Документальные источники о взглядах служилых людей Восточной Сибири XVII в. на свои права и обязанности

Бродников А. А. Документальные источники о взглядах служилых людей Восточной Сибири XVII века на свои права и обязанности // Источники по истории общественного сознания и литературы периода феодализма. Новосибирск: Наука, 1991. С. 134–147.

Базой для изучения общественного сознания служилых людей Восточной Сибири XVII в., в частности их взглядов на свои права и обязанности, являются документальные (делопроизвод­ственные) источники, относящиеся, согласно классификации Л. Н. Пушкарева, к разряду канцелярских [28, с. 206, 267]. Все эти источники в целом по структуре, форме и содержанию можно разделить на не­сколько групп.

Грамоты и указы — это документы, определяющие отношения вышестоящих лиц и учреждений с нижестоящими, предписания по конкретным вопросам. В XVII в. внешняя разница между грамотой и указом отсутствует, и определить принадлежность того или иного источника можно, как правило, по содержанию. Указы, представ­ляющие собой законодательные документы, превосходят грамоты по объему и несут распорядительную информацию более широкого плана. Грамоты гораздо конкретнее и несут распоряжения частного характера.

Грамоты и указы исходили от царского имени и имели следую­щий формуляр: 1) адресант («От царя и великого князя Алексея Ми­хайловича всея Русии…»); 2) адресат («…в Сибирь, в Енисейский острог, воеводе нашему Афонасью Филиповичю Пашкову»); 3) ин­формативная часть — изложение сути дела; 4) распоряжение («И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б…»); 5) дата («Писан на Москве лета 7159-го августа 30 дня») [19, с. 535, № 473]

Наказы, наказные памяти, памяти, относящиеся к нашей теме, представляют собой письменные распоряжешш и предписания, исхо­дящие из Сибирского приказа или от разрядных воевод нижестоя­щим воеводам или приказчикам и служилым людям. Документы эти имеют конкретный характер и по объему, как правило, в несколько раз превосходят источники, названные выше. Разницу между на­казом и памятью можно определить лишь по содержанию.

Наказы представляют собой сопроводительные письма, как пра­вило вручаемые определенным лицам, приезжавшим в Сибирь, о назначении их на какую-либо должность с подробным перечислением служебных обязанностей (например, наказ из Сибирского приказа вновь назначенным воеводам или каким-либо лицам, отправляемым для выполнения особо важного задания: наказ тобольских воевод князей А. А. Хованского и И. В. Волынского Андрею Дубенскому о строительстве Красноярского острога) [19, с. 330–333, № 237].

Наказная память — аналогичный документ, представляющий собой письменное предписание последней инстанции. Выдавалась она в воеводской канцелярии служилым людям, посылаемым куда-либо с конкретным заданием, чаще всего — для установления (или восстановления) мирных отношений с «иноземцами». Выделение на­казной памяти в отдельный вид документа возможно по той причине, что ее содержание имеет общие черты и с наказом (сопроводительное письмо) и с памятью (инструкция о последующих действиях). Так же как и предыдущая группа документов, наказы и наказные памя­ти имеют единый формуляр: 1) дата («Лета 7135-го июня в 1 день…»); 2) обоснование (…по государеву цареву и великого князя Михаи­ла Федоровича всея Русии указу…»); в случае, если наказ состав­лялся в Сибирском приказе, этот пункт сливался с последующим; 3) адресант; 4) адресат; 5) в некоторых случаях присутствует ин­формативная часть, описывающая события предыдущего промежутка времени и объясняющая причину появления данного документа; 6)            инструктивная часть, как правило — довольно пространная; 7)            предупредительная часть — о мере ответственности адресата в случае нарушения или невыполнения наказа (…и Андрею за то от царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии быти в великой опале») [19, с. 330–333, № 237].

Память представляет собой документ предписывающего харак­тера, что-то вроде инструкции о действиях при определенных обстоя­тельствах. Память могла вручаться всем должностным лицам — от воеводы (иногда — в качестве приложения к наказу) до приказчика и рядового казака. Формуляр памяти: 1) дата; 2) обоснование; 3) название документа («память»); 4) адресат; 5) информативная часть; 6) инструктивная часть; 7) адресант.

Сведения, содержащиеся в вышеперечисленных видах докумен­тации распорядительного характера, охватывают практически все сферы жизни и деятельности служилых людей {1}

Отписки по содержанию можно разделить на два подвида. Это различного рода отчеты, сообщения и т. д. представителей админи­стративного аппарата, адресованные в вышестоящие инстанции,  в том числе царю и в Сибирский приказ, а также официальная пере­писка должностных лиц одного уровня, содержащая, как правило, информацию рекомендательно-предупредительного характера. Ин­формация, содержащаяся в отписках, как и в документации распо­рядительного характера, касается различных сторон жизни сибиря­ков. Но в сравнении с предыдущей группой источников отписки обладают большей степенью субъективности, поскольку их авторы излагают свою точку зрения на такие события, как городские вос­стания, бегство со службы и т. д.

