Организация раскулачивания на Северном Сахалине

Печатный аналог: Карлин К.Г. Организация раскулачивания на Северном Сахалине // Шестая дальневосточная конференция молодых историков. Сборник материалов. Владивосток, 2001. С. 132-239

В советской России нэп всегда находился под подозрением, поэтому его ликвидация и курс на форсированное строительство социализма был с пониманием воспринят как в руководстве страны, так и внутри общества. Более того, этот процесс нашел своих горячих сторонников, поскольку он изображался как «невиданное в истории проявление воли, направленное на создание столь же невиданного общества»[1]; он был озарен такими абстракциями как «революция» и «социализм», позволявшим многим вновь почувствовать героическую атмосферу раннее пережитых «фантастических дней» 1917 года и гражданской войны. Ни одна революция или война не может обойтись без предмета ненависти. Сталинский «великий перелом» не стал исключением и на место старых врагов советской власти — дворян и буржуев, пропаганда выдвигает новых — кулаков. В декабре 1929 года на конференции аграрников марксистов Сталин четко определяет, что движение к социализму напрямую связано с «политикой ликвидации кулачества как класса»[2]. Последующие события не только окончательно переломили судьбу более 130 млн. крестьян, в том числе свыше 320 тыс. раскулаченных хозяйств, но и изменили характер самого советского государства.

Знакомясь с архивными документами по раскулачиванию сахалинской деревни, не перестаешь удивляться той высокой организаторской способности большевиков в деле насаждения новых социально-экономических отношений. Поэтому вполне оправданным кажется тезис о том, что как бы ни были идеологизированы и, следовательно, оторваны о реальности большевики, они все же сумели сохранить навыки организационной массовой работы, которая всегда была их сильной стороной, и не утратить «обратную связь» с процессами, происходящими в обществе[3].

Справедливо отмечают исследователи, что в процессе раскулачивания «… не снизу, а сверху шла репрессивная волна. И, судя по всему, основную роль в реализации намеченного играл репрессивный аппарат ОГПУ»[4]. Однако, проведение столь широкомасштабной операции требовало не только ретивых исполнителей, но и опоры в массах. Если в центральных областях России такой опорой являлись отряды пролетариата и беднейшего крестьянства, то в отношении Северного Сахалина, как и в целом Дальнего Востока, об этом говорить не приходится. На острове практически отсутствовал класс индустриальных рабочих, а крестьянство, не знавшее помещичьего и общинного землепользования, было представлено значительной массой крепких зажиточных хозяйств, не стремившихся к обобществлению производства. Так, в наиболее благополучном для ведения сельского хозяйства Рыковском районе из общего числа 527 хозяйств более 55% принадлежало к категории состоятельных[5]. Поэтому, советская власть в борьбе с зажиточным, и не только, старожильческим крестьянством могла опереться лишь на безземельных новоселов, хлынувших на остров с волной аграрного переселения, начиная с мая 1926 года[6]. Однако, свободное переселение на Северный Сахалин крестьян не оправдало возлагаемых на него надежд, что доказывает высокий процент обратничества[7]. Эта неудача заставила признать местным коммунистам, что работа по «превращению сахалинской деревни в советскую» только начинается, и как следует из слов председателя Окрисполкома Евгения Лебедева ей еще предстоит увидеть «наше настоящее советское лицо»[8]. Это обещание начнет приобретать реальное воплощение с 1930 года, когда руководство страны откажется от единоличного переселения и начнет перебрасывать в дальневосточный регион целые коллективные хозяйства и демобилизованных красноармейцев[9].

Техническая сторона раскулачивания была определена в печально известной секретной инструкции Президиума ЦИК СССР от 4 февраля 1930 года, требовавшей от местных властей «в районах сплошной коллективизации произвести немедленно, а в остальных районах по мере действительного массового разве4ртывания коллективизации», мероприятия по выселению кулаков и конфискации их имущества[10]. Сахалинские руководители ответили оперативно. Уже 20 февраля Президиум Окрисполкома рассматривал вопрос «о конфискации имущества» одного из самых крупных аграрных производителей на острове Зацепина. Ничего неожиданного в решении не было: «Рыковскому Райисполкому немедленно произвести конфискацию имущества кулака Зацепина… Конфискованное имущество передать в фонд колхозного строительства»[11].

