Женщины фронтира: сибирячки в региональном социуме середины XIX — начала XX в.

Внимание российских исследователей к популярной за рубежом теме «история женщин» быстро растет в последние годы. Современное состояние историографии позволяет сделать вывод о том, что история русских женщин имела ряд особенностей, обусловленных самобытностью исторического пути, пройденного Россией [1]. Одним из новых направлений, которые зарождаются в женской и гендерной истории сегодня, является «регионально ориентированные локальные исследования» [2]. В рамках этого направления большой интерес представляет сибирский суперрегион в силу значительной специфики социальных отношений в прошлом.

Сибирь всегда была особым районом страны, отличавшимся от других укладом жизни, менталитетом, социально-правовыми отношениями. Специфика выражалась и во многих чертах бытового уклада. В XIX в. в среде оппозиционных самодержавию общественных деятелей (М. А. Бакунин, Н. Г. Чернышевский, В. И. Семевский) преобладало мнение, поддержанное сибирскими сепаратистами — т. н. «областниками» (Г. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев) о том, что Сибирь в контексте своего исторического развития, по ментальности жителей представляет собой в зародыше искомую демократическую Россию, не испытавшую крепостного права, и потому не знающую жесткого сословного разделения и сильного давления государственной бюрократии, в отличие от европейской части страны.

Наша рабочая гипотеза заключается в том, что специфика развития региона не могла не отразится на месте и роли женщины в сибирском социуме. Для этого мы постараемся рассмотреть те факторы, которые могли определять региональную специфику положения женщин.

Наиболее важными особенностями, влияющими на положение женщины, были следующие: Сибирь являлась колонизуемой окраиной и манила всех искателей лучшей доли, а также людей, не желающих смириться с порядками, существовавшими в европейской части страны. На протяжении XIX — начала XX в. Сибирь продолжала оставаться фронтиром — регионом интенсивной колонизации, что проявлялось в специфике социального и национального состава населения, менталитете, характере протекания социально-экономических процессов. Кроме того, Сибирь была местом ссылки и каторги.

Влияние этих особенности на положение женщины было достаточно противоречивым, отражая различные тенденции развития регионального общества, что и отразилось в противоречивых характеристиках современников, высказанных в дневниках, письмах, путевых заметках, которые стали основными источниками для данной работы. Так известный общественный деятель и исследователь Сибири, Н. М. Ядринцев, несмотря на то, что считал жизнь сибиряков более свободной, более демократичной, писал: «Не лучший жребий выпал в Сибири и на долю русской женщины. Она вступила на эту новую землю как будто для того, чтобы сделаться еще большей страдалицей, чем была у себя в старом русском обществе» [3].

Значительное влияние на развитие региона оказывала ссылка. При этом если политическая ссылка могла даже быть благоприятной для развития образования, общественной жизни и культуры отдаленной окраины, т. к. многие политические ссыльные, начиная с декабристов, внесли значительный вклад в развитие культуры, то уголовная ссылка, наоборот, являлась тяжелым бременем.

Среди ссылаемых в Сибирь женщины составляли меньшинство. Так, из ссыльных, прошедших через Тобольск в 1833–1845 гг.  мужчины составляли 6830 чел., женщины — 1319 чел [4], т. е. на 1 ссыльную женщину приходилось 5–6 мужчин. Американский исследователь сибирской ссылки Джордж Кеннан отмечал, что в 1885 г. из 15766 ссыльных было всего 4079 женщин, при этом большинство женщин (3468) являлись добровольно отправившимися в Сибирь вместе со своими мужьями и отцами [5]. Современники отмечали, что: «Большинство женщин идут в Сибирь за поджоги и за убийство детей, а оба эти преступления вызываются ревностью и обуславливают в ссыльной женщине присутствие пылких страстей» [6]. Другой современник, считал, что преобладание семейных преступлений среди ссылаемых женщин говорило о правовой незащищенности и приниженном положении русской женщины в крестьянской семье, что и приводило к протесту в столь крайней форме: «Статистика сосланных в Сибирь женщин доказывает нам, что большинство их ссылается за убийство и отравление мужей. Этот печальный факт, имеющий основания в том, что крестьянская женщина не находит защиты перед законом» [7].

Специфика колонизуемой окраины часто приводила к преобладанию мужчин и недостатку женщин в отдельных районах Сибири. На Дальнем Востоке недостаток женщин ощущался вплоть до начала XX в. Сосланные в этот регион и добровольные переселенцы не могли завести собственное хозяйство, невозможное без женских рук, постоянно жаловались, что отсутствие в доме хозяйки мешает заниматься полевыми работами. Это объяснялось тем, что большинство семей решалось на переселение обычно в тех случаях, если в них преобладали мужчины. Государство даже принимало специальные меры для «снабжения русских поселенцев женами» [8]. Ввиду недостатка женщин здесь выходили замуж не только все девушки, но и вдовы и одиночки с детьми, и не только молодые, но и средних лет. Нередки были случаи венчания женщин старше 50-лет. Девушек же сватали, едва они достигали 15–16 летнего возраста. Подобное положение привело к тому, как указывала Ю. В. Аргудяева, что в регионе «Наметилась и более ощутимая по сравнению с европейской частью России демократизация в семейно-брачных отношениях» [9].

Преобладание мужчин было характерно не только для отдаленных районов, только начинавших заселяться, но и для большинства сибирских городов, особенно крупных. Так, в Тобольске в 1846 г. на 9317 муж. приходилось 7511 жен [10]. В Томске в 1880 г. на 18036 муж. приходилось 15798 жен [11]. Особенно неравномерно было соотношение полов в крупнейшем городе Западной Сибири — Омске, где стояли значительный воинский гарнизон, и мужчины составляли порой до 3/4 населения города. Например, в 1890 г. в Омске на 22700 муж. было 16841 жен. Если в целом в городах Российской империи в 1906 г. на 100 мужчин приходилось 91,3 женщин, то Сибири — 84,1 [12].

Многие современники описывали сибирских женщин, условия их жизни, делали наблюдения о специфике их положения в регионе, не только сравнивая свои впечатления со стереотипами, сложившимися в русском обществе, но и пытаясь дополнить их собственными впечатлениями. Неудивительно, что личные впечатления авторов нередко были различными, порой даже полярными. Один из путешественников, например, писал: «Хотя здешние женщины одеваются и довольно опрятно, но меж ними я немного встречал пригожих и, вообще находил их очень бледными» [13]. Другой современник отзывался о крестьянках Западной Сибири: «Молодые женщины и девицы большею частию белолицы, румяны и красивы, но также толстоваты» [14]. Многие отмечали высокое благосостояние сибиряков: «Ныне у всякого достаточного водится: самовар, посуда, ножи, вилки, салфетки; на ногах привозные сапоги, суконный холст и на женщинах шелковое платье» [15].

Встречаются и нелестные отзывы: корреспондент Русского географического общества Ф. В. Бузолин заметил: «Всех обыкновений тюменчан наперечет, но обратим внимание на главные: любят пощеголять одеждою, экипажами, лошадьми и домовою постройкою. Но разговор их и вообще обращение выказывает в них самое грубое невежество. Особенное удовольствие тюменского жителя заключается в обмане ближнего, в насмешках одних над другими и в сплетнях — этим последним особенно занимается женский пол: ему известны даже и все связи любовные» [16]. А. П. Чехов, писавший во время своего знаменитого путешествия на Сахалин путевые заметки, высказался так: «Женщина здесь также скучна, как сибирская природа; она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поет, не смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: «жестка на ощупь» [17].