Отписки имеют единый формуляр: 1) адресат; 2) адресант; 3)   информативная часть, как правило, с датой какого-либо события, предшествовавшего появлению отписки и кратким описанием этого события («…в нынешнем, господине, во 156-м году марта в 10-й день писал ты ко мне в Енисейский острог»); 4) отчетно-рекоменда­тельная часть; 5) заключение (заверение адресата в дальнейшем его информировании и выполнении последующих инструкций или изло­жение просьбы, обоснованной в информативной и отчетно-рекомен­дательной частях [19, с. 263–264, 412–413, № 163, 325].

Челобитные — пожалуй, самый многочисленный вид источни­ков. Они несут самую широкую информацию о жизни и деятельности служилых: об их политических взглядах, о характере службы, о про­явлении инициативы во время походов, об отношениях с местной администрацией, с гарнизонами других городов и острогов, с абори­генным населением края. Челобитные содержат различные просьбы служилых людей: о выдаче жалованья, об отправлении в Москву с пушниной, о переводе в другой гарнизон, о поверстании в команд­ный состав и т. д.

В отдельный подвид можно выделить коллективные челобитные, составлявшиеся от имени десятков и даже сотен служилых людей и представителей других социальных групп сибирского населения,; в том числе и «инородческого». В таких случаях просьба касалась каких-либо льгот в отношении службы для данного гарнизона, вы­дачи жалованья всему гарнизону, замены воеводы, с перечислением его «лихостей» и «обид», творящихся «без государева указу неведомо для чего».

Субъективный характер челобитных, как и отписок, ярко выра­жен. Добиваясь решения правительством какого-то дела в свою пользу, составители челобитных, как правило, завышали степень своих бедствий [20, с. 47], умело апеллировали к «государевой пользе». Че­лобитные и отписки, составленные представителями противостоящих социальных сил, взаимно дополняют друг друга и позволяют ис­следователю более точно определить истинный характер событий. По формуляру челобитные схожи с отписками: 1) адресат (инициаль­ная формула — царский титул: «Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси…»); 2) адресант («…бьет челом хо­лоп твой Еналейко Бахтеяров…») (18, л. 1); 3) информативно-обосновательная часть; 4) изложение просьбы (10, л. 384, 443, 539, 554; 11, л. 56–58; 12, л. 420–423 и др.)

Устоявшийся формуляр иногда нарушался — встречаются че­лобитные без выделенной четвертой части, где смысл просьбы «рас­творяется» в тексте информативно-обосновательной части [19, с. 504, № 426]. Обнару­жены и очень краткие челобитные, где полностью отсутствует тре­тья часть и резолюция на челобитной по своему объему превышает текст челобитчика. Такова, например, челобитная Еналея Бахтеярова. После инициальной формулы и указания адресанта сразу сле­дует изложение просьбы:

«…пожалуй меня, холопа твоего, вели, го­сударь, мне быть из Маковского острожку в Енисейском острогу побывать в домишку на время к масленой неделе. Царь государь, смилуйся» (18, л. 1).

Так как дата написания челобитной в тексте, как правило, от­сутствует, ее приблизительное определение возможно по дате до­ставки в Сибирский приказ (10, л. 546 об.; 14, л. 42 об.; 15, л. 1 об. и др.).

На особом месте стоят привлеченные к нашей теме приходно-расходные книги. Отсутствие строгого единообразия в делопроиз­водстве воеводских канцелярий не дает возможности определить фор­муляр этого весьма содержательного документа, позволяющего выяснить не только реальную выдачу всех видов жалованья, но и на какой год оно выдавалось, куда и в каком количестве отправлялись получавшие его служилые люди, уточнить характер «служб».

В целом все перечисленные выше виды источников на основа­нии имеющегося в них материала позволяют с достаточной объек­тивностью воспроизвести представления служилых людей Восточ­ной Сибири XVII в. о своих правах и обязанностях, о своем месте в обществе.

Находясь на государевой службе, получая жалованье, служилые люди имели определенный круг обязанностей. Но, являясь проме­жуточным слоем между господствующими и тяглыми категориями населения, они выполняли функции, сближавшие их как с теми, так и с другими.

Обязанности служилых людей Восточной Сибири можно разде­лить на основные и дополнительные. К основным относились виды служб, связанные с воинской деятельностью: караульная (охрана го­родов и острогов); защита сельского населения, в том числе и абори­генного («ясашного»), от нападений «немирных иноземцев»; участие во всевозможных походах — военных рейдах, экспедициях для при­ведения «под высокую государеву руку новых землиц», для развед­ки золота, серебра и других ископаемых; сбор ясака с аборигенного населения; участие в дипломатических поездках; сопровождение в Москву «мяхкой рухляди»; доставка в сибирские города и остроги денежного, хлебного, и соляного жалованья [14, с. 34; 8, с. 72; 3, с. 17; 16, с. 94–97, 101–102; 32, с. 209; 17, с. 15; 13. с. 128; 33, с. 33; 1; с. 60; 23, с. 84–103]

К числу дополнительных обязанностей служилых людей Восточ­ной Сибири можно отнести также работы, выполняемые и другими ка­тегориями населения — посадскими и крестьянами: перевозку хлеб­ных запасов, строительство и ремонт острожных укреплений, строи­тельство судов, ямскую гоньбу.

