Слугина В. А. Шертоприводные записи как инструмент оформления подданства сибирских народов российскому государю в XVII веке // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2015. Т. 14, вып. 1: История. С. 58–65.
Анализируются положения присяг (шертоприводных записей), разрабатываемых русской властью для включения коренных этносоциумов Сибири в социально-политическое пространство Московского государства. Сформулированные в шертоприводных записях условия подданства сопоставляются с данными делопроизводственных источников, описывающих проблемы межкоммуникационного взаимодействия. Автор провел анализ содержания шертоприводных записей XVII в. и выявил основные аспекты и направления государственной политики, отраженные в текстах записей, исследовал ключевые понятия «службы» и «подданства» в их историческом значении. На основании привлеченных источников, автор делает вывод о том, что шертоприводные записи (в отличие от крестоцеловальных) представляют собой более адаптированную к сибирским реалиям группу источников, а «иноземческое» подданство народов Сибири разительно отличалось от подданства русского (православного) населения.
В процессе присоединения территорий Сибири закономерно возникала проблема установления коммуникации с народами, имеющими разную социально-политическую организацию, религиозные воззрения и хозяйственную деятельность. Указанный контекст вынуждал российскую власть искать и вырабатывать «особые» способы конструирования, транслирования и внедрения желаемого социально-политического и экономического дискурса на новых территориях. Актуальной являлась потребность в правовом оформлении отношений между русской властью и сибирскими этносоциумами. Кроме того, выстраиваемым русско-аборигенным отношениям необходимо было придать статус «легитимных». Важнейшим способом, обеспечивавшим решение этой задачи, являлось приведение «иноземцев» в подданство Российского государства, или — в лексике того времени — «в вечное холопство» «государю, царю и великому князю всеа Русии самодержцу». Одним из механизмов превращения коренного населения в подданных московского государя была процедура приведения к шерти — «шертование». Целью шертования являлось «закрепление» иноземного населения Сибири в «верности» и «службе» государю, т. е. через шертоприводные записи должны были конструироваться неконфликтные и регламентированные «нормой» отношения.
Несмотря на значимость процедуры шертования в историческом контексте присоединения Сибири в XVII в., шертоприводные записи остаются малоизученными в историографии. Как правило, обращение к текстам шертей практикуется историками в контексте изучения истории отдельных регионов и конкретных этносоциумов [Уманский, 1980; Цюрюмов, 2007; Иванов, 2009]. Попытки комплексного изучения сибирских шертоприводных записей предпринимались А. Ю. Коневым, который кратко рассмотрел эволюцию шертоприводных записей, поставив вопрос о происхождении этой разновидности частно-публичного акта на территории Сибири с критической позиции, и сделал акцент на том, что «необходимо различать шертование как процессуально-ритуальное действие и шертную запись как юридический документ, подтверждающий факт и содержание клятвы — присяги, имеющей правовые последствия» [2006. С. 174]. Противоположной трактовки шертоприводных записей придерживается М. О. Акишин, который по формально-юридическим признакам определяет сибирские шертные грамоты как неравноправные международные договоры [2013]. Более сдержанную оценку шертования дал А. С. Зуев: проведя параллель между шертоприводными записями и текстом «жалованного слова», автор отметил, что «жалованное слово» и шерть в увязке друг с другом содержали в себе элементы хотя и неравноправного, но договора, при этом исследователь также отметил тенденцию сближения шертоприводных записей с крестоцеловальными [2011. С. 57–59].
Неоднозначность в оценках исследователей в большой степени связана с различиями в источниковой базе, привлекаемой для анализа (как по географии, так и по хронологии). А для формулирования обобщенной оценки в отношении значения шертования в ходе присоединения Сибири, по нашему мнению, необходим целенаправленный источниковедческий анализ данной разновидности актов. Возможности для изучения шертоприводных записей сибирских «иноземцев» являются весьма ограниченными вследствие как малого количества этих записей, введенных в научный оборот, так и отсутствия достоверных сведений о начале шертования в Сибири и первых шертоприводных записях. Сравнительный анализ указанной разновидности актов оказался возможен лишь с привлечением архивных неопубликованных источников, на материале которых удалось проследить процесс формирования устойчивого формуляра (последовательность юридических формулировок) шертоприводных записей на протяжении всего XVII в. Выявленный нами комплекс шертоприводных записей XVII в., предназначенных для устного оглашения сибирским «иноземцам», относящимся к территориям Верхотурского, Тюменского, Туринского, Пелымского, Нарымского, Тарского, Березовского, Сургутского и Якутского уездов, содержит в формуляре интитуляцию (указание на то, кто будет шертовать), инскрипцию (указание адресата шертования, титул царя) и диспозицию (содержание основных положений документа). В данной статье мы бы хотели остановиться на анализе статей диспозиции шертоприводных записей, раскрывающих ключевые понятия «службы» и «верности» российскому государю со стороны народов Сибири.
