Геополитические факторы в динамике межкультурного синтеза народов Евразии (на примере взаимодействий этносов Сибири в XVII — начале XX вв.)

Печатный аналог: Ерохина Е.А. Сибирский вектор внутренней геополитики России / Отв. ред. Ю. В. Попков / Ин-т философии и права СОРАН. Новосибирск, 2012. PDF, 3244 Кб. Публикуемая статья представляет собой главу 13 указанной работы.

Процессы межэтнических взаимодействий имели существенное влияние на становление российской цивилизации. История взаимоотношений народов Сибири — азиатской части ее культурного круга — полна как примерами конфронтации, так и благоприятного для всех сторон взаимодействия сотрудничества. Геополитические детерминанты, определившие динамику взаимодействия народов Сибири, обозначились в конце XVII — начале XX вв. Этот период, как имеющий особенное значение для истории России, выделен не случайно. В этот период произошло переопределение геополитического статуса России, наметилась ее трансформация от имперского к национальному государству, занимающему центральное положение в культурной ойкумене Евразии. К числу таких геополитических детерминант следует отнести мотивы колонизации Сибири русскими и представителями других народов Европейской России, специфику модернизационных процессов в самой России и геополитическую ситуацию в указанный исторический период.

Исторический контекст межэтнических отношений в Сибири в конце XVII — первой половине XVIII вв. определялся геополитическим соперничеством Российской империи, Цинского Китая и Джунгарского ханства. Если Россия и Китай были феодальными государствами, экономика, социальная структура и политический строй которых опиралась на эксплуатацию крестьянской (земледельческой) общины, то Джунгария представляла собой государство кочевников-скотоводов с сильными пережитками военной демократии. Когда в 1758 году Цинская империя разгромила Джунгарское ханство, Россия активизировала свою политику в Южной Сибири, добилась военного и торгового присутствия на Алтае, в Забайкалье, в Приамурье и Приморье. Параллельно с этим делались попытки наладить дипломатические отношения с Китаем, который с конца XVIII века вступил в полосу глубокого социально-экономического кризиса. Потерпев поражение в опиумных войнах (1839–1842 гг., 1856–1860 гг.), сотрясаемый народными восстаниями, он попал в зависимость от Англии и Франции. Со второй половины XIX вв. Китай испытывает нажим со стороны «молодых капиталистических хищников»: Соединенных Штатов Америки и Японии. Именно эти государства становятся геополитическими соперниками России в борьбе за влияние на Дальнем Востоке в конце XIX — начале XX веков [1].

Появление русских в Сибири и на Дальнем Востоке — продолжение параллельных процессов государственного «собирания» земель (формирования национального государства) и колонизационного освоения свободных (малозаселенных и привлекательных для земледелия) пространств. В эти процессы оказались вовлечены не только представители русского этноса, но и родственных по культуре славянских этнических групп (малороссы, белорусы), хозяйственная практика которых ориентировалась на экстенсивное земледелие, а, значит, и на земледельческие миграции.

В Российской империи представителей коренных народов Сибири, называемых «инородцами», относили к податной категории плательщиков ясака. Они отличались от русских следующими признаками:

1. расовые отличия, европеоидный (у русских) и монголоидный (у аборигенов Сибири) внешний облик;
2. земледельческий (у русских) и неземледельческий, ориентированный на охоту, рыболовство и скотоводство (у народов Сибири) типы культурно-хозяйственной деятельности.

Довольно значимыми оказывались и конфессиональные различия между русскими, православными христианами в своем большинстве, приверженцами монотеистической религии и ее священной книги Библии, и народами Сибири, которые в основном, за исключением мусульман и буддистов, оставались приверженцами шаманизма («язычниками»), многобожия и устного способа передачи сакральных знаний.

Термин «инородец» впервые появился в «Уставе об управлении инородцев» (22 июля 1822 г.) по отношению к тем подданным, которые к моменту перехода под власть Российской империи находились в составе раннеклассовых обществ. Этот термин заменил ранее существовавший — ясачные народы. Устав определил их положение («оседлые», «кочевые» или «бродячие») с учетом уровня социально-экономического развития и порядка постепенного вхождения в состав России [2].

