[Рец. на кн.] Народы Сибири в составе Государства Российского (очерки этнической истории). СПб., Европейский Дом, 1999. 359 с. 

Работа выполнена по гранту РФФИ № 00-06-80462.

Музеем антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) Российской Академии наук в 1999 г. под редакцией Л.  Р.  Павлинской издан сборник научных статей, объединенных общим названием «Народы Сибири в составе Государства Российского (очерки этнической истории)». Четыре из пяти статей в данный сборник подготовлены сотрудниками отдела Сибири данного музея и одна — сотрудником Института истории, археологии и этнографии Дальневосточного отделения РАН. Данной публикации уже посвящена рецензия, написанная А.  А.  Бурыкиным [1], которую следует скорее назвать аннотацией статей сборника, поскольку ее автор, главным образом, кратко пересказывает его содержание. К сожалению, каких-либо замечаний по существу затронутых тем им не высказано вовсе. Однако, вместе с весьма квалифицированным анализом некоторых проблем этнического развития отдельных коренных народов Сибири, ряд упущений или слабых мест в сборнике имеются, о чем нельзя не упомянуть. Поэтому имеет смысл вернуться к рецензированию данного издания. Сразу же следует отметить, что главное внимание будет уделено именно недостаткам работы, поскольку сильные ее стороны были уже отмечены в рецензии А.  А.  Бурыкина.

Самые первые замечания относятся к соответствию общего названия и содержания сборника. Так тематика его статей касается различных территорий Сибири и Дальнего Востока и отдельных исторических периодов в развитии нескольких коренных народов. Прямой и непосредственной тематической, хронологической или территориальной связи, соответствующей названию, между всеми статьями сборника не прослеживается (последняя из них и вовсе посвящена истории освоения русскими людьми Приамурья и Сахалина, территорий, которые географами уже давно к собственно Сибири не относятся). В связи с данными обстоятельствами не совсем понятно, почему в предисловии, написанном Л.  Р.  Павлинской, эта книга названа коллективной монографией (стр. 4).

В предисловии к сборнику содержится общеисторическая характеристика рассматриваемого периода, вводящая читателя в суть рассматриваемой тематики. Л.  Р.  Павлинской (автором предисловия) в целом верно схвачено и охарактеризовано основное его содержание, заключающееся в начале смены движения по территории Евразии этнокультурной волны с западного направления на восточное. Действительно, ничем иным в широкой исторической перспективе, как изменившейся впервые за почти две тысячи лет направленностью этнических потоков, второй после эпохи ранней бронзы — раннего железа волной заселения индоевропейцами обширных территорий Евразии, на этот раз в лице русских людей, данное время не назовешь. Движение на запад татаро-монголов стало последней волной расселения монголоидов на территории Евразии, открытого гуннами в последние века I тыс. до н.  э. Со времени крушения Золотой Орды начинается обратное движение, обуславливаемое не только собственной внутренней силой русского этноса, но и слабостью противостояния ему в ходе продвижения на восток. Можно не без оснований считать, как полагают ряд авторов, что создание Великой Монгольской империи, распространившейся на большей части территории Евразии, вызвало серьезное напряжение сил и подорвало демографический потенциал населения Центральной Азии, его возможности не только в дальнейшем продвижении на запад, но и в сохранении занятого. В  данном отношении абсолютно права Л.  Р.  Павлинская, отметившая, что стремительное распространение русских людей на юг и восток стало лишь продолжением тех глубинных этногенетических процессов, которые в предшествующие века рождали мощные миграционные волны, выплескивающиеся из степей Центральной и Средней Азии в Южную и Восточную Европу. Следует лишь уточнить в данном отношении, что не только Восточная и Южная Европа бывали захлестнуты волной переселений с востока — начиная с конца IV в. , с в гуннского господства, и до X в. н.  э., когда начала затухать экспансия мадьяров, выходцы из степей Азии, в том числе и из Сибири, господствовали и на обширных территориях Центральной и Западной Европы; лишь Британские острова и, вероятно, часть Скандинавии, оказались не затронуты этими движениями. С этих только позиций надлежит расставлять акценты относительно факта присоединения Сибири. Вся история Евразии — это колебания маятника миграционных процессов с востока на запад и наоборот. И не будет ничего удивительного, если в ближайшие десятилетия его направленность вновь изменится, что может произойти, в том числе, и из-за внутренней слабости нынешнего основного населения Северной Евразии.

Вместе с тем, Л.  Р.  Павлинская допускает серьезную небрежность, заявляя, что в лице Русского государства «впервые в единую орбиту этнических, социальных, культурных и экономических процессов было включено население огромного пространства Старого Света: от Балтийского и Черного морей до берегов Тихого океана, от Ледовитого океана до Памира и Тяньшаня» (стр. 3). Известно, что совсем незадолго до этого (по историческим меркам) почти вся указанная территория входила в состав Великой Монгольской империи, а еще ранее ее значительная часть входила в состав Тюркского каганата и т.д. На части территории Сибири Русское государство стало непосредственным преемником власти государственных образований, являвшихся осколками бывшей Монгольской империи (Сибирского ханства, государства Алтын-ханов и т.д.). Для Поволжья и части Сибири, например, в период их включения в состав Русского государства широко применялся опыт Золотой Орды (переписи населения, организация сбора ясака, взятие аманатов, сохранение внутреннего самоуправления и т.д.). Интересно, что далее в статье сборника, посвященной конкретным проблемам этнокультурного развития населения Байкальского региона, Л.  Р.  Павлинская иначе характеризует указанную ситуацию, давая более объективную оценку сути исторических процессов. Так она справедливо замечает, что Монгольская империя вобрала в себя значительную часть Старого Света (стр. 168); по ее мнению, две колоссальные державы (Монгольская и Русская) сменили друг друга (стр. 165). Отметим лишь, что последнее заявление не до конца объективно, поскольку Русское государство реально сменило лишь осколки былой Великой Монгольской державы, которая в действительности погибла не в результате, как можно понять из заявления Л.  Р.  Павлинской, развития Русского государства, а по другим причинам.

