Методы и результаты проведения хлебозаготовительной кампании 1940-1941 годов в Новосибирской области

Печатный аналог: Рынков В.М. Методы и результаты проведения хлебозаготовительной кампании 1940–1941 годов в Новосибирской области
// Сибирь в XVII–XX веках: Проблемы политической и социальной истории: Бахрушинские чтения 1999–2000 гг.; Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Шишкина. Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2002. C. 157–176.

В сталинской модели социализма хлебозаготовки являлись центральным звеном налоговой политики государства в аграрном секторе экономики. Они были главным способом выкачивания материальных ресурсов из деревни. Разрушительные последствия хлебозаготовок начала 1930-х годов в настоящее время достаточно хорошо изучены. Менее исследованы последствия хлебозаготовок второй половины 1930-х — начала 1940-х годов. Для Новосибирской области хлебозаготовительная кампания 1940–1941 годов, в силу переплетения объективных (погодных) и субъективных (политических) факторов, оказалась сравнима по своим последствиям с аналогичными действиями властей в первые годы коллективизации.

Хлебозаготовки предвоенного времени рассматривались в историографии как на общесоюзном, так и на западносибирском материале [1]. Однако исследователи советского времени не задавались целью реконструировать технологию проведения хлебозаготовок и их влияние на состояние сельского хозяйства. В перестроечное и постперестроечное время данный вопрос также не рассматривался.

При подготовке данной статьи автором использовались документы Новосибирского обкома ВКП(б) и облисполкома советов. В канун Великой Отечественной войны функциональные различия между этими двумя органами в плане руководства сельским хозяйством практически стерлись, и чаще всего они параллельно проводили одинаковую работу через партийную и советскую вертикаль власти. Ценные документы содержат фонды районных комитетов ВКП(б) Новосибирской области и фонд уполномоченного министерства заготовок СССР по Новосибирской области. Уникальным комплексным источником является орган Новосибирского обкома и облисполкома «Советская Сибирь». Хлебозаготовки являлись одной из ведущих тем в газете.

Хлебозаготовки 1930-х — начала 1950-х годов являлись продуктом колхозной системы и кардинально отличались от хлебозаготовок 1920-х годов тем, что являлись особой формой натурального налогообложения. Существовали две основных формы изъятия зерна: обязательные государственные поставки и натуроплата за работы МТС. По мере развития машинно-тракторного парка страны доля натуроплаты в общем объеме хлебозаготовок возрастала, одновременно росли и абсолютные объемы хлебозаготовок. В зависимости от урожайности хозяйства делились на разряды, каждому из которых устанавливалась разная норма поставок. Таким образом обеспечивалась некоторая прогрессивность налогообложения.

Необходимость увеличения государственного продовольственного фонда в конце 1930-х годов диктовалась, в первую очередь, подготовкой СССР к вступлению во Вторую мировую войну. Эта идея очень четко фиксируется в советской пропаганде, объявившей хлебозаготовки внутренним фронтом борьбы со слугами мирового империализма.

В 1939 г., чтобы стимулировать колхозы в борьбе с потерями хлеба при уборке, объем хлебозаготовительных заданий стали рассчитывать не по амбарной урожайности, а по урожайности на корню. Чтобы личное подсобное хозяйство не отвлекало колхозников от общественных работ, была предпринята масштабная акция по его сокращению [2]. В этом же году руководство приняло меры по усилению административного контроля за уборкой и заготовками хлеба. Однако план хлебозаготовок не был выполнен. Нужно было так изменить систему изъятия хлеба, чтобы обеспечить государству резкое повышение объемов его получения.

7 апреля 1940 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление «Изменения в политике заготовок и закупок сельскохозяйственных продуктов» [3]. К недостаткам ранее существовавшей системы исчисления обязательных поставок государству зерна, риса, картофеля и подсолнуха отнесли то обстоятельство, что их размер определялся в зависимости от планов посева. Поэтому колхозы стремились добиваться уменьшения посевных планов. Стимул к расширению посевных площадей отсутствовал. В соответствии с постановлением от 7 апреля, размер обязательных поставок большинства сельскохозяйственных продуктов, в том числе и зерна, начиная с урожая 1940 г., стал определяться размером пашни.

Для обеспечения эффективного проведения заготовительной кампании 1 августа 1940 г. Пленум ЦК ВКП(б) принял специальное постановление «Об уборке и заготовке сельскохозяйственных продуктов». В соответствии с этим постановлением, в течение заготовительной кампании авансирование на трудодни и расходы на внутриколхозные нужды не могли составлять больше 15 % от количества хлеба, сданного государству. Это было некоторым послаблением, так как по ранее существовавшему законодательству эти расходы зерна фиксировались на уровне 10 %. Постановление подтверждало существовавшее ранее ограничение семенных участков — не более 15 % от общей площади посевов. До выполнения государственных обязательств по хлебозаготовкам засыпать в семенной фонд зерно с других посевов запрещалось. Этим же постановлением колхозам запрещалось использовать тягловый скот и автотранспорт на работах, не связанных с уборкой и заготовкой урожая [4].

С переходом на новую, погектарную систему налогообложения важнейшей задачей стало уточнение размеров земельных угодий и вручение колхозам, совхозам и единоличникам счетов на выполнение заданий разных видов. 21 мая президиум Новосибирского облисполкома принял постановление «Об установлении порайонных норм обязательных поставок зерна государственных и единоличных хозяйств». Этим актом устанавливалась разверстка норм сдачи хлеба в счет обязательных поставок по отдельным районам области, а внутри районов — по отдельным видам (пшеница, рожь, овес, просо, бобовые). Совокупная норма обязательных поставок по всем видам зерновых устанавливалась в среднем по области в размере 94,9 кг/га для колхозов, обслуживаемых МТС (по отдельным районам она колебалась от 70 до 120 кг/га). Колхозам, не обслуживаемым МТС, устанавливалась норма на 15 % больше, составлявшая, в среднем, по области 104 кг/га. Единоличные хозяйства выплачивали 151,2 кг/га [5].

С этого времени началось уточнение площади земли, закрепленной за хозяйствами, что позволяло установить объем хлебозаготовительных заданий для каждого из них и по области в целом. Окончательно годовой план хлебосдачи обком и облисполком утвердили лишь 9 августа [6]. Для Новосибирской области объем государственных поставок и натуроплаты за работы МТС был установлен в размере 9,46 млн. ц. Недоимки прошлых лет по государственным поставкам и натуроплате, задолженность по семенным ссудам составляли 2,3 млн. ц. Итого, общий объем хлебозаготовок определялся в размере 11,76 млн. ц. Судить о том, насколько это много, можно, если учесть, что выполненные на 80 % хлебозаготовки 1939 г. составили для области 6,6 млн. ц. Следует учесть, что наряду с ростом заданий по хлебозаготовкам поднялись ставки и других налогов. Например, объемы мясопоставки в 1940 г. были определены на 42,4 % выше, чем в прошлом году [7].

