Сибирь на карте России

 

Печатный аналог: Ерохина Е.А. Сибирский вектор внутренней геополитики России / Отв. ред. Ю. В. Попков / Ин-т философии и права СОРАН. Новосибирск, 2012. PDF, 3244 Кб. Публикуемая статья представляет собой главы 22–24 указанной работы.

«Сибирское» измерение образа России

Разговор о России невозможно вести сегодня вне ее «сибирского» измерения. Трудно сегодня помыслить Россию вне сибирских просторов и людей, которые населяют этот край. Между тем, прошло не так много времени с тех пор, как Сибирь стала восприниматься органичной частью России. Споры о том, является ли данный макрорегион «собственно Россией», ее частью, или же Сибирь является колонией, не утихают до сих пор.

Для интеграции региона в социокультурное пространство страны чрезвычайно важными были не только территориальная экспансия и формирование границ, но и символическое присвоение новой территории. Как показали работы М. Бассина, А. Д. Агеева, Н. Н. Родигиной, восприятие Россией себя как особого рода географической целостности сопровождалось процессом конструирования границ между «внутренней» Россией и ее окраинами, в том числе Сибирью. Восприятие Сибири как «другой» России менялось на протяжении времени. Однако константой этого восприятия остается проекция реалий российской жизни на жизнь сибирскую. Данное обстоятельство было обусловлено, на наш взгляд, следующими предпосылками:

  • Сибирь на протяжении нескольких веков оставалась регионом, зависимым от центральной власти в экономическом и социальном отношении;
  • в Сибири довольно рано сформировалось региональное самосознание, при этом градус сепаратистских настроений был относительно невысок.

Если следовать методологическим посылам, идущим от классиков современной социологии и социальной антропологии, то стоит признать справедливым методологическое положение, согласно которому Центр конституирует периферию как своего «Другого». При этом край, граница как «Другое» становится условием возможности социальной целостности. «Другое» отвергается в Центре, но в то же самое время оно становится инструментальной составляющей образных репертуаров доминантной культуры. Иными словами, без периферии, без «Другого» не может быть целостного социального организма, ибо конституирование целостности невозможно осуществить, не прибегая к процедуре самоописания через категории «Другой» и «граница». «Другой», помещенный на периферию в процессе самоописания культуры, является частью данной культуры. Как показало исследование Н. Н. Родигиной, Сибирь оставалась в XIX в. хоть и «другой», но все же «Россией». Этим и было детерминировано противоречивое восприятие Сибири в общественном сознании россиян.

В своей статье «Сибирь и Север как брэнды русской культуры» С. М. Казначеев раскрыл двусоставность образа Сибири: с одной стороны, Сибирь — это раздольный край, источники сырья, нетронутая экология, «сибирский характер» — символ естественности, крепости и чистоты духа, с другой стороны — это край с суровым климатом, удаленный от центра, закрытый для инноваций, комфортных условий труда и жизни, открытый для произвола со стороны власти. Обе стороны этого образа, как показывает автор, анализируя произведения русской художественной литературы, находятся в неразрывном единстве, «ибо говоря о плюсах, люди так или иначе имели в виду и минусы» [1].

«Постепенно выработались устойчивые клише для обозначения, куда именно направляются провинившиеся люди: места отдаленные (Сибирь, Дальний Восток) и места не столь отдаленные (Север). До сих пор эти идиомы обладают для русского языка вполне конкретной значимостью. Поскольку, по мнению многих, наказанию подвергались не всегда виновные и дурные люди, то сам факт массовой ссылки соотечественников в эти края не вызывал ярко выраженного негативного отношения к ним. Более того, складывалось мнение, что там трудно жить, но можно встретить очень интересных людей» [2].

В исследовании литературоведа В. И. Тюпы, посвященном «сибирскому тексту» русской классической литературы, образ Сибири интерпретируется как образ страны мифической смерти и последующего воскресения.

«Ландшафт маргинального пространства каторги, ссылки и проживания различного рода „коммунитас“ с его поражавшими воображение лесами и реками (переправа через реку и углубление в лесную чащу — традиционные компоненты обряда инициации) с растягивающейся на полгода зимой и полярной ночью в наиболее северных районах оказался благодатной почвой для актуализации одной из наиболее архаичных культурных моделей. Уникальное взаимоналожение геополитических, культурно-исторических и природных факторов привело к мифологизации Сибири как края лиминальной полусмерти, открывающей проблематичную возможность личного возрождения в новом качестве и соответствующего обновления жизни» [3].

Выводы Тюпы, сделанные на основе сибирских текстов русской классической литературы, совпадают с выводами Н. Н. Родигиной, полученными на основе анализа разножанровых произведений тематического сибирского журнального дискурса второй половины XIX — начала XX вв. Как и всякий «периферийный образ» национального самосознания, размещенный на границе самоописания «своей» культуры, образ Сибири имел черты противоречивости и антитетичности (антитезы противостояния «Центру»):

  • с одной стороны, «каторжный край», «царство холода и мрака», где все решает «право сильного», а злоупотребление власти не имеет границ;
  • с другой стороны, «земля обетованная», место, где реальностью становится идеал народных утопий — мифическое Беловодье, «русская Америка» — край свободных людей, на знавших крепостнического гнета, «наше Эльдорадо, Колондайк, золотое дно», «школа жизни», которую должен пройти каждый, кто тяготеет к ее «суровой правде»  [4].

Дуальность образа региона зафиксирована ею как в подавляющем большинстве информационных сообщений и аналитических статей, посвященных «сибирским» вопросам, опубликованных на страницах толстых журналов, столичных и местных газет, так и в текстах крестьянского происхождения пореформенного периода. «У вас — умереть, у нас — воскреснуть!», типичная реплика из письма крестьянина-переселенца на родину, в Европейскую Россию [5].

Любопытно, что антиномичные характеристики Сибири сопрягаются с антиномичностью образа самой России, подмеченной уже в XX столетии Н. А. Бердяевым. По мнению Бердяева, эта противоречивость проявляется в следующем:

  • Россия самая анархичная страна в мире, а русский народ — самый аполитичный народ. Тем не менее, невозможно не заметить, что русские создали одну из самых крупных империй;
  • Россия самая нешовинистическая страна, а русские часто стыдятся того, что они русские. Однако это не становится препятствием на пути эксцессов национализма и национального бахвальства;
  • Россия — страна свободы духа, «странничества и искания Божьей правды». Но одновременно очевидно, что Россия — «страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная сознания прав личности и не защищающая достоинства личности».

Эта двойственность обусловлена, с точки зрения русского философа, особым, «срединным» в географическом плане, местом России между Востоком и Западом. Бердяев предполагал, что реализовать свою «востоко-западную» миссию Россия обязана и в духовном плане.

Бердяев не был одинок: он имел предшественников и современников, которые мыслили сходным образом.

«Россия, по моему крайнему разумению, — писал Д. И. Менделеев, сибиряк по происхождению, в 1906 г., — назначена сгладить тысячелетнюю рознь Азии и Европы, помирить и слить два разных мира, найти способы уравновешивания между передовым, но кичливым и непоследовательным европейским индивидуализмом и азиатской покорной, даже отсталой и приниженной, но все же твердой государственно-социальной сплоченностью» [6].

Между тем, Сибирь утрачивала черты «другой России» в общественном сознании россиян (в том числе сибиряков) по мере включения ее образа в ядерные структуры российского и собственно русского национального самосознания как органической части самохарактеристики. На протяжении XIX века происходит трансформация образа Сибири: от «чужого» к «своему иному». На смену пугающему образу «дикой земли», нуждающейся в цивилизационном «окультуривании», приходит представление о Сибири как о «русской Америке», стране предприимчивых людей, с сильным здоровым характером, которые при этом, как писал в конце XIX в. известный исследователь А. Н. Пыпин, лишены высокомерия по отношению к другим сибирским народам. Этому в немалой степени способствовало перенесение на ее образ присущих образу самой России черт первозданности, близости к первоистоку, мифической древности, подлинности и открытости для творчества.

