Советское государство и рабочие Сибири в годы Второй мировой войны: принудительная стратегия социально-трудовой коммуникации

В годы Второй мировой войны одним из механизмов создания и развития военно-промышленного тыла в СССР являлось взаимодействие государства и рабочих в сфере социально-трудовых отношений. Данный процесс осуществлялся за счет форм коммуникации, выстраивавшихся прежде всего вокруг реализации «базовых» Указов Президиума Верховного Совета СССР (ПВС) от 26 июня 1940 и 26 декабря 1941 года (1). «Верхи» стремились донести до персонала предприятий положения этих законодательных актов, имевших с их позиции огромное значение для мобилизации экономики в условиях глобального конфликта. «Низы», принимая участие в мобилизации, пытались обратить внимание властных структур на жизненные проблемы. Для передачи актуальной информации обе стороны использовали коммуникативные стратегии для адаптации «адресата» к запросам «адресанта». Значительную роль в ней играл фактор принуждения одного «партнера» к соблюдению интересов другого. В ходе принудительных манипуляций власть опиралась на информационно-пропагандистские и административно-репрессивные рычаги, работники — традиции пассивного протеста. В этом смысле наиболее показательным являлся пример оборонной промышленности Сибири, созданной преимущественно в военное время.

За семь последних десятилетий взгляд российских историков на поставленную проблему претерпел коренные изменения. До начала 1990-х гг. исследователи полагали, что коммунистическая партия за счет пропаганды транслировала ценности советского патриотизма, находившие отклик в форме самоотверженного труда рабочего класса в тылу [3; 5]. Но факты применения указов об ужесточении дисциплины оставались вне поля зрения отечественной историографии.

В 1990-е — начале 2000-х гг. в постсоветской исторической науке возобладала точка зрения, согласно которой сталинский режим путем репрессивной политики насаждал культ страха, вызывавший сопротивление рабочих в виде самовольного ухода с предприятий [2; 7]. В частности, рассматривались практики реализации чрезвычайного трудового законодательства, оценивавшиеся как один из механизмов мобилизации населения.

В первое десятилетие XXI в. в научно-историческом сообществе утвердилось представление, что советское государство с помощью обширного арсенала коммуникативных средств передавало работникам многовариантную информацию, оказывавшую как мотивирующее, так и демотивирующее влияние [8]. Декларируемые в экстраординарных законах о труде уголовные меры интерпретировались как угроза наказания для потенциальных прогульщиков и «дезертиров».

Методологическая база исследования включает понятие и типологию социально-трудовой коммуникации (СТК). СТК понимается как процесс передачи информации от одних участников производственных отношений к другим. Для его обеспечения отправители и получатели сообщений используют коммуникативные стратегии (КС) и практики (КП). КС — совокупность целей, способов и ожидаемых результатов информационного обмена, направленного на взаимную адаптацию коммуникаторов и реципиентов; КП — методы и каналы этого обмена. В рамках СТК выделяются две коммуникативные стратегии — побудительная и принудительная. Первая апеллирует к патриотизму, вторая — к угрозе причинения вреда. В годы Второй мировой войны государство и рабочие применяли в отношении друг друга обе стратегии. Но экстремальность эпохи привела к увеличению роли принуждения в мотивации труда. Власть посредством вербальных, образно-символических и поведенческих каналов стремилась вызвать у заводского персонала страх перед уголовным преследованием, работники — продемонстрировать лояльность или нелояльность к системе трудовых отношений.

В рамках данной концепции цель исследования заключается в выявлении механизмов и динамики анонсирования угрозы наказания в публичном пространстве сибирского тыла и реакции на этот процесс рабочих регионального оборонпрома в 1940–1945 годах.

В рассматриваемый период можно выделить четыре этапа эволюции принудительной стратегии социально-трудовой коммуникации:

26 июня 1940 — 21 июня 1941 г.

В конце 1930-х гг. одной из проблем развития советской промышленности являлась текучесть кадров. В 1939 г. в авиастроении количество выбывших работников к числу прибывших составляло 83,1 %, Сибири — 90,1 % (4). В других отраслях сложилась типичная ситуация, обостренная кризисом снабжения в условиях подготовки страны к войне. Рост внутренней напряженности и ухудшение геополитического положения СССР после поражения Франции в июне 1940 г. вынудил партийно-государственное руководство пойти на ужесточение системы социально-трудовых отношений.

