Алкогольный вопрос в Сибири накануне и во время Первой мировой войны 1914–1918 гг. и отношение к нему местных чиновников

Шиловский Д. М. , Шиловский М. В. Алкогольный вопрос в Сибири накануне и во время Первой мировой войны 1914–1918 гг. и отношение к нему местных чиновников // Вестник Томского государственного университета. История. 2022. № 75. C. 89–95. DOI: 10.17223/19988613/75/11

Рассматривается распространение самогоноварения, принявшее в сибирской деревне массовый характер накануне и во время Первой мировой войны 1914–1918 гг. Всплеск потребления алкоголя происходит в ходе мобилизации и перевозки призванных из запаса на театр военных действий. Принимают массовый характер грабежи и разгромы винных лавок. Волнения провоцировались началом антиалкогольной кампании, нарушившей традицию проводов мобилизованных, сопровождаемых массовым пьянством. В долгосрочной перспективе затянувшаяся война привела к массовому изготовлению и потреблению самогона и суррогатных спиртных напитков.

История производства и потребления алкоголя в России изучена достаточно подробно, рассматривается она преимущественно на основе официальной статистики, которая показывает на умеренное потребление столового вина (по современным понятиям — водки) [21]. Однако официальные данные не включали и не включают результаты кустарного домашнего винокурения, о размерах которого можно только догадываться. Общепризнано только, что в праздничные дни «низкий показатель потребления казенной водки многократно в это время перекрывался потреблением самогона» [21, с. 1066].

История самогоноварения изучена слабо, хотя в период Первой мировой и Гражданской войн, когда на территории империи было запрещена торговля вином, массовое самогоноварение стало вопиющим фактом, на который власти были вынуждены реагировать. Авторы настоящей статьи обращаются к роли самогоноварения и реакции властей на сей факт в Сибири в период Первой мировой войны.

Традиционно пик потребления спиртных напитков в России приходился на престольные праздники (Рождество, Пасха, Троица, Покров и т.д.). В своих воспоминаниях Г. М. Карнаухов фиксирует: «Пасху праздновали здорово, с размахом, и богатые, и бедные. Самогонка лилась рекой. Все село стонало и орало. Праздничная оргия продолжалась целую неделю. Раны после праздничного разгула и побоищ долго залечивали — примочками, пластырями, травами, мировыми, которые в свою очередь сопровождались пьянкой и скандалами» [6, л. 101].

Не менее красочную картину праздничного времяпровождения сельской интеллигенции рисует писатель и этнограф А. Е. Новоселов (1910) на примере казачьей станицы около Усть-Каменогорска: «Вместе с зимой пришли традиционные “пельменники”, и тут я познакомился с “интеллигенцией” поселка… “Пельменники” —это просто беспрерывный “выпивон” до положения не только риз, но и самого себя тут же за столом или где-нибудь поблизости. Зиму “зажигали” первым пельменником у начальника почтового отделения… Доминирующее положение на закусочном форту занимает квасной графин, под пробку наполненный водкой, а вокруг него, как около командующего, толпится штаб: рябиновая эссенция, смородиновая на водке и еще несколько — все “для дома”. Так во всем сибирском войске. На Алтае же к продуктам монополии еще прибавлено медовое пиво, и пользуется оно вполне заслуженным почетом. Хорошо, умело приготовленное пиво превосходно на вкус и не слабее водки; впрочем, крепость зависит от количества хмеля и времени выдержки. Двух стаканов выдержанного в закопанном в землю дубовом бочонке напитка вполне достаточно чтобы свалить с ног солидного мужчину» [3, л. 35].

