Печатный аналог: Олех Г.Л. Рец. на кн.: Павлова И. В. Механизм власти и строительство сталинского социализма. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2001. 460 с. // Вестник НГУ. Серия: История, филология. Т. 1. Вып. 3: История / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2002. C. 117–124.
Сталинизм — исключительно важное и сложное явление в истории России XX в. — привлекал и продолжает привлекать к себе повышенное внимание как научного сообщества, так и неискушенной публики. Это и неудивительно — с одной стороны, живо еще то поколение россиян, которому довелось пройти трагическую школу строительства сталинского социализма, испытать вместе со всей страной головокружение от ошеломляющих успехов и боль чудовищных потерь. С другой стороны, феномен сталинизма, подобный мощному вулканическому выбросу, позволяет вскрыть глубинные пласты российской цивилизации, полнее осознать ее ключевые свойства, историческое предназначение. Цивилизационная самоидентификация — это именно то, в чем остро нуждается современное российское общество, стремящееся отыскать свое настоящее место в мировом историческом процессе.
С этой точки зрения монографическое исследование, предпринятое И. В. Павловой, могло бы способствовать более серьезному осмыслению драматического и героического прошлого России. Однако, к большому сожалению, автор не смогла в должной мере реализовать свой бесспорно высокий научный потенциал. Думается, на то есть свои причины.
Прежде всего, заявленная в названии книги тема исключительно сложна, многоаспектна и требует усилий целого творческого коллектива. Исследователь-энтузиаст, какими бы благими намерениями он ни руководствовался и каким бы талантом и упорством ни обладал, реально не в состоянии справиться со столь грандиозной задачей. Судя по всему, это и произошло в случае с И. В. Павловой. Содержание монографии неизбежно должно было получить — и получило — поверхностный, иллюстративно-описательный характер, многие важные сюжеты (если не бóльшая их часть) оказались обойдены молчанием, а многие выводы с претензией на открытие — очевидны либо давно известны исторической науке.
Уже введение монографии демонстрирует капитуляцию автора перед чересчур «тяжеловесной» темой. Историографический и источниковедческий анализ касается только одной проблемы — механизма сталинской власти и совершенно игнорирует другую, обозначенную в названии монографии, проблему — строительство социализма в СССР. Дабы не стеснять себя ничем, исследователь отказывается от четкого определения хронологических рамок работы и хотя бы краткого описания терминологического аппарата. Эта заданная введением фатальная аморфность, необязательность и фрагментарность распространяется на весь последующий текст произведения.
Беспомощность автора сказывается и в том, что в качестве единственного научного инструмента, позволяющего, как считает И. В. Павлова, надежно разрешить проблему интерпретации исторических источников, используется категорический нравственный императив. «В любом другом случае, — простодушно сообщает автор, — получается апология…» (с. 440). Таким образом, читатель вынужден целиком полагаться на декларируемую абсолютную нравственность исследователя, что, в общем-то, не выглядит достаточно убедительно уже хотя бы потому, что автор книги ничуть не старается скрыть своих политических пристрастий. Категорический нравственный императив на самом деле становится удобным прикрытием для самых произвольных толкований исторических документов изучаемой эпохи, тем более что, по утверждению И. В. Павловой, сталинская власть «не оставляла практически никаких следов» (с. 20. Правда, несколькими строчками ниже следует неожиданное опровержение — «Следы всегда остаются…»).
В первой главе книги («Сталинские представления о строительстве социализма»), как и в дальнейшем, И. В. Павлова предпринимает попытку обосновать концепцию «двух эпох — двух вождей», согласно которой, в частности, теоретические построения Сталина по поводу социализма нимало не тождественны социалистической доктрине Ленина. Система доказательств, используемых для этой цели в исследовании, вызывает серьезные возражения. Прежде всего автор не сумела или не захотела предъявить позицию Ленина по обсуждаемой проблеме в связном, систематическом виде. И. В. Павлова предпочла ограничиться несколькими фразами вождя, выдернутыми из контекста, сопроводив их сентенцией о том, что «даже в период „военного коммунизма“ Ленин не рассматривал „строительство социализма“ как дело искусственного создания (выделено мной. — Г. О. ) новой общественно-экономической формации» (с. 53). Между тем приводимая несколькими строчками ниже цитата, в которой Ленин чистосердечно признается в неудачной попытке непосредственно перейти к социалистическим основам производства и распределения, служит достаточным опровержением тезиса о теоретической и практической «непорочности» лидера большевистской партии и Советского государства по части ускоренного конструирования социализма.
