Начало деятельности Анадырской партии и русско-корякские отношения в 1730-х годах

Печатный аналог: Зуев А.С. Начало деятельности Анадырской партии и русско-корякские отношения в 1730-х годах // Сибирь в XVII–XX веках: Проблемы политической и социальной истории: Бахрушинские чтения 1999–2000 гг.; Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Шишкина. Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2002. C. 53–82.

В конце 1720-х гг. на северо-востоке Сибири — в районе Охотского побережья, Камчатки и Чукотки — начала разворачивать свою деятельность военная экспедиция, позднее получившая название Анадырской партии. Возглавляли ее капитан Тобольского драгунского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий и казачий голова якутского гарнизона Афанасий Федотович Шестаков. Для нужд экспедиции выделялось 400 служилых людей, несколько моряков и кораблестроителей, а также вооружение, в том числе артиллерия, боеприпасы, строительные и морские инструменты.

Главной задачей экспедиции, обозначенной в 1727 г. указами Сената и Верховного тайного совета, являлось подчинение русской власти народов, обитавших на крайнем северо-востоке Сибири:

«Изменников иноземцов и вновь сысканных и впредь которые сысканы будут, а живут ни под чьею властию, тех к российскому владению в подданство призывать».

При этом в первую очередь рекомендовалось «прежде изменников иноземцев примирить и на Пенжине реке, или в другом месте вместо прежняго разоренаго острогу вновь острог зделать, а потом итти на реку Алютору, где прежде был острог же, и тот острог построить и изменников алюторских и островных иноземцов примирить, а ис того острогу в разные места для покорения иноземцов вновь в подданство». Таким образом, первый удар должен был наноситься по корякам, проживавшим на р. Пенжине и Олюторе [1]. Этот выбор не был случаен [2].

Коряки занимали территорию к югу от р. Анадырь и мыса Наварин до р. Уки и Тигиля на Камчатке, до верховьев р. Омолон и до р. Олы и Тауй, впадающих в Тауйскую губу. К началу XVIII в. общая численность коряков составляла, по подсчетам разных исследователей, от 7 до 13 тыс. чел., и они делились на несколько территориальных групп, часть которых были оленными, часть — пешими («сидячими»). Оленные коряки кочевали по своей территории, «сидячие» жили оседло в острожках, стоявших на реках: или непосредственно в их устьях, или недалеко от побережья. К числу наиболее крупных поселений принадлежали Паренский, Акланский, Косухинский, Олюторский, Каменский острожки. Кроме того, в условиях начавшейся войны с русскими коряки, как «сидячие», так и оленные, стали возводить специальные укрепления, как правило, в труднодоступных местах [3].

Коряки в боевом облачении. Конец XIX в. Из работы В. Иохельсона «The Koryak».

Со времен первого знакомства русских с коряками, еще в середине XVII в., отношения с ними складывались неблагоприятно для русской власти. Особенно они обострились после того, как В. Атласов открыл Камчатку, и через «корякскую землицу» из Анадырского острога на полуостров и обратно стали проходить русские отряды, пытавшиеся заодно объясачить и пограбить коряков. Поскольку движение на Камчатку осуществлялось двумя путями — через р. Пенжину и Олютору, то, соответственно, наиболее активное сопротивление русским оказали коряки, обитавшие вблизи этих рек — пенжинцы (косухинские, каменские, паренские, итканские) и алюторы. Периодически в конфликты с казаками входили и другие территориальные группы коряков: гижигинские, ямские, туманские, иретские, анадырские, апукинские, паланские. В результате первые пятнадцать лет XVIII в. ознаменовались многочисленными русско-корякскими вооруженными столкновениями, причем успех сопутствовал то одной, то другой стороне. Попытки русских закрепиться в это время на р. Пенжине и Олюторе успеха не имели. Построенный в 1709 г. Пенжинский острог был к концу 1710-х гг. заброшен, а построенный в 1714 г. Архангельский Олюторский острог уже в следующем году был осажден коряками и покинут русским гарнизоном [4].

С середины 1710-х гг., после того как началось морское сообщение с Камчаткой из Охотска, сухопутная дорога на полуостров через землю пенжинцев и алюторов почти перестала использоваться, что привело к прекращению столкновений. Но и после этого большая часть коряков отказывалась признать русскую власть. Весьма скромными были и результаты их объясачивания. В 1730 г., по данным окладных ясачных книг Анадырского острога, служилые люди которого отвечали за сбор ясака с большинства коряков, в числе ясачноплательщиков значилось всего 558 оленных и пеших коряков [5], тогда как численность одних только взрослых мужчин-коряков, «подведомственных» Анадырску, к этому времени была не менее 2 тыс. чел. [6] По другим сведениям за 1730 г., среди исправных ясачноплательщиков Анадырского острога указаны только оленные коряки, тогда как алюторы (Култушного и Олюторского острожков в устье р. Олюторы) и паренцы (с р. Парень) платили ясак «повольно», а о сборе ясака с остальных пеших коряков даже не упомянуто [7]. И. С. Гурвич отмечал, что к 1730 г. ясак платили далеко не все пенжинские и олюторские коряки [8]. Среди самой западной группы коряков, обитавшей близ Тауйской губы и находившейся в ведении Охотского острога, в 1730 г. в числе «староплатежных» ясачных упоминались сигланские, ямские и иретские коряки [9]. Зато самая восточная группа — кереки, жившие к северо-востоку от Олюторского полуострова, полностью находилась вне сферы русского влияния. В первой четверти XVIII в. не отмечено не только попыток взимания с них ясака, но и вообще ни одного контакта русских с ними.

В связи с этим вполне понятно, почему инициатор экспедиции А. Ф. Шестаков, много лет прослуживший на северо-востоке Сибири и знавший ситуацию в регионе, в качестве первоочередной задачи обозначил подчинение коряков и строительство на их земле русских острогов, вследствие чего под русским контролем оказалась бы территория ранее «немирных» коряков и, соответственно, сухопутная дорога между Анадырским острогом и Камчаткой. Только после этого, обеспечив тыл, предполагалось начать подчинение других «немирных иноземцев» — в том регионе к ним относились чукчи, — а также движение на новые земли. Правительство согласилось с этим, признав, что необходимо «утвердить те места, которыми уже российское владение было, и кои народы на Камчатке и в других тамошних поморских местах [то есть на Охотском и Берингоморском побережьях. – А. З.] еще были не покорены».

Согласно первоначальным планам, Шестаков предполагал нанести удар по корякам с нескольких направлений. Экспедиция, прибыв в Якутск, должна была разделиться на две части: одна двинуться к Охотску, другая — в Среднеколымский острог. В Среднеколымске опять должно было произойти разделение на два отряда. Один следовал в Анадырский острог, а оттуда, взяв с собой анадырских казаков и местных ясачных юкагиров и коряков, — к Пенжинскому морю [10] против «немирных» акланских, пенжинских, чендонских (гижигинских) и паренских коряков. Другой отряд выступал из Среднеколымска сразу к Пенжинскому морю через Колымское нагорье. Охотская группа также должна была следовать к Пенжинскому морю, но из Охотска и тремя отрядами: первый — вдоль побережья, второй — морем «подле берега в ботах», третий — сначала на Камчатку к Большерецкому острогу, а затем вдоль камчатского побережья к р. Пенжине. «Примирив» таким образом коряков, проживавших по берегу Пенжинского моря, русские объединенными силами должны были обрушиться на алюторов Берингоморья, подчинить их и построить русский острог на р. Олюторе [11].

Однако реальный ход дел внес в эти планы существенные коррективы. Начались дрязги между двумя руководителями — Павлуцким и Шестаковым. Первый, как офицер регулярной армии, был назначен главным командиром экспедиции в Тобольске, однако между ним и казачьим головой правительственными указами не были четко распределены полномочия. В результате, Шестаков, вполне справедливо считая себя «главным двигателем» экспедиции, лично добившись ее организации в самом Петербурге, отказался подчиняться драгунскому капитану. Конфликт привел к тому, что оба, прибыв 29 июня 1728 г. в Якутск, стали действовать по собственному усмотрению [12]. Дело закончилось тем, что Шестаков с меньшей частью экспедиции 22 июня 1729 г. отправился в Охотск, а Павлуцкий с основными военными силами 4 декабря 1729 г. выступил к Анадырскому острогу [13].

В Охотск Шестаков прибыл в августе 1729 г. Здесь в его распоряжение поступили суда Первой Камчатской экспедиции — шитик «Фортуна» и двухмачтовый бот «Святой архангел Гавриил», а также построенные к его прибытию боты «Восточный Гавриил» и «Лев». Но, не располагая достаточными силами, он вынужден был изменить свои планы.

Теперь предполагалось, что один из кораблей экспедиции, «Св. Гавриил», отправится из Охотска на юг, составляя по пути опись западного побережья Охотского моря, осмотрит Шантарские острова и пройдет вдоль Курильских островов до Большерецкого острога, а оттуда в Нижнекамчатский острог и далее до «Большой Земли». «Фортуне» отводилась роль основного транспортного судна, курсирующего между Охотском и Камчаткой. На «Восточном Гаврииле» Шестаков намеревался идти сам до Пенжинской губы и, построив в районе р. Пенжины и Олюторы остроги, заняться «примирением» коряков, после чего предполагал направиться к Анадырскому острогу по сухопутному маршруту. На «Льва» возлагались вспомогательные функции [14].Однако и скорректированным планам не суждено было сбыться.

1 сентября 1729 г. из Охотска в морской поход отправились «Св. Гавриил» во главе с 24-летним племянником А. Ф. Шестакова дворянином Иваном Григорьевичем Шестаковым и «Фортуна» под командованием его 14-летнего сына Василия Афанасьевича Шестакова и служилого Андрея Шергина [15]. Вслед за ними, в сентябре того же года, на боте «Восточный Гавриил» [16] из Охотска вдоль побережья Охотского моря в корякскую землю отплыл и казачий голова. На борту бота поместились 93 чел., в том числе мореход Н. Треска, казаки, якуты, тунгусы и ительмены [17].

Шестаков собирался плыть к устью р. Пенжины. Однако, обойдя мыс Алевина (п-ов Кони), бот попал в шторм и из-за встречного ветра повернул назад. Возникшие при этом повреждения заставили Шестакова пристать к берегу, куда благополучно высадилась часть команды [18]. Большинство историков указывали, что это произошло рядом с Тауйским острогом, не отмечая более точно, где именно. Л. А. Гольденберг на основе архивных документов уточнил место высадки — неподалеку от о. Талан (у Гольденберга — Талак) [19]. На мой взгляд, можно внести еще большую ясность. Рядом с о. Талан расположен п-ов Хмитевского, в южной части которого находятся бухта Шестакова и мыс Шестакова. Вряд ли будет ошибкой считать, что такое название они получили потому, что как раз в этом месте и высадился А. Шестаков.

