Народная повстанческая армия Степного Алтая (лето 1920 года)

Публикация подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (исследовательские проекты № 94–06–19181 и № 97–01–00523).

Летом 1920 г. в Степном Алтае произошло вооруженное выступление, в ходе которого мятежники сформировали Народную повстанческую армию. Советские историки П. Е. Померанцев, М. А. Богданов и И. А. Абраменко попутно или специально анализировали вопросы о причинах этого восстания, его организаторах и руководителях, численности и составе мятежников, освещали боевые действия Народной повстанческой армии[1]. Однако их публикации, написанные на узкой и в основном тенденциозной источниковой базе, выполненные с использованием марксистской методологии исследования, содержат серьезные ошибки как фактического, так и концептуального характера.

Последняя по времени публикация на эту тему, относящаяся к 1996 г. и принадлежащая В. Ф. Гришаеву, воспроизводит все принципиальные выводы советской историографии и только добавляет к ним фактические ошибки[2]. Поэтому в настоящей статье ставится задача внести ясность в фактическую сторону событий и предложить принципиально иную трактовку важнейших вопросов истории Народной повстанческой армии Степного Алтая. Последнее стало возможно благодаря выявлению более широкого и достоверного круга источников, а также их анализу, лишенному догматизма классового подхода и принципа партийности.

В совокупности причин, вызвавших летом 1920 г. восстание в Степном Алтае, П. Е. Померанцев, М. А. Богданов и И. А. Абраменко выделяли слабость местных органов диктатуры пролетарита, высокий удельный вес кулачества, широкую сеть и активную деятельность антикоммунистического подполья, избравшего Алтай в качестве аванпоста контрреволюции. Однако принять такое объяснение в качестве научно достоверного нельзя. Первые две названные причины таковыми в действительности не являются. Их скорее нужно считать объективными обстоятельствами (условиями) общего характера, не оказавшими непосредственного воздействия на развитие анализируемых событий.

Что же касается контрреволюционного подполья на Алтае, в том числе «Сибирского крестьянского союза», то масштабы его деятельности и особенно влияние на возникновение мятежа в исторической литературе необоснованно преувеличены. Реальных фактов, подтверждающих указанную точку зрения, исследователи не привели, ограничившись повторением вымыслов коммунистической пропаганды и чекистских фальшивок. Между тем лидер «Сибирского крестьянского союза» В. И. Игнатьев признавал, что летом 1920 г. «Союз» находился на положении инициативной группы и не являлся массовой крестьянской организацией:

«Чистое крестьянство было лишь объектом его провокаций»[3].

Самооценка В. И. Игнатьева совпадает с мнением сотрудников штаба дислоцировавшейся на Алтае 26-й советской стрелковой дивизии, которые в обзоре о деятельности противника от 3 июля 1920 г. констатировали: «… Захваченные нами прокламации и программы „Крестьянского союза“ эсеровского толка указывают на существование какой-то организации, влияющей на вождей движения, но им, по-видимому, неизвестной»[4].

В последующем недостоверность широко растиражированной коммунистами и чекистами информации о решающей роли в восстании руководимого эсерами «Сибирского крестьянского союза» был вынужден признать председатель Сибревкома И. Н. Смирнов. В докладе, в начале 1921 г. направленном председателю Совнаркома В. И. Ленину, он писал: «Кое-где была видна рука соц[иалистов]-революционеров, но расследование показало, что соц[иалисты]-революц[ионеры], как организация, в этом восстании участия не принимали. Отдельные же их члены, плохо связанные партийной дисциплиной, вовлекались в движение»[5].

На самом деле главной причиной, вызвавшей мятеж 1920 г. в Степном Алтае, нужно считать непринятие значительной частью местного крестьянства коммунистического режима в принципе, а также ряда ключевых направлений политики РКП(б) в Сибири. На первых порах особое недовольство крестьян — и прежде всего многих бывших партизан, ранее боровшихся против белогвардейцев в партизанской армии Е. М. Мамонтова, — вызвали повсеместный роспуск избранных населением советов и замена их назначенными сверху ревкомами, состоявшими из коммунистов и им сочувствующими, расформирование самостоятельных партизанских отрядов и существовавшие в Красной Армии порядки. На это бывшие алтайские партизаны, зачисленные в ряды 5-й советской армии, ответили дезертирством из ее частей.

В течение всей первой половины 1920 г. дезертирство оставалось самой серьезной проблемой для партийно-советского руководства Алтайской губернии[6]. Особенно напряженная обстановка существовала в эпицентрах бывшего антиколчаковского партизанско-повстанческого движения: в Боровской волости Барнаульского уезда[7], Каипской и Покровской волостях Славгородского уезда, в Алексеевской волости Змеиногорского уезда.

В мае — июне 1920 г. ситуация в Степном Алтае обострилась. Усугубление обстановки произошло под влиянием трех главных факторов: более жестких мер, предпринятых советскими властями против дезертиров, из-за перехода к принудительному изъятию излишков продовольствия и в связи с объявлением о призыве в Красную Армию военнообязанных 1901 года рождения. Население Алексеевской волости Змеиногорского уезда, Каипской, Михайловской, Покровской, Родинской и нескольких других волостей Славгородского уезда по сути дела отказалось выполнять наложенную на него продовольственную разверстку[8]. Новобранцы Каипской волости прислали в уездный военкомат уведомление об отказе служить в Красной Армии, и еще около 600 человек не явилось на призывные пункты из Вознесенской, Волчанской, Карасукской, Ключевской, Михайловской и Покровской волостей[9]. В западной части Барнаульского уезда Ф. Д. Плотников и В. К. Чайников организовали два вооруженных отряда, открыв военные действия против местных коммунистов и продовольственных работников.