Одновременно, нельзя согласиться со сделанным ею в предисловии заявлением, что все народы Сибири находились на до- или предгосударственной стадии своего исторического развития (стр. 4). Так общеизвестно, что, например, сибирские татары в течение весьма долгого времени имели собственное государство со всеми соответствующими атрибутами, с местной династией Тайбугинов (Тайбугидов) во главе (об этом, кстати, упоминается уже в начале первой статьи сборника). Собственное государство с почти тысячелетней историей имели енисейские кыргызы (хотя сами кыргызы к началу XVII в. и находились в вассальной зависимости от государства Алтын-ханов, а затем — от Джунгарского ханства). Буряты к приходу русских людей переживали в своем развитии стадию феодальной раздробленности, характерную для монгольского этноса после распада Монгольской империи. В дальнейшем Л.  Р.  Павлинская, кстати, также упоминает о некоторых из этих фактов (стр. 168–169).

Следует отметить, что Л.  Р.  Павлинская несколько схематично делит «единую цивилизацию Старого Света» на два культурных полюса — Восток и Запад (стр. 3). Необходимо помнить, что в течение всего рассматриваемого времени Восток никогда не являлся единым культурным полюсом. По крайней мере, для русских людей с начала XVII в. он состоял из двух весьма различных частей, между собой не объединяющихся, условно говоря, юга (исламского мира) и собственно востока (территории Поднебесной, куда традиционно относят земли или народы, находящиеся в сфере культурного влияния китайской цивилизации). Для русских людей в Сибири сюда добавлялся и третий полюс — культура народов значительной части собственно Сибири, отличающаяся от двух названных миров. Включать этот мир в полюс «Востока» некорректно с любой точки зрения. Нельзя, несмотря на весь национальный патриотизм, безоговорочно согласиться с мнением Л.  Р.  Павлинской, а затем и автором одной из статей сборника — Н. В. Ермоловой, что русский народ отличался высокой степенью толерантности к чужим этносам и их культурам. В данном отношении следовало бы уточнить, что понимают авторы такого утверждения под толерантностью русского народа — явление, изначально присущее именно широким народным массам, или выражение сути политики высшего руководства Русского государства относительно иных этносов. Несмотря на то, что руководство государства также представляло собой часть русского народа, эти два явления по сути своей разные.

История взаимоотношений русских людей и коренных жителей Сибири была весьма противоречивой. Нельзя не напомнить известные факты в истории Сибири и, особенно, Дальнего Востока, Северо-Востока и Аляски, когда выражением самостоятельного народного освоения новых земель (со слабым или вовсе отсутствием участия и контроля государства) стали почти беспричинные преследования местных жителей, истребление крупных групп коренного населения, запустение обширных территорий. Собственно говоря, благодатные земли Приамурья наше государство в конце XVII в. потеряло не в последнюю очередь из-за того, что народная вольница в ходе их «освоения» настолько озлобила проживавших здесь дауров и дючеров, что они стали врагами русских людей и преданными союзниками маньчжуров, кстати, не отличавшихся особой деликатностью в отношениях с соседними, даже родственными этносами. До сих пор в преданиях коренных жителей среднего и нижнего Амура бытуют описания спускавшихся вниз по реке на больших лодках ужасных злодеев, в которых легко можно узнать русских «первопроходцев».

Вместе с тем, руководство нашего государства своей, в целом, адекватной политикой в отношении нерусских этносов «воспитывало», а часто силой поддерживало у русского народа ту самую толерантность, о которой говорят Л.  Р.  Павлинская и Н. В. Ермолова. В  частности, для большей части территории Сибири в период ее присоединения и освоения это заключалось в создании сети острогов, где часто сменяемые воеводы были обязаны поддерживать исполнение законности, в том числе и в отношении коренных жителей. Данная система управления была относительно эффективной, и все же сибирская история полна фактов злоупотреблений и этих людей. Поэтому, когда мы затрагиваем такую тему, как толерантность русских людей, то применять это понятие следует чрезвычайно осмотрительно и разделять в этом отношении политику государства и настроения широких народных масс в Сибири, а если и говорить об именно народной толерантности, то приводить конкретные факты, события, явления и т. п.

Наконец, в предисловии Л.  Р.  Павлинской отмечено, что в результате включения Сибири в состав Русского государства здесь сложилась совершенно новая этническая карта. С таким заявлением также трудно согласиться. Этническая карта действительно изменилась, но совершенно новой ее нельзя назвать. Да, действительно, отдельные этнические группы вошли в состав некоторых крупных коренных народов, слились в новые народы, территория проживания ряда этносов сузилась или расширилась и т. п. Однако реально на протяжении всех четырех веков русской истории Сибири ни один из коренных этносов не исчез бесследно и не покинул целиком места своего прежнего проживания. Поэтому более корректным было бы говорить не о совершенно новой, а лишь о значительно измененной этнической карте Сибири.