Начало символического расширения ментального ядра российской культуры за счет включения «сибирского» измерения образа России хронологически совпадает с очередным социокультурным кризисом, который пришелся на XIX в. В переходные эпохи остро стоит проблема определения социокультурной идентичности. Россия — это Восток, Запад, или особый мир, несводимый ни к тому, ни к другому?

В то время как русская философская мысль была увлечена выяснением отношений православного Востока и латинского Запада, «забыв», что за ее спиной стоит азиатский Восток России, Ф. М. Достоевский с сожалением замечал, что русское общественное сознание мало обеспокоено ясным пониманием миссии России в Азии.

«Да и вообще вся наша русская Азия, включая и Сибирь, для России все еще как будто существует в виде какого-то привеска, которым как бы вовсе даже и не хочет европейская наша Россия интересоваться… Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе» [7].

Преодоление европоцентризма произошло в трудах Н. Я. Данилевского. С позиций теории культурно-исторических типов Данилевский не просто подверг критике универсалистскую концепцию прогресса, но и показал методологическую относительность идеи всемирно-исторического процесса применительно к изучению истории конкретных народов. Примечательно, что в рассуждениях Данилевского появляется Сибирь как разнообразящий славянский культурно-исторический тип «этнографический материал».

Весь XIX век прошел под знаком доминирования западно-европейского вектора в символическом расширении ментального ядра русской культуры. Однако уже в его второй половине наметилась альтернативная, «восточническая» тенденция.

Как показал в своей статье «Сибирские корни евразийства» Шиловский, активное участие в формировании альтернативной позиции сыграли идеологи сибирского областничества. Основу областнической концепции составляло положение о Сибири как о колонии и особая интерпретация процесса ее освоения. По мнению Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева и других областников, в Сибири под влиянием природно-климатических факторов и взаимодействия с коренными сибирскими народами («инородцами») сформировался новый этнографический тип русского славянского народа [8]. Эта позиция позволила взглянуть на Сибирь как на «русскую» территорию, «родную землю», каковой она являлась для многих представителей русского старожильческого населения («чолдонов»), к тому моменту уже более трех веков населяющего этот край.

Развитие Сибири в составе России областники оценивали противоречиво, полагая, что причиной отставания Сибири по сравнению с бывшими европейскими колониями, США, Канадой и Австралией, является отношение центральных властей России к Сибири как к колонии. Объектом критики была региональная политика самодержавия: русификация, пренебрежительное отношение к положению и перспективам развития аборигенов региона, система управления регионом, произвол властей.

«Тяжко будет тогда, когда европейские друзья подкараулят Россию и заметят все ее слабые стороны, когда обнаружится все ее политическое ничтожество. Англия, Германия и теперь зорко следят за тем, что плохо привязано к России. Выждут минуту — оторвут Амур, Остзейский край, Польша сама уйдет. Явится расплата. Кто же будет виноват, что травил и раздражал народности?», — пишет Ядринцев в памфлете «Иллюзия величия и ничтожества. Россию пятят назад» [9].

Концептуальная основа общественно-политической деятельности областников базировалась на научных исследованиях второй половины XIX в. Речь идет о комплексном изучении историко-культурного наследия и современного им состояния населения и территории региона. Изучалось все: люди, животные, климат, почвы, экономика, география, фольклор, письменность, религиозные верования и т.д. Г. Н. Потаниным и его коллегами, русскими географами, был осуществлен целый ряд экспедиционных исследований в Северной и Центральной части Евразии. Серия ярких научных открытий позволила выявить существование на территории Азии в древности городов, письменности и прочих атрибутов так называемой «цивилизации» в ее европейском понимании. Речь идет о находках орхонских рунических надписей и их последующей расшифровке, обнаружении тюрко-монгольских мифологических сюжетов в европейской эпической традиции, археологических раскопках древних городов и т.п.

Усилиями областников на рубеже XIX и XX веков свершается научная революция: Сибирь превращается в регион, сыгравший особую роль в истории Евразии — роль колыбели всех европейских и азиатских народов. Символический статус азиатской части России возрастает и в связи с развитием геополитики. В знаменитой работе «Географическая ось истории» Х. Маккиндера был сформулирован концепт «Хартленд», который обозначал ключевую область мирового организма (1904 г.). Одно из центральных положений этой теории можно сформулировать следующим образом: «тот, кто контролирует Хартленд, имеет контроль над миром». Представляя мировую историю как историю соперничества стран моря и стран суши, Маккиндер выдвинул тезис, согласно которому народы, принадлежащие к периферии Мирового острова (континента Евразии), например, римляне, живут под постоянной угрозой завоевания со стороны сил Хартленда («варваров»). Для римлян это были германцы, гунны, аланы, для средневековой ойкумены — Монгольская империя.

Представление о России как «сердцевине» евразийского материка можно найти у евразийцев. Специфика континентальных территорий и народов связывалась ими с возможностью реализации Россией на разных исторических этапах альтернативных ориентаций — западной и восточной. Евразийство предложило свой ответ на вопрос о социокультурной идентичности России. Оно обратили внимание на роль неславянских народов — тюркских, монгольских и финно-угорских народов, населяющих единое с восточными славянами «месторазвитие» и постоянно взаимодействовавших с ними. И хотя евразийцы идеализировали «татарщину», рассматривая ее как «спасение» от другой, более серьезной опасности, исходящей от гегемонии агрессивного Запада, тем не менее, в историческом опыте России можно найти некоторые обстоятельства, подтверждающие влияние «монгольского» фактора на формирование российско-евразийской цивилизации. Имперский принцип в практике государственного управления монгольской империи оставлял широкие возможности для региональной автономии, в том числе и в религиозной жизни, при условии лояльности к центральной власти. Россия, став геополитическим преемником монгольских ханов, сохранила этот принцип в управлении. Поэтому вполне естественно, что не только русские, но и другие народы, входившие в ее социокультурное пространство, внесли свой вклад в его развитие.

Обосновывая «азиатскую ориентацию» России, этнограф и лингвист Н. С. Трубецкой привлекает эмпирический материал из языкознания: он напоминает о генетическом родстве всех индоевропейских языков и этносов, показывает большую духовную близость русских культурем, нашедших отражение в языке, к древним индо-иранским понятиям, нежели к романо-германским [10]. В результате проведенного анализа лингвистического материала Трубецкой приходит к заключению о сугубо евразийском типе русских. Физическое взаимодействие посредством смешанных браков, долгая совместная жизнь в рамках одного государства скрепила связь восточных славян с угро-финнами и тюрко-монголами, что и обусловило, по мнению Трубецкого, тот факт, что русские вместе с тюрками и угро-финнами составляют особую культурную зону. Следовательно, подчеркивал он, русские являются евразийским народом и цементируют собой органичную им евразийскую культуру России, в то же время не представляя собой ни европейцев, ни азиатов. «Самое объединение почти всей территории современной России под властью одного государства было впервые осуществлено не русскими славянами, а туранцами-монголами» [11].

Таким образом, можно зафиксировать, что в национальной культуре в период с 30–40-х гг. XIX столетия по 20–30-е гг. XX столетия происходит переосмысление и образа самой России, и Сибири как одной из его структурных единиц. Если в XIX веке для русской культуры в процедурах самоописания единственным «значимым другим» оставался «Запад» (Европа) и русские интеллектуалы остро реагировали на оценки и мнения европейских политиков, деятелей науки и культуры в адрес России, то уже в XX веке «европейский» фактор теряет свое монопольное положение. На рубеже XIX и XX веков за статус «значимого другого» в процедурах конструирования собственных границ в русском менталитете начинают конкурировать Турция, Япония, США, в XX веке — Китай и Индия. Сибирь становится структурной единицей образа России с тенденцией смещения от периферийных к его ядерным основаниям.