Как и в крестоцеловальных записях, самыми «общими» (базовыми) обязательствами в шертоприводных записях были:
- «служить и прямить» государю, не иметь дипломатических связей с неприятелями и «изменниками» России и не защищать их; не «отъезжать» в «немирные» земли и не призывать других государей на Московское царство;
- по приказу царя «ходить» с российскими войсками против неприятелей России; на войне служить «без измены», подчиняясь воеводам и начальным головам.
Прежде всего, привлекает внимание обязательство не призывать других государей, которое должно было гарантировать признание легитимности власти конкретного государя и его фамилии, а все остальные претенденты автоматически попадали в разряд «изменников» и «воров».
В шертоприводной записи Федору Борисовичу 1605 г. нашли отражения реалии борьбы за власть в Смутное время, что выразилось в формулировке: «Также мне Симиона Бекбулатова и иного никого на Московское государство не хотети, и с ним не знатца и не дружитца, и не ссылатца с грамотками, и словом к нему ни на какое лихо не приказывати, и к вору, которой называется князем Дмитрием Углетцким, не приставати…» (1).
Более короткая формулировка содержится в крестоцеловальной записи Василия Шуйского, на основе которой следовало приводить к шерти: «…и иного государя, мимо его государя царя и великого князя Василья Ивановича всеа Русии не хотети…» (2).
Такие формулировки свидетельствуют о «неустойчивом» положении «новых государей» на российском престоле, что совершенно понятно с учетом контекста событий 1598–1613 гг. В обнаруженных шертоприводных записях для приведения в подданство Михаилу Федоровичу эта статья отсутствует. В образце шертоприводной записи, составленной для приведения к шерти Алтын-хана 1636 г., уже просто перечисляются наследники (Алексей Михайлович и Иван Михайлович) и дополнительно указано, что шерть действует «и вперед за их государскими наследники» [Русско-монгольские отношения…, 1974. С. 407]. В большинстве шертоприводных записей на верность Алексею Михайловичу эта формулировка снова включается в текст «образца»:
«…опричь государя своего царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии на Владимерское (здесь и далее курсив наш. — В. С.) и на Московское государъство, и на иные царьствия иного государя из ыных государьствъ, Полского и Литовского, и немецких решь королей и королевичей, и из розных земель царей и царевичей, и из руских родов никого не хотети, и государства под ним, государем своим царем и великим князем Алексеемь Михайловичемь всеа Русии не подыскивать никакими мерами и никоторою хитростью» (3).
В целом, указанное обязательство окончательно закрепилось в российской правовой системе Соборным уложением 1649 г. во второй главе «О государьской чести, и как его государьское здоровье оберегать» [ПСЗ-I, 1830. Т. 3. С. 3–6].
Помимо обязательства «не призывать» и «не хотеть» других государей, шертующийся должен был препятствовать «скопам» и «заговорам» против государя и биться с этими людьми или доносить о них представителям царской администрации. В целом, в смысловом поле понятия «службы» российскому государю можно выделить два базовых компонента: участвовать в военных походах и подчиняться представителям царской администрации; поддерживать с представителями царской администрации (воеводами и приказными головами) коммуникацию (доносить, сообщать о возможных изменах).
Выполнение указанных обязательств также сопровождалось обещанием «прямить» государю, т. е. не выходить из юрисдикции российской власти. Обязательства, связанные с понятием «прямить», изложены в шертоприводных записях более подробно, в них включались следующие пункты:
- не уезжать в «немирные землицы», не общаться с государевыми «изменниками» и не торговать с ними;
- исполнять правила платежа ясака (указание на дачу полного ясака, «без недобору» и «со всех людей»);
- самому шертующемуся не организовывать восстаний против российской власти, не ходить войною на сибирские города и на ясачных иноземцев.
Нарушение указанных статей влекло за собой переход шертующегося в категорию «изменника», «государева непослушника». В текстах шертоприводных записей (в отличие от крестоцеловальных записей) категориям «немирные землицы» и «изменники» уделяется большое внимание. По текстам записей можно проследить, что в обязательстве «не отъезжать» из Российского государства в иные «земли» перечень последних меняется. Раскрывающиеся в шертоприводных записях понятия «немирные земли», «землицы» поднимают вопрос о политико-идеологическом значении пространственных границ (как межгосударственных политикогеографических, так и сконструированных по принципу «лояльности» российскому царю). В. Кивельсон отмечает:
«Будучи общественными устройствами, племенные группы и княжеские владения получали форму и статус „земель” на страницах чертежей и атласов, где они были зафиксированы и ограничены. В своих многочисленных… титулах великий государь заявлял права на каждую территорию отдельно, не заботясь о различии общественного устройства или степени контроля, который он над ними осуществлял».