«Восточный Гавриил» после небольшого ремонта пошел морем в Тауйский острог. Туда же с п-ва Хмитевского вдоль берега в конце сентября 1729 г. добрался и Шестаков с командой. Ордером от 30 сентября 1729 г. он выделил из ее состава небольшую группу во главе с урядником (по другим данным, есаулом) Иваном Остафьевым, которому приказал, взяв корякских князцов Короткова, Чабугу и других, идти со служилыми людьми из Тауйского острога сухим путем в корякскую землю на р. Яму и Пенжину. И «идучи надлежащим трактом, немирных коряк уговаривать ласкою и приветом… в платеж ясаку, причем объявлять, что они, иноземцы, от русских людей и оленных тунгуссов и от протчих народов от всяких налог, обид и разорения будут весьма охранены», если будут проявлять «благосклонность, послушание и постоянство». Помимо сбора ясака, Остафьеву поручалось описывать ландшафт и «записывать в книги по статьям имянно», «какие имеютца реки и сколько велики, от реки до реки коликое число расстоянием, и в которых местах бывает какое довольствие рыбных и других кормов, и какие звери в промыслу бывают», а также «смотреть всяких вещей, в раковиных жемчюгу, руды, каменья, краски и кости мамонтовой и рыбей и, где что сыщетца, ради опробацыи при репортах в партию присылать». В помощь неграмотному Остафьеву Шестаков определил «для письма» казака Андрея Чупрова и для переговоров с коряками двух толмачей — Тимофея Гиляшева и Луку Ярыгина [20].

Группе Остафьева повезло — она направилась в путь не пешком, а на боте «Лев», который прибыл из Охотска в Тауйск под командой пятидесятника Ивана Лебедева примерно в первых числах октября. Лебедев, забрав на борт Остафьева, трех казаков и 30 коряков, отправился в Сигланскую губу. Высадив 20 октября 1729 г. в устье р. Сиглан (п-ов Кони) группу Остафьева, «Лев» пошел далее, к Гижигинской губе [21]. Согласно показаниям, данным Остафьевым в Анадырске 17 ноября 1730 г., Лебедев со своей командой (46 чел.) имел от Шестакова задание идти на р. Гижигу, где «усмотря удобное место», «построить острог» [22]. Сам же Остафьев с Сиглана вышел на р. Яму и двинулся далее вдоль побережья на северо-восток.

Через месяц, 17 ноября 1729 г. (по другим данным, 23 или 29 ноября, или даже в начале декабря), в поход к Пенжинской губе сухим путем отправился казачий голова. В его партии находилось 107 чел. (по другим данным 106 чел.), в том числе 17 служилых, писарь казак Осип Хмылев, 30 оленных ламутов, 30 охотских пеших тунгусов, 10 якутов и 19 коряков [23]. В Тауйском остроге Шестаков оставил под командой казака Т. Крупышева и гренадера С. Селиванова наряд служилых людей «на заячьи промыслы и для строения шерхбота и починки судна» («Восточного Гавриила»). В остроге также находился местный приказчик Андрей Тарабыкин со своими казаками-годовальщиками.

Оба отряда, Шестакова и Остафьева, продвигаясь на северо-восток, объясачивали немирных коряков. К сожалению, эти их действия нашли весьма скупое отражение в источниках, хотя можно все же предположить, что больших успехов добился Остафьев. Имея в своем распоряжении всего 3 казаков да 30 малонадежных коряков, он предпочитал действовать «ласкою и приветом». Вероятно, именно благодаря этому ему удалось по дороге от Ямы до Пенжины взять ясак с 42 «староплатежных» коряков да склонить в ясачный платеж дополнительно 168 «новоплатежных» коряков, проживавших на р. Яме, Тумане, Капанаге, Вилиге, Гынчегое, Таватоме, Ункане, Аякане, Гижиге (Чендоне) [24].

Шестаков, отряд которого был значительно больше, действовал жестко. Павлуцкий в своем рапорте в Сибирскую губернскую канцелярию от 26 ноября 1730 г. со слов И. Остафьева сообщил, что на р. Таватоме Шестаков нашел «староплатежного» коряку Иллику с родниками, которые в 1728 г. разграбили у служилого Василия Калаганова ясачную казну. На призыв вернуть награбленное и уплатить ясак Иллик ответил отказом, после чего Шестаков применил силу и отбил 6 лисиц, а самих коряков сжег в их юртах [25]. В. И. Иохельсон, собиравший, в частности, материал о русско-корякских отношениях, дополняет эту картину: «Он [Шестаков. – А. З.] удачно пересек малонаселенную часть берега между Тауйском и рекой Гижигой, бесчеловечно жестоко обращаясь с коряками, которые отказывались или, вернее, не могли платить ясак мехами… Он осмелился поджигать селения и сжигать живыми коряков, отказавшихся платить дань или давать заложников. Так он сжег дотла Таватум, приказав предварительно завалить все выходы из подземных жилищ. Такая зверская жестокость восстановила против него даже самых мирно настроенных коряков» [26].

1 января 1730 г. оба отряда соединились в районе р. Туманы. К этому времени состав партии Шестакова несколько изменился. Теперь она насчитывала 127 чел.: 19 русских служилых людей, 81 оленного и пешего ламута и тунгуса из Охотского и Тауйского острогов, 10 якутов, 22 коряка из района р. Темы и Туманы. Группа Остафьева, в свою очередь, имела 4 служилых и 30 коряков. Всего, таким образом, насчитывалось 23 русских служилых человека (вместе с Шестаковым) и 143 «иноземца» [27].

Пройдя с р. Туманы до р. Гижиги, объединенный отряд не нашел здесь ни острога, ни «Льва», ни команды Лебедева. Последний из-за осенней непогоды смог дойти от Сиглана только до устья р. Ямы, где вынужден был поздней осенью 1729 г. остановиться на зимовку.

На р. Гижиге Шестаков простоял около шести недель, дожидаясь прибытия подкрепления из Анадырского острога. Вероятно, он по-прежнему ориентировался на свой первоначальный план и надеялся, что Павлуцкий выйдет на соединение с ним из Анадырска. Ожидания не оправдались, более того, в стычке с гижигинскими оленными коряками отряд потерял убитыми двух казаков [28].

Не получив подкрепления, Шестаков отправился далее и 9 марта 1730 г. перебрался через р. Парень, затем, достигнув р. Вахлы, встал здесь «станом». Отсюда он послал в разведку казаков Луку Ярыгина и Григория Сараха. Вернувшись, они сообщили, что обнаружили чукчей, которые громят и грабят оленных коряков [29]. Вскоре в походный лагерь под защиту казаков прибыли и сами коряки, спасшиеся от разгрома [30]. Вероятно, именно об этом чукотском нападении сообщалось в донесениях 1730 г. в Якутскую воеводскую канцелярию из Анадырского острога. В одном из них говорилось, что «промеж Паренем и Акланском» чукчами «оленных коряк побито немалое число, а полевых и езжалых оленей взято 8 табунов, жен и детей оленных коряк помянутые чукчи немалое число в плен увели» [31]. В другом донесении анадырский комиссар Колесов сообщил, что в марте 1730 г. «приходили немирные чукчи во многолюдстве в поход военнооружейною рукою, аленного коряку Яллаха с родниками погромили, аленные табуны и юрты и всякой их домовой скарб, жен и детей в плен побрали», убив при этом 40 коряков [32]. 30 ноября 1730 г. сами ясачные коряки жаловались в Анадырске прибывшему туда Павлуцкому, что «приезжают немирные неясашные чукчи и их, ясашных коряк, побивают, а жен и детей их в полон себе берут, также и оленные их табуны отгоняют, и тем их, коряк, оные немирные чюкчи разорили вконец. И того ж 1730 году в марте означенные немирные чюкчи приехали де незапно на их родников и меж Пареном и Пенжиной на речке Ягаче побили они, чюкчи, и з сидячими коряки тритцать пять человек, а жен их и детей в полон взяли и оленные табуны отогнали. И от того де их чюкоцкого воровского нахождения они, коряки, и паки вконец разорились и отстали от ясашного платежа» [33]. По сообщению анадырских властей, всего в 1730 г. чукчами было убито около 100 оленных коряков [34].

Дальнейшие действия Шестакова поддаются объяснению с трудом. Имея в своем распоряжении всего 21 казака да полторы сотни ненадежных союзников, окруженный враждебно настроенными коряками, он двинулся на чукчей, хотя знал, что их «превеликое множество». Можно предположить, что, будучи «государевым человеком», он хотел защитить ясачных коряков и продемонстрировать силу русского оружия. Дело в том, что чукчи среди всех северо-восточных народов считались самыми воинственными, и их разгром мог бы напугать и склонить к подчинению еще не покоренных коряков. Но, переоценив свои возможности, Шестаков недооценил военные способности чукчей.

Ненадежность союзников проявилась очень быстро. Когда 13 марта Шестаков с Вахлы двинулся навстречу чукчам, часть оленных ламутов, Багачан с родниками, «учинились противны» и наотрез отказались участвовать в дальнейшем походе. Но Шестакова это не остановило. 14 марта отряд наехал на покинутые чукотские станы. Здесь Шестаков с имуществом, ясачной казной и частью боеприпасов оставил Остафьева с несколькими казаками, а сам бросился в погоню за чукчами, с которыми столкнулся на р. Егаче (Эгаче, между р. Паренем и Пенжиной), впадающей в Пенжинскую губу. Несмотря на значительное численное превосходство чукчей (по некоторым данным, до 2 тыс. чел.), Шестаков вступил с ними в бой. По сообщению Т. И. Шмалева, баталия произошла у сопки, расположенной недалеко от р. Егачи [35] (позднее р. Егача была переименована в Шестаково побоище, а затем просто в Шестаковку).

Для сражения Шестаков построил свой отряд так, что на правом фланге оказались ламуты и тунгусы, на левом — коряки, а в центре — маленькая группа русских и якутов. Сам Шестаков засел в построенном из санок укреплении позади своего отряда.

