Гражданская война в Сибири (1920 г.)

Печатный аналог: Шишкин В.И. Гражданская война в Сибири (1920 г.) // Сибирь в период гражданской войны. Кемерово, 1995, стр.121-139. Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского фонда гуманитарных исследований.

В течение нескольких десятилетий в советской историографии существовала устойчивая традиция, в соответствии с которой завершение гражданской войны в Сибири датировалось концом 1919 – началом 1920 г. Такая трактовка обосновывалась тем, что именно в это время было осуществлено освобождение региона от белогвардейцев и интервентов, а также восстановление советской власти. Однако тенденция ограничивать окончание гражданской войны в Сибири рубежом 1919–1920 гг. существенно искажала реальную историческую картину. Она игнорировала многочисленные факты вооруженной борьбы, которая в начале 1920-х годов велась между местным населением, с одной стороны, и коммунистическими властями – с другой.

Думается, что появление и утверждение столь глубоко расходящейся с действительностью периодизации гражданской войны в Сибири не было случайным. Многочисленные восстания сибиряков против коммунистического режима, закончившиеся поражениями и сопровождавшиеся жестокими репрессиями, плохо вписывались в официальную героико-романтическую концепцию гражданской войны в России. Что же касается историков Сибири, то для них было предпочтительнее завершать тему гражданской войны на мажорной ноте (победой большевиков над Колчаком и интервентами), чем искать трудные ответы на сложные вопросы, поставленные очередным раундом вооруженной борьбы.

К тому же усилиями коммунистической пропаганды в советском обществе был сформирован идеологический стереотип, в соответствии с которым любая контрреволюционная акция – и тем более вооруженное выступление – рассматривалась как «черная», постыдная страница отечественной истории. Подобного рода события и факты не считались заслуживающими общественного внимания и представляющими научный интерес. Их предпочитали не изучать, а проклинать или в лучшем случае предавать забвению.

Сказанное выше во многом объясняет историографическую ситуацию, сложившуюся в области изучения вооруженного сопротивления так называемой диктатуре пролетариата в Сибири в начале 1920-х годов. Методологическая установка, ориентировавшая исследователей датировать окончание гражданской войны в регионе ликвидацией колчаковского режима, и идеологический диктат КПСС отрицательно сказались прежде всего на масштабах исследования данной темы.

С математической точностью это подтвердил библиографический указатель, изданный в Новосибирске в 1973 г. Несмотря на неполноту данных, он тем не менее верно зафиксировал две прямо противоположные тенденции, существовавшие в историографии гражданской войны в сибирском регионе: прославление партизанско-повстанческой борьбы 1918 – 1919 гг. против белогвадейцев и интервентов при одновременном замалчивании сопротивления, которое было оказано коммунистическому правлению в начале 1920-х годов. Если сочинения на первую тему насчитывали сотни наименований различного жанра и объема (в том числе десятки книг документального, мемуарного и исследовательского характера), то количество публикаций на вторую тему исчерпывалось всего двадцатью названиями, к тому же представленными в основном малоформатными изданиями (газетными статьями, тезисами докладов и т. п.)[1].

В настоящее время состояние изученности вооруженного сопротивления коммунистическому режиму в Сибири в 1920 г. можно охарактеризовать так. В актив советской историографии следует зачислить два достижения: во-первых, специальный анализ повстанческого движения на Алтае и в Томской губернии, а также сережского мятежа в Енисейской губернии[2]; во-вторых, изучение боевых действий частей Красной Армии, коммунистических формирований особого назначения (ЧОН) и милиции по подавлению антикоммунистических выступлений[3]. Благодаря этому в научный оборот было введено большое количество фактического материала, характеризующего главным образом военную сторону событий.

В то же время советской историографии присущи серьезные изъяны. Почти все указанные выше публикации были написаны на ограниченной и во многом тенденциозной источниковой базе: на материалах, имеющих коммунистическое и советское происхождение, поскольку документов самих повстанцев сохранилось мало, а те, которые сохранились, были практически недоступны исследователям. Специфическая источниковая основа и марксистская методология исследования, пронизанная идеологическими стереотипами и штампами, явились теми двумя главными факторами, благодаря которым сочинения советских историков оказались выполненными в апологетическом ключе и страдали дефицитом объективности, особенно на концептуальном уровне.

Наиболее серьезному искажению со стороны советских историков подверглось социально-политическое содержание вооруженной борьбы. Она трактовалась как преимущественно кулацкая по своим движущим силам, белогвардейско-эсеровская по политическому руководству, реставраторская по целям, а ее главной причиной назывались происки контрреволюции.

Передача архивов КПСС на государственное хранение, рассекречивание части материалов, в том числе находившихся на государственном хранении документов органов ВЧК, упразднение монополии марксизма в области методологии – все это создало предпосылки для более полного и объективного изучения темы. В настоящей статье ставится задача на основе критического анализа имеющейся литературы и использования новых источников в обобщенной форме осветить ключевые вопросы антикоммунистического вооруженного движения в Сибири в 1920 г.: выявить время, причины возникновения восстаний и охваченную ими территорию; численность и состав участников мятежей, а также их военно-политическое руководство; цели, лозунги и практические действия повстанцев; меры, предпринятые советской властью для подавления мятежей; причины поражения, результаты и последствия повстанческого движения.

Сибирская действительность не вписывается в такую концепцию. Первое расхождение с общепринятой концепцией возникает при датировке возникновения восстаний, поскольку в Сибири вооруженные выступления начались еще весной 1920 г. и длились практически без перерыва до конца года. Перечень самых крупных из них, расположенных в хронологическом порядке, выглядит следующим образом.

Первым по времени в начале мая 1920 г. вспыхнул мятеж, охвативший так называемый Причернский край: восточную часть Барнаульского уезда и прилегающие к нему районы Бийского, Кузнецкого и Ново-Николаевского уездов. Подготовила и возглавила его группа бывших партизанских командиров, ранее боровшихся против Колчака. Самыми известными среди них были Г.Ф.Рогов, И.П.Новоселов, П.Ф.Леонов и И.Е.Сизиков, анархисты по своим взглядам. В оценке численности участников роговского мятежа, получившим такое название по имени его главного руководителя, военное командование и Алтайская губчека значительно расходились. Если первое называло цифру в 800 человек, то председатель губчека И.И.Карклин утверждал, что их число составляло около 2 тысяч человек[4].