Подобные работы, бывшие по существу феодальной рентой [32, с. 38], приводили к сближению социального положения служилых и тяглых слоев, сводили на нет привилегии первых как военно-служилой группы. По этой причине они всячески противились выполнению подобных работ: в коллективных челобитных целых гарнизонов слу­жилые просят освободить их от каких-то работ, мотивируя тем, что создаются большие трудности для выполнения основной обязан­ности — воинской службы.

Например, енисейские служилые неоднократно просили освобо­дить их от перевозки хлебных запасов из Маковского в Краснояр­ский острог. В коллективной челобитной енисейских служилых 1630 г., писанной «во всех служилых людей место ста человек», приводятся условия службы енисейцев: посылают их за ясаком по 10 чел., под Братский порог с сотником 30 чел. да на рыбную лов­лю 10 чел. А оставшихся в остроге посылают по рекам по двое в Москву «с соболиной казной» за посылками, 10 чел. отдано в отряд Я. Хрипунова и т. д., а в Енисейске остается «человек по девяти и по десяти и караульную службу несут беспрерывно». В заключе­нии челобитной — просьба освободить их от этого рода деятель­ности и учредить ямскую службу (10, л. 272–282).

В обязанности служилых входили всевозможные строительные работы. Когда отряд казаков или стрельцов приходил в новый район для объясачивания местного населения, вставал вопрос о постройке какого-либо укрепления, опорного пункта. В этом случае служилым приходилось браться за топоры — строительные работы делались для них основной обязанностью. Когда же район становился отно­сительно заселенным и в остроге появлялись крестьяне, посадские, гулящие люди — служилые начинали рассматривать строительство и ремонт укреплений как помеху для выполнения ими воинских обязанностей.

Служилые не отказывались участвовать в строительно-ремонт­ных работах, но обычно просили привлекать для этой цели пред­ставителей других групп населения (14, л. 646) [30, с. 176]. При необходимости срочного ремонта подобные работы по правительственному указу возлагались на все категории населения. Например, в 1647 г. из Сибирского при­каза енисейскому воеводе Федору Полибину было указано:

«Как к тебе ся наша грамота придет и ты б в Енисейском у того старого острогу самые худшие места велел поделать без чево вперед без поделки пробыть немочно. Велено бы его поделать енисейскими слу­жилыми и жилецкими людьми, пашенными крестьяны» (14, л. 509)

Рассматривая дополнительные обязанности как нежелательные, к основным, связанным с воинским делом, служилые относились с большим «радением», проявляя всяческую инициативу, используя свой жизненный опыт. Правительство ценило эти качества служилых людей и старалось их использовать, всячески поощряя. Докумен­тальные источники — грамоты, отписки, челобитные — дают тому подтверждение.

Широко использовался опыт служилых людей для урегулирова­ния конфликтов с аборигенным населением. В таких случаях из Москвы следовал указ решить проблему мирным способом, отпра­вив к «улусным людям» опытных служилых. Такова, например, ре­золюция на отписке тобольских воевод Алексея Трубецкого и Ива­на Волынского, сообщавших об убийстве тунгусами посланных к ним за ясаком енисейских служилых в 1627 г.: «Государь слушал и указал: выбрать в Тобольске служилых людей, которые там бывали и которым бы такое дело было за обычей» (10, л. 174 об.).

Повсеместно в Восточной Сибири использовался опыт служилых людей при выборе мест под остроги (14, л. 162) [19, с. 42–43, 49, 240, 330; 1, с. 58–59].

В группе документов 1649 г. — отписок енисейского воеводы Ф. Полибина и грамот из Сибирского приказа — показана органи­зация строительства Баргузинского острога.

В 1649 г. подал челобитную прибывший с байкальской службы енисейский атаман Василий Колесников. В своей челобитной он высказался о целесообразности

«послать на весну служилых людей человек с шестьдесят и болши и на устьи Баргузина реки для приис­ку и приводу землиц под государеву царскую руку вновь острог поставить потому, что… по Ангаре реке иноземцы тунгуские князцы и их улусные люди три рода… государю поклонились и с своих улусов ясак платили… и по Байкалу… озеру иноземцы тунгуские люди Чалкагарский род князец Таптагайко со своими улусными людьми… государю поклонился и ясак платит» (14, л. 153).