В изданных многотысячными тиражами листовках партийно-советское руководство Алтайской губернии заклеймило Плотникова правым эсером и колчаковцем[10], хотя прекрасно было осведомлено о том, что ни тем ни другим он никогда не являлся. На самом деле Плотников был малограмотным крестьянином-бедняком из деревни Белово Барнаульского уезда. В августе 1917 . он был избран в Боровский волостной земельный комитет, затем стал членом Барнаульской земельной управы, кандидатом в члены управы Алтайского губернского земельного комитета и членом земельного отдела Алтайского губернского исполкома советов. Осенью 1919 г. Плотников принял участие в антиколчаковском восстании, а в партизанской армии Е. М. Мамонтова стал комиссаром 1-го Алтайского полка. После слияния алтайских партизан с частями регулярной Красной Армии около полутора месяцев служил военным комиссаром дислоцировавшегося в Барнауле 1-го запасного полка 5-й советской армии, но от этой должности был отстранен и арестован Алтайской губчека, поскольку не скрывал своего недовольства коммунистическими порядками. Из концлагеря Южно-Сибирских железнодорожных мастерских, куда он был заключен, Плотников бежал, подговорив конвоиров, за что один из них, А. Ф. Воронин, в последующем был расстрелян по приговору Алтайской губчека[11].

Свое политическое кредо Плотников изложил в воззвании к крестьянам от 15 июня 1920 г. Оно заслуживает того, чтобы быть полностью воспроизведенным:

«Товарищи крестьяне! Вы уже убедились, что партия коммунистов ведет к полному уничтожению всякой частной собственности. Их лозунг: что твое — то мое, что мое — то твое. Чтобы сделать это, они расстреляли уже сотни тысяч людей, которые доказывали, что пока так жить невозможно. [Сейчас коммунисты] воюют со всеми странами и готовы воевать бесконечно. А чья проливается во всех концах [света] кровь? Наша, тов[арищи] крестьяне. Да Вы тоже, кроме расстрелов, ничего от коммунистов не дождетесь, ибо они, несмотря на то, что крестьянин питается своим трудом, считают Вас буржуями. А чтобы было так, как они хотят, они уничтожили свободу выборов, а предписывают крестьянам: выбирайте только коммунистов. Не за это, тов[арищи] крестьяне, мы боролись. Мы боролись за истинную свободу всех трудящихся.

Долой насилие коммунистов. Да здравствует власть всех трудящихся. Да здравствует советская крестьянская власть»[12].

Еще более серьезный характер вскоре приняли события в Алексеевской волости Змеиногорского уезда. 29 июня в Алексеевку прибыл отряд Семипалатинского уездного комитета по борьбе с дезертирством в составе 135 штыков. Неожиданно он был окружен и подвергся нападению большого количества повстанцев. Командир советского отряда К. А. Фомин, его заместитель и около 100 красноармейцев были убиты, а остальные взяты в плен[13]. Как показало проведенное позднее расследование, нападение на советский отряд совершили крестьяне Алексеевской, Павловской и Сосновской волостей, незадолго до того тайно сформировавшие 1-й Крестьянский повстанческий полк (его командиром в советских документах называются разные люди: Ауздинов, Домбровский, Колбасников, Мясников). Организаторами полка являлись медицинский фельдшер села Сосновка Ауздинов и некто Янарцынский,какие-либо сведения о котором в источниках совершенно отсутствуют.

Вдохновленные успехом, одержанным в Алексеевке, повстанцы срочно мобилизовали население Алексеевской, Бурасинской, Павловской, Ромодановской и Сосновской волостей и создали еще два полка: 2-й (командир Бойко) и 3-й Крестьянские повстанческие, — которые стали ударной силой Народной повстанческой армии. Видимо, тогда же они сформировали высшие органы военного управления: избрали военный совет штаба армии, в который вошли А. Алеско, К. Горский, Е. Демченко, К. Тандрик и П. Смирнов, а также начальника штаба (он же одновременно являлся командующим армией), которым стал крестьянин деревни Жайтанево Сосновской волости эстонец Березовский. Местом дислокации штаба армии были то Алексеевка, то Сосновка[14].

В дальнейшем во многих документах советского происхождения главным руководителем Народной повстанческой армии назывался житель села Сосновка, бывший командир 4-гоКрестьянского корпуса партизанской армии Е. М. Мамонтова М. В. Козырь. Судя по всему, это не так. Скорее всего, М. В. Козыря в это время в Сибири не было, а в восстании участвовал его родной брат Николай, занимавший должность адъютанта начальника штаба армии. Во всяком случае, именно так полагало руководство Семипалатинской губчека[15].

В начале июля 1920 г. из центра мятежа повстанческие полки двинулись в трех направлениях: в северном (на Славгород), в северо-восточном (на Барнаул) и в юго-западном (на Семипалатинск). 8 июля 1920 г. 1-й Крестьянский полк занял село Больше-Владимировка, являвшееся центром Александровской волости Семипалатинского уезда, где сформировал 12-йКрестьянский повстанческий полк (командир Смирнов). Кроме того, в этом же районе был создан 11-й повстанческий полк в Алексеевке и немногочисленные повстанческие отряды организованы в отдельных казачьих станицах и поселках, расположенных на Иртыше (в Долонской, Лебяжьей, Подпускном, Семиярской)[16].

