Слугина В. А. Понятие измены и образы врагов в присягах народов Сибири XVII в. // Очерки по истории государственности: политика, экономика, культура. Ташкент, 2020. С. 93–98.
Представления о механизмах классификации «своих», «иных» и «чужих», которые отражались в политической лексике Московского государства уже достаточно давно и плодотворно изучаются в рамках направлений исторической имагологии и методологической школы «истории понятий» [2, 4, 9]. В последнее время подобная проблематика стала прорабатываться и в отношении народов Сибири [5, 7]. Цель настоящей работы — рассмотрение ключевых понятий, обозначавших измену российской власти, и выявление наиболее употребляемого в текстах присяг (шертовальных записей) народов Сибири перечня народов и стран, идентифицируемых русской стороной, как «иные», «вражеские» и «немирные».
Одним из инструментов установления в сознании аборигенов Сибири новой политической культуры подданства российскому царю стало шертование — специальная процедура присяги, сложившаяся на основе трансформации нескольких традиционных инструментов фиксации правовой связи с государством. Такими инструментами являлись:
- церемония / обряд присяги;
- шертовальная запись (перечень обязанностей подданного);
- текст «жалованного слова» (декларации прав, даруемых монархом)
Все три этих элемента присяги включали в себя список желательных и нежелательных со стороны присягавшего действий, что позволяет выявить основное смысловое ядро понятия «измена», означавшего нарушение условий шерти.
Наиболее употребляемыми понятиями, характеризующими действия против Российского государства, в текстах присяг сибирских народов были: «злой умысел», «злое дело», «самовольство», «скоп и заговор», «воровство» и «убийства». Понятие «злое дело» не имеет однозначной трактовки. В XVII в. под ним понимались посягательство на здоровье государя, «неподобная» или непристойная речь в его адрес [1, с. 46]. Наряду со словосочетанием «злое дело / умысел», в текстах некоторых шертовальных записей используется выражение «воровской завод / умысел» (слово «вор» также имело значение ‚изменник’, «воровство» означало предателя). Под «самовольством» подразумевалось любое несанкционированное (несогласованное с властями) действие либо поступок, нарушающий официальный запрет. «Скоп и заговор» подразумевал сбор множества вооруженных людей против представителей царской власти («скопу», как правило, сопутствовали «убийства и грабежи»), что, по факту, представляло собой измену. М.Ф. Владимирский-Буданов относит «Скоп и заговор» к категории «верховная измена» [3, с. 404]. Помимо указанных предписаний, в текстах нескольких шертовальных записей присутствует обязательство не совершать ложных доносов, и не утаивать информацию, касающуюся своих родственников и друзей: «По свойству и по дружбе ни по ком не покрывать, а по недружбе ни на ково ложно не сказывать» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 232. Л. 106–110; там же. Л. 130–133; там же. Л. 191–194 и др.).
Включение в шертовальные записи для сибирских иноземцев статей, излагающих перечень нежелательных действий, трактуемых как государственная измена, с одной стороны, демонстрирует стремление московской власти включить народы Сибири в правовое пространство Московского государства, по аналогии с русским (православным) населением, а с другой стороны, — указанные статьи раскрывают понятие «измена» и суть пребывания в подданстве («под высокой государевой рукой»).
Нарушение статей шертовальных записей либо отказ какого-либо рода «дать шерть» означало переход шертующегося в категорию «изменника», «государева непослушника». В текстах шертовальных записей категориям «немирные землицы» и «изменники» большое внимание. По текстам записей можно проследить, что в обязательстве «не отъезжать» из Российского государства в другие перечень стран меняется. Подробный и явно актуальный для своего времени перечень стран и «землиц» представлен в шертовальной записи 1605 г., в который, по сути, попали все страны, с которыми велись какие-либо посольские переговоры:
«…Ни к которому государю, ни турецкому, ни к цысарю, и к литовскому королю, шпанскому, ни ко францовскому, ни к аглицкому, ни к ческому, ни к датцкому, ни к свескому королю, ни в Крым, ни в Нагай, ни в Бухары, ни в Ургенч, ни в Казатскую орду, ни в Калмыки, ни в иные ни в которые государства не отъехати, и измены ни никоторые не учиняти и не мысляти, и с крымским царем из Нагай из Бухары, и с колмыки не ссылатись, и на государство лихо с ними не [съе]зжатись и не думати» (РГАДА. Ф. 199. Оп. 1. Ед. хр. 133. Ч. 1. Д. 5. Л. 21 об.).
