Эмиграция меннонитов из СССР 1929 г. в свете документов Архива внешней политики РФ

Печатный аналог: Эмиграция меннонитов из СССР 1929 г. в свете документов Архива внешней политики РФ // Немцы Сибири: история и культура. Материалы VI международной научно-практической конференции. Отв. редактор Т.Б. Смирнова, Н.А. Томилов. Омск: издательский дом «Наука»; изд-во ОмГПУ, 2010, С. 312–322; The 1929 Emigration of Mennonites from the USSR: An Examination of Documents from the Archive of Foreign Policy of the Russian Federation // Journal of Mennonite Studies, Volume 30, 2012. P. 45–57.

Попытка массовой эмиграции «советских» немцев из СССР осенью 1929 г., в которой выдающуюся роль сыграли меннониты, стала одним из наиболее ярких эпизодов сопротивления крестьянства коллективизации. Непосредственным толчком к массовому выезду немцев в Москву послужило решение Президиума ВЦИК от 5 августа 1929 г., разрешавшее в виде исключения эмиграцию 25 семейств меннонитов. Выезд немцев в Москву продолжался всю осень, несмотря на постановление Президиума ВЦИК от 16 сентября 1929 г. о прекращении выдачи разрешений на выезд и приема заявлений о выезде за границу. К середине ноября в окрестностях Москвы разрешения на выезд ожидали уже около 13 тыс. эмигрантов. Отчаянная попытка эмиграции из СССР привлекла внимание международного сообщества и советское руководство пошло на компромисс. 25 ноября 1929 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение выпустить из СССР отдельными группами «кулацкие элементы меннонитов». Всего эмиграция удалась 5761 человеку (в том числе 3885 меннонитам), из них более 4 тыс. человек выехали из поселений российских немцев в Западной Сибири.

Эмиграционное движение 1929 г. привлекло пристальное внимание исследователей практически с самого начала «архивной революции» 1990-х годов [1]. В немалой степени этому способствовали крупные массивы партийно-советских документов, отложившихся в региональных и центральных архивах. В результате уже в середине — второй половине 1990-х годов был опубликован ряд монографических исследований, подробно освещавших эмиграцию с опорой на документы архивов Сибири, а в научный оборот за последние годы были введены многочисленные материалы, в том числе документы из архивно-следственных дел меннонитов, репрессированных за участие в эмиграции. Отдельно стоит также выделить монографическое исследование К. Мика, исследовавшего влияние эмиграции на «русскую политику» правительства Веймарской республики, а также монографию В. Деннигхауса, в том числе посвященную изучению роли московского центра в ликвидации эмиграционного движения.

Таким образом, усилиями отечественных и зарубежных историков эмиграционное движение «советских» немцев 1929 г. в целом изучено весьма подробно. Тем не менее, и здесь до последнего времени существовала существенная лакуна, а именно исследователям были недоступны документы Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) СССР, сотрудники которого оказались непосредственно задействованы во внешнеполитических коллизиях, связанных с эмиграцией. Теперь этот комплекс документов выявлен и введен в научный оборот. Настоящая публикация призвана проанализировать ряд наиболее значимых документов НКИД и с их помощью «вписать» эмиграционное движение меннонитов во внешнеполитический, а значит и в более широкий общеисторический контекст.