Распоряжением Народного комиссариата заготовок (Наркомзага) вручение счетов следовало произвести в сроки с 9 по 12 августа [8]. Однако в большинстве случаев эта процедура растягивалась на весь август, а иногда и сентябрь. 12 августа облуполномоченный Наркомзага Гридасов в очередной раз распорядился перепроверить размер пашни и вручить счета до 30 августа единоличникам, колхозникам, некооперированным кустарям, рабочим и служащим, имеющим посевы хлеба [9]. В дальнейшем областные советские, партийные и заготовительные органы не раз возвращались к вопросу о несвоевременной выдаче счетов на зернопоставки [10].

Уполномоченные Наркомзага должны были перепроверять и исправлять сведения о площади посевов и урожайности. По опыту прошлых лет было известно, что руководство некоторых колхозов шло на сознательное занижение урожайности с целью укрыть часть хлеба от поставок. С другой стороны, сами уполномоченные имели мотивы завышать урожайность колхозов. Не нужно забывать, что порайонные задания были утверждены заранее, до начала выдачи счетов. Объем хлебозаготовок, рассчитанный по формальному параметру (количеству колхозной пашни), не подлежал корректировке в зависимости от погодных условий. Следовательно, с помощью разрядов урожайности уполномоченные могли лишь слегка корректировать нормы сдачи одних колхозов за счет других. Общий объем хлебозаготовительных заданий в районе должен был оставаться неизменным, и, чтобы выйти на него, иногда приходилось устанавливать разряды, не считаясь с реальным положением. Известны многочисленные случаи исправления разрядов урожайности в сторону повышения не только районными, но и областными заготовительными органами в ходе проверок [11].

Начавшаяся в августе хлебозаготовительная кампания, как всегда, проходила в обстановке чрезвычайности. В связи с засухой в южных районах области, урожай оказался чрезвычайно низким. Биологическая урожайность в 1940 г. определялась в размере 8,9 ц/га, против 12,5 ц/га в предыдущем году. Амбарная же урожайность 1940 г., по официальным данным, составила 5,4 ц/га [12]. В связи с изменениями в политике хлебозаготовок, общий объем хлеба, подлежащего изъятию у колхозов в пользу государства, был выше, чем в предыдущие годы, и составлял около 75 % от реально собранного урожая. Из оставшегося хлеба 15 % обычно полагалось засыпать в семенной фонд. На фураж и продовольствие оставались крохи.

На фоне такой мрачной перспективы многие колхозы стремились оттянуть начало хлебосдачи, надеялись на изменение плановых заданий, пытались укрыть часть хлеба. Нужно отметить, что в конце 30-х гг. колхозное руководство, выбранное чаще всего не фиктивно, а на настоящих колхозных выборах, было близко сельскому населению и склонно было защищать его интересы. Да и элементарная хозяйственная необходимость вынуждала придерживать хлеб в колхозных закромах. Выполнение полного объема хлебозаготовительных заданий оборачивалось подрывом колхозного хозяйства. Вот почему колхозники и их правления использовали разнообразные и изощренные способы уклонения от выполнения хлебозаготовительных планов.

Частым явлением было распределение хлеба первого обмолота между колхозниками. В этом случае руководство рассчитывало на то, что данная акция пройдет незаметно [13]. Во многих колхозах делали вид, что неверно поняли смысл постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 1 августа 1940 г., и распределяли между колхозниками хлеб, считая 15 % не от количества сданного государству хлеба, а от объема намолоченного зерна [14]. Значительное количество колхозов не только в дни начала обмолота, но и в последующем производили распределение зерна между колхозниками, превышая установленный законом 15-процентный предел. Сделать это было непросто. По инструкциям, правление должно было ежедневно фиксировать объем убранного, обмолоченного и заскладированного хлеба, взвешивая зерно. Если колхоз обслуживался МТС, то ее работники вели параллельно свой учет. Однако, в ходе проверок осенью 1940 г. были выявлены многочисленные нарушения, свидетельствовавшие о том, что контроль в колхозах производился формально, больше для отписки, подчас велась двойная бухгалтерия. Зерно часто не взвешивалось, а определялось «на глазок» не только при обмолоте, но даже при сдаче на заготовительные пункты [15].

Еще одним из методов ухода от налогообложения было нарушение порядка засева семенных участков. В соответствии с законодательством, семенные поля освобождались от хлебозаготовок, но их размер не должен был превышать 15 % от всей засеваемой хозяйством площади. Колхозники, в нарушение этой нормы, увеличивали размер семенных участков до 20 % и более [16]. Диапазон ухищрений с семенными фондами был чрезвычайно широк, от игнорирования мелких «недоработок» до мошенничества весьма внушительных масштабов. Известны случаи, когда, чтобы скрыть видимость переброски зерна с обычного поля в семенной фонд, составляли документы о рекордной урожайности на семенном участке и занижали урожайность остальных полей [17]. Обыкновенная подделка документов оставалась чрезвычайно распространенным явлением.

Действия правлений колхозов, хотя и попадали в разряд противозаконных, но диктовались обычно отнюдь не преступными целями, а практическими нуждами, интересами людей, а также, и прежде всего, производственными задачами. Необходимо учесть, что только при хорошей урожайности для воспроизводства хватало тех 15 % от всего собранного урожая, которые государство разрешало засыпать на семена. В засушливый же год эта норма не обеспечивала семенных потребностей. Но при существовавшем порядке исчисления семенного фонда в относительных, а не в абсолютных величинах, законных способов заготовки необходимого количества семян на будущий год у колхозников не существовало. Правления вынуждены были либо идти на подлог, либо смириться с недостатком семенного зерна и уповать лишь на государственную ссуду.

Не затрагивая семенные фонды, можно было увеличить запасы колхозного хлеба за счет его списания в отходы. Как писала «Советская Сибирь», «обманщики государства… усиленно спекулируют на отходах» [18]. В пример приводился колхоз «Красный пахарь» Чулымского района, в котором в отходы оказалось списано 52 % валового сбора зерна. Областное руководство опасалось, что часть хлеба намеренно подвергалась легкой порче на токах, чтобы создать повод для оставления его в колхозе. Работники обкома, видимо, не без основания, считали, что нередко районное начальство знает об этом способе сохранения хлеба в колхозах, но закрывает глаза. Недаром, уже 8 августа 1940 г. обком строго предписал работникам Колыванского, Сузунского, Мошковского и Венгеровского райкомов произвести проверку записанного в отходы хлеба и наказать виновных в его порче [19].

Важнейшей проблемой являлась доставка хлеба на заготовительные пункты. Законодательно закрепленная с 1933 г. обязанность колхозников доставлять своими силами хлеб на государственные заготовительные пункты фактически превратилась для колхозов в тяжелейшую гужевую повинность [20]. В условиях сибирских расстояний, когда до пункта «Заготзерно» насчитывались обычно десятки, а иногда и более сотни километров, она была особенно тяжела. К тому же, она ставила колхозы в неравное положение, так как объем работ, связанных с выполнением хлебозаготовок, зависел не только от посевной площади и урожайности, но и от расстояния до заготовительного пункта.