В Сибири корчемство было распространено среди русских крестьян повсеместно и практически открыто. Нередко селяне оказывали сопротивление акцизным чиновникам и полиции, когда власти пытались закрыть незаконное производство. Так, согласно донесению жандармов, 9 февраля 1914 г. в поселке Татьяновском Бобарыкинской волости Томского уезда (120 верст от Томска) крестьяне оказали сопротивление чинам акцизного надзора при конфискации тайного винокуренного завода. В присутствии его владельцев «акцизными чиновниками была произведена пробная выгонка “самосядки”; выкурив одну бутылку, они приказали завод разломать, а аппарат доставить в земскую квартиру» где «стали составлять протокол и производить измерение аппарата для определения количества спирта. Вскоре к квартире стал собираться народ… В толпе раздавались голоса: “Забирайте кадки, бейте их”… Изба была окружена крестьянами… и по требованию толпы чиновники отдали крестьянам трубки от завода, выкуренный спирт и составленный протокол, так как все кричали: “отдайте, а то убьем”». В рапорте указывалось, что в поселении насчитывалось 94 двора, в которых проживало 568 человек, и «все население группами от 20–12 человек занимается тайным винокурением» [7, л. 1–3].

Вялотекущий процесс ускорился после начала Первой мировой войны. Существенные масштабы он приобрел в ходе мобилизации и перевозки призванных из запаса военнослужащих. Беспорядки в сельской местности и по линии железной дороги происходили с 19 июля до начала августа 1914 г. Донесения губернаторов, чинов жандармерии и полиции напоминали сводки с полей сражений. Так, в станице Зерендинской Кокчетавского уезда Акмолинской области возле винной лавки собралась толпа запасных, потребовавшая отпуска водки. «Капитан Сушков и есаул Маньков направились к толпе, пытались убедить и уговорить ее. Две партии запасных спокойно ушли. Прибыла, однако, новая партия, более значительная из села Викторовки, среди которой уже много было пьяных. Пьяные настойчиво потребовали водки. Уговоры не действовали. Настроение поднималось. Кто-то крикнул: “Разбивай лавку”. Человек 200 запасных и толпа казаков обступили лавку со всех сторон, разбили ее и начали вытаскивать через окна бутылки. Троекратный оклик капитана Сушкова отойти от лавки и предупреждение о стрельбе не привели ни к каким результатам. Это так подействовало на капитана Сушкова, что он, очевидно, под влиянием нервного аффекта выстрелил себе в висок. Толпа остановилась и затем медленно стала расходиться. Рана оказалась неопасной, и Сушкову своевременно был подана медицинская помощь. Вина похищено из лавки на сумму 518 рублей» [30, с. 17].

Грабежи винных лавок имели массовый характер. 23 июля 1914 г. «запасные чины поездов № 40, 44, 46, 48, разгромив в селе Тайшет винную лавку, понапились. Придя на станцию, произвели буйство, ворвались в помещение охранной роты 19-го Сибирского стрелкового полка, где похитили две винтовки и открыли беспорядочную стрельбу. По команде ротного командира стрелки дали залп, и один из запасных тяжело ранен, остальные разбежались по вагонам» [10, л. 2]. В Мариинске 25 июля того же года мобилизованные в количестве 50 человек ворвались в здание городского полицейского управления, избили находившихся там, разгромили помещение, разорвали и расшвыряли документы. Портрет Николая II был пробит, а Александра II облит чернилами. Нападавшие захватили 100 бутылок вина, находившихся в здании в качестве вещественных доказательств. В тот же день толпа осадила винный магазин купца Чердынцева, и он не стал испытывать судьбу, приказав выкатить на улицу 45-ведерную бочку с вином. После ее распития толпа направилась к другим магазинам, но была рассеяна полицейскими и солдатами местной воинской команды [19, с. 283–285]. В Кузнецке «переполнившие город мобилизованные и присоединившиеся к ним горожане и крестьяне окрестных сельских поселений разбили дверь казенного винного склада. Началось массовое пьянство» [22, с. 261].