Желание Шестакова вступить в бой с превосходящими силами противника говорит о том, что весь свой тактический план он строил из расчета на силу огнестрельного оружия, залпы которого, вероятно, должны были испугать чукчей и нанести им значительный урон. Но казачий голова жестоко просчитался. После первого же выстрела русских чукчи, не дав им времени перезарядить ружья, бросились в атаку. Правый и левый фланги, где находились ясачные, были быстро смяты и обращены в бегство. Затем всю свою силу чукчи направили на малочисленную группу русских, которые в рукопашной схватке устоять уже никак не могли. Выбежавший из укрытия Шестаков был ранен стрелой в горло, после чего бросился на первую подвернувшуюся оленью упряжку, которая завезла его в центр чукотского отряда, где он и был добит. Кроме казачьего головы, в бою погибли дворянин Борис Жертин, 10 служилых, 6 якутов, 11 ламутов и один новокрещенный коряк. В качестве трофеев чукчи захватили знамя, 12 фузей, 3 винтовки, 12 ручных гранат, 12 железных куяков. Отогнав стадо корякских оленей, чукчи ушли в свои кочевья.

Оставшиеся в живых после погрома аборигены-союзники возвратились «назад на свои жилища». Из русских служилых уцелело только 9 чел., включая тех, кто остался охранять имущество и в сражении не участвовал. Из них трое казаков отправились в Тауйский острог, а остальные под командой И. Остафьева — в Анадырский. Остафьев вез в Анадырск тело Афанасия Шестакова, а также уцелевшую ясачную казну, порох, свинец, котлы, оружие. В апреле 1730 г. он с товарищами прибыл в Анадырск [36].

Тогда же, в апреле, добравшиеся до Тауйского острога казаки сообщили о гибели Шестакова. Отсюда это известие пошло в Охотск, затем в Якутск и Петербург. Павлуцкий, которого весть о разгроме Шестакова застала 25 апреля 1730 г. в Нижнеколымске, куда она поступила из Анадырска, уже на следующий день разослал по отдельным отрядам экспедиции ордера с приказанием всем им двигаться к Анадырску, куда он сам прибыл 3 сентября 1730 г. [37] Судя по всему, Павлуцкий решил сконцентрировать там все силы и нанести удар по чукчам. 30 ноября того же года побитые чукчами коряки обратились к нему с просьбой о помощи, предлагая взамен свои военные услуги: «… чтоб их, коряк, в партию принять и на немирных чюкоч взять их с собою и от нахождения чюкоцкого охранить» [38]. Идя навстречу пожеланиям коряков, и в соответствии со своим замыслом, капитан в марте – октябре 1731 г. совершил первый поход на Чукотку, который, несмотря на троекратное поражение чукчей, не привел к их покорению [39].

Разгром отряда Шестакова стал первым звеном в очередном обострении русско-аборигенных отношений в регионе. Деятельность экспедиции вместо планировавшегося замирения «иноземцев» дала совершенно противоположный эффект. Новое вторжение русских в корякскую землю, сопровождавшееся объясачиванием и жестокими мерами к непокорным, привело к тому, что коряки, обитавшие по Охотскому и Берингоморскому побережью и бывшие в своем большинстве неясачными, открыли против русских боевые действия.

Первыми на борьбу поднялись коряки, проживавшие на р. Яме, Ирете и Сиглане. Их выступление было, видимо, вызвано действиями отряда И. Лебедева, который остановился на зимовку со своим ботом «Лев» в устье р. Ямы. Здесь Лебедев наспех построил острог и по какой-то причине задержался до осени 1730 г., то есть почти на год.

То, что произошло с отрядом Лебедева, поведали прибывшие с Ямы в Тауйский острог казаки Еким Писарев и Павел Баев: «Сего де 730 году, сентября месяца, а которого числа не упомним, будучи де на Яме реке, командир Иван Лебедев, собрав староплатежных ясачных иноземцов коряк средних и ямских и ирецких для охранения в отстой мореходного судна, и будучи оные коряки у означенного судна изменили, а имянно средние коряки Упко с родом, ямские Амама да Етитка с родами, ирецкие Ивилкут да Чабуга с родами ж, сигланские Емага с родом, и помянутого Лебедева со служилыми людьми побили в дватцати во шти человеках. А оставлено де было нас в остроге для обережи его императорского величества казны одиннатцать человек. И побив оные иноземцы помянутого Лебедева с товарыщи пришли к острогу воровски ночным временем и припали неотступно и зажигали огнем и палили из фузей, которые фузеи отбили они, коряки, у него Лебедева с товарыщи. И тем приступом убили из нас служилых людей четырех человек, а достальных нас семь человек Бог помиловал, едва вышли живы и пошли для известия в Тауйской острог».

Таким образом, нападение произвели «староплатежные» ясачные коряки, то есть те, кто уже достаточно давно был знаком с русскими и их обхождением. Непосредственным поводом, как явствует из показаний, послужил якобы призыв коряков для охраны судна. Однако трудно поверить, что только это могло вызвать корякское нападение. Возможно, Писарев и Баев чего-то не договаривали, а может быть, и не знали, какими действиями сопровождал Лебедев «сбор» коряков. Учитывая, что казаки при любом удобном случае не прочь были поживиться за счет аборигенов, можно предположить, что и в данном случае не обошлось без «насильств» и «грабежей». Общая численность русского отряда в 37 чел. была вполне внушительной, и Лебедев мог позволить себе действовать силой.

Численность нападавших коряков не известна. Но сколько бы их ни было, успеха они смогли достичь благодаря внезапности нападения, а также умению пользоваться огнестрельным оружием. И хотя взять острог штурмом они не смогли, но нанесенный ими значительный урон защитникам заставил тех, спасая собственные жизни, просто бежать. Правда, надо заметить, что казаки все же захватили с собой знамя (образ Пресвятой Богородицы) и 6 фузей.

После ухода русских коряки сожгли Ямской острог и судно «Лев», захватили и разделили «товарную» и ясачную казну, боеприпасы, судовые инструменты, казачьи пожитки и даже пушку. Как позднее донесли разведчики-ламуты, «… оружья у них, пороху и свинцу, взятого много, а пушка взята ж и у него, Етитка, у юрты на тундре… ».

Бежавшие 7 казаков [40] разделились: пятеро остались на полпути между Ямой и Тауем на р. Оле «для пропитания и за скудостию», а двое (Е. Петров и П. Баев) пришли 19 ноября 1730 г. в Тауйский острог и в тот же день подали в ясачную избу приказчику А. Тарабыкину «известие» о случившимся разгроме. Тарабыкин, опасаясь, что с Ямы коряки могут двинуться к Тауйску, ближайшему к ним острогу, послал в Охотск двух казаков (Федора Жернокова и Михаила Маныкина) с просьбой о помощи, сообщив охотскому комиссару Семену Лыткину, что в Тауйске живут они в великой опасности от коряков-изменников, поскольку «служилых зело малолюдство, человек десятка не имеетца, в том числе престарелые и хворые… також… оружейного пороху не иметца», а ясачные пешие тунгусы «сошли» на р. Иню и в Охотск, «а другие на промыслы». Кроме того, Тарабыкин сообщил, что прибывшие в Тауйск из Охотска три ясачных сборщика (отправленные на р. Яму и Сиглан), узнав о корякской измене, «идти в малолюдстве» за ясаком не рискнули и остались в Тауйске. А с «вышеписанных» коряков полагалось взять в ясак 12 соболей и 19 красных лисиц.

Получив сообщение Тарабыкина 16 декабря 1730 г., Лыткин в январе следующего года отправил в Тауйск двух служилых и 20 фунтов пороха, а Тарабыкину приказал послать на разведку оленных тауйских ламутов, которые должны были узнать, «означенные изменники коряки где ныне по убиении оного Лебедева, на своих ли жилищах обретаютца или откочевали куда в другие места, и можно ли их чрез кого пригласить по прежнему к ясачному платежу». Судя по этому последнему замечанию, Лыткин стремился урегулировать конфликт путем переговоров. 19 января 1731 г. он послал донесение в Якутск, информировав о произошедших событиях, не преминув добавить: «И ныне я в Охотцком живу в великом опасении, понеже и в Охотцку служилых малолюдство и острог ветхой и розвалился».

Через месяц, 22 февраля 1731 г., Лыткин сообщил в Якутскую воеводскую канцелярию, что, по известию из Тауйска, тамошний приказчик Тарабыкин отправил на р. Яму для проведывания изменников-коряков и призыву их обратно в ясачный платеж тауйских ясачных оленных ламутов Бобочика «с товарищи», всего 8 человек. Бобочика до Ямы доехал и звал в ясачный платеж Етитку, Амаму и Утку с родниками. Однако те в ответ заявили: «… мы де в Тауской острог с ясачным платежем нейдем и впреть де к нам не ходите людно, будем де мы бить из ружья и живы де в руки казакам не дадимся… ». Посланцы сообщили также, что означенные изменники живут на р. Яме и около нее «на своих жилищах». В этом же донесении Лыткин поставил в известность Якутск, что охотские ламуты находятся в спокойствии, и ясак с них собран сполна, а также попросил от вышестоящих властей указаний по дальнейшим действиям [41].

Оба донесения Лыткина, от 19 января и 22 февраля, были получены в Якутске 9 апреля 1731 г., а 22 апреля туда поступил указ Сибирской губернской канцелярии, бывший реакцией на весть о разгроме А. Шестакова. Губернские власти предписывали служилых людей, оставшихся от партии Шестакова, определить в «неопасные остроги», снабдив их из Якутска жалованьем и провиантом, а в отношении коряков действовать исключительно ласкою, уговаривая идти в ясачный платеж. Корякских аманатов, которые были разобраны служилыми людьми, требовалось у них отобрать и содержать, как положено, в острогах в аманатских казенках, а захваченных у коряков девок было приказано «отдать тем корякам по прежнему». Но одновременно с этими «миролюбивыми» мерами из Якутска для усмирения коряков и сбора с них ясака должны были послать служилых людей во главе с дворянином или сыном боярским [42].

Якутская воеводская канцелярия 30 мая 1731 г. распорядилась отправить в Охотский острог сына боярского с достаточным числом служилых людей, оружия и припасов. Этому сыну боярскому в отношении иноземцев указывалось действовать традиционным методом: «… помянутых изменников призывать ласкою… в ясашной платеж… взять у них от каждого рода аманатов лутчих людей из их детей против прежняго с излишеством и содержать в безопасных острогах… », но в случае сопротивления «поступать войною» и взятых в плен изменников прислать «для подлинного розыска» в Якутск. Он также должен был «разграбленную ими Е. И. В. товарную и вновь собранную ясашную казну и артилерию и казачьи пожитки, отыскав, взять в казну Е. И. В.» [43]. Однако последующие действия этого отряда по «умиротворению» коряков совершенно не прослеживаются по источникам. Скорее всего, он так и не появился в заданном районе.

Между тем, известие о разгроме Шестакова вызвало у сибирских и центральных властей некоторое замешательство относительно дальнейшей судьбы оставшейся «партии» Павлуцкого. Иркутский вице-губернатор А. И. Жолобов, в частности, в растерянности вопрошал Сибирский приказ, «каким образом с ним, Павлуцким, поступать»: посылать ли его для «призыва немирных народов» или отозвать в Якутск? [44] И. С. Вдовин считал, что правительство в тот момент, по существу, даже отказалось от выполнения тех широких планов, которые возлагались на сухопутные отряды [45]. Однако это не так.