Имевшийся в распоряжении колхозов автомобильный транспорт и тягловый скот с трудом позволяли справиться с уборкой урожая. Однако планы уборки и заготовок были составлены таким образом, что предусматривали вывоз зерна одновременно с косовицей и обмолотом. График выполнения каждой из сельскохозяйственной операции был составлен в расчете на максимальное использование транспорта колхозов и совхозов. Большинство колхозов оказались между молотом и наковальней и предпочитали сорвать график вывоза хлеба, но не уборки. Например, в Шегарском районе в первую декаду августа лишь 11 из 80 колхозов начали хлебосдачу параллельно с уборкой. В Юргинском районе к середине августа половина колхозов не начала вывозить хлеб на заготовительные пункты [21]. В других районах ситуация была аналогичная. В большинстве случаев колхозы оттягивали хлебосдачу, надеясь за счет концентрации транспорта на косовице быстрее убрать хлеб. Вывозить хлеб просто не успевали. Государство, ориентировавшееся на скорейший вывоз хлеба, мало заботилось о строительстве складских помещений в колхозах и совхозах. Хлеб скапливался на неприспособленных токах, набирал влагу и портился. По-видимому, колхозное руководство не только стремилось сконцентрировать транспорт на уборке, но и намеренно оттягивало хлебосдачу, ожидая, что в верхах отреагируют на информацию о крайне низком урожае и снизят планы хлебопоставок. Было и другое, совсем уже преступное, с точки зрения режима, намерение, — накапливая хлеб в колхозе, запутать его учет и сохранить в хозяйстве какую-то часть. Недаром, в отсутствие места на токах, зерно иногда складировали в амбары колхозников, засыпая его без точного взвешивания, и т. д. Проверки выявили, что объем заскладированного хлеба во многих колхозах занижался.

В сентябре областное руководство решило наступать по двум направлениям. Во-первых, ужесточили контроль за хранением хлеба. 11 сентября бюро обкома ВКП(б) в постановлении о фактах хищения зерна в колхозах предписало правлениям колхозов и директорам совхозов установить круглосуточную охрану скирд и токов, подобрать сторожей и объездчиков из числа проверенных колхозников и рабочих совхозов. Работники райкомов, райисполкомов, районные прокуроры должны были организовать проверку охраны хлебов. По выявленным фактам утайки и хищения следовало возбуждать уголовные дела [22].

Во-вторых, были приняты меры по усилению хлебовывоза. 10 сентября была объявлена мобилизация автотранспорта городских предприятий и организаций в помощь по вывозке хлеба из отдаленных сельских районов. Но, получив помощь из города, колхозное руководство обычно снимало с вывоза хлеба свой скот, перебрасывая его на завершение уборки и осенннюю вспашку под яровые (т. н. взмет зяби), обслуживание внутриколхозных нужд. 20 сентября обком ВКП(б) утвердил пятидневные задания по вывозу хлеба на сентябрь и октябрь и предписал использовать на вывозе хлеба не менее половины транспорта и тягловой силы колхозов [23]. Несколько позже, 25 октября, обком предписал, что колхозы, не укладывающиеся в график хлебосдачи, должны использовать на хлебовывозе не менее 75 % наличного автотранспорта и тяглого скота [24].

Графики хлебовывоза, составленные в расчете на максимальное использование колхозного тяглового скота, для большинства колхозов были невыполнимы. Ведь как только была завершена косовица, областное и районное руководство довело до колхозов напряженный график взмета зяби. С агрономической точки зрения это, безусловно, полезная операция. Недостаток транспортных сил колхозов не позволял в прежние годы проводить ее в полном объеме. В 1940 г. областное руководство директивно предписало осеннюю вспашку всей площади яровых, что резко увеличило объем сельскохозяйственных работ с использованием колхозного транспорта. В этой ситуации логично было бы снизить требования по вывозу хлеба, оттянув его завершение на конец года. Но этого не было предусмотрено. Начиная взмет зяби, колхозы вынуждены были перебрасывать часть тягла на этот вид работ, расформировывая транспортные бригады по вывозу зерна. Тогда падал уровень выполнения пятидневных заданий по хлебовывозу, что влекло за собой санкции, проработки. «Подтягивая хлебовывоз», неизменно ослабляли работы по взмету зяби. Возникал замкнутый круг. Нужно учесть, что в колхозах были еще и другие виды сельскохозяйственных работ, требовавших использования скота. Недаром, председатель Прокопьевского райисполкома Глазов, назвавший решение обкома и облисполкома о выделении половины лошадей на хлебовывоз чепухой, обосновал свое мнение тем, что в районе лошадьми нужно вывезти еще 4 тыс. ц. картофеля, убрать 2 тыс. га хлеба, заскирдовать еще больше, и все в сжатые сроки. Глазову облисполком вынес выговор и предписал исправить график использования лошадей для хлебовывоза в соответствии с директивными указаниями обкома и облисполкома [25]. В других районах никто открыто не выражал недовольства, но на хлебовывозе обычно использовалось менее половины от того количества лошадей, которое полагалось по графику [26].

В конце августа — начале сентября обком ВКП(б) и областные заготовительные органы приняли угрожающие постановления в отношении руководства тех районов, в которых темпы хлебозаготовок сильно отставали от графиков (Здвинский, Кожевниковский, Колыванский, Кочковский, Легостаевский, Ордынский, Топкинский, Туганский, Черепановский), подкрепив их выговорами в адрес провинившихся лиц. По каждому району были установлены сроки исправления положения. В случае непринятия мер ответственные лица подлежали отдаче под суд [27]. Председатель Искитимского райисполкома Мельников был снят с работы [28].

В ходе обсуждения проблемы хлебозаготовок на заседаниях бюро обкома назывались и другие районы. «В большинстве районов руководители провалили августовские задания, и в сентябре со спокойной совестью ведут к такому же провалу…», — оценивал ситуацию орган обкома и облисполкома [29]. Это давало повод задуматься и руководителям районов, пока еще не попавших в «черный список».