Интересно положение женщин других национальностей, которые попадали в Сибирь со всех концов многонациональной империи. Сибирь всегда была местом этнических контактов, в силу чего сибирское общество было более терпимым, толерантным, чем в Европейской России. Вот как современники отзывались, например, о еврейках: «Желая коснуться нравственной стороны сибирских евреев, считаю не лишним сказать несколько слов о женском поле. Нельзя сказать, чтобы прекрасный пол евреев здесь стоял на высокой степени умственного развития. Правда, девушек прежде не учили ни еврейскому, ни русскому языку. Теперь же можно встретить женщину или девушку с книгой в руках или за школьным столом. Ремесленный труд между женским полом евреев также не развит. Они вообще считают его как бы низким для своего полуаристократического положения. Что же касается до честности и благотворительности, то это в полном значении развито у еврейских девушек в Сибири. За то они владеют также и огромным запасом суеверия с примесью фанатизма» [18]. Неоднократно отмечалось, что в Сибири происходит быстрое обрусение евреев: «Евреи, сибирские поселенцы, различествуют во многом, касательно образа жизни с своими единоверцами в западных Европейских губерниях. Женщины первых наряжаются как здешние мещанки, мужчины же, подобно прочим разночинцам, носят кафтаны» [19]. В целом можно согласиться с мнением современника о том, что «Сибирь, со своими крупными особенностями, с исключительными требованиями, умела превратить в сибиряков безразлично инородцев и иноземцев» [20].

Достаточно противоречивы отзывы современников о месте женщины в обществе. Так, известный общественный деятель и исследователь Сибири Н. М. Ядринцев писал: «В обществе женщина является отдельно, ее избегают мужчины из чувства приличия, чтоб не привлечь ревности ея властителей, и она находится только в среде своего пола. Она сидит безмолвною, набеленная и нарумяненная, как бы ни был хорош цвет ея лица, изукрашенная дорогими, жемчужными и бриллиантовыми ожерельями, не смея поднять глаз, не смея двигаться. Покорная прислужница, безмолвная раба, она трепещет пред взглядом своего господина, чтобы не навлечь его подозрения. Этот вид униженной женщины всегда кидался в глаза европейцам, посещавшим Сибирь» [21].

Чтобы разобраться в этом причудливом калейдоскопе мнений, для характеристики социального положения сибирячек мы рассмотрим параметры, предложенные Дж. Келли, а именно:

1. контроль над женской сексуальностью в сравнении с мужской;
2. экономические и политические роли женщины, т. е. вид работ, которую выполняют женщины, в сравнении с работой мужчин, их доступ к собственности и политической власти;
3. культурные роли женщин и доступ к образованию;
4. идеология по отношению к женщине, поло-ролевая система [22].

Говоря о контроле над женской сексуальностью в сравнении с мужской, необходимо признать, что для Сибири были характерны традиционные, патриархальные принципы. И хотя встречаются такие мнения, что: «на поведение девушек до замужества смотрят снисходительно» [23], или даже, что «в Сибири была совершенная распущенность в отношениях между холостыми и незамужними лицами … Разврат широкой волной охватывает все сословия с высших до низших, и вся эта грязная и бурная сатурналия отдается всей тяжестью на женщине» [24], тем не менее, нравы были строгие, и сексуальные отношения находились под жестким контролем общественного мнения, в особенности для женщин. Так, девушка до замужества не могла выйти из дома без разрешения родителей, а если ей нужно было куда-нибудь сходить, то, спросившись, она обязательно брала с собой ведра на коромыслах, чтобы соседи о ней не подумали, что она праздно шатается по улицам.

О двойном стандарте по отношению к женской и мужской сексуальности красноречиво свидетельствуют бракоразводные дела, отложившиеся в сибирских архивах. Для расторжения брака необходимо было подать соответствующее прошение, в котором нужно было обосновать свою просьбу. В прошениях горожан о разводе указывались, например, такие причины: «ссылка супруга за убийство далее в Сибирь», «невозможность исполнения супружеского долга» и т. п. Но самой распространенной причиной развода, как уже было отмечено исследователями [25], была «прелюбодейная жизнь» одного из супругов. При этом в подавляющем большинстве случаев инициаторами разводов были мужчины.

Преобладание мужчин среди инициаторов разводов по мотивам «прелюбодейной жизни» совсем не означает, что женщины в Сибири были сексуально раскованны. Наоборот, мужчины имели гораздо больше возможностей для внебрачных сексуальных связей. Например, среди купечества, части мещан, чиновников этому способствовали частые и длительные поездки по торговым и служебным делам. Подобные связи в подавляющем большинстве случаев не приводили к разводам. В отношении же внебрачных сексуальных связей женщин господствовала крайняя нетерпимость. Малейший намек на такую связь мог стать, и становился поводом для развода.

Один из современников, Всеволод Вагин так описывал семейные отношения сибирских горожан в середине XIX в.:

«Отношения между полами и семейные были, может быть, не строже, но лицемернее нынешних. Уход жены от мужа был тогда неслыханным делом; женщина, которая решилась бы на такой шаг, подверглась бы всеобщему презрению. Незаконные связи замужних женщин были большой редкостью. Мужчины, разумеется, были гораздо развратнее» [26].

Очень характерное наблюдение оставил чиновник В. В. Струве, назначенный по службе в Сибирь: «Здесь я познакомился с типом сибирского купца тогдашнего времени; в обществе … скромен и сдержан, всегда, как говорится, с камнем за пазухой, в делах прозорлив, смел и ловок, в доме истинно, „по-сибирски“ гостеприимен и радушен, хороший семьянин, дозволяющий себе за порогом семейным, в кругу своей братии широкий разгул, а на ярмарках полнейшую разнузданность во всех отношениях, будто семья не существует… Тюменская ярмарка свела меня с многими иркутскими купцами, как молодыми, неженатыми, так и пожилыми; последних я считал по образу жизни, который они здесь вели, или за холостяков, или за бездетных вдовцов. Каково же было мое удивление, когда я, по приезде в Иркутск, узнал во многих из них почтенных отцов семейств, пользующихся уважением в кругу семейном и почетом в обществе — ярмарки как будто не было» [27].

Двойной стандарт приводил к крайне нетерпимому отношению к внебрачным рождениям. Положение женщины, родившей незаконнорожденного ребенка, было чрезвычайно сложным: она практически не имела шансов вступить в брак, найти работу. Все это приводило к тому, что в полицейских донесениях о происшествиях в сибирских городах часто встречались такие записи как, например: «В Тобольске 16 марта  [1870 г.] неизвестная женщина взошла в дом мещанина Ильи Панфилова, с грудным младенцем женского пола, и когда хозяйка дома Наталья Панфилова отлучилась в другую комнату, то упомянутая женщина, оставив ребенка на кровати, вышла на улицу и более не возвращалась» [28].

Подобная ситуация была характерна для всей российской провинции. Только в больших городах, да и то преимущественно в слоях интеллигенции, к концу XIX в. положения начинало меняться [29], сибирское же население было очень консервативно.