Но наибольший успех выпал на долю 2 и 3-го Крестьянских повстанческих полков. Продвигаясь на север и северо-восток, они сначала 3 июля захватили Михайловское (Марзагул) и Ракиты, затем с боем взяли Боровой Форпост, а на следующий день заняли Усть-Волчиху (Трубину) и центр Покровской волости — село Волчиха. Затем повстанцы, потеснив небольшие отряды войск внутренней охраны, милиции и местных коммунистов, заняли большинство населенных пунктов Вознесенской, Каипской, Ключевской, Покровской и Родинской волостей Славгородского уезда[17]. Успех во многом был обусловлен благоприятным отношением к мятежникам местных крестьян.

«Население, — констатируется в разведывательной сводке штаба 26-й стрелковой дивизии от 10 июля 1920 г., — встречает повстанцев сочувственно, осведомляя их об обстановке и оказывая им широкую помощь»[18].

В Михайловском и Волчихе мятежники образовали районные штабы, которые, опираясь на местные сельсоветы и волисполкомы, приступили к мобилизации мужского населения. В результате в указанном районе было дополнительно сформировано еще шесть полков: 1, 3 и 6-й Каипские (командир 1-го Каипского полка Пухов, 3-го — житель села Полуямки Жумыгин, 6-го — крестьянин-середняк села Ново-Кормиха И. Т. Стрюк), 4-й Михаловский (организатор А. Петрунин, командир Падерин, оба — жители села Михайловское), 5-йВолчихинский (организатор Гоман, командир Светлаков, оба — жители Волчихи) и 7-й Ключевский, а также 11-й сводный особого назначения кавалерийский отряд (командир — житель Михайловского Иванов). Кроме того, 11 июля из Боровской волости в Волчиху скрытно перешел отряд Плотникова[19].

Следовательно, к началу второй декады июля 1920 г. Народная повстанческая армия Степного Алтая насчитывала не 12, как указывается в разведывательных сводках и обзорах штабов советских войск, и не 8 — 9, как утверждал М. А. Богданов, а 11 повстанческих полков и несколько отрядов. Реальное наличие всех этих повстанческих формирований, кроме 11-гополка, подтверждается их последующим участием в боевых действиях.

Основываясь на допросах взятых в плен мятежников, штаб 26-й советской стрелковой дивизии определял численность каждого повстанческого полка в среднем в 1200 пехотинцев и 300 конных. Тем самым расчетная величина Народной повстанческой армии должна была равняться 18 тыс. человек. Однако штаб 26-й дивизии склонялся к тому, что численность Народной повстанческой армии в действительноти не достигала этой величины и составляла только примерно 12–14 тыс. человек[20]. Советские историки П. Е. Померанцев, М. А. Богданов и И. А. Абраменко полагали, что общая численность мятежников была еще меньше, не превышая 10 тыс. человек.

По нашему мнению, все эти оценки представляются явно заниженными. В оперативных документах советских войск, участвовавших в подавлении восстания, встречаются данные о численности отдельных повстанческих полков и отрядов, позволяющие составить более верное суждение о количестве мятежников. Так, общая численность 1 и 12-го Крестьянских полков определялась советским командованием в 3 тыс. пехотинцев и два эскадрона кавалерии. 1200 пехотинцев и 60 конных насчитывалось в 3-м Крестьянском полку, по одной тысяче человек — в 1, 3 и 6-м Каипском полках, две тысячи — в 7-м Ключевском полку. Противоречивые данные — от 4 до 8 тыс. человек — имеются о численности 5-го Волчихинского полка. Около 250 сабель имелось в отряде повстанцев станицы Долонская, 200 — в 11-м сводном особого назначения кавалерийском отряде, 150 — в отряде Плотникова[21]. В совокупности получается, как минимум, 14 тыс. человек. Но сюда же необходимо добавить численность еще по меньшей мере двух полноценных полков: 2-го Крестьянского и 4-го Михайловского. В итоге общее количество мятежников, входивших в начале второй декады июля 1920 г. в Народную повстанческую армию Степного Алтая, никак не могло быть менее 15 тыс. человек.

Как правило, мятеж в Степном Алтае назывался советскими историками кулацко-эсеровским или белогвардейско-кулацким, а преследуемые повстанцами цели определялись как реставрация буржуазно-помещичьих порядков. Такие суждения были некритически заимствованы исследователями из коммунистической и советской печати, а также из документов, имевших пропагандистское назначение.

Между тем простой здравый смысл подсказывает, что на территории полутора десятков волостей, охваченных в первых числах июля 1920 г. восстанием, не могло проживать такого количества «кулаков», «эсеров» и прочих контрреволюционеров. Напротив, для того, чтобы довести численность мятежников до 15 тыс. человек, необходимо было произвести сплошную мобилизацию годного к несению военной службы мужского населения повстанческой территории.

