Отделение церкви от государства в Енисейской губернии (1920–1922 гг.)

Печатный аналог: Доброновская А.П. Отделение церкви от государства в Енисейской губернии (1920–1922 гг.) // Сибирь в XVII–XX веках: Проблемы политической и социальной истории: Бахрушинские чтения 1999–2000 гг.; Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Шишкина. Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2002. C. 110–119.

В ходе модернизации российского общества в начале XX в. получили развитие тенденции, связанные со сменой преобладающего типа личности, а вместе с тем, и типа культуры, с ее превращением из холистской («коллективистской») в «индивидуалистическую» [1]. Изменилось и отношение к вопросу вероисповедания. Представители различных социальных слоев населения пытались понять, какими должны быть взаимоотношения государства и религиозных организаций, полагая, что ответ на этот вопрос поможет определить меру свободы личности в выборе той или иной религии, права верующих и атеистов, место и роль религии и церкви в обществе.

Существовавшая в то время в России «самодержавная модель» государственной политики вероисповедания закрепляла «союзнические» отношения между правящим режимом и Русской церковью, обеспечивала последней господствующее и первенствующее положение, допускала использование религиозно-церковного аппарата в интересах русского государства. В начале XX в. эта модель перестала удовлетворять большую часть жителей страны, которые выступали за равенство граждан перед законом вне зависимости от их вероисповедной принадлежности, за свободу совести. Для достижения поставленной цели они считали необходимым изменить государственную вероисповедную политику — признать свободу совести, отказаться от традиционного союза государства и Церкви, уравнять в правах все конфессии, частично конфисковать монастырские и церковные земли. Русская православная церковь, в силу своих союзнических отношений с Российским государством, оказалась в центре всех споров и разногласий по этому вопросу [2].

Эти требования отвечали буржуазной модели государственной политики вероисповедания. Лишь крайне правые, монархические партии выступали за незыблемость союза между государством и православной церковью, за сохранение «первенствующего положения» православной церкви в России при существующей свободе вероисповеданий. Левые, социалистические партии выдвигали более радикальные требования: отделение церкви от государства и школы от церкви, конфискация монастырских и церковных земель [3].

Победа Февральской революции открыла дорогу для формирования буржуазной модели вероисповедной государственной политики. Нормативные акты Временного правительства о свободе совести и вероисповеданий, передача церковно-приходских школ в ведение министерства народного просвещения, а также объявление Закона Божьего предметом, не обязательным для изучения в школе, соответствовали концепции «светского» государства.

Однако сложность социально-политической ситуации в стране в период с февраля по октябрь 1917 г., продолжающееся участие России в мировой войне способствовали радикализации политических настроений населения, в том числе по вероисповедным вопросам. Все чаще выдвигались требования отделения церкви от государства и школы от церкви, обеспечения действительного равенства религий, национализации церковно-монастырской собственности, освобождения верующих и приходов от опеки церкви.

Пришедшие к власти большевики и другие крайне левые социалистические партии в конце 1917 — начале 1918 г. провели радикальные реформы в этой области. Они отделили церковь от государства и школу от церкви, конфисковали монастырские и церковные земли. Первые практические шаги Советской власти в данном направлении в Енисейской губернии были сделаны тогда же. Но дальнейшее их проведение в жизнь было прервано начавшейся гражданской войной. Лишь с восстановлением в 1920 г. в регионе прежнего политического режима они были продолжены.

К проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства отдел юстиции Енисейского губревкома и его ликвидационный подотдел приступили практически незамедлительно. Так, в начале февраля 1920 г. была осуществлена национализация имущества Красноярского Знаменского общежительного скита. Руководство скитом перешло в руки представителей власти. Монахи скита и епископ Красноярский и Енисейский Назарий обращались несколько раз в Енисейский губернский земельный отдел и в общий подотдел отдела юстиции Енисейского губревкома с просьбой о создании ими сельскохозяйственной артели на монастырских землях. Но губернские органы власти отвечали, что бывшие имения монастыря предназначены для образования советского хозяйства. В мае 1920 г. было национализировано имущество Туруханского Троицкого монастыря. К октябрю 1920 г. были образованы сельскохозяйственные артели на месте Енисейского Иверского женского и Енисейского Спасского мужского монастыря. В их уставах даже не упоминалось о том, что артели созданы на месте православных монастырей [4].