Значительно большую свободу имела сибирская женщина в экономической жизни. Несмотря на утвержденное законодательством главенство мужчины в семье, имущество супругов было раздельным. Приданное или имущество, приобретенное женой самостоятельно, считалось ее собственностью. Н. Л. Пушкарева уже отмечала, что прочное имущественно правовое положение относится к традиционным особенностям статуса женщины в русской семье [30]. Как писал современник о праве женщин на имущество:

«Здесь жена уже не является взрослым ребенком, нуждающимся в руководстве и защитнике ея интересов, здесь закон уже не считает необходимым взывать к снисхождению и извинению супруга к женским недостаткам, тут она является вполне самостоятельной личностью, полным правоспособным юридическим лицом, способным ко вступлению во все почти дозволенные законом гражданские правоотношения» [31].

Один из русских правоведов писал в конце XIX столетия: «в России почти не существует женского вопроса, и слава Богу … Русская женщина вообще не может жаловаться. Ее правовое положение во многих отношениях благоприятнее, чем положение западноевропейских женщин» [32].

Женщинам принадлежала значительная часть недвижимости в сибирских городах. Например, в Тобольске в 1848 г. женщинам принадлежало недвижимых имуществ — 757, мужчинам — 1159. По сословиям наибольшее преобладание мужчин среди собственников отмечено у купечества (70 из 89) и мещанства (451 из 669). Женщины преобладали только среди дворян (117 имуществ из 213) [33].

В среде сибирских купцов имущественная самостоятельность женщины имела еще большее значение. В некоторых случаях купчихи даже лично вступали в гильдию и торговали от своего имени отдельно от своих мужей. Супруги даже могли вступать друг с другом в сделки и обязательства как самостоятельные партнеры. Например, в 1847 г. жена купца г.  Кургана Дмитрия Смолина — Елизавета продала своему мужу доставшееся ей в наследство хозяйство — дом на каменном фундаменте с флигелем, 4 амбарами, конюшней, погребом и баней. При этом цена была заплачена вполне реальная — 1000 руб. серебром [34]. К сожалению, не удалось выяснить, как были потрачены эти деньги, и кто из супругов распоряжался ими.

Экономическая роль женщины находила отражение в практике наследования купеческих капиталов. Нередко глава семьи завещал все имущество и управление делами после своей смерти жене, даже при наличии взрослых детей мужского пола. Встречаются много примеров, когда после смерти мужа вдова брала в свои руки семейное дело. Она выбирала на свое имя купеческое свидетельство, несла ответственность за торговые операции, без ее разрешения из общего капитала не могли выделиться взрослые сыновья со своими семьями.

Многим из сибирячек удавалось в течение долгих лет умело управлять собственным делом, поддерживать на должном уровне семейные капиталы и коммерческую репутацию [35]. Например, бийская купчиха Елена Григорьевна Морозова, унаследовав в 1894 г. торговое предприятие, несмотря на то, что ей было уже 62 года, и она была практически неграмотна, Морозова твердой рукой 14 лет вела семейное дело. Новаторски подойдя к предпринимательству, купчиха превратила традиционную торговую фирму в многоотраслевой комплекс, построила ряд промышленных предприятий и в несколько раз увеличила капитал. За широкую благотворительную деятельность Е. Г. Морозова была награждена медалью «За усердие» на аннинской ленте, медалью в память о царствовании императора Александра III, а от имени великой княжны Марии Павловны получила золотой браслет с сапфиром и бриллиантом [36].

Современники отмечали, что сибирские женщины отличались от женщин центральной части России чертами характера и поведением. Сибирячки были более энергичными, активными, предприимчивыми, самостоятельными [37]. «В Тюмени, в Гостином дворе, — писал в своих воспоминаниях купец Н. Чукмалдин, — было с мануфактурными товарами до двух десятков лавок, и половина их велась и управлялась женским персоналом не менее удачно, чем другая половина. Я также знал множество ремесленных семей, потерявших главу семьи — мужчину, которые потом руководимы были женою умершего, а заведенное ремесло продолжалось и развивалось безостановочно» [38]. Нужно отметить также, что с течением времени число сибирячек, активно занимающихся предпринимательской деятельностью, увеличивалось [39].

Экономическое развитие Сибири во второй половине XIX — начале XX в. все более и более втягивало женщин в экономику региона: «Промышленная жизнь вызвала к деятельности даже тюменскую женщину. Ее можно видеть торгующей на рынке, в лавке и работающей в швейной мастерской» [40]. Средние слои горожанок все активно занимались ремеслами «В Тобольске… наиболее же видное из мелких ремесел скорняжное, которым занимаются женщины. Выделанные меха, преимущественно беличьи, сбываются на Ирбитской и Ишимской ярмарках» [41].

Однако в провинциальных городах, и в частности в Сибири, вовлеченность женщин в экономику была ниже, чем в столицах. Так, по данным однодневной городской переписи Омска 1877 г. среди женщин трудоспособного возраста (от 16 до 50 лет) только 31,9% зарабатывали себе средства к жизни самостоятельно, главным образом в качестве прислуги (52% всех трудящихся женщин), а 59,1% жили за счет своих мужей, отцов, других родственников и благотворительности. В то же время в Петербурге сами зарабатывали средства на жизнь 50,3% женщин трудоспособного возраста, из чего организаторы омской переписи сделали вывод: «Выходит, что женский труд в Омске мало развит и омская женщина живет более зависимой жизнью. В трудовой жизни естественными участницами являются главным образом незамужние взрослые и вдовы» [42].

Кроме того, среди зарабатывающих «нематериальным трудом» (духовенство, военные, чиновники, учителя, медики, писцы, певчие, актеры, музыканты, художники и т. п.) доля женщин была ничтожной: из 4683 чел. всего 74 женщины. Лидировали женщины в другой категории самостоятельного населения — прислуге. Общее число прислуги в Омске в 1877 г. составляло 2078 чел., из которых 1303 были женщинами, что составляло почти половину всех трудящихся женщин.

Однодневная городская перепись Тобольска 1882 г. показывает примерно такую же картину. При этом процент женщин, зарабатывающих на жизнь самостоятельно, существенно различался по сословиям: в купечестве — 9,6%, среди почетных граждан — 17,3%, духовенства — 18,9%, разночинцев — 19,%, мещан — 20,4%, дворян — 21,5%, крестьян — 31,4% [43].

Таким образом, главенство мужчин в семье, по крайней мере, в 1870–80-х гг. , имело прочный экономический фундамент, благодаря сосредоточению в его руках всех ресурсов семьи и принятию основных решений, что в конечном итоге обуславливало жесткое закрепление семейных гендерных ролей.

В результате такого положения, вдовство и потеря кормильца ставило перед женщинами значительные экономические проблемы. Как отмечал С. С. Шашков: «Бездетная вдова считалась сиротою, личностью беззащитною и беспомощною, и, если не возвращалась в семейство своих родителей, то поступала на попечение церкви, шла в монастырь или в богадельню… Свою силу и значение женщина получала только от семейства, за неимением которого у нее не оставалось в обществе никакой опоры, кроме благотворительных заведений» [44]. Если вдова оставалась жить с родственниками, скажем, братьями умершего мужа, она имела с их стороны определенную экономическую поддержку. В большинстве случаев, женщина, обремененная детьми, могла прибегать лишь к заработку, не требовавшему от нее длительных отлучек из дому: подрабатывала стиркой, мытьем полов, шитьем одежды, сдачей в наем помещения. В деревнях женским приработком было самогоноварение: «женщины гонят т. н. „самосидку“, которая за крепость и едкость вкуса особенно ценится и даже предпочитается кабацкой водке… и у кого нет своих приборов, тот отдает свою муку мастерице с платой за ведро водки 25–30 коп. Из пуда муки выходит около четверти водки» [45].