Эти общие соображения подтверждаются конкретной информацией, не вызывающей сомнения в своей достоверности. Приведу только несколько конкретных примеров, имеющих обобщающий характер. Так, в августе 1920 г. особоуполномоченный Алтайской губернской чрезвычайной «пятерки» по борьбе с дезертирством и бандитизмом А. В. Толоконников (кстати, в прошлом являвшийся одним из руководителей партизанской армии М. Е. Мамонтова), работавший в Боровской и Покровской волостях, утверждал, что среди повстанцев были представители всех слоев населения, в том числе «люди беднее бедных»[22]. Во многих населенных пунктах (например, в поселках Лебяжий и Подпускной) после их освобождения красными от мятежников не осталось взрослых мужчин, кроме стариков, так как все они находились в рядах отступивших повстанцев[23]. По свидетельству руководства политотдела13-й кавалерийской дивизии, в некоторых деревнях повстанческого района насчитывалось до трех сотен человек, принимавших участие в мятеже[24].

Но особенно интересен вывод, к которому неожиданно для себя в середине октября 1920 г. пришла Семипалатинская губчека. Проведя тщательное изучение дел 300 взятых в плен повстанческих руководителей, она обнаружила, что, вопреки сложившемуся у ее сотрудников представлению, к числу кулаков — и то с большим трудом — можно было отнести только 15 — 20 из них. Все остальные плененные руководители мятежа оказались «твердыми» середняками и бедняками[25].

Что же касается политических целей, которые преследовали повстанцы Степного Алтая, то они достаточно полно были раскрыты в начале июля 1920 г. в воззвании Волчихинского районного штаба мятежников к населению. Вот его основной текст:

«Народ Сибири не выдержал гнета коммунистов. Он не хочет ничьей диктатуры. Народ не желает угнетаться одной кучкой захватчиков (узурпаторов) над всеми людьми. Коммунисты крепче царского самодержавия взяли власть в свои руки и заглушили свободное слово, жестоко отвергли неприкосновенность личности, свободу совести и свободу печати. Все это было только для коммунистов. Коммунисты не считались с голосом трудового народа, не считались с интересами его. Коммунисты, не сообразуясь с наличностью у крестьян хлеба и скота, сделали далеко не справедливую разверстку.

Сибирь не хочет заморить голодом родную ей Россию. Сибирь даст все, что может, для голодной России, а также для борьбы с русской и иностранной буржуазией. Сибирский народ говорит: „Нет места насилию и гнету“. Он встал не против народной власти, а против насилия. Лозунг повстанцев: „Да здравствуют свобода, равенство, братство и любовь. Да здравствуют советы. Долой коммуну и нет места капиталу“. Под этим лозунгом вспыхнуло восстание под Семипалатинском и мощной волной докатилось до нас»[26].

Наспех организованные, не имевшие устойчивого управления и современных средств связи, вооруженные в основном вилами и пиками повстанческие полки и отряды первое время хорошо показали себя в боевой обстановке, сражаясь против регулярных советских войск, располагавших пулеметами и даже легкой артиллерией. Например, 8 июля 1920 г. возглавлявшиеся Гоманом 1, 2 и 6-й Каипский полки, насчитывавшие около 3 тыс. человек, в течение 11 часов вели бой с 445-м батальоном войск внутренней охраны, продотрядом Славгородского уездного продкома и двумя отрядами местных комячеек, имевшими в общей сложности 390 штыков и 37 сабель при 4 пулеметах, за волостное село Каип и вынудили красных оставить его. Штаб 26-й советской стрелковой дивизии высоко оценил действия в этом бою повстанческой кавалерии, отметив ее активность и способность «к упорному бою»[27].

10 июля 1920 г. 1-й Крестьянский полк и два повстанческих эскадрона два часа удерживали деревню Канонерская Семипалатинского уезда, которую атаковал насчитывавший 600 сабель 76-й полк 13-й кавалерийской дивизии. Еще дольше — около 10 часов — длился 12 июля бой за село Больше-Владимировка между 1 и 12-м Крестьянским полками с одной стороны и сводным отрядом советских войск под командой комбрига К. И. Новика, насчитывавшим 503 штыка, 600 сабель и взвод артиллерии, с другой стороны. Причем нужно отметить, что пехоту отряда Новика составляли элитные советские части: 3-и курсы командного состава и партийные курсы Семипалатинского губвоенкомата. Потери сторон подБольше-Владимиркой составили 4 убитых и 31 раненый у красных, около 250 убитых, 300 пленных и много раненых у повстанцев[28].

Особенно упорный и ожесточенный характер носили бои 13 июля за Волчиху и 16 июля за Боровой Форпост, которые обороняли от совместно наступавших 226-го полка 26-йстрелковой дивизии и кавалерийского дивизиона 87-й бригады войск внутренней охраны 2-й Крестьянский, 5-й Волчихинский полки и отряд Плотникова в первом случае, 3-йКрестьянский полк и 11-й сводный отряд особого назначения — во втором. По свидетельству военкома 226-го полка Ершова, «повстанцы в д. Волчиха и д. Боровой Форпост дрались отчаянно»[29].

Тем не менее они понесли огромные потери и были вынуждены оставить оба села. В бою под Волчихой, по разным сведениям, погибло от 600 до 1600 мятежников, около 300 человек было взято в плен и много ранено. У Борового Форпоста повстанцы потеряли около 200 человек убитыми и 25 пленными. Потери красных были минимальными: 4 убитых и 8 раненых у Волчихи, 7 раненых у Борового Форпоста[30]. Можно утверждать, что эти бои были ничем иным, как санкционированным сверху массовым убийством[31]. Особенно злобствовали бойцы кавалерийского дивизиона 87-й бригады под командой А. В. Френкеля. Тем самым повстанцам был преподан суровый урок, суть которого прекрасно передал в своей политической сводке военком 226-го полка Ершов: они «поняли, что с советвластью шутить нельзя».