Первая статья рецензируемого сборника, подготовленная Е. г. Федоровой, посвящена этнической истории хантов и манси. К сожалению, автор ставит перед собой разноуровневые научные задачи. Первая из них заключается в попытке характеристики этнической ситуации в конце XVI–XVII в. на территории проживания обских угров, а именно, разделении этого этнического массива на части, относящиеся собственно к манси (вогулам) и к хантам (остякам). Второй задачей исследования определена необходимость проведения общей характеристики истории этих двух этносов в условиях пребывания в составе Русского государства в конце XVI–XVII в. Такой выбор цели работы (к сожалению, отдельно она не сформулирована) не совсем корректен, поскольку ее достижению должно способствовать решение двух мало совместимых между собой конкретных научных задач. Так первая из поставленных задач обладает для исследования подобного рода (статьи в научном сборнике) полной научной самостоятельностью и несомненной актуальностью, поскольку посвящена весьма сложному и до сих пор не решенному, но частному вопросу. Вторая же из задач носит слишком общий характер, объединяя внутри себя целый ряд тем, решение которых не может быть достигнуто в рамках подобной работы. Такая постановка задачи была бы более правильной для работы энциклопедического или историографического характера. Кроме того, в заголовке статьи не указаны ее хронологические рамки (а реально рассматривается лишь период конца XVI — XVII вв.), что вводит читателя, ожидающего от такого названия знакомства с полной периодизацией всей известной этнической истории этих двух народов, в некоторое заблуждение. В связи с указанными обстоятельствами, содержание статьи Е. г. Федоровой вызывает двойственное ощущение.

Думается, автор справилась с первой из поставленных задач. На обширном материале ею довольно полно показана суть проблемы разделения по этническому признаку манси и хантов. Проведены собственные определения этнических характеристик этих народов, с которыми нельзя не согласиться. Одновременно, достаточно полно показана ситуация в современной историографии, связанная с вероятностью выделения возможной третьей этнической составляющей в среде обских угров — собственно угров (югричей). Кроме того, проведено квалифицированное описание исторической ситуации в регионе в указанный период, верно показана роль русской администрации в жизни коренных жителей, процессах, способствовавших их этнической консолидации. Вполне обоснованно выявляются отдельные причины колебаний численности коренных жителей по отдельным административным районам и т.д.

Вместе с тем, следует остановиться и на упущениях, а также некоторых не совсем верных посылках автора. Наименее полно обоснована позиция автора по вопросу о возможности выделении собственно угров из состава угроязычного населения Сибири в XVII в. , когда такая вероятность полностью отрицается. Правильно и достаточно полно показав позиции ряда авторов по данному вопросу, Е. г. Федорова, тем не менее, не привела убедительных оснований для доказательства правомерности собственного присоединения к мнению об отсутствии возможности существования такой этнической группы в Сибири. Некорректным с точки зрения исторической фактологии выглядит ее заявление об уничтожении части югричей в связи с присоединением Урало-Сибирского региона к Русскому государству, что выставляется в качестве одной из двух причин их исчезновения как этнической общности. Неубедительны также объяснения некоторых исторических фактов, не укладывающихся в логику авторской концепции относительно югричей, например, упоминания о югорских вогулах в конце XVIII в. На этот вопрос в полной мере ответа не дано.

Остальные упущения и недостатки статьи имеют более частный характер. Так здесь приводятся важнейшие для работы подобного рода сведения о происхождении этнонимов без указания на современные представления о путях и вариантах их образования. Например, на стр. 29 говорится, что этноним «ханты» возник от названия р. Конда, хотя лингвистами в настоящее время подобная параллель подвергнута сомнению и отдано предпочтение иному толкованию — от финно-угорского kont , что означает «род», «большая семья», «племя», «общность»; вторичное значение — «военный народ» [2]. Без достаточных оснований утверждается, например, что кодские остяки совершали набеги на кондинских вогулов лишь с целью захвата женщин и детей. Действительно, женщины и дети были одной из самых ценных частей военной добычи, но не главной целью таких походов, которые преследовали целый ряд иных задач. Не совсем исторически адекватно называется такая категория коренных жителей, как холопы или «ясырь». Автор, некритически следуя за научными предшественниками, называет их рабами, что, в основном, верно лишь с точки зрения современного русского языка (следует указать, что в других статьях данного сборника данные термины используются более объективно — стр. 245–246). Следует помнить, что в документах изучаемой эпохи рабы называются именно холопами, а недавно попавшие в плен — ясырем или «полоняниками» и потому было бы исторически более достоверным употребление этих терминов, который несут ряд своеобразных историко-социальных нюансов. В работе иногда не объясняются отдельные смысловые противоречия между приводимыми историческими фактами. Так, на стр. 35 сообщается, что крещеные ясыри из числа коренных жителей вывозились в русское время с территории Сибири, в то время как на стр. 16 говорится о запрете вывоза ясырей на Русь. Вероятно, в данном отношении следовало бы сказать несколько слов о причинах таких, на первый взгляд, противоречий. Повторена и стандартная ошибка многих исследователей, когда в порядке осуждения действий центральной власти приводятся строки указа Петра I, говорящего о необходимости массового крещения, сожжения кумиров и кумирниц и т. п. действий по борьбе с язычеством, не уточняя, на какие собственно категории коренных жителей Сибири распространялся этот указ. Не уточнен также характер обложения местного населения ясаком. Из смысла приведенных исследовательницей сведений следует, что в рассматриваемый период ясак должны были платить все взрослые трудоспособные мужчины, в то время как реально эта повинность возлагалась лишь на глав семей-«юрт» (подушное обложение было введено значительно позже). Такая ситуация к концу XVII в. привела к массовому «законному» уклонению от уплаты ясака, связанному со значительным численным ростом семей-«юрт», когда ясак выплачивался не всеми взрослыми сыновьями и внуками, а лишь формальным главой семьи [3]. Соответственно, с этим связано и отсутствие в работе указаний на такую причину, якобы, колебаний численности коренного населения, как использование неверных коэффициентов при подсчете числа жителей отдельных территорий по данным ясачных книг. Недостаточно полно использованы результаты исследований ряда авторов, работавших по некоторым из поднятых в статье проблем. Так военному делу хантов и манси и их соседей, типам поселений, укреплений и т. п., например, посвящена большая работа А.  И.  Соловьева [4], которая в соответствующих разделах статьи даже не упоминается. Некоторые другие вопросы этнического и культурного развития обских угров, затронутые в статье, могли быть решены путем широкого применения давно известных источников археологического характера [5]. Например, оказалось бы возможным более детально обосновать выделения территориальных групп в составе хантов и манси (в частности, южных хантов), описать устройство святилищ обских угров, дать характеристику керамического производства в изучаемый период и т. д. Стали бы лишними рассуждения о связи миграций и факта, якобы, исчезновения керамического производства у собственно обских угров, не имело бы смысла обращаться к опыту изучения производства посуды из различных материалов у населения столь отдаленной территории, как Якутия (стр. 45) и т. д. Использование материалов этнографических коллекций из ряда местных музеев (например, Омского) [6], позволило бы более определенно говорить о процессах развития у обских угров комплекса одежды, утвари, инструментов, снаряжения и т.д.