Указом от 10 августа 1731 г. Сибирская губернская канцелярия подтвердила полномочия Павлуцкого как главного командира — ему было предписано принять все имущество, вооружение и команду, ранее находившиеся в распоряжении Шестакова, и «о призыве в подданство и примирении немирных иноверцов и о прииске новых землиц чинить по данной инструкции во всем непременно, смотря по тамошним случаям». В ответ на запрос Павлуцкого, что делать с теми иноземцами, которые не пойдут добровольно в подданство, губернская канцелярия в духе прежних правительственных наставлений («как изображено в данной ему инструкции и в прежде посланных указех») рекомендовала «немирных иноземцев» «призывать в подданство ласкою»: «… на чюкоч и на протчих немирных иноверцов войною до указу Е. И. В. не поступать, дабы людям не учинилось какой грозы… а ежели поступать с ними войною, то за малолюдством в тамошнем крае служилых людей не учинилось бы какой траты людям, також их иноверцов не разогнать в другие дальние места» [46]. 1 сентября 1731 г. сибирский губернатор А. Плещеев подтвердил указание Павлуцкому «о призыве в подданство немирных иноземцов чинить по данной инструкции, а войною на них не ходить» [47]. Более того, по сведениям И. С. Вдовина, указом от 3 сентября 1731 г. Павлуцкому предписывалось «из Анадырского острогу на немирных иноземцев отправления никакого в поход не иметь» [48]. Иначе говоря, правительство категорически запрещало применение военной силы, поскольку существовало опасение (и это явно сквозит в указе) потерпеть новое поражение.

Указ Сибирской губернской канцелярии от 10 августа 1731 г. был получен в Анадырске спустя год — 18 августа 1732 г. [49] К этому времени ситуация в регионе изменилась уже кардинально. Павлуцкий, будучи человеком деятельным и самостоятельным, не дожидаясь распоряжений сверху, действовал на свой страх и риск, сообразуясь с местными обстоятельствами. К этому времени он успел совершить еще два похода: один на чукчей, другой на коряков.

Поход на коряков для Павлуцкого был вынужденной мерой. К этому его подтолкнуло полученное 16 января 1732 г. известие об антирусском восстании ительменов на Камчатке [50]. Он сам, или, что более вероятно, по подсказке старожилов-анадырцев понял, что «измена» коряков существенно подрывает русские позиции в регионе, поскольку «бунтовщики» перекрывают сухопутное сообщение между Анадырском и Камчаткой, что в условиях ительменского «бунта» для русских было крайне нежелательно. Поэтому уже 26 февраля 1732 г. капитан выступил против коряков [51].

Для похода были собраны весьма значительные силы: одних только русских (казаков, промышленников и казачьих детей) насчитывалось 225 чел. (по другим данным, 221 или 226). Отряд сопровождали ясачные юкагиры и коряки, которые должны были снабжать его оленями для транспортировки и пропитания. В числе коряков для «розговору» (то есть переводчиками) были пять «лучших паренских мужиков — Умьев Сопляков с товарищи» (вероятно, из числа аманатов).

С р. Анадырь отряд направился к р. Гижиге, чтобы оттуда двинуться на коряков, разгромивших Лебедева. Однако в пути планы Павлуцкого изменились. Он узнал, что значительное число «изменников» собралось в укрепленном селении в устье р. Парень, впадающей в Пенжинскую губу, и повернул туда. Участники похода, вспоминавшие о нем 40 лет спустя, сообщили, что сделал это Павлуцкий «для призыву в подданство пеших паренских коряк и збору с них в казну ясака». Сам Павлуцкий указал, что ходил в поход на «Парень на сидячих неясашных и неплатежных коряк».

К Паренскому острожку отряд подошел 25 (или 26) марта 1732 г. [52] Заметив русских, коряки заперлись в остроге. Павлуцкий «чрез перевод толмачей тех коряк увещевал бытием в высочайшем подданстве и платеже каждогодно бездоимочно ясаке» и потребовал выдать аманатов. По сведениям А. С. Сгибнева, коряки попросили день сроку для раздумья. Через день они вывели пятерых аманатов и дали в ясак 25 одежд из оленьих и волчьих шкур. Однако следующей ночью один из аманатов бежал. После чего Павлуцкий, не вступая более в переговоры, в полдень 29 марта [53] начал штурм корякского острожка. Как он сам позднее (в 1733 г.) вспоминал, «стоял под тем острогом четыре дни и неясашных и неплатежных коряк ласкою и приветом в платеж ясаку призывал и в склонение призвать их, иноземцов, никоими делы и уговорить в платеж ясаку не могли».

Участвовавшие в походе коряки и юкагиры на допросе в Анадырске несколько иначе изложили ход переговоров. Они утверждали, что Павлуцкий «многократно призывал де их, паренских коряк… в ясашной платеж и аманатов с них просил». Коряки выдали двух аманатов и в ясак дали несколько кухлянок [54]. Павлуцкий кухлянки положил в юрту, не приставив к ней караул. Воспользовавшись этим, вечером, под покровом темноты, коряки украли кухлянки: «воровски все без остатку побрали». На следующий день Павлуцкий вновь «призывал ласкою и приветом неоднократно» коряков в ясачный платеж. Но на этот раз они категорически отказались дать ясак и аманатов. И только после этого Павлуцкий приказал штурмовать острожек.

Паренский острожек представлял собой довольно серьезное укрепление. Он стоял на высоком крутом утесе, выступавшем в море, которое служило ему надежной защитой с одной стороны. С другой стороны, с суши, острожек был защищен земляным валом, увенчанным «стоячим полисадом» (частоколом). Внутри находились юрты, сделанные из «мелкого лесу» и осыпанные землей.

Чтобы уберечь своих людей от корякских стрел и камней, Павлуцкий приказал сделать большие деревянные щиты. В начале атаки он лично выстрелил по острожку из пушки, убив одного из защитников. После этого, прикрываясь щитами, русские пошли на приступ. Коряки встретили их стрелами и камнями из пращей и даже пытались контратаковать («вышли на выласку»), ранив пять казаков и самого Павлуцкого (в ногу). Тем не менее, русские, забросав палисад ручными гранатами, сбили коряков со стен и, проломив ворота, ворвались в острожек. Поняв, что сражение проиграно, часть коряков пыталась бежать из острога, но была перебита. Другие бросались в море и кончали жизнь самоубийством, убивая заодно своих жен и детей. Некоторые пытались сопротивляться до конца, укрывшись в юртах и отстреливаясь из луков. Но Павлуцкий велел у всех юрт завалить входы и сжечь их вместе с людьми.

Бой, продолжавшийся с полудня до заката солнца, закончился полным разгромом коряков, понесших значительные потери. Не считая женщин и детей, было убито более 200 чел., в том числе несколько ясачных. Какая-то часть была взята в плен и уведена в Анадырск. На пепелище Павлуцкий оставил только 10 подростков и 5 женщин, проявив тем самым «заботу» о том, чтобы местное население не исчезло совсем и имело возможность «размножаться». Правда, сам Павлуцкий утверждал, что поймать живыми удалось 25 коряков с их женами и детьми. С них были взяты 3 аманата, а прочие оставлены на пепелище [55]. В трофеи русским практически ничего не досталось, так как юрты с корякским имуществом были сожжены. Позднее казаки с явным сожалением вспоминали, что «у того неприятеля никакого скота не было, кроме одних собак, на которых они ездили, также из платья, кроме собачьих парок и деланных из морскаго зверя кож ремней, не было, кое все созжено». Со своей стороны, русские, несмотря на жестокий штурм, не потеряли ни одного человека убитым. Павлуцкий сумел продемонстрировать свое знание «хитростей ратного строя».

Действия Павлуцкого против паренских коряков позднее вызвали недовольство анадырских ясачных комиссаров. Один из них, И. Тарабыкин, сообщил в Якутскую воеводскую канцелярию, что «капитан Павлуцкой минувшаго 732 году ходил в поход в паренские сидячие коряки, острог их разорил и самих их коряк побил, в том числе и ясашных, от чего ныне в ясашном зборе чинитца недобор» [56]. В октябре 1735 г. другой комиссар, П. Шадрин, выслал в Якутск «следственное дело» о походе Павлуцкого. Но в чем заключалось это следствие и к каким результатам привело, по источникам не прослеживается. Как отметил позднее Т. И. Шмалев, собиравший материалы по истории русско-аборигенных отношений в Анадырско-Камчатском крае, «по оному доношению и по сообщенным при нем допросах было ль куда в главную команду представляемо и какая на то резолюцыя воспоследовала или нет и для чего, о том бытности показанного камисара Петра Шадрина по делам не отыскано» [57].

После погрома Паренского острожка Павлуцкий 31 марта отправился на р. Аклан в Акланский острожек, куда прибыл 8 апреля. Жившие там «староплатежные» коряки, вероятно, продемонстрировали полную покорность. Отсюда 10 апреля капитан отправил на р. Олютору отряд казаков в 95 чел. во главе с пятидесятником Иваном Атласовым, дав ему приказ:

«На реке Алюторе старой раззореной острог возобновить, а ежели старого острогу возобновить не можно, то построить вновь в удобном месте острог же, а которые неплатежные и неясашные коряки при реке Олюторе имеютца и таких велено в платеж ясаку призывать ласкою и приветом, а военною рукою на них до указу не ходить» [58].

С остальной командой Павлуцкий отправился в Анадырск, куда прибыл в апреле 1732 г. (11-го или 21-го числа).

Атласов, выполняя указание, начал строительство на Олюторе «крепосцы»: «… будучи он в Алюторску в удобном месте ниже старого раззореного острогу на усть Посторонной речки, которая пала в Алютор, построил острог, мерою в длину и в ширину по 20 сажень, агорожен в заплот. И в том остроге построил часовню и государев двор и ясашную избу и казенные анбары и служилым людем казармы в стене. И тож строили с великою нуждою, для того против прежних годов ныне в Алюторску в рыбных промыслах великая безпромыслица» [59]. Оставив в новом Олюторском остроге небольшой гарнизон, пятидесятник выехал в Анадырск. На смену ему Павлуцкий 20 октября 1732 г. отправил из Анадырска служилого Василия Софронеева с 10 казаками, которому приказал закончить строительство и остаться в Олюторске «до указа» [60].