«Другая Россия»: Сибирь и ее население в процессе социальной модернизации

Выражение «другая Россия» впервые было употреблено Н. Н. Родигиной в монографии, посвященной конструированию образа Сибири общественным сознанием россиян [12]. Аналогично тому, как метафора «другой Европы» в заглавии монографии В. Г. Федотовой выражает инаковость России в сознании европейцев и подчеркивает догоняющий характер российской модернизации, инаковость «другой России» акцентирует внимание на определенных чертах образа Сибири в общественном сознании россиян:

  • биполярности образа, обусловленной, с одной стороны, его производностью от образа «корневой» России, с другой стороны, потребностью актуализации собственного «сибирского» потенциала, традиций и опыта в оппозиции ему;
  • смешанной европейско-азиатской идентичности населения сибирского региона;
  • претензии на повышение с периферийного до «ядерного» статуса макрорегиона в рамках российской культуры;
  • ориентации на традицию и неотрадицию как ресурс, позволяющий снимать напряжение между столичными анклавами, задающими вестернизированные модели образа жизни, и провинциями, вынужденными обращаться к этническим и региональным «корням» перед угрозой перспективы духовного опустошения.

Необходимость «переизобретения» имиджа Сибири остро осознается и экспертным сообществом — учеными, политиками, предпринимателями, озабоченными формированием позитивного имиджа Сибири для создания инвестиционно привлекательного климата региона, от которого зависит рост благосостояния его населения. По мнению В. И. Супруна, образ региона — вещь сложная и трудноопределимая, которую нельзя свести только к экономическим факторам. В то же время и обращения к былым успехам оказывается недостаточно. Необходимо, чтобы прошлое начало работать на будущее, на формирование привлекательного образа, без которого невозможно преодолеть демографический спад, добиться притока инвестиций, привлечения высококвалифицированных мигрантов, создать конкурентные преимущества для региона в условиях глобализации [13].

Между тем, говоря о модернизации Сибири, следует заметить, что успех этого процесса напрямую зависел от того, в какой мере регион воспринимался частью России. Первым, исторически первичным имиджем Сибири, стал образ отдаленной окраины, освоение которой сулит, несмотря на значительные усилия и затраты, огромные, но неочевидные выгоды [14]. Россия и Сибирь — две существенно различные реальности, два разных мира, как Англия и Северная Америка, Португалия и Бразилия, как метрополия и колония  [15].

Примечательна в этой связи полемика, развернувшаяся на страницах «Отечественных записок» в 1841–1842 гг., о которой упоминает в одной из своих статей А. В. Ремнев. Публицист Н. Б. Герсеванов, будущий генерал-майор российской армии, полагал, что вложение «капиталов, ума и предприимчивости» в Сибирь бесперспективны. «Сибирь, питаясь соками России, — утверждал он, — сама мало от того тучнеет, а отнимает силы у своей кормилицы». С возражениями на страницах тех же «Отечественных записок» выступил писатель А. А. Мордвинов, впоследствии забайкальский вице-губернатор, призвавший не требовать от Сибири слишком быстрой отдачи. В его статье содержался упрек в том, что еще ничего не было сделано для развития края  [16].

Полярные взгляды на перспективы развития Сибири были высказаны в марте — апреле 1861 г. на заседании политико-экономического комитета Русского географического общества. Академики, ссылаясь на историческую практику отделения колоний от метрополий, сходились во мнении, что Сибирь не будет исключением из этого правила. Академик Александр Миддендорф считал, что, поскольку Сибирь со временем неотвратимо отделиться от России, не следует тратиться на ее обустройство, пополнение население, развитие промышленности и транспорта. Возражая ему, академик Карл фон Бэр призывал не бояться возможного отделения колоний, ссылаясь на опыт Англии, которая, по его мнению, только экономически выиграла от самостоятельности своих бывших заокеанских колоний. И Россия тоже должна заботиться о своих интересах в будущей независимой Сибири [17].

Неспособность самодержавия к хозяйственному освоению региона порождала у местного населения ощущение неясности своего места в составе России. Недовольство сибиряков своим неравноправием в составе империи создавало в сибирском обществе ощущение отчуждения от Европейской России. С появлением сибирского областничества обозначился имидж Сибири как региона с огромным потенциалом прогресса. Этот имидж акцентировал ряд характеристик, среди которых — предприимчивость сибиряков, отсутствие помещичьей власти, опыт общинной демократической жизни, независимый дух первопроходцев, малочисленность бюрократии. Существенно и примечательно, что данный образ создавался не с позиций внешнего наблюдателя, но изнутри, с позиции «автохтона» [18].

Во второй половине XIX в. имперская власть обозначила свой интерес к региону двумя проектами, ориентированными на экономическую и культурную модернизацию: созданием первого Сибирского университета в Томске, основанного в 1878 и открытого в 1888 г. в составе единственного — медицинского — факультета, и началом строительства в 1891 г. Великого Сибирского пути — Транссибирской магистрали, связавшей российские столицы с Дальним Востоком. Эти мероприятия, равно как и государственная переселенческая политика по обустройству крестьян из европейской России на новых местах, исходили в значительной мере из геополитических соображений. Сибирь до середины XIX века сохраняла буферную специализацию, которая со строительством Транссиба дополняется транзитной. Интересы и потребности сибирского населения приносились в угоду требованиям безопасности и обеспечения контроля границ империи. В политической же сфере государство ориентировалось в своих действиях на фискально-охранительную функцию. И в конце XIX — начале XX вв. века живучим оставалось представление о возможности отделения Сибири от России. А. В. Ремнев в одном из своих исследований приводит любопытный факт. Иркутский генерал-губернатор А. Д. Горемыкин выискивал и вычеркивал в газетных статьях слова «Сибирь и Россия», заменяя их словами «Сибирь и Европейская Россия», вместо «сибиряки» требовал писать «уроженцы Сибири» [19].

Экономическая модернизация во многом зависела от социальной инициативы, исходящей из «низов» общества, и осуществлялась в основном силами русских крестьян и купцов-промышленников, привносивших новые для региона хозяйственные, экономические и демографические практики: земледелие, товарный обмен рыночного типа, простое воспроизводство населения. Что касалось политической модернизации, то вплоть до революции 1917 г. все социально-политические реформы, осуществляемые во второй половине XIX в., запаздывали в регионе, а земства в Сибири так и не были образованы.

Кризис самодержавия и гражданская война усилили центробежные тенденции на окраинах страны, а также националистические и регионалистские настроения в Сибири. Восстановление единства централизованного государства в ранний советский период опиралось и на естественное желание россиян сохранить государственность и свою принадлежность к российской цивилизации, и на прямое насилие. Тем не менее, в 1920–30-е гг. в Сибири разворачивается мобилизационная модернизация, которая сочетала энтузиазм строителей коммунизма с принудительным трудом спецпоселенцев. Примечательно, что процесс модернизации региона в советский период переходит на плановые рельсы. В первое двадцатилетие советской власти формируется сырьевая компонента индустриального развития Сибири, развивается транспортная сеть. Согласно плану ГОЭЛРО, в 1920–1930 гг. формируется Урало-Кузнецкий угольно-металлургический комплекс с соответствующим тому времени уровнем электрификации железных дорог, разрабатывается проект Северного морского пути.

Для обеспечения потребностей промышленности квалифицированными кадрами разрабатывается человеческий ресурс. Особое внимание уделяется образованию. Сначала проводится компания по ликвидации безграмотности, затем, в 1930–1933 гг. вводится всеобщее начальное образование, а в 1934–1937 гг. — всеобщее семилетнее образование. Процесс индустриализации меняет образ жизни бывших крестьян, переезжающих в города. На карте появляются новые города, растет число рабочих и служащих.