Вторая статья рецензируемого сборника целиком посвящена одной, но четко сформулированной научной проблеме, а именно, вопросам развития социальной организации и этнической структуры тунгусов Средней Сибири в условиях включения в состав Русского государства. Следует отметить, что автор данной работы Н. В. Ермолова, в основном, твердо придерживается логики изложения, целенаправленно следует по пути решения рабочих вопросов выбранной темы исследования, почти не отвлекаясь на побочные задачи. На современном научном уровне обобщаются известные источники и проводится критический анализ ряда выводов научных предшественников. В результате, ей удалось разобраться в сложных и спорных вопросах развития этнической структуры тунгусов в XVII — начале XX в. , определить основные формы тесно связанных между собой этнической структуры и социальной организации, установить периоды, территориальные рамки существования отдельных субэтносов в среде тунгусов региона, уверенно ответить на вопросы, связанные с причинами затухания одних субэтносов и, наоборот, ускоренного развития других. Некоторые проведенные ею уточнения относительно причин формирования и быстрого распада формирующихся субэтносов в начале XVII в. (например, «субэтноса Данула»), вопросов происхождения этнонимов (например, варгаганов), имеют самостоятельное научное значение. Сделанные Н. В. Ермоловой по указанным темам выводы являются важным вкладом в развитие исторического сибиреведения.

Вместе с тем, данная статья также не свободна от отдельных недостатков, которые на фоне квалифицированного анализа избранной проблематики, скорее, следует назвать упущениями. В первую очередь, они связаны с моментами изложения, являющимися побочными при решении основных задач исследования. Так автор слишком некритически присоединяется к гипотезе о возникновении западно-тунгусского этноса в первые века новой эры в горно-таежном ландшафте между Байкалом и Енисеем. По вопросу места формирования и времени появления тунгусов в Средней Сибири имеется ряд мнений, которые автором, к сожалению, не рассмотрены. Конечно, для избранной темы исследования принципиально не важно время появления тунгусов в бассейне Енисея — ясно, что к началу рассматриваемого периода они были здесь уже старожилами. Однако, поскольку такие сведения в работе приводятся, они должны быть изложены корректно, тем более, что в одной из последующих статей сборника говорится о некоторых из существующих в историографии точек зрения по данному вопросу (стр. 174–175). В дополнение к сказанному там следует также напомнить, что отдельные авторы связывают появление тунгусов к западу от Байкала с разгромом чжурчженями империи Ляо, т. е., с достаточно поздним временем. В связи с этим, требует существенного уточнения заявление автора о доместикации тунгусами оленя на указанной территории, тем более что в другой статье сборника приводится иное мнение по данному вопросу (стр. 175).

Автор, несомненно увлеченная темой исследования, преувеличивает значимость некоторых событий в истории тунгусов, подчеркивая их исключительный характер для всей Сибири. Нельзя согласиться с заявлением о том, что эвенки были сравнительно немногочисленным народом, но им удалось, как можно понять по смыслу изложения, за счет каких-то своих особых способностей, устоять перед «молодым, мощным русским этносом» (стр. 153–154). Следует заметить, что на начало XVII в. тунгусы были одной из трех крупнейших по численности этнических группировок в Сибири, однако в сравнении с якутами, бурятами, а затем и некоторыми другими народами, они выросли в численности к началу XX в. в целом по Сибири весьма незначительно. В истории Сибири имели место факты успешного сохранения и развития в течение четырех столетий в условиях включения в состав Русского государства и значительно меньших по численности этнических групп (например, тофов, живших в очень похожих природно-климатических условиях и ведших аналогичный образ жизни, ряда тюркоязычных групп Саяно-Алтая и Западной Сибири; чрезвычайно успешно идет в последнее десятилетие, например, демографическое развитие ненцев и т. д.). В действительности, тунгусы Сибири в сравнении с другими народами показали значительно меньшую способность к этнической устойчивости, что было связано, в первую очередь, с характером их расселения, очень распыленным проживанием на обширных территориях, приводившим к образованию широких зон контактов с другими этносами (кстати, указания на причины данного характера имеются в одной из следующих статей сборника — стр. 173–174, 194). Тунгусы же собственно Западной и Средней Сибири вовсе дали пример устойчивого падения своей численности — 12,6 тыс. человек в XVII в. , 9,8 тыс. человек в 1897 г. , 7,7 тыс. человек к 1927 г. [7] Известно, что тунгусы отдали в состав русских сибиряков, якутов, бурятов, народов Таймыра и даже чулымских тюрок весьма значительную часть своего этноса, получив взамен заметно меньше.