«После этого восстания, — заключал Ершов, — крестьянство ни на какую контрреволюционную удочку не пойдет»[32].

Поражения под Больше-Владимировкой, Волчихой и Боровым Форпостом, огромные потери мятежников под Волчихой, обусловленные прежде всего необузданной жестокостью кавалеристов 87-й бригады, мародерство красноармейских частей в занятых ими населенных пунктах — все это оказало серьезное влияние на настроение и поведение населения повстанческих районов, на дальнейший ход событий.

Опасаясь репрессий со стороны красных, жители нескольких населенных пунктов, в том числе Алексеевки, покинули свои дома и ушли с отступившими повстанцами[33].

Принципиально иначе повела себя основная часть населения повстанческих районов. Вот как оценивал его настроение и поведение в сводке от 19 июля 1920 г. военный комиссар 76-йбригады 26-й стрелковой дивизии Н. Гладышев:

«… Настроение крестьян в районе повстанческого фронта можно охарактеризовать [так] — желание избавиться от повинностей (подводной, разверстки и др.), налагаемых на них властью. Агитации повстанцев [крестьяне] сочувствуют, так как они им рады, и зовут крестьян на борьбу за освобождение от этих повинностей, что выражается лозунгом „Долой коммунистов!“. Но под влиянием поражений, понесенных повстанческими войсками, они боятся открыто выступить и приступают к выполнению разверстки»[34].

И самое главное. Поражения отрицательно повлияли на моральное состояние повстанческих частей. Первыми дрогнули жители Мало-Владимировки. 13 июля к комбригу К. И. Новику явилась представители деревни и заявили, что они сдаются без боя, выдают главарей и дезертиров, сдают оружие и впредь обещают подчиняться советской власти[35].

По тому же сценарию развивались события в Волчихинском районе. 16 июля в штаб советского отряда особого назначения, наступавшего под командованием Н. И. Корицкого на повстанцев со стороны Славгорода, явилась делегация 7-го Ключевского полка и заявила, что он создан путем принудительной мобилизации и не желает драться с красными. 17 июля в штаб 226-го полка поступило заявление от командира 5-го Волчихинского полка Светлакова с обязательством прекратить боевые действия, сдать оружие и разойтись по домам. В тот же день добровольно сдались красным около 400 повстанцев 5-го полка и 454 мятежника 6-го Каипского полка, включая командира последнего И. Т. Стрюка[36].

После этого повстанцы без боя оставили красным ряд крупных населенных пунктов: Ракиты, Каип, Михайловское, Сосновку, Алексеевку, — а сами стали стремительно отходить на запад, в направлении Иртыша. Судя по всему, именно тогда командование повстанцами взял на себя уроженец станицы Лебяжья штабс-капитан Д. Я. Шишкин, незадолго до того вернувшийся в родные места из Восточной Сибири (а не прибывший по заданию атамана Б. В. Анненкова из-за рубежа для руководства мятежом, как утверждается в имеющейся литературе). Правой рукой Шишкина стал Плотников.

Однако в отличие от мобилизованных повстанцев добровольцы продолжали сохранять высокий боевой дух. Так, в ночь на 18 июля в Мало-Гатском бору около 2 тыс. пеших и конных повстанцев, пользуясь лесом и озерами, скрытно подошли к поселку Джентай (Соляной), где расположился на ночлег 2-й батальон 226-го полка, окружили его и стремительно атаковали. Лишь включив на полную мощность шесть пулеметов и уничтожив несколько цепей мятежников, красные смогли прорвать кольцо. По свидетельству красноармейцев батальона, «дрался противник отчаянно»[37].

22 июля 1920 г. передовые отряды повстанцев, состоявшие из остатков 1, 2, 3, 4 и 6-го полков, 11-го кавалерийского отряда особого назначения и отряда Плотникова общей численностью примерно в 5 тыс. человек, добрались до Иртыша. В течение последующих четырех дней они заняли населенные пункты Кривинская, Лебяжья, Чернавская, Черная, Чикалды, Подпускная, Ямышевская. Здесь повстанцы провели мобилизацию местного крестьянского и казачьего населения, благодаря чему их общая численность достигла примерно 8 тыс. человек. Основная из масса двинулась в направлении на уездный город Павлодар, а немногочисленный повстанческий отряд переправился на левый берег Иртыша и повел наступление на город Ермак (Вознесенская пристань)[38]. Вечером 27 июля около полутора тысяч пехотинцев и трех эскадронов кавалерии повстанцев атаковали станицу Подстепная, которую обороняли примерно 330 красноармейцев Павлодарского уездного военкомата и 92-го батальона войск внутренней охраны, и вынудили последних отступить к Павлодару. Правда, при этом мятежники потеряли около 400 человек убитыми и ранеными[39].

Поражение правительственных войск под Подстепным вызвало панику в партийно-советском руководстве Павлодарского уезда. 28 июля 1920 г., несмотря на категорическое приказание руководства Сибревкома оборонять Павлодар, оно приняло решение об эвакуации города и отдало приказ о расстреле 24 граждан, три дня тому назад взятых в качестве заложников[40]. Однако вечером 29 июля в поселке Романовка той же волости Павлодарского уезда повстанцы неожиданно круто изменили свой маршрут и двинулись на волостное село Галкино. В ночь на 30 июля они окружили Галкино, где остановились на ночлег рота интернационалистов 445-го батальона и караульная рота Павлодарского военкомата, и разгромили их[41].