К началу октября область выполнила государственные поставки на 40 % вместо 50 %. Подавляющее большинство колхозов под воздействием административного давления интенсифицировали вывоз хлеба в счет государственных заданий. Но делалось это в ущерб выполнения натуроплаты за работы МТ С. Правления части колхозов сознательно оттягивали натуроплату на конец сельскохозяйственного года [30]. Иногда хозяйства даже добивались перевыполнения графика государственных поставок, не начиная натуроплату в счет работ МТ С. В целом по области уровень выполнения хлебозаготовок этого вида был в два раза ниже. Причину следует искать в сложившейся к 1940 г. практике. К недоимкам по этому виду платежей власти относились в прошлые годы спокойнее, да и способы взыскания были гораздо мягче. В случае невнесения хлеба в срок полагалось начислять пени, но делалось это крайне неаккуратно. Обязанность взыскивать недоимки по натуроплате и пени по ним возлагалась на дирекции МТС, которые часто ограничивались извещением колхозов об объемах причитавшейся с них оплаты. Поэтому многие колхозы игнорировали эту часть хлебозаготовок, оттягивали их на зимние месяцы, надеялись на их списание, а отдельные хозяйства годами безнаказанно накапливали недоимки по натуроплате. Низкий уровень внесения натуроплаты объясняется и позицией, занятой руководящим звеном МТ С. Последнее не стремилось давить на колхозы, зная, что назначенные планом машинные и тракторные работы часто не выполнялись, а если и выполнялись, то их качество редко соответствовало запланированному. Возможно, многие понимали, что плата за машинные работы назначалась несоизмеримо высокая, непосильная для колхозов. Случаи обращения в суд по поводу неуплаты были крайним исключением, хотя многие колхозы имели долги за прошлые годы и не спешили рассчитаться за текущий.

Усиленное взыскание натуроплаты, сопровождавшееся пропагандистской кампанией, началась в начале сентября. Вопрос поднимался на партийных и советских съездах и совещаниях разного уровня. Областная газета стремилась в своих публикациях внушить читателям, что натуроплата — это составная часть государственных заданий. На острие газетной критики оказались руководители МТС области, действия которых квалифицировались как «потворство недоимщикам и их льготирование за счет государства» [31]. В доказательство газета приводила десятки случаев пассивного отношения руководства МТС к колхозам-недоимщикам. В течение второй половины сентября — первой половины октября «Советская Сибирь» возвращалась к этой теме практически в каждом номере.

25 сентября обком принял решение о том, что за поступление натуроплаты за работы МТС ответственность несут лично их директора [32]. Началась полоса усиленного выколачивания натуроплаты. Директорам МТС запретили снимать охрану с колхозных токов после окончания машинно-тракторных работ. Урожай полагалось охранять от посягательств колхозников до тех пор, пока не будет выполнен план государственных заготовок и натуроплаты.

В конце октября план хлебозаготовок был выполнен на 61,5 %, но на этой отметке поставки зерна почти остановились. Многие колхозы прекратили вывоз хлеба. Одна из причин — непогода, которая делала невозможным вывоз установленных графиком объемов зерна. Но в ряде районов хлебозаготовки прервались по другой причине — разумные пределы изъятия продовольствия были превзойдены. Об этом сообщалось в сводках райуполнаркомзагов. Усть-Тарский район: «20 колхозов из 51 в районе прекратили хлебосдачу, заявляют — нет хлеба» [33].

Руководство колхозов и совхозов стремилось информировать о положении областное начальство. В осенний период в облисполком поступило от колхозов около сотни просьб о снижении разряда урожайности, показателя, на основании которого исчислялся объем хлебопоставок. Все просители жаловались на низкий урожай этого года. Лишь в шести случаях просьбы были признаны обоснованными и поддержаны перед Экономическим советом СНК [34]. Веским основанием для удовлетворения просьбы обычно считалось только уничтожение посевов градом.

Руководители обкома и облисполкома были прекрасно осведомлены о том, что основной причиной невыполнения плана хлебозаготовок был низкий урожай зерновых, и даже осмелились проинформировать об этом правительство. 10 ноября 1940 г. на имя секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Андреева и председателя СНК В. М. Молотова была подана докладная записка, информировавшая союзное руководство о неурожае в 14 южных районах области. Общий валовой сбор зерновых в этих районах, по данным обкома и облисполкома, составил 316,5 тыс. т, план же хлебопоставок был определен в размере 344,3 тыс. т. Руководство области составило хлебный баланс для указанных районов, исходя из самых минимальных потребностей в семенном, продовольственном и фуражном зерне. Получился недостаток в 222,3 тыс т. Обком и облисполком просили союзные органы санкционировать сокращение в засушливых районах поголовья скота. Забиваемый скот предполагали сдать государству в счет мясопоставок будущего года. Вторая просьба областных органов состояла в том, чтобы дать неблагополучным районам отсрочку по обязательным поставкам сена до урожая 1941 г. в размере 30 % от задания 1940 г. Наконец, предполагалось покрыть недостающий фураж закупками жмыха в соседних областях. О сокращении хлебных заданий речь пока не шла [35].

24 ноября СНК СССР и ЦК ВКП(б) разрешили местным органам сократить планы поступления зерна в счет натуроплаты за работы МТС и частично рассрочить взыскание хлеба. В соответствии с этим постановлением обком и облисполком 28 ноября 1940 г. уменьшили план натуроплаты на 98 280 т. До урожая 1941 г. была дана рассрочка взыскания прошлогодних недоимок по обязательным поставкам — 19 869 т, и по натуроплате — 85 685 т. Пени по недоимкам натуроплаты за работы МТС прошлых лет в количестве 7 797 т были списаны [36].

18 декабря сельское хозяйство области получило еще одно своеобразное послабление. В условиях острого зернового дефицита колхозы и совхозы области не имели возможности создать фуражные фонды, достаточные для содержания своего поголовья до следующего урожая. Об этом говорилось еще в записке секретаря обкома и председателя облисполкома от 10 ноября 1940 г. С позволения союзного руководства [37] бюро обкома разрешило сдать государству мясо в счет выполнения плана зернопоставок и натуроплаты за работы МТС «по действительному эквиваленту замены зерна на мясо», который был установлен в соотношении 7:1. Кроме того, бюро обязало председателей райисполкомов, секретарей райкомов ВКП(б), уполнаркомзагов обеспечить сдачу мяса в счет государственных обязательств колхозов по зерну до 5 января 1941 г. [38]

На фоне этих событий на местах продолжали выбивать хлеб с прежней строгостью. Для завершения хлебозаготовительной кампании были организованы контрольные рейды по отстающим колхозам. В одних случаях проверку доверяли районному руководству, в других этим занимались представители областных органов заготовки и Госплана. Результаты этих проверок показали, насколько широко была развита в колхозах практика укрытия хлеба от заготовок. Приведем несколько ярких примеров. В колхозе «Великий перелом» Легостаевского района «вместо ведомости трудодней проставлено количество душ, участвующих в распределении» [впечатляющий рудимент общинной психологии в разгар сталинизма. — В. Р.]. В колхозе «17 лет РККА» того же района зерно раздавали колхозникам по запискам председателя. Чтобы не было недостачи, хлеб списывали в отходы. На момент проверки оказалось списано 300 ц. овса. В колхозе им. Сталина отходы достигали 30 % урожая [39], в колхозе «Завет Ильича» Усть-Тарского района — 49 % [40]. Менее впечатляющие примеры в каждом районе насчитывались десятками.