Эти акции местных органов Советской власти были прямым нарушением декрета «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» от 20 января 1918 г., в соответствии с которым разрешалась национализация монастырского имущества и последующая его передача верующим, которыми являлись сами монахи, во временное их пользование. Юридически закрытие монастырей не допускалось, однако на практике в Центральной России повсеместно осуществлялось.

Власти на местах не были озабочены тем, чтобы придать законный характер закрытию монастырей. В их делопроизводственных документах нет упоминаний о действиях монахов, противоречащих декрету. Происходящее обычно объяснялось нуждами советского хозяйства. Но реквизированные помещения для указанной цели использовались далеко не в полной мере [5]. Тогда же, как и по всей стране, были закрыты духовные учебные заведения, домовые церкви, Епархиальный совет [6].

Местные органы Советской власти проводили декрет в жизнь административно-запретительными методами, часто с нарушением других законов. Участились случаи арестов православного духовенства по надуманным обвинениям их в пьянстве и контрреволюционной агитации. Священники задерживались по распоряжениям органов ВЧК, по постановлениям комячеек. Сложилось даже своеобразное соперничество на этой почве между партийными органами и милицией. К концу 1920 — началу 1921 г. участились обвинения священнослужителей в подготовке и проведении контрреволюционных вооруженных выступлений, созыве нелегальных съездов населения [7].

Население нередко выступало против подобных действий местных органов Советской власти. Особенно недовольны нововведениями в сфере вероисповедания были крестьяне, так как советские преобразования кардинально изменяли их образ жизни. Случалось, прихожане защищали священников при арестах, составляли приговоры сельских обществ, одобряющие деятельность приходского духовенства и замалчивающие агитацию священнослужителей. Были даже случаи активного сопротивления органам власти [8].

Деревенские жители противились изъятию из церквей метрических книг, составлению описей церковного имущества, отказывались отдавать ключи от церковных зданий, не желали признавать законными решения по церковным вопросам, принятые в обход сельского схода. Они возмущались отсутствием в школах икон и занятий, посвященных Закону Божьему, запрещали детям посещать такие школы. Нередки были случаи преподавания в школе «по-старому» [9].

Сельское население открыто возмущалось тем, что нужно ходить в комячейки, взявшие на себя функции местных органов власти, за разрешением привезти в деревню «попа», что коммунисты преследуют религию и не дают молиться, что церкви превращаются в театры, школы и конюшни, что запрещают звонить в колокола. Ими распространялись призывы к возрождению «Святой церкви» и восстановлению преподавания Закона Божьего в школах [10]. Информационные сводки советских и партийных органов губернии констатируют «сильный фанатизм» крестьян по отношению к церкви и их «доверие к духовенству».

В дальнейшем противостояние властных структур и населения губернии по вероисповедным вопросам только усилилось. Были прямые нарушения декрета, когда священникам запрещалось венчать, хоронить и крестить, не признавались церковные браки, заключенные в период правления Колчака. При этом местные органы власти, в первую очередь, партийной, продолжали практиковать аресты и убийства священнослужителей, выселение их из населенных пунктов. Часто эти решения принимались ими самостоятельно без непосредственного обращения за санкциями в вышестоящие инстанции. Правда, иногда представители органов власти пытались заручиться поддержкой населения. Они выносили решение таких вопросов на сельские сходы, что являлось прямым нарушением советского законодательства — вмешательством во внутрицерковные дела.

В свою очередь, население противодействовало исполнению советского декрета. С его стороны были нередки случаи преподавания в школе Закона Божьего. Прихожане защищали храмы, из общественных доходов производили отчисления на содержание духовенства и церквей [11].