Для преследования повстанцев, повернувших от Иртыша на восток, были выделены пять эскадронов 2-й бригады 13-й кавалерийской дивизии. В селе Александровка, что на границе Павлодарского и Славгородского уездов, они настигли мятежников и попытались отрезать им путь отступления на восток. Но после трехчасового боя, в ходе которого повстанцы потеряли 320 человек убитыми и 100 пленными, им все же удалось оторваться от красных кавалеристов и уйти в степь. Взятые в плен мятежники показали, что план повстанческого командования состоит в том, чтобы вернуться в район первоначального формирования и разойтись по домам[42].

Причины, по которым повстанцы отказались от движения на Павлодар и частично стали склоняться к прекращению борьбы, нетрудно объяснить. Во-первых, прииртышское население, за исключением части казаков, слабо поддержало пришельцев. Во-вторых, соотношение сил все больше менялось в пользу красных, имевших к тому же много кавалерии. В-третьих,существовала реальная опасность быть прижатыми к Иртышу и здесь полностью разгромленными.

Через Аймагуль, Ключи, Северку, Покровку, Неводную, Иркутскую, Николаевскую, Бастан, Михайловское повстанцы, преследуемые красными, стремительно откатились на юг. В начале августа 1920 г. возглавляемые Шишкиным отряды появились в селе Кузнецово Угловской волости Змеиногорского уезда. Из-за боевых потерь, дезертирства и расколов их численность сократилась примерно до 2 тыс. человек. Нового же пополнения практически не поступало, несмотря на неоднократные объявления командованием армии мобилизации в населенных пунктах, через которые пролегал путь отступления мятежников[43].

«… Местное население, — говорится в сводке политотдела 76-й бригады 26-й дивизии от 4 августа 1920 г., — перестало симпатизировать повстанцам. Все желают скорейшей ликвидации брожения. Вообще в настроении крестьян Волчихинского района наступил резкий перелом»[44].

Видимо, в Михайловском от армии отделился отряд Плотникова, который решил вернуться в Волчихинский район. Шишкин же с остальными повстанцами, число которых продолжало сокращаться, через Шелковниково, Локтевский завод, Гилев Лог двинулся на Змеиногорск. В Гилевом Логу от разбил немногочисленный конный отряд Змеиногорского военкомата. Тем самым повстанцы не только вырвались из кольца, но и стали реально угрожать Змеиногорску[45].

На усиление Змеиногорского гарнизона и создание заслонов, способных остановить продвижение повстанцев в Горный и Рудный Алтай, начальник 13-й кавалерийской дивизии срочно двинул 74-й кавалерийский полк из района Убинская — Шемонаиха и начальник 26-й стрелковой дивизии — 227-й полк из Барнаула. 8 августа начдив-26 Я. П. Гайлит категорически потребовал от Змеиногорского уездного военкома В. Э. Грузинского не сдавать город. Но созданная для борьбы с мятежниками чрезвычайная уездная «тройка» приняла решение об эвакуации, поэтому в ночь на 9 августа Змеиногорск был оставлен без боя. Партийно-советские учреждения эвакуировались в село Курья, а войска гарнизона, насчитывавшие 150 штыков, 114 сабель и 4 пулемета, отошли на Черепановский рудник[46].

В тот же вечер немногим более тысячи мятежников вступили в Змеиногорск. На следующий день Шишкин издал приказ N26 о мобилизации мужского населения уезда в возрасте от 20 до 35 лет в строевые части повстанческой армии и от 35 до 45 лет — в местную самоохрану и о создании в населенных пунктах военных комитетов[47]. Тогда же штаб армии обратился к гражданам уезда с воззванием. В нем говорилось:

«Невыносимый гнет коммунистической власти заставил нас взяться за оружие. Мы встали за то, чтобы освободить от насилия и крови, чтобы дать нашей несчастной России мир, порядок и выборную для народа власть. Все, кто понимает, к какой гибели, к какой нищете и голоду и бесправию ведет русский народ нерусская коммунистическая власть, должны идти с нами. Мы хотим только порядка, справедливости и русской народной власти. Чтобы каждый знал свое, знал, что его дом, его добро, его труд принадлежат только ему одному. Чтобы каждый мог и имел право заниматься тем, к чему он годен и что он хочет, лишь бы это не было во вред народу. Когда будет сброшена коммуна, выборные от народа собирутся и сами определят, какой порядок, какая власть должны быть в России.

Мы боремся только против коммуны, за народные права, завоеванные революцией. Мы хотим права и настоящей гражданской свободы слова, собраний и выборов. Русские люди, давайте же кончим разрушать Россию и начнем строить. Давайте заживем настоящей гражданской свободной жизнью без потоков крови …»[48].

Однако планам командования Народной повстанческой армии пополнить ее ряды в Змеиногорском уезде так и не суждено было сбыться. Утром 10 августа к Змеиногорску подошел227-й советский стрелковый полк. После непродолжительной перестрелки с ним мятежники, сознавая превосходство красных, оставили город[49].