Далее говорится о необходимости обеспечить новый гарнизон всеми припасами:

«И к тем бы служилым и новоприборным людям, которые… оставлены в Ангарском острожке, послать… государево жалованье свинцу, и пороху, и хлебных и пушечных запасов и ино­земцы старым, которые ясак платили, и новым, которые приведутца вновь под… царскую высокую руку на подарки цветных красных сукон и меди, и олова, и одежду, и ножей, и топоров…» (14, л. 154).

В ответ на эту челобитную енисейский воевода Ф. Полибии послал на Байкал отряд служилых в количестве 60 чел. во главе с сыном боярским Иваном Галкиным.

С ним же были посланы запасы свинца, пороха и хлеба для слу­жилых, оставленных В. Колесниковым в Ангарском острояже. Отряду И. Галкина было велено, «смотря по тамошнему делу», острог поставить «и всякими крепостями укрепить накрепко и ис того острогу призывать к себе в острог тамошних иноземцев», а так­же собирать информацию об окрестных народах, государствах, «под­линно проведать про золотую и серебряную руду»  (14, л. 160–166).

Инициатива служилых людей распространялась не только на строительство острогов, как, например, в 1630 г. Братского острога Максимом Перфильевым и острога на р. Лене Иваном Галкиным (11, л. 56–58, 66, 386, 388) [25, с. 33–35; 11, с. 46–47]

В челобитной ленского казака Юрия Поспелова, где он описы­вает свою службу и заслуги, приводится пример организации по­хода по инициативе служилых людей.

В 1644 г. пятидесятник Курбат Иванов послал из Братска в находившийся в двух днях пути улус бурятского князца Таилуя служилого Михаила Сорокина с предложением платить ясак русско­му царю. Князец ясак платить отказался, присовокупив, что если к нему будут еще присылать служилых, то он их в котле сварит. Узнав о том, что князец «государеву величеству учинил непослуша­ние», служилые потребовали от пятидесятника К. Иванова «идти на улус войском». В результате совершенного похода улус был за­хвачен и взяты аманаты  (15, л. 4, 6–7).

В документах XVII в. неоднократно встречаются факты снаря­жения экспедиций служилыми за свой счет, затраты собственных средств при выполнении служебных обязанностей. Уже Г. Ф. Мил­лер приводил в качестве примера поход казаков во главе с Андре­ем Дубенским, посланным для строительства Красноярска [19, с. 354–355].

В упомянутой выше челобитной Ю. Поспелова сообщается, как казаки провели наем на службу на свои средства. Зная, что против­ник превосходит их по численности, служилые решили, чтобы «госу­дареву величеству не учинить позору», нанять на службу «охочих гулящих и промышленных людей». За свой счет служилые наняли на службу 30 чел. и снабдили их хлебом, оружием, запасами свинца и пороха (15, л. 3–4).

Известны случаи, когда на собственные средства служилых сна­ряжались целые экспедиции, как было в 1649 г. с организацией по­хода в Даурию Ерофеем Хабаровым (1, с. 68), помощь которому оказывал якутский воевода Дмитрий Францбеков [9, с. 24]

Характер службы в Восточной Сибири был таков, что в уездном центре оставалась незначительная часть гарнизона, большинство же служилых рассылалось «по службам» (4, с. 331), в том числе в качестве годовалыщиков (5, с. 44) [16, с. 46] Например, в 1667–1669 гг. из Енисейска только в остроги Прибайкалья и Забайкалья на годовую службу было отправ­лено 148 чел. (9, л. 18–20, 25 об. — 27 об.) Тогда же, в 1668–1669 гг., «с посылками» различ­ного рода — для ясачного сбора по волостям Енисейского уезда, для сопровождения хлебных запасов в Москву с ясаком, с отписка­ми в другие города и т. д. — из Енисейска было разослано 48 чел. (9, л. 20 об. — 21 об., 28–29, 82–84 об., 88–91)

Для всевозможных посылок требовалось значительное число лю­дей. Часто в самом городе или остроге служилых оставалось столь­ко,, что его обороноспособность вызывала сомнение. С другой сто­роны — несение городовой службы полностью перелагалось на пле­чи оставшихся служилых и становилось для них более чем обремени­тельным. Поэтому на протяжении всего XVII в. в городах и острогах Восточной Сибири стояла проблема увеличения численности гар­низонов.

Для служилых эта проблема была актуальной не только в том смысле, чтобы облегчить службу, — возникала проблема боеспособ­ности гарнизона; особенно остро она стояла в приграничных райо­нах. Инициатива казаков и стрельцов распространялась и в этом направлении (один из редких случаев, когда интересы служилых и местной администрации объективно совпадали) [1, с. 60] — коллективные че­лобитные с просьбами об увеличении численности гарнизонов встре­чаются довольно часто (6, с. 52–53) [19, с. 415–416].