Прежде всего следует отметить, что практически с самого начала немецкое правительство и его внешнеполитическое ведомство, вопреки расхожему мнению, весьма скептически относились к идее массовой эмиграции немцев из СССР. В своем письме от 1 августа 1929 г., посвященному анализу положения немецких колонистов в СССР, посол Германии Г. фон Дирксен рекомендовал правительству отнестись к «вопросу выезда» весьма осторожно, так как, во-первых, «советские» немцы намеревались эмигрировать не в Германию, а в Канаду, Парагвай или Чили, что требовало от немецкой стороны больших средств для финансирования заокеанского трансферта в случае поддержки ими эмиграции. Во-вторых, Дирксен заявлял, что расселение эмигрантов в Канаде происходит в «шахматном порядке, что представляет опасность для сохранения немечества». И, в третьих, Дирксен полагал, что поддержанная немецким правительством эмиграция немцев из СССР не отвечает коренным интересам Германии. Заключая свое послание, Дирксен писал: «В любом случае я считаю настоятельно необходимым отказаться от старой системы обнадеживания колонистов со ссылкой на платонические симпатии, которые Германский Рейх питает в их отношении, и с помощью наших консульских представительств объяснить им, какие в действительности меры Рейх намеревается предпринять в их отношении или, соответственно, дать ясно понять, что при существующем порядке вещей их желание эмигрировать неосуществимо» [2].

В октябре 1929 г., когда в окрестностях Москвы уже находилось несколько тысяч эмигрантов [3], и проблема массовой эмиграции из области предположений переместилась в сферу реальности, немецкая сторона еще раз подтвердила свою незаинтересованность в приеме эмигрантов. Высокопоставленный сотрудник немецкого МИД К. Динстман в своей встрече с сотрудником НКИД В.Л. Лоренцом, состоявшейся в Берлине 10 октября 1929 г., заявил, что «Германия не заинтересована в том, чтобы эти люди приехали в Германию, т.к. здесь очень трудно будет их разместить» [4]. 15 октября 1929 г., встречаясь уже в Москве с заведующим 2-м Западным отделом НКИД Б.Е. Штейном, Динстман вновь повторил, «что не в интересах Гермпра разрешать дальнейшую эмиграцию, так как поместить этих людей в Германии нет никакой возможности, а переезд в Канаду стоит очень дорого. Поэтому было бы хорошо, если бы советские власти приняли меры к недопущению в дальнейшем подобных случаев» [5].

Однако немецкие чиновники были служащими демократической республики и вынуждены были реагировать на настроения общества, которое остро воспринимало сообщения немецких журналистов о тяжелейшей ситуации, в которых оказались немецкие «колонисты» и настоятельно требовало от правительства вмешательства в «колонистскую аферу». В результате, ссылаясь на прецедент, связанный разрешением на выезд в Швецию, которое в 1929 г. советское правительство дало шведским колонистам — советским гражданам [6], и который получил широкий резонанс в Европе, специально прибывший в Москву К. Динстман заявил 15 октября, ссылаясь на «особые» отношения между СССР и Германией, что то, «что было дано Шведпра, может быть, во всяком случае, дано и Гермпра» [7]. Заверив еще раз советскую сторону в своей полной незаинтересованности в дальнейшей эмиграции, Динстман заявил о готовности германского правительства оказать эмигрантам необходимую материальную помощь и профинансировать их переезд в Канаду. Со своей стороны Б.Е. Штейн пообещал содействие, выставив условием отсутствие официального обращения немецкой стороны, ибо в данном случае оно будет отклонено советской стороной «по формальным соображениям».

Демарш со стороны Динстмана имел успех, и 18 октября 1929 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло за подписью И.В. Сталина решение: «Не возражать против выезда меннонитов, скопившихся возле Москвы» [8]. Показательно, что это решение фактически отменяло принятое 16 октября 1929 г. решение секретариата ЦК ВКП(б), требовавшее «Отправить приехавших немцев обратно к месту их постоянного жительства, поручив фракции президиума ЦИК СССР обеспечить эту операцию необходимыми средствами» [9].

19 октября 1929 г. заместитель заведующего 2-го Западного отдела НКИД Н.Я. Райвид впервые официально проинформировал полпреда СССР в Германии Н.Н. Крестинского об эмиграции меннонитов, так объяснив решение Политбюро: «Вчера инстанция постановила выпустить их всех за границу, считая, что нам нет нужды задерживать желающие эмигрировать из СССР кулацкие элементы» [10]. Очевидно, что принимая такое решение, Политбюро рассчитывало, с одной стороны, поддержать «особые» отношения с Германией, годом ранее серьезно осложненные арестом немецких специалистов, проходивших в качестве обвиняемых по Шахтинскому делу, с другой — на быструю ликвидацию таборов эмигрантов в Подмосковье. Возможно, свою роль сыграла также сложившаяся традиция, согласно которой меннонитам в течение 1920-х годов разрешалась эмиграция из СССР за океан [11].