Ликвидация «роговщины» шла к завершению, когда в конце июня – начале июля 1920 г. восстало население Степного Алтая. Первоначально новый мятеж охватил Александровскую, Алексеевскую, Ключевскую, Михайловскую, Покровскую, Родинскую и Сосновскую волости, находившиеся на стыке Змеиногорского, Славгородского и Семипалатинского уездов. Затем восстание стало стремительно распространяться в северном и северо-западном направлениях, захватив и юго-восточную часть Павлодарского уезда. Мятежники сформировали Народную повстанческую армию, имевшую 12 полков. По оценкам штаба 26-й стрелковой советской дивизии, численность Народной повстанческой армии достигала 18 тысяч человек[5]. Ключевыми фигурами среди ее командиров являлись бывший комиссар 1-го Алтайского полка партизанской армии Е.М.Мамонтова Ф.Д.Плотников (житель села Высокое Боровской волости Барнаульского уезда, бедняк по своему имущественному положению) и уроженец станицы Ямышевской Павлодарского уезда есаул Д.Я.Шишкин.

Восстание в Степном Алтае близилось к своему апогею, когда в Западной Сибири вспыхнуло еще два крупных мятежа. Сначала в первых числах июля восстало население нескольких волостей северной части Ново-Николаевского уезда, к которым вскоре примкнули жители смежных волостей Барабинского (Каинского) уезда и заобской части Томского уезда. В связи с тем, что повстанцы, захватив город Колывань, пытались превратить его в свою административную «столицу», мятеж получил название колыванского. В документах советских органов достоверных сведений об общей численности его участников не встречается. Судя по разрозненным данным, содержащимся в донесениях командиров частей советских войск, подавлявших колыванское восстание, численность его участников едва ли превышала 5 тысяч человек. Инициаторами колыванского восстания и его главными военными руководителями являлись крестьяне и служащие села Вьюны Чаусской волости, а также сын колыванского домовладельца В.А.Зайцев.

Второе восстание разразилось в середине июля в южной части Усть-Каменогорского уезда. Первоначально оно охватило казачьи станицы и поселки, расположенные в бассейне реки Бухтарма (отсюда закрепившееся за ним название – бухтарминское). В дальнейшем к мятежникам примкнуло население нескольких волостей Зайсанского и Змеиногорского уездов. Повстанческие отряды составили Народную армию численностью в 2,5 – 3 тысячи человек. Центром восстания являлась станица Больше-Нарымская, где находился штаб Народной армии во главе с его начальником А.С.Бычковым, а также временный повстанческий комитет, пытавшийся взять на себя руководство гражданскими делами.

Последнее, пятое по счету, крупное восстание в Западной Сибири в 1920 г. произошло в 20-х числах сентября в Мариинском уезде. Оно захватило Колеульскую, Колыонскую, Мало-Песчанскую, Почитанскую и Тюменевскую волости, расположенных к северу от Транссибирской магистрали в промежутке между железнодорожными станциями Берикульская и Ижморка. Подготовкой и осуществлением мятежа руководил бывший командир партизанского отряда крестьянин-середняк из деревни Святославка Мало-Песчанской волости П.К.Лубков, по имени которого и называется это выступление. Численность восставших в документах военных и советских органов определяется 2,5 – 3 тысяч человек[6].

Осенью 1920 г. своеобразную эстафету восстаний от Западной Сибири как бы приняла Восточная. Первые волнения начались здесь в сентябре 1920 г. в Тагнинской волости Балаганского уезда. Во второй половине октября – начале ноября мятежами оказалась охвачена внушительная по своим размерам территория, находившаяся на стыке Балаганского, Иркутского и Черемховского уездов, включавшая в себя Голуметскую, Дмитриевскую, Евсеевскую, Заларинскую, Идинскую, Кахинскую, Молькинскую, Ново-Удинскую, Осинскую, Тихоновскую и Улейскую волости. Одновременно вооруженные выступления произошли в Верхоленском (Ангинская, Бирюльская, Качугская, Куленгская волости) и Киренском (Казачинская, Мартыновская волости) уездах. Численность мятежников в каждой из этих волостей, как правило, колебалась в пределах от одной до трех сотен человек. Наиболее известным и авторитетным руководителем повстанцев первого района являлся крестьянин-бедняк Евсеевской волости, унтер-офицер Д.П.Донской, во втором районе – Н.П.Большедворский, являвшийся в 1917 г. комиссаром Временного правительства Верхоленского уезда и главой уездной администрации Временного сибирского правительства во второй половине 1918 г., а также житель пригородного села Куртухай А.Г.Черепанов, имевший крупное крестьянское хозяйство, занимавшийся к тому же торговлей и являвшийся совладельцем пристани в Качуге.

В середине октября 1920 г. вспыхнул мятеж в северо-западной части Красноярского уезда, в котором приняло участие население Зеледеевской, Михайловской, Мининской, Покровской, Сухобузимской, Шерчульской и Шилинская волостей. В начале ноября произошли восстания в Назаровской, Подсосенской, Сережской и Ястребовской волостях Ачинского уезда, а в середине ноября – в Амонашевской волости Канского уезда. В каждом из трех уездов численность восставших не превышала тысячи человек. Пожалуй, самой крупной фигурой среди повстанческих руководителей Енисейской губернии являлся полковник А.Р.Олиферов. Отряд, которым он командовал, в течение осени 1920 – весны 1921 г. последовательно прошел с боями Красноярский, Енисейский, Томский, Мариинский, Ачинский и Минусинский уезды.

На основании имеющихся данных – разрозненных и весьма приблизительных – нельзя назвать точную цифру повстанцев. Общая численность мятежников Сибири в 1920 г. может быть определена лишь ориентировочно. Скорее всего, она колебалась в диапазоне от 27 до 35 тысяч человек.