Для решения этой задачи была задействована принудительная стратегия СТК, основой которой стал указ от 26 июня 1940 года. Ее целевая установка состояла в закреплении рабочих и служащих на предприятиях и в учреждениях путем запрета на самостоятельную смену места работы. Способом достижения цели выступала декларация угрозы осуждения к исправительным работам (до шести месяцев) и штрафным санкциям (до 25 % от заработка) за прогул и к лишению свободы (от двух до четырех месяцев) — за самовольный уход. В качестве ожидаемого результата предполагалось сокращение потерь рабочего времени и оттока кадров с производства.

Информирование трудящихся о положениях указа осуществлялось региональными и местными властями через широкий спектр каналов коммуникации. 26 июня 1940 г. на оборонных предприятиях Новосибирска, как и повсюду, прошли митинги и собрания, «политдни», совещания агитколлективов, беседы и лекции в цехах по разъяснению введенного законодательства. С 27 июня по 1 августа работники прокуратуры Дзержинского района провели на заводе № 153 (им. В. П. Чкалова) Наркомата авиационной промышленности (НКАП) и других подведомственных объектах 14 докладов и бесед об укреплении трудовой дисциплины (5). В Кировском районе были организованы консультации для рабочих комбината № 179 («Сибметаллстрой») Наркомата боеприпасов (НКБ), получивших ответы на вопросы о применении принятого закона. Директор Сибметаллстроя неоднократно рассказывал коллективу о том, какой ущерб делу налаживания выпуска боеприпасов причиняют прогульщики и «летуны». Районные суды практиковали показательные процессы над нарушителями указа с их освещением в печати (6). В целом эти меры способствовали доведению до персонала военпрома новых правил производственного распорядка.

Важнейшую роль в их распространении играл повседневный контакт хозяйственников, партийных и профсоюзных функционеров с рядовыми тружениками. Одними руководителями двигало желание воспитать в подопечных служебную ответственность. В сентябре — октябре 1940 г. в восьмой стройконторе комбината № 179 НКБ секретарь парторганизации Кочнев и начальник строительства Мартынов за счет публичного обсуждения опозданий и прогулов сократили их ежемесячное число с 23 до 9 (7). Другие «командиры» производства демонстрировали свою возросшую власть. Начальник цеха завода № 153 НКАП Жарков не отпустил бригаду на обеденный перерыв и вдобавок пригрозил: «Если вы не будете работать, то я вас всех отдам под суд» (8). Третьи «менеджеры» помогали работникам избежать наказания за нетрудовое поведение. С 1 по 9 августа 1940 г. начальник цеха Казинцев предоставил 218 административных отпусков, являвшихся узаконенными прогулами (9). Большинство администраторов и общественников нижнего звена реагировали на вступивший в силу указ как бюрократы. По оценке комиссии Дзержинского райкома ВКП(б) г. Новосибирска многие парторги и профорги завода № 153 «удовлетворились тем, что на прогульщиков были оформлены дела для привлечения к судебной ответственности» (10). В итоге количество дисциплинарных проступков оставалось значительным, что ставило под угрозу срыва выполнение государственных решений.

Ответная реакция рабочих на эти решения также была неоднозначной. На митингах 26 июня 1940 г. они открыто поддержали высочайшую законодательную инициативу. На оборонных предприятиях Новосибирска данная поддержка выражалась в выступлениях и резолюциях, одобрявших жесткую борьбу с дезорганизаторами производства (11). Такое поведение можно охарактеризовать как обычное явление публичной жизни советских граждан предвоенного времени. Бытовые разговоры об указе, напротив, происходили в закрытой форме, так как люди высказывали глубоко личное мнение. Так, один из современников отметил следующий факт:

«… в поезде слышал пока единственный аргумент в пользу закона: что ж будем работать на одном заводе. Все равно куда не пойди — везде плохо, а работать везде нужно. Вывод прост: плохо там, где нужно работать» (12).

По существу, речь шла о вынужденной адаптации к новым социально-трудовым реалиям.