Интересно, что главными виновными в организации эмиграционного движения, советская сторона считала, помимо заграничных меннонитских организаций, «небезызвестный „Бунд дер Аусладдейче“», упоминания о котором как об организации, фактически заменившей германскую разведку, кочует, начиная с 1925 г., из одного документа советской тайной полиции в другой [12]. В связи с этим Райвид просил Крестинского установить, «какие организации в Германии и в каком порядке занимаются всем этим делом» [13].

Между тем в результате все усиливающегося эмиграционного движения на местах, подстегивающегося хлебозаготовительной кампанией, и жесткой негативной позиции, занятой правительством канадской провинции Саскачеван в отношении приема эмигрантов, достигнутый компромисс оказался на гране срыва. Советское правительство крайне болезненно воспринимало скопление эмигрантов под Москвой, которое служило магнитом для иностранных дипломатов и журналистов, катализатором для дальнейшего усиления эмиграции на местах и наглядно свидетельствовало о негативном отношении части крестьянства к коллективизации. Тем не менее, до определенного момента, возможно именно под воздействием НКИД и руководствуясь интересами сохранения режима «особых отношений» с Германией, «инстанция» готова была закрыть глаза на сборище эмигрантов под Москвой и отклоняла настойчивые просьбы руководства ОГПУ решить проблему арестами и высылкой эмигрантов к местам проживания.

Впрочем, у силового решения проблемы был очень серьезный союзник — острый дефицит времени, с которым столкнулось Германское правительство. Теперь судьба эмигрантов «перед воротами Москвы» зависела от того, насколько оперативно немцы были в состоянии решить вопрос с приемом эмигрантов. Со своей стороны, советская сторона после небольшой паузы стала оказывать давление на немецкий МИД. 26 октября 1929 г. Б.Е. Штейн писал Н.Н. Крестинскому: «Как Вам уже сообщалось, меннонитов мы выпускаем. Сегодня мы обратились в Гермпосольство с просьбой о выдаче групповой визы» [14]. 30 октября 1929 г. сотрудник НКИД В.Е. Левин пригласил к себе секретаря посольства Германии М. Шлипа, чтобы оговорить с ним детали вывоза эмигрантов. Помимо уже отправлявшегося из Ленинграда в Гольтенау парохода «Дзержинский» с 325 меннонитами на борту, основная группа меннонитов — около 5 тыс. человек — должна была быть доставлена поездами до станции Себеж [15] на латвийской границе. Таким образом, как писал 2 ноября 1929 г. Райвид Крестинскому, экономилась драгоценная валюта на проезд меннонитов по иностранным железным дорогам до порта отправки в Канаду. 1 ноября во время встречи с советником посольства фон Твардовски Штейн подтвердил, что сертификаты [16] на выезд переданы в посольство для визирования и очень холодно отреагировал на сообщение Твардовски о «трудностях получения канадских виз» [17].

С этого момента вплоть до 25 ноября 1929 г. немецкая сторона оказалась в незавидном положении догоняющего уходящий поезд, в то время как советская могла позволить себе диктовать условия, перелагая всю ответственность за судьбы меннонитов на правительство Веймарской республики. Надо отдать должное последнему — по мере того, как надежда на положительное решение Канады становилась все более призрачной, немецкие политики энергично взялись за разрешение «колонистской аферы». 6 ноября 1929 г. с письмом к немецкой государственной элите обратился министр иностранных дел Ю. Куртиус, потребовавший вне зависимости от позиции Канады выдать визы для 6.500 эмигрантов, разместить их в лагерях беженцев и обеспечить их пребывание в Германии и трансферт за океан кредитом в размере 3 миллионов рейхсмарок [18]. Между тем становилось ясно, что вопрос должен быть решен в кратчайшие сроки. В своей телеграмме от 8 ноября 1929 г. фон Твардовски писал, что Чичерину «со ссылкой на Германию удавалось до сего времени, и даже на срок после 7 ноября, оттянуть транспортировку колонистов к местам проживания. Но теперь все возможности исчерпаны. Сразу же после окончания праздников лагерь беженцев должен быть ликвидирован, если только из Германии не поступит позитивный ответ в отношении выдачи виз эмигрантам» [19].