Восстанавливая Олюторский острог, Павлуцкий действовал в соответствии с правительственными указами 1727 г. Но и позже этому острогу власти придавали большое значение. В инструкции от 30 июля 1731 г. начальнику новообразованного Охотского правления Г. Г. Скорнякову-Писа-реву Сенат требовал «возобновить при Алюторе реке прежний острог, и оставить охотников… чтоб имели страх чюкчи» [61]. Через год, указом от 2 мая 1732 г., Сенат вновь подтвердил необходимость постройки там русского острога «для охранения корятского народу и юкагирей» [62]. В этих распоряжениях, конечно, отразилось слабое представление сенаторов о географии региона, поскольку тогдашние чукотские кочевья располагались достаточно далеко от р. Олюторы. Скорняков-Писарев, ознакомившись с ситуацией, прямо указал в своем донесении от 1 июля 1732 г. на то, что острог на р. Олюторе для защиты ясачных коряков от чукотских набегов бесполезен [63]. И в самом деле, Олюторский острог был необходим не столько для защиты коряков, сколько для их подчинения.

Разгром паренских коряков и восстановление Олюторского острога позволили русским предпринять очередную попытку объясачить еще неясачных коряков. В донесении 3 марта 1733 г. в Иркутскую провинциальную канцелярию Павлуцкий сообщил, что «в бытность свою алюторских изменников примирил и обыскал Анадырского острогу в оленных коряках и в Алюторском остроге неплатежных и неясашных коряк и алютор шестьдесят шесть человек и с них взято в казну Е. И. В. ясаку на 730 и 731 годы» [64]. В 1732 г. удалось «вновь» взять ясак со 136 коряков на р. Олюторе, Апуке, Апаче и Ягаче (Эгаче) [65]. В январе 1733 г. анадырский комиссар И. Тарабыкин собирал ясак с «ближних» оленных коряков, взяв с них 127 красных лисиц, затем поехал для ясачного сбора к сидячим корякам. Но о том, насколько этот сбор был удачен, Тарабыкин ничего в своем донесении не сообщил, а только подытожил, что со всех «анадырских ясашных иноземцов» (включая и юкагиров) собрал 469 лисиц [66].

Однако «умиротворение» коряков оказалось весьма кратковременным. Меры Павлуцкого совершенно не изменили ситуацию в пользу русских. Как писал В. И. Иохельсон, «вообще весь поход [Павлуцкого] был не что иное, как карательная экспедиция, столь же жестокая, сколь безрезультатная, так как после ухода Павлуцкого корякская территория вернулась в прежнее положение. Конечно, судьба паренцев произвела сильное впечатление на другие группы коряков, но как только прошла непосредственная опасность, они возобновили свои нападения на казаков и опять отказались платить ясак, хотя именно этот отказ и был первоначальной причиной войны» [67]. Противостояние коряков русским не только продолжилось, но и стало набирать «обороты».

В августе 1733 г. олюторские пешие коряки из Олюторского и Култушного острожков [68] внезапно напали на русских из Олюторского острога, которые находились на рыбных промыслах, у оленного табуна, на заготовке строительного леса и дров. Были убиты 11 служилых людей, гренадер, толмач, казачья жена и казачий сын (по другим данным, 10 или 18 чел.). Нападение произошло в разных местах, но в один день — 12 августа, что говорит о заранее спланированной акции. Как показал позднее, 3 мая 1736 г., на допросе в Нижнекамчатском остроге взятый в плен алютор Теличинского острожка Харуха Кыргяков сын, в выступлении против русских участвовали около 80 коряков, а «в ызмене главными завотчиками» были тоены Олюторского острожка Ваян, Култушного — Петитка, Ильпейского — Кивка (все трое — родные братья). Причиной «измены», по его утверждению, было то, что казаки требовали у коряков продовольствие и «били их за то, что им кормовых припасов не припасали».

Оставшиеся в Олюторском остроге около 40 казаков сели было в осаду. Однако отсутствие продовольствия и начавшийся голод заставили их прекратить сопротивление. Согласно показаниям, данным в том же 1733 г. в канцелярии Охотского порта казаками Василием Макаровым и Василием Поповым, «в Олюторском остроге учинился великий голод» от того, что Иван Атласов «взятых Павлутским в походе от чюкоч оленей близ тысячи» не давал на пропитание казакам, «сказывая, бутто те олени ево, Павлуцкого». Отъезжая из Олюторска, Атласов забрал с собой и весь олений табун. Казакам осталась только мертвечина. Причем и ее пришлось покупать. Некий служилый Алексей Сукнев «продавал же им кожи оных мертвых оленей на корм же, большие по полтине, а малые по десять алтын, и как де помянутые мертвих оленей мяса и кожи они съели и одежду с себя иноземцам проели, нестерпя великаго голоду многие служилые люди из Алюторского острогу бежали».

4 сентября казаки двумя партиями покинули острог. Семь человек во главе с В. Софронеевым (во время нападения коряков он с 4 служилыми находился в Теличинском острожке) бежали в Акланский корякский острожек (на р. Аклан), а затем в Анадырск, потеряв в пути умершими от голода двух (или четырех) человек. Двенадцать человек, в том числе подпрапорщик В. Макаров, группами перебрались на Камчатку. Олюторский острог вновь был разорен коряками [69]. Под угрозой оказалось сухопутное сообщение с Камчаткой. В. Беринг позднее в донесении 1741 г. по поводу этого события сообщал, что «алюторские ясашные мужики изменили и острог тот отбили и казаков тамошних побили, и хотя оной острог от дороги, где путь лежит х Камчатке, и не во близости, токмо и от них имеетца опасность же, понеже они там по времяни везде ходят и на дорогу приходят, ища где что урвать можно» [70].

Успех коряков Олюторского и Култушного острожков сподвиг присоединиться к ним жителей других олюторских острожков — Теличинского (Теличинская губа, тоен Кениткин с 11 воинами), Говенского (Говенская губа, тоен Тепеню, 18 чел.) и с Олюторского носа [71] (тоен Тытгыля, 11 чел.) [72]. Естественно, все они перестали платить ясак. Более того, анадырский ясачный комиссар якутский сын боярский Петр Шадрин (Щедрин?), получив известие о «бунте» коряков, сам запретил ясачному сборщику Григорию Роздуеву, который собрал ясак на Апуке и Пахаче, поездку на Олютору для ясачного сбора [73]. Он же, Шадрин, в донесении от 18 ноября 1734 г. в Якутскую воеводскую канцелярию сообщил, что из Анадырска «к показанным алюторам за малолюдством анадырских служилых и казачьих детей за ясашным збором послать некого, понеже де при карауле служилых имелось шесть человек, а казачьих детей восемь человек и те де малолетны, а для призыву и разговору оным олюторам послать некого, понеже анадырские служилые, умеющия тамошний язык, взяты в партию и служат в партии» [74]. Нехватка служилых объяснялась тем, что основная их часть числилась в Анадырской партии и подчинялась не анадырскому ясачному комиссару, а командиру партии.

В сентябре 1735 г. и марте 1736 г. олюторские коряки во главе с тоенами Ваяном, Кивкой и Аупетамом (из Олюторского острожка) дважды нападали на ясачных «иноземцев» р. Караги (северо-восточное побережье Камчатки), пограбив у них «кормовые запасы и платье и всякие пожитки», убив при этом 4 человек. Для охраны карагинцев камчатским властям пришлось отправить из Нижнекамчатского острога 6 солдат и 14 служилых людей [75].

Сибирская губернская канцелярия, получив известие о разгроме Олюторского острога, потребовала в 1735 г. от охотских и анадырских властей провести следствие о «корякском бунте» [76]. Начать его анадырские власти смогли только в 1737 г., когда, вероятно, олюторские коряки пришли в некоторое спокойствие. В феврале этого года ясачный комиссар Федор Татаринов и командир Анадырской партии Иван Тарабыкин (Павлуцкий еще 5 ноября 1732 г. уехал из Анадырска) послали к алюторам подьячего Степана Сорокоумова, служилого Ивана Енисейского и толмача Козьму Долгих. Вернувшись в Анадырск, «следователи» доложили, что расспросили «лучших» коряков Кивко, Давана и Эвьючина с их родичами. Последние дали свое объяснение обстоятельств «бунта». Причиной его, по их версии, стало поведение казака Михаила Плеханова, отправленного из Олюторского острога в Анадырск с отписками. Плеханов якобы, взяв у алюторов двух человек в провожатые, дошел до Култушного острожка и собирался идти далее на р. Пахачу. Однако провожатые наотрез отказались туда следовать. Тогда Плеханов избил проводников палкою и «метался на них с копьем», говоря при этом, «что де на осень прибьют их всех коряк, а жен и детей их в полон себе поберет». Когда эти речи дошли до Кивки, Давана и Эвьючана, они решили, что Плеханов идет в Анадырск «для призыву войска к раззорению их алюторов». Не дожидаясь осуществления угроз Плеханова, коряки напали на Олюторский острог. При этом, правда, они заявили, что никаких претензий к служилым людям Олюторского острога не имели: «… а новопостроенного Алюторского острогу управитель Василей Софронеев со служилыми людьми никаких обид, налог и раззорения не чинили, також де и от других зборщиков никакова раззорения и обид к ним не бывало». Вдобавок коряки твердо заверили следователей, что «ясак платили и впредь платить будут по прежнему и никакой измены вчинить не будут», но попросили аманатов с них не брать, мотивируя это тем, что им, как «сидячим» корякам, не имеющим оленей, ездить в Анадырск «для перемены тех аманатов… не на чем». Рассказ олюторских коряков был подтвержден показаниями коряков Култушного и Теличенского острожков [77].

Но если на р. Олюторе было достигнуто «умиротворение», то кое-где в других местах коряки во второй половине 1730-х гг. вели себя достаточно агрессивно, совершая нападения не только на русских и юкагиров, но и друг на друга.

В июле 1735 г. коряки Куикка (Каюкка) Элгав и Эчювья (Ачювью) Кахтуланов, бывшие пастухами при русском казенном оленном табуне под Анадырском, «всех тех оленей воровски отогнали» «в Чендонскую сторону», убив при этом другого пастуха Махилгина и ранив пастуха Еета. Как потом рассказал в Анадырске Еет, Куикка и Эчювья намеревались убить следующего из Анадырска на Камчатку служилого Анику Унжакова. Возможно, им удалось это сделать, поскольку Унжаков, достигнув жилищ косухинских сидячих коряков, пропал после этого «безвестно» [78].

В 1736 г. тайгоноские оленные и пешие коряки напали на ясачных юкагиров Тепега Соболькова с товарищи (всего 60 чел.), которые промышляли соболей и лисиц на п-ове Тайгонос. В ходе вооруженного столкновения коряки «военною рукою побили из них юкагирей одного», а юкагиры, в свою очередь, убили 15 коряков и взяли в плен 17 мужчин и женщин. Пленные были приведены в Анадырск и розданы обывателям, «чтоб за них платили ясак» [79].