Огромное влияние на адаптационный процесс оказали масштабы реализации репрессивного законодательства. Во втором полугодии 1940 г. в СССР за прогулы и самовольные уходы было осуждено 2091,4 тыс. чел. (6,7 % всех рабочих и служащих) [4]. В новосибирском военпроме подобная практика использовалась шире в связи с преобладанием в нем молодежи. За первые три месяца действия указа на заводе № 153 НКАП под судом оказалось 580 чел. (15,4 % рабочих), включая 377 чел. со стажем работы до одного года (13). Массированная «атака» на нарушителей производственного режима дала большой эффект. В августе — декабре 1940 г. на предприятиях Новосибирска количество правонарушений сократилось с 2827 до 726 (в 3,9 раза) (14). Во второй половине 1940 г. по сравнению с первым полугодием число прогульщиков в промышленности боеприпасов СССР уменьшилось в 3,6 раза. В январе — мае 1941 г. доля самовольных уходов в общей текучести кадров из этой отрасли составляла 3,9 % (15). Накануне Великой Отечественной войны благодаря налаженному контакту между властью и рабочим классом принудительная стратегия СТК оказалась в целом результативной.

22 июня 1941 — 17 октября 1942 г.

Мобилизация в действовавшую армию и эвакуация предприятий в условиях нападения Германии на Советский Союз обострили дефицит трудовых ресурсов в тыловых регионах. 30 июня 1941 г. при СНК СССР был создан Комитет по распределению рабочей силы, занимавшийся призывом незанятого населения на производство. Во втором полугодии 1941 г. в Новосибирской области его местные органы направили в индустрию 128 тыс. чел. (16). С принятием указа ПВС СССР от 13 февраля 1942 г. (17) мобилизационный принцип стал основой государственной политики занятости. В 1942 г. промышленность, строительство, транспорт и гострудрезервы СССР получили 1560,0 тыс. чел. [1, с. 26], в том числе в Сибири — 215,3 тыс. чел. (18). Львиную долю гражданских мобконтингентов составляли бывшие домохозяйки и школьники. На хозяйственные объекты поступали также военнообязанные, освобожденные от службы в РККА, заключенные, спецпереселенцы, депортанты. Привлечение на заводы и фабрики новых работников, испытывавших бытовые лишения и не знавших о режиме труда, вновь привело к численному росту прогулов и самовольных уходов. С учетом текущего положения руководство страны продолжило курс на «закручивание гаек» в сфере социально-трудовых отношений.

В этой ситуации принудительная стратегия СТК получила институциональное развитие на основе указа от 26 декабря 1941 года. Ее целевая установка была скорректирована в сторону усиления закрепления рабочих и служащих на оборонных предприятиях за счет наделения их мобилизационным статусом. Новую цель предполагалось достичь путем декларации угрозы осуждения трудовых «дезертиров» к лишению свободы на срок от пяти до восьми лет. В данном случае законодатели пытались достичь аналогичного эффекта, полученного при реализации указа от 26 июня 1940 г., который распространялся на других нарушителей дисциплины.

Вместе с тем, в начальный период войны каналы коммуникации функционировали хуже, чем в последний мирный год. В директивах руководителей оборонных предприятий анонсировались репрессивные намерения, имевшие профилактическое значение. «Предупреждаю […] весь работающий коллектив, — отмечал в приказе от 25 марта 1942 г. директор завода № 617 Наркомата электропромышленности (НКЭП) Жук, — «что виновные в нарушении производственной дисциплины мною будут строго караться» (19). Однако сотрудники агитпропа, переориентировавшиеся с началом войны на патриотическую тематику, перестали информировать рабочую аудиторию об изменениях в трудовом праве. В конце 1942 г. председатель трибунала Сибирского военного округа Кокоулин констатировал, что работа по разъяснению последствий «дезертирства» с производства велась партийными и профсоюзными организациями очень слабо. В заводских коллективах отсутствовали опубликованные тексты ключевых законов. Зачастую работники совершали правонарушения по причине их незнания, о чем потом заявляли на судебных процессах (20).

Многие начальники цехов формально или безразлично относились к базовым нормативным актам. В первом квартале 1942 г. из цеха № 25 завода им. В. П. Чкалова самовольно ушли девять рабочих. На вопрос комиссии Новосибирского обкома ВКП(б) о «дезертирах» последовал ответ: «Большинство из них были не дисциплинированы — на работу не стали ходить, ну что-же согласно Указа отдали под суд» (21). Работник цеха № 14 Марков оставил предприятие, а его руководитель объяснил этот поступок желанием подчиненного вернуться на малую родину. Чтобы избежать разбирательств, некоторые управленцы практиковали административные отпуска. 23–26 мая 1942 г. на заводе № 635 НКБ в отпусках ежедневно находились от 24 до 41 человек (22). Другие администраторы считали целесообразным карать виновных, не вникая в мотивы проступков. У рабочего завода № 355 Наркомата вооружения (НКВ) Гусева, заподозренного в воровстве, начальник отобрал пропуск и тот не смог пройти в цех. Юношу привлекли к суду, но после проверки всех фактов трибунал прекратил уголовное дело (23). Часть «командиров» производства, напротив, занималась воспитанием новых кадров. Летом 1942 г. на заводе № 4 НКВ парторг Егоров и начальник цеха Федоров рассказами о фронте, трудовой биографии, вреде технического брака побудили подростков-учеников перевыполнять нормы выработки (24). Этот пример свидетельствовал о преимуществах патерналистского подхода перед принудительными практиками трудовой коммуникации.