Например, в 1636 г. из Красноярска в Сибирский приказ была отправлена челобитная группа казаков-атаманов, пятидесятников, десятников и рядовых «всех товарищей своих двухсот пятидесяти человек». В документе сообщается, что в 1635 г. «киргизы» совер­шили поход на Красноярск, побили многих пашенных крестьян, угнали лошадей. Просьба об увеличении численности служилых в остроге мотивируется малочисленностью гарнизона и невозмож­ностью защиты подгородних крестьян от набегов кочевников (13, л. 420–423) [24, с. 121].

Служилые люди не чуждались личного обогащения, и царское правительство было вынуждено предоставлять своей вооруженной опоре льготы в сравнении с другими сословными группами сибир­ского населения. Стремясь максимально активизировать деятель­ность служилых людей по объясачиванию районов к Востоку от Ени­сея и присоединению их к Русскому государству, что увеличивало приток в казну пушнины, правительство часто сквозь пальцы смот­рело на деятельность казаков и стрельцов, направленную на не­законное получение «мяхкой рухляди». Для казаков и стрельцов эти действия являлись борьбой за свою долю феодальной ренты, с чем правительство, в силу сложившихся обстоятельств, вынужде­но было мириться.

Проявляя инициативу при продвижении в «новые землицы», при строительстве новых острогов, служилые считали своим неотъемле­мым правом собирать пушнину с аборигенного населения для себя.

Уже в 1609 г. кетский воевода Григорий Елизаров писал в Москву, что мангазейские служилые «с кетских ясашных остяков ясак имели скорым делом, воровски на приказных людей и на себя поминки правили и остяков били, и всякие тесноты им чинили» [19, с. 216], Это приводило к тому, что ясачное население уходило дальше в тайгу. Например, в 1682 г. есейские тунгусы, притесняемые мангазейским приказчиком Ильей Степановым, который «с служилыми людьми чинил ясачным тунгусам великих налогу и обиду и разо­рении», ушли в Якутский уезд (16, л. 163–182).

Пушнина для восточно-сибирских служилых была одним из важ­нейших источников дохода, и они отнюдь не собирались добровольно уступать его. Борьба между служилыми и государством, в том чис­ле и вокруг пушнины, приводила к выступлениям казаков. Выступ ления эти очень напоминали походы «за зипунами» у казаков в Евро­пейской России [6, с. 47; 25, с. 30–32, 51–55; 2; 11, с. 138–152; 29, с. 66–67, 72].

Приведенный фактический материал показывает, что служилые люди имели вполне сформировавшиеся взгляды на свои права и обя­занности. Разумеется, истоки формирования этих взглядов, пред­ставлений были не только в социальном положении данной катего­рии населения Восточной Сибири XVII в., не только в политике го­сударства в отношении военно-служилого населения. Служилые унаследовали представления тех групп населения, которые были источником комплектования этой категории населения.

Тенденции к замкнутости и самовоспроизводству слоя восточно­сибирских служилых людей наметились только в середине XVII в. В первой половине столетия набор на службу проходил в основном за счет представителей других групп населения, в первую очередь — крестьян Поморья [см. напр.: 8, с. 93; 27, с. 56, 68, 81; 5, с. 144, 146–149; 26, с. 65–67; и др.] и «вольного» казачества, попадавшего в Сибирь вследствие верстания на государеву службу или ссылки [см. напр.: 24, с. 57; 8, с. 60–61; 31, с. 45–47; 1, с. 53–54; 22, с. 171].

Естественно, что, приобретая статус служилых людей «по при­бору», находящихся на государевой службе, новоприборные казаки и стрельцы сохраняли свое прежнее мировоззрение, традиции свое­го сословия.

Войсковая организация служилых Восточной Сибири унаследо­вала черты крестьянского «мира» и войскового «вольного» казачества Европейской России. Решения, определявшие деятельность «войска», принимались на сходе всеми его членами. По функциям и форме проведения общий сход служилых («круг») соответствовал «кругу» донских или волжских казаков [22, с. 167–177]. Традиции казачьего «круга» про­слеживаются у служилых с самого начада проникновения русских в Сибирь: еще казаки Ермака в 1581 г., готовясь к бою с Кучумом, собирали совет (7, с. 33). 

«Войско» у служилых людей Восточной Сибири было не только репликацией казачьей вольницы, но и организацией, защищавшей их интересы в противоборстве с официальной властью [15, с. 98] Отношение правительства и местной администрации к подобным проявлениям самоуправления было двоякое — все зависело от того, какие вопро­сы решались на «кругу» и в какой ситуации он собирался. Если «круг» рассматривал вопросы, касающиеся службы (выбор места под острог, очередность службы, тактика военных действий, подготовка экспедиций, ремонтных работ и т. д.), т. е. собирался с целью «ра­дения государеву интересу», то со стороны органов власти никаких нареканий в адрес служилых не было. Если «круг» «заводился» в период выступления служилых людей против администрации и ре­шал вопросы, связанные с действиями восставших в отношении от­дельных административных лиц, центральной власти и дальнейшего хода выступления, местной администрацией это расценивалось как явление криминальное.