Перечень можно продолжить. Всего по материалам хроники крестьянского движения в четырех сибирских губерниях (Тобольской, Томской, Енисейской и Иркутской) произошло 157 протестных акций мобилизованных. Из них 136 (86,6%) сопровождалось разгромом торговых и винных лавок [16, с. 107–112]. В советской историографии солдатские бунты квалифицировались «как одна из форм политической борьбы против самодержавия, свидетельствующая о дальнейшем росте классового самосознания» [29]. «В настоящее время подобная оценка выглядит явной натяжкой, — считают И. А. Еремин и Т. А. Кижаева. — В объяснении причин волнений мобилизованных в июле 1914 г. сегодня превалируют два подхода. Во-первых, эти волнения увязывают с вообще негативным отношением населения, и прежде всего во многом еще патриархального русского крестьянства, к воинской повинности. Во-вторых, волнения были спровоцированы началом антиалкогольной кампании, что нарушало сложившуюся традицию проводов деревенских рекрутов на войну, обязательным элементом которых была пьяная гульба призывников и их родственников. Она носила во многом ритуальный характер, знаменуя переход крестьянина из одного социального и экзистенционального состояния в другое. Возможность вволю погулять и покуражиться перед отправкой на фронт рассматривалась как своего рода психологическая компенсация грядущей утраты свободы и возможности распоряжаться своей жизнью. Доказательством правоты этой точки зрения являются факты массовых погромов винных лавок, складов, грабежи магазинов» [18, с. 231].

Эмоциональную зарисовку проводов призывников в родном селении воспроизвел Г. М. Карнаухов: «Слово “забрили” — самое ненавистное слово. Оно выражает горе и несчастие как для самого призванного, так и для его семьи. Пьяная ватага с гармошками, пьяными песнями, беспричинными драками и руганью плелась по улице. “Забритых” призывников сопровождало почти все село — родные, знакомые, соседи и просто зеваки.

Последний нынешний денечек

Гуляю с вами, я, друзья,

А завтра рано, чуть светочек,

Заплачет вся моя семья» [5, л. 16].

С. Ю. Шишкина справедливо, на наш взгляд, рассматривает выступления запасных «скорее формой стихийного, нежели организованного протеста, в основе которого лежали естественные человеческие чувства — верность существовавшим традициям и тревога за судьбы близких» [31, с. 55–56]. Дополнительным раздражителем пьяных дебошей мобилизованных являлся их возраст. На фронт отправляли прежде всего запасных, т.е. ранее отслуживших в армии мужиков от 30 до 40 лет. В августе-сентябре 1914 г. по империи призвали 3 515 тыс. резервистов и ратников ополчения I разряда только в возрасте 40–43 лет, отслуживших действительную срочную службу [27, с. 9.]. Это были взрослые, семейные, малограмотные мужики, периодически употреблявшие алкоголь.

В долгосрочной перспективе затянувшаяся война привела к массовому изготовлению и, соответственно, потреблению самогона и суррогатных спиртных напитков (денатурированный спирт, одеколон). Официальное запрещение торговли крепкими спиртными напитками последовало 19 июля 1914 г. на период мобилизационной кампании. Указом от 22 августа того же года запрещение продажи алкоголя продлевалось до конца войны. Поскольку многие городские думы и сельские общества направляли ходатайства о полном прекращении продажи алкоголя, положениями Совета министров от 27 сентября и 13 октября 1914 г. муниципалитетам, органам общественного сельского управления и земствам разрешили в полном объеме прекращать торговлю вином и пивом, а также ограничить выдачу спирта в технических и лечебных целях [25].

В связи с этим в Томской губернии управление акцизными сборами закрыло 200 винных лавок. В Иркутске же к 1 октября 1914 г. их участь разделили 64 казенных винных лавки, а 19 декабря местный муниципалитет решил ходатайствовать навсегда прекратить торговлю в городе крепкими напитками, виноградным вином и пивом. Кое-где подобные решение принимали сельские сходы, например в с. Таштыпском Минусинского уезда [24, с. 24–25]. Однако быстро произошло отрезвление. Ситуацию проиллюстрируем на примере г. Енисейска. Согласно запискам секретаря городской думы М. П. Миндаровского, в 1915 г. муниципалитет решил «ходатайствовать о закрытии на городской территории навсегда заведений, торгующих всякого рода напитками, содержащими алкоголь». Но, «такое решение выносить было преждевременно. Народные привычки проявили себя… На смену монопольке появился суррогат в виде самогонки, разрушительно действующей на человеческий организм» [17, с. 260].