Ответ рабочих на усиление «репрессивного менеджмента» являлся многовариантным. Стал очевидцами показательных судов, некоторые из них демонстрировали законопослушность. Ветеран завода № 174 Наркомата танковой промышленности (НКТП) В. А. Белов вспоминал: «… все мы понимали, что законы военного времени должны быть суровы, любая расхлябанность была бы на руку врагу» (25). Противоположностью патриотов выступали сознательные дезорганизаторы производства. В мае 1942 г. на заводе № 353 НКВ группа рабочей молодежи разлаживала станки, не выполняла нормы, занималась членовредительством и хулиганством. На следствии один из правонарушителей объяснил такие действия тем, что личные интересы важнее государственных (26). Но зачастую юные заводчане не соблюдали дисциплину из-за плохого питания, отсутствия одежды и обуви. Осенью 1942 г. на заводе № 65 НКБ по этим причинам ежедневно не работало 240–245 чел., заводе № 188 НКВ — более 60, заводе № 564 НКБ — 30–40 человек (27). Инструктор Новосибирского обкома ВЛКСМ Хесина отмечала, что на фоне материальных лишений среди юных производственников «появились разговоры и толкования, если не создадут условий, убежим и случаев убега очень много» (28). В целом начинающие труженики протестовали не против мобилизации, а равнодушия заводских начальников к их повседневным тяготам.

Тем временем советское государство неумолимо воплощало суровые законы о труде в жизнь. В 1941 г. в СССР за прогулы и самовольные уходы под судом оказалось 1769,2 тыс. чел. (6,5 % всех рабочих и служащих), в 1942 г. — 1692,8 тыс. (9,2 %) [1, с. 32]. В сентябре — ноябре 1942 г. по оборонной индустрии Новосибирской, Омской области, Алтайского и Красноярского краев было осуждено 3,1 тыс. чел., в том числе 2,7 тыс. чел. Со стажем работы до одного года (29). Несмотря на расширение масштабов репрессий, в среде производственников нарастала протестно-дезадаптивная волна. Во втором квартале 1942 г. число прогулов в промышленности СССР по сравнению со вторым кварталом 1941 г. выросло в 12 раз (30). В январе — июне 1942 г. на новосибирских предприятиях НКБ было зафиксировано 13,6 тыс. дисциплинарных проступков, в июле — октябре 1942 г. — 22,4 тысяч (31). В связи с нарушением контакта между властью и обновленным рабочим классом в начальный период войны принудительная стратегия СТК утратила прежнюю результативность.

18 октября 1942 — 29 декабря 1944 г.

Огромный рост текучести кадров не позволял руководству страны преодолеть дефицит трудовых ресурсов в военно-промышленном производстве. В условиях его становления и развития оборонные предприятия, по-прежнему, испытывали нехватку рабочей силы. Ее лихорадочный поиск вел к очередным мобилизациям гражданского населения и спецконтингента в ведущие отрасли экономики. В 1943 г. в промышленность, строительство, транспорт и гострудрезервы СССР было направлено 1661,3 тыс. незанятых граждан, в частности в Сибири — 173,4 тыс., в 1944 г. — 1613,1 и 74,5 тыс. [1, с. 26] (32). Одновременно советское правительство внесло изменения в практики применения указов от 26 июня 1940 и 26 декабря 1941 г., оказавшие противоречивое влияние на эволюцию социально-производственных отношений.

Новой вехой институционального развития принудительной стратегии СТК стало постановление СНК СССР от 18 октября 1942 года. Корректировка ее целевой установки состояла в упрочении дисциплины за счет регулирования карточного снабжения в зависимости от трудового поведения рабочих и служащих. Для достижения цели использовалась декларация угрозы осуждения прогульщиков к сокращению хлебного пайка от ста до двухсот грамм в период исправительных работ. Введение подобной меры наказания должно было повысить эффективность действия указа от 26 июня 1940 года. В то же время по инициативе НКВД, Наркомюста и Прокурора СССР над находившимися в розыске «дезертирами» допускались заочные процессы, приводившие к формальному исполнению указа от 26 декабря 1941 года.