Значение выделения «границ» земель было также важно, потому как «…без ярко раскрашенных кругов, обозначающих земли и народы, никто не смог бы засвидетельствовать царскую власть и невозможно было бы установить реальность царского владычества» [Кивельсон, 2012. С. 254].
Еще более вариативным был список «врагов», «изменников» и «непослушников», на которых предписывалось ходить с сибирскими воеводами на «бои» и доносить об изменах с их стороны, а также запрещалось «ссылаться» с ними и торговать. В категорию «врагов» попадали жители ряда иностранных государств и «немирных землиц», наиболее часто «изменниками» (относящимися к Сибирским территориям) назывались внук Кучума Девлет Кирей, «колмацкие тайши с их черными людьми», енисейские кыргызы и якуты [СГГД, 1822. Ч. 3. С. 440–442].
В результате исследования наименований «немирных землиц» и категорий «изменников», указанных в шертоприводных записях, можно выделить более общие тенденции в политике царской власти, конструирующей образ «врага». Прежде всего, обнаруживается закономерность в перечне земель, в которые запрещается «отъезжать». В него входили как европейские (конкурирующие) государства — «Польша», «Литва», «Немцы», так и восточные территории, обладающие собственной (автономной от России) системой управления — кыргызские, калмыцкие и ногайские княжества и монгольские ханства. Переезд в эти земли означал бы для присягающего «измену» и де-факто выход из-под юрисдикции московской правовой системы. Таким образом, перечисленные государства и земли фиксируют фактические «границы» распространения власти «Белого царя». Установленные в общем виде «границы» еще не означали, однако, что все внутренние территории находятся в однозначном «подчинении» и «радении» российскому государю. Об этом свидетельствуют упоминаемые выше категории «изменников».
Московские власти пользовались понятиями «изменник», «вор», «недруг» очень искусно. Как указывает Л. И. Шерстова, по мнению московских властей, «все народы Сибирского ханства (Сибири) — неважно, были ли они формально присоединенными или не присоединенными, — заведомо считались „подданными”, с ними следовало обходиться „ласково, а не неволею и не жесточью”, чтобы не нанести ущерба собственному государству и лично „великому государю”. Воевать дозволялось только с „изменниками”, теми, кто не платит ясака или ходит войной „под государевы” города и остроги. Русские служебные документы пронизаны непререкаемой установкой: „изменниками”, „непослушниками” называются не только уклоняющиеся от подати, но и новые, еще не объясаченные волости» [Шерстова, 2012. С. 94]. Упоминание в шертоприводных записях большого списка «изменников» иллюстрирует «слабость» царской власти на формально-включенных территориях. Кроме того, такой расширенный список являлся следствием «дополнений», вносившихся уездными воеводами, и, скорее всего, конкретный перечень названных этносоциумов был актуальным для своего историко-географического контекста. Сибирская администрация прекрасно понимала, что при приведении к присяге представителей одного рода конкретного этносоциума потенциальная опасность военного столкновения с другим родом сохранялась, а потому и пыталась заручиться поддержкой присягнувших в борьбе со всеми «неясачными».
Помимо действий «против», в шертоприводных записях иногда встречается любопытное указание призывать другие роды того же этносоциума «за» государя, а именно «под высокую государеву руку». Такое обязательство прописано, например, в шертоприводной записи, созданной между 1645 и 1649 г. и предназначенной для тунгусов: «…и иных отовсюду свою братью тунгусов и их племянников и улусных не ясачных людей под ево государеву царскую высокую руку приводить» (4).
Как видно из текстов шертоприводных записей и делопроизводственных источников, одним из «базовых» критериев подданства народов Сибири российскому государю являлся платеж ясака. Однако в самих обязательствах, изложенных в диспозиции шертоприводных записей, статья, упоминающая о платеже ясака, встречается далеко не всегда. В нескольких записях содержатся более развернутые описания, например о размере ясака: «ясак, и поминки, самой большой, полной по вся годы без недобору платить» [Колониальная политика…, 1936. С. 11]; о качестве «мяхкой рухляди»: «ясак и поминки на прошлые годы и на нынешней на 154 год и по вся годы собольми, и лисицами, и бобрами добрыми, и всякою мяхкою рухлядью доброю ж по вся годы сполна без недобору, а приносить в ево государев ясак соболи с хвосты, а лисицы с лапами з хвостами ж, а подчениданые никакие рухляди вь его государвь ясак не приносить» (5); о платеже ясака со «всех» людей, включая «подорослей» (молодых мужчин) и «захребетников» (подчиненные люди, работавшие на хозяйство ясачного иноземца. — В. С.) (6).