Недовольство жителей губернии методами проведения политики вероисповедания советской власти, ее вмешательством во внутрицерковные дела стало еще более ощутимым при проведении кампании по вскрытию святых мощей, которая была предпринята местными органами власти в связи с изданием постановления Совнаркома от 30 июля 1920 г. «О ликвидации мощей во всероссийском масштабе». В результате Енисейским губкомом РКП(б) 21 июля 1921 г. было отменено вскрытие мощей Василия Мангазейского [12].

Провозглашенное Советской властью отделение церкви от государства и школы от церкви, в результате которого собственность религиозных организаций объявлялась «народным достоянием», было продолжено в 1921 — 1922 гг. и закончилось изъятием церковных ценностей не только из закрытых церквей и монастырей, но и из всех действующих православных храмов. Поводом для изъятия ценностей послужил массовый голод, разразившийся в стране в 1921 г.

Первые известия о голоде вызвали значительное общественное движение в помощь пострадавшим. В него включились многие светские и церковные организации в России и за рубежом. Во всех храмах и среди отдельных групп верующих начался сбор денег в помощь голодающим. В этих благотворительных акциях принимали участие и религиозные общины Енисейской губ. В сентябре 1921 г. общие собрания приходских религиозных общин Енисейского уезда, а в октябре 1922 г. Минусинского уезда, приняли постановления об оказании помощи жителям Поволжья через религиозные общины. Епископ Назарий поддержал этот почин, призвав в своем обращении в ноябре 1921 г. паству к сбору пожертвований [13].

Первоначально общесибирские и губернские власти не возражали против подобной инициативы. В августе 1921 г. на заседании Сиббюро ЦК РКП(б) было разрешено организовывать на территории Сибири частные комитеты помощи голодающим [14]. Несколько позже решение было изменено. Все пожертвования, собранные через религиозные общества, должны были поступать на общих основаниях в пункты, указанные волостными комитетами помощи голодающим. Общинам разрешалось только ввести в них по одному представителю [15].

В конце января 1922 г. Сиббюро ЦК РКП(б) вынуждено было поддержать акцию «Неделя помощи голодающим Поволжья», организованную Красным Крестом. В связи с этим в феврале епископ Красноярский и Енисейский Назарий был приглашен в губисполком, где ему было предложено принять участие в ее организации [16]. Население же губернии было призвано «любыми средствами» оказать немедленную помощь пострадавшим от голода. В общесибирских и губернских газетах появились статьи, главным содержанием которых стали призывы церковное золото обменять на хлеб голодным [17].

Со времени принятия постановления ВЦИК от 16 февраля 1922 г., которое декларировало принудительную сдачу «всех драгоценных предметов из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа», начался отсчет масштабной общероссийской кампании по изъятию церковных ценностей. Для беспрепятственного проведения кампании заранее была подготовлена соответствующая база. 2 января 1922 г. Президиум ВЦИК принял постановление «О ликвидации церковного имущества», по которому все церковное имущество подлежало учету и закреплению за различными советскими учреждениями. По официальной версии продажа церковных богатств должна была дать необходимые средства для ликвидации продовольственных затруднений [18].

Как считают Н. Н. Покровский и С. Г. Петров, в первых числах марта перед органами и лицами, занимавшимися повседневным руководством кампанией, встал вопрос о создании в масштабах всей страны особого механизма для изъятия церковных ценностей. 10 марта 1922 г. была создана центральная комиссия «для руководства работой» по «изъятию ценностей из церквей», а 20 марта 1922 г. Политбюро ЦК приняло решение о создании сети комиссий [19].

Необходимо внести небольшое уточнение. На местах первые комиссии по изъятию церковных ценностей были созданы в связи с проведением в жизнь постановления ВЦИК от 16 февраля 1922 г. [20]

12 марта 1922 г. «межведомственная комиссия по изъятию церковных ценностей» в Енисейской губернии приступила к работе. К сожалению, точный состав комиссии установить невозможно за неимением в протоколе ее заседания данных о присутствующих. Это подтверждает ее «секретный» характер. А наличие данного протокола заседания комиссии в делах Енисейского губкома РКП(б) и то, что возглавлял ее член президиума, указывает на решающую роль партии в работе комиссии. Впрочем, роль силовых структур в создании и деятельности этой комиссии выяснить по партийным документам невозможно, хотя и недооценивать ее нельзя.