В группе шертовальных записей 1646–1651 гг. список государств расширяется собственно «сибирским» элементом — пограничными землями:
«И в Крым или в Литву, и в Немцы, и в ыныя ни в которые государства, и в Калмаки, и в Киргизы, и в Якуты, и в Тунгусы, и в Браты, и в Мугалы, и в Китары (вероятно, китайцы — прим. авт.), и в Андауры (дауры — прим. авт.), и в ыные сибирския иноземцы…» (РГАДА. Ф. 1177. Оп. 3. Стб. 645. Л. 21–22).
В отдельных записях перечень европейских государств опускался и указывали только соседние территории: «В калмаки и в самоядь воровскую (самоеды — прим. авт.) не от[ъ]ехать» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 232. Л. 257), т.е. указаны соседние для уезда территории. Отсутствие четких географических ориентиров в указании «немирных земель» заменялось на названия этносоциумов, подразумевалось, что «немирными» являются те земли, где проживают «неясачные».
Обнаруживается, что в списке запретных для посещения подданными царя «землиц» преимущественно используются не географические маркеры местонахождения территорий (например, с помощью названий рек, озер и т.п.), а названия еще не объясаченных (например, якуты тунгусы, буряты) либо конкурирующих за власть в Сибирском регионе (китайцы, монголы) народов. Таким образом, территориальное деление на «свои» и «чужие» земли определялось местонахождением ясачного и неясачного, «немирного» населения. Использование такого способа наименования территорий — через названия народов, демонстрирует административные и колонизационные интересы царской власти. Ключевым объектом колонизации и политико-правового освоения пространств в единую систему административного управления являлось население, поэтому от степени включенности или не включенности того или иного этносоциума в социальную структуру Московского государства зависело отношение к территории [8, с. 47].
Раскрывающиеся в шертовальных записях понятия «немирные земли», «землицы» поднимают вопрос о политико-идеологическом значении пространственных границ (как межгосударственных политико-географических, так и сконструированных по принципу «лояльности» российскому царю). Как отмечает В. Кивельсон, «будучи общественными устройствами, племенные группы и княжеские владения получали форму и статус „земель” на страницах чертежей и атласов, где они были зафиксированы и ограничены» [6, с. 254].
Еще более вариативным был список «врагов», «изменников» и «непослушников», на которых предписывалось ходить с сибирскими воеводами на «бои» и доносить об изменах с их стороны, а также запрещалось «ссылаться» с ними и торговать. В категорию «врагов» попадали жители указанных иностранных государств и «немирных землиц»; наиболее часто под «изменниками» (относящимися к сибирским территориям) перечислялись внук Кучума Девлет Кирей, «колмацкие тайши с их черными людьми», киргизы и якуты, также фигурируют татары. Причем в шертовальной записи для татар Тюменского уезда 1645 г. еще упоминаются «изменники» не по этническому, а по географическому признаку: «С тарскими и с тюменскими изменники» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 232. Л. 117). Любопытная тенденция прослеживается в шертовальных записях, предназначенных тунгусам, юкагирам и якутам, в которых в числе «непослушных людей» перечислялись этносы, для которых и была разработана запись, например, в образце присяги 1645–1649 гг., предназначенной для якутов, указано: «З государевыми изменники и непослушными людьми с якутами (курсив авт. — В.С.) и с ыными иноземцы битися» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 328. Л. 197), т.е. так оговаривалась возможность выступления с «ратным боем» на соседние роды. Уникальный список «немирных» соседей (не имеющий аналогов в других шертовальных и крестоцеловальных записях указанного хронологического периода) представлен в шертовальной записи, предназначенной для енисейских киргизов 1646 г.:
«С недруги их калмыцкими и мунгальскими тайшами, и с киргисскими, и с тубинскими, и с алтырскими князцами, и со всякими иноземцами, которые им великим государем непослушны, битися» (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 19. Д. 5. Л. 172–172 об.).