Несмотря на ряд существенных достижений в области индустриализации и развития культуры, особенно в годы первых пятилеток, стоит иметь в виду, что одним из ресурсов мобилизационной модернизации являлся дешевый труд крестьян и ссыльных жертв коллективизации. Компания по «раскулачиванию» имела чрезвычайно масштабные по своим размерам последствия, в числе которых — переход крестьян в другие социальные слои, размывание трудовой этики, конфликт поколений и надлом традиционной культуры, принудительное прикрепление к территории, ущемление ссыльных в гражданских правах, отсутствие возможности горизонтальной и вертикальной мобильности по причине правовой и социальной дискриминации, маргинализация значительной части населения. Однако такая радикальная политика в отношении крестьянства не превратила Сибирь в индустриальный край. Вплоть до Великой Отечественной войны Сибирь оставалась аграрно-индустриальным макро-регионом.

Аграрно-индустриальная специализация Сибири меняется на индустриально-аграрную в годы Великой Отечественной войны. Следствием эвакуации промышленных предприятий за Урал стало оседание населения, в том числе и высококвалифицированных специалистов, в городах Сибири, значение которых в экономической жизни страны существенно возросло. Так, например, Новосибирск за счет приема трех десятков крупных эвакуированных заводов намного вырос и по численности населения, и по объему промышленного производства. Только с января 1941 г. по август 1942 г. число жителей города увеличилось с 463 до 578 тыс. чел. Объем промышленного производства за 1940–1945 гг. вырос в 5, 4 раза [20].

В послевоенные годы индустриализация Сибири приобрела новый импульс в хрущевский период. Завершается разведка и начинается разработка нефтяных, газовых и др. месторождений полезных ископаемых. Начиная с 1954 г., разворачивается строительство гидроэлектростанций на сибирских реках: Братской, Усть-Илимской, Красноярской, Саяно-Шушенской. Крупные ГЭС становятся основой территориально-производственных комплексов (ТПК), благодаря которым осуществлялось промышленное освоение регионов Сибири с использованием сырья и электроэнергии, выработанным собственными ресурсами региона.

ТПК были продуктом плановой экономики, которая в пост-сталинские годы стала уходить от эксплуатации принудительного труда. Ориентируясь на стимулирование населения Сибири материальными надбавками, жильем, возможностями карьерного роста, созданием позитивного имиджа региона советская экономика получила дополнительный экономический эффект от привлечения грамотного и высококвалифицированного населения. Так, по данным переписи 1959 г.. на каждую тысячу рабочих — социальной группы, ставшей основой советской модернизации — высшее и среднее (полное и неполное образование) имели в Западной Сибири 323, в Восточной Сибири — 331, на Дальнем Востоке — 357 чел. По переписи 1970 г., на каждую тысячу рабочих имели соответствующее образование в Алтайском крае — 475, в Красноярском — 513, в Приморском — 602 чел [21]. В результате с 1959 по 1970 г. количество рабочих, имеющих среднее (включая неполное) и высшее образование, повысилось на 67,7%, а число лиц, имеющих только начальное образование, сократилось на 32%. Тюменская, Читинская области и некоторые национальные автономии Сибири (например, Бурятия) по темпам роста образования в этой группе населения обогнали средний по РСФСР показатель [22].

Модернизация невозможна без «совмещения» трех элементов развития региона: качественного человеческого потенциала, развитой индустрии и инноваций. Именно инновационная составляющая изменила судьбу Сибири, преобразила облик сырьевого и транзитного региона, вдохнув новую жизнь в традиционный для русской культуры образ Сибири как «земли обетованной», где перед человеком открывается возможность проявить себя в свободной и творческой деятельности. С точки зрения новосибирских экономистов В. И. Суслова и Б. Л. Лавровского, создание Сибирского отделения Российской академии наук фиксирует некоторые подвижки в изменении отношения Москвы к Сибири как к российской территории, имеющей весьма высокую ценность [23]. В 1969 г. правительством принимается решение о создании в Новосибирске сельскохозяйственного научного центра, ныне — СО ВАСХНИЛ, в поселке Краснообск. Наконец, в 1970 г. в Новосибирске создается третий академический центр, Сибирское отделение Академии медицинских наук.

Создание трех научных центров способствовало формированию имиджа Сибири и ее интеллектуальной столицы, Новосибирска, как сосредоточия новаторской деятельности мирового уровня. Сочетание академической науки с высокотехнологичными отраслями ВПК выводило крупные сибирские города в ряд мировых не только индустриальных, но и инновационных центров. Сибирь также становится одним из культурных центров России. Сибирский текст позднего советского и постсоветского периодов репрезентирует современную русскую культуру в произведениях В. Шукшина, А. Вампилова, В. Астафьева, В. Распутина, Е. Гришковца, А. Звягинцева.

Распад СССР породил демодернизационные тенденции в развитии сибирского макро-региона. Неудачи плановой экономики многие исследователи связывают с консерватизмом инструментов бюрократического планирования. Кризис советской экономической модели, вызванный исчерпанием ресурса «крестьянской» модернизации в условиях, когда инновационная модель еще не стала определяющей, негативно повлиял на перспективы развития социальной модернизации региона.

За годы рыночных реформ в экономике и социальной структуре населения Сибири произошли существенные изменения. Сложились элементы рыночной инфраструктуры, изменились формы собственности, произошли изменения в структуре занятости. Далеко не всегда эти изменения имели положительные результаты. Как показывает анализ статистических данных, осуществленный Ю. В. Попковым и В. Г. Костюком на основе материалов «Российского статистического ежегодника» и статистического сборника «Сибирский федеральный округ в цифрах» за 2001–2003 гг., индекс промышленного производства в Российской Федерации последовательно падал с 1991 г. по 1999 г. Аналогичные процессы происходили и в промышленности сибирских регионов. Сельское хозяйство в сибирских регионах за годы реформ, судя по показателям индекса физического объема продукции сельского хозяйства, также испытало спад [24].

Попковым и Костюком выявлены следующие негативные тенденции экономического и социального развития, оказавшие существенное влияние на условия жизни народов Сибири. В промышленности и сельском хозяйстве сибирских регионов за годы реформ изменилась отраслевая структура. Эти изменения отразили переориентацию промышленности на внешний рынок в ущерб внутреннему. Разрушение предприятий коллективной и государственной форм собственности и увеличение числа частных и фермерских хозяйств далеко не во всех отраслях народного хозяйства имело положительный эффект.

Особенно это относится к сфере сельского хозяйства, где занято большинство представителей коренных сибирских народов. За годы реформ снизился удельный вес сельскохозяйственных предприятий и возрос вес домохозяйств. Такая натурализация вовсе не привела к росту объемов производства продукции. В суровых, почти экстремальных природных условиях Сибири сельское хозяйство может быть эффективным только при условии коллективной мобилизации труда. Малые предприятия и крестьянские фермерские хозяйства, как показывают данные «Российского статистического ежегодника» в 2002 г., развивались медленно. Их удельный вес в производстве продукции и занятости населения в Сибири в 2001 г. был невелик  [25].

Некоторые из этих негативных изменений правомерно охарактеризовать как де-модернизацию. Востребованность экспортно-сырьевой специализации Сибири породила в настоящее время ситуацию, при которой сибирский регион испытывает напряжение по всем трем из указанных выше показателей модернизации: индустрии, инновациям, качеству человеческого потенциала. Самая существенная проблема кроется в дефиците развития последнего из этих элементов. В этой связи можно выделить три существенных аспекта. Во-первых, демографические потери. Население Сибири и Дальнего Востока переживает существенное сжатие. Во-вторых, дефицит трудовых ресурсов. Год от года сокращается доля молодого поколения в составе рабочих. Средний возраст этой категории населения России близок к пенсионному. Специалисты, которых выпускала система ПТУ, работают где угодно, только не по специальности. Сама система ПТУ находится в настоящее время на издыхании. Труд же гастарбайтеров из стран Ближнего зарубежья можно использовать, например, на строительстве. Однако далеко не каждого мигранта можно поставить к станку. В-третьих, остро стоит проблема «утечки мозгов» молодых ученых за рубеж, о которой сказано уже немало [26].