Далее Н. В. Ермоловой утверждается, что борьба в течение более 10 лет «князца» Данула, направленная на предотвращение вхождения крупной группы тунгусского населения в состав Русского государства, была по своему накалу беспрецедентной в истории Сибири. В этом отношении следует напомнить автору, что в истории Сибири имели место значительно более продолжительные, напряженные и кровопролитные конфликты. Так широко известны борьба в течение ряда десятилетий хана Кучума и его наследников за независимость от русского царя Сибирского ханства (например, только в одном из сражений — на р. Ирмень в 1598 г. , погибло более 200 татар), почти столетняя война енисейских кыргызов, в ходе которой им иногда удавалось даже уничтожать некоторые русские остроги, но и самим приходилось нести тяжелые потери (например, в одном только сражении 1692 г. на р. Ерба кыргызы-тубинцы потеряли убитыми около 650 мужчин, а в плен попали все женщины и дети, а также 40 мужчин, что в итоге по численности сравнимо со всеми тунгусами-воинами, предводительствуемыми Данулом), постоянные набеги ненцев-юраков на русские города и села, поселения коми, последний из которых состоялся в 1797 г. За пределами Сибири также были известны случаи ожесточенного и весьма длительного сопротивления русскому продвижению, например, на Чукотке. Кстати, в других статьях рецензируемого сборника также приводятся факты активного сопротивления русскому продвижению, которые не уступали по накалу и размаху борьбы, имевшей место в случае с тунгусами — например, разгром бурятами отряда Д.  Васильева и уничтожение Братского острога (стр. 223), в целом война «братских» народов против русских людей (стр. 230).

Нельзя полностью согласиться с исследовательницей, что причина низкого уровня технологического развития тунгусов объясняется якобы затратой ими колоссальных усилий на освоение тайги. Такой вывод не может считаться исчерпывающим, поскольку не учитывается целый ряд иных факторов, в первую очередь, связанных с высокой степенью культурной изолированности населения Сибири в дорусское время. Население тайги даже по сравнению с жителями более южных лесостепных районов было в значительно большей степени отрезано от контактов с внешним миром и потому уровень развития культуры населения по зоне тайги Сибири был, приблизительно, одинаков. В этом отношении вполне правомерны сравнения уровней развития культур, например, сибирских татар, телеутов, енисейских кыргызов и бурятов между собой, и жителей зоны тайги между собой (обских угров, кетов, самодийцев, селькупов и тунгусов). Население же Северо-Востока и Аляски, где на ряде территорий существовали весьма благоприятные климатические и природные условия, заметно отличавшиеся в лучшую сторону от условий таежной зоны правобережья Енисея, вовсе жило в условиях фактически каменного века. В первую очередь, отсталость была связана именно с изоляцией, которая была прервана только в русское время и что является важной исторической заслугой русских людей.

Не совсем полно проработаны исследовательницей некоторые вопросы, связанные с причинами миграций тунгусов в русское время, уменьшений их численности в отдельных районах. Нет полных сведений о причинах миграций и судьбах тех групп тунгусов, которые переселились на левобережье Енисея. Не отмечены все такие факты и на приведенных в статье картах расселения тунгусов. Автором совершенно забыто такое важное явление в жизни коренных жителей, как эпидемии, которые были известны в регионе вплоть до середины XIX в. и служили важным фактором, определявшим и колебания численности, и миграции населения. Например, резкое уменьшение уже в начале XVIII в. численности тунгусов в Ангарском районе объясняется в статье миграциями в связи с русским крестьянским освоением данной территории, нежеланием тунгусов терпеть стеснения в своих традиционных хозяйственных занятиях и т. п. При этом забывается, что именно тогда здесь свирепствовала эпидемия, от которой и бежала часть тунгусов. Таким образом, не с пассионарностью, о которой много и неоправданно говорит автор, была связана такая передвижка, а с обычным инстинктом самосохранения людей, также как и явно не с недостатком пассионарности были связаны процессы обрусения оставшейся части тунгусов. Нежелание смешиваться с русскими людьми характеризуется Н. В. Ермоловой в данном случае как свидетельство «пассионарности» для части тунгусов, в то время как для русских людей в статье другого автора данного сборника процессы смешения с коренными жителями, например, используются в контексте высокой пассионарности последних (стр. 247). Пожалуй, именно увлечение теориями пассионарности, регенерации, некритическое применение их в отношении тунгусов, частое использование в работе вместе с неоднократными ссылками на толерантность и пассионарность русских людей составляют основной недостаток исследования, как впрочем, и некоторых других работ, помещенных в данном сборнике. Подобные построения в статье, посвященной этнической истории населения, входившего в состав централизованного государства, по большей части выглядят надуманными, искусственными и внутренне противоречивыми, портящими впечатление от хорошей работы, успешно решающей ряд актуальных научных задач. Конечно, сборник посвящен памяти Л.  Н.  Гумилева, однако использование его теоретических построений, несомненно, могло быть проведено в более взвешенном виде.

Следует также отметить, что в работе имеют место случаи повторных обращений к рассмотрению некоторых вопросов, например, при объяснении причин появления этнонима «эвенки», терминологии относительно семьи и рода. Несмотря на очень четко определенные в тексте самой статьи, в заголовок работы хронологические рамки исследования по какой-то причине не вынесены, что с первого прочтения настораживает неподъемностью задачи, (прямое толкование смысла названия статьи предполагает очень широкий хронологический охват тематики, включая и XX в. ). Используется в работе и несколько необычный географический термин «Центральная Сибирь», в то время как в настоящее время более традиционным является использование понятия «Средняя Сибирь». Видимо, редакторская правка работы была недостаточной.