В основу работы Енисейской губернской комиссии легла директива, данная высшим партийным органом, которая отвергала постепенное и бесконфликтное проведение кампании, требовала быстрого и повсеместного изъятия ценностей, разгрома Церкви [21].

12 марта 1922 г. комиссия утвердила план работы. Она обязала губюст на следующем заседании представить подробные сведения об имуществе конфискованном, а также еще находившемся в ликвидированных храмах, представить подробный список церквей, синагог, костелов и других богослужебных зданий Красноярска для установления очередности изъятия из них ценностей.

Губернская комиссия постановила организовать уездные комиссии в Канске, Минусинске, Красноярске и Туруханске в составе представителей уисполкомов, помголов и уфинотделов, а в Ачинске и Минусинске — дополнительно, в силу ожидавшегося наиболее активного противодействия изъятию церковных ценностей — комиссии под председательством особоуполномоченных губисполкома [22].

До конца марта 1922 г. губернская комиссия вела подготовку и проверку списков предназначенного для изъятия церковного имущества. Начало фактического изъятия было намечено на «послепасхальную» неделю [23].

Информационные сводки ГПУ за март 1922 г. дают достаточно полную картину восприятия населением губернии действий органов Советской власти по подготовке к изъятию церковных ценностей. Они свидетельствуют, что верующие были возбуждены слухами об изъятии церковных ценностей и настроены неприязненно в отношении предстоящей кампании. Отношение духовенства к этому мероприятию также было враждебным. У епископа Красноярского и Енисейского Назария состоялось совещание. Все присутствовавшие резко возражали против происходившего, и только один священнослужитель предложил «не поднимать никакого шума, предоставив… [это] исключительно самим верующим» [24].

Енисейский губернский отдел ГПУ для того, чтобы обезопасить себя в дальнейшем от обвинений в применении насилия к духовенству во время изъятия церковных ценностей, проинформировал власти об «усилении контрреволюционной работы духовенства, принимающей организованные формы». Однако в информационной сводке отдела управления Енгубисполкома за это время, наоборот, отмечалось, что «антисоветской агитации духовенства и его контрреволюционных выступлений (в губернии) не наблюдалось» [25].

В конце марта 1922 г. Енисейская губернская комиссия и губком РКП(б) решили легализовать подготовку к кампании и заручиться поддержкой части населения, для чего в губернии было намечено провести ряд беспартийных конференций. Число проведенных конференций точно установить невозможно. В основном они проводились в городах и поселках с преобладанием рабочих: в Красноярске, Канске, Иланске. О составе присутствовавших можно судить вполне определенно: это были рабочие и красноармейцы, высказавшиеся под влиянием агитационно-пропагандист-ской кампании за немедленное изъятие церковных ценностей. Верующие же, собиравшиеся в церквах, в большинстве случаев выносили иные постановления: «Ценностей не сдавать, заменить их другими вещами и продовольствием» [26].

Весь апрель 1922 г. в губернии шла подготовительная работа к изъятию церковных ценностей. В связи с получением очередного указания Сиббюро ЦК РКП(б) была развернута дополнительная агитационная кампания в воинских частях и профсоюзах. Под руководством агитпропотдела Енисейского губкома РКП(б) был проведен ряд красноармейских митингов, посвященных вопросу изъятия церковных ценностей. По сведениям Енисейского губкома РКП(б), почти все военнослужащие поддержали позицию властей: во всех воинских частях, находившихся в Красноярске, было не более 60-100 человек воздержавшихся.