Проблема кого же в деревне считать «чуждым классовым элементом» была решена еще во время хлебозаготовительной кампании 1928/29 годов, проводившейся с применением карательных мер и 107 статьи УК РСФСР. Постановление СНК СССР от 21 мая 1929 года разъясняло, что к кулацким хозяйствам относятся все те, кто обладает хотя бы одним из перечисленных признаков:

1. применение систематического наемного труда;
2. наличие мельниц, маслобоен, других промышленных предприятий;
3. систематическая сдача в наем сложного сельскохозяйственного инвентаря;
4. сдача в наем помещений;
5. члены хозяйства занимаются торговлей, ростовщичеством или имеют другие нетрудовые доходы[12].

Можно сделать предположение, что формулирование государством критериев таким размытым и неопределенным образом было вполне осознанным шагом, позволявшим власти на местах действовать без каких-либо ограничений и проводить карательные мероприятия против любого неугодного пролетарскому государству крестьянского хозяйства, втянутого в рыночный оборот того времени и использующего в различной степени методы ведения семейного фермерского хозяйства. Таким образом, призыв «кулак — это враг» не имел конкретного значения и мог рассматриваться как «враг — это кулак». Такая политика власти является объяснением того, что в списке кулаков по Рыбновскому району советской части Сахалина наряду с таким крестьянином как Сухоруков В.С., имеющим огромное хозяйство, восемь трудоспособных членов семьи и заплатившим в рамках самообложения 3.600 рублей, значились имена Хохлова К.С. и Ковалева Д.Д. Хозяйства этих аграриев не отличались особым богатством, имели по одному трудоспособному работнику и платили по самообложению не более 100 рублей. Ко всему прочему, первый являлся членом группы бедноты села Астрахановки[13]. Дополнительным основанием на Северном Сахалине для зачисления таких крестьянских хозяйств в число «кулацких» широко применяли обвинения в «японофильской» и религиозной деятельности.

Конечно, главное острие антикулацкой кампании было направлено против крестьян, имевших крепкую экономическую базу и решительно стоявших против коллективизации. Примером таких хозяйственников может стать житель села Невельского Рыбновского района Арушанов Павел Иванович. Его хозяйство было средней руки и состояло из «1 невода, 4 соток, 2 лошадей, 2 коров, 7 коз, 3 домов, 1 сарая, 1 стайки, 1 бани». По самообложению Арушанов заплатил 572 рубля. В списке кулаков Рыбновского района встречались и более богатые крестьяне. Например, некто Полещук Афанасий Иосифович имел недвижимость даже на материке[14]. Главными статьями дохода сахалинских крестьян было животноводство и рыболовство. При этом, как свидетельствуют документы, их деятельность не ограничивалась островной территорией[15].

Пока райисполкомы, сельсоветы, бедняцкие и колхозные собрания, а также Александровский горисполком трудились по распоряжению Окрисполкома над составлением списков кулацких хозяйств[16], те же местные власти дабы «усилить советско-массовую работу» инициировали кампанию по долишению избирательных прав «кулацких элементов». Официальной причиной мероприятия стал тот факт, что «ввиду слабой постановки советской работы» «выявлено ряд скрытых явно кулацких хозяйств, до сего времени не лишенных избирательных прав»[17]. Можно предположить, что инициатива островных властей была подстегнута из Москвы, поскольку в ряде других регионов страны в это же время наблюдаются подобные мероприятия[18]. Еще одним ударом по положению кулаков в деревне стала кампания «по чистке колхозов от пробравшихся в них кулацких и антисоветских элементов»[19]. Таким образом, хорошо просматривается стремление советской власти лишить возможности влиять на происходящие событие в деревне, а значит, и получать поддержку со стороны односельчан, крестьян, попавших в списки «лиц подлежащих раскулачиванию».

29 августа 1931 года список сахалинских кулацких семей (всего 55), подлежащих выселению из Александровского и Рыковского районов, был рассмотрен в Хабаровске. Проверивший его, уполномоченный ОГПУ Маковский в резолюции особо подчеркивал необходимость еще раз выверить список, дабы «абсолютно исключить применение» мер по выселению «к середняцким хозяйствам»[20]. Указание ОГПУ было выполнено, и 25 сентября после проверки из списка было исключено 5 крестьянских семей. Однако они продолжали именоваться «кулацкими», что означало распространение на них других репрессивных мероприятий (например, конфискация имущества или выселение в пределах своего района).