Третья статья сборника посвящена вопросам этнокультурного взаимодействия коренных жителей Байкальского региона и русских людей в XVII–XIX вв. Автор данной работы — Л.  Р.  Павлинская, также достаточно целеустремленно решает научные задачи, посвященные одной четко охарактеризованной проблеме. Ей удалось показать основные особенности развития отношений между Русским государством и коренными этносами региона, между русскими людьми и коренными жителями — тунгусами, «братами» и другими. Важнейшей научной заслугой автора следует считать выявление особенностей этнического развития монголоязычного населения Прибайкалья в условиях включения в состав Русского государства, объективность и достоверность характеристики которых вытекает из правильного понимания сути историко-культурных процессов в среде монгольских народов в позднем средневековье — начале нового времени, корректируемого вмешательством мощных внешних сил. Ряд выводов, сделанных по результатам анализа большого объема источников, особенно, относительно вопросов формирования собственно бурятского этноса, роста его численности в условиях взаимодействия с русскими людьми, роли в этом Русского государства, а также такого частного явления, как «война острогов», обладают самостоятельной научной ценностью. Заслуживает внимания и такое исторически развернутое наблюдение, как выявление связи между метисацией русского и коренного населения и их поведенческими мотивациями.

Вместе с тем, данная работа также не свободна от некоторых слабостей или ошибок. К сожалению, ее построение выполнено таким образом, что вопросы историографии рассматриваются лишь в конце статьи. Это нарушает целостность изложения, приводит к повторам материалов. Отсутствует критический анализ работ большинства научных предшественников, что не позволяет составить объективное представление об актуальности ряда разделов собственного исследования автора. Нельзя согласиться с некоторыми ее вводными определениями общеисторического характера. Следует указать, что империя Чингис-хана открыла не эпоху развитого средневековья, а эпоху позднего средневековья (стр. 165). Ее крушение завершило отнюдь не эпоху средневековья, как и не исчезла монгольская государственность ко времени прихода в Сибирь русских людей (стр. 177) — достаточно назвать мощное государство Алтын-ханов, державу ойратов и другие. Отнюдь не полиэтничный состав населения был главной причиной возникновения центробежных процессов, приведших к падению Монгольской империи (стр. 169). Внутренняя борьба в империи представляла собой не только и не столько восстания «лесных народов» (стр. 169), как распри Чингизидов, вовлекавшие различные группы населения; после падения империи Юань основным содержанием монгольской истории стала борьба на коренных землях между двумя главными составляющими собственно монгольского этноса — западными и восточными монголами, в которую обеими сторонами силой вовлекалось и иноэтничное население окраин монгольских государств. Трудно сопоставить между собой утверждение автора об «утрате монголами пассионарности» к концу эпохи средневековья (стр. 177) и известными фактами чрезвычайно высокой внешнеполитической активности западных монголов — ойратов (джунгар) в XV–XVIII вв., приводившей к победам над империей Мин в период ее могущества, сильными государствами Средней Азии, крупным успехам в междуусобной борьбе с Халхой (что было тесно связано с борьбой против мощной империи Цин), к захватам обширных территорий не только в Азии, но и Восточной Европе. Как бы «повисает в воздухе» сделанное автором заявление об исчезновении к началу XVII в. монгольского народа — в таком случае следует напомнить, что и в имперскую эпоху монгольский народ как таковой не существовал, поскольку под понятием «народ» обычно понимается нечто иное, чем «суперэтнос» (стр. 178). Л.  Р.  Павлинская, к сожалению, убедительно не объяснила, почему именно к концу XVI в. следует отнести образование ойратского этноса (стр. 178). Она не дала в обоснование принимаемой точки зрения сравнений тех фактов истории ойратов, которые приводятся ею для данного времени и последующих десятилетий, с близкими по содержанию событиями времен Эсен-хана.

В настоящее время не является полностью доказанным утверждение о том, что забайкальские тунгусы к XVII в. перешли к коневодству именно от оленеводства (стр. 167). Трудно согласиться с утверждением автора, что население Байкальского региона в силу природно-климатических условий, географического положения и особенностей исторического развития было готово к этнокультурному взаимодействию, принятию культурных инноваций, было терпимо к иноэтничному присутствию (стр. 166–167). Например, население ближайшей соседней территории — Хакасско-Минусинской котловины, жило в очень похожих условиях, однако отношение основной массы коренных жителей (енисейских кыргызов) к присутствию здесь русских людей никак нельзя назвать терпимым. Вероятно, причины своеобразного исторического развития этнокультурных процессов на разных территориях Сибири были значительно более многообразными, чем те, что называются автором. Нельзя назвать убедительным ее объяснение отличий в отношение к русским людям западных и восточных тунгусов, что делается несколько раз по ходу изложения материалов работы. Так по ее мнению враждебность западных тунгусов проистекала якобы из их высокой «пассионарности», особенностей переживаемой стадии «этнического подъема», «особенностей регенерации» и т. п., в то время как, исходя из сути изложения материалов статьи, восточные тунгусы жили в условиях «этнокультурного перекрестка» и потому были лояльны к инокультурному вторжению. Нельзя не напомнить в данном отношении, что в реальности, о чем ранее говорили многие авторы, эти отличия в поведении западных и восточных тунгусов объяснялись одним простым фактом, а именно, отсутствием или наличием того, что можно назвать, заимствуя терминологию современного языка, политической и экономической зависимостью. Основная масса западных тунгусов к приходу русских людей жила в условиях независимости и обладала властью над рядом соседних этносов, получая от них дань, в то время как их восточные родственники были подчинены бурятам. Для западных тунгусов потеря независимости и власти над рядом соседних этносов была очень болезненна как с точки зрения этнического самосознания, так и экономики, в то время как для восточных это стало лишь сменой хозяев. Отсюда и разное отношение к власти Русского государства, что было характерно не только для тунгусов, но и многих других этносов Сибири, находившихся в аналогичных условиях (например, тюркоязычных чулымцев, шорцев, качинцев, эуштинцев и их бывших хозяев — тюркоязычных же енисейских кыргызов). В связи с указанным заявлением не лишним стал бы и вопрос об объяснении причин высокой воинственности, например, конных тунгусов Забайкалья, живших в тех самых условиях «этнокультурного перекрестка» лесостепей, но отличавшихся высокой воинственность, что по мнению ряда наблюдателей XVII в. заметно отличало их от «монгольских татар». Однако, естественно, такие, прямо скажем, курьезные примеры, как использование в качестве свидетельства «высокой пассионарности» бурятов Прибайкалья фактов активного противодействия их угрозе исчезновения самого этноса после грабительского похода в бурятские земли отряда Я.  Хрипунова (стр. 203), в данной ситуации не могут быть приняты, поскольку в таком случае пассионарность мы должны будем приписать и многим из животных видов, представители которых иногда показывают чудеса сопротивляемости хищнику, посягающему на их жизнь.