При ничтожном заработке положение вдов было крайне тяжелым: их дома приходили в ветхость, хозяйство — в полное разорение, дети не посещали школу. Пенсии получало очень небольшое количество вдов, в основном вдовы чиновников, офицеров и они были мизерными. По данным переписи 1877 г. в Омске среди женщин старше 50 лет (1081 чел.) только 11% получали пенсию или имели капитал, остальные «живут призрением общественным и частным» [46]. Часто вдовы вынуждены были отдавать детей на усыновление или воспитание родственникам. Подростков-девочек определяли обычно в услужение горничными, кухарками — «на всем готовом» и с небольшой денежной оплатой, а иногда и бесплатно — за еду и одежду.

Жизненный уровень семьи в низших и средних слоях населения в немалой степени зависел от соотношения в ней работающих и иждивенцев. В. Ю. Крупянская и Н. С. Полищук, анализируя материалы бюджетного обследования Уральских заводов 1913 г., пришли к выводу, что недельная зарплата рабочей семьи на покупку основных продуктов питания (муки, крупы, мяса, рыбы, постного масла, сахара и чая) поглощала три четверти, а в ряде случаев и полностью недельный заработок рабочего с низкой заработной платой, так же как и среднеоплачиваемого рабочего, обремененного большой семьей. В силу чего для большинства рабочих семей было характерно «трудовое перенапряжение всех ее членов», выражавшееся в поисках побочных заработков, широкому привлечению к женщин и детей к поискам дополнительных источников дохода [47].

Подобное положение было характерно для значительной части городского населения Сибири, прежде всего для рабочих и ремесленников. Жены в таких малосостоятельных семьях, как правило, прирабатывали каким-нибудь трудом: шитьем, стиркой, вязанием рукавиц и т. п. Современник писал в середине XIX в., что в Тобольске женщины «занимаются и деланием рукавиц, чирков, прядением ниток, тканием рогож, выделыванием мехов и т. д.». Кроме того, распространенным женским промыслом в Тобольске было приготовление и продажа калачей и кваса [48]. Активно занимались ремеслами и промыслами женщины в Тюмени: «Женский пол в Тюмени занят частию торговлею, а больше рукоделием, женщины ткут разные холсты, рогожи, вяжут сети, шьют из кожи башмаки, рукавицы, из замши перчатки, и цельный день сиднем сидят за работой; зато в праздники их можно видеть разряженных в церкви или летом разгуливающих по городу как маков цвет, и одну другой красивее и наряднее» [49].

В беднейших слоях населения девочки с ранних лет приобщались к работе: «В отдаленных и бедных частях города очень обыкновенная вещь увидеть на улице 10–12-летних девочек, занятых тачанием рукавиц. Такая маленькая работница шьет нисколько не хуже взрослого. Такая девочка сшивает до 10–15 пар и получает… по 1 ½ коп. за пару. Работает она в день часов 10–12» [50].

Заработки мужчин, женщин и детей значительно варьировались. Так, например, на рубеже веков на заводах Тобольска мастер мужчина получал 15–30 руб., женщина-мастерица — 10 руб., рабочий — 8–10 руб., работница — 6–8 руб., подросток — 3–5 руб. в месяц [51]. Как ни малы были женские приработки, они все же восполняли недостатки в семейном бюджете.

В силу этих причин, в пореформенный период процент работающих женщин в сибирских городах постоянно увеличивался. В начале XX столетия, на некоторых предприятиях Тобольска и Тюмени женщины составляли до 60% работающих. О причинах того, почему хозяева промышленных предприятий охотно брали на работу женщин, писала газета «Тюменский рабочий»:

«На  [спичечной] фабрике работает много женщин. Женщина всегда меньше сопротивляется, чем мужчина, менее требовательна, более покорна. Женщине меньше платят, над ней больше издеваются. Мало того, где работает женщина, там неизменно находятся негодяи, наемная хозяйская сволочь, лакомая до женского тела, пользующаяся подневольным, голодным положением женщин, чтобы насиловать ее, заставить отдаться им — продажным и подлым холопам» [52].

Тем не менее, вовлечение в XIX в. женщины в профессиональную деятельность способствовало ее общественной активности и отразилось на ее социально-экономическом статусе — все это вместе взятое, положило начало кризису патерналистских ценностей. Все большая вовлеченность женщин и детей в трудовую жизнь, увеличение их вклада в семейный бюджет меняли привычный семейный порядок, способствовали изменению системы внутрисемейных отношений. Как отмечал современник, — «Трудом завоевывает себе женщина свое положение в семье» [53].

Таким образом, экономическая роль женщины в регионе была довольно значительной, чего нельзя сказать о ее политической роли. Среди чиновничества и органов городского самоуправления в Сибири женщин не встречалось. Эта ситуация была характерна для всей страны. В частности, по Городовому положению 1870 г. избирательными правами наделялись широкие слои горожан, но… за исключением женщин [54].

Если говорить о культурных ролях женщин и доступе их к образованию, то можно признать, что в этой сфере Сибирь, как отдаленная провинция, отставала. Культурная жизнь местных городов в пореформенный период не отличалась оживлением. В этом также проявлялись особенности фронтира — колонизуемого региона, где культура отходит на второй план. Только в крупнейших административных центрах, где было чиновничество, получившее образование в европейской части страны, развивались театр, литература, общественные организации, например, общества попечения о народном образовании и т. п. Роль женщин в культурной жизни была невелика, в основном на этом поприще отличались женщины из семей чиновников и местной интеллигенции. Так, например, жена известного в Сибири экономиста и статистика С. П. Швецова — Мария Васильевна Швецова активно участвовала в деятельности созданного мужем Общества любителей исследования Алтая и даже являлась членом Западно-Сибирского отдела Русского географического общества, [55] однако таких примеров можно привести немного.

Даже общественные развлечения не отличались особенным разнообразием: гуляния, маскарады, зимой катания с горок, к тому же и в этой сфере женщины имели меньше возможностей, чем мужчины. Вот как описывают современники досуг и развлечения сибирских горожан XIX столетия: «С ранней осени, по случаю продолжительных вечеров, а более ненастного времени, начинают уже здесь собираться в небольшие круга … в подобных обществах редко случается встретить девицу, замужние же дамы, равно и мужчины, проводят время за картами, за которыми и просиживают часто за полночь» [56]. А вот описание зимних развлечений военно-чиновнего Омска: «Сотни экипажей, проехав главными улицами, кружат весьма медленно и в порядке вблизи  [ледяных] гор одни за другими, большая часть из этих саней похожи на цветочные корзины, наполненные прелестными в шляпках головами, личико которых горят нарумяненные морозом, за многими из них стоят на запятках кавалеры. Но более всего привлекательнее на горах, это картина катанья Омского аристократического круга. Обыкновенно в полдень выбрасывают флаг, тогда мало-помалу собираются посетители. Здесь в большой группе дам те из них, которые отличались на балах и в собраниях: как красотою, так и изысканностью мод и пленяли искусством, ловкостью и грациозностью в танцах; теперь в богатых легких шубках, опоясанные лентами, наряженные со всей роскошью, соответствующею такого рода увеселению, свежие как розы и воздушные как пери, летят по льду подобно волшебницам. Один из кавалеров, посадя с собой даму, управляет первыми санями, а за ним опускаются и прочие, имея каждый также при себе даму. Надлежит заметить, что здешние туземцы весьма любят подобного рода увеселения, не исключая даже и дам, принадлежащих к высшему кругу» [57].