На областном совещании по выполнению планов сдачи зерна государству за 1940 г. в заключительном слове председательствовавший облуполнаркомзаг Годовицин отметил, что бригады контролеров в каждом районе выявили совершенно однотипные факты нарушения порядка хлебозаготовок, главным образом, списание зерна в отходы и задержка вывоза. Годовицин квалифицировал эти факты как саботаж, хотя в большинстве случаев колхозное руководство объясняло их недостатком транспорта и низким качеством полученного хлеба [41].

К борьбе за хлебозаготовки активно подключилась прокуратура. Для рассмотрения материалов, поступавших в прокуратуру от райуполнаркомзагов, был установлен суточный срок. В III квартале 1940 г. за «разбазаривание хлеба» (нарушение закона от 1 августа 1940 г.) прокуратура привлекла к ответственности 176 человек, в основном, председателей колхозов. Еще в 101 случае прокуратура отказала в возбуждении дел или прекратила их, так как руководители под страхом уголовной ответственности приступали к выполнению государственных обязательств [42].

Возникает вопрос, насколько объективны данные таких проверок, не было ли наличие стольких «вредителей», «укрывателей», «расхитителей социалистической собственности» и «врагов колхозного строя» плодом шпиономании или ведомственной ретивости сталинских управленцев?

Установленный законом порядок хлебозаготовок был настолько жестким, что немногие колхозы могли соблюсти его досконально. Поэтому достаточно было формальной проверки, чтобы обнаружить нарушения. Сама ведомственная позиция проверяющих предполагала, что все обнаруженные нарушения будут квалифицированы как злоупотребления, и даже преступления. Безусловно, что вскрытым фактам проверяющие давали весьма тенденциозную интерпретацию, исходя из того, что нарушители законов о порядке проведения хлебозаготовок могли руководствоваться только асоциальными, с точки зрения режима, мотивами, стремились к разрушению колхозного строя.

Естественно, что в действительности большая часть выявленных нарушений объяснялась элементарной борьбой за выживание в экстремальных условиях и была вызвана жесточайшим сталинским законодательством. Вероятно, не все факты, содержащиеся в отчетах и сводных докладных записках, газетных публикациях о проверках колхозов, достоверны. Нельзя исключать, что в разряд умышленных деяний попадал порой недосмотр. Однако, в целом, информация о массовых случаях укрытия хлеба и нарушениях законодательства о порядке проведения хлебозаготовок отражала реальную картину, царившую в сибирской деревне.

Особенно следует отметить, что контрольные рейды выявили случаи, когда руководители МТС и районных партийных, советских и заготовительных органов не только «закрывали глаза» на факты «разбазаривания хлеба» в колхозах, но и сами способствовали подобной практике. Действительно, многие руководители понимали, насколько разорительными были задания, установленные для большинства хозяйств. Достаточно было составить элементарный хлебный баланс хозяйства, и становилось понятно, что выполнить в полном объеме хлебозаготовки можно было только за счет семенного, продовольственного и фуражного хлеба. Именно поэтому составление хлебных балансов колхозным, совхозным и районным руководством приравнивалось к преступлению [43]. Ведь это означало сомнение в правильности плановых заданий партии и правительства. Поэтому иногда районные функционеры давали разрешение на увеличение семенного фонда без всяких оснований. В Мариинском районе не предусмотренные уставом сельхозартели «переходящие фонды ржи» были созданы по указанию старшего агронома Мало-Песчанской МТС Соколова [44].

Важнейшая практическая цель проведения рейдов по отстающим колхозам состояла в принудительном вывозе обнаруженного хлеба. Закон предписывал строгие меры по отношению к злостным неплательщикам. У хозяйств, злостно срывавших график хлебозаготовок (более 10 дней после предупреждения райуполномоченного), полагалось изымать невыполненную часть обязательств с наложением через суд денежного штрафа в размере стоимости несданной части зерна [45]. Уровень применения судебных санкций был неравномерным в разных районах области и зависел от райуполнаркомзага и райпрокурора. В Титовском районе, например, райуполнаркомзаг докладывал 14 ноября 1940 г., что за уклонение от хлебосдачи переданы в суд дела 30 хозяйств, 7 уже осуждены [46].

Если проверка обнаруживала, что у хозяйств, не выполнивших задания по хлебопоставкам, имеется семенное или продовольственное зерно свыше установленных мизерных норм, его надлежало вывезти на элеватор. Метод действовал достаточно эффективно. В начале ноября при проверке в Мариинском районе 4 колхозов Мало-Песчанской МТС обнаружили и вывезли на элеваторы 814 ц. зерна, при проверке 7 колхозов Сусловской МТС вывезли 730 ц. [47] В Юргинском районе из 5 колхозов вывезли 1 185 ц. [48] 16 ноября облуполнаркомзаг Гридасов, недовольный ходом хлебозаготовок в совхозах области, приказал районному заготовительному аппарату в пятидневный срок завершить проверку зерна путем перевески, проверки некондиционного зерна и отходов и обеспечить вывоз найденных «излишков» на пункты приемки [49]. За счет этих и им подобных изъятий областное руководство поправляло шаткое положение с выполнением графика хлебозаготовок. В результате этих мер, уровень выполнения плана хлебозаготовок удалось поднять на 15,6 %. К 1 декабря, официально установленной дате окончания хлебозаготовительной кампании в области, заготовительный план был выполнен на 77,1 %.

К концу осени в большинстве районов области сложилась крайне неравномерная картина выполнения хлебозаготовительного плана. Часть хозяйств, находившихся в передовиках, завершили расчет с государством, некоторые даже перевыполнили план. Другой части колхозов и совхозов для выполнения плана оставалось вывезти небольшое количество зерна. Третьи попадали в безнадежные недоимщики. Однако даже для тех хозяйств, которые выполнили хлебозаготовительные задания или были близки к этому, мытарства еще не заканчивались.

Передовым хозяйствам предписали в «добровольном порядке» оказать помощь отстающим, досдав за них часть долга. Кроме того, в СССР существовал еще такой вид пополнения государственных запасов хлеба, как хлебозакуп. Он производился через кооперацию по ценам, превышавшим государственные, но тоже чрезвычайно низким. Его основой являлось добровольное желание колхозников продать потребкооперации излишки хлеба. Можно себе представить, насколько добровольной могла быть продажа ценного и дефицитного продукта по символическим ценам, реально же — отдача даром, прикрытая фиговым листком кооперативного посредничества. Как и все, что делалось в стране в те годы, операция по хлебозакупу производилась по заранее определенному из центра плану. Получив его, областное руководство производило разверстку по районам, в районах доводили план до каждого сельсовета. В Новосибирской области постановление о хлебозакупе из урожая 1940 г. было принято 10 октября [50]. «Хлебозакуп является неотъемлемой частью государственного плана хлебозаготовок», — так в указанном постановлении говорилось о реальном месте этой операции в заготовительной кампании. Правда, в отличие от хлебозаготовок, в рамках хлебозакупа предполагалось учесть, в каких хозяйствах по окончании хлебозаготовок осталась еще часть хлеба, то есть подходить к изъятию зерна более дифференцированно. Изощренность состояла в том, что на работников районного аппарата заготовок, районного и сельского звена потребкооперации возлагалась обязанность организовать собрания колхозников для обсуждения объемов и сроков хлебозакупки. При этом и то, и другое было уже спланировано и утверждено, и фактически нужно было заставить людей добровольно подтвердить уже принятое наверху решение. В нашем распоряжении находятся отчеты уполномоченных по проведению хлебозакупок в 1939–1940 гг. Они откровенно свидетельствуют о том, что колхозные собрания принимали решения об участии в хлебозакупе под давлением [51]. За год ситуация вряд ли могла измениться.