В последние годы жизни, сообщает далее И. В. Павлова, Ленин «вообще отказался (выделено мной. — Г. О. ) от своих предыдущих попыток ввести в России социализм» (?!) (с. 53). Утверждение, заметим, нетривиальное, к тому же почему-то подкрепляемое ссылкой на воспоминания Б. Бажанова. Совершенно несостоятельно выглядит ставшая уже традиционной эксплуатация «крылатой» ленинской фразы о «коренной перемене всей точки зрения нашей на социализм». Эта «коренная перемена», как объясняет сам Владимир Ильич, состоит, собственно, в переносе центра тяжести на «мирную, организационную, „культурную“ работу», которая, в свою очередь, подразумевает «полное кооперирование» крестьянства. Проблема, замечает он, заключается в том, чтобы «…заставить всех поголовно участвовать… активно в кооперативных операциях» на основе государственной собственности и диктатуры пролетариата, на что может потребоваться предположительно один-два десятка лет. «Для нас, — пишет Ленин, — достаточно теперь этой культурной революции для того, чтобы оказаться вполне социалистической страной…». «В самом деле, — продолжает он, — …разве это не все необходимое для построения полного социалистического общества? Это еще не построение социалистического общества, но это все необходимое и достаточное (курсив мой. — Г. О. )для этого построения» [1].
Приведенный здесь текст, относящийся к январю 1923 г., ясно говорит о том, что никакой «мучительной эволюции», которую, по мнению И. В. Павловой, проделал Ленин в последние два года жизни, на самом деле не произошло. Помимо прочего, совершенно несправедливо ставить в упрек Сталину, как это делает автор книги, то, что тот апеллирует к ленинским трудам, от которых сам Ленин якобы «далеко отошел» (с. 59). В работе «К вопросам ленинизма», цитируемой И. В. Павловой, Сталин на самом деле ссылается не только на произведение Ленина 1915 г., но и на упомянутую прежде брошюру «О кооперации», о чем исследователь, дабы не нарушить сконструированной искусственной схемы, благоразумно умалчивает.
Прием умолчания используется в монографии и тогда, когда констатируется «резкое изменение» представлений Сталина по поводу возможности построения социализма в одной стране, произошедшее в течение второй половины 1924 г. Не пытаясь объяснить данный факт, И. В. Павлова лишь мимоходом сообщает, что эту историю Сталин «подробно рассказал» в работе «Вопросы ленинизма». И действительно, Иосиф Виссарионович, нимало не таясь, объясняет трансформацию своих взглядов тем, что весной 1924 г. выдвинутая им формула о невозможности решения главной задачи социализма — организации социалистического производства «без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран» — была достаточна для противостояния утверждениям троцкистов о невозможности удержания диктатуры пролетариата в одной стране в условиях враждебного капиталистического окружения. Но в конце 1924 г., когда троцкистская линия в этом отношении была преодолена, «на очередь стал новый вопрос, вопрос о возможности построения полного социалистического общества силами нашей страны, без помощи извне», — и прежняя формулировка «оказалась уже явно недостаточной и потому неправильной» [2]. Как видим, «инкриминировать» Сталину в данном случае можно лишь дифференциацию понятий «полная» и «окончательная» победа социализма, но никак не «измену» ленинской концепции построения социализма вообще. Так или иначе, никаких принципиальных разногласий в подходах Ленина и Сталина к проблеме возможности полной и окончательной победы социализма в одной стране исследователю отыскать и представить не удается.
Противопоставление двух вождей далее производится с учетом их отношения к насилию как способу движения к социализму. Согласно И. В. Павловой, если Ленин и выступал за принуждение, то лишь на первых порах («представлений о насильственном насаждении социализма «сверху», — сказано на с. 446, — у Ленина не просматривалось»); Сталин же всегда стремился «загнать население в новый строй силой» (с. 63). Такая произвольная интерпретация ленинско-сталинского теоретического наследия вызывает недоумение. Автору должны быть хорошо известны выступления Владимира Ильича, относящиеся к последнему периоду его активной политической деятельности — с середины 1921 до конца 1922 г. В этих выступлениях лидер Коммунистической партии и Советского государства предрекает «последний и решительный бой» с российским капитализмом, «который растет из мелкого крестьянского хозяйства, который им поддерживается» [3]. «Мы, — продолжает Ленин, — ведем теперь войну с мелкой буржуазией, с крестьянством, войну экономическую, которая для нас гораздо опаснее, чем прошлая война» [4]. «Величайшая ошибка думать, — предостерегает он, — что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и террору экономическому»; нэп «требует новых способов, новой жестокости мер» [5]. Весьма содержательны в этом плане письма Ленина наркому юстиции РСФСР Д. И. Курскому по поводу характера нового Уголовного кодекса, его же письма председателю коллегии ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому об отношении к научно-творческой интеллигенции [6] и др.