Введение «сухого закона» преподносилось властями как панацея. «Водка — вот зло, которое всегда порождало в деревнях и городах ряд преступных выступлений, — декларировал акмолинский губернатор А. Н. Неверов в октябре 1914 г. — Лишь только злой напиток был окончательно изъят из обихода деревенской жизни, все просветлело, все успокоилось, все зажило счастливой, радостной, деловой жизнью» [11, л. 6 (об.) — 7]. В подобных акциях, как водится, властям казалось возможным в кратчайшие сроки административными методами ликвидировать застарелую болезнь. И енисейский губернатор И. В. Хозиков в донесении от 9 октября 1914 г. оптимистично сообщал: «Хотя за последнее время появилась в продаже взамен водки так называемая “самогонка” значительной крепости домашнего приготовления и другие опьяняющие напитки, но для уничтожения этого зла в самом корне мною преподаны полицейским и врачебным чинам губернии соответствующие указания. Мера эта, в связи с наложением мною на виновных в выделке и продаже опьяняющих напитков и за появление в публичном месте в состоянии явного опьянения суровых административных взысканий, на основании изданных обязательных постановлений, полагаю, со временем окончательно уничтожит последние пережитки народного пьянства» [9, л. 10 (об.)].

Прекращение продажи крепких спиртных напитков в условиях cложившейся привычки крестьян к алкогольной релаксации способствовало массовому производству самогона. Поэтому с 1915 г. в губернаторских донесениях тема самогоноварения приобретает постоянный и все более озабоченный характер. В частности, томский и.д. губернатора 21 апреля 1915 г. сообщал в МВД: «После состоявшегося запрещения продажи казенного вина и вообще спиртных напитков в губернии стало замечаться развитие тайного винокурения, производства в широких масштабах домашнего пивоварения, а также приготовление и продажа суррогатов водочных изделий» [8, л. 5]. Н. С. Романов применительно к Иркутску в январе 1915 г. фиксировал: «В бакалейных лавочках прибегают к выделке из денатурированного спирта особой “сибирской” водки под названием “гымырка”» [26, с. 200].

Для интенсификации обозначенного процесса имелись все необходимые условия. В качестве исходного сырья использовалось невостребованное на рынке из-за прекращения экспорта зерно. По подсчетам одного из лидеров сибирских эсеров Е. Е. Колосова, только в Енисейской губернии в рассматриваемое время на изготовление домашнего вина (браги) население ежегодно тратило до 3 млн пудов зерна (48 тыс. т) [20, с. 20]. Совершенствовались технология и материальная база изготовления спиртного. «С начала войны казенная водка перестала существовать, — свидетельствовал Г. М. Карнаухов. — До 17-го года варили пиво. Хмельное. От него пьянели. Пришедшие с фронта солдаты привезли искусство варить самогон. Хлеба было много. Техника (чугунка, горшок, ствол от берданки, корытце со льдом или водой из колодца для охлаждения) постепенно совершенствовалась» [4, л. 38].

В январе 1915 г. на заимке возле села Стрелковского Енисейского уезда в тайге на месте убийства пристава был обнаружен винокуренный «завод», который в протоколе описывался следующим образом: «По тропинке в круче саженях в 50 устроена бревенчатая избушка и в ней две кадки, около 10 ведер в каждой приготовленной браги для гонки вина самосидки и аппарат из кровельного железа, много труб и кадочек, все в разобранном виде. Жена убийцы заявила, что чрез два дня началось бы винокурение и что убийца курить начал уже около полгода». Оказавший вооруженное сопротивление с летальным исходом М. Николайчук был «ссыльно-каторжным острова Сахалина, по Высочайшему Манифесту приписанный в крестьяне из ссыльных к Маклаковской волости, имеет от роду 37 лет, телосложения крепкого, грамотный, проживает на хуторе около двух лет, получил пособие от казны как хуторянин 125 рублей на заведение хозяйства» [13, л. 3].