Взятие Змеиногорска оказалось последним успехом Народной повстанческой армии. В последующие две недели мятежники, преследуемые превосходящими силами противника, отходили горами в южном направлении. От окончательного разгрома их спасло, видимо, то, что Шишкин был военным топографом, хорошо знавшим приграничную с Китаем территорию. В конце августа 1920 г. он вывел остатки повстанческой армии к поселку Катон-Карагай Бухтарминского края, откуда они ушли за границу[50].

Плотников же вернулся в Боровский район, где в сентябре 1920 г. попытался опять поднять крестьян на восстание, используя их недовольство назначенной на Алтайскую губернию новой, 35-миллионной хлебофуражной разверсткой и другими трудовыми повинностями. Однако эта попытка не увенчалась успехом, несмотря на недовольство населения политикой советской власти. Причины такого противоречия между настроением и поведением местного крестьянства верно выявлены в сводке Алтайской губчека от 17 октября 1920 года:

«Отсутствие восстаний и искоренение бандитизма объясняются запуганностью крестьянина донельзя, с одной стороны, а с другой — силой оружия совет[ских] войск»[51].

Это предопределило скорый разгром отряда Плотникова, последовавший 20 октября 1920 г. в районе деревни Песчанное Боровской волости Барнаульского уезда и ставший заключительным событием антикоммунистического восстания в Степном Алтае.

Таким образом, можно считать установленным, что общая численность Народной повстанческой армии Степного Алтая была не меньше 18 тыс. человек, т. е. почти вдвое больше, чем утверждается в публикациях советских историков. Это было самое крупное антикоммунистическое вооруженное выступление в Сибири в 1920 г. и самое мощное — за все годы существования коммунистического режима на Алтае. В нем участвовали представители всех социальных слоев крестьянства и казачества. Влияние эсеров на возникновение мятежа и их руководство Народной повстанческой армией документально никак не прослеживаются. Что же касается бывших белогвардейцев, то к их числу условно можно отнести только одного Д. Я. Шишкина. Подавляющее же большинство организаторов мятежа и руководителей Народной повстанческой армии были местными жителями. Все это позволяет характеризовать данное восстание как стихийное по происхождению и преимущественно крестьянско-казацкое по своему составу.