В других сибирских городах, где было мало интеллигенции, а общественную жизнь определяло консервативное купечество, развлечений было еще меньше: «В Тюмени нет ни балов, ни вечеров, кроме домашних вечеринок. Жизнь замкнутая и глухая, домашняя. Только отцы семейств пользуются полною свободою, съезжаясь для игры и кутежей, семействам же почти нет развлечений. Поэтому собрания имеют характер холостой компании» [58].

Данные об уровне грамотности в Сибири показывают как отсталость культурных процессов в колонизируемом регионе, так и приниженное положение женщины. Так, в материалах всероссийской переписи 1897 г. по Тобольской губернии отмечалось: «Такой низкой грамотности среди великороссов не наблюдается ни в одной из губерний или областей, как Европейской России, так и Азиатской России, за исключением лишь одной Томской губернии, где процент даже еще ниже» [59]. Действительно, средняя грамотность по губернии составляла всего 11,28% (в городах — 38,02%, сельской местности — 9,55%). При этом данные об уровне грамотности среди мужчин и женщин наглядно показывают, что женщины имели значительно меньше возможностей получить даже элементарное образование: в сельской местности грамотными были 15,69% мужчин и только 3,61% женщин; в городах: 47,71% мужчин и только 27,74% женщин. Наибольшие образовательные возможности для женщин открывались в больших городах. Так, например, в губернском центре — Тобольске грамотность женщин составляла 37,5%. Но и здесь среди мужчин доля грамотных была выше — 52,3% [60].

И если мальчиков, по крайней мере, в городах, стремились научить хотя бы элементарной грамотности, то воспитание девочек строили по-другому. Их с малых лет старались приучить к хозяйству. Дочери должны были помогать матери следить в доме за порядком, присматривать за младшими детьми. Их обучали вязать кружева, шить, готовить приданое, знакомили с обязанностями хозяйки дома. Распространенное в первой половине XIX в. мнение выразил один из корреспондентов Русского географического общества: «Девицы учатся всегда меньше мальчиков. Родители вообще думают, что девушку не для чего учить грамоте. Она не относит никаких должностей. Ее дело — знать хозяйство» [61]. Другой сибиряк, приверженец традиционных патриархальных ценностей писал в середине XIX столетия: «Весьма глупо и непростительно делают отцы и матери, что никогда не хочут учить дочерей своих ни хозяйству, ни даже знать будущие свои семейные и домашние нужды. Только и далось им набивать головы французщиной и фиглярится жеманством нарядов. От чего в последствии и сделываются орудием несчастия и разного рода гибельною язвою в семействах будущего поколения, а в особенности мущин потребных на отправление государственной и общественной служб» [62]. Сложности жизни фронтира, а также узко прагматичное виденье мира, свойственное сибирякам, приводили к тому, что в начале XIX столетия не занимало высокого места в иерархии ценностей. Иркутский поэт М. Александров писал в своем стихотворении «Иркутск, 1827 год»:

У нас теперь в Сибири 2 предмета:
Мозольный труд и деловой расчет,
Всем нужен хлеб и звонкая монета,
Так любознание кому на ум придет? [63]

Подобная точка зрения не могла устоять при дальнейшем социально-экономическом и культурном развитии общества. Со второй половины XIX в. все больше мнений современников говорят о возвышении образования, в том числе и женского в системе ценностей сибиряков: «Стремление к образованию, подражание новому замечается между всеми сословиями и обоими полами. Оно обнаруживается в общенародной грамотности, в нарядах и головных уборах, в переменах языка на живой, легкий и вообще разговорный» [64]. К концу столетия уже общим местом стало упоминать, что «В Сибири ни на что так легко и обильно не поступают пожертвования, как на всякого рода учебные заведения» [65].

И если в 1840-х гг.  офицер, переведенный по службе из европейской части страны, отмечал, что: «В Омске, равно как и во всей Западной Сибири, чувствуется недостаток в пансионах для благородных девиц» [66], то, начиная с середины XIX в., в регионе начинает быстро развиваться сеть женских учебных заведений. К началу века во многих городах Сибири было уже по несколько учебных заведений для девочек. Например, в уездном Барнауле к 1917 г. было, не считая начальных училищ, 3 женских прогимназии и одна гимназия [67]. В Томске, который после открытия Сибирского университета становится главным культурным центром региона, в 1908 г. в 98 учебных заведениях обучалось 13396 учащихся, из которых 5226 (39%) были женского пола, а в 1910 г. здесь был открыт и первый в Сибири ВУЗ для женщин — Сибирские высшие женские курсы [68].

Создание школ для девочек являлось важным социокультурным явлением городской жизни. Поскольку жизненный путь женщины из городских сословий практически не был связан со службой или общественной деятельностью и протекал почти исключительно на семейном поприще, которое не требовало получение школьного образования, то развитие женских учебных заведений во многом означало постепенный отход от прагматического видения мира, свойственного сибирякам.

Наибольший уровень грамотности женщины имели в купеческом сословии — до 80%. В силу отсутствия помещиков, очень низкой численности потомственного дворянства, сибирское купечество во многом определяла тенденции общественной, культурной, бытовой жизни региона. Вот как об этом отзывались сами современники: «Первенствующую роль здесь играют купцы. Они задают тон жизни» [69]. Судя по ряду свидетельств, во многих купеческих домах в начале XX в., даже в небольших сибирских городках или крупных торговых селах, вели вполне светский образ жизни. По воспоминаниям Агнессы Всеволодовны, внучки крупного барнаульского купца А. И. Винокурова, в их домах в Камне (тогда еще селе) нередко проходили семейные вечера, во время которых женщины играли на фортепиано, Василий Адрианович Винокуров любил вслух читать Чехова, и все его слушали с большим удовольствием, дети учили французский язык. Хорошую библиотеку, в которой были и энциклопедии, в том числе и детская, имел отец Агнессы — Всеволод Петкевич, любила читать ее мать — Феозва Адриановна — дочь А. И. Винокурова. Для детей в этой семье выписывали специальные журналы. Домашние библиотеки имелись и в домах многих сибирских купцов [70].

Развитие женского образования способствовало формированию общественного сознания и общественных позиций сибирячек, что стало заметно уже во время первой русской революции. Так, например, ученицы женской гимназии в Кургане приветствовали революционные событий, провели несколько бурных собраний и выработали петицию с требованиями неприкосновенности учениц-депутатов, уничтожения внеклассного надзора, свободы всевозможных ученических организаций, разрешения ученицам старших классов преподавать в воскресных школах, посещать театр и все общественные собрания просветительского характера, товарищеского отношения преподавателей к учащимся, уничтожения отметок и отмены наград [71]. Сходные события происходили и в других сибирских городах. Так, против «произвола и гнета самодержавия» бастовали ученицы Иркутской и Красноярской фельдшерских школ [72].