Как и в ходе Шахтинского кризиса, чрезвычайно «подогрели» ситуацию публикации в германской прессе, посвященные судьбе эмигрантов. Необходимость считаться с «четвертой» властью и все время действовать с оглядкой на ее возможную реакцию, приводили советскую сторону в бешенство. 9 ноября 1929 г. Райвид писал Крестинскому: «Ввиду того, что германская пресса открыла кампанию по поводу положения меннонитов и вообще немцев у нас, нам придется дать заграницу кое-какой материал, в частности через Импрекор [20] для того, чтобы этой кампании было противопоставлено правдивое изложение этого дела» [21]. Еще одним фактом, обострявшем ситуацию, стали контакты чиновников посольства с меннонитами, в первую очередь — проф. Отто Аухагена, эксперта посольства по вопросам сельского хозяйства.

9 ноября 1929 г. секретарь посольства М. Шлип был вынужден проинформировать НКИД о запросе правительства Канады в адрес правительства Германии о возможности временно принять у себя эмигрантов и о дальнейших экстренных шагах немецкой стороны. 13 ноября 1929 г. сотрудник НКИД Е.А. Гнедин вызвал Шлипа и сообщил, что «отсутствие определенности в вопросе о выезде меннонитов уже из чисто практических соображений делают актуальным вопрос об их возвращении в Сибирь» [22]. Прекрасно понимая, что эмигранты фактически находятся на положении заложников, Германское посольство в Москве делало все, чтобы успокоить руководство ВКП(б) и заверить его в ближайшем разрешении кризиса. С этой целью 14 ноября 1929 г. с Н.Я. Райвидом встретился известный немецкий дипломат Г. Хильгер, а фон Твардовски 14, 15 и 17 ноября должен был оправдываться перед Штейном и Райвидом за действия Аухагена и немецких журналистов, а также выслушать заявление о том, что «германские газеты печатают лживые и клеветнические статьи, совершенно неверно изображающие крестьянскую политику советского правительства». По поручению М.М. Литвинова Райвид предупредил фон Твардовски о том, «что если эта кампания в печати не прекратится немедленно, то мы вынуждены будем пересмотреть все наши решения в отношении выпуска эмигрантов заграницу. Кроме того, вряд ли можно будет удержать нашу печать от полемики против германской печати» [23].

Несмотря на то, что 12 ноября стало известно о поддержке рейхспрезидентом Гинденбургом проведения акции по сбору средств на содержание эмигрантов, а на встрече лидеров политических партий Германии 14 ноября 1929 г. было принято решение о выделении правительством 5-6 млн. марок, и в ближайшее время ожидался последний шаг в решении вопроса — подтверждение выделения средств бюджетным комитетом Рейхстага, 15 ноября 1929 г. органы ОГПУ начали аресты лидеров эмиграционного движения и приступили к насильственному возвращению беженцев на места их прежнего проживания. По данным секретаря немецкой секции при АПО ЦК ВКП(б) И. Гебгарта в ночь с 15 на 16 ноября было арестовано около 500 семей эмигрантов, а среди оставшихся на свободе в Клязьме было проведено собрание, в результате которого около 100 семей изъявили желание добровольно вернуться к местам проживания.