В целом в переломный и завершающий периоды войны функционирование каналов коммуникации заметно улучшилось. Руководители предприятий ежемесячно издавали директивы об урезании пайка прогульщикам. Так, в приказе от 10 ноября 1942 г. директор завода № 759 Наркомата химической промышленности (НКХП) требовал «произвести изъятие /200 гр./ хлебных талонов у лиц, приговоренных к исправительно-трудовым работам» (33). Активную информационно-пропагандистскую деятельность развернули судебно-следственные органы. С 1 апреля по 1 октября 1943 г. на предприятиях Новосибирской области были организованы 42 показательных суда. Работники прокуратуры и трибуналов опубликовали материалы одного из процессов в печати, провели 12 бесед об ответственности за самовольный уход, сообщили трудящимся о 53 исполненных приговорах. В мае 1944 г. состоялись 11 открытых процессов с участием 3,3 тыс. чел., 11 бесед по профилактике дисциплинарных нарушений (34). Следовательно, представители следствия и судов вербально и наглядно разъясняли заводским коллективам последствия незаконных действий.

Партийные и профсоюзные организации отличались в этом деле различной степенью участия. На одних предприятиях информирование рабочих о трудовом законодательстве ограничивалось организацией отдельных мероприятий. В октябре — декабре 1942 г. на заводе № 208 НКЭП были прочитаны 12 лекций по четырем темам, включая «Законы о труде» (35). На других производственных объектах пропагандистские кампании носили систематический характер. В 1943–1944 гг. на заводе № 759 НКХП практиковались лекции, доклады и собрания по вопросам труддисциплины, публикация приказов и стенгазет о мерах наказания правонарушителей (36). В ряде случаев вокруг указов продолжал существовать информационный вакуум. В 1943 г. в клубе завода № 29 НКАП прошли 124 лекции и доклада, 138 бесед и читок с общей аудиторией 68,9 тыс. чел. (37). Они посвящались международному положению, текущему моменту, Великой Отечественной войне, деятельности Ленина и Сталина. Но доведением до персонала дисциплинарных норм агитколлектив клуба не занимался.

Еще более неоднородным оставался повседневный «диалог» заводских администраторов с рабочими. Многие из них, по-прежнему, культивировали в них чувство страха путем демонстрации личной власти. Наиболее ярко данный феномен в начале 1943 г. охарактеризовал заместитель секретаря парткома завода № 4 НКВ Количин:

«О нем [рабочем — прим. Р. Р.] вдруг вспоминают тогда, когда что-то случилось. Тогда начинается суматоха, разражается брань, крик, стук по столу, указание пальцем на дверь и безапелляционный вывод: „неисправимый дезорганизатор“, „нарушитель“ и т. д.» (38).

Например, начальник цеха грубо отругал и выгнал работницу Бойцову за прогул, совершенный ею для приобретения обуви. Среди ряда «менеджеров» сохранялось и бюрократическое отношение к исполнению закона. На комбинате № 179 НКБ рабочего Мистюрина во время болезни осудили заочно как «дезертира». Но после предоставления им больничного листа, трибунал отменил приговор и привлек к ответственности виновных в фабрикации уголовного дела (39). Но все больше руководителей осознавали, что заводская молодежь нуждается в заботе и воспитании. На заводе № 703 Наркомата минометного вооружения (НКМВ) мастер Глущенко перевоспитал осужденного ученика-подростка Кривобокова. Следуя его примеру, другие производственники взяли шефство над 46 юными тружениками (40).

Усиление штрафных санкций, информационного и воспитательного воздействия способствовало росту рядов законопослушных патриотов. Типичные маркеры их законопослушности отражены в характеристиках делегатов первого съезда рабочей молодежи Новосибирской области: «хорошая и дисциплинированная работница», «дисциплинированный и образцовый работник» и т.п. (41). Однако бытовые лишения обуславливали неустойчивость трудовой мотивации сознательного персонала. 9 февраля 1943 г. на заводе № 677 НКБ не были заняты 130 учеников ремесленного училища. На подобный факт на областном профсоюзном форуме обратила внимание начальник отряда молодых рабочих Войтоловская: «Лучшие ребята сидят в общежитиях, им нет возможности выйти на работу из-за отсутствия одежды и обуви» (42). Оказавшись в тяжелом положении, подростки порой писали резонансные письма во власть. В декабре 1944 г. в Новосибирский городской комитет ВКП(б) поступила жалоба учеников РУ № 3 на директора Козлова, не заботившегося о нуждах своих воспитанников. «Если непоможете [,] будем уходить домой» (43) — заявляли учащиеся в конце письма, адресованного секретарю горкома Асланову. В данной фразе была четко обозначена угроза пассивного протеста, вынуждавшая управленцев реагировать на жизненные проблемы трудящихся.