Традиционно советские историки относили Сибирь к регионам, в которых классовая борьба носила особенно широкие масштабы и наиболее острый характер. Объяснение этому явлению они обычно находили в зажиточности местного крестьянства и в высоком удельном весе кулачества, в наличии здесь большого количества остатков колчаковщины, в слабости советской власти. Эти общие соображения не вызывают возражений. Однако они не дают ответа на вопросы о том, почему произошло то или иное восстание, почему оно случилось именно в том месте и именно в то время, а ни в какое другое.

Анализ конкретных причин вооруженных выступлений сибиряков против коммунистического режима сопряжен с большими трудностями, обусловленными состоянием источниковой базы. Документов самих повстанцев, которые давали бы прямые ответы на этот вопрос или имели хотя бы опосредованную информацию, существует немного. Материалы противоположной стороны, как правило, содержат сведения, уже подвергшиеся интерпретации через призму коммунистической идеологии. Но в методологическом отношении совершенно бесспорно, что вооруженный протест населения Сибири был вызван широким спектром реальных причин, затрагивавших его коренные интересы, и в каждом конкретном случае эти причины были разные.

Если говорить о роговском мятеже, то его ни в коем случае нельзя связывать, как это делают некоторые историки, с недовольством населения продовольственной политикой советской власти. Дело в том, что на волости, явившиеся исходным пунктом роговского выступления, первая в Алтайской губернии разверстка хлебофуража не назначалась совсем (Мариинская, Хмелевская) либо была минимальной (Борисовская – 4 тыс. пудов, Озерно-Титовская – 13,6, Залесовская – 21,7, Дмитро-Титовская – 45,6 тыс. пудов) и необременительной для местного крестьянства[7].

В действительности руководимое Роговым восстание было обусловлено рядом других обстоятельств. Прежде всего «роговщина» стала ответной реакцией на принудительное разоружение и расформирование партизан Причернского края, осуществленных по приказу советского командования в довольно жесткой форме в конце 1919 – начале 1920 г. в Кузнецком и Щегловском уездах. Другим фактором явилось недовольство части населения Причернского края политикой, проводимой коммунистами в сфере государственного и военного строительства: созданием назначенных сверху ревкомов вместо избранных советов; использованием буржуазных специалистов в советских учреждениях и в Красной Армии. Сказалось также обстоятельство личного характера: арест многих партизанских командиров и избиение Г.Ф.Рогова в Ново-Николаевской чека[8].

Иными были главные причины, приведшие к восстанию в Степном Алтае, который всего годом раньше – во второй половине 1919 г. – послужил основной базой формирования партизанской армии Е.М.Мамонтова. Здесь со времени восстановления советской власти непреходящим доминирующим фактором являлось неприятие населением – особенно бывшими партизанами – того, что коммунисты узурпировали политическую власть. Именно этим обстоятельством объясняется тот факт, что с 8 февраля по 18 апреля 1920 г. Алтайская губерния находилась на чрезвычайном положении по борьбе с контрреволюцией[9].

К недовольству установлением коммунистического всевластия сначала добавилось нежелание многих бывших партизан служить в Красной Армии, а затем отказ от принятия и выполнения продразверстки. Статистические данные о ходе выполнения хлебофуражной разверстки в Славгородском уезде не оставляют в этом никакого сомнения. К началу июля 1920 г. из 157047 пудов назначенной на нее хлебофуражной разверстки Каипская волость сдала всего 1518 пудов, по Ключевской волости эти показатели составили соответственно 202625 и 9876 пудов, по Михайловской – 142651 и 244, по Покровской – 539592 и 2527, по Родинской – 297303 и 20815 пудов[10].

Продовольственная политика советской власти оказала огромное влияние на развитие событий в районе будущего колыванского мятежа. Особенно повлияли на настроение и поведение местного населения приказ N42 Томского губревкома и губпродкома от 19 июня и распоряжение Томского губпродкомиссара Ф.Н.Иванова-Павлова от 20 июня 1920 г. Первый из них предписывал местным советским органам – под угрозой предания суду ревтрибунала и заключения в концлагерь в случае его невыполнения – немедленно приступить к принудительному обмолоту хлебофуража и обязательно завершить его до 10 июля. Второй документ обязывал уездные исполкомы советов и продкомы привлечь сельские ячейки РКП(б) и бедноту для производства повальных обысков в кулацких хозяйствах с целью изъятия всех излишков[11]. Директивы губернского центра стали активно претворяться в Ново-Николаевском уезде в жизнь. Кроме того, сюда для проведения разверстки были направлены продотряды и части продармии.

Однако роль продразверсточного фактора в возникновении колыванского мятежа не следует абсолютизировать. Он не только не был единственным, но и даже решающим. В противном случае невозможно понять почему в восстании – наряду с населением Каменской, Крутологовской, Ново-Тырышкинской, Федосовской и Чаусской волостей, на которые действительно была назначена большая продразверстка, – активное участие приняло население Баксинской, Дубровинской и Тоя-Монастырской волостей, совершенно не затронутые хлебофуражной разверсткой, а также жители Колывани[12]. К тому же, как свидетельствовало руководство отдела управления Ново-Николаевского уездного исполкома советов, организационно-пропагандистская работа по подготовке восстания широко велась в Колыванском районе задолго до перехода к принудительной разверстке[13].

Возникновение следующего по времени, бухтарминского мятежа нужно прежде всего отнести на счет исключительной остроты отношений между разными категориями местного населения. Дело в том, что за время революции и гражданской войны здесь резко обозначились две крайние группы: с одной стороны, казачество и старожилы, ставшие опорой контрреволюции, с другой – часть крестьянской бедноты, которая сначала создала партизанские отряды для борьбы против Колчака, а после восстановления советской власти организовала коммунистические ячейки. Эти комячейки взяли на себя роль, аналогичную той, которую в 1918 г. сыграли в Европейской России комитеты бедноты. Они стали заниматься переделом земли, скота, личного имущества, за что снискали к себе ненависть большой части местного населения. Продразверстка и трудовая мобилизация на заготовку леса в верховьях Иртыша послужили дополнительными обстоятельствами, переполнившими чашу терпения и побудившими казаков и старожилов взяться за оружие[14].