Мятежники Степного Алтая преследовали двуединую цель: свергнуть коммунистическое правление и восстановить подлинно народную советскую власть, за которую многие из них боролись и страдали в 1917 — 1919 гг. Их политические требования более чем на полгода предвосхитили лозунги кронштадских мятежников. Несмотря на это, восстание в Степном Алтае, в отличие от Кронштадта, не послужило импульсом к пересмотру политики правившего режима. Сказались существенные различия в их социальной природе и географии. Такое поведение свободолюбивого сибирского крестьянства и казачества интепретировалось красными вождями как естественная реакция мелкой буржуазии на коммунистическую политику, которая заслуживала единственного ответа — немедленного и жестокого военного подавления.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. [Померанцев П.Е.] Повстанческое движение в Алтайской губернии в 1920 году (1 мая — 1 октября 1920 года). Ново-Николаевск, 1922, с.55–113; Богданов М. А. Из истории борьбы против мелкобуржуазной контрреволюции на Алтае в 1920 году \\ Ученые записки Ульяновского гос. пед. института, серия общественных наук, 1966, т.22, вып.1, с.152 — 187; Абраменко И. А. Коммунистические формирования — части особого назначения (ЧОН) Западной Сибири (1920–1924 гг.). Томск, 1973.  С.215–220.
2. Гришаев В. Ф. Плотникова мятеж \\ Энциклопедия Алтайского края. Барнаул, 1996, т.2, с.279.
3. Цитирую по: Красная Армия Сибири. Ново-Николаевск, 1922, №2, с.40.
4. РГВА, ф.1319, оп.1, д.167, л.199.
5. ГАНО, ф.р.1, оп.2, д.45, л.4.
6. Там же, оп.1, д.60а, л.164; Алтайский коммунист (Барнаул), 2 июля 1920 г.
7. Только в Боровской волости Барнаульского уезда в конце апреля 1920 г. количество местных жителей, дезертировавших из Красной Армии, достигло 185 человек (см.: ЦХАФАК, ф.р.42, оп.2, д.2, лл.57–58).
8. ГАНО, ф.р.1, оп.1, д.267, л.136; Кулундинская правда (Славгород), 22 июня 1920 г.
9. ГАТО, ф.р.521, оп.1, д.51, л.198.
10. ГАНО, ф.р.1, оп.1, д.60а, л.166.
11. ЦХАФАК, ф.п.2, оп.1, д.1, л.10; ф.229, оп.1, д.3, л.85; д.17, л.51; д.37, л.131; д.55, лл.1–20, 35; д.58, лл.1–14; Наша правда (Барнаул), 12 декабря 1919 г.; Красный Алтай (Барнаул), 16 ноября 1920 г.
12. РГВА, ф.1318, оп.1, д.22, л.32.
13. РГВА, ф.1318, оп.1, д.266, лл.17–18, 20–21; ф.1494, оп.1, д.73, л.54.
14. ГАСО, ф.р.197, оп.1, д.95, л.611; РГВА, ф.185, оп.3, д.1063, л.335; ф.1317, оп.2, д.940, л.44.
15. РГВА, ф.17536, оп.1, д.11, лл.23–24.
16. РГВА, ф.185, оп.3, д.1063, л.335; ф.1494, оп.1, д.93, л.81; ф.1317, оп.2, д.940, л.17.
17. РГВА, ф.16, оп.3, д.44, л.83; ф.42, оп.1, д.1896, л.23; ф.1317, оп.2, д.238, лл.29, 119; ф.1318, оп.1, д.161, л.101; ф.17590, оп.1, д.59, лл.12, 14; ЦХАФАК, ф.р.10, оп.1, д.4, л.17.
18. РГВА, ф.1317, оп.2, д.940, л.18.
19. РГВА, ф.1317, оп.1, д.349, лл.177–178, 206; оп.2, д.940, лл.21, 28; д.1021, л.17; ф.1318, оп.1, д.161, л.120; ф.1319, оп.1, д.167, лл.195–196; ф.24640, оп.2, д.50, л.76; ф.32704, оп.2, д.87, лл.60, 67; ЦХАФАК, ф.п.1061, оп.1, д.511, л.1.
20. РГВА, ф.1317, оп.2, д.940, л.28; ф.1319, оп.1, д.167, лл.195–196.
21. ГАСО, ф.р.197, оп.1, д.118, л.18; РГВА, ф.1317, оп.2, д.940, лл.21, 22, 24, 26, 35; ф.1318, оп.1, д.161, л.120; ф.1494, оп.1, д.93, л.63; ф.16750, оп.1, д.5, л.12.
22. ЦХАФАК, ф.р.9, оп.1, д.108, л.45.
23. ГАСО, ф.р.72, оп.1, д.21, л.181; РГВА, ф.1318, оп.1, д.23, лл.396 — 398; д.161, л.137.
24. ГАНО, ф.р.1, оп.2а, д.9, л.403.
25. РГВА, ф.17529, оп.1, д.15, л.144.
26. РГВА, ф.1319, оп.1, д.174, л.59.
27. РГВА, ф.1317, оп.2, д.940, л.22; д.1021, л.17.
28. ГАСО, ф.р.197, оп.1, д.65, л.16; д.118, л.18; РГВА, ф.1494, оп.1, д.93, л.63; ф.25875, оп.1, д.401, лл.25 — 27.
29. РГВА, ф.1317, оп.1, д.349, л.199.
30. РГВА, ф.1318, оп.1, д.22, лл.20 — 22, 28; д.23, л.390; д.161, лл.121, 135; ф.17590, оп.1, д.24, лл.338 — 338а.
31. Основанием для такого заключения являются приказ №4 Помглавкома по Сибири В. И. Шорина начальнику 13-й кавалерийской дивизии, приказ №131 Алтайского губревкома, обращение Семипалатинского губернского ревкома от 11 июля 1920 г. к населению, распоряжение начальника 87-й бригады войск внутренней охраны Ф. А. Пасынкова, приказы №1 и №5 по особому отряду Н. И. Корицкого, приказ №1 Славгородской уездной чрезвычайной «тройки» по борьбе с дезертирством и бандитизмом и другие аналогичные документы (см.: ГАНО, ф.р.144, оп.1, д.25, л.10; РГВА, ф.1317, оп.2, д.189, л.10; ф.16750, оп.1, д.3, лл.1, 5; ф.17590, оп.1, д.62, лл.22–24; ЦХАФАК, ф.р.9, оп.1, д.101, л.111; Семипалатинская правда, 11 июля 1920 г.).
32. РГВА, ф.1317, оп.1, д.349, л.199.
33. ГАСО, ф.р.72, оп.1, д.21, л.181; РГВА, ф.1318, оп.1, д.161, л.137.
34. РГВА, ф.1317, оп.1, д.349, лл.184–185.
35. РГВА, ф.1494, оп.1, д.93, л.63.
36. РГВА, ф.1318, оп.1, д.161, лл.137, 139; ф.16750, оп.1, д.5, лл.12, 22–25.
37. РГВА, ф.1318, оп.1, д.22, л.41; ф.16750, оп.1, д.5, л.32.
38. РГВА, ф.1317, оп.2, д.940, лл.46, 48, 54; ф.1318, оп.1, д.161, л.167; ф.24557, оп.1, д.25, лл.52, 63.
39. РГВА, ф.24557, оп.1, д.25, лл.4, 51.
40. ГАНО, ф.п.1, оп.2, д.78, лл.10–11; РГВА, ф.25875, оп.1, д.290, л.20.
41. РГВА, ф.24557, оп.1, д.25, л.61.
42. РГВА, ф.16, оп.3, д.55, лл.499, 506; ф.1317, оп.2, д.228, л.24; ф.1318, оп.1, д.161, л.185.
43. ГАСО, ф.р.197, оп.1, д.115, л.16; РГВА, ф.1318, оп.1, д.151, л.48; ф.1319, оп.1, д.183, л.502; ЦХАФАК, ф.р.9, оп.1, д.240, лл.8–10.
44. РГВА, ф.1317, оп.1, д.349, лл.202–203.
45. РГВА, ф.1317, оп.2, д.228, л.63.
46. Там же, лл.63, 71, 74–75, 80, 100; ф.1317, оп.2, д.155, лл. 69–72; ГАСО, ф.р.173, оп.1, д.65, л.45.
47. ЦХАФАК, ф.п.2, оп.1, д.121, л.3.
48. ГАНО, ф.р.1, оп.2а, д.8, л.87.
49. ГАСО, ф.р.173, оп.1, д.115, л.26.
50. РГВА, ф.1317, оп.2, д.1013, л.2.
51. РГВА, ф.17529, оп.1, д.15, л.151а.