Кроме того, для «устрашения» населения непосредственно перед самым изъятием ценностей была проведена вооруженная демонстрация воинских частей. Она произвела «очень сильное впечатление» на население Красноярска и несколько приглушила его волнения. Но Енисейский губком РКП(б) все же опасался народных масс, так как даже рабочие, выступавшие за изъятие, не были полностью уверены в том, что церковные ценности будут использованы по назначению [27].

По-иному обстояло дело в других населенных пунктах губернии. В таких городах, как Минусинск и Енисейск, даже коммунисты, не говоря уже об остальных слоях населения, высказались против изъятия. Воинские части, стоявшие в Канске, совсем отказались участвовать в предстоящей кампании.

К концу апреля 1922 г. епископ Красноярский и Енисейский Назарий получил резолюции приходских собраний губернии по этому вопросу. Отовсюду поступили сведения, что население не желает отдавать ценности из церквей и готово противодействовать духовенству в случае, если последнее решит сдать ценности. В своих информационных сводках местные органы ГПУ признавались, что «изъятие, еще не начавшись, во многих волостях губернии уже сорвано». Духовенство же, в том числе сам епископ, понимало, что их прямое противодействие кампании только приведет к кровопролитию, и призывало верующих не оказывать сопротивления органам местной власти [28].

Кампания по изъятию церковных ценностей в губернии началась 28 апреля 1922 г., как и предписывалось директивой Центра, с самого главного и наиболее значимого храма губернии — кафедрального собора Красноярска. 30 апреля изъятие в городе продолжилось и завершилось 8 мая. За это время в кафедральном соборе комиссия побывала четыре раза, в кладбищенской церкви — два, в остальных церквах — по одному разу. Конфисковывалось все, даже предметы, необходимые для богослужения: дарохранительницы, потиры, кувшины, лампады, кадила, наперстные кресты. В Покровской церкви 8 мая комиссия забрала серебряные Царские врата Главного алтаря и облачения с престолов. В уездах изъятие затянулось до середины июня, а в некоторых населенных пунктах до августа. Большая часть собранных на периферии ценностей до конца лета еще не была доставлена в губернский центр [29].

Отчеты, информационные сводки и письма Енисейского губкома РКП(б) и ГПУ не дают полного ответа на вопрос о причинах столь длительного проведения кампании в губернии, которая должна была закончиться еще к концу мая. В апреле 1922 г. губком РКП(б) оптимистично указывал, что серьезного сопротивления в губернии не будет, и изъятие должно пройти сравнительно безболезненно [30]. В более поздних по срокам информационных письмах, например, за июнь 1922 г., он был настроен уже менее оптимистически. Задержку окончания кампании губком объяснял рядом таких объективных причин, как территориальные масштабы губернии и осторожность местных органов власти при проведении изъятия.

В письмах Енисейского губкома отмечалось несколько небольших инцидентов между комиссией и верующими, свидетельствовавших о саботаже и даже о сопротивлении населения изъятию. Так, представители религиозных общин отказывались участвовать в работе комиссии, а верующие не только выражали недовольство происходившим, но и путем «окарауливания» храмов препятствовали изъятию [31]. А в Минусинске, по свидетельству местных органов власти, «толпа верующих собралась у здания исполкома, требуя прекратить изъятие, но разошлась при первой же угрозе властей» [32]. На самом же деле, только введение в Минусинске 28 апреля 1922 г. военного положения смогло прекратить сопротивление населения проводившейся кампании и пресечь панику местной власти, которая даже намеревалась перевести все советские учреждения в Красноярск [33].

В результате осуществления кампании по изъятию церковных ценностей Русская православная церковь оказалась на грани гибели. Храмы были разграблены, сопротивление верующих и духовенства с помощью военной силы сломлено.

Более того, в ходе соответствующей агитационно-пропагандистской кампании властям удалось спровоцировать клир на незаконные, с точки зрения соблюдения пунктов декрета и инструкции, действия и отвратить часть верующих от церкви. Именно изъятие церковных ценностей стало последней акцией в процессе отделения церкви от государства и школы от церкви. После 1922 г. церковь была лишена экономической и политической силы, сфера же ее культурного влияния резко сузилась.