В данном случае статьи шертоприводных записей только подтверждали уже сложившуюся (и, вероятно, хорошо известную присягающим) практику ясачного сбора, подробное описание которой также нашло отражение в наказах ясачным сборщикам (7) и воеводам на принятие должности в острогах и городках [ДАИ, 1846. Т. 2. С. 267–274].
Кроме указанных («ультимативных») обязательств в текстах шертоприводных записей присутствует ряд пунктов, направленных на осуществление коммуникативного взаимодействия сибирских иноземцев с царской администрацией. Прежде всего, русская сторона старалась обезопасить себя от нападений немирных народов — «изменников» и использовала для этого приведенных «под высокую руку» иноземцев. Шертовавшийся обязывался при получении информации о готовящемся заговоре и военном походе на русских служилых людей и на сибирские города противодействовать «изменникам», воевать с ними, а изменников «приводить к государю» (имеются в виду представители сибирской администрации). Но в случае невозможности военных действий иноземец должен был просто сообщить о готовящемся заговоре воеводам и приказным людям лично или передав информацию через своих улусных людей.
При необходимости воеводы могли вносить изменения в формуляр шертоприводной записи и дополнять перечень статей. Так, например, в образце шертоприводной записи 1646 г. для Туринского уезда (8) прописано обязательство «доносить» на «ясачных иноземцев» в случае сокрытия ими «мяхкой рухляди» или нарушения запрета на торговлю до ясачного сбора. В образце шертоприводной записи 1646 г., предназначенной для Березовского уезда (9), коммуникация иноземца с царской администрацией представлена не обязанностью, а «правом» — приведенный в подданство мог писать челобитные на имя государя и подавать их в съезжую избу воеводе в случае получения ущерба — «обид» и «налогов» от ясачных сборщиков. Указанные пункты скорее всего являются переработкой типовых формулировок «жалованного слова», которое надлежало говорить воеводам перед иноземцами при принятии острога. «Жалованное слово» содержало обещание, что государь будет «давати суд и сыск праведной и росправу, и обороне им (иноземцам. — В. С.) от руских и от всяких людей что б им насильства и убытков и продажи и налогов ни от ково не было», и сулило подарки тем, кто будет исправно «доносить» на возможные «шатости» со стороны ясачных иноземцев (10).
Помимо указанной формы правки с помощью положений «жалованного слова», сибирская администрация вносила в образцы шертоприводных записей названия острогов, географические наименования соседних уездов и даже конкретные имена воевод. Наиболее иллюстративным является текст шертоприводной записи Нарымcкого уезда 1646 г., в которой, помимо «формулярного» обязательства «не отъезжать», прописан «дополнительный» запрет на перекочевку в соседние уезды:
«…и жити мне в Нарымскомъ уезде на старых своих юртах, и в ыные в городы и в остроги и в уезды, в Тарской уездъ, въ Барабу, и въ Кетцой, и въ Енисейской, и на Красной Яр, и в Томской, и въ Кузнецкой, и въ Мелеской, и в Сургуцкой, и в Монгазейской, и ни в которые уезды своих юрт не збежать» (11).
Подобные правки не противоречат основному списку обязательств и правил коммуникации иноземцев с русским населением, а, наоборот, конкретизируют и уточняют общие формулировки историко-географическим элементом.
Обобщая вышесказанное, можно заключить, что анализ содержания шертоприводных записей XVII в. помог выявить основные аспекты и направления государственной политики, отраженные в текстах записей, а также ключевые понятия «службы» и «подданства» в их историческом значении. В целом, шертоприводные записи принуждают сибирских иноземцев вступать в политическое поле Московского государства и подробно регламентируют, в какой форме иноземцы должны выражать свою «покорность» и лояльность государю.