В сентябре 1736 г. юкагиры-ходынцы Сопина Юкольников и Гришка Соплеков «скаскою» объявили в Анадырской ясачной избе, что зимой того же года коряки на р. Гижиге убили двух русских служилых людей, а коряк Яхочь Матгихинов (Магитов), который «прежде сего в Анадырску живал в пастухах», «согласясь» с другими коряками, пошел на «рускую дорогу» из Анадырска на Камчатку для «побития тех руских людей» [80]. Матгихинов осуществил свои планы, с его деятельностью оказался связан трагический инцидент, случившийся в феврале 1737 г.

Об этом инциденте рассказывается в «скаске» ясачных ягачинских коряков Каменского острожка Энвичана и Апапа «с товарыщи», поданной в Анадырскую ясачную избу через казака Леонтия Налетова. Согласно «сказке», прибывшие в Ягачинский Каменный острожек (на р. Эгаче, ныне р. Шестакова на севере Пенжинской губы) служилые люди во главе с солдатом Семеном Араповым стали требовать от местных ясачных коряков, чтобы они «наскоре» перевезли их на байдарах на другой берег реки. Коряки в это время занимались разделкой туши пойманного кита и попросили подождать, ибо «как де покинут кита, то де згниет и ясаку будет промышлять и одежды купить не на што». Однако русские не вняли просьбе и начали избивать коряков и «с ножами наголо ходить». Более того, они стали корякских жен «блудно насиловать попеременно». Возмущенные подобным обращением коряки, «не стерпя безчинства», перебили отряд Арапова [81].

В эти сведения некоторые уточнения внесли показания юкагира Тепега Соболькова, бывшего на Тайгоноском мысу. Он рассказал в Анадырске следующее: «… приходили к ним, юкагирам, Дайгоноского носу коряка князец Ахаммит Аяхычев тесть и сказывал: зять де ево Яхочь Матгихинов был в Акланском остроге и, согласясь купно с тутошними акланскими пешими коряками, убили салдата Семена Арапова с товарыщи, и впредь де похваляется убивать которые будут посылатца по ясашной збор служилых людей. Да паренской де ясашной коряка князец Игничь приходил и данной ему указ объявлял и сказывал тож, что показал вышеявленной Ахаммит на зятя своего Яхоча» [82]. Таким образом, получается, что нападение на Арапова было не спонтанной вспышкой гнева, а заранее спланированной акцией, направленной против ясачных сборщиков, причем в нападении наряду с ягачинскими коряками участвовали акланские. Разумеется, это не исключает того факта, что отряд Арапова мог творить «безчинства» в отношении коряков. Судя по реестру, составленному в канцелярии Охотского порта, коряки убили 5 чел. из отряда Арапова [83].

Эти, хотя и локальные, спонтанные, не связанные между собой выступления коряков Охотского и Берингоморского побережий, никак не давали русским укрепиться и расширить свое присутствие на корякской территории от р. Анадырь до Камчатки. Попытка воздвигнуть здесь опорный пункт — Олюторский острог — опять провалилась. Только к западу, в районе обитания ямских коряков, русским удалось наконец-то окончательно закрепиться. Во второй половине 1730-х гг. на р. Яме охотские казаки восстановили Ямский острог [84].

Почти не улучшилась к концу 1730-х гг., по сравнению с началом этого десятилетия, ситуация с ясачным обложением коряков. Полных и точных данных о соотношении ясачного и неясачного населения, как и вообще о численности коряков, к сожалению, нет, но некоторые косвенные свидетельства дают определенное представление.

В ответах на анкету Г. Ф. Миллера Якутская воеводская канцелярия в 1737 г. среди 682 ясачноплательщиков Анадырского острога наряду с юкагирами и чукчами назвала и коряков, указав, что по переписным книгам 1734 г. к данному острогу были приписаны для платежа ясака следующие корякские острожки: Акланский, Каменский, Косухинский, Паренский и Олюторский, [85] принадлежавшие территориальным группам пенжинцев, паренцев и алюторов. Но сколько среди ясачноплательщиков было собственно коряков, канцелярия умолчала.

По другим источникам известно, что в 1732 и 1737 гг. в Анадырский острог ясак платили анадырские оленные коряки, которых возглавлял князец Айги Плаксин. Причем оба раза сбор ясака сопровождался злоупотреблениями со стороны ясачных сборщиков. В 1732 г. анадырский комиссар И. Тарабыкин после взятия окладного ясака «взял с них, коряк, из-за принуждения на служилых людей, которые приезжали с ним, Тарабыкиным, на сорок человек, езжалых по два да по десяти неезжалых аленей на каждого человека, от чего учинил им немалое раззорение». А в 1737 г. командир Анадырской партии Федор Татаринов брал с них же «сверх их окладов… из-за пристрастия за умерших акланских и Жироваго острогу сидячих иноверцов ясак, за которых они напред того не плачивали, понеже де акланские и Жироваго острогу иноверцы живут своими острогами и ясак платят, кроме их собою» [86]. В 1736 г. тот же Айги Плаксин пригнал к р. Тигиль на продажу Камчатской экспедиции 620 оленей. Из них ему удалось продать русским только 200 голов. С остальными он простоял на Тигиле до 1739 г. [87] Последний факт свидетельствует, что анадырские оленные коряки, несмотря на все издержки ясачного сбора, стремились поддерживать с русскими дружественные отношения, надеясь на их защиту от чукотских набегов.

Другим пунктом сбора ясака с коряков к этому времени стал Тауйский острог, переняв эту функцию от Охотска. В 1737 г. среди приписанных к нему ясачных было отмечено 126 коряков, проживающих на р. Яме и других ближайших к ней реках [88].

Наконец, третьим пунктом, казаки которого осуществляли сбор ясака с коряков, стал Нижнекамчатский острог. В его ведение в 1730-е гг. перешли коряки, обитавшие на севере Камчатки и формально числившиеся до этого за Анадырском. С. П. Крашенинников в своей работе, несомненно, на основе личного ознакомления с ясачными книгами, привел данные о числе «иноземческих» острожков и ясачных людей (как коряков, так и ительменов), приписанных к камчатским острогам (Большерецкому, Верхне- и Нижнекамчатскому). По мнению Б. О. Долгих, эти данные можно датировать 1738 г. Согласно им, среди ясачноплательщиков Нижнекамчатского острога значились коряки: тигильские — 182 чел. (проживающие в Тигильском, Напанском, Аманинском, Утколотском острожках), паланские — 250 чел. (острожки Ваемпольский, Кахтанский, Верхне-, Средне- и Нижнепаланские, Лесной, Подкагирный), укинские — 153 (Укинский, Пильченгылып (Маимлянский), Уакамелян (Кахтанский), Русаков, Хангота (Уакангатынум), Юмгин), карагинские — 50 (Карагинский острожек и Карагинский остров), всего 635 чел. [89] Но опять же непонятно, какой процент от численности всего мужского корякского населения Камчатки составляла эта цифра. И. И. Огрызко считал, что к 1741 г. все корякское население Камчатки (муж. и жен. пола) насчитывало 2 160 чел. [90] Но эту цифру надо считать весьма условной, поскольку вычислена она чисто гипотетически, когда в основу расчета общей численности аборигенного населения положена численность ясачных, априорно приравненная к численности взрослых мужчин [91]. Но вопрос как раз в том и заключается, что по имеющимся источникам невозможно проследить, какой процент мужчин-аборигенов был объясачен, а какой находился вне ясачного обложения и, соответственно, не учитывался в ясачных книгах [92]. Кроме того, по мнению И. С. Вдовина, население Карагинского острова до 70-х — 80-х гг. XVIII в. было не корякским, а ительменским [93].

Крашенинников не один раз в своем труде дает дополнительные сведения о ясачном состоянии коряков на конец 1730-х гг. Согласно этим сведениям, среди ясачноплательщиков числились ямские сидячие коряки, отчасти карагинские (на Карагинском острове «живут коряки… считается их человек до ста и больше, но ясак платят токмо человек с тритцать, а прочие во время збору по горам укрываются»), паланские («на Лесной, Кинкиле и Паллане реках живущие коряки… И хотя оные ясак платят, однакож повольно почти, и есть много таких, которые ясаку не платят, и во время ясашного платежа скрываются… ») и алюторские. К числу неясачных он отнес тайгоноских («между Чондоном и Паренем есть Тайноцкой мыс… На сем мысу живет множество сидячих коряк, которые поныне ясаку не платят») [94]. По другим данным, в это же время ясак платили коряки «Тайночики реки князец Авгуту до Ейлепин» (местоположение не выяснено) и на «Жиге реке» (Гижиге) коряк Чачаба [95].

Принимая в расчет эти отрывочные данные и учитывая факты русско-корякских столкновений, можно, к сожалению, только приблизительно нарисовать картину ясачного состояния коряков к концу 1730-х гг.

«Сидячие» коряки Охотского побережья от Тауйской губы до р. Гижиги (ямские, туманские, гижигинские), Пенжинской губы на р. Парень, Пенжина, Аклан (паренцы, акланцы, каменцы, косухинцы), на северо-западном берегу Камчатки от р. Подкагирной до Тигиля (паланцы, к которым относились и тигильцы), Берингоморья по берегам Карагинского и Олюторского заливов (алюторы, апукинцы, карагинцы, в том числе укинцы) формально числились ясачными, но пребывали в состоянии нестабильного ясачного обложения, уплачивая ясак время от времени, в небольшом количестве и далеко не со всех взрослых мужчин. Для них всех, вероятно, было характерна ситуация, известная по источникам в отношении алюторов. Так, с одной стороны, когда в Олюторский и Култушный острожки весной 1737 г. из Нижнекамчатского острога прибыли ясачные сборщики во главе с Иваном Карташевым, корякские «тоены» Кенитка (Кениткин) «с товарыщи» заявили им, что уже сполна заплатили ясак с 1734 по 1737 г. ясачному комиссару из Анадырска Ф. Татаринову, предъявив «отписи» за подписью последнего [96]. Но с другой стороны, Крашенинников, говоря об этом же времени, отметил, что «анадырские ясашные зборщики в Олюторской и в другие остроги, где сидячие коряки не очень мирны, никогда не ездят, понеже они часто их убивают… » [97]. То есть уплата или неуплата ясака зависела от стечения конкретных обстоятельств, например, поведения самих ясачных сборщиков, которые могли спровоцировать «измену» коряков (как в случае с убийством Арапова и его людей).