Важным вопросом антикулацкой кампании было определение нового места поселения репрессированных и использование их труда. 18 февраля 1931 года Президиум Далькрайисполкома принял постановление, согласно которому выбор места расселения раскулаченных семей ставился в прямую зависимость от эффективности применения труда переселенцев. В этом же документе назывались организации — Союззолото и Дальлес, которые должны были «немедленно секретным порядком» проработать все тот же вопрос «о максимальном использовании подлежащих расселению кулаков на работах»[21]. Что касается непосредственно сахалинских кулаков, то они должны были попасть в распоряжение «Нижне-Амурского комбината Цветметзолото, с последующим направлением для постоянного поселения на Удыльских приисках в качестве постоянной рабочей силы»[22].

Устройство кулаков, выселяемых из своих районов в пределы дальневосточного региона, предполагало, что для них будут «нарезаны участки… из расчета не более 100 семейств (500 чел.) в одном поселке и не ближе, чем 10 км. один поселок от другого». Снабжение продовольствием, сельхозяйственным инвентарем, семенным зерном должно осуществляться «за счет средств самих выселяемых»[23]. Это при том, что государство разрешило оставить раскулаченным из всех своих сбережений лишь до 500 рублей на семью[24], что по дальневосточным меркам очень незначительная сумма. Помимо всего, созданная в Москве комиссия т. Ветошкина «по вопросу устройства и использования, высланных в ДВК кулаков и их семей», обязала последних выплачивать 25% своей зарплаты на содержание охраны поселков[25]. Не лучшие условия проживания предполагались и для тех крестьянских семей, которые расселялись в пределах своих районов, так называемые «кулаки 3-й категории». Согласно «Положению о кулацких поселках…», принятому Президиумом Далькрайисполкома 16 марта 1931 года[26], главная цель организации этих поселений заключалась в «использовании трудоспособного населения… на работах промышленного характера, а также на освоении… необжитых земельных участков…». Внутренний распорядок жизни населения поселков строился таким образом, чтобы исключить всякую возможность возникновения нежелательных для советского государства контактов поселенцев с окружающим миром. Поселки должны образовываться не более, чем из 50 семей, на расстоянии не менее 20 км. от железной дороги или ближайшего населенного пункта. Свободой передвижения селяне могли пользоваться только в границах поселка, нарушение которых рассматривалось как побег «со всеми, вытекающими отсюда, последствиями». Особо злостные нарушители должны были передаваться в органы ОГПУ.

Как видно из выше сказанного, пролетарское государство не строило каких-либо иллюзий по поводу реакции крестьянства на антикулацкую кампанию и пыталось оградить себя от всевозможных неожиданностей. Эта же цель преследовалась и в тех секретных инструкциях краевых и островных органов власти, где подробно расписывалась непосредственно сама процедура раскулачивания[27]. Она должна была представлять собой следующую картину. В селение приезжает представитель РИКа, с помощью которого тут же собрание бедноты и колхозников выносит решение «о выселении внесенных в списки кулаков». Особо в инструкциях подчеркивалось, что срок выселения на собрании должен оговариваться лишь фразой «быстрейшего выселения из нашего села». После этого без промедления группы «твердых и выдержанных товарищей» направляются сразу по всем кулакам одновременно и объявляют им «волю бедноты и колхозников». И уже к утру следующего дня все имущество кулаков должно было подробно описано, а их семьи готовы в дорогу. Все наличные деньги, ценности, сберкнижки, облигации Госзайма и т.д. «при особых описях сдаются в Окружной Финансовый отдел». Сахалинские власти заранее побеспокоились о денежных вкладах крестьян, и 16 апреля 1931 года председатель Окрисполкома Турок С.В. запретил островному отделению Госбанка проводить выплаты по счетам кулаков. «Все жилые дома, хозяйственные постройки» репрессированных крестьян, а также предметы домашней утвари и личного обихода «после удовлетворения общественных нужд… передаются в неделимый фонд колхозов по нормальным оценкам». Туда же поступал сельхозинвентарь и домашний скот. «Все конфискованные товары, продукты и фуражные запасы» передавались «местным кооперативным организациям» по все тем же «нормальным оценкам». В распоряжении выселенных семей оставались лишь «самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые простейшие средства производства и необходимый запас продовольствия на 3-4 месяца. Все имущество… не должно превышать 30 пудов». Вся кампания по выселению кулаков на Северном Сахалине финансировалась Сахпотребсоюзом.