В концентрированном виде ленинское кредо по обсуждаемой проблеме было выражено (правда, на несколько лет раньше — в ноябре 1920 г.) следующим образом: «Возвращаться к старому уже нельзя. Тем самым, что мы сбросили власть эксплуататоров, мы сделали уже большую половину работы. Нам надо собрать теперь воедино всех тружениц и тружеников и заставить их работать вместе. Мы вступили сюда, как вступает завоеватель в новое место…» [7]. И далее, для продолжения логического ряда, мы бы процитировали фразу из 3 параграфа 1 главы рецензируемой монографии: «Именно так — как захватчик на оккупированной территории — действовала сталинская власть в собственной стране» (с. 132).
Чтобы как-то сгладить то и дело образующиеся в системе доказательств пустоты, автор спорадически принимается говорить об умалчивании и искажении ленинского теоретического наследия со стороны Сталина и его приспешников. В этой связи излагается не имеющая отношения к рассматриваемой проблеме драматическая судьба «Письма к съезду», работы «Как нам реорганизовать Рабкрин» и др., сообщается о количестве не опубликованных до сих пор ленинских произведений. Очевидно, последнее обстоятельство должно внушить читателю надежду на то, что «неизвестный» Ленин может оказаться совсем иным, нежели известный. Затем выясняется, что высказывание Ленина о том, что «в одной стране совершить такое дело, как социалистическая революция, нельзя…», было злонамеренно изъято из 4 и 5 изданий собрания ленинских сочинений (см.: с. 61, 62). При этом как-то совершенно беззаботно игнорируется тот факт, что 4 издание было опубликовано в 1955 г., а 5 — в 1977 г., то есть уже после смерти Сталина, тогда как во 2-м и 3-м изданиях, при жизни Иосифа Виссарионовича, упомянутое «опасное» высказывание Ленина почему-то присутствует в неискаженном виде.
Еще одним вариантом недоброкачественной аргументации в разделе выступает личностная характеристика Сталина (с. 64). Беспринципность генерального секретаря, его цинизм, жестокость, склонность к популизму и прочее выступают, вероятно, по мысли И. В. Павловой, надежными доводами в пользу неспособности Иосифа Виссарионовича строго следовать ленинской доктринальной линии. Непонятно, однако, какое это имеет отношение к анализу сталинского учения о социализме.
Третий параграф первой главы представляет собой заключительную часть рассуждений автора по поводу эволюции сталинских представлений о социализме. При этом, по меньшей мере, на две трети раздел наполнен прямо не относящимся к делу материалом: подробным перечислением партийно-правительственных мероприятий по развитию военной промышленности, характеристикой источников накопления для такого развития, описанием морально-психологического и социального положения советского рабочего класса и пр. Что же касается собственно сталинских социалистических воззрений периода 1930-х гг., то обнаруживается, что Сталину принадлежат: вывод об обострении классовой борьбы по мере приближения к социализму (впрочем, здесь же самим автором делается оговорка о том, что эта идея была высказана Сталиным еще в 1928 г.) и классификация классовых врагов и способов их борьбы с Советской властью. Отыскать какие-либо признаки научной новизны в таких констатациях не представляется возможным.
Равным образом затруднительно назвать открытием утверждение И. В. Павловой (солидаризирующейся с М. К. Мамардашвили) о том, что социалистическая перестройка России «была вызвана не потребностями развития страны (?), а целями самой власти», ее стремлением к самовоспроизводству (с. 110). Не говоря о прочем, автор обнаруживает в данном случае полнейшее непонимание ключевых свойств политической власти как особого социального института, целей и задач власти, характера взаимоотношений власти и общества. Как нельзя лучше этот теоретический сумбур демонстрируется фразой о том, что все действия сталинской власти «были направлены на осуществление главной цели — создание военной промышленности» (с. 110) Во-первых, напомним, что само функционирование власти возможно при условии реализации принципа ее самосохранения; поэтому стремление к самовоспроизводству власти есть общее правило , а не особый признак сталинизма. Во-вторых, создание военной промышленности не может быть целью власти, но только средством к достижению цели; целью же (или, точнее, одной из целей) можно считать самовоспроизводство власти.