Что же касается лубковского восстания, то оно последовало вскоре после введения продразверстки 1920\1921 гг. Но объявление новой разверстки явилось скорее предлогом для открытого вооруженного выступления и благоприятным обстоятельством для увеличения численности участников мятежа, чем его главной причиной. На самом деле к подготовке восстания Лубков приступил задолго до сентября, о чем советские органы были хорошо информированы. Главные мотивы мятежа лежали не в экономической сфере, а преимущественно в политической плоскости. В частности, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что в начале 1920 г. П.К.Лубков был арестован и военно-революционным трибуналом 5-й армии осужден на пять лет лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора[15].

Во многих документах партийно-советских органов, в которых анализируются причины мятежей в Восточной Сибири, в качестве главной из них называется наступление осенних холодов, побудивших бывших колчаковских приверженцев и дезертиров Красной Армии, скрывавшихся ранее от советского правосудия в тайге, покинуть свое убежище и искать новое пристанище.

Отрицать влияние природно-климатического фактора на усиление вооруженной борьбы в Восточной Сибири осенью 1920 г. неправильно. Но еще более неверно считать его роль решающей. Материалы военных и особенно судебно-следственных органов свидетельствуют о том, что подавляющее большинство рядовых участников и руководителей мятежей было не пришлыми, а местными жителями. Непосредственными же причинами, толкнувшими их на вооруженные выступления, стали объявление с 1 сентября 1920 г. новой продразверстки, мобилизация унтер-офицеров и военнообязанных 1989 – 1990 гг. рождения[16].

Как уже упоминалось, все контрреволюционные восстания квалифицировались в советской историографии как кулацкие по составу и белогвардейско-эсеровские по своему руководству. Отмечу, что эти суждения не являлись результатом специального изучения вопроса. Предварительного анализа состава повстанцев и их руководителей, лозунгов, программ и целей движения, необходимого для получения научных выводов по данной проблеме, историки не предпринимали. Они пошли по самому простому и легкому пути: некритически заимствовали и механически перенесли в научную литературу оценки, содержащиеся партийно-советских документах и в коммунистической печати эпохи гражданской войны. Последние же формулировались по примитивной схеме, плохо соотносившейся с реалиями жизни: если ты противник большевиков – значит обязательно кулак или помещик, эсер или кадет, белогвардеец или монархист. Особенно «повезло» термину «белогвардеец», который вообще был лишен каких-либо конкретных критериев и границ и превратился в собирательное ругательное слово, обозначавшее в советском лексиконе всех противников РКП(б).

Чтобы эти утверждения не показались досужим домыслом, сошлюсь на конкретные факты. Весьма показателен в этом отношении случай с Г.Ф.Роговым. 6 мая 1920 г. Алтайское губернское организационное бюро РКП(б), обсудив информацию о мятеже в Причернском крае, приняло решение назвать Рогова, который в течение полутора лет с оружием в руках боролся против контрреволюционных властей, но не нашел общего языка с коммунистами, «белогвардейцем»[17].

Аналогичная судьба вскоре постигла Ф.Д.Плотникова, правда, с той лишь разницей, что в коммунистической печати его систематически называли не только белогвардейцем, но и – вопреки фактам – правым эсером, колчаковским подпоручиком и даже агентом царской охранки[18]. Делалось это умышленно и с одной целью: для дискредитации в прошлом популярного в крестьянской среде земского деятеля и комиссара партизанского полка.

Замечу, усилия коммунистов по обработке массового сознания не прошли бесследно. Приведу только один, но весьма показательный пример. В начале июля 1920 г. уполномоченный Алтайской губчека Дубов и командир коммунистического отряда особого назначения Неумягин получили задание арестовать семью Ф.Д.Плотникова. Выяснив ее местожительство, они обнаружили, что этот колчаковский «золотопогонник» «имущественного состояния почти совсем не имеет», о чем и доложили, не скрывая своего удивления, руководящим инстанциям[19].

Архивные источники, ставшие доступными исследователям в последние годы, позволяют утверждать, что в мятежах 1920 г. приняли участие все слои населения Сибири, за исключением рабочих. В рядах повстанцев были крестьяне и казаки, кустари и торговцы, интеллигенты и инородцы. Правда, степень участия разных категорий населения не являлась одинаковой. Наибольшей активностью отличались интеллигенты, особенно бывшие офицеры и священники, а также казаки. Однако в численном отношении среди повстанцев преобладали крестьяне.

Социальный состав участников разных восстаний также не был одинаковым. В известной мере такое различие отражало специфику населения разных районов. Главной фигурой большинства мятежей являлись русские крестьяне, причем в их числе находились представители всех социальных групп: старожилы и новоселы, кулаки, середняки и бедняки. В то же время отличительной чертой бухтарминского выступления было преобладание казаков. Довольно высокий удельный вес казаков был также среди повстанцев Степного Алтая. Татарское население активно участвовало в лубковском восстании, а бурятское – в мятежах, происшедших в Балаганском, Верхоленском и Иркутском уездах.

Нельзя не отметить активность еще одной категории населения – бывших партизан, ранее сражавшихся против Колчака. Они составили руководящее ядро роговского и лубковского мятежей. Заметный процент бывших партизан имелся в Народной повстанческой армии Степного Алтая. Да и территориально роговское и лубковское восстания практически полностью совпали с районами действия партизанских отрядов Рогова и Лубкова против белогвардейских властей, а главные центры формирования Народной повстанческой армии – с опорными пунктами партизанской армии Мамонтова и 4-го корпуса М.В.Козыря.

В настоящее время исследователи располагают довольно обширным комплексом документов, позволяющим составить конкретное представление как о персональном, так и о социальном составе рядовых участников, активистов и руководителей повстанческого движения в Сибири. Это – списки арестованных, приговоренных к различным срокам лишения свободы и расстрелянных советскими властями участников роговского, колыванского, лубковского, сережского, голопуповского мятежей и Народной повстанческой армии. Указанные документы позволяют однозначно утверждать, что основную массу мятежников составляли трудящиеся крестьяне и казаки – бедняки и середняки по своему социальному статусу[20]. Тем самым опровергается тезис советской историографии о кулацком характере повстанческого движения в Сибири в 1920 г.