Сегодня сибирский регион нуждается в гибком сочетании рыночных инструментов и стратегического планирования развития территорий. Это требует от стратегов иного видения перспективы развития. Сибирский философ Г. Антипов завершает свой анализ эволюции образа Сибири в общественном сознании россиян вопрошанием: «Сибирь — это Россия» [27]? Думается, что положительный ответ на вопрос о том, сложился ли «третий», «российский» имидж Сибири, уже дан в ряде отечественных исследований, посвященных современной российской внутренней геополитике. Так, например, в концепции М. Ильина Урал и Западная Сибирь выступают «второй Великороссией» [28]. По его мнению, идентификация населения этих регионов с сибиряками и уральцами свидетельствует не столько об утрате связи с российским историческим ядром, сколько о самовосприятии себя россиянами «в квадрате».

В XX веке Сибирь становится Россией в полной мере. «Свое Иное» сибирских областников видится ныне урало-сибирским звеном российской цивилизации в концепции другого геополитика, В. Цымбурского, который полагал, что опора на эту «парадоксальную сердцевину», привычно относимую к периферии, позволила сохранить единство страны и предотвратить дезинтеграцию в условиях перехода от Российской империи к СССР, от СССР к современной РФ [29].

Такая оценка места региона требует пересмотра «сырьевой» составляющей образа Сибири и соответствующей государственной стратегии. Помимо вложений в производство требуется еще и инвестирование в человеческий капитал — в уровень квалификации населения и степень его устроенности. Благодаря преимуществу в образовании население Сибирского Федерального округа имеет довольно высокие показатели индекса развития человеческого потенциала на фоне средне-российских показателей. К сожалению, в период с 1990 г. и по настоящее время не удается сохранить демографический потенциал, что проявляется в сокращении численности населения, короткой продолжительности жизни, особенно мужчин, а также высокой заболеваемости и смертности. Добиться решения социальных проблем невозможно без перехода на инновационную модель развития экономики, которая позволит существенно увеличить эффективность труда и достойно оплачивать квалифицированный труд.

Геополитические проекции Сибири: три этапа статусной трансформации региона в общественном сознании россиян

Статус Сибири как одного из ядерных звеньев (урало-сибирского звена) в структуре внутреннего геополитического пространства России обусловлен ее ключевым значением как с точки зрения обеспечения коммуникации балто-черноморского и азиатско-тихоокеанского «флангов» друг с другом, так и с точки зрения «выхода» России на центрально-азиатские страны и народы. В этой связи возрастает необходимость обоснования инновационной модели развития региона, которая позволит сделать Сибирь привлекательной с демографической точки зрения, отодвинуть угрозу китайского «натиска» на Россию и исхода населения в европейскую часть, нарастить экономический потенциал, снизив масштаб региональных диспропорций [30].

Каждый из этапов геополитической трансформации статуса региона можно описать как процесс пространственного проектирования, обусловленный взаимным влиянием, с одной стороны, региональной структурации социально-экономического пространства страны, с другой стороны, ментального конструирования образа региона в общественном сознании россиян. При общей повышающей направленности (от буферной зоны к внутренней периферии, от внутренней периферии к провинции, от провинции к «ядру») вектора трансформации наблюдается тенденции расширения функциональных характеристик геополитического объекта за счет дополнения новыми специализациями.

Каждый этап изменений хронологически укладывается между временными периодами, в рамках которых геополитический статус региона может быть зафиксирован в терминах, принятых в теоретической географии: буферной зоны (конец XV в. — первая половина 1850-х), внутренней периферии (1905–1921), провинции (1939–1959). Соответственно, смена статуса была обусловлена и сопровождалась не только ментальной трансформацией, но и сменой модели социально-экономического развития Сибири.

Первая ментальная трансформация образа Сибири от «чужого» к «своему иному» связана с осознанием недостаточности стихийной, по преимуществу крестьянской, колонизации для развития Азиатской России и удержания ее регионов (Сибири, Дальнего Востока, Степного края) в составе Российской империи. В 1860–1890-е гг. имперская власть переходит к формированию социальной инфраструктуры региона, включая строительство Транссиба, создание Томского университета. Она немало делает для формирования в Сибири сети школ и церквей, при которых получали начальное образование большинство россиян в конце XIX в.

Результатом этой трансформации стало изменение отношения к Сибири самих россиян, в том числе жителей региона. На смену пугающему образу «дикой земли», нуждающейся в цивилизационном «окультуривании», приходит представление о Сибири как о русской Америке, стране предприимчивых людей с сильным здоровым характером, которые при этом лишены высокомерия по отношению к другим сибирским народам. Сибирь более не рассматривается как «Иное», «не-Россия», отдаленная окраина, «которой будет прирастать могущество России». Сибирь становится «другой Россией», краем, освоение которого сулит в будущем немалые выгоды и для самих сибиряков [31].

В этот период совокупное действие социальных и ментальных факторов изменяет геополитический статус макрорегиона. Сибирь из приграничной территории с присущими ей в этом качестве «буферными» функциями, прежде всего, военно-оборонными, превращается во внутреннюю периферию, регион с преобладанием транзитных и сырьевых функций. Под буферной зоной понимается подвижная граница российской геополитической системы с соседними аналогичными системами (Центральной Азией и Китаем). Граница испытывает влияние противоборствующих центров и одновременно максимально дистанцирована от них, прежде всего в иерархическом отношении. Дистанция же между внутренней периферии и центром более сглажена. Статус внутренней периферии более высок, нежели статус буферной зоны, предмета тяжб граничащих друг с другом государств. Статус внутренней периферии обеспечивает приграничной провинции покровительство центра.

В то же время внутренняя периферия ни в экономическом, ни в политическом, ни в каком-либо ином отношении не является самодостаточной. Это обстоятельство создавало известное напряжение в отношениях между имперским центром и окраинами. С появлением сибирского областничества обозначился имидж Сибири, семантически ассоциируемый с идеями прогресса и свободы. Рост самоуважения способствовал формированию региональной идентичности и регионального патриотизма.

В истории идей эта ментальная трансформация оставила два проекта. Один из них — сибирский областнический проект. Второй — «Русская Евразия» В.П. Семенова-Тян-Шанского. Потребность выделения Русской Евразии в качестве самостоятельной экономико-географической единицы была вызвана необходимостью равномерного заселения и экономического развития территорий за пределами исторического ядра России. По мнению Семенова-Тян-Шанского, существующее «представление о Российской Империи, искус­ственно делящейся Уральским хребтом на совершенно неравные по площади Европейскую и Азиатскую части», должно быть изменено [32].

«Нам, более чем кому-либо на свете, не следует различать Европы от Азии, а, напротив, стараться соединять ее в одно географическое целое… Следует выделить, на пространстве между Волгой и Енисеем от Ледовитого океана до самых южных граней государства, особую культурно-экономическую единицу в виде Русской Евразии, не считать ее никоим образом за окраину, а говорить о ней уже как о коренной и равноправной во всем русской земле, как мы привыкли говорить об Европейской России»  [33]. Выделение такой единицы должно было, по его мысли, компенсировать геополитический дисбаланс, обусловленный пространственной удаленностью столиц империи (Санкт-Петербурга и Москвы) от большинства регионов страны.