Как менялось отношение иркутян к «сухому закону», можно проследить по дневниковым записям И. И. Серебренникова. 6 августа 1914 г.: «В городе все еще не разрешена продажа спиртных напитков, нет поэтому пьяных на улицах, нет, конечно, и озорства… Запрещение продажи водки — вот в корне решающее вопрос об алкоголизации средство». 19 декабря: «Заседание Думы сегодня затянулось до часа ночи. Рад, что дума постановила возбудить ходатайство о воспрещении в г. Иркутске торговли крепкими напитками, виноградными винами и пивом навсегда… Что-то из этого выйдет?». 30 декабря 1914 г.: «Сегодня Городская дума вновь подтвердила свое постановление от 19 декабря с.г. о воспрещении в г. Иркутске торговли виноградными винами. Губернатором уже отдан приказ об опечатании складов виноградных вин». 23 марта 1915 г.: «Второй день Пасхи… За два дня праздника я не видел на улицах Иркутска ни одного пьяного». 10 апреля 1916 г.: «Праздник Св. Пасхи. На улице как-то сумрачно, холодно. Падает снежок. Гудят колокола. Чаще, чем в прошлом году, встречаешь подвыпивших. Видно, самогонка и маньчжурский пшеничный спирт не без успеха распространяются по городу» [28, с. 34, 74, 77, 104, 212]. Показательно трагический в этом плане случай произошел в отдаленном Среднеколымске Якутской области, где от употребления одеколона отравились и скончались купеческий сын Н. Бережнов, городской староста Г. Нехорошев и учитель церковноприходской школы М. Сивцев. В мае 1915 г. они распили два флакона одеколона [32, с. 393].

Несмотря на предпринимаемые правоохранительными органами меры, производство самогона увеличилось. О том, как это выглядело на практике, можно судить по материалам новониколаевской газеты «Алтайское дело» за первые два месяца 1917 г.: 8–9 февраля в ходе облавы на самогонщиков в д. Крутельки Томского уезда у крестьянина Трусова обнаружен «завод», изъято 15 ведер самогонки и около 50 ведер закваски; у крестьянина Тихонова — «завод», 20 ведер самогонки, 50 ведер закваски; Красовского — «завод», 15 ведер самогонки, 20 ведер пива; Габаденко — «завод», 20 ведер самогонки, 60 ведер закваски; Пулятов — «завод», 20 ведер самогонки; Шитько — «завод», 20 ведер самогонки. 3 февраля в д. Березовка Барышевской волости обнаружено 9 самогонных «заводов» и уничтожено 45 бочек и кадок самогона и бражки, «составлено много протоколов, от которых не избежала ни одна семья». В феврале в пос. Кубанском Каинского уезда привлечены к ответственности 20 человек, отобрано 7 винокуренных «заводов». Тогда же в Новониколаевске «обнаружен хорошо оборудованный самогонный завод с приспособлением для очистки самогона. Конфискованная изюмная бражка содержит 21 градус спирта, так что самогон должен получиться содержанием 45 градусов, что является своего рода рекордом. По делу привлечена девица Н. Я. Полещук 21 года» [1].

Образно ситуацию на алкогольно-потребительском рынке Томска в начале 1917 г. в поэтической форме раскрыл анонимный автор в одной из местных газет:

«Самосидку ищет нищий,

И рабочий, и студент…

Ищет как голодной пищи

Адвокат-интеллигент.

Ищут все, и все желают

Воротить златые дни,

Но никто того не знает,

Что вернутся ли они» [24, с. 53].