В ноябре в прессе развернулась агитация в пользу хлебозакупа [52]. Вместе с тем, «Советская Сибирь» из номера в номер писала и о том, что колхозники на собраниях принимают обязательства о продаже зерна государству, но в действительности ничего не вывозят. Приходилось организовывать рейды по проверке выполнения колхозами и колхозниками принятых на себя обязательств по хлебозакупу, вывозить на пункты «Заготзерно» законтрактованный кооперацией хлеб. Параллельно продолжался вывоз зерна в счет обязательных государственных заданий и натуроплаты за работы МТ С.

Хлебозаготовки создали в области очень напряженную продовольственную ситуацию. Руководство области прекрасно отдавало себе отчет, что вывозимый из деревни хлеб, формально составлявший часть государственных заданий, представлял собой продовольственный фонд сельского населения. Еще в декабре 1940 г. в облисполком поступило несколько докладных записок о тяжелом продовольственном положении в южных районах области.

Вот что сообщал председатель Каргатского райисполкома о положении в 38 неурожайных колхозах района: «Выдача хлеба на трудодни колхозникам перечисленных колхозов составила незначительное количество от 100 до 300 грамм на трудодень за счет 15 % отчислений от сданного хлеба. В настоящее время в большинстве этих колхозов колхозники находятся совершенно без хлеба, к тому же там плохой урожай картофеля. Создалось чрезвычайно тяжелое положение, приводящее к тому, что колхозники режут последних коров личного пользования и питаются мясом, а отдельные совершенно не ходят на работу из-за отсутствия продовольствия. Оказать помощь этим колхозам за счет колхозов северной части района не представляется возможным, так как в связи с проводимым хлебозакупом хлебный баланс этих колхозов также находится в напряженном состоянии и если взять какую-то часть хлеба, то все равно через месяц — два колхозники этих колхозов останутся в таком же положении» [53]. Из Здвинского и Купинского районов сообщали о массовом несанкционированном выезде крестьян за пределы района и даже области. Основной мотив выезда — отсутствие в районе хлеба [54]. Многие из остававшихся колхозников по этой причине перестали выходить на работу, дети не ходят в школу.

Несколько позже информация о голоде стала поступать через органы здравоохранения. 22 марта 1941 г. заведующий областного отдела здравоохранения Лапченко сообщил районным и городским отделам о том, что среди части населения области наблюдается общее и витаминное голодание [55].

Во всех случаях, когда районное руководство сообщало о продовольственных затруднениях, оно просило разрешения осуществить закупку хлеба для голодавшего населения за счет продажи государству излишков мяса с колхозных ферм, так как скот кормить было тоже нечем. Не имея достаточно хлеба для обеспечения продовольствием колхозников, руководство, естественно, стремилось выкроить что-нибудь за счет колхозного скота, сокращая фуражные нормы [56]. По этому поводу тревогу забили даже военные, которые рассматривали лошадей как важнейший мобилизационный резерв. После поездки по Барабинскому району в феврале 1941 г. начальник отдела политпропаганды Новосибирского облвоенкомата Попов просил обком ВКП(б) принять меры по оказанию району помощи фуражом и семенами. «Район к мобилизации не готов. По официальным данным за январь — февраль 1941 г. в районе 20 % падеж лошадей. Фактически же падеж значительно больше… Естественно, что живые лошади еле живы. Основная часть истощена» [57].

Справедливости ради следует отметить, что, вопреки сложившейся в предшествовавшие годы практике, хлебозаготовительные мероприятия завершились в середине января 1941 г. По крайней мере, документальных свидетельств о продолжении изъятия хлеба у колхозов и совхозов во второй половине января и позже нами не обнаружено. В этом состояло важное отличие от предыдущих хлебозаготовительных кампаний, в рамках которых вывоз хлеба из колхозов продолжался до конца марта. Вероятнее всего, это была реакция на продовольственные затруднения.

5 февраля 1941 г. на IV пленуме Новосибирского обкома было объявлено, что на 15 января план хлебозаготовок в области выполнен на 80 %, план засыпки семенных фондов — на 70 % [58]. Если исходить из данных обкома, поданных 15 марта 1941 г. в ЦК ВКП(б) и СНК СССР, то хлебозаготовки в области были выполнены лишь на 73 % [59]. По отдельным южным и юго-восточным районам области уровень выполнения колебался даже в диапазоне 50– [60] %. К информации же о состоянии семенных фондов, объявленной в феврале 1941 г., следует подходить еще более осторожно.

Хлебозаготовительные мероприятия второй половины 1940 г., проводившиеся за счет сокращения не только продовольственного и фуражного, но и семенного зерна, дали свои печальные результаты. Почти во всех районах области значительной части колхозов не хватало семенного хлеба для посевов. В ряде районов юга и юго-запада области (Барабинский, Купинский, Чановский, Чистоозерный) семенные фонды составляли от четверти до половины нормы, и это несмотря на то, что руководство области произвело расчеты по пониженной норме высева60.

В феврале — марте 1941 г. в области началась новая кампания — по заготовке семенных фондов. Осуждению в прессе подвергались все колхозы, запросившие у государства семенную ссуду. Организовывались рейды проверки семенных фондов. Если в прошлом году проверяющие занимались выявлением и организацией вывоза на заготовительные пункты и элеваторы семенного зерна, превышавшего 15 % от скудного урожая, то теперь выявляли оставшийся в колхозах продовольственный и фуражный хлеб для переброски его в семенной фонд. Не меньшее опасение вызывало качество семенного хлеба. Лозунг «государству — лучший хлеб», осуществленный в прошлом году на практике, привел к тому, что хозяйствам было оставлено и, соответственно, пошло в семенной фонд зерно сорное, подгнившее, низкосортное. Проверяющие, однако, утверждали, что, как и в прошлом году, находят хлеб, просто скрытый в колхозных амбарах от заготовительных органов [61]. Видимо, далеко не все случаи были выявлены контрольными рейдами конца прошлого года.

О невозможности заготовить достаточное количество семенного хлеба после прошлогодней хлебозаготовительной кампании публично нигде не упоминалось. Однако областное руководство понимало плачевность ситуации. Естественно, само возникновение семенной проблемы являлось прямым следствием недальновидной налоговой политики.