В порядке иллюстрации к сказанному приведу лишь одну «маленькую картинку». На основании анализа захваченных повстанческих документов (списков командного состава, боевых приказов и донесений, протоколов военных и делегатских совещаний) Семипалатинская губчека выявила среди взятых в плен мятежников 500 организаторов, руководителей и активистов Народной повстанческой армии. К середине октября 1920 г. предварительное следствие по 300 из 500 арестованных было проведено. К большому удивлению чекистов, среди 300 «главарей» лишь 15 – 20 человек по своему социальному положению подпадали под определение «кулак». Все же остальные оказались середняками и бедняками, большинство из которых руководство губчека сочло возможным освободить[21].

Советские историки не отрицали участия трудящихся в контрреволюционных восстаниях. Объяснение этому феномену они находили в политической неграмотности бедноты и середняков, в широте и клеветническом содержании антикоммунистической агитации, в принуждениях со стороны мятежных главарей.

Едва ли имеет смысл обсуждать идеологический артефакт, в соответствии с которым рабочие и крестьяне, несогласные с коммунистическими порядками, зачислялись в разряд «политически несознательных».

Невелико было реальное значение и второго фактора. Очевидно, что никакая антикоммунистическая агитация, которая, конечно же, имела место и влияла на настроение населения, не могла сравниться по масштабам и конкурировать по эффективности с коммунистической, поставленной на государственную основу. А самое главное – не в традициях сибирских крестьян, отличавшихся здоровым прагматизмом, было совершать серьезные поступки только под влиянием слухов.

Намного серьезнее вопрос о роли принуждения как средства вовлечения трудящихся казаков и крестьян в ряды повстанцев. Архивные источники свидетельствуют, что в большинстве случаев лидеры мятежников действительно прибегали к мобилизации местного населения. Кроме того, в показаниях сдавшихся и взятых в плен повстанцев почти всегда говорится об их принудительной мобилизации. Тем не менее сказанное не означает, что именно мобилизации обеспечили приток основного контингента мятежников. Ведь для их проведения требовался аппарат принуждения, которого у организаторов восстаний не имелось. Что же касается показаний пленных, то тенденциозность их заявлений очевидна: только статус мобилизованного позволял им избежать расстрела по приговору чека или военно-революционного трибунала.

Источники не оставляют сомнения в том, что те, кто в рядах повстанцев оказался не по своей воле, избегали участия в боях, при первой возможности дезертировали или сдавались красным войскам. Большинство же добровольцев, вооруженных преимущественно дубинками, пиками, вилами и охотничьими ружьями, самоотверженно дрались с частями регулярной Красной Армии, использовавшими против них пулеметы и даже артиллерию. Бои под Большой Владимировкой Семипалатинского уезда, за Большой Форпост, Волчиху и Каип Славгородского уезда, в деревне Галкино Павлодарского уезда, в районе Зыряновского рудника и за волостное село Большой Сереж Ачинского уезда длились часами.

Сохранилось важное свидетельство о настроении, которое царило в повстанческой среде в период его наивысшего подъема, летом 1920 г. Оно принадлежит особоуполномоченному Алтайской губернской чрезвычайной «пятерки» по борьбе с дезертирством и бандитизмом А.В. Толоконникову, который в недавнем прошлом сам был одним из руководителей антиколчаковского партизанского движения в Степном Алтае. А.В. Толоконников докладывал чрезвычайной «пятерке»: «Будь бы в этот момент народного негодования [среди повстанцев] не только Плотников, Шишкин, Иванов, а хотя бы сам дъявол, который особенно страшен религиозным людям, которых в деревне в достаточном количестве, и [который] сказал бы: «Бей инструкторов и советработников и местных коммунистов, которые послужили орудием в деле неопытных инструкторов»,- они бы бросились все, как один, с пиками в руках. […] Некоторые из верных товарищей свидетельствуют, что кто-то среди повстанцев во время восстания пустил молву, что, якобы, среди них атаман Анненков и бьет коммунистов. Крестьяне от этого ликовали; также [эти товарищи] особенно подчеркивают, что такое было у повстанцев в то время негодование, какого не наблюдалось и в восстании против Колчака»[22].

Точно также не выдерживает проверки на фактическую достоверность другой тезис советской историографии – о белогвардейско-эсеровском руководстве повстанческим движением, хотя в партийно-советских документах тех лет оба эти определения в разных комбинациях постоянно присутствуют при характеристике практически всех мятежей.

Конкретный анализ состава руководителей повстанцев дает основание утверждать, что большинство из них являлись местными жителями из числа трудящихся казаков и крестьян. Относительно много бывших колчаковских офицеров и служащих на первых ролях оказалось только в колыванском восстании (Вьюнский штаб и Колыванский окружной исполнительный комитет), в повстанческих отрядах Верхоленского и Красноярского уездов. Участие эсеров было и того меньше и в лучшем случае исчислялось единицами. Даже в Народной повстанческой армии Степного Алтая, создание и руководство которой местное губоргбюро РКП(б) первоначально приписывало Сибирскому крестьянскому союзу, чекистам при всем усердии не удалось обнаружить даже зачатка эсеровской организации. В докладе председателя Сибревкома И.Н.Смирнова, в начале 1921 г. направленном В.И.Ленину, констатировалось: «Кое-где была видна рука соц[иалистов]-революционеров, но расследование показало, что соц[иалисты]-революц[ионеры], как организация, в этом восстании участия не принимали, отдельные же их члены, плохо связанные партийной дисциплиной, вовлекались в движение»[23].

Разнообразие породивших восстания причин, неоднородность социального состава мятежников и отсутствие единства в политических ориентациях их руководителей обусловили различие задач и целей, преследовавшихся повстанцами. Одни из них выступали за советы без коммунистов, другие – за свержение советской власти и установление безвластия, третьи – за Учредительное собрание, четвертые – за организацию буфера по типу Дальне-Восточной республики, пятые – за восстановление монархии. Случалось, что в ходе одного и того же восстания – например, колыванского, лубковского и сережского – выдвигались разные и даже взаимоисключающие лозунги.