Вместе с тем следует понимать, что в конструкт «коренные народы Сибири» в исследовательских целях включены различные в культурном и языковом отношении этнические группы, находившиеся в XVII-XIX вв. на разных этапах этногенеза. Основанием для подобного рода конструирования является и доминирующие в сибирской среде этнонимы, обозначавшие русских и коренные сибирские народы: «хазах», «орос», «русский» употреблялись для обозначения русских, украинцев, белорусов, «тадар», «татары» — для обозначения представителей коренных сибирских этносов.

Процессы этнической интеграции в каждой из этнических групп коренного сибирского населения были в различной степени далеки от завершения. Да и сам указанный хронологический промежуток весьма длителен. Тем не менее, именно этот временной отрезок позволяет увидеть, что с появлением русского населения, отличного в антропологическом и культурном отношении, ускорились процессы внутриэтнической консолидации в среде коренных народов региона. Русские власти, облагая коренное население пушным налогом, присваивали его отдельным территориальным и родовым группам общую «национальную» номинацию.

Согласно Уставу 1822 года, коренные народы Сибири зачислялись в сословие инородцев, неполноправное, но располагающее определенными привилегиями. Инородцы освобождались от поставки рекрутов в армию, пользовались отсрочками при уплате налогов и отбывании повинностей. За инородцами закреплялись земли, находящиеся в их пользовании. Ясачные люди имели право на свободный и беспошлинный сбыт своей продукции. Инородцы могли отдавать детей учиться в государственные учебные заведения и открывать свои училища. Провозглашалось право исповедовать традиционную религию и выполнять соответствующие обряды. Для своего времени эти меры являлись прогрессивными [3].

Не стоит игнорировать тот факт, что движение русских в Сибирь совпало с эпохой Великих географических открытий и последующей европейской экспансией на вновь открытые земли, как правило, с целью наживы. Процесс первоначального накопления сопровождался эксплуатацией территорий или труда коренного населения, неравноценным (с точки зрения оценки рыночной стоимости сбываемых аборигенами товаров) торговым обменом. Каждая уважающая себя европейская держава стремилась к приобретению колоний. Цели колонизации могли различаться [4]. Однако престижностью обладал сам статус колониальной державы. Принадлежность к «клубу» колониальных держав выводила Российскую империю из категории «варварских» в категорию «цивилизованных» стран.

Не обольщаясь «колониальной» атрибутикой, стоит все же отметить, что русская культура стала для многих народов Российской империи посредником в мир письменной традиции и «высокой» профессиональной культуры. Русская культура сыграла в Северной Азии ту же цивилизационную роль, что китайская — Юго-Восточной Азии, испанская — на большей части Латинской Америки, арабская — в Юго-Западной Азии и Северной Африке. Она несла с собой в провинции все, что предлагал современный мир: и хорошее и плохое [5].

Колонизационные процессы в Сибири не ограничивались культурным влиянием и военным присутствием, присоединением территории. Не совпадали они и с вольным переселением. Если правительственную колонизацию можно рассматривать как процесс оформления государственного, символически и политически освоенного пространства, то стихийное переселение — как вольнонародное, выгодное государству, но в значительной мере самостоятельное движение.

Многие исследователи пишут о двух течениях колонизации — правительственном и стихийном.

«Если правительственное течение шло определенным руслом, то народное течение, никем не управляемое, разбивалось на мелкие ручейки. В первые же годы после Ермака, в Сибирь двинулось много „гулящих“ людей, а также промышленников, охотников, звероловов. Это стихийное переселенческое движение не прекращалось на протяжении всего XVII века: в состав переселенцев входили крестьяне, недовольные усиливавшимся закрепощением, укрывавшиеся от рекрутчины и платежа повинностей, не пойманные преступники» [6].

Различались не только характер, но и цели народной и правительственной колонизации. Мотивом земледельческого переселения русского населения, как правило, выступало стремление избежать аграрного перенаселения и деспотического давления со стороны государства в историческом центре России. «Вольную» колонизацию двигала также возможность приобретения мехов: либо путем торговли, либо посредством охоты. Еще одним стимулом продвижения русских в Сибирь был золотодобывающий промысел как потенциальный источник первоначального накопления. Правительственная же колонизация подразумевала совсем иную цель: включение новых земель в «имперское» пространство. В этом случае взимание «пушного» налога выступало инструментом привидения «под высокую государеву руку» «иноземцев», а согласие платить ясак — признанием легитимности власти «русского царя» [7].