Позиция советской стороны выглядела безукоризненной — она проявила добрую волю, разрешив эмиграцию и терпя все неудобства, связанные с пребыванием беженцев под Москвой, в том числе опасность начала массовой эпидемии или пожаров, в то время как западная сторона, бездумно поощрявшая эмиграционные настроения, проявила редкую нерасторопность и неготовность принять эмигрантов и теперь пыталась переложить всю ответственность на советское правительство, поливая его грязью в газетах. Ее квинтэссенцией можно считать заявление советского дипломата С.И. Братмана-Бродовского, сделанное в Берлине 13 ноября 1929 г.: «Германское правительство должно повлиять на печать, ибо оно прекрасно знает, что виновным в создавшемся положении является не совпра, а колонисты сами. Злостная агитация за эмиграцию с какой-то подозрительной стороны. Тут виноваты и п[аро]/х[одные] компании, и религиозные единомышленники и т. д. Гермпра само просило, чтобы дать возможность этим колонистам уехать, мы согласились на это, а теперь Германия их не принимает. Нас тут винить не в чем» [24].

Между тем 17 ноября 1929 г. фон Твардовски информировал МИД об аресте более тысячи мужчин и начавшемся «добровольном» возвращении эмигрантов в Сибирь, осуществлявшемся милицией и войсками. В условиях жесткого прессинга немецкое правительство приняло решение принять всех находящихся под Москвой беженцев, о чем 18 ноября фон Твардовски незамедлительно проинформировал Райвида, попросив об отсрочке до 25 ноября — дня заседания бюджетной комиссии Рейхстага. Реакция со стороны НКИД была благоприятной — Райвид пообещал связаться с Наркоматом путей сообщения и попросить его начать подготовку к отправке эмигрантов 26-27 ноября. В заключение встречи Райвид по поручению Литвинова передал ультиматум с требованием прекращения антисоветской кампании в немецкой печати. В противном случае советская сторона угрожала пересмотром всех решений о выпуске эмигрантов [25].

Холодный душ пролился на немецких дипломатов 20 ноября 1929 г., когда Штейн в ходе встречи с фон Твардовски в ответ на сообщение последнего о готовности Германского посольства выдать уже сегодня визы для 4.000 эмигрантов заявил о невозможности обсуждать какие-либо технические подробности эвакуации, так как «соответствующие административные власти, не имея возможности ожидать неопределенное время разрешения Германским правительством вопроса о визах, и, принимая во внимание, что пребывание беженцев под Москвой служит стимулом для дальнейшего увеличения их числа, вынуждены были поставить перед правительством вопрос о пересмотре ранее принятого решения и о коренном разрешении всего вопроса в целом. Правительственное решение ожидается не ранее 25 числа и я в настоящий момент не могу сказать ничего позитивного» [26].

Сообщая об этой встрече, фон Твардовски настоятельно просил МИД Германии о срочном демарше, указав, что высылка эмигрантов из-под Москвы продолжается. Ю. Куртиус встретился с Крестинским уже 22 ноября, заявив, что «отказ задним числом в выезде немецким по происхождению колонистам должен рассматриваться немецким имперским правительством как недружественный акт» и личное оскорбление министра иностранных дел [27]. Решив не нагнетать обстановку, 25 ноября 1929 г. Политбюро ЦК приняло решение «кулацкие элементы меннонитов выпустить из СССР отдельными группами» [28]. Показательно, что встретившись в тот же день с послом фон Дирксеном, М.М. Литвинов сообщил о решении, якобы принятом Советом народных комиссаров СССР, разрешающем выезд 3-4 тысячам колонистов, оставшимся после высылок. Подсластило «пилюлю» сообщение о готовности советской стороны снизить паспортные сборы с 220 до 50 руб. Дирксен, в свою очередь, рекомендовал своему правительству воздействовать на прессу и в ожидании транспортировки эмигрантов остановить нападки на СССР [29].