Вторая трансформация образа Сибири связана со сменой экономической специализации, с переходом от агро-индустриальной к индустриально-аграрной модели экономического развития региона в 1920–1940-х гг. Имидж Сибири дополняется новыми характеристиками молодого растущего социального организма. Сибирь перестает быть «другой Россией» и становится «просто Россией». Эта трансформация вновь меняет геополитический статус макрорегиона: из внутренней периферии с присущими ей транзитными и сырьевыми функциями Сибирь становится индустриальной кузницей и энергоресурсной кладовой. Это повысило ее геополитический статус до провинциального, т.е. до самодостаточного региона без сродства, но и без противостояния с центром.

В истории идей эта трансформация также оставила два проекта. Один из них — евразийский эмигрантский проект. Второй — проект строительства социализма в СССР. Реализация плана ГОЭЛРО, формирование промышленной инфраструктуры в годы первых пятилеток позволили создать за Уралом индустриальную базу, которая в период Второй мировой войны послужила экономическим и технологическим фундаментом независимости страны. Как утверждают историки В. В. Алексеев, М. М. Ефимкин, В. А. Ламин, советская индустриализация стала крупнейшей геополитической революцией XX века, на главном направлении которой все более прочное место занимали северо-восточные регионы Азиатской России, на которых неуклонно осуществлялась приоритетная для государства программа сдвига производительных сил на восток [34].

Мощным импульсом для развития народного хозяйства в этом крупнейшем макрорегионе страны стала Вторая мировая война, в ходе которой осуществилась частичная реализация проекта создания индустриальной базы в Сибири. Предприятия-дублеры, созданные в крае в предвоенные десятилетия, приняли на свои площадки индустриальных эвакуаторов из оккупированных районов страны, послужив экономической базой восточного фронта. Эта база рассматривалась западными союзниками СССР в качестве гаранта прочности советского фронта в войне с нацизмом. Великая Отечественная война усилила геополитическое значение Азиатской России, ставшей вторым стратегическим фронтом страны. Образно характеризуя эту геополитическую трансформацию, сибирский историк М. М. Ефимкин так описывает этот процесс: «В который раз Россия,… „оттолкнувшись ногой от Урала“ (В. С. Высоцкий), вновь устремляется на Запад, … искупая своей кровью его „вольность, честь и мир“ (А. С. Пушкин)» [35].

Третья трансформация связана с формированием элементов экономики инновационного типа. Инновационная составляющая вновь изменила судьбу региона в 1960-х гг., вдохнув новую жизнь в традиционный для русской культуры образ Сибири как «земли обетованной», где перед человеком открывается возможность проявить себя в свободной и творческой деятельности. С точки зрения новосибирских экономистов В. И. Суслова и Б. Л. Лавровского, создание Сибирского отделения трех Российских академий наук фиксирует изменение отношения Москвы к Сибири как к российской территории [36]. Начиная с 60-х гг. XX в. транзитно-коммуникационная, энергосырьевая, индустриально-аграрная специализации региона дополняются инновационной. В настоящее время народное хозяйство региона включает в себя весь спектр функциональных (кроме финансовой) специализаций.

Нетрудно убедиться, что каждая из этих трансформаций, исключая третью, хронологически совпадает с выделенными В. Л. Цымбурским периодами евразийских интермедий, отделяющих предыдущий «европохитительский» цикл от последующего. В концепции В. Л. Цымбурского понятие евразийской интермедии служит для обозначения смены геополитического вектора развития страны с европейского на внутренний. Связь между сменой геополитического вектора и повышением статуса восточных регионов России в структуре внутреннего геополитического пространства он иллюстрирует в статье «Циклы похищения Европы (Большое примечание к „Острову Россия“)» следующим образом:

«Евразийская интермедия 1 охватывает срок со второй половины 1850-х по середину 1900-х. На это время пришлись покорение Средней Азии и первая попытка под 1885 г. продвинуться в Афганистан; многочисленные русские экспедиции в Монголию и Тибет; в начале этой интермедии стоит занятие русскими междуречья Уссури и Амура, а под конец — экспансия в Корее и Маньчжурии и русско-японская война. Пределы интермедии кладут наши соглашения с Англией и Японией в 1907–1912 гг., установившие границы азиатским интересам России и отметившие наш поворот к Европе в контексте Антанты. В плане культурном об этом времени прозорливо писал Мандельштам, как о „домашнем периоде русской культуры“, который „прошел под знаком интеллигенции и народничества“, о поре „отпадения от великих европейских интересов, отторгнутости от великого лона, воспринимаемой почти как ересь“. Он датировал эту эпоху, „начиная с Аполлона Григорьева“, — для нас это значит: с Крымской войны. Это время горчаковского сосредоточения России и победоносцевской ненависти к Европе; время, когда народники прокламировали „некапиталистический путь“, Достоевский призывал русских найти себе новую судьбу в Азии, а Толстой потрясал православие проповедью своеобразного „буддизированного“ христианства.

Евразийская интермедия 2 — это 20–30-е годы, время включения в уже созданный СССР Средней Азии, ее национально-территориального межевания и подавления басмачества, превращения Монголии в советский протекторат, ангажированности в Китае и дальневосточных битв с Японией, в том числе на монгольско-китайской границе. Как уж говорилось, это „эпоха социализма в одной стране“, — но в такой же мере золотой век эмигрантского евразийства. Все говорит об окончании этой евразийской интермедии где-то к началу 40-х: и настороженное отношение Сталина к революции Мао Цзэдуна; и ограниченность вовлечения СССР в корейскую войну по сравнению с Китаем; и та легкость, с которой наши вожди шли в 1950-х на отказ от многих военных дальневосточных приобретений (уступка Китаю Дайрена и Порт-Артура, готовность вернуть Японии часть Южных Курил). Похоже, война с Японией в 1945 г. была войной „не по фазе“, оправданная лишь как реванш за 1905 г., но реванш скорее демонстративный, успокаивающий самолюбие, нежели материальный. Эта победа скорее должна была закончить незакрытые счеты на Дальнем Востоке — никаких перспектив в то время она не открывала» [37].

Несколько особняком стоит период 1960-х гг., на который пришлось ускоренное освоение восточных регионов и формирование здесь крупных территориально-производственных комплексов. Это обстоятельство является в значительной степени результатом реализации государственной стратегии развития региона в советский период. Советский опыт содержал в себе много положительных сторон. Он заслуживает интереса хотя бы потому, что продемонстрировал возможности широкой социальной мобилизации вокруг общезначимых целей. В числе результатов этой мобилизации можно назвать появление предпосылок для становления Сибири в качестве «ядерного» для региона в 1960-х гг. Другим значимым результатом советского периода можно считать становление высоких национальных культур, без чего достижение современного, весьма высокого качества населения такого многонационального региона как Сибирь, было бы невозможно.

Таким образом, в истории Сибири можно выделить следующие, весьма значимые с точки зрения внутренней геополитики России, периоды, каждый из которых можно охарактеризовать либо как эволюционный, либо как переходный:

1) Первый эволюционный период приходится на конец XV в. — первую половину 1850-х гг. Тартария становится Сибирью, регионом России с буферной специализацией. Начало этого периода совпадает с эпохой Великих географических открытий и становлением российской цивилизации на политической основе государственных институтов Московского царства. Геополитической платформой формирующейся цивилизации служит континентальный сектор Евразии. Социокультурной ее основой является межкультурный синтез народов, славян, финно-угров, тюрок, монгол, народов циркумполярного культурного круга, населяющих общее месторазвитие.

По мере развития процессов дивергенции народов цивилизации христианской средневековой Европы усиливается дистанция между русскими и европейцами, с одной стороны, и намечается сближение народов в рамках российской цивилизации, с другой стороны. Становление России как самобытной цивилизации происходило параллельно с аналогичными процессами в Европе, которая после падения Византии становится самым значимым для России партнером в межцивилизационном диалоге.