В результате сложились предпосылки для изменения всей общественно-политической жизни страны и удаления этой конфессии из той политической, культурной и экономической ниши, которую она занимала в дореволюционном обществе.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. подробнее: Вишневский А. Г. Консервативная революция в СССР // Мир России. М., 1996. № 4. С. 3–66.
2. Государственно-церковные отношения в России (опыт прошлого и современное состояние). М., 1996. С. 53.
3. Одинцов М. И. Государство и церковь в России. XX век. М., 1994; Редькина О. Ю. Вероисповедная политика Временного правительства России (февраль – октябрь 1917 г.): Рукопись дис. … канд. ист. наук. М., 1996.
4. Фаст Г. Енисейск православный. Красноярск, 1994. С. 72, 73; ГАКК. Ф. 904, оп. 1, д. 459, л. 32–51; ф. Р-259, оп. 1, д. 14.
5. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 482, л. 111.
6. ГАКК. Ф. Р-49, оп. 1, д. 24, л. 23; ф. 297, оп. 1, д. 154, л. 43об, 45.
7. ГАНО. Ф. Р-1, оп. 2а, д. 17, л. 34об; ЦХИДНИ КК, Ф. 1, оп. 1, д. 39, л. 8; д. 125, л. 33, 33об; д. 170, л. 7; д. 215, л. 5об; д. 294, л. 2; ф. 7, оп. 1, д. 290, л. 2; ф. 42, оп. 8, д. 199, л. 31.
8. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 41, л. 51; д. 50, л. 16, 19, 47об; д. 158, л. 2.
9. Там же, д. 150, л. 19об; д. 152, л. 41об; д. 160, л. 110; д. 170, л. 21.
10. Там же, д. 161, л. 5об, 6; д. 215, л. 5об; ф. 6, оп. 1, д. 979, л. 26; ф. 7, оп. 1, д. 158, л. 2.
11. ГАНО. Ф. П-1, оп. 1, д. 23, л. 54; ГАКК. Ф. Р-49, оп. 1, д. 169, л. 30; ф. Р-53, оп. 1, д. 28, л. 125, 125об; ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 141, л. 28, 45, 50, 72, 89, 90.
12. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 113, л. 48, д. 126, л. 7; д. 149, л. 32.
13. Там же, д. 171, л. 99об; ф. 7, оп. 1, д. 224, л. 13, 21.
14. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 109, л. 60об.
15. Там же, д. 171, л. 99об; ф. 7, оп. 1, д. 224, л. 13.
16. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 141, л. 89, 152; д. 259, л. 3.
17. ГАКК. Ф. Р-1303, оп. 1, д. 83.
18. Петров С. Г. Секретная программа ликвидации русской церкви: письма, записки и почтотелеграммы Л. Д. Троцкого в Политбюро ЦК РКП(б) (1921–1922 гг.) // Сибирская провинция и центр: культурное взаимодействие в XX веке. Новосибирск, 1997. С. 25, 26.
19. Архивы Кремля: В 2 кн. / Кн. 1: Политбюро и церковь. 1922–1925 гг. М.; Новосибирск, 1997. С. 24–27.
20. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 141, л. 120.
21. См. подробнее: Петров С. Г. Указ. соч. С. 34–47.
22. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 288, л. 4а.
23. Там же, л. 1, 2.
24. Там же, д. 141, л. 120; д. 274, л. 41.
25. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 141, л. 127, 152.
26. Там же, д. 288, л. 1–5.
27. Там же, д. 141, л. 175, 176.
28. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 141, л. 184, 196–199; ф. 5, оп. 1, д. 270, л. 178.
29. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 114, л. 9, 9об; д. 141, л. 196–199, 231, 237, 238.
30. Там же, д. 288, л. 5.
31. Там же, л. 9, 10.
32. ЦХИДНИ КК. Ф. 1, оп. 1, д. 114, л. 9, 9об.
33. Там же, д. 274, л. 49, 53, 54, 66.