Кроме названных выше лозунгов, выставлялись также требования отменить продразверстку и мобилизацию военнообязанных, разрешить свободную торговлю и самогоноварение; в воззваниях П.К.Лубкова и сережских повстанцев звучали антисемитские, а в обращениях Г.Ф.Рогова и его сторонников – антиинтеллигентские и антибуржуазные мотивы.

Несмотря на такую широкую палитру политических требований, все же основная масса сибирского населения поднялась на вооруженную борьбу под лозунгом «Долой коммунистов, да здравствует советская власть!». Именно этот лозунг доминировал среди повстанцев Степного Алтая и Бухтарминского края, Колыванского и Заобского районов, присутствовал у лубковцев, сережских, голопуповских и некоторых других мятежников[24]. В нескольких повстанческих отрядах Степного Алтая и Колыванского района имелись красные знамена и использовалось для обращения друг к другу слово «товарищ». А в воззвании Волчихинского районного штаба к населению содержалось даже такое обещание: «Сибирь не хочет заморить голодом родную ей Россию. Сибирь даст все, что может, для голодной России, а также и для борьбы с русской и иностранной буржуазией»[25].

В большинстве случаев практические действия мятежников выражались в убийствах коммунистов и продовольственных работников, в разгроме сельскохозяйственных коммун, артелей и совхозов, в прекращении продовольственных заготовок, в мобилизации населения в свои ряды, в создании военных органов управления, боевых отрядов и дружин самоообороны. Как общее правило, местные советские органы, если они состояли из коммунистов, также подвергались разгрому; но те из них, которые состояли из беспартийных, сохранялись и продолжали свою работу. Более того, члены и сотрудники некоторых сельских советов и волостных исполкомов (например, многие сельсоветы и волисполкомы Бухтарминского края и Колыванского района, Родинский волисполком, Волчихинский и Ново-Кормихинский сельсоветы Славгородского уезда, Верхне-Амонашский сельсовет Канского уезда) приняли активное участие в организации мятежей и формировании вооруженных сил повстанцев.

Исключение из этого ряда составили, пожалуй, только роговцы и отряд Олиферова, действия которых были направлены не только против коммунистов, но и на свержение советской власти. Однако дальнейшие намерения роговцев и олиферовцев принципиально расходились. Если первые призывали рабочих и крестьян к осуществлению истинной социальной революции, установлению на местах народного самоуправления и созданию подлинно трудовых коммун, то вторые намеревались восстановить монархический строй.

Таким образом, квалифицировать повстанческое движение в Сибири в 1920 г. как направленное на реставрацию старого буржуазно-помещичьего строя нет совершенно никаких оснований. Точно также неправомерно называть его, за исключением роговского и олиферовского районов, антисоветским. Более правильно характеризовать политические устремления большинства сибирских повстанцев как антикоммунистические (и в этом смысле – контрреволюционные), имевшие целью установление советской власти, избавленной от коммунистического диктата. Вопросы о том, в какой мере руководители мятежников были искренни, публично формулируя такие цели, и в какой мере эти цели можно было реализовать на практике, в данной статье не обсуждаются. Замечу только, что без элементов обмана и самообмана в обоих случаях не обошлось.

Для подавления повстанческого движения коммунистическое руководство Сибири использовало крупные вооруженные силы. На Алтае и в Семипалатинской губернии главную роль в разгроме мятежей сыграли регулярные части Красной Армии, имевшие богатый боевой опыт: 26 и 59-я стрелковые и 13-я кавалерийская дивизии. В Иркутской губернии эту миссию выполнила 35-я стрелковая дивизия. К подавлению колыванского восстания привлекался 458 полк 51-й стрелковой дивизии, а лубковского мятежа – батальон 268 полка 30-й стрелковой дивизии. Наряду с полевыми войсками широко использовались части войск внутренней охраны (ВОХР) и войск внутренней службы (ВНУС), войска железнодорожной обороны, караульные части гарнизонов губернских и уездных городов, а также различные добровольческие формирования, создававшиеся из местных коммунистов, советских работников, сотрудников милиции и красных партизан.

Необходимо отметить, что в борьбе с сибирскими повстанцами широко использовались элитные части Красной Армии, состоявшие в основном из членов РКП(б): особые отряды 26 и 35-й стрелковых дивизий, Западно-Сибирского военного округа и Томского губвоенкомата; образцовый отряд высшей военной школы Сибири; несколько пехотных и инженерных курсов командного состава; батальоны ВОХР, обслуживавшие Алтайскую и Томскую губернские чека, и интернационалисты.

Восстания, плохо организационно подготовленные и во многом носившие характер стихийного протеста, вспыхивавшие в разное время и без связи друг с другом, были довольно быстро подавлены. Менее чем за неделю были разбиты лубковский и сережский мятежи. Примерно за две недели было покончено с бухтарминским, голопуповским и колыванским выступлениями. Дольше всех – около двух месяцев – продержались роговцы и повстанцы Степного Алтая: первые – за счет того, что избегали вступать с красноармейскими частями во встречные бои, вторые – благодаря своей большой численности и маневренности. С военной точки зрения, поражения повстанцев были закономерны, поскольку по всем параметрам, начиная от численности и вооружения и кончая состоянием организации и управления – они уступали частям Красной Армии.