В первом параграфе второй главы («Секретная партийно-государственная реформа 1922–1923 гг. и ее последствия») автор стремится доказать, что «первые пять лет после переворота (1917 г. — Г. О .) существовала определенная двойственность политической системы — Советы и партийные комитеты…». Подмена же партией Советской власти, если принимать во внимание упоминаемые далее в работе события, стала ощущаться только на рубеже 1921–1922 гг. Ленин, указывается далее, «предчувствовал гибельные последствия» политики смешения партии и государства и потребовал на XI съезде восстановления действия советской Конституции, авторитета ВЦИК и СНК. Руководствуясь ленинскими указаниями, XI съезд РКП(б) особо отметил, что «партийные организации ни в коем случае не должны вмешиваться в повседневную текущую работу хозорганов и обязаны воздерживаться от административных распоряжений в области советской работы вообще». Однако решения съезда о разграничении полномочий партии и Советов так и не были выполнены, поскольку, полагает автор, «к этому времени уже определилось иное направление развития» (с. 141).
В данном случае в очередной раз автором делается попытка вопреки известным фактам во что бы то ни стало следовать концепции «двух эпох — двух вождей». Действительные же исторические факты говорят о том, что вопрос о подчинении партийными учреждениями государственных постоянно ставился ответственными работниками различного уровня уже начиная с весны 1919 г. (а отнюдь не с середины или конца 1920-х гг., как полагает И. В. Павлова). Под давлением группы «демократического централизма» VIII съезд РКП(б) в резолюции «По организационному вопросу» вынужден был записать: «Смешивать функции партийных коллективов с функциями государственных органов, каковыми являются Советы, ни в каком случае не следует. Такое смешение дало бы гибельные результаты… Свои решения партия должна проводить через советские органы, в рамках Советской конституции. Партия старается руководить деятельностью Советов, но не заменять их» [8]. Аналогичная формулировка была зафиксирована затем и в резолюции IX съезда РКП(б) «По организационному вопросу» (Там же, с. 263). Подтверждение XI съездом необходимости соблюдения дистанции между партией и государством говорит лишь о том, что в предшествующие пять лет «определенная двойственность политической системы», о которой пишет автор, так и не была соблюдена, в то время как «диктатура партии», несомненно, успела пустить глубокие корни.
Складывание системы назначенства как ключевого компонента партийного доминирования («диктатуры партии») также должно быть отнесено к начальному периоду существования Советской власти. «Вы, — взывал к Ленину на IX съезде РКП(б) Сапронов, — и членов партии превращаете в послушный граммофон, у которого имеются заведующие, которые приказывают: иди и агитируй, а выбирать свой комитет, свой орган не имеют права… Если вы идете по этой системе, думаете ли вы, что… в машинном послушании все спасение революции?» [9]. Ленин весьма резонно ответил Сапронову и другим оппонентам назначенства: «Все ваши слова остаются словечками: самодеятельность, назначенство и т. д. Зачем же тогда централизм?». И далее пояснил: «Чем больше нас окружают крестьяне и кубанские казаки, тем труднее наше положение с пролетарской диктатурой! Поэтому нужно выпрямить линию и сделать ее стальной во что бы то ни стало, и мы эту линию партийному съезду рекомендуем» [10]. Ленинские пожелания в полной мере были воплощены в практику партийного и советского строительства.
Нет веских оснований считать Ленина сторонником размежевания партийных и советских учреждений. Признавая «чрезмерность» вмешательства партаппарата в государственную сферу, он рекомендовал воздерживаться от такой чрезмерности, но всегда оставался горячим поборником партийного доминирования и партийной инфильтрации в непартийные организации. На уже упомянутом XI съезде, констатируя «неправильное отношение» между партией и Советами, Ленин резюмировал: «…между этими учреждениями должна быть связь, потому что без этой связи основные колеса иногда идут вхолостую» [11]. Весьма отчетливо данная позиция прозвучала и в письме Владимира Ильича «О „двойном“ подчинении и законности» мая 1922 г., где вождь выражает надежду на то, что возможные ошибки юридических инстанций будут исправляться «теми партийными органами, которые устанавливают вообще все основные понятия и все основные правила для всей нашей и партийной и советской работы в республике вообще» [12]. Квинтэссенцией этих взглядов является следующий пассаж из статьи Ленина «Лучше меньше, да лучше» марта 1923 г.: «Как можно соединить учреждения партийные с советскими? Нет ли тут чего-либо недопустимого? …Почему бы, в самом деле, не соединить те и другие, если это требуется интересом дела? Разве кто-либо не замечал когда-либо, что… подобное соединение приносит чрезвычайную пользу…? …Разве это гибкое соединение советского с партийным не является источником чрезвычайной силы в нашей политике? Я думаю, что то, что оправдало себя, упрочилось в нашей внешней политике и вошло уже в обычай так, что не вызывает никаких сомнений в этой области, будет, по меньшей мере, столько же уместно (а я думаю, что будет гораздо более уместно) по отношению ко всему нашему государственному аппарату» [13].
