября 1732 г. в Якутск, оставив в Анадырске вместо себя начальником военной команды гренадера Машрукова [107].

Анадырский комиссар Тарабыкин, у которого, судя по его репликам в адрес Павлуцкого, сложились с ним недружелюбные отношения, сообщил в Якутскую воеводскую канцелярию, что «Павлуцкой минувшаго 732 году без указу Ея Императорского величества из Анадырска уехал в Якуцк, також с собою пятнатцать человек взял служилых же». Он же негативно отнесся к действиям Павлуцкого против коряков, заметив в своем донесении: «Оной же капитан Павлуцкой минувшаго 732 году ходил в поход в паренские сидячие коряки острог, их разорил и самих их коряк побил, в том числе и ясашных, от чего ныне в ясашном зборе чинитца недобор» [108].

Не исключено, что жесткие действия Павлуцкого против паренских коряков вызвали недовольство властей. Сохранилось известие о том, что в октябре 1735 г. анадырский комиссар П. Шадрин выслал в Якутск «следственное дело» о походе Павлуцкого. Но в чем заключалось это следствие, и к каким результатам привело, по источникам не прослеживается. Как отметил позднее Шмалев, «по оному доношению и по сообщенным при нем допросах было ль куда в главную команду представляемо и какая на то резолюцыя воспоследовала или нет и для чего, о том бытности показанного камисара Петра Шадрина по делам не отыскано» [109].

В декабре 1732 г. Сенат назначил Павлуцкого помощником к майору В. Ф. Мерлину, отправленному на Камчатку для расследования причин ительменского бунта. Сенатским указом 23 февраля 1733 г. за свою «чукотскую» службу и «за долговремянное в таком дальном крае бытие» он был произведен в майоры [110].