Впрочем, советское государство не забывало использовать и репрессивные рычаги. В 1943 г. за прогулы и самовольные уходы в СССР было привлечено к уголовной ответственности 1504,1 тыс. чел. (7,8 % всех рабочих и служащих), 1944 г. — 1371,8 тыс. (5,8 %) [1, с. 32]. В апреле — сентябре 1943 г. трибуналы Новосибирской области осудили 6,1 тыс. чел., в том числе 4,6 тыс. юношей и девушек до 25 лет. Реальное наказание понесли 12,8 % «дезертиров», заочное — 87,2 % (44). 29 июня 1944 г. правительство отменило практику заочных судебных процессов, но проблема розыска беглых работников осталась нерешенной. Неотвратимый характер носили лишь продовольственные санкции, являвшиеся вместе с информационно-пропагандистской политикой одним из факторов снижения протестнодезадаптивной волны на производстве. В августе — декабре 1942 г. в электропромышленности Новосибирска произошло 1172 правонарушения, включая 696 прогулов, в январе — мае 1943 г. — 625 и 263 (45). В 1944 г. число самовольных уходов на предприятиях города по сравнению с 1943 г. уменьшилось в два раза [6, с. 322]. В связи с налаживанием контакта между властью и новым рабочим классом в переломный и завершающий период войны результативность принудительной стратегии СТК вновь возросла.

30 декабря 1944 — 7 июля 1945 г.

Несмотря на успехи в борьбе за укрепление дисциплины, руководство СССР не смогло стабилизировать социально-трудовую ситуацию в оборонной индустрии. В конце 1944 г. по всей стране в бегах находилось около 200 тыс. «дезертиров» [9, с. 196]. Вплоть до конца войны Комитет по учету и распределению рабочей силы проводил призывы незанятого населения для подпитки кадрами ведущих отраслей экономики. В январе — июле 1945 г. в промышленность, строительство, транспорт и гострудрезервы СССР поступило 297,5 тыс. чел. [1, с. 26]. На фоне сокращения мобилизационной нагрузки на людской потенциал государство решило уменьшить репрессивный нажим на производственный персонал.

Ослабление принудительной СТК началось с принятия указа от 30 декабря 1944 года. Цель данного процесса заключалась в возвращении сбежавших рабочих на предприятия. Ее достижение предусматривалось за счет амнистии «дезертиров». Предполагалось, что отказ от преследования нарушителей указа от 26 декабря 1941 г. побудит беглецов вновь приступить к работе в военно-промышленном производстве.

Наряду с функционированием действовавших каналов коммуникации, в этот период появились новые формы информационного обмена между участниками трудовых отношений. Одной из них являлись письменные обращения руководителей училищ и школ гострудрезервов к родственникам скрывавшихся от правосудия подростков с требованием вернуть их в учебные заведения. 29 декабря 1944 г. из школы ФЗО № 9 Томска самовольно ушел ученик Александр Гречко. Директор школы Шкадаревич направил его матери Анне Гречко письмо, призывавшее ее оказать воспитательное влияние на сына, над которым нависла угроза наказания: «Уверен, что Вы, тов. Гречко, как советская патриотка, воздействуете на Александра и немедленно возвратите его в школу. Не допускайте, чтобы его как дезертира трудового фронта мы вынуждены были привлечь к судебной ответственности» (46). Эта аргументация позволила автору письма сочетать убеждение и принуждение, что делало призыв гибким и убедительным.