Если говорить об идеологии по отношению к женщине, или, точнее об образе женщины в общественном сознании сибиряков, то надо признать, что она пользовалась в Сибири большим уважением. Еще у авторов XIX в. было достаточно распространенным мнение о том, что: «Истинно народные воззрения на женщину признают ее фактически равной мужчине» [73]. Эта наблюдение нужно признать верным и для Сибири. А. А. Щапов отмечал:

«В среде сибирского населения народная, крестьянская женщина является многозначительной деятельною силой» [74]. в Сибири не раба мужчины, она ему товарищ» [75].

Естественно, идеализировать положение сибирячек XIX в. не следует. В путевых заметках путешественников содержатся и описания тяжелой женской доли в глухих уголках региона. Так о севере Тобольской губернии очевидец оставил такие строки:

«Женщине здесь живется очень тяжело. Она непомерно обременена трудом и не пользуется даже добрыми семейными отношениями, что видно из постоянных несогласий, раздоров и драк в семействах. Нередко муж бросает свою жену с кучею ребят, живет с другой женщиною, требуя, между тем, повиновения от брошенной жены, при встречах придирается к ней, бьет ее. Кроме обыкновенного хозяйства, т. е. стряпни, ухода за ребятами и домашним скотом, она весною боронит, ткет холст, летом чистит лен и сплавляет с мужчинами лес. Когда поспеет сено, женщина работает на сенокосе. Хлеб жнут только одни женщины. К зиме они заготовляют мужчинам платье, рукавицы, чулки, самоловы; зимою молотят, обделывают куделю, мнут, прядут, ездят за дровами и за сеном. Мужчин в это время нет дома: они находятся на рыбной ловле, и во всю зиму приезжают домой к Николину дню, дня на 2, пображничать» [76].

Известный в Сибири общественный деятель Н. М. Ядринцев писал в одной из своих статей: «Разврат не сосредотачивался в одних незаконных связях, он состоял еще в издеваньи над женщиною. Издеванья эти были так обыкновенны и постоянны, что вошли в привычку сибиряков и выработали даже особенное слово в кодексе языка, это — „наскоружничество“. Наскоружничество остается в ходу и в наше время между особенно грубыми и невежественными классами сибирского общества. Нам известен случай, бывший года два назад в одном сибирском городе, где один купчик катался по улицам в санях, запряженных какими-то несчастными женщинами, которым „за безобразие“, кажется, он заплатил 25 руб. И это не редкость; купеческие сынки сплошь и рядом производят издевания над женщинами в своих оргиях, считая это признаком особенного шика. Да, к стыду нашему, эхо прошлых развращенных нравов и до сих пор отдается в нашем сибирском обществе!» [77] Справедливости ради стоит сказать, что среди достаточно большого круга источников, проработанных нами, нигде больше не встречалось ни одного упоминания о «наскоружничестве». Возможно, публицист несколько сгустил краски, готовя заказную статью для женского журнала, хотя конечно, оргии купцов и пользовавшихся вседозволенностью чиновников не были еще в первой половине XIX в чем-то из ряда вон выходящим для Сибири, впрочем, как и для других окраин империи.

Большинство же нарративных источников говорят о том, что среди значительной части сибирского купечества, интеллигенции, средних городских слоев и крестьянства преобладало уважительное отношение к женщине, что, однако не мешало сибирякам рассматривать женщину в рамках достаточно жестко закрепленной поло-ролевой системы, отводившей женщине роль хозяйки дома и воспитательницы детей [78].

В рамках существовавших представлений главной сферой деятельности для женщины являлась семья. Даже в среде интеллигенции, семейное поприще было главным. Советский дипломат И. М. Майский в своих воспоминаниях о детских годах в Сибири писал о своей матери — женщине образованной, жене врача: «Постепенно семья стала средоточием всех ее интересов, почти предметом ее культа … основным стержнем матери было служение семье. Ее лозунгом было: „все для семьи“, и она действительно готова была на любые неудобства, на любые жертвы, на любые страдания ради семьи. … Отец занимался службой … мать хозяйничала: варила варенье, шинковала капусту, солила огурцы и внимательно изучала знаменитую в то время толстую поваренную книгу Е. Молоховец „Подарок молодым хозяйкам“. Будучи от природы очень сметливой, она ухитрялась на сравнительно скромное отцовское жалованье содержать семью в 7 человек» [79].

Главной обязанностью жены в семье была организация семейного быта, в то время как мужчина был главой семьи, хозяином всего движимого и недвижимого имущества, руководителем торговых операций. При этом зависимость жены от мужа увеличивалась еще и тем, что мужья в среде купечества, чиновничества, военных обычно были значительно (на 6–10 лет) старше своих жен [80]. Зависимому положению женщины во многом также способствовало признание церковного брака единственной формой брака, а по нему жена была обязана всюду следовать за своим мужем, и могла быть по суду принуждена сделать это.

Жена подчинялась мужу: «Женский пол в семейном быту всегда был кроток и послушен. Каждое семейство подчинялось старшему в доме, который разделял между ними работы и занятия» [81], однако, делами по дому руководила именно хозяйка, которая имела большие полномочия в своей сфере и также строго правила подвластными ей людьми. И в крестьянских семьях, и в семьях горожан все работы делились на мужские и женские, первые выполнялись под надзором хозяина, а вторые — хозяйки. В случае смерти хозяина вдова до совершеннолетия детей становилась главой семьи и выполняла все его функции, на нее записывалось хозяйство. Если у нее был сильный характер, то и взрослые женатые сыновья не выходили из-под материнской власти. Такие случаи не были большой редкостью, но и не нарушали общепринятых норм. Главное — порядок в семье оставался таким же, как и при хозяине-мужчине.

Забота о состоянии и здоровье детей также лежала, прежде всего, на матери, которая должна была следить за тем, чтобы дети были обуты, одеты, накормлены. В обязанности отца входило религиозно-нравственное наставление детей, в основном же он был связан с сыновьями в рамках семейного «дела». При этом дети должны были добросовестно выполнять все данные им родителями поручения. Покорность детей старшим освещалась выработанной веками традицией сыновней почтительности, стойкостью патриархальных отношений. Кроме того, например, в купеческих семьях дети не шли вопреки воле родителей, опасаясь попасть в немилость и потерять свою долю наследства или приданного. В целом же власть в семье, как и в обществе, имела патриархальный характер: предпочтение отдавалось мужчинам и старшим по возрасту [82].

Тем не менее, многочисленные свидетельства современников говорят о том, что семейные отношения в Сибири отличались большим демократизмом, чем в Европейской России. Историк Е. А. Зуева, изучившая широкий круг источников XIX в. отмечала, что в сибирских купеческих семьях «в целом, господствующими … были уважение, согласие и взаимопомощь» [83]. С ней согласна и Т. В. Копцева, которая пишет, что в Сибири «семейные взаимоотношения строились в обстановке доброжела? тельности и взаимной поддержки» [84]. Публицист XIX в. И. Харламов объяснял это так: «Рассматривая организацию семьи и права в ней отдельных членов, можно заметить тот любопытный факт, что отдельные члены семьи имеют в ней больше прав на окраинах, чем в центрах. На положении женщин это отражается весьма значительно. Власть хозяина на окраинах весьма заметно подходит к нормальному значению лишь власти распорядительной, наоборот — к центрам в ней есть признаки власти патриархальной. Это явление, конечно, должно быть поставлено в связь с колонизацией. Все протестовавшее против нравственных и физических насилий, все желавшее сохранить свой исконный устой бежало по направлению к окраинам … все более терпеливое, более задавленное оставалось на местах» [85].