По мере распространения нелегального винокурения и активизации борьбы с ним властных структур усиливается противодействие нарушителей «сухого закона» вплоть до применения огнестрельного оружия и убийства полицейских, понятых, десятских и сотских. Так, 4 марта 1915 г., после обнаружения акцизным надсмотрщиком «тайного винокурения в аиле Тайлоп Кондомской волости Кузнецкого уезда инородцами сего аила в числе 20 человек было совершено вооруженное нападение, причем из лиц, сопровождавших надсмотрщика, оказались ранеными полицейский сотский Никита Ермоленко и понятые Василий Зезегов и Егор Лисин» [14, л. 1]. 25 апреля того же года становой пристав у с. Соколовского Кучеровской волости Канского уезда «обнаружил винокуренный завод на полном ходу. Когда же полицейские чины намеревались приступить к конфискации завода, то находившиеся в это время около завода крестьяне села Соколовского в числе до 8 человек, укрывшись в чаще леса, открыли по полиции стрельбу. Полицейские урядники бросились на стрелявших, которые начали убегать. Когда за двумя убегавшими погнались урядник Галинат и сотский Доброхотов — один из убегавших начал отстреливаться из револьвера, а другой, будучи настигнут, намеревался ударить Галинага топором, но подоспевший сотский Доброхотов ударом ружейного приклада по голове успел его сбить с ног, после чего сдался и бежавший впереди с револьвером» [8, л. 8]. Согласно донесению томского губернатора «в начале декабря месяца [1916 г.] в деревне Мало-Бобарыкиной той же волости Томского уезда толпой крестьян в числе около 150 человек было совершено нападение на местных полицейских урядника и стражника, прибывших в эту деревню для обнаружения тайного винокуренного завода, причем у стражника насильниками отнято было оружие, а самому нанесены побои; в отношении же полицейского урядника толпа ограничилась угрозами избиения» [Там же, л. 20].

В целом введение «сухого закона» не уменьшило потребления алкоголя. «Стараясь сократить число питейных заведений и уничтожить частную легальную торговлю, — справедливо замечает А. Г. Быкова, — государство фактически способствовало нелегальному производству и продаже спиртных напитков низкого качества. Разрешение продажи спиртных напитков в заведениях трактирного типа создало новые очаги пьянства и разгула. Поэтому данная реформа не принесла ожидаемых результатов в плане снижения пьянства, а еще больше осложнила положение русского населения» [2, с. 264].

Енисейский губернатор Я. Г. Гололобов в мае 1915 г. с большой тревогой доносил в МВД: «…Тайное винокурение приобретает характер все более и более развивающейся злокачественной язвы на народном организме, требующей безотлагательного принятия экстренных мер, дабы не свести к нулю все благодетельные последствия прекращения продажи спиртных напитков. Несмотря на то, что борьба с тайным винокурением ведется наличными и полицейским властями с полным напряжением сил, несмотря на сотни составленных протоколов, по которым налагаются в силу обязательных постановлений высшие меры взысканий, тайное винокурение продолжает развиваться, уходя в глухую тайгу, где обнаружение тайных заводов почти невозможно… Но существующий состав полиции (напр. в Канском уезде один становой пристав на 80 тыс. жителей, большинство коих принадлежит или к числу ссыльных, или к неосевшему и неустойчивом элементу, каким являются переселенцы — главные распространители «самогонки») оказывается подчас совершенно бессильным, так как сельские власти в лице сельских старост и волостных старшин, из боязни мести со стороны односельчан, в лучшем случае отзываются незнанием мест и лиц, производящих тайное винокурение. На почве открытия таковых заводов в Енисейской губернии за короткое время убит становой пристав в Енисейском уезде, изувечен урядник в Канском уезде, а также раскрыто несколько убийств и избиений лиц, заподозренных населением в донесении о производстве винокурения; наконец, в минувшем месяце в Канском уезде необходимо отметить случай вооруженного сопротивления чинам полиции при открытии тайного винокурения» [15, л. 6 (об.) — 7].