Подавление мятежей – пожалуй, за исключением роговского, который был первым по времени, – осуществлялось исключительно жестоко. Лучше всего об этом говорят скупые цифры боевых потерь противоборствовавших сторон. Так, 12 июля 1920 г. в результате боя за деревню Большая Владимировка Семипалатинского уезда красные потеряли 4 человека убитыми и 31 человек был ранен, у повстанцев же было убито около 100 человек и много ранено. 13 июля в бою за село Волчиха Славгородского уезда красные имели одного убитого и 12 раненных, тогда как повстанцы – около 900 человек только убитыми, большинство из которых были зарублены бойцами 1-го кавалерийского дивизиона 87-й бригады ВОХР. 25 и 26 сентября в Мариинском уезде состоялись два боя между красным отрядом под командой А.С.Емельянова и лубковцами. Во время первого боя у красных был всего один раненый, лубковцев же потеряли целый батальон; во время второго боя потери составили соответственно 2 убитых и 2 раненых у первых и около 400 убитых, много раненых и пленных у вторых. Двое убитых и 7 раненых у красных, 80 убитых и 179 пленных у повстанцев – таковы были результаты состоявшегося 14 ноября 1920 г. боя за деревню Голопуповку (Верхний Амонаш) Канского уезда[26]. Красноармейцы одного 226-го Петроградского полка 26-й стрелковой дивизии за 13 – 17 июля 1920 г. в пяти селах Славгородского уезда убили примерно 1600 мятежников[27].

Повстанцы гибли не только в боях. Командиры и политработники красных частей, армейские чекисты и трибунальские работники, случалось – и рядовые бойцы без суда расстреливали пленных мятежников, особенно если последние принадлежали к числу руководителей, активистов или были дезертирами Красной Армии. Например, в ходе ликвидации колыванского мятежа советские отряды расстреляли около 250 человек[28]. Почти в каждой деревне Каипской и Покровской волостей Славгородского уезда потери убитыми и расстрелянными составили от трех до семи десятков человек, и примерно такое же количество жителей было подвергнуто арестам[29].

В последующем сотни арестованных повстанцев были приговорены чрезвычайными комиссиями и военно-революционными трибуналами к высшей мере наказания или к различным срокам лишения свободы. За три заседания (11, 23 и 29 июля) Колыванское отделение Ново-Николаевской уездной чека приговорило к расстрелу 61 человека; в середине августа по приговору Ново-Николаевской и Томской чека было расстреляно еще 56 человек. 75 участников сережского и 32 участника голуметского восстаний получили высшую меру наказания по приговорам выездных сессий военно-революционного трибунала Восточно-Сибирского сектора войск ВНУС и Иркутского губревтрибунала[30].

Разгром мятежей существенно изменил общественно-политическую ситуацию в Сибири. Заметно увеличились количество и численность коммунистических ячеек в деревне, возросла их активность. Они почти повсеместно вооружились, сформировали боевые партийные отряды, приступили к вылавливанию остатков скрывавшихся повстанцев и дезертиров, к конфискации и перераспределению имущества между богатыми и пострадавшими от мятежников бедняками. Деревни, жители которых приняли участие в восстаниях, были вынуждены в кратчайшие сроки выполнить продразверстку, гужевые и другие трудовые повинности. Произвол коммунистических властей в сибирской деревне резко возрос, в частности, широкое распространение получил красный бандитизм[31].

Несмотря на ухудшение своего положения, на усиление недовольства политикой РКП(б), население тех районов Сибири, в которых весной – осенью 1920 г. произошли восстания, больше не пыталось оказать вооруженное сопротивление коммунистическому режиму. В сводке Алтайской губчека за первую половину октября 1920 г. пассивность населения трактовалась таким образом: «Отсутствие восстаний и искоренение бандитизма объясняются запуганностью крестьянина донельзя, с одной стороны, с другой – силой оружия совет[ских] войск»[32].