Например, в 1626 г. выступлению служилых людей в Енисейске против воеводы Андрея Ошанина предшествовал выбор «круга» в от­ряде Василия Алексеева Тюменца, посланного на улус тунгусского князца Тасейка. В отписке воеводы факт сбора «круга» служилыми людьми указывается в качестве одного из обвинений:

«…круг за­водили и запись меж себя одиначную написали и руки к записи при­ложили и крест меж собой целовали: что им ево, Андрея, во всем не слушать и под суд не даватца» (10, л. 23, 24) [25, с. 32].

Администрация рассматривала подобные ситуации как попытку служилых «завести Дон», что в действительности так и было. Пози­ция государства при этом полностью соответствовала его политике использования служилых в качестве некоторого противовеса воевод­ской администрации [13, с. 141] В конечном итоге все определялось расста­новкой сил на местах и масштабом злоупотреблений воевод.

Следует обратить внимание на то, что не примкнувшие к «кругу» служилые рассматривались остальными членами «войска» как «мир­ские губители» и отношение к ним было негативным: иногда дело доходило до репрессий. У удинских служилых людей, например, предусматривалось наказание в «кругу»: «А утверждение у них бы­ло, кого доведетца в кругу у них бить, и тем людям угрожали самех в круг имать и картами бить» [2, с. 353–354]. Казачий «круг» был для служилых тем же, что для крестьян община, и казался им наиболее справедли­вым социальным организмом [12, с. 95]

Войсковая организация сибирских служилых не только брала на себя определенные функции местного управления, но так же, как крестьянский «мир», накладывала определенные обязанности на своих членов. Огромную роль в этом играла круговая порука. Она позволяла не только успешно противостоять воеводам с их злоупо­треблениями, но и отстаивать личные интересы служилых людей. Круговая порука охватывала все стороны жизни членов «войска». Даже при верстании на службу требовалось поручительство других служилых [18, с. 354, 362; 21, с. 16] (17, л. 28 об.).

Поручные записи с казаков и стрельцов требовались при от­правке их куда-либо для гарантии возвращения (2, с. 110; 8, с. 158–159). Интересную ин­формацию дает челобитная Григория Яковлева, бывшего в Енисейске «братским толмачишкой». В 1634 г. он был послан с группой служи­лых людей в Москву с «соболиной казной». После сдачи пушнины «съезжал на Михайлов к родимцам своим». Неизвестно, сколько вре­мени находился Г. Яковлев у своих родственников, но за это время приехавшие с ним енисейцы уехали назад. Поэтому, когда толмач пришел в Казанский дворец и дьяки велели ему «встать на поруки», то поручиться за него было некому. По этой причине Г. Яковлев был брошен в тюрьму. Обвинение в адрес Григория Яковлева со стороны чиновников Казанского дворца заключалось только в том, что он не дает поруки о своей службе в Енисейске (12, л. 95–98).

Среди сохранившихся традиций казачьего самоуправления у восточно-сибирских служилых людей прослеживается возможность выбора командного состава. Правительство постоянно ограничивало выборность у служилых «по прибору», но тем не менее возможность влиять на назначение командного состава оставалась у них на про­тяжении всего XVII в.

В 1627 г. енисейские служилые просили назначить стрелецким сотником вместо Поздея Фирсова разрядного подьячего Макси­ма Перфильева, так как «служба ему за обычай». Сразу эта просьба не была удовлетворена, но уже в 1628 г., в административной пере­писке М. Перфильев упоминается атаманом (10, л. 91, 94) [1, с. 54].

Известны случаи, когда администрация сама предписывала слу­жилым выбирать командный состав. В 1646 г. для похода на «измен­ников братских инородцев» в Верхоленске были поверстаны ново­приборные. Возглавлявшим поход сыну боярскому Алексею Бедареву и десятнику Василию Бугру якутский воевода Василий Пушкин писал в памяти:

«…велеть тем служилым и новоприборным людем выбрать меж себя ясаулов…» (3, с. 25).

Разумеется, чаще всего выборность командного состава как со­хранившийся элемент казацкой вольности практиковалась в перио­ды социальных конфликтов. Бунтовавшие в 1629 г. красноярские казаки «выбрали у себя старшин и есаулов пять человек. Для этого они… стали в круг». Выбрав новое «воровское» начальство, крас­ноярцы «ослоп им на себя дали». По мнению А. П. Окладникова, этот выбор «воровского» начальства представлял собой упрощенную це­ремонию выборов старшин, а «ослоп» заменял булаву — традицион­ный знак казацких властей (25, с. 51).

Войсковая организация считала возможным влиять не только на назначение своего командного состава, но и на пребывание у власти более крупных административных лиц — приказчиков и даже воевод. Возможность отказа воеводам рассматривалась служилы­ми как неотъемлемое право «войска» в случае чрезмерных злоупот­реблений властью.