Как полагают историки А. В. Ремнев и Н. Г. Суворова, наиболее продуктивным в вопросе о характере продвижения Российской империи на Восток в этот исторический период будет взгляд на эту проблему через призму превращения Сибири («Внутренней Азии») во внутреннюю периферию российского государства, включения ее территории и населения в политическое и смысловое пространство России. Они предлагают разобраться в вопросе о роли и месте Сибири при помощи категории «мир — империя» (в определении Ф. Броделя и И. Валлерстайна), которая подразумевает наличие «центра» и «периферий», различных видов динамического неравенства периферийных регионов по отношению к центру. Главное в восточном продвижении России заключается, по их мнению, в своеобразном «земледельческом империализме», который, в отличие от европейского империализма, искал не коммерческого успеха, а стремился ликвидировать опасность нового нашествия кочевников, приобщая их к оседлости и земледелию [8].

Специфика российской правительственной колонизации заключалась не столько в желании эксплуатировать вновь приобретенные территории и коренное население, сколько в стремлении обеспечить геополитическую стабильность на своих границах. За пределами климатических зон, доступных для земледелия, ни земли, ни рабский труд не интересовали ни российское правительство, ни русских переселенцев. В отношении «инородцев» архаичный принцип уплаты дани (ясака) действовал до конца дореволюционной эпохи. Размер ясака зависел от политической ситуации в конкретном регионе и определялся реальными возможностями государства по его взиманию, зачастую весьма скромными. Русское же население Сибири приравнивалось к податным категориям Центральной России [9].

В этом смысле правомерным будет определить Российскую империю как «неклассическую» империю. Основанием для имперского статуса здесь служит не только номинальный статус, зафиксированный в названии государства, но, и, во-первых, характер государственного строя, во-вторых, отношение к вновь вошедшему в состав государства населению, которое облагалось данью (ясаком), что служило главным показателем имперского отношения [10].

«Неклассический» же статус Российской империи раскрывается в отношении центра России к Сибири, развитие которой осуществлялось благодаря притоку материальных ресурсов и человеческого капитала из «центра» на «окраину». Характер этого отношения было бы неправомерно рассматривать в терминах «колониальной эксплуатации»: до XX века Сибирь оставалась всего лишь транзитным коридором, ведущим к Великому океану [11].

В то же время осуществление колонизационной политики требовало мобилизации ресурсов государства и увеличения налогового бремени на население «центра». Мобилизационное напряжение возрастало не только по мере продвижения России на восток, но и по мере осознания себя «другой Европой», страной, ставшей, начиная с эпохи петровских реформ, на путь догоняющей модернизации.

Думается, что использование концепта «другой» или «второй» Европы, который В. Г. Федотова предложила как идеально-типическую конструкцию для характеристики особенностей развития европейских стран, модернизирующихся с преобладанием мобилизационных, а не инновационных усилий, можно признать эвристически ценным для объяснения специфики геополитической ситуации в указанный период. Общими, по ее мнению, для стран «второй» Европы (Австро-Венгрии, Османской империи, Российской империи) являются следующие характеристики:

• они расположены рядом с Западной Европой, но не являются «Западом» (в географическом, экономическом, политическом смысле);
• они ориентированы на «Запад» и воспринимают контакты с «Востоком» как вынужденные;
• у многих из них религия является источником легитимации деятельности и гарантом единства нации;
• многие из них «расколоты» на прозападную «элиту» и «народ» (большинство) [12].

Отнесение Российской империи к категории стран «второй» или «другой» Европы позволяет по-новому взглянуть на проблему культурной самоидентификации России и значение «Запада» как «значимого другого» для России и русской культуры. Отношения сначала Руси, а потом и России, со своими западными соседями влияли весьма существенно на процесс культурного и, шире, цивилизационного самоопределения России. Однако с эпохой петровских реформ образы «Запада», «Европы» и ее народов (особенно немцев, французов, англичан) приобрели в русской (российской) культуре новый смысл, смысл вызова. Именно с этого времени вопрос о цивилизационной определенности России (западничество, почвенничество или евразийство) поставлен в непосредственную зависимость от отношений России с европейскими народами и государствами.