Разрешение на выезд, данное Политбюро ЦК ВКП(б) 25 ноября 1929 г., было последней и окончательной уступкой, на которую пошла советская сторона. Когда 26 ноября 1929 г. сотрудник посольства М. Шлип в ходе встречи с Е.А. Гнединым попробовал добиться, в интересах лучшей организации трансферта, права вступить в контакт с эмигрантами, освобождения арестованных мужчин, семьи которых эмигрируют, а также возвращения высланных в Сибирь, то на все свои просьбы он получил категорический отказ. 27 ноября 1929 г. Административный отдел Моссовета оформил первые сертификаты на выезд 500 человек, первый транспорт с меннонитами планировалось отправить через два дня.

Весь дальнейший процесс выезда эмигрантов в Германию проходил под жесткую диктовку советской стороны. Так, попытка фон Твардовски добиться 3 декабря 1929 г. освобождения 40 меннонитов, арестованных уже после получения выездных виз, потерпела полное фиаско, равно как и усилия, направленные на оказании материальной помощи высланным в Сибирь. Между тем к 7 декабря 1929 г. восемь транспортов вывезли в Германию около 4.000 человек, еще около 2.000 должны были быть эвакуированы в ближайшее время. Теперь советскую сторону чрезвычайно интересовало размещение и фактическое положение эмигрантов в Германии. Соответствующие распоряжения были даны по линии ТАСС, а также полпреду Н.Н. Крестинскому, временному поверенному в делах СССР в Германии С.И. Братману-Бродовскому и консулу СССР в Штеттине А.Г. Умблия [30]. В дальнейшем советская печать развернула кампанию, обвиняя Германию в создании невыносимых условий в лагерях беженцев.