В ряде случаев такой комбинированный подход давал положительный эффект. В начале 1945 г. в РУ № 1 Новосибирска вернулись все сбежавшие учащиеся, РУ № 13 — треть (47). Но не все начальники умели находить адекватные способы противодействия отклонявшемуся поведению рабочего юношества. Часть из них по инерции решала вопрос о дисциплине путем административных злоупотреблений. В январе 1945 г. старший мастер школы ФЗО № 27 Новосибирска Коляскин превысил полномочия в отношении учениц Ольги и Евдокии Карасевых. Подростки обратились к нему с просьбой об увольнении. Мастер же отобрал у своих воспитанниц учебное обмундирование и выселил их из общежития. Оказавшись на улице, ученицы получили обморожения и обратились за медицинской помощью. Городской прокурор Никитин квалифицировал действия Коляскина как факт «недопустимо бездушного отношения и произвола со стороны руководящих работников ФЗО к учащимся» (48). Подобный случай свидетельствовал о совершении отдельными лицами должностных преступлений в ходе борьбы с дисциплинарными проступками.

Другой неизжитой проблемой оставались мысли и разговоры рабочих и учащихся трудрезервов о самовольном уходе с места работы или учебы. 10 апреля 1945 г. инструктор Аверин сообщал в Кировский райком ВКП(б) г. Новосибирска о своей беседе с ученицей школы ФЗО № 27 Картвенко по поводу ее письма родным с жалобой на обеды с мороженой капустой. Во время общения с партийным функционером оправ- дывала поступок желанием «сгустить краски о том, что в школе плохо, ей советуют уехать (дезертировать) домой» (49). Следовательно, в конце войны в вербальных практиках воспитанников гострудрезервов сохранялась логическая взаимосвязь между неустроенным бытом и бегством из учебных заведений.

Победа над фашистской Германией кардинально не изменила суть сложившихся социально-трудовых отношений. В 1945 г. за прогулы и «дезертирство» в СССР под судом оказалось 1161,5 тыс. чел. (4,3 % всех рабочих и служащих) [1, с. 32]. Параллельно советское государство сделало очередной шаг к ослаблению принудительной стратегии СТК. 7 июля 1945 г. была объявлена амнистия для граждан, осужденных по указу от 26 декабря 1941 года. Они освобождались от отбывания наказания с погашением судимости, невзирая на сроки лишения свободы. Но этот жест доброй воли, наряду с переходом экономики и общества на мирный лад, вызвал кризис мотивации труда. Наиболее четкое выражение он нашел в высказывании бригадира ОТК завода № 325 НКБ Кондратенко:

«Летом, если меня не отпустят домой, то сбегу с завода. Хватит, поработали честно, а сейчас работать незачем» (50).

«Пацифистские» настроения вновь усилили текучесть кадров с производства. В январе — мае 1945 г. ежемесячно с завода № 153 НКАП самовольно уходили от 12 до 19 чел., июне — 54, июле — 93, августе — 172 чел. (51). Рост «дезертирства» обуславливался отказом многих работников от мобилизационного статуса, сохранявшегося в силу инерционного применения законов предвоенного и военного времени (52). В результате в контактах, налаженных между властью и рабочим классом, снова возникали коммуникативные сбои.

Выводы

В годы Второй мировой войны в сибирском оборонпроме как одном из регионально-отраслевых комплексов экономики СССР широко применялась принудительная стратегия социально-трудовой коммуникации. Со стороны государства она базировалась на декларировании угрозы уголовного наказания за нарушение производственного режима в публичном пространстве советского общества. На первом этапе реализации стратегии (26 июня 1940 — 21 июня 1941 г.) произошла первичная апробация вербальных, образно-символических и поведенческих каналов трансляции новых законодательных норм в рабочую среду. По мере продвижения информации об указе от 26 июня 1940 г. с верхних на нижние «этажи» властной вертикали практика его выполнения в силу субъективного поведения заводских начальников и партфункционеров приобретала хаотичный и самопроизвольный характер. Несмотря на подобные издержки, трудящиеся вынужденно адаптировались и реагировали на репрессивный нажим повышением уровня дисциплины. На оборонных предприятиях Сибири этот нажим осуществлялся на преимущественно молодежные труд-коллективы, в меньшей степени приспосабливавшиеся к текущей ситуации.

На второй этапе (22 июня 1941 — 17 октября 1942 г.) в условиях дальнейшего ужесточения производственных отношений в процессе анонсирования законов о труде возник сбой из-за резкого ослабления публичной вербализации и визуализации их положений. Информационный вакуум усилил беспорядочность в действиях промышленных «менеджеров», отвечавших за осуществление указов на местах. Кроме того, он снимал морально-психологические ограничения в поведении мобилизованной молодежи, испытывавшей наибольшие трудности в адаптации к заводскому социуму. В связи с этим, часть юных рабочих демонстрировала местным представителям власти протестное отношение к барачному быту, вызвавшее на фоне расширения карательных практик колоссальное падение общего уровня дисциплины. Типичное положение было особенно свойственно оборонной индустрии сибирского тыла, кадровый потенциал которой формировался в основном в начальный период войны.