Повторяются Л.  Р. Павлинской и некоторые традиционные в отечественной историографии ошибки, например, распространение определения «китайский» на исторические явления и факты, реально относящиеся к империи Цин, созданной маньчжурским этносом. Следует напомнить, что китайский этнос (ханьцы) и территория Китая были лишь составляющей, хотя и самой крупной, частью данного государства. Власть в нем в течение всего рассматриваемого в статье периода принадлежала именно маньчжурам и поэтому такие определения, как «русско-китайский договор» (имеется в виду, видимо, Нерчинский договор 1689 г. ), «китайский император» и другие подобные не могут являться исторически и терминологически объективными (стр. 170, 255). Неоправданно много внимания иногда уделяется описанию отдельных исторических событий, напрямую не относящихся к изучаемой теме (например, деталей похода Я. Хрипунова, бунта красноярских казаков и других). Нельзя согласиться с сутью заявления автора о том, что якобы в XVII в. в Сибири по отдельным острогам складывались русские «уездные этносы» в составе сибирского субэтноса, как невозможно и применение в данном случае сравнений с явлениями русской истории периода феодальной раздробленности (стр. 244–245).

Изложенные в статье Л. Р. Павлинской факты объективно противоречат некритически применяемому для событий периода присоединения Сибири ею и другими авторами сборника понятию толерантности применительно к русским людям. Следует отметить, что изложение Л. Р. Павлинской некоторых исторических фактов, например, событий, связанных с упомянутым походом Я. Хрипунова, отмеченных отнюдь не «толерантным» поведением русских людей в отношении коренных жителей, а также фактов, связанных с проведением политики государства, весьма благоприятной для коренного населения, показывают весьма существенные различия между данными явлениями, относящимися к выражениям жизненных устремлений одного и того же этноса. Однако сама Л. Р. Павлинская в своем исследовании, к сожалению, не формулирует соответствующих уточнений, что вводит широкий круг читателей в заблуждение относительно связи декларируемой толерантности и некоторых реальных действий русских людей, которые ею же определяются термином «агрессивность». Нельзя не отметить, что понятие «толерантность» в работе применяется иногда в весьма неожиданных качествах, случаях и сочетаниях, отдельные из которых иначе как противоречивыми, и даже курьезными, не назовешь (стр. 186, 188, 192, 195, 202-203, 220, 224). Данные увлечения тем более необъяснимы, что Л. Р. Павлинской в статье неоднократно даются вполне объективные и исторически выверенные определения сути указанных явлений, логично формулируются причины и связи явлений — например, связь внешней угрозы и этнического самосознания, необходимости консолидации этноса (стр. 220, 224) и т. п.

Четвертая статья сборника, написанная В. И. Дьяченко, посвящена предыстории сложения долганского этноса, возникшего в ходе интересных и поучительных с исторической точки зрения этнообразовательных процессов на крайнем севере Сибири в русское время. История формирования долган как народа изучалась в целом ряде работ, включая фундаментальное исследование Б. стр. О. Долгих [8]. Однако до сих пор не имелось исследования, в котором давался бы полный обзор предыстории вошедших в состав долган основных этнических компонентов, проводилась систематизация всех имеющихся по данному вопросу материалов, начиная с самых ранних из числа известных. Такая работа становится особенно актуальной в связи с выходом в свет книги Д. Дж. Андерсона, где весьма своеобразно и несколько сумбурно говорится о проблемах происхождения долган, а упомянутое исследование Б. О. Долгих названо амбициозным [9]. Автором поставлена весьма конкретная научная задача — на основе всех известных источников показать ход событий, приведших к образованию из разных составляющих нового народа. Исходя из характера работы, ее можно назвать не историей, а именно предысторией долган, поскольку рассматриваются вопросы, относящиеся даже к XVII в. , когда о народе как таковом не могло быть и речи. Конечно, работа подобного характера и направленности не может внести каких-либо принципиально новых моментов в достаточно полно изученную проблему этнического развития долган. Однако на данном этапе исследования этнической истории Сибири, в связи с накоплением значительного объема источниковых материалов и отсутствием перспектив появления новых в каких-либо заметных размерах, работы подобного рода становятся актуальными хотя бы по той простой причине, что систематизация всех известных фактов обычно дает некое новое знание. Думается, поставленная задача оказалась выполненной: определены проживавшие на весьма удаленных друг от друга территориях группы населения, ставшие составляющими нового этноса, прослежен ход этнических процессов у них, миграции, межэтнические контакты на разных территориях и этапах развития. В итоге, выявлены самые глубокие корни современного долганского народа.