Документы внешнеполитических ведомств СССР и Германии о «колонистской афере» подтверждают, что в ходе серьезных дипломатических кризисов[31], подрывавших в 1920-е годы систему «особых» взаимоотношений России и Германии, советская сторона поступала по определенному шаблону. Несмотря на очевидные минусы, которые приносило советско-немецкое противостояние, Политбюро каждый раз действовало, ставя на первое место внутриполитические интересы. Эмиграция «советских» немцев не была исключением. Как только стало очевидно, что дальнейшее затягивание вопроса с выездом является катализатором эмиграционного движения на местах, крайне дискредитирующего сталинский режим и наносящего большой ущерб экономике, незамедлительно было принято решение о высылке и арестах. Вместе с тем эти меры не коснулись около половины эмигрантов, что позволило, используя их в качестве заложников, существенно ускорить принятие положительного решения немецкой стороной и осуществить трансферт беженцев на советских условиях. Это, а также гибкая позиция, занятая Политбюро в начале кризиса, позволили советской стороне минимизировать его негативные внешнеполитические последствия. В результате стратегическое партнерство двух стран продолжило свое существование. Интересы большой политики традиционно получили приоритет над судьбами «маленьких» людей. И все же около шести тысяч человек смогли разом обрести свободу, за которую они так дорого заплатили. Вслед за ними «железный занавес» опустился на долгие годы.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Следует отметить, что до этого времени вышел ряд работ иностранных исследователей, посвященных эмиграции, среди которых в первую очередь следует отметить публикацию непосредственного участника событий Отто Аухагена.
2. Akten zur Deutschen Auswaertigen Politik. 1918 — 1945. Aus dem Archiv des Auswaertigen Amts. Serie B: 1925 — 1933. Band XII. 1. Juni bis 2. September 1929. Vandenhoeck&Ruprecht in Goettingen. 1978, S. 306-308.
3. На середину октября сотрудники НКИД оперировали цифрой 3.700 чел., немецкая сторона — около 5 тыс. чел.
4. Этноконфессия в советском государстве. Меннониты Сибири в 1920 — 1930-е годы. Эмиграция и репрессии. Документы и материалы. Сост. и отв. редактор А.И. Савин. Новосибирск, 2009. С. 262.
5. Там же. С. 261-262.
6. В 1930 г. советская пресса разместила ряд информационных сообщений ТАСС о возвращении части шведских колонистов в СССР. Так, 12 сентября ТАСС сообщило, что в СССР через Ленинград из Стокгольма возвращается «группа крестьян-старошведов в количестве 39 человек, бывших колонистов из с. Старошведского на Украине, эмигрировавших в прошлом году в Швецию под влиянием поповско-кулацкой агитации. Эмигранты находятся в Швеции в крайне тяжелом положении». Спустя несколько дней, сообщая о прибытии в Ленинград парохода «Герцен» с реэмигрантами на борту, советские газеты писали: «Тяга на родину, в СССР, среди колонистов огромная. Колонисты сообщают, что вслед за ними в СССР возвращается новая партия эмигрировавших колонистов». См. Советская Сибирь, 1930, 14 сентября, № 212; 19 сентября, № 216.
7. Этноконфессия в советском государстве. С. 261.
8. Там же. С. 320-321.
9. Там же. С. 264.
10. Там же. С. 260.
11. По данным председателя Всероссийского меннонитского сельскохозяйственного союза П.Ф. Фрезе, за 1923 — 1926 гг. из СССР в Канаду эмигрировало около 15 тыс. меннонитов, что составляло более 10% от общего количества меннонитов, проживавших в СССР.
12. Скорее всего, речь шла «Союзе зарубежных немцев» (Bund der Ausslanddeutschen). Создан 18 августа 1919 г. в Берлине для представительства интересов немцев, проживавших за пределами Германии, в первую очередь для их экономической поддержки. Распущен в 1939 г. В. Кригер полагает, что чекисты, упоминая «Аусланддейтше», могли также иметь ввиду основанный в 1917 г. в Штутгарте Deutsche Ausland-Institut (DAI) и издаваемый институтом журнал Der Auslanddeutsche. См.: Enzyklopädie des Nationalsozialismus. Hrsg. von W. Benz, H. Graml, H. Weiss. DTV — München, 1998, S. 408; Krieger V. Der erste Geheimprozess gegen wolgadeutsche Intellektuelle. In: Jahrbuch fuer Internationale Germanistik. Jahrgang XXXVIII — Heft 2, Verlag Peter Lang, 2006, S. 114.
13. Этноконфессия в советском государстве. С. 260.
14. Там же.
15. Сегодня город на юго-западе Псковской области, административный центр Себежского района.
16. 2 ноября 1929 г. Райвид пояснял Крестинскому: «… Все эмигранты не получают заграничных паспортов, а лишь удостоверения на право выезда из СССР. С момента их выезда они не будут считаться советскими гражданами. На этот счет будет издан или специальный правительственный акт, или будет постановление особого Совещания при Коллегии ОГПУ. В связи с этим все основания отказываться брать на себя защиту их интересов и выдавать пособия в случае обращения за таковыми». Этноконфессия в советском государстве. С. 273.
17. Там же. С. 272.
18. Там же. С. 280-281.
19. Там же. С. 281.
20. Internationale Presse-Korrespondenz fuer Politik, Wirtschaft und Arbeiterbewegung (Inprekor) («Международная корреспонденция для прессы о политике, экономике и рабочем движении» — «Инпрекор») — бюллетень Коминтерна, публиковавшийся на немецком (наибольшая часть тиража), французском и английском языках в 1921-1933 гг. Выходил 1-2 раза в неделю в Берлине, Вене и затем вновь в Берлине.
21. Этноконфессия в советском государстве, С. 282.
22. Там же. С. 286.
23. Там же. С. 294-295.
24. Там же. С. 293-294.
25. Там же. С. 294-295.
26. Там же. С. 315.
27. Там же. С. 316.
28. Там же. С. 321-322.
29. Там же. С. 318-319.
30. Там же. С. 344-345.
31. Среди них в первую очередь следует назвать процесс 1925 г. над немецкими студентами, обвинявшимися в подготовке убийства Сталина, арест немецких специалистов в ходе Шахтинского дела и попытку массового выезда немцев 1929 г.