Важным мероприятием в организации раскулачивания сахалинской деревни стал антицерковный террор, так же имевший своей целью сломить сопротивление крестьянства на пути социалистической модернизации. На острове, как и по всей стране, эта кампания выразилась в репрессиях против священников, в массовом закрытии церквей[28], изъятии колоколов и другого церковного имущества[29].

В заключение можно сказать, что четкая организация антикулацкой кампании была залогом успешного проведения столь взрывоопасного для российской деревни мероприятия. Советская власть должна была застраховать себя от любых неожиданных действий со стороны «кулацкого элемента», поэтому она пыталась жестко регламентировать даже процесс упаковки имущества семей репрессированных[30]. Важным элементом кампании, по мнению автора, было постепенное нагнетания антикулацких настроений с помощью процессов долишения избирательных прав и чистке колхозов. Венцом всего этого стала ликвидация той части сахалинского крестьянства, которое сумело вопреки тяжелейшим островным условиям организовать сельскохозяйственное производство.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М., 1998. С. 172.
2. История России. 1917-1940: Хрестоматия. Под ред. М.Е. Главацкого. Челябинск, 1994. С. 251-252.
3. Голубев А.В. Россия, век ХХ… // Отечественная история. 1997. № 5. С. 86.
4. Дударец Г.И., Страхов А.А. Из истории раскулачивания на Северном Сахалине // Краеведческий бюллетень. 1990. № 1.
5. Там же.
6. Сахалинский центр документации новейшей истории (далее СЦДНИ). Ф. 2. Оп. 1. Д. 1з. Л. 51.
7. Российский государственный исторический архив Дальнего Востока. Ф. 3942. Оп. 3. Д. 1. Л. 37.
8. Государственный архив Хабаровского края (далее ГАХК). Ф. 2. Оп. 1. Д. 107. Л. 23.
9. Проскурина Л.И. Сельскохозяйственное переселение на Дальний Восток России в 20-30-е гг. ХХ века // Исторический опыт освоения восточных районов России. Тез. докл. и сообщений междунар. науч. конф. 20-23 сент. 1993. Владивосток. 1993. Кн. III. С. 193.
10. Государственный архив Сахалинской области (далее ГАСО). Ф. 1038. Оп. 1. Д. 69. Л. 80-82.
11. Там же. Д. 67. Л. 158.
12. См.: Солонов А. Кого считали кулаком в 1924-25 годах // Трудные вопросы истории: Поиск. Размышления. Новый взгляд на события и факты. М., 1991. С. 99.
13. ГАСО. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 69. Л. 123-126.
14. Там же. Л. 106-108.
15. СЦДНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1д. Л. 26.
16. ГАСО. Ф. 1038. Оп. Д. 67. Л. 135.
17. Там же. Д. 69. Л. 100.
18. См. например: Плотников И.Е. Как ликвидировали кулачество на Урале // Отечественная история. 1993. № 4. С. 160.
19. ГАСО. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 69. Л. 99.
20. Там же. Л. 166.
21. ГАСО. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 69. Л. 84-85.
22. Там же. Л. 167.
23. ГАХК. Ф. 1228. Оп. 1. Д. 162. Л. 9а.
24. ГАСО. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 69. Л. 81.
25. ГАХК. Ф. 1228сч. Оп. 1. Д. 162. Л. 4а.
26. Там же. Д. 164. Л. 66-67.
27. ГАСО. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 69. Л. 172, 177-180.
28. Костанов А. Русская православная церковь на Сахалине и Курильских островах. Южно-Сахалинск, 1992. С. 56-58.
29. ГАХК. Ф. 1228сч. Оп. 1. Д. 164. Л. 95.
30. ГАСО. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 69. Л. 56.