Постепенно семейные отношения гуманизировались. Так, например, в первой половине XIX столетия даже в городах действовал обычай вступления в брак с помощью сватовства и свадьбы. При этом решающую роль в выборе брачного партнера играли родители. Браки «самокруткой», т. е. по личной договоренности жениха и невесты, без предварительного на то согласия родителей, встречались чрезвычайно редко, общественное мнение относилось к ним враждебно, считая их безнравственными. Вплоть до середины XIX в. сохранялись обычаи выкупа за невесту. В 1840-х гг.  приехавший в Сибирь офицер писал: «Холостые парни, прежде чем жениться, должны окупить своих невест; ямщик, везший меня, рассказывал: что он имел трех сестер, за старшую жених заплатил ея родным 90 руб. на медь, за среднюю получили 100 руб., а за меньшую 100 с мешком, т. е. 125 руб.; самый бедный из них должен заплатить непременно 25 руб., без чего нельзя вступить в законный брак; на эти однакож деньги снаряжается к венцу невеста, по распоряжению же самого жениха» [86].

Со временем, с уменьшением рождаемости, увеличением участия женщин в профессиональной деятельности, повышением их уровня образования, развитием культуры в городах Сибири, старый патриархальный порядок стал разрушаться. Так бийский полицейский чиновник Е. П. Клевакин в своих неизданных «Отрывках из бийской жизни» приводил факты того, что в конце XIX в. встречались случаи, когда даже сыновья купцов женились уже без благословения (фактически против воли) родителей. Таким образом вступил в законный брак с дочерью отставного военного офицера сын богатого бийского купца Александр Михайлович Сычев. Родителям пришлось смириться с этим [87]. Хотя подобные случаи еще не стали в то время общепринятыми и вызывали негативное отношение, сам факт женитьбы против воли родителей, неслыханный ранее, говорит о многом.

Однако гуманизация внутрисемейных отношений в русском провинциальном городе в семьях мещан и ремесленников, основной массы купечества делала скромные успехи. Кроме того, существенных различий во внутрисемейных отношениях между крестьянством и торгово-ремесленным населением городов не наблюдалось. Причиной схожести брачно-семейных отношений в провинциальном городе и деревне было то, что в подавляющем большинстве городских поселений культура и быт народных масс имели во многом деревенский характер. И хотя гуманизация внутрисемейных отношений продолжалась, но она чрезвычайно тормозилась массовой миграцией в города крестьян, которые несли с собой стереотипы, свойственные внутрисемейным отношениям деревни [88]. Это было очень характерно и для Западной Сибири, которая становится регионом интенсивной колонизации. Сибирские города на рубеже веков росли как на дрожжах, и подавляющее большинство новых жителей города были вчерашними крестьянами.

Анализ положения женщин в сибирском социуме середины XIX — начала XX в. позволяет сделать следующие выводы. Для региона можно отметить характерное для российской провинции этого периода наличие двойного стандарта при контроле женской и мужской сексуальности. Роль женщин в экономической жизни Сибири была довольно значительной: женщины были владельцами существенной части недвижимости, активно занимались предпринимательской деятельностью, все более вовлекались в общественное производство. Отставание процессов развития культуры в регионе интенсивной колонизации от центральных районов страны давало сибирячкам немного возможностей участия в культурной жизни, что проявлялось, в числе прочего, в низком уровне грамотности и в меньшей доступности образования для женщин, чем для мужчин. В силу значительного уровня традиционности, существовавшая поло-ролевая система отводила женщине, прежде всего, роль хозяйки и матери, т. е. сферу семейной жизни.

В результате социально-экономического развития Сибири в пореформенный период происходило сокращение экономической зависимости женщины, формирование городского образа жизни, развивалось женское образование и культура, что в комплексе способствовало разрушению традиционных патриархальных ценностей.

Специфика сибирского региона способствовала формированию особенностей жизни сибирячек, их менталитета и социального положения. По многочисленным отзывам современников сибирские женщины были более энергичными, активными, предприимчивыми, самостоятельными, чем женщины центральной части России, а семейные отношения в Сибири — более демократичными.