Исследование В. И. Дьяченко выгодно отличается отсутствием пассажей о пассионарности, толерантности и т. п. явлениях и потому не имеется оснований делать как раньше замечания, относящиеся к некритическому использованию этих понятий. Вместе с тем, в качестве недостатка можно отметить отсутствие кратких авторских заключений по результатам рассмотрения вопросов, затронутых в отдельных частях исследования, тем более, что автор оперирует материалами, относящимися к весьма обширному историческому периоду.

Последняя статья сборника, подготовленная С. В. Березницким, дает в кратком изложении историю включения территории Дальнего Востока в состав Русского государства. Какие-либо новые материалы в ней не используются, собственные выводы, отличные от принятых точек зрения, не излагаются. Общеизвестные события приводятся в трактовках, которые трудно оспорить. К сожалению, автором не приводится даже общего обзора работ научных предшественников, в связи с чем совершенно не понятны цель и задачи статьи, собственная роль автора в изучении данной темы. В данной работе также имеются недостатки в построении порядка изложения материалов, ряд повторов, а также несколько содержательных ошибок. Так в самом начале статьи говорится, что «первый импульс к сложению будущего мощного многонационального Российского государства дали попытки промышленного освоения зауральских земель братьями Строгановыми» (стр. 332). По этому поводу следует заметить, что начало сложения такого государства исследователями относилось к разным историческим периодам — от времени Киевской Руси до завоевания Казанского и Астраханского ханств. Но до сих пор не были известны попытки отнести такое явление ко времени и деяниям братьев Строгановых. Если об этом кем-либо и упоминалось, то лишь в контексте первого импульса к освоению и присоединению Сибири. Вероятно, следует полагать, что именно это несколько неудачно и пытался сказать автор. На стр. 342 говорится, что к середине XIX в. народы Дальнего Востока входили в состав России. Заявление это вдвойне удивительно, поскольку автор сам пишет далее, что территорию Приморья, Приамурья и Сахалина присоединила экспедиция г. И. Невельского, проводившаяся несколько позднее (стр. 349), а затем сообщает о заключении в 1858 г. Айгунского и в 1860 г. Пекинского договоров, по которым, как обычно считается, территория Дальнего Востока и вошла в состав нашей страны. К сожалению, им также повторяются историко-терминологические ошибки, связанные с использованием понятий «Китай», «китайское» и т. д. применительно к империи Цин.

Давая общую оценку рецензируемому сборнику, следует отметить, что он все же отвечает поставленной перед ним задаче общественно-политического характера, смысл которой состоит в привлечении внимания к происходившим на территории Сибири этническим процессам, в ходе которых имело место влияния государства. В последние годы появилось множество околонаучных публикаций, а иногда и просто спекуляций на темы, связанные с историей и судьбой региона и населявших его народов. И выход данного труда, где на твердой и достоверной научной базе в приемлемой форме изложены основные факты этнической истории ряда народов и приведены их объективные оценки, что дает убедительный ответ на часть вопросов подобного характера, становится важным событием. В работе присутствует общее понимание сути происходивших политических, социально-экономических и этнических процессов в Сибири, а их ход и особенности показаны довольно объективно. Отдельные наблюдения и выводы авторов имеют вполне самостоятельное научное значение и являются заметным вкладом в историческое сибиреведение. Необходимо лишь высказать пожелание его авторскому коллективу впредь стараться более тесно объединять статьи либо по принципу близкой тематики, либо по географическому признаку, либо характеру поднимаемых проблем. Часть же недостатков, допущенных авторами сборника, можно объяснить сложной историей присоединения Сибири, противоречивым характером взаимоотношений русского и коренного населения, спорной ситуацией со статусом и реальным положением данной территории в составе Российской империи, в изучении которых еще имеется много нерешенных проблем, а также иногда просто невнимательным отношением к изложению материалов, «легкостью» в формулировках выводов и оценок, излишним увлечением теоретизированием. Следует надеяться, что в дальнейшем подобные недостатки будут изживаться.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Бурыкин А А. Рец. на кн.: Народы Сибири в составе Государства Российского (очерки этнической истории). Под ред. Л. Р. Павлинской. СПб.: Европейский Дом, 1999. 359 с. // Сибирская Заимка. 2001. &#8470 2. http://www.zaimka.ru/review/narodysibiri_review.shtml.
2. Агеева Р. А. Страны и народы: происхождение названий. М.: Наука, 1990. С. 67.
3. Емельянов Н. Ф. Этнический и численный состав коренного населения Томского края в XVII — первой половине XIX в. // Из истории Сибири. Вып. 19. Томск, 1976. С. 99-105.
4. Соловьев А. И. Военное дело коренного населения Западной Сибири. Эпоха средневековья. Новосибирск: Наука, 1987.
5. Могильников В. А. Угры и самодийцы Урала и Западной Сибири // Археология СССР. Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М.: Наука, 1987. С. 163-235; Молодин В. И., Соболев в. И., Соловьев А. И. Бараба в эпоху позднего средневековья. Новосибирск: Наука, 1990.
6. Народы севера Сибири в коллекциях Омского государственного объединенного исторического и литературного музея. Томск: Изд-во Томского университета, 1986.
7. Туголуков В. А. Тунгусы (эвенки и эвены) Средней и Западной Сибири. М.: Наука, 1985. С. 272.
8. Долгих Б. О. Происхождение долган // Сибирский этнографический сборник. Т. V. М.: Наука, 1963. С. 92-141.
9. Андерсон Д. Дж. Тундровики. Экология и самосознание таймырских эвенков и долган. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1998. С. 177.