Что касается социальной и национальной принадлежности самогонщиков, то, согласно информации высокопоставленных чиновников Енисейской губернии, таковыми являлись переселенцы, ссыльнопоселенцы и те же переселенцы из числа представителей диаспор, прежде всего западных. В донесении вицегубернатора в Департамент полиции МВД от 11 декабря 1915 г. отмечается, что «есть селения, особенно с латышским населением, в коих жители занимаются этим преступным промыслом почти поголовно» [12, л. 14 (об.)]. В секретном отношении, датируемом апрелем того же года, констатируется: «…Кары, предусмотренные обязательными постановлениями до трех месяцев ареста, недостаточны в сравнении с соблазном, представляемым в виде прибыльного промысла выкурки вина из хлеба, которою занимаются главным образом переселенцы, которые на получаемые от казны ссуды обзаводятся тайными винокуренными заводами в глухой тайге, где они почти совершенно ускользают от полицейского надзора, попадаясь лишь при провозе выкуренного вина, расцениваемого до 3 рублей за бутылку» [15, л. 5 (об.)].

Расписавшись в собственном бессилии, местные власти начали просить правительство ужесточить наказание за самогоноварение, увеличить штаты полиции, использовать чрезвычайные меры и т.д. Например, енисейский вице-губернатор 11 мая 1915 г., кроме того, предлагал безотлагательно увеличить число полицейских, ввести институт стражников, высылки «занимающихся тайным винокурением в другие местности распоряжением правительства и по приговорам обществ». Упомянутый выше чиновник полагал: «Единственной же радикальной мерой пресечения зла тайного винокурения я считаю установление круговой ответственности всего сельского общества за обнаруженные в их пределах заводы, с наложением на все общество соответствующих штрафов, часть коих шла бы на содержание стражи, а другая часть употреблялась бы на просветительные учреждения в деревне» [Там же, л. 7 (об.)].

Среди прочих мер борьбы с тайным винокурением предлагалось «ходатайствовать об усилении для этой цели состава полиции и акцизного надзора, об увеличении вознаграждения за открытие нарушений Акцизного устава, о временном поселении в очагах тайного винокурения чинов акцизного надзора, с привлечением в некоторых случаях для обнаружения винокурения воинских частей и, наконец, о высылке занимающихся тайным винокурением лиц в другие местности распоряжением правительства и по приговорам обществ» [Там же, л. 16 (об.)]. Наконец, наиболее эффективным средством борьбы с массовыми проявлениями самогоноварения местные чиновники считали «ввиду особо дерзкого характера преступления — изъятие дел из общей гражданской подсудности и о передаче таковых военному суду для суждения по законам военного времени» [14, л. 8 (об.); 15, л. 7–7 (об.)].

Таким образом, период с конца XIX в. в Сибири характеризуется нарастающим потреблением алкоголя в городе и деревне. Ситуация обостряется с началом Первой мировой войны 1914–1918 гг. Наряду с такими факторами тыловой повседневности, как дороговизна, тотальный дефицит, рост преступности и т.д., поступательно распространяются пьянство и самогоноварение. Вместе с активизацией нелегальных радикальных формирований в совокупности перечисленные факторы обусловили системный кризис императорской России. Сложившуюся ситуацию и прогноз предстоящего социального катаклизма кузнецкий исправник изложил в рапорте от 4 февраля 1916 г. Перечислив основные элементы кризиса (тайное винокурение, хулиганство, дороговизна, уклонение от воинской службы, сокращение налоговых поступлений), он заявил: «Все это, вместе взятое, создает причины для некоторой части общества враждебно относится к чинам полиции и высказывать свое предположение о том, что по окончании войны вспыхнет революция и население при помощи возвратившихся запасных расправится с чинами полиции» [23, с. 261].