Тем не менее, существовавшая противоречивость социальных процессов в регионе, выражавшиеся, в частности в негативном влиянии ссылки, рурализации городов в ходе массовых крестьянских переселений, сохранявшейся традиционности в сфере общественного сознания и т. д., а также специфика местных условий в различных районах огромного региона, приводили к значительной вариативности положения женщин, что нашло отражение в противоречивости мнений современников.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Пушкарева Н. Л. Женщина в русской семье: традиции и современность // Семья, гендер, культура. М., 1997. С. 188.
2. Оффен К. Оглядываясь назад — размышляя о будущем: Проблемы женской и гендерной истории // Гендерные истории Восточной Европы. Минск, 2002. С. 23.
3. Ядринцев Н. Женщина в Сибири в XVII и XVIII столетиях. Исторический очерк // Женский вестник. 1867. № 8. С. 108.
4. Архив Русского географического общества (далее — АРГО). Раз. 61. Оп. 1. Д. 5. Л. 63.
5. Кеннан Д. Сибирь и ссылка. Путевые заметки (1885–1886 гг. ). Т. 1. СПб., 1999. С. 129.
6. Максимов С. В. Сибирь и каторга. СПб., 1900. С. 11.
7. N.N. Наша семья (критические заметки) // Свет. 1879. № 10. С. 233.
8. См.: Аргудяева Ю. В. Крестьянская семья у восточных славян на юге Дальнего востока России (50-е годы XIX — начало XX в.). М., 1997. С. 119–122.
9. Аргудяева Ю. В. Указ. соч. С. 154.
10. АРГО. Раз. 61. Оп. 1. Д. 5. Л. 16.
11. Костров Н. Однодневная перепись населения города Томска 16 марта 1880 г. Томск, 1880. С. 17.
12. Памятная книжка Акмолинской области на 1909 год. Омск, 1909. С. 20–21.
13. Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М., 1852. С. 11.
14. Абрамов Н. Город Ялуторовск с его округом // Тобольские губернские ведомости. 1864. № 26.
15. Гагермейстер Статистическое обозрение Сибири. Ч. II. СПб., 1854. С. 573.
16. АРГО. Раз.61. Оп.1. Д.33. Л.8об.
17. Чехов А. П. По Сибири (путевые очерки и письма). Иркутск, 1939. С. 32.
18. Гудович. Быт евреев в Сибири // Вестник русских евреев. 1871. № 30.
19. Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М., 1852. С. 21.
20. Максимов С. В. Сибирь и каторга. СПб., 1900. С. 363.
21. Ядринцев Н. Женщина в Сибири в XVII и XVIII столетиях. Исторический очерк // Женский вестник. 1867. № 8. С. 120–121.
22. Келли Дж. Женщины, история и теория // Феминизм: перспективы социального знания. М., 1992. С. 110.
23. Павлов А. 3000 верст по рекам Западной Сибири. Очерки и заметки. Тюмень, 1878. С. 138.
24. Ядринцев Н. Указ. соч. С. 114–116.
25. Freeze G. L. Bringing Order to the Russian Family: Marriage and Divorce in Imperial Russia // The Journal of Modern History. Vol. 62. 1990. № 4. P. 733–735.
26. Вагин В. Сороковые года в Иркутске // Записки иркутских жителей. Иркутск, 1990. С. 469.
27. Струве В. В. Воспоминания о Сибири. 1848–1854 г. СПб., 1889. С. 11.
28. Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 1286. Оп. 31. Д. 1820. Л. 38об.–39.
29. См.: Энгельштейн Л. Ключи от счастья. Секс и поиски путей обновления России на рубеже XIX–XX веков. М., 1996.
30. См.: Пушкарева Н. Л. Имущественные права женщин в XVIII — начале XIX в. // Семья в ракурсе социального знания. Барнаул, 2001. С. 188–203.
31. Женщина в семейной и социальной жизни. СПб., 1901. С. 498.
32. Орлов Я. Женщина в праве. СПб., 1885. С. 65–66.
33. АРГО. Раз. 61. Оп. 1. Д. 5. Л. 19об.
34. Емельянов Н. Ф. Город Курган, 1782–1917: Социально-экономическая история. Курган, 1991. С. 109.
35. См.: Скубневский В. А., Старцев А. В., Гончаров Ю. М. Купечество Алтая второй половины XIX — начала XX в. Барнаул, 2001.
36. Старцев А. В. Торгово-промышленная фирма Морозовых // Предприниматели и предпринимательство в Сибири. Вып. 2. Барнаул, 1997. С. 63–67.
37. См.: Беспалова Ю. М. Ценностные ориентации в культуре западносибирского предпринимательства второй половины XIX — начала XX в. Тюмень, 1998. С. 34.
38. Чукмалдин Н. Мои воспоминания. СПб., 1899. С. 99.
39. См.: Гончаров Ю. М. Купеческая семья второй половины XIX — начала XX в. М., 1999.
40. Семилужский Н. Письма о Сибирской жизни // Дело. 1868. № 5. С. 75.
41. Павлов А. 3000 верст по рекам Западной Сибири. Очерки и заметки. Тюмень, 1878. С. 37.
42. Словцов И. Я. Материалы по истории и статистике Омска // Труды Акмолинского статистического комитета. Омск, 1880. Ч.1. С. 18.
43. Дмитриев-Мамонов А. И. Однодневная перепись населения города Тобольска 11 апреля 1882 г. // Памятная книжка Тобольской губернии на 1884 год. Тобольск, 1884. С. 397–398.
44. Шашков С. С. Очерк истории русской женщины. СПб., 1872. С. 119.
45. Телешов Н. За Урал. Из скитаний по Западной Сибири. Очерки. М., 1897. С. 106–107.
46. Словцов И. Я. Материалы по истории… С. 15.
47. Крупянская В. Ю., Полищук Н. С. Культура и быт рабочих горнозаводского Урала (конец XIX — начало XX в.). М., 1971. С. 50.
48. АРГО. Разряд 61. Оп. 1. Д. 5. Л. 32об.
49. Абрамов Н. Город Тюмень // Тобольские губернские ведомости. 1858. № 50.
50. Живописная Россия. Т.11. Западная Сибирь. СПб.; М., 1884. С. 76.
51. Копылов Д., Прибыльский Ю. Тобольск. Свердловск, 1975. С. 62.
52. Тюменский рабочий. 1908. 20 декабря.
53. Харламов И. Женщина в русской семье // Русское богатство. 1880. № 4. С. 76.
54. Нардова В. А. Самодержавие и городские думы в России в конце XIX — начале XX века. СПб., 1994. С. 10.
55. Колесников А. А. Мария Швецова. Контур личности // Алтайский сборник. Вып. XX. Барнаул, 2000. С. 255–262.
56. Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М., 1852. С. 25.
57. Белов И. Указ. соч. С. 28-29.
58. Семилужский Н. Письма о Сибирской жизни // Дело. 1868. № 5. С. 74.
59. Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897. Т.78. Тобольская губерния. СПб., 1905. С. XXVIII.
60. Первая всеобщая перепись… С. XXV–XXVII.
61. АРГО. Раз.61. Оп. 1. Д. 28. Л. 17.
62. АРГО. Раз.55. Оп. 1. Д. 39. Л. 2об.
63. Цит. по: Кудрявцев Ф., Вендрих Г. Иркутск: Очерки по истории города. Иркутск, 1971. С. 69.
64. АРГО. Раз.61. Оп.1. Д.28. Л.17.
65. Елпатьевский С. Я. Очерки Сибири. СПб., 1897. С. 177.
66. Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М., 1852. С. 17.
67. История Алтая. Ч. I. Барнаул, 1995. С. 359.
68. Город Томск, Томск, 1912. С. 16.
69. Флоринский В. М. Заметки и вспоминания // Русская старина. 1906. № 5. С. 282.
70. Скубневский В. А. Заметки о духовном мире барнаульского купечества // Образование и социальное развитие региона. Барнаул, 1995. № 2. С. 116.
71. Емельянов Н. Ф. Город Курган, 1782–1917: Социально-экономическая история. Курган, 1991. С. 53.
72. История Сибири. Т.3. Л., 1968. С. 255.
73. Харламов И. Женщина в русской семье // Русское богатство. 1880. № 3. С. 85.
74. Щапов А. А. Значение народной женщины в антропологическом и социальном развитии русской народности // Соч. в 3-х т. СПб., 1906. Т. 2. С. 35.
75. Чукмалдин Н. Мои воспоминания. СПб., 1899. С. 99.
76. Павлов А. 3000 верст по рекам Западной Сибири. Очерки и заметки. Тюмень, 1878. С. 63–64.
77. Ядринцев Н. Женщина в Сибири в XVII и XVIII столетиях. Исторический очерк // Женский вестник. 1867. № 8. С. 118.
78. См. Гончаров Ю. М. Сословная специфика гендерного семейного порядка в русском провинциальном городе второй половины XIX в. // Семья в ракурсе социального знания. Барнаул, 2001. С. 231 246.
79. Майский И. М. Воспоминания советского посла. Кн. 1. Путешествие в прошлое. М., 1964. С. 35–37.
80. См.: Гончаров Ю. М. Демографическое развитие городской семьи Сибири второй половины XIX — начала XX в. // Компьютер и историческая демография. Барнаул, 2000. С. 35.
81. АРГО. Раз. 55. Оп. 1. Д. 38. Л. 3.
82. См. Гончаров Ю. М. Историческое развитие семьи в России в XVIII — начале XIX века // Преподавание истории в школе. 2001. № 7. С. 21–32.
83. Зуева Е. А. Русская купеческая семья в Сибири конца XVIII — первой половины XIX в. Дис. … к.и.н. Новосибирск, 1992. С. 130.
84. Копцева Т. В. Духовная культура купечества Зауралья (вторая половина XVIII — середина XIX в.). Автореф. дис. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 1998. С. 16.
85. Харламов И. Женщина в русской семье // Русское богатство. 1880. № 4. С. 65.
86. Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М., 1852. С. 12.
87. Центр хранения архивного фонда Алтайского края. Ф. 77. Оп. 1. Д. 9. Л. 22об.
88. См.: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). Т. 1. СПб., 1999. С. 256.