8 февраля секретарь обкома Г. Пуговкин и председатель облисполкома Г. Годовицин вынуждены были проинформировать И. В. Сталина и В. М. Молотова о том, что в результате засухи в 21 районе области существует недостаток семенного, продовольственного и фуражного зерна. При совокупном валовом сборе в данных районах 467,6 тыс. т зерновых, обязательным поставкам подлежало, с учетом уже предоставленных отсрочки и замены на мясо, 344 тыс. т. При такой катастрофической ситуации областное руководство просило предоставить продовольственную ссуду в размере 25 тыс. т и фуражную — 15 тыс. т. [62]

15 марта секретарь обкома ВКП(б) Г. Пуговкин и председатель облисполкома Г. Годовицин отправили секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву и заместителю председателя СНК СССР А. И. Микояну докладную записку с просьбой предоставить рассрочку задолженности колхозов государству по зернопоставкам и натуроплате за работы МТС [63]. Основная идея авторов записки состояла в том, что бремя налогов на колхозы непосильно и невыполнимо ни при каких благоприятных погодных и иных условиях. Не говоря об этом напрямую, авторы записки привели статистические данные, подтверждавшие, что при ежегодном, весьма интенсивном росте объемов хлебозаготовок в области недоимки растут в несколько раз быстрее [64].

Таблица 1.

По отдельным районам недоимки в 1940 г. приближались к годовым объемам хлебосдачи. Пуговкин и Годовицин просили ЦК ВКП(б) и СНК СССР рассрочить имеющуюся за колхозами задолженность государству в размере 11,121 млн пудов на 1942–1943 гг. равными частями, а пени по недоимкам натуроплаты за работы МТС в размере 1,316 млн пудов списать.

Окончательное решение по этому вопросу было принято только 19 июля 1941 г. В этот день бюро Новосибирского обкома и облисполком утвердили постановление о частичной отсрочке и частичном списании с колхозов недоимок прошлых лет за поставки зерна государству и натуроплату [65]. Акция не коснулась только 3 районов области, перевыполнивших хлебозаготовительные задания 1940–1941 годов. Для остальных районов обком и облисполком утвердили представления райкомов и райисполкомов на предоставление отсрочки либо списания всего накопившегося к лету 1941 г. объема недоимок. Этот шаг можно считать окончанием хлебозаготовительной кампании 1940–1941 годов. Списание долгов с колхозов, уступка государства после долгой и жестокой борьбы за хлеб, показывает, что пришло осознание того, что необходимо, наконец, сбросить с колхозов тяжелую гирю, чтобы они смогли вытянуть страну из тисков голода.

Естественно, возникает вопрос, что позволяло людям выживать в условиях такой бесчеловечной политики? Совершенно очевидно, что кооперативно-социалистический аграрный сектор экономики СССР накануне Великой Отечественной войны функционировал крайне нерентабельно, а жесточайший налоговый пресс усиливал его болезни. Причиной и одновременно следствием изъятия чрезмерной доли колхозно-совхозной продукции через налоговые механизмы являлось стремление колхозников сократить работу в колхозе и за счет этого интенсифицировать свое подсобное хозяйство. Во второй половине 30-х гг. личный сектор колхозников значительно вырос и окреп. Это обстоятельство и позволило большинству сельского населения Новосибирской области пережить неурожайный 1940 г. 70–90 % продуктов питания колхозная семья получала со своего личного подсобного хозяйства. Но хлеб оставался тем ценнейшим и необходимым продуктом, который колхозник в те годы мог получить только за свою работу в колхозе. В связи с неурожаем и остаточным принципом распределения хлеба на трудодни, и этот последний стимул работы в колхозах в 1940 г. почти исчез. Колхозники области получили 1,2 кг. на трудодень, что составило 60 % от прошлогодних выплат и 28 % от выплат урожайного 1937 г. [66] Хлеб пришлось замещать картофелем, мясом и другой продукцией из личного подсобного хозяйства колхозников. Это помогло им выжить, но явилось ударом по подсобным хозяйствам, прежде всего, по животноводческой его части. Поголовье коров сократилось на 9,5 %, мелкого скота — на 18,9 %, свиней — на треть [67]. Причем это был уже второй удар по личным подсобным хозяйствам за последние два года. Первый был нанесен в 1939 г. в рамках кампании по сокращению личных подсобных хозяйств.

Каков же итог хлебозаготовительной политики советского государства в последний год накануне Великой Отечественной войны? Во-первых, практика еще раз показала, что сельское хозяйство не может развиваться скачкообразно, а государственное планирование подобных скачков является опасной авантюрой. Не только в районах, пораженных засухой, но и в подавляющем большинстве колхозов государственная политика хлебозаготовок привела к резкому экономическому дисбалансу. Насильственные методы заготовок 1940–1941 годов и сам объем заготовок, превышавший всякие разумные пределы, привели к недостатку продовольствия и семян, сокращению поголовья скота, нарушению воспроизводственных возможностей колхозов и совхозов, в том числе и возможностей хлебовывоза. В военный период они входили разоренными и ослабленными. Но, по-видимому, советское руководство это мало волновало. Его заботило увеличение продовольственного фонда страны сегодня, а не возможность наращивать его в дальнейшем. К затяжной четырехлетней войне никто не готовился.

Во-вторых, в условиях чрезмерного налогового гнета государства и нарушения принципа материальной заинтересованности, а именно к этому сводилась политика государства в сфере регулирования трудовых отношений в аграрном производстве, руководство колхозов и совхозов стремилось вывести ресурсы из сферы государственного контроля. Только так можно было выстоять и сохранить хозяйство, и именно в этом следует искать одно из объяснений феноменальной выживаемости российской деревни. За пределами государственного контроля существовал целый сегмент колхозного и совхозного хозяйства. Делать выводы о масштабах этого сегмента мы не можем. В источниках его следы фиксируются лишь как отклонения от законодательства, и насколько полна эта фиксация, нам неизвестно. Для выяснения этого вопроса потребуются специальные исследования, но и они едва ли смогут дать точный ответ. Мы же можем рассуждать только гипотетически. Если мы вспомним, что сталинское государство — это государство тотального контроля, то легко будет предположить, что органы государственного надзора (партийные, советские, аппарат наркомата заготовок и прокуратура) были способны выявить и устранить подавляющую часть нарушений законодательства о порядке проведения хлебозаготовок. Но с другой стороны, учитывая современный опыт, можно резонно возразить, что теневые экономические отношения очень трудно контролировать, особенно если они пронизывают всю хозяйственную жизнь. По крайней мере, если мы будем сбрасывать со счетов нелегальный сегмент советского сельского хозяйства, вопрос о способах его существования так и останется трудноразрешимым.

В любом случае, имеющийся в нашем распоряжении материал (особенно документация низового, колхозного и районного уровня) свидетельствует, что сельскохозяйственная статистика исследуемого периода лишь приблизительно отражала реальное положение в аграрном секторе. Посевная площадь, урожайность, семенной хлеб, потери при уборке и хранении и многое другое являлось объектом не только статистического учета, но и невидимой борьбы различных экономических интересов. Объективное и глубокое изучение всех этих экономических, политических и социальных процессов еще только предстоит.

Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (№ 01–01–00341А). Автор выражает благодарность зав. сектором аграрной истории ИИ СО РАН д-ру ист. наук В. А. Ильиных за предоставление ряда ценных архивных материалов и сотрудникам ГАНО О. В. Выдриной и Л. С. Пащенко за помощь в выявлении необходимых архивных источников.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Вылцан М. А. Завершающий этап создания колхозного строя. М., 1978. С. 157–172; Гущин Н. Я., Кошелева Э. В., Чарушин В. Г. Крестьянство Западной Сибири в довоенные годы (1935–1941). Новосибирск, 1975. С. 156–163.
2. История советского крестьянства. М., 1987. Т. 3. Крестьянство СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1938–1945. С. 25, 26; Очерки крестьянского двора и семьи в Западной Сибири. Конец 1920-х — 1980-е годы. Новосибирск, 2001. С. 59, 60.
3. Правда. 1940. 7 апреля; Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. М., 1967. Т. 2. С. 745–749.
4. Правда. 1940. 1 августа.
5. Сборник решений и распоряжений президиума Новосибирского областного Исполкома и его отделов и управлений. 1940. № 46 (1845). Ст. 123; Советская Сибирь. 1940. 17 июня; ГАН О. Ф. Р-1020, оп. 5а, д. 10, л. 126. На следующий день это решение продублировал Новосибирский обком ВКП(б): Докладная записка «О проекте порайонных годовых норм сдачи зерна государству колхозами и единоличными хозяйствами области в 1940 г.» от 13 мая 1940 г. (ГАНО. Ф. Р-1241, оп. 1, д. 12, л. 48–52).
6. ГАНО. Ф. П-3, оп. 33, д. 186, л. 52–54; ф. Р-1020, оп. 5а, д. 10, л. 211–213. Постановление имело приложение с разбивкой годовых планов по районам области и по видам сельскохозяйственных культур (Там же, л. 214–219).
7. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 2, д. 83, л. 6.
8. ГАНО. Ф. Р-1241, оп. 1, д. 9, л. 258.
9. Там же, д. 11, л. 28.
10. Там же, д. 9, л. 351–357.
11. ГАНО. Ф. Р-1241, оп. 1, д. 9, л. 331.
12. Гущин Н. Я., Кошелева Э. В., Чарушин В. Г. Указ. соч. С. 148.
13. Советская Сибирь. 1940. 30 июля, 9, 17 августа и др.
14. Советская Сибирь. 1940. 6, 7 августа и др.
15. ГАНО. Ф. П-29, оп. 1, д. 511, л. 45; ф. П-51, оп. 1, д. 288, л. 61.
16. Советская Сибирь. 1940. 17 ноября.
17. Там же. 3 ноября.
18. Там же. 17 ноября.
19. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 5а, д. 10, л. 203–205; Советская Сибирь. 1940. 9 августа.
20. Свод законов СССР. 1933. № 4. Ст. 25; № 16. Ст. 95.
21. Советская Сибирь. 1940. 7, 22 августа.
22. ГАНО. Ф. П-4, оп. 33, д. 194, л. 18, 19.
23. ГАНО. Ф. П-3, оп. 33, д. 199, л. 93, 120–122.
24. Там же, д. 212, л. 48, 49.
25. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 485, л. 84, 85; оп. 2, д. 71, л. 92.
26. См. сводку информации райуполнаркомзагов за 10 октября 1940 г.: ГАН О. Ф. П-4, оп. 33, д. 215, л. 49–58.
27. ГАНО. Ф. П-3, оп. 33, д. 111, л. 3, 4; д. 193, л. 67–70, 73, 74; д. 194, л. 15–17; д. 199, л. 86, 87; ф. Р-1241, оп. 1, д. 9, л. 351–357.
28. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 2, д. 70, л. 225.
29. Советская Сибирь. 1940. 15 сентября.
30. См., напр., стенограмму совещания райкомов ВКП(б), райисполкомов и директоров МТС Томского куста от 13–14 ноября 1940 г. С. 11, 15.
31. Советская Сибирь. 1940. 13 октября.
32. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 2, д. 81, л. 156.
33. ГАНО. Ф. П-4, оп. 33, д. 215, л. 49.
34. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 2, д. 70, л. 228–231; д. 71, л. 298; д. 81, л. 150, 151.
35. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 387, л. 1–5.
36. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 5а, д. 11, л. 114.
37. Основанием для этого шага послужило неопубликованное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 декабря 1940 г.
38. ГАНО. Ф. П-4, оп. 33, д. 226, л. 57.
39. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 386, л. 126.
40. ГАНО. Ф. П-4, оп. 33, д. 215, л. 49.
41. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 2, д. 84, л. 31.
42. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 256, л. 42–44.
43. Советская Сибирь. 1940. 26 ноября, 4 декабря.
44. Советская Сибирь. 1940. 21 ноября.
45. Сборник постановлений и распоряжений СНК ССС Р. 1940. № 18. Ст. 459.
46. ГАНО. Ф. П-4, оп. 33, д. 215, л. 55.
47. Советская Сибирь. 1940. 21 ноября.
48. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 343, л. 2. Секретная докладная записка «О состоянии выполнения государственного плана хлебозаготовок по Юргинскому району» от 14 ноября 1941 г. (Копия).
49. ГАНО. Ф. Р-1241, оп. 1, д. 9, л. 471, 472.
50. ГАНО. Ф. П-4, оп. 33, д. 208, л. 61, 62.
51. ГАНО. Ф. П-43, оп. 1, д. 358, л. 5.
52. Советская Сибирь. 1940. 1, 2, 3, 13, 17, 21, 30 ноября, 1, 3, 5 декабря и др.
53. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 343, л. 8.
54. Там же, л. 256, 257.
55. ГАНО. Ф. П-29, оп. 1, д. 528, л. 48.
56. Там же, л. 45.
57. ГАНО. Ф. П-29, оп. 1, д. 528, л. 25.
58. Советская Сибирь. 1941. 5 февраля.
59. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 500, л. 5.
60. Там же, л. 62.
61. Советская Сибирь. 1941. 4, 6, 15, 19, 22, 23, 25 марта; ГАН О. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 500, л. 31–40. Справка об обеспеченности колхозов и совхозов области семенами по состоянию на 1 марта 1941 г.
62. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 1, д. 604, л. 26, 27.
63. Там же, д. 500, л. 5–7.
64. Там же, л. 6.
65. ГАНО. Ф. Р-1020, оп. 5а, д. 17 (т. 2), л. 1–526.
66. Гущин Н. Я., Кошелева Э. В., Чарушин В. Г. Указ. соч. С. 167.
67. Очерки истории крестьянского двора и семьи… С. 60, 61.