Во избежание обвинений в «воровстве» со стороны правитель­ства казаки очень умело изображали злоупотребления воевод как государственную измену или просто как «нерадение» государеву интересу, в зависимости от характера этих злоупотреблений, и про­сили прислать другого воеводу.

Начиная активные действия против воевод, служилые стреми­лись придать им законный характер — собираясь на «круг», они .составляли коллективную челобитную всего гарнизона, в которой перечислялись злоупотребления воеводы, его действия, совершен­ные «неведомо для чего» и «без государева указу». Там же выбира­лись посланники, отправлявшиеся с этой челобитной в Москву.

Правительство относилось к подобным действиям служилых лю­дей как к «воровству», но тем не менее вынуждено было считаться с мнением «войска». Слуяшлые это прекрасно понимали. Понимали и воеводы, позицию которых можно выразить словами Якова Туха­чевского, сказанными в момент разлада с «войском» во время похода на кочевников в 1641 г., что если казаков не унять, то они «и вое­вод из Сибири выгонят» [13, с. 143; 29, с. 72].

Войсковая организация имела свою «казну», или «коробью» [2, с. 366], что само по себе было важной привилегией. Например, красноярская войсковая организация в конце XVII в. на общие нужды черпала из своего фонда, состоявшего из «животов» убитого сына боярского Степана Иванова [8, с. 183]. Таким же образом поступали в других гарнизо­нах. Имущество, конфискованное у некоторых сторонников воеводы Кокорева в 1630–1631 гг., во время мангазейской «смуты», исполь­зовалось для выдачи служилым людям, посылаемым в ясачные зи­мовья, и для других государственных нужд. Все выдачи записыва­лись [7, с. 322].

Отправляемые по «войсковым нуждам» получали право в случае необходимости занимать по кабале деньги на проезд и для других целей, а «войско» обязывалось покрывать эти расходы [1, с. 55; см. также: 10, с. 114–145].

Функции войсковой организации были настолько широки, что иногда она успешно заменяла воеводскую администрацию. Пере­селившиеся в Албазин из Прибайкалья в 1665 г. служилые люди не только успешно решали все вопросы внутреннего управления, но и выполняли такую государственную функцию, как сбор ясака с або­ригенного населения. Ясачные книги хранились в Албазине с дру­гими официальными документами [4, с. 25].

Таким образом, представления казаков и стрельцов о государ­ственной службе определялись не только их социально-экономи­ческим положением в общественной иерархии XVII в., но во многом были следствием существовавших в то время в Сибири отношений: между служилыми и государством, следствием реальной расста­новки сил.

Социальным происхождением всей категории восточно-сибир­ских служилых людей можно объяснить их представления о правах и обязанностях, сочетавшие черты бунтарского духа «вольных» ка­заков и наивный крестьянский монархизм. Именно этим можно» объяснить обычное для служилых «радение государеву интересу» в сочетании с постоянной личной материальной заинтересован­ностью.

Государство, для которого именно служилые были реальной опорой в процессе присоединения и эксплуатации районов Восточной Сибири, было вынуждено часто сквозь пальцы смотреть на многие злоупотребления служилых людей и всячески поощрять их служеб­ное рвение, их инициативу.

Функции войсковой организации служилых людей полностью соответствовали их взглядам и определялись опытом мирского само­управления той части служилых, которые происходили из крестьян Русского Севера, и перенесенными в Сибирь традициями управления казацких районов. По всесторонности своих функций войсковая организация вполне могла заменить административный аппарат.

Стремления служилых людей были направлены на самоуправле­ние войсковой организации как единого, независимого от местной администрации организма. В то же время их действия не были на­правлены на разрыв отношений с государством. В те сравнительно немногочисленные моменты, когда самоуправление достигало мак­симума, «войско» брало на себя выполнение государственных функ­ций, что говорит о борьбе служилых людей не с феодальным строем в целом, а с отдельными представителями администрации. Именно это позволяло войсковым организациям вписываться в сложившую­ся в Восточной Сибири систему управления.