Россия долгое время не могла ответить на этот вызов ни прогрессом в технологических достижениях, ни рыночными успехами, ни политическими свободами подданных, многие из которых до середины XIX века оставались в крепостной зависимости. Россия стала великой державой благодаря осуществлению геополитических притязаний, колонизационному движению в Сибирь и на Дальний Восток. Эти регионы рассматривались не только в Санкт-Петербурге, но и в столицах других европейских государств как цивилизационная окраина.

Поддержание статуса империи, великой державы в глазах международного сообщества (прежде всего, европейских государств) зависело, в том числе, и от успехов в восточном направлении. Однако их достижение требовало существенных экономических издержек, которые в условиях феодально-абсолютистского государства компенсировались усилением внеэкономического принуждения, закрепощением крестьянского населения России. Ужесточение контроля в отношении населения империи сковывало его социальную инициативу. Естественно, что это не могло не тормозить развития и в центре, и на окраинах. Таким образом, развитие геополитического успеха России оказывалось проблематичным в силу противоречивого характера развития модернизационных процессов внутри страны.

Россия стала великой державой благодаря высокому потенциалу социальной активности и инициативности россиян, представителей славянских, тюркских, финно-угорских народов. Цивилизационную роль России в культурной ойкумене Евразии трудно игнорировать. Однако доминирование европоцентристской позиции в сознании правящей элиты в отношении народов Евразии порождало иллюзию превосходства, в то время как геополитические соперники России, вступившие на путь модернизации позже, чем она, уже к началу XX века демонстрировали существенный прогресс. Успех Японии и поражение России в русско-японской войне 1904–1905 гг., положившие начало череде социальных революций в начале XX века, являются тому подтверждением.

Своеобразие развития России как «другой» Европы ярко проявилось и в специфике империо- и нациостроительства на ее окраинах. Исторически формируясь в процессе «собирания земель» как национальное государство, после падения ордынского владычества Россия заняла ту геополитическую нишу, которой располагала Золотая Орда. В новых условиях принцип «нации-государства» оказался потеснен имперским принципом, не предполагавшим этнических предпочтений. Доступ в российскую элиту был открыт для многих представителей правящих слоев и сословий нерусских народов. Русское население, особенно его непривилегированные сословия, не имело особых преимуществ, связанных со своим этническим статусом. Успех межэтнического сотрудничества определялся не столько этническими предпочтениями русских, сколько степенью политической лояльности и династической преданности государю. Этническая принадлежность в многонациональной империи имела меньшее значение в сравнении с сословным фактором.

В то же время мировоззренческой доминантой в процессах конструирования империи оставалось православное христианство. Православие обладало статусом государственной религии. Конфессиональный признак надежно фиксировал этническую границу. Переход в другое вероисповедание нередко оказывался напрямую связанным со сменой этнической идентичности и сословной принадлежности. Принятие православия имело в ряде случаев не столько мировоззренческое, сколько политическое значение, т.е. служило способом демонстрации лояльности к власти. В ряде случаев насаждение православия наносило ущерб решению колонизационных задач, вступая в противоречие с общеимперской установкой расширительного толкования русскости [13].

Таким образом, можно зафиксировать некоторые существенные характеристики геополитического контекста межэтнических взаимодействий в Сибири конца XVII — начала XX вв. Специфика этого контекста наиболее ярко проявляется в противоречивых тенденциях геополитического развития России, тесно связанного с цивилизационной и социокультурной спецификой страны. Во-первых, это противоречие между целями народной и правительственной колонизации. Если земледельческое и промысловое освоение Сибири русскими мотивировалось потребностью реализовать социальную инициативу, то правительственная колонизация направлялась стремлением закрепить за империей новые территории и усилить геополитическое влияние [14]. Во-вторых, это противоречие между модернизационным вызовом, который Россия приняла как великая — в геополитическом смысле — держава и неэффективным управлением, издержки которого компенсировалось, в терминологии Р. Коллинза и Т. Скочполл, увеличением груза контроля в отношении населения и территории исторического ядра России [15]. В-третьих, это противоречие между принципом имперского универсализма, терпимого к культурным различиям и индифферентного к этничности, и принципом национального государства, настаивающим на культурной унификации и гомогенизации населения.