Это обусловило целую серию западных культурных и политических заимствований, в числе которых — модель бюрократического абсолютистского полицейского государства Нового времени, содержащая в своей конструкции принцип национализма. Этот принцип усваивается вместе с проникновением на российскую культурную почву идей европейского просвещения и романтизма, под влиянием которых формируется геополитический образ России как всецело европейской страны (в XVIII в.) и как европейской славянской страны (в XIX в.). По мере того, как характеристики, подчеркивающие «универсальность» и «европейское» качество геополитических атрибутов России, начинают вытесняться чертами уникальности и самобытности, усиливается собственно русский, национальный мотив ее образа, сопряженный с идеей универсальности и вселенской открытости русской культуры как культуры с проницаемыми границами. Сохранение наряду с национальным имперского, наднационального принципа легитимации, обеспечивало доступ широким слоям представителей нерусских народов, в том числе народов Сибири, к достижениям русской культуры.

2) Первый переходный этап падает на 1856–1905 гг. Сибирь из буферной зоны становиться внутренней периферией. Начало этапа хронологически совпадает с окончанием Крымской войны, а конец с вступлением России в русско-японскую войну. «Первая евразийская интермедия» проходит под знаком интеллектуального доминирования философии русской идеи, в рамках которой формируются первые геополитические доктрины. Их авторами являются представители славянофильского направления русской философии, утверждающие идею особого, некапиталистического пути развития России. Под влиянием философии русской идеи возникает концепция народности, вокруг которой в последующем появляются различные варианты решения проблемы этнической гетерогенности страны.

Идея народности особым образом повлияла на формирование идеологии сибирского областничества, выступавшего от имени формирующегося в Сибири регионального сообщества. Отстаивая интересы сибиряков, областники продвигали в сознание правящей российской элиты идею осознания значимости региона в структуре страны.

3) Второй эволюционный этап приходится на 1905–1921 гг. Сибирь упрочивает свой статус внутренней периферии благодаря появлению новой, транзитной функции, дополняющей ее буферную, военно-стратегическую, и аграрную специализации. В это период Россия вновь стремиться к активному присутствию в Европе, однако Первая мировая война ставит ее на грань геополитической катастрофы с последующим распадом государственности. Из единого государства, Российской империи, она превращается в конгломерат независимых государств. Сибирь, также как и другие регионы России, втянута в гражданскую войну.

4) Второй переходный этап падает на 1921–1939 гг. В это период происходит восстановление российской государственности на федералистских принципах. «Вторая евразийская интермедия» проходит под знаком отказа от христианского социализма в пользу марксизма, от идей эволюционизма в пользу культурного релятивизма. Это обуславливает выход на первый план социалистических идей внутри страны и рождение евразийства в русском зарубежье.

С победой социалистической идеологии и образованием СССР утверждается некапиталистический вектор развития. Это означает принятие курса на выравнивание региональных диспропорций и этносоциального неравенства в рамках строительства социализма в одной, «отдельно взятой стране». В соответствии с планом ГОЭЛРО, реализованным в годы первых пятилеток, аграрная и транзитная специализация Сибири дополняется энерго-сырьевой и индустриальной, а сам регион начинает приобретать провинциальный статус. В этот период функцию надэтнической интеграции, которую прежде выполнял имперский принцип, стал выполнять советский проект.

5) Третий эволюционный этап совпадает с 1939–1959 гг. Сибирь упрочивает свой провинциальный статус. Аграрно-индустриальная модель развития региона окончательно сменяется индустриально-аграрной в результате эвакуации предприятий из европейской части страны в годы Великой Отечественной войны.

6) Начиная с 1960-х гг. в Сибири, благодаря появлению на ее территории наукоёмких отраслей производства и формированию Сибирских отделений АН СССР, РАМН и ВАСХНИЛ, появляются элементы инновационной экономики, на развитие потенциала которой направлены серьезные усилия, в том числе в сфере образования, повышения качества жизни, стимулирования мотивации работников всех сфер труда. В этот период Сибирь приобретает все, за исключением финансовой, функции «ядерного» для страны региона: биоресурсного, транзитного, энергоресурсного, военно-стратегического, индустриального, образовательного, инновационного. Это усилило и без того высокую геополитическую значимость региона. Между тем признание урало-сибирского компонента российской цивилизации в качестве одного из ее «ядерных» звеньев в советский период не состоялось. Нет осознания значимости региона элитами центра и сейчас.

Каждый «переходный» этап развития региона сопровождался имиджевыми трансформациями и повышением геополитического статуса Сибири в региональной структуре страны. Каждый из них был обеспечен усилиями государства по наращиванию человеческого потенциала, одним из трех важнейших показателей качества которого, наряду со средней продолжительностью жизни и показателем среднедушевого дохода, является уровень образования. В конце XIX в., с открытием Томского университета, у сибиряков появилась возможность получать высшее образование, не покидая регион. Советская власть сделала образование всеобщим. В 1960-е гг. в регионе была развернута целая сеть учебных заведений самого разного уровня.

Это позволяет говорить о взаимосвязи между модернизацией, повышением геополитического статуса Сибири и развитием человеческого потенциала в регионе. Так, например, индекс развития человеческого потенциала Новосибирской области составил в 2010 г, по данным Г. П. Гвоздевой, 0,811, что позволило ей войти в число регионов России с высоким уровнем развития [38]. Присутствие в Сибири образованного населения, за счет чего обеспечивается высокий уровень развития региона, гарантирует стратегический приоритет России в выстраивании диалога между Востоком и Западом, позволяет ей удерживать геополитические позиции, достигнутые в советский период, несмотря на не преодоленные до настоящего момента негативные последствия распада СССР.

Между тем, регион продолжает привычно быть относимым к периферии. Такая оценка его места требует пересмотра «сырьевой» составляющей образа Сибири и соответствующей государственной стратегии в отношении развития человеческого потенциала, главного ресурса инновационной экономики. Представляется, что вступление России в третью евразийскую интермедию после распада СССР может способствовать завершению начатого в 1960-е гг., на пике европохитительского цикла, структурного и ментального перелома, конституирующего «ядерный» статус урало-сибирского звена российской цивилизации в геополитической структуре России.

«Если исходить из того, — пишет В. Г. Костюк, — что в XXI в. судьба человечества будет определяться характером взаимодействия цивилизаций, особенно мегацивилизаций — восточных и западных, то Сибирь является не только геополитическим мостом между ними, но и их определенным социокультурным синтезом в рамках российской и шире — евразийской цивилизации. При позитивном использовании всех ресурсов российской цивилизации и этносы Сибири могут в свою очередь играть связующую роль во взаимодействии Востока и Запада.

Сибирь может стать локомотивом развития российской цивилизации в современный период, так как обладает значимыми для будущего ресурсами — территориальными, энергетическими, научными, культурными, образовательными. Либеральные реформы еще не до конца разрушили здесь потенциал наукоемких отраслей промышленности — оборонной, авиационной электронной (с высококвалифицированными инженерами и рабочими). Многие этносы Сибири имеют развитую социально-профессиональную структуру, в которой представлена научная, техническая и гуманитарная интеллигенция, разнообразную систему образования. В Сибири, несмотря на всплеск этнонационализма после развала СССР, относительно спокойными остаются межнациональные отношения. При разумной внешней и внутренней политике федеральных властей, учитывающей интересы народов России и специфику российской цивилизации при проведении внутренних реформ и в межцивилизационном взаимодействии, эти ресурсы могут стать факторами устойчивого развития России и всего мира» [39].