Коряки, проживавшие на п-ове Тайгонос (итканцы), по свидетельству Крашенинникова, ясак не платили. О сборе с них ясака в это время не известно и по другим источникам. Что касается оленных коряков, кочевавших от р. Тауй до Апуки, Анадыря и на севере Камчатки, то о них на тот период нет вообще никаких свидетельств, подтверждающих или отрицающих их ясачное состояние. Возможно, только оленные коряки, кочевавшие близ Анадыря, были в числе постоянных плательщиков ясака. Обитавшие же к востоку от р. Апуки кереки в это время вообще не упоминаются в источниках. Соответственно, можно утверждать, что у русских не было с ними никаких контактов, по крайней мере, постоянных и официальных.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Река Олютора — р. Вывенка, или Ынпываям, на современных картах, впадает в залив Корфа (прежнюю Олюторскую губу).
2. О задачах и организации экспедиции см.: РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 6об–25об; кн. 690, л. 249–254; Сб. РИО. СПб., 1888. Т. 63. С. 44, 84, 85, 101, 194, 195, 248, 249, 283–297, 400; ПСЗРИ. СПб., 1830. Т. 7. № 5049. С. 770–772; Гольденберг Л. А. Между двумя экспедициями Беринга. Магадан, 1984. С. 9–38; Зуев А. С. Анадырская партия: причины и обстоятельства ее организации // Вопросы социально-политической истории Сибири (XVII–XX века). Новосибирск, 1999.
3. О расселении, численности и территориальных группах коряков см.: Народы Дальнего Востока СССР в XVII–XX вв. Историко-этнографические очерки. М., 1985; История и культура коряков. СПб., 1993; Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М., 1960; Вдовин И. С. Очерки этнической истории коряков. Л., 1973; Гурвич И. С. Этническая история Северо-Востока Сибири. М., 1966.
4. Русско-корякские отношения во второй половине XVII — начале XVIII вв. не привлекали пристального внимания исследователей. Наиболее обстоятельные на данный момент сведения о них можно найти только в работе И. С. Гурвича (Гурвич И. С. Этническая история… С. 50, 51, 103, 104). Подробная информация о русско-корякских столкновениях содержится в «Памятниках сибирской истории XVIII века» (СПб., 1882. Кн. 1; 1885. Кн. 2) и сочинении С. П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки» (М.; Л., 1949; новое издание: СПб.; Петропавловск-Камчатский, 1994).
5. Материалы для истории Северовосточной Сибири в XVIII веке / Сообщ. С. Шашков // ЧОИДР. М., 1864. Кн. 3. Смесь. С. 65; Вдовин И. С. Очерки этнической истории… С. 64.
6. В начале XVIII в. общая численность коряков, попавших в «ведение» Анадырского острога, то есть проживавших на территории к югу от р. Анадырь и от полуострова Тайгонос, р. Гижиги и Пенжинского залива на западе до р. Апуки, Пахачинского носа (Олюторского п-ова) и Карагинского залива на востоке, составляла порядка 8 тыс. чел., в том числе около 2–2,5 тыс. мужчин (подсчитано по: Долгих Б. О. Указ. соч. С. 561). К 1730 г. в результате военных действий она, конечно, сократилась, но, с учетом естественного воспроизводства, вряд ли упала ниже 2 тыс. чел. взрослого мужского населения.
7. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 2, д. 4, л. 6, 6об.
8. Гурвич И. С. Указ. соч. С. 108.
9. Стрелов Е. Д. Акты архивов Якутской области (с 1650 до 1800 г.). Якутск, 1916. Т. 1. С. 125, 126.
10. В то время Пенжинским морем называлась акватория современного залива Шелихова, Гижигинской и Пенжинской губ.
11. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 690, л. 249–254; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 16–19.
12. О конфликте между Шестаковым и Павлуцким и их деятельности в Якутске см.: Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 58–60.
13. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 354об; № 528, ч. 2, д. 3, л. 8; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 64, 65.
14. Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 66; Алексеев А. И. Сыны отважные России. Магадан, 1970. С. 35; Белов М. И. Арктическое мореплавание с древнейших времен до середины XIX века // История открытия и освоения северного морского пути. М., 1956. Т. 1. С. 259. Другие трактовки плана Шестакова см.: Греков В. И. Очерки из истории русских географических исследований в 1725–1765 гг. М., 1960. С. 48; Ефимов А. В. Из истории русских географических экспедиций на Тихом океане. Первая половина XVIII века. М., 1948. С. 159; Он же. Из истории великих русских географических открытий. М., 1971. С. 222.
15. О плавании «Св. Гавриила» и «Фортуны» см.: Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 67–69; Греков В. И. Указ. соч. С. 48, 49. Ефимов А. В. Из истории русских географических экспедиций… С. 159.
16. Г. Ф. Миллер, а вслед за ним В. Н. Берх считали, что А. Шестаков отправился на «Фортуне» (Миллер Г. Ф. Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с Российской стороны учиненных // Сочинения по истории России. Избранное. М., 1996. С. 63, 64; Берх В. Н. Путешествие казачьего головы Афанасия Шестакова и поход майора Павлуцкого в 1729 и 1730 годах // Сын Отечества. СПб., 1819. Ч. 54. № 20. С. 6). Но источники свидетельствуют, что Шестаков плыл именно на «Восточном Гаврииле». Равным образом ошибался и Т. И. Шмалев. В одной из своих работ 1775 г. он сообщал, что, по сведениям охотских старожилов, А. Шестаков отправился из Охотска к Тауйску сухим путем. Вероятно, Шмалев просто был введен в заблуждение (РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 539, ч. 1, д. 12, л. 1об).
17. Сгибнев А. С. Материалы для истории Камчатки. Экспедиция Шестакова // Морской сб. СПб., 1864. Т. 100. № 2. С. 15, 16; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 70.
18. Г. Ф. Миллер утверждал, а вслед за ним это повторяли и многие другие исследователи, что судно, причем ошибочно считалось, что это «Фортуна», было «разбито» и «большая часть людей команды его потонули, и он сам [Шестаков] едва спас жизнь свою в лодке с 4 человеками» (Миллер Г. Ф. Указ. соч. С. 64). На самом деле бот (речь идет о «Восточном Гаврииле», а не о «Фортуне»), хотя и сильно пострадал, но после ремонта продолжал ходить в плавания. В частности, в донесении участника экспедиции подштурмана И. Федорова штурману Я. Генсу от 30 ноября 1730 г. сообщалось, что судно «Восточный Гавриил» «весьма было дряхло, понеже прошедшаго 729-го году оное восточное судно в розбое было на Тауе с казачьим головой Афонасьем Шестаковым, и от онаго розбою у онаго судна в правом боку неподалеку от киля кокоры все изпереломаны, да в 730-м году оное же восточное судно, идучи в Таую в Охоцк, было же в розбое против урацкаго устья» (Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в.: Сб. док. М., 1984. С. 94).
19. Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 70.
20. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 31, 31об, 32об, 33, 39об; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 70, 71; Берх В. Н. Указ. соч. С. 8.
21. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 28, 40. Л. А. Гольденберг в описании этого факта допустил ошибку. Он утверждал, что «Лев» прибыл в Тауйск уже после ухода оттуда Шестакова. Однако, по его же собственным данным, «Лев» появился в Тауйске в октябре, а Шестаков отправился в поход в ноябре, так что они никак не могли разминуться. Лебедев взял на бот группу Остафьева и отправился в путь с ведома казачьего головы. (Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 70, 71.)
22. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 28, 40; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 71.
23. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 33–36; Миллер Г. Ф. Указ. соч. С. 64; Сгибнев А. С. Материалы для истории Камчатки… С. 15, 16; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 70; Магидович И. П., Магидович В. И. Очерки по истории географических открытий. М., 1984. Т. 3. С. 95; Греков В. И. Указ. соч. С. 48. В. А. Дивин почему-то считал, что в этом отряде было более 100 одних только тунгусов (Дивин В. А. Русские мореплавания на Тихом океане в XVIII веке. М., 1971. С. 77), а Ф. Г. Сафронов общую численность отряда определил в 130 чел. (Сафронов Ф. Г. Тихоокеанские окна России. Хабаровск, 1988. С. 41, 42).
24. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 31–36, 39.
25. Там же, л. 31–36.
26. Иохельсон В. И. Коряки. Материальная культура и социальная организация. СПб., 1997. С. 213. См. также: Сгибнев А. С. Материалы для истории Камчатки… С. 15, 16; Окунь С. Б. Очерки по истории колониальной политики царизма в Камчатском крае. Л., 1935. С. 69, 70.
27. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 31–36; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 71. В литературе приводится и другая численность отряда Шестакова — 133 чел. (Дивин В. А. Указ. соч. С. 77), 130 чел. (Народы Дальнего Востока СССР… С. 55), более 150 чел. (Миллер Г. Ф. Указ. соч. С. 64; Берх В. Н. Указ. соч. С. 8; Греков В. И. Указ. соч. С. 48; Гурвич И. С. Указ. соч. С. 113). Утверждается, что была даже артиллерия (Этническая история народов Севера. М., 1982. С. 203). Последнее вряд ли имело место, поскольку о наличии пушек в отряде Шестакова не упоминается ни в одном источнике.
28. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 31–36.
29. Там же, л. 33об. А. С. Сгибнев почему-то считал, что чукчи разгромили четыре юрты сидячих пенжинских коряков (Сгибнев А. С. Материалы для истории Камчатки… С. 14).
30. Гурвич И. С. Указ. соч. С. 113.
31. Вдовин И. С. Анадырский острог. Исторический очерк // Краеведческие записки. Магадан, 1960. Вып. 3. С. 65.
32. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 539, ч. 2, л. 26.
33. Там же, № 481, ч. 7, л. 340; № 527, д. 13, л. 80об.
34. Этническая история народов Севера… С. 213.
35. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 539, ч. 1, д. 13, л. 9. В некоторых работах ошибочно сообщают, что сражение произошло на р. Парень (Этническая история народов Севера… С. 203).
36. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 31–36. См. также: Ф. 199, оп. 2, № 527, д. 13, л. 80об; № 528, ч. 1, д. 17, л. 2об; Сгибнев А. С. Материалы для истории Камчатки… С. 15, 16; Он же. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке с 1650 по 1856 г. // Морской сб. СПб., 1869. Т. 101. № 4. С. 114; Иохельсон В. И. Коряки… С. 213; Окунь С. Б. Указ. соч. С. 69, 70; Дивин В. А. Указ. соч. С. 76, 77; Гурвич И. С. Указ. соч. С. 113; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 72; Вдовин И. С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.; Л., 1965. С. 117; Сафронов Ф. Г. Тихоокеанские окна России… С. 41, 42; По сведениям А. С. Сгибнева, И. Остафьев прибыл в Анадырск только осенью 1730 г. (Сгибнев А. С. Исторический очерк… С. 127). Н. Н. Зубов в своей работе неверно указал дату сражения и гибели Шестакова — 1729 г. (Зубов Н. Н. Отечественные мореплаватели — исследователи морей и океанов. М., 1954. С. 62).
37. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 527, д. 13, л. 80об; Стрелов Е. Д. Указ. соч. С. 132; Экспедиция Беринга. Сб. док. М., 1941. С. 73, 74; Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана… С. 91, 92; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 74, 78.
38. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 527, д. 13, л. 80об.
39. Зуев А. С. Поход Д. И. Павлуцкого на Чукотку в 1731 г. // Актуальные проблемы социально-политической истории Сибири (XVII–XX вв.). Новосибирск, 2001.
40. В литературе часто встречается упоминание почему-то только о 5 выживших казаках.
41. О нападении коряков на отряд И. Лебедева см.: Стрелов Е. Д. Указ. соч. С. 125–129. По данным канцелярии Охотского порта 1738 г., «на Яме реке побито с Иваном Лебедевым дватцать три человека» (РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 343).
42. Стрелов Е. Д. Указ. соч. С. 131.
43. Там же. С. 133–135.
44. Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 78.
45. Вдовин И. С. Очерки истории и этнографии чукчей… С. 117.
46. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 2, д. 4, л. 4об–5об; ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 28.
47. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 26; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 78, 79.
48. Вдовин И. С. Очерки истории и этнографии чукчей… С. 117.
49. Там же.
50. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 294, 316, 317; Сгибнев А. С. Исторический очерк… С. 122, 123.
51. Л. А. Гольденберг неверно датировал начало похода мартом 1732 г. (Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 91, 92). Описание похода дано по следующим источникам: РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 341, 356об, 357; № 527, д. 13, л. 81об, 82; № 528, ч. 1, д. 17, л. 5об; ч. 2, д. 1, л. 13а, 13а об; д. 3, л. 11; № 539, ч. 2, д. 6, л. 27, 27об, 68; Сгибнев А. С. Исторический очерк… С. 129; Он же. Материалы для истории Камчатки… С. 31; Иохельсон В. И. Коряки… С. 214.
52. По данным В. И. Иохельсона, это произошло 23 марта.
53. По А. С. Сгибневу — 27 марта.
54. Кухлянка — меховая рубашка из собачьих или оленьих шкур.
55. А. С. Сгибнев считал, что Павлуцкий оставил только одного коряка, чтобы он рассказал всем прочим корякам, как русские умеют наказывать бунтовщиков (Сгибнев А. С. Исторический очерк… С. 129).
56. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 341об.
57. Там же, № 528, ч. 2, д. 1, л. 13а.
58. Там же, № 481, ч. 7, л. 338об, 357; № 527, д. 13, л. 82. В донесении анадырского комиссара И. Тарабыкина от 20 марта 1733 г. указывалось, что Павлуцкий «человек со сто послал на Олюторскую реку для строения нового Олюторского острогу» (Там же, л. 341об). См. также: Иохельсон В. И. К вопросу об исчезнувших народностях Колымского округа // Известия Вост.-Сиб. отдела РГО. Иркутск, 1897. Т. 28. С. 466.
59. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 357об; № 527, д. 13, л. 82.
60. Там же, № 481, ч. 7, л. 338об, 357об; № 527, д. 13, л. 83об, 84. А. С. Сгибнев утверждал, что Павлуцкий осенью 1732 г. отправил для постройки Олюторского острога капрала Шадрикова (Сгибнев А. С. Материалы для истории Камчатки… С. 32; Он же. Исторический очерк… С. 130). Неизвестно, на основе какого источника Сгибнев сделал такое утверждение, но имеющиеся в нашем распоряжении документы сообщают изложенную версию; капрал же Шадриков в них вообще не упоминается.
61. Русские экспедиции по изучению Северной части Тихого океана… С. 100.
62. РГАДА. Ф. 248, оп. 12, кн. 666, л. 83об.
63. Там же, л. 329об, 330; Сгибнев А. С. Исторический очерк… С. 130.
64. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 527, д. 13, л. 83об.
65. Там же, № 481, ч. 7, л. 357.
66. Там же, л. 341об–342об.
67. Иохельсон В. И. Коряки… С. 214.
68. Олюторский, Култушный, Ильпейский, Теличинский и Говенский острожки располагались на побережье заливов, носящих сегодня названия Анапкаэ и Корфа, от Ильпинского п-ова до п-ова Говена. Локализовать точнее их местоположение весьма затруднительно вследствие того, что топонимы и гидронимы XVIII в. почти полностью заменены. По крайней мере, это требует отдельного исследования. Только в отношении Култушного острожка можно утверждать, что он находился в районе современной р. Култушной, впадающей в северо-восточную оконечность залива Корфа.
69. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 343, 357об; № 528, ч. 2, д. 1, л. 12об, 13а об, 77; № 539, ч. 2, д. 6, л. 27; Сгибнев А. С. Исторический очерк… С. 130, 131; Гурвич И. С. Указ. соч. С. 105; Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 157.
70. Экспедиция Беринга… С. 129.
71. Олюторский нос — ныне п-ов Говена.
72. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 527, д. 13, л. 103об, 104, 107, 107об. Любопытно отметить, что в Ильпейском острожке жили два беглых нижнекамчатских казака — Дмитрий Матвеев и Кузьма Саватеев.
73. Там же, № 528, ч. 2, д. 1, л. 12об, 13.
74. Там же, л. 13.
75. Там же, № 527, д. 13, л. 101–102об, 106об, 107.
76. Там же, № 528, ч. 2, д. 1, л. 13а об.
77. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 2, д. 1, л. 14, 14об.
78. Там же, л. 13, 13об, 15; № 539, ч. 2, д. 6, л. 27.
79. Там же, № 528, ч. 2, д. 1, л. 14об, 15; № 539, ч. 2, д. 6, л. 27об.
80. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 2, д. 1, л. 13а об, 14; № 539, ч. 2, д. 6, л. 27об.
81. Там же, № 528, ч. 2, д. 1, л. 14; № 539, ч. 2, д. 6, л. 27об.
82. Там же, № 528, ч. 2, д. 1, л. 15.
83. Там же, № 481, ч. 7, л. 343.
84. По поводу даты основания этого острога существуют две версии. Большинство историков вслед за С. П. Крашенинниковым указывают 1739 г. (Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки. М.; Л., 1949. С. 152, 153; Сгибнев А. С. Охотский порт с 1649 по 1852 г. // Морской сб. СПб., 1869. Т. 105. № 11. Отдел «Неофициальный». С. 30; Крылов В. Материалы для истории камчатских церквей. Казань, 1909. С. 26; Вдовин И. С. Очерки этнической истории… С. 213; Алексеев А. И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки до конца XIX века. М., 1982. С. 36; Сафронов Ф. Г. Русские на северо-востоке Азии в XVII — середине XIX в. Управление, служилые люди, крестьяне, городское население. М., 1978. С. 29; Он же. Тихоокеанские окна России… С. 138). Только Т. И. Шмалев, скрупулезно собиравший материалы по истории северо-восточной Сибири, датировал постройку острога 1735-м годом (РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 1, д. 19, л. 6, 6об).
85. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 224.
86. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 2, д. 4, л. 6об, 7.
87. Экспедиция Беринга… С. 229, 230.
88. РГАДА. Ф. 1199, оп. 1, д. 481, ч. 2, л. 336; Долгих Б. О. Указ. соч. С. 556.
89. Крашенинников С. П. Указ. соч. С. 512, 513. Эти данные Крашенинникова приводят в своих работах исследователи-этнографы: Долгих Б. О. Указ. соч. С. 556, 557; Огрызко И. И. Расселение и численность ительменов и камчатских коряков в конце XVII в. // Вопросы истории Сибири. Уч. зап. Ленинград. гос. пед. ин-та им. А.И. Герцена. Т. 222. Л., 1961. С. 199, 200; Гурвич И. С. Указ. соч. С. 107; Вдовин И. С. Очерки этнической истории… С. 20, 21.
90. Огрызко И. И. Очерки истории сближения коренного и русского населения Камчатки (конец XVII — начало XX веков). Л., 1973. С. 33.
91. Подобную методику подсчета аборигенного населения Сибири предложил Б. О. Долгих. По его мнению, соотношение между ясачным и всем населением было 1 : 4, то есть за точку отчета взята средняя численность семьи (4 чел.), а численность взрослых мужчин приравнена к численности ясачных. В частности, по Камчатке Долгих, взяв приведенную Крашенинниковым за 1738 г. цифру ясачных (2 816 чел.) и умножив ее на 4, рассчитал общую численность аборигенного населения Камчатки (коряков и ительменов) — 11 264 чел. (Долгих Б. О. Указ. соч. С. 572). Эту цифру, как и способ ее получения, приняли и другие исследователи — И. С. Гурвич, И. С. Вдовин, И. И. Огрызко. Последний, используя отрывочные данные о прибыли-убыли коренного населения Камчатки и учитывая, что удельный вес среди него оседлых коряков составлял примерно 21 %, определил численность последних на протяжении первой половины XVIII в., в том числе для 1741 г. — 2 160 душ обоего пола (Огрызко И. И. Очерки истории… С. 33). Необходимо, правда, заметить, что Б. О. Долгих и последующие исследователи признавали, что полученные с помощью этой методики цифры аборигенного населения весьма приблизительны.
92. Даже в середине XIX в. ясаком была обложена всего лишь треть мужского населения «инородцев» Камчатки (Патканов С. О приросте инородческого населения Сибири. Статистические материалы для освещения вопроса о вымирании первобытных племен. СПб., 1911. С. 131).
93. Вообще, по поводу этнической принадлежности населения Карагинского острова, р. Уки и Караги нет ясности. Современники (Крашенинников, Миллер, миссионеры) относили его то к корякам, то к ительменам. Б. О. Долгих и И. С. Гурвич считали его безоговорочно корякским, а И. И. Огрызко — скорее корякским, нежели ительменским. По мнению И. С. Вдовина, «нет достаточных оснований считать население этих южных поселков (Ука, Начик, Хайлюля и Русаково) корякским», так как оно было смешанное — ительменско-корякское, а жители Карагинского острова были, безусловно, ительменами. См.: Вдовин И. С. Очерки этнической истории… С. 18–21.
94. Крашенинников С. П. Указ. соч. С. 136, 152, 153, 609.
95. РГАДА. Ф. 607, оп. 2, д. 9, л. 3.
96. РГАДА. Ф. 199, оп. 2, № 481, ч. 7, л. 366об, 367.
97. Крашенинников С. П. Указ. соч. С. 728.