В результате исследования наименований «немирных землиц» и категорий «изменников», указанных в шертовальных записях, можно выделить более общие тенденции в политике царской власти, конструирующей образ «врага». Прежде всего, обнаруживается закономерность в перечне земель, в которые запрещается «отъезжать». В него входили как европейские (конкурирующие) государства: «Польша», «Литва», «Немцы», так и «восточные соседи», обладающие собственной (автономной или суверенной от России) системой управления, — территории, енисейских киргизов, белых калмыков (телеутов), монголов, ногайцев. Переезд в эти земли означал бы для присягающего «измену» и по факту выход из юрисдикции московской правовой системы. Таким образом, перечисленные государства и политические образования фиксируют фактические «границы» распространения власти «Белого царя». Установленные в общем виде, «границы» еще не означали, однако, что все внутренние территории находятся в однозначном «подчинении» и «радении» российскому государю. Об этом свидетельствуют упоминаемые категории «изменников» из числа формально включенных в подданство народов (якуты, тунгусы, юкагиры). Московские власти пользовались понятиями «изменник», «вор», «недруг» для обозначения тех, кто открыто выступал против российской власти — воевал и устраивал набеги на русские города, для тех, кто отказывался платить ясак, также «изменниками» назывались те, кто еще формально не вступил в подданство «под государеву высокую руку». В шертовальных записях и других документальных свидетельствах «изменниками» называются не только народы, уклоняющиеся от ясачного платежа, но и неохваченные ясачной системой потенциальные данники «российского царя» [10, с. 94].
Упоминание в шертовальных записях большого списка «изменников» иллюстрирует слабость царской власти на формально-включенных территориях. Кроме того, такой расширенный список являлся следствием дополнений, вносившихся уездными воеводами, и, скорее всего, перечень названных этносоциумов был актуальным для своего историко-географического контекста. Сибирская администрация прекрасно понимала, что при приведении к присяге представителей одного рода конкретного этносоциума потенциальная опасность военного столкновения с «другим» родом сохранялась, а потому и пыталась заручиться поддержкой присягнувших в борьбе со всеми «неясачными».
Примечание
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ
в рамках научного проекта № 19-39-60006
Использованные источники и литература
- Агузаров Т.К., Грачева Ю.В., Чучаев А.И. Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). М., 2016. 332 с.
- Вальденфельс Б. Своя культура и чужая. Парадокс науки о «Чужом» // Логос. 1994. № 6. С. 77–94.
- Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. М., 2005. 797 c.
- Гасанов И. Б. Национальные стереотипы и «образ врага». М., 1994. 240 с.
- Зуев А. С., Игнаткин П. С. «Иноземцы» — «свои» и «иные»: понятийно-терминологическая классификация социально-политического статуса сибирских аборигенов в Московском государстве (конец XVI — начало XVIII века) // Вестник Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2016. Т. 15, № 8: История. С. 67–85.
- Кивельсон В. Картография царства: Земля и ее значение в России XVII в. М., 2012. 360 c.
- Люцидарская А. А. Противостояние культур в ходе колонизации Сибири // Вестник Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2006. Т. 5. Вып. 3: Археология и этнография (приложение 1). С. 3–11.
- Пестерев В. В. Организация населения в колонизуемом пространстве: очерки истории колонизации Зауралья конца XVI — середины XVIII вв.: монография. Курган, 2005. 237 с.
- Соколовский С. В. Образы «Других»: историческая топология мышления о коренных народах в России // Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. М., 1998. Вып. 5. С. 57–84.
- Шерстова Л. И. Аборигенная политика Московского царства в Сибири: проблема синтеза социально–политических институтов в XVII в. // Вестн. Томского государственного университета. 2012. № 365 (декабрь). С. 93–98.