С заключением руководства столь осведомленного органа нельзя не согласиться. Террор и насилие стали теми двумя главными факторами, с помощью которых коммунистический режим подавил открытое сопротивление своих противников и обеспечил себе очередную победу. Именно в этом заключался основной итог и состоял главный урок гражданской войны в Сибири в 1920 году.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Сибирь и Дальний Восток в период Великой Октябрьской социалистической революции, иностранной военной интервенции и гражданской войны (март 1917 – 1920 гг.). Библиографический указатель. Новосибирск, 1973, стр. 139 – 167, 194 – 195.
2. [Померанцев П.Е.] Повстанческое движение в Алтайской губернии в 1920 году (1 мая – 1 октября 1920). Ново-Николаевск, 1922; Шишкин В.И. О социальной природе антисоветских вооруженных выступлений в сибирской деревне (конец 1919 – начало 1921 г.) \\ Вопросы истории социально-экономической и культурной жизни Сибири. Новосибирск, 1976; он же. Из истории борьбы коммунистической партии и советской власти против анархизма в Западной Сибири в 1919 – 1920 гг. \\ Классовая борьба в сибирской деревне в период построения социализма. Новосибирск, 1978; Он же. Из истории классовой борьбы в Сибири в 1920 г. (Лубковщина и ее крах) \\ Известия Сибирского отделения АН СССР, серия общественных наук, 1980, №1, вып.1; Он же. Еще раз о Рогове и «роговщине» \\ Октябрь и гражданская война в Сибири. (История, историография, источниковедение). Томск, 1985; Он же. Сережский мятеж \\ Исторический опыт освоения Сибири. Красноярск, 1989; Он же. Колыванский мятеж. (Документальная хроника) \\ Сибирские огни. Новосибирск, 1990, №10.
3. Померанцев П.Е. Красная Армия Сибири на внутреннем фронте. (Борьба с восстаниями в тылу за 1920 – 22 гг.) \\ Красная Армия Сибири. Ново-Николаевск, 1923, №3-4; Богданов М.А. Из истории борьбы против мелкобуржуазной контрреволюции на Алтае в 1920 году \\ Ученые записки Ульяновского гос. пед. института, серия общественных наук, 1966, т. 22, вып. 1; Он же. Разгром колыванского мятежа в 1920 г. \\ Материалы научной конференции, посвященной 50-летию великого Октября. Томск, 1967; Он же. Разгром антисоветских мятежей осенью 1920 года в Сибири \\ Вопросы истории СССР. Ульяновск, 1974; Николаев П.Ф. Советская милиция Сибири (1917-1922 гг.). Омск, 1967; Шуклецов В.Т. Ликвидация колыванского кулацко-эсеровского мятежа (июль 1920 г.) \\ Научные труды Новосибирского гос. пед. института, 1972, вып. 83; Абраменко И.А. Коммунистические формирования – части особого назначения (ЧОН) Западной Сибири (1920-1924 гг.). Томск, 1973.
4. РГВА, ф.42, оп.1, д.967, л.62.
5. РГВА, ф.1317, оп.2, д.940, л.25; ф.17536, оп.1, д.11, л.23 – 24.
6. ГАНО, ф.Р.1, оп.1, д.312, л.8; РГВА, ф.17534, оп.1, д.70, л.89.
7. Бюллетень Алтайского губернского продовольственного комитета. Барнаул, 1920, N2, стр. 25 – 26.
8. ГАНО, ф.П.1, оп.2, д.2, л.34; ГАТО, ф.Р.53, оп.1, д.2, л.76; Шишкин В.И. Еще раз о Рогове и «роговщине», стр.111 – 118.
9. Шишкин В.И. Козыревщина и ее ликвидация. (Из истории борьбы против сибирской «партизанщины») \\ Классовая борьба в сибирской деревне в переходный период; Он же. Борьба большевиков за объединение сибирских партизан с Красной Армией (декабрь 1919 – апрель 1920 г.) \\ Большевики во главе трудящихся масс Сибири в трех российских революциях. Новосибирск, 1986, стр.89 – 91, 97 – 101.
10. ГАНО, ф.Р.4, оп.1, д.492, л.129.
11. ГАНО, ф.Р.4, оп.1, д.102, л.57; ТОЦДНИ, ф.1, оп.1, д.6, л.49.
12. ГАНО, ф.Р.4, оп.1, д.492, л.85.
13. РГВА, ф.7, оп.5, д.144, л.1.
14. ГАНО, ф.П.1, оп.1, д.154, л.68 – 69; оп.3, д.10, л.5 – 6; ГАСО, ф.72, оп.1, д. 19, л. 192; д.21, л.154, 162; оп.3, д.2, л.164; Советская Сибирь (Омск), 19 сентября 1920 г.
15. ГАТО, ф.Р.521, оп.1, д.31, л.84, 423; РГВА, ф.42, оп.1, д.1896, л.16; ТОЦДНИ, ф.1, оп.1, д.317, л.145 – 148.
16. См., например: АФ ГАКК, ф.Р.16, оп.1, д.48 , л.32, 106 – 108; д.90, л.151; ГАКК, ф.Р.742, оп.1, л.36, л.14; ГАКК, ф.Р.1779, оп.1, д.2(3), л.185 – 187; ИОЦДНИ, ф.1, оп.1, д.666, л.1 – 2; Власть труда (Иркутск), 4 ноября 1920 г.; Крестьянин и рабочий (Ачинск), 9 и 12 декабря 1920 г.
17. ГААК, ф.П.2, оп.1, д.1, л.100.
18. ГАНО, ф.Р.1, оп.1, д.60а, л.166; Красный Алтай (Барнаул), 27 октября 1920 г.
19. РГВА, ф.17590, оп.1, д.62, л.9.
20. ГАНО, ф.П.5а, оп.1, д.288, л.27; ф.Р.467, оп.1, д.45, л.34 – 36, 86 – 96, 98 – 101; Советская Сибирь, 16 октября 1920 г. По свидетельству особоуполномоченного Алтайской губернской чрезвычайной «пятерки» по борьбе с дезертирством и бандитизмом А.В.Толоконникова, среди повстанцев были «люди беднее бедных». (См.: ГААК, ф.Р.9, оп.1, д.108, л.45).
21. РГВА, ф.17529, оп.1, д.15, л.144.
22. ГААК, ф.Р.9, оп.1, д.108, л.45.
23. ГАНО, ф.Р.1, оп.2, д.45, л.4.
24. АФ ГАКК, ф.Р.16, оп.1, д.90, л.148, 151; ГААК, ф.П.2, оп.1, д.9, л.121, л.2 – 3; ГАНО, ф.П.1, оп.9, д.7а, л.29 – 30; РГВА, ф.1317, оп.1, д.349, л.177 – 178; ф.1318, оп.1, д.22, л.32; ф.1319, оп.1, д.174, л.60; ф.16750, оп.1, д.5, л.45; Степная правда (Семипалатинск), 15 июля 1920 г.
25. РГВА, ф.1317, оп.2, д.1021, л.10; [Померанцев П.Е.] Повстанческое движение в Алтайской губернии в 1920 году, стр.74.
26. РГВА, ф.6, оп.4, д.710, л.131; ф.982, оп.3, д.36, л.527; ф.1319, оп.1, д. 183, л.236; ф.1494, оп.1, д.93, л.63; ф.17534, оп.1, д. 70, л.270, 284, 340; ф.17536, оп.1, д. 11, л.23 – 24; ф.17590, оп.1, д.24, л.338а; Знамя революции (Томск), 8 октября 1920 г.
27. РГВА, ф.1317, оп.1, д.349, л.199.
28. Шишкин В.И. Колыванский мятеж, стр.148.
29. ГААК, ф.Р.9, оп.1, д.108, л.47.
30. АФ ГАКК, ф.16, оп.1, д.48, л.32; УФСКНО, Колыванский мятеж, т.14, л.105, 158, 203, 210; Знамя революции (Томск), 20 августа 1920 г.; Дело революции (Ново-Николаевск), 26 августа 1920 г.; Крестьянин и рабочий, 15 декабря 1920 г.; Отчет Иркутского губернского исполнительного комитета с 1 января по 1 июля 1921 г. Иркутск, 1921, стр.336.
31. О красном бандитизме см.: Шишкин В.И. Красный бандитизм в советской Сибири \\ Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992.
32. РГВА, ф.17529, оп.1, д.15, л.151а.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

• АФ ГАКК – Ачинский филиал государственного архива Красноярского края;
• ГААК – государственный архив Алтайского края;
• ГАКК – государственный архив Красноярского края;
• ГАНО – государственный архив Новосибирской области;
• ГАСО – государственный архив Семипалатинской области Казахстана;
• ГАТО – государственный архив Томской области;
• ИОЦДНИ – Иркутский областной центр документации новейшей истории;
• РГВА – Российский государственный военный архив;
• ТОЦДНИ – Томский областной центр документации новейшей истории;
• УФСКНО – управление Федеральной службы контрразведки по Новосибирской области.