На третьем этапе (18 октября 1942 — 29 декабря 1944 г.) в русле корректировки санкционной политики ее информационное сопровождение активизировалось в связи с частичным восстановлением механизмов передачи сообщений о нормах трудового законодательства в рабочую аудиторию. Наиболее последовательно это дело воплощали в жизнь инстанции по судебному расследованию случаев «дезертирства». На военных заводах существовали различные подходы к реализации государственных директив, регулировавших служебные отношения между участниками производства. Сохранение произвольности иногда помогало его руководителям найти эффективные способы взаимодействия с молодыми кадрами. Оборотной стороной этой «медали» являлось спонтанное провоцирование персонала, находившегося в условиях бытовой дезадаптации, на протестные поступки в виде бегства с предприятий. Тем не менее, усиление информационного воздействия и вычеты из хлебного пайка прогульщиков позволили ограничить масштабы девиантного поведения рабочих и снизить интенсивность репрессивного «менеджмента».

На четвертом этапе (30 декабря 1944 — 7 июля 1945 г.) в контексте кампании по помилованию «дезертиров» появились новые коммуникативные каналы, обеспечивавшие их возвращение на производство в обмен на прекращение преследования. Несмотря на результативность, они не могли ни улучшить практики применения чрезвычайных указов, ни нейтрализовать дезадаптивные поведенческие реакции потенциальных правонарушителей. Завершение войны и амнистия заключенных, осужденных за дисциплинарные проступки, вновь привели к очередному витку самовольных уходов тружеников с места работы.

Таким образом, за годы Второй мировой войны принудительная стратегия социально-трудовой коммуникации, применявшаяся в сибирском оборонпроме, претерпела существенную эволюцию. Со стороны советского государства она прошла извилистый путь от высоко- к низкоэффективной технологии профилактики «преступлений» на хозяйственном фронте. Со стороны рабочего класса эта стратегия поднялась с нулевого уровня до требования улучшения быта под угрозой «дезертирства» и в конечном итоге — сознательного протеста против мобилизационного режима труда в военной индустрии.

ПРИМЕЧАНИЯ
сноски в круглых скобках

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
сноски в квадратных скобках

1. Земсков В. Н. Организация рабочей силы и ужесточение трудового законодательства в годы войны с фашистской Германией / В. Н. Земсков // Политическое просвещение. —2014. — № 2 (79). — С. 20–36.
2. Кнышевский П. Н. Государственный Комитет Обороны: методы мобилизации / П. Н. Кнышевский // Вопросы истории. — 1994. — № 2. — С. 53–65.
3. Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны / А. В. Митрофанова. — М. : Наука, 1971. — 525 с.
4. Папков С. А. Карательное правосудие в СССР в годы Второй мировой войны (1940–1945) [Электронный ресурс] / С. А. Папков // Красноярское общество «Мемориал». Режим доступа: http://www.memorial.krsk.ru/Articles/2000Papkov.htm.
5. Рабочий класс в период упрочения и развития социализма / отв. ред. В. В. Алексеев. — Новосибирск : Наука, 1984. — 376 с.
6. Савицкий И. М. Важнейший арсенал Сибири: развитие оборонной промышленности Новосибирской области в годы Великой Отечественной войны / И. М. Савицкий. — Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2005. — 449 с.
7. Соколов А. К. Принуждение к труду в советской промышленности и его кризис (конец 1930-х — середина 1950‑х гг.) / А. К. Соколов // Экономическая история. Ежегодник. 2003 / отв. ред. Л. И. Бородкин. — М. : РОССПЭН, 2004. — С. 74–99.
8. Сомов В. А. Потому что была война…: Внеэкономические факторы трудовой мотивации в годы Великой Отечественной войны (1941–1945) / В. А. Сомов. — Н. Новгород: Изд-во Волго-Вятской академии гос. службы, 2008. — 234 с.
9. Шевченко В. Н. Сибирский арсенал Победы: становление и развитие оборонной промышленности Сибири в годы Великой Отечественной войны / В. Н. Шевченко. — Красноярск: Изд-во Красноярского гос. аграрного университета, 2008. — 448 с.