Это обусловило противоречивое отношение власти к процессу включения аборигенного населения Сибири в социокультурное и политико-правовое пространство России. Такое отношение можно охарактеризовать как колебание между ассимиляторскими тенденциями, с одной стороны, и стремлением обезопасить рубежи государства, обеспечив себе легитимность со стороны «инородцев», с другой стороны. Тем не менее, в общественном сознании россиян, несмотря на колебания власти, уже в XIX веке намечается тенденция рассматривать Сибирь как часть России. Это дает основания рассматривать образ Сибири и как репрезентацию самой России, и как структурную единицу ее образа.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Зверев В. А., Зуев А. С., Кузнецова Ф.С. История Сибири. Часть II. Сибирь в составе Российской империи: Учебное пособие для 8 класса общеобразовательных учреждений. Новосибирск: ИНФОЛИО-пресс, 1999. С.11–17, 36.
2. Зверев В. А., Кузнецова Ф.С. История Сибири: Хрестоматия по истории Сибири. Часть I: XVII — начало XX века. Учебное пособие для общеобразовательных учреждений. Новосибирск: ИНФОЛИО, 2003. С. 199–203.
3. Зверев В. А., Зуев А. С., Кузнецова Ф.С. История Сибири… Часть II. Сибирь в составе Российской империи: Учебное пособие для 8 класса общеобразовательных учреждений. С.264–265.
4. Вахтин Н. Б., Головко Е. В., Швайтцер П. Русские старожилы Сибири. М.: Новое издательство, 2004. С. 16.
5. Плешаков К. Сквозь заросли мифов // Pro et contra. Весна 1997. С. 64–65.
6. Вахтин Н. Б., Головко Е. В., Швайтцер П. Русские старожилы Сибири. С. 24.
7. Ремнев А. В., Суворова Н.Г. Колонизация Сибири XVIII — начала XX веков: империо- и нациостроительство на восточной окраине Российской империи // История. Антропология. Культурология: Программы и избранные лекции. Ч. II. Избранные лекции. Омск: ООО «Издательский дом „Наука“», 2004. С. 8–9; Вахтин Н. Б., Головко Е. В., Швайтцер П. Русские старожилы Сибири. С. 16; Бродников А.А. Сбор ясака: зависимость процесса объясачивания от потестарно-политической ситуации в регионе (по материалам Восточной Сибири) // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 1. Культурный космос Евразии. Новосибирск: НГУ, 1999. С. 121.
8. Ремнев А. В., Суворова Н.Г. Колонизация Сибири XVIII — начала XX веков: империо- и нациостроительство на восточной окраине Российской империи. С. 5–6, 25.
9. Агеев А.Д. Сибирь и американский запад: движение фронтиров. С. 107; Бродников А.А. Сбор ясака: зависимость процесса объясачивания от потестарно-политической ситуации в регионе (по материалам Восточной Сибири). С. 122; Вахтин Н. Б., Головко Е. В., Швайтцер П. Русские старожилы Сибири. С. 16.
10. Агеев А.Д. Сибирь и американский запад: движение фронтиров. С. 92.
11. Ремнев А. В., Суворова Н.Г. Колонизация Сибири XVIII — начала XX веков: империо- и нациостроительство на восточной окраине Российской империи. С. 52.
12. Федотова В.Г. Модернизация «другой» Европы / РАН, Ин-т философии. М: ИФРАН, 1997. Режим доступа: www.auditorium.ru/books/4269
13. Ремнев А. В., Суворова Н.Г. Колонизация Сибири XVIII — начала XX веков: империо- и нациостроительство на восточной окраине Российской империи. С. 45–46.
14. Там же. С. 23.
15. Изгарская А.А. Методы объяснения и предсказания в геополитических теориях // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 1. Культурный космос Евразии. Новосибирск: НГУ, 1999. С. 60–61.