Этот вывод сибирского социолога, обобщающий результаты исследований новосибирской этносоциологической школы, оказался созвучен позиции авторов коллективной монографии «Имиджи Сибири» (2008), творческий коллектив которой составили не только ученые, но также политики и предприниматели, всесторонне рассмотревшие перспективы формирования позитивного имиджа Сибири. Что касается экспертов, то в качестве таковых выступили бизнесмены и ученые (философы, историки, экономисты и политологи): В. И. Супрун, В. А. Ламин, С. А. Красильников, Г. А. Антипов, О. А. Донских, В. И. Суслов, Б. Л. Лавровский, М. Голдман, А. Рар, М. Олмонд. Лейтмотивом их размышлений о динамике развития региона и трансформации его имиджа может стать высказывание научного редактора монографии, В. И. Супруна:

«Сибирь должна перестать жить старыми и навязанными представлениями о себе и, как первопроходцы в те далекие времена, снова отправиться в путь в поисках нового имиджа» [40].

Такая постановка проблемы вновь обращает нас к вопросу о субъектности в геополитике, мере ответственности геополитических акторов: власти, отдельного человека и коллективных общностей — цивилизаций и их народов.

ПРИМЕЧАНИЯ

  1. Казначеев С.М. Сибирь и Север как брэнды русской культуры // Вест. НГУ. Сер.: Философия. Новосибирск, 2005. Т. 3. Вып. 2. С. 75.
  2. Там же.
  3. Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о сибирском тексте русской литературы // Сиб. филол. журнал. 2002. № 1. С. 28.
  4. Родигина Н.Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX — начала XX вв. Новосибирск: НГПУ, 2006. С. 45.
  5. Там же.
  6. Менделеев Д.И. К познанию России. М: Айрис-пресс, 2002. Цит по: Ремнев А. В., Суворова Н.Г. Колонизация Сибири XVIII — начала XX веков: империо- и нациостроительство на восточной окраине Российской империи // История. Антропология. Культурология: Программы и избранные лекции. Ч. II. Избранные лекции. Омск: ООО Издательский дом «Наука», 2004. С. 37.
  7. Достоевский Ф.М. Дневник писателя // Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л: 1984. Т. 27. С. 33.
  8. Шиловский М.В. Сибирские корни евразийства // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск: НГУ, 1999.. Вып. 1: Культурный космос Евразии. С. 105.
  9. Ядринцев Н.М. Иллюзия величия и ничтожества. Россию пятят назад // Литературное наследство Сибири. Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1979. Т. 4. С. 224.
  10. Ожогин В.И. Парадигма евразийской культурософии // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. С. 14.
  11. Трубецкой Н.С. О туранском элементе в русской культуре // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология. М: Наука, 1993. С. 59.
  12. Родигина Н.Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX — начала XX века. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2006.
  13. Супрун В.И. Имидж региона — имидж страны // Имиджи Сибири. Под ред. В. И. Супруна. — Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2008. С. 23, 22, 15–16.
  14. Антипов Г.А. Имиджи Сибири — по их сути // Имиджи Сибири. Под ред. В. И. Супруна. — Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2008. С. 86.
  15. Там же.
  16. Ремнев А. В., Суворова Н.Г. Колонизация Сибири XVIII — начала XX веков: империо- и нациостроительство на восточной окраине Российской империи // История. Антропология. Культурология: Программы и избранные лекции. Ч. II. Избранные лекции. — Омск: ООО Издательский дом «Наука», 2004. С. 14.
  17. Ламин В.А. Лики Сибири — давние и близкие // Имиджи Сибири. Под ред. В. И. Супруна. — Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2008. С. 54.
  18. Антипов Г.А. Имиджи Сибири — по их сути. С. 92.
  19. Ремнев А.В. Призрак сепаратизма // Родина. 2000. № 5. С. 10–17.
  20. Акулов М.Р. Изменение численности и состава рабочих Новосибирска в годы Великой Отечественной войны // Изменения в составе и культурно-техническом уровне рабочего класса и крестьянства Сибири: Тезисы докладов и сообщений всесоюзного симпозиума. Новосибирск, 1974. С. 65.
  21. Борисов Б.Л. Повышение культурного уровня рабочего класса Сибири и рост его политической активности // Изменения в составе и культурно-техническом уровне рабочего класса и крестьянства Сибири: Тезисы докладов и сообщений всесоюзного симпозиума. Новосибирск, 1974. С. 13.
  22. Чусовитин Н.Г. К вопросу о современном уровне образования рабочих // Изменения в составе и культурно-техническом уровне рабочего класса и крестьянства Сибири: Тезисы докладов и сообщений всесоюзного симпозиума. Новосибирск, 1974. С. 15–16.
  23. Суслов В. И., Лавровский Б.Л. Имидж Сибири в зеркале экономической истории и стратегии // Имиджи Сибири. Под ред. В. И. Супруна. Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2008. С. 119.
  24. Попков Ю. В., Костюк В. Г., Тугужекова В.Н. Этносы Сибири в условиях современных реформ (социологическая экспертиза). Новосибирск, 2003. С. 10–12.
  25. Там же. С. 14–15.
  26. Рычков Н.Н. Сибирь: биполярность имиджа // Имиджи Сибири. С. 178.
  27. Антипов Г.А. Имиджи Сибири — по их сути. С. 94.
  28. Ильин М.В. Этапы становления внутренней геополитики России и Украины // Полис. 1998. № 3. С. 91
  29. Цымбурский В.А. А знамений времени не различаете… // Национальные интересы. 1998. № 1. Режим доступа: http://www.archipelag.ru/ht/authors/cimbursky/library=1285
  30. См., например: Цымбурский В.Л. Народы между цивилизациями // Pro et contra. 1997. Т.2, № 3. С. 154–184; Цымбурский В.Л. Геополитика для «евразийской Атлантиды» // Pro et Contra. 1999. Т. 4, № 4. С. 141–175.
  31. Антипов Г.А. Имиджи Сибири — по их сути // Имиджи Сибири. Под ред. В. И. Супруна. — Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2008. С. 86; Родигина Н.Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX — начала XX века. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2006.
  32. Семенов Тян-Шанский В.П. О могущественном территориальном владении применительно к России: Очерк по политической географии // Рождение нации. (Серия альманахов «Арабески» истории. Вып. 7). Сост. А. И. Куркчи. М., ДИ-ДИК. 1996. С.593–616.
  33. Там же.
  34. Ефимкин М.М. Сибирская Россия. Социально-индустриальная адаптация. Новосибирск: НГУ, 2009. С. 294. См. также: Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике.XVI-XX вв. /В. В. Алексеев, Е. В. Алексеева, К. И. Зубков, И. В. Побережников; Ин-т истории и археологии. — М.: Наука, 2004; Ефимкин М. М., Ламин В.А. Азиатский ход России — Сибирский геополитический вектор // Вестник аналитики. М., 2006.
  35. Ефимкин М.М. Сибирская Россия. С. 294–295.
  36. Суслов В. И., Лавровский Б.Л. Имидж Сибири в зеркале экономической истории и стратегии // Имиджи Сибири. Под ред. В. И. Супруна. Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2008. С. 119.
  37. Цымбурский В.Л. Циклы «похищения Европы» (Большое примечание к статье «Остров Россия» // Иное: Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. Т. 2. Режим доступа: http://www.archipelag.ru/ru_mir/ostrov-rus/cymbur/comment
  38. Гвоздева Г.П. Развитие человеческого потенциала России: кросскультурный и региональный аспекты // Россия и россияне в новом столетии: вызовы времени и горизонты развития ( Исследования Новосибирской экономико-социологической школы) /отв. ред. Т. И. Заславская, З. И. Калугина, О. Э. Бессонова. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2008. С. 298.
  39. Костюк В. Г., Ерохина Е.А. «Сибирское» измерение образа России // Россия как цивилизация: сибирский ракурс. Новосибирск: Сибирское Научное Издательство, 2008. С. 73.
  40. Имиджи Сибири. Под ред. В. И. Супруна. Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2008. С. 2.

, , , ,

Создание и развитие сайта: Михаил Галушко