ЛИТЕРАТУРА

1. Алтайское дело. 1917. 15, 16, 25 февр., 2 марта.
2. Быкова А. Г. Государственно-правовое регулирование производства и продажи алкоголя в Российской империи XIX – начало XX в. Омск: ОмГУ, 2006. 312 с.
3. Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. 272. Оп. 1. Д. 262.
4. ГАНО. Ф. Р-75. Оп. 1. Д. 144.
5. ГАНО. Ф. Р-75. Оп. 1. Д. 146.
6. ГАНО. Ф. Р-75. Оп. 1. Д. 147.
7. Государственный архив Российской Федерации. Департамент полиции. Особый отдел (ГАРФ. ДП ОО). 1914. Д. 72. Ч. 43.
8. ГАРФ. ДП ОО. 1915. Д. 108. Ч. 77.
9. ГАРФ. ДП ОО. 4-е делопроизводство. 1914. Д. 108. Ч. 20.
10. ГАРФ. ДП ОО. 4-е делопроизводство. 1914. Д. 138. Ч. 20.
11. ГАРФ. ДП ОО. 4-е делопроизводство. 1914. Д. 139. Ч. 1.
12. ГАРФ. ДП ОО. 4-е делопроизводство. 1915. Д. 20. Ч. 1.
13. ГАРФ. ДП ОО. 4-е делопроизводство. 1915. Д. 20. Ч. 6.
14. ГАРФ. ДП ОО. 4-е делопроизводство. 1915. Д. 20. Ч. 7.
15. ГАРФ. ДП ОО. 4-е делопроизводство. 1915. Д. 108. Ч. 20.
16. Горюшкин Л. М., Ноздрин Г. А., Сагайдачный А. Н. Крестьянское движение в Сибири 1914–1917 гг.: хроника и историография. Новосибирск: Наука, 1987. 352 с.
17. Енисейск в записках Михаила Прокопьевича Миндаровского 1891–1935. Красноярск: Поликор, 2009. 512 с.
18. Еремин И. А., Кижаева Т. А. Алтай в годы Первой мировой войны (1914–1918 гг.) // История Алтайского края. XVII–XX вв.: науч. и документ. материалы. Барнаул: Изд-во БГПУ, 2005. С. 225–237.
19. Ермолаев А. Н. Уездный Мариинск. 1856–1917 гг. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2008. 734 с.
20. Звягин С. П. Колчак не справился… Белогвардейские власти и тайное винокурение // Сибирская старина. 1996. № 11. С. 19–21.
21. Зиновьев В. П., Фалилеев Д. А., Суляк С. Г. Потребление вина в России и Сибири в начале ХХ века // Былые годы. 2017. Т. 45, вып. 3. С. 1063–1072.
22. История Кузбасса. Кемерово: Кемеровское кн. изд-во, 1967. Ч. 1, 2. 378 с.
23. Когда рушились государства: судьба сибирской провинции в контексте Первой мировой войны: сб. документов и материалов. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2015. Т. 3. 320 с.
24. Кокоулин В. Г. Повседневная жизнь горожан в военно-революционные годы (июль 1914 — март 1921 г.). Новосибирск: Сиб. ин-т полит. истории, 2013. 385 с.
25. Пашков Е. В. Антиалкогольная кампания в России в годы Первой мировой войны // Вопросы истории. 2010. № 10. С. 80–93.
26. Романов Н. С. Летопись города Иркутска за 1902–1924. Иркутск: Вост.-сиб. кн. изд-во, 1994. 560 с.
27. Россия в войнах ХХ века: стат. исследование. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. 608 с.
28. Серебренников И. И. Претерпев судеб удары: дневник 1914–1918 гг. Иркутск: Издатель Сапронов, 2008. 592 с.
29. Храмков А. А. Крестьянские волнения в Томской губернии в дни всеобщей мобилизации в июле 1914 г. // Сборник научных и исследовательских работ кафедр общественных наук. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1958. С. 56–73.
30. Шиловский М. В. Первая мировая война 1914–1918 годов и Сибирь. Новосибирск: Автограф, 2015. 330 с.
31. Шишкина С. Ю. Война и общественные настроения: 1914 год (на материалах Тобольской губернии) // Тюменский исторический сборник. Тюмень: Изд-во Тюмен. гос. ун-та, 2000. Вып. 4. С. 54–62.
32. Якутия: Хроника. Факты. События. 1613–1917 г. / сост. А. А. Калашников. Якутск: Бичик, 2000. 412 с.