ЛИТЕРАТУРА 

1. Александров В. А., Покровский Н. Н. Мирские организации и административная власть в Сибири в XVII в. // История СССР. 1986. № 1.
2. Александров В. А. Материалы о народных движениях в Сибири в конце XVII в. // Археографический ежегодник за 1961 г. М., 1962.
3. Александров В. А. Начало хозяйственного освоения и при­соединения к России северной части Енисейского края // Сибирь XVII — XVIII вв. Новосибирск, 1962.
4. Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая поло­вина XVII в.). М., 1969.
5. Александров В. А. Русское население Сибири XVII в. — начала XVIII в. (Енисейский край). М., 1964.
6. Бахрушин С. В. Казаки на Амуре.
7. Бахрушин С. В. Мангазейская мирская община в XVII в. // Бахру­шин С. В. Научные труды. М., 1955. Т. 3, ч. 2.
8. Бахрушин С. В. Очерки по истории Красноярского уезда в XVII в. // Бахрушин С. В. Научные труды. М., 1959. Т. 4.
9. Беспрозванных Е. Л. Приамурье в системе русско-китайских отношений XVII — середины XIX в. М., 1983.
10. Зольникова Н. Д. Сыск 1698–1700 гг. над иркутскими казаками о «недовозной казне» // Новые материалы по истории Сибири досоветского пе­риода. Новосибирск, 1986. С. 114–145.
11. История Сибири. Л., 1968. Т. 2.
12. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России (период феода­лизма). М., 1977. 
13. Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск: Наука, 1982. 504 с.
14. Кудрявцев Ф. А. Восстания крестьян, посадских и казаков Восточной Сибири в конце XVII в. Иркутск, 1939.
15. Леонтьева Г. А. Волнения служилых людей в Восточной Сибири в 80-х гг. XVII в. // Русское население Поморья и Сибири. М., 1973.
16. Леонтьева Г. А. Служилые люди Восточ­ной Сибири во второй половине XVII — первой четверти XVIII в. (по материа­лам Иркутского и Нерчинского уездов): Дис. … канд. ист. наук. М., 1972.
17. Лещенко Г. Ф. Пересе­ления из Белоруссии в Поволжье и Сибирь (конец XVI–XVII в.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. Минск, 1983.
18. Миллер Г. Ф. История Сибири. М.: Л, 1937. Т. 1.
19. Миллер Г. Ф. История Сибири. М.; Л., 1941. Т. 2.
20. Миненко Н. А. Очерки по источниковедению Сибири XVIII — первой половины XIX в. Новосибирск, 1981.
21. Никитин Н. И. Военно-служилые люди Западной Сибири XVII в.: Автореф. дис. …  канд. ист. наук. М., 1975. 
22. Никитин Н. И. О происхождении, структуре и социальной природе сообществ русских казаков XVI — сере­дины XVII в. // История СССР. 1986. № 4.
23. Никитин Н. И. Служилые люди в Западной Сибири XVII века. Новосибирск, 1988.
24. Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. М., 1900. Ч. 3.
25. Окладников А. П. Очерки из истории западных бурят-монголов. М., Л, 1937.
26. Павлов П. Н. Промысловая колонизация Сибири в XVII в. Красноярск, 1974.
27. Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале XVIII в. М., 1972.
28. Пушкарев Л. Н. Классификация русских письменных источников по оте­чественной истории. М., 1975.
29. Резун Д. Я. Русские в среднем Причулымье в XVII–XIX вв. Новосибирск: Наука, Сибирское отд-ние, 1984. 196 с.
30. Сафронов Ф. Г. Русские на северо-востоке Азии в XVII — середине XIX в. М., 1978.
31. Сафронов Ф. Г. Ссылка в Восточную Сибирь в XVII в. Якутск, 1967.  
32. Чистякова Е. В. Городские восстания в России в первой половине XVII в. (30–40-е гг.). Воронеж, 1975.
33. Чупров А. С. Антифеодальный протест русского населения Сибири первой половины XVII в.: Дис. … канд. ист. наук. Томск, 1984. 

 ИСТОЧНИКИ
(даны в круглых скобках) 

1. АИ. Т. 4, № 31.
2. ДАИ. Т. 3, № 30.
3. ДАИ. Т. 3, № 4, ч. 2.
4. ДАИ. Т. 3, № 91.
5. ДАИ. Т. 5, № 5.
6. ДАИ. Т. 2, № 8, ч. 2.
7. ПСРЛ. М., 1987. Т. 36, ч. 1.
8. РИБ. Т. 2, № 72.
9. ЦГАДА, ф. 214, oп. 1, кн. 527.
10. ЦГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 12.
11. ЦГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 31.
12. ЦГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 49.
13. ЦГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 296.
14. ЦГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 307.
15. ЦГАДА, ф. 214, оп. 4, ед. хр. 26.
16. ЦГАДА, ф. 214, оп. 4, ед. хр. 129.
17. ЦГАДА, ф. 494, oп. 1, ед. хр. 28, ч. 2.
18. ЦГАДА, ф. 838, ед. хр. 14.

 ПРИМЕЧАНИЯ
(даны в фигурных скобках) 

1. Н. А. Миненко дает такую характеристику только указам (см.: Миненко Н. А. Очерки по источниковедению Сибири XVIII — первой половины XIX в. Новосибирск, 1981. С. 21). По нашему мнению, эта характеристика при­емлема для всех перечисленных документов — разумеется, с оговоркой, что рас­порядительная документация, например, приказной избы более конкретна, чем указ Сибирского приказа. Но все наказы и памяти в совокупности как раз и охватывают весь перечень проблем, встречающихся в грамотах и указах.