Часть обязательств — не действовать без санкции Московского государства и против его интересов, а также выступать на стороне Москвы в военных кампаниях — являлись скорее идеальным описанием «подданства» государю, когда контрагент осознавал свое место в политической системе (как географически, так и функционально — с точки зрения службы государю). Именно эти положения чаще всего совпадают в шертоприводных и крестоцеловальных записях. Несмотря на такие совпадения, подданство российского населения и подданство «иноземческое», естественно, различалось. По крестоцеловальной записи православный подданный обязывался быть верным конкретному российскому государю и оберегать его здоровье, факт принадлежности присягавшего к российскому государству (и к российской правовой системе) не подвергался сомнению, закреплялся только адресат. В шертоприводной записи определялись правила поведении иноземца на «русской земле» (в острогах, городках) и с «государевыми людьми» (служилые люди, ясачные сборщики, воеводы, приказчики). Таким образом, присягающий оставался в некоторой мере «внешним» элементом социальной структуры Московского царства.
В реальности же непременность выполнения обязательств у русских (по крестному целованию) и иноземцев (по шерти) была разной. Если служилый человек должен был, подчиняясь приказу начальства, идти в поход против неприятеля, то сибирские иноземцы делали это, как правило, исходя из своих собственных интересов [Слугина, 2013. С. 84]. Специфичность подданства сибирских народов определялась также их ясачным положением. Отказ от платежа ясака или предоставления аманатов квалифицировался как «измена» и нарушение шерти, и наоборот — платеж ясака (хотя бы формально) предполагал «государеву защиту». В шертоприводных записях эта практика выражалась в виде обязательства ежегодно платить полный ясак и в виде запрета уезжать в неясачные земли или ходить войной на русское и ясачное население.
В отличие от крестоцеловальных записей, которые не могли дополняться и изменяться, шертоприводные записи представляют собой более адаптированную к сибирским реалиям группу источников. Осознавая всю «шатость» даваемых иноземцами обещаний, царская администрация стремилась также наладить коммуникацию с представителями сибирских этносоциумов, чтобы узнавать актуальную информацию о соседних территориях, возможных «заговорах» против русских, а также для того, чтобы использовать самих иноземцев в качестве «инструмента» приведения в подданство других родов и народностей.
Список литературы и источников
Акишин М. О. Шертование народов Сибири при присоединении к России // Вест. Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2013. Т. 12, вып. 5: Археология и этнография. С. 233–241.
ДАИ — Дополнения к актам историческим, собранные и изданные археографической комиссией / Под ред. Я. Бередникова, М. Коркунова. СПб.: Тип. Эдуарда Праца, 1846. Т. 2: [1613–1645]. 306 с.
Зуев А. С. Российское государство и народы Сибири: характер и этапы взаимоотношений во второй половине XVI — начале XX в.: Учеб. пособие / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2011. 188 с.
Иванов В. Н. Принятие российского подданства народами Якутии в XVII веке // Якутский архив. 2009. № 2. С. 3–6.
Кивельсон В. Картография царства: Земля и ее значение в России в XVII в. / Пер. с англ. Н. Мишаковой; науч. ред. перевода М. Кром. М.: Новое литературное обозрение, 2012. 360 с.
Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в.: Сб. док. / Под ред. А. П. Алькора, Б. Д. Грекова. Л.: Изд-во Инта народов Севера ЦИК СССР им. П. Г. Смидовича, 1936. 280 с.
Конев А. Ю. Шертоприводные записи и присяги сибирских «иноземцев» конца XVI—XVIII в. // Вестн. археологии, антропологии и этнографии. 2006. № 6. С. 172–177.
ПСЗ-I — Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1-е: В 45 т. СПб.: Тип. II Отд. собств. Е. И. В. канцелярии, 1830. Т. 3. 691 с.
Русско-монгольские отношения 1636– 1654: Сб. док. / Под ред. И. Я. Златкина, Н. В. Устюгова. М., 1974. 469 с.
Слугина В. А. Условия подданства сибирских «иноземцев» русскому государю в шертоприводных записях и делопроизводственных источниках XVII в. // Актуальные проблемы исторических исследований: взгляд молодых ученых: Сб. материалов III Всерос. молодеж. науч. конф. (Новосибирск, 21–24 августа 2013 г.). Новосибирск, 2013. С. 73–86.
СГГД — Собрание государственных грамот и договоров. М., 1822. Ч. 3. 566 с.
Уманский А. П. Телеуты и русские в XVII–XVIII веках. Новосибирск: Наука, 1980. 296 с.
Цюрюмов А. В. Начальный этап вхождения калмыков в состав Русского государства // Востоковедные исследования в Калмыкии: Сб. науч. тр. Элиста, 2007. Вып. 2. С. 25–32.
Шерстова Л. И. Аборигенная политика Московского царства в Сибири: проблема синтеза социально-политических институтов в XVII в. // Вестн. Томск. гос. ун-та. 2012. № 365 (декабрь). С. 93–98.