С учетом того обстоятельства, что сращивание партийных и государственных органов при несомненном и возрастающем доминировании первых началось с момента Октябрьского переворота 1917 г. и происходило на всем протяжении гражданской войны, нет причин выделять действия Сталина, проводившиеся в том же направлении и не внесшие каких-либо кардинальных изменений в этот процесс, в особую секретную партийно-государственную реформу, как это делает И. В. Павлова. Можно говорить лишь о том, что Сталин придал данному процессу ускоренный и сравнительно упорядоченный характер.
Недоразумением следовало бы считать мнение автора о том, что сталинские усилия привели к «окончательному устранению прежней модели господства вождей» и замещению ее «диктатурой партии», при которой «полнота власти сосредоточилась в руках единиц на самом верху» (?!) (с. 143). Во-первых, концентрация власти «в руках единиц на самом верху» — это и есть «модель господства вождей». Во-вторых, автор в данном случае крайне путано пытается описать процесс олигархизации большевистской партии (в терминологии И. В. Павловой, возникновение «партии аппарата»), то есть концентрации властных полномочий в узких исполнительских партийных коллегиях, действительно происходивший в послеоктябрьский период и в целом завершившийся к середине 1920-х гг. Ошибка исследователя состоит в том, что она старается увязать развитие олигархической тенденции в РКП(б) исключительно с действиями Сталина, тогда как этот феномен представляет собой закономерность функционирования крупных социальных систем, в том числе и политических партий. Кстати, процесс олигархизации кадровых и массовых партий уже достаточно давно и хорошо описан в произведениях М. Я. Острогорского (теория «кокусов») и Р. Михельса («железный закон олигархии»). Пресловутая сталинская «реформа» есть только один из финальных эпизодов развертывания олигархической тенденции в РКП(б).
Вообще же весь авторский пафос по поводу открытия секрета механизма коммунистической власти выглядит довольно комично с учетом того обстоятельства, что не кто иной, как В. И. Ленин еще в 1918 г. в работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» дал исчерпывающее описание этого механизма, его шестеренок, приводных ремней и главного, направляющего двигателя — нескольких вождей, входящих в состав Политбюро и Оргбюро ЦК [14].
Выгодно отличаются от глав и разделов книги, посвященных компаративному анализу теоретических построений Сталина, те части работы, где присутствует сугубо конкретно-историческое повествование. В первую очередь отметим в этом отношении второй параграф первой главы — «Поездка Сталина в Сибирь как первая проба сил». Этот раздел исследования выполнен достаточно качественно и содержит разнообразный и весьма интересный эмпирический материал. Резонен вывод автора о том, что в Сибири в силу ряда причин (личной преданности Сталину провинциальной партийной номенклатуры, усиления процесса социального расслоения и социальной конфронтации в сибирской деревне) оказалось «проще начать наступление на крестьянство» (с. 74). Сама же поездка явилась, по сути, генеральной репетицией сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса (с. 98).
Ценные исторические сведения приведены в первом параграфе второй главы, где И. В. Павловой обстоятельно излагаются способы организации секретного делопроизводства в первой половине 1920-х гг. Немало полезных деталей, иллюстрирующих процесс концентрации властных полномочий в узких исполнительских коллегиях партии и, в конечном счете, в руках у вождя «всех времен и народов», приведено во втором и третьем параграфах второй главы. Здесь показаны эволюция структуры аппарата ЦК и провинциальных парткомитетов, деятельность секретных и мобилизационных отделов и фельдъегерской связи, количественный и качественный состав, принципы и характер подбора и ротации, материально-вещественного обеспечения, стиль мышления, полномочия партийно-государственной номенклатуры в предвоенный период. Впрочем, в данном случае еще раз уместно будет подчеркнуть, что в 1930-е гг., вопреки многократным утверждениям автора (см., напр., с. 178, 185, 191) можно констатировать не завершение формирования, а воспроизводство той вполне состоявшейся ситуации «диктатуры партии», которая, как отмечалось, окончательно сложилась уже в первой половине 1920-х гг. Собственно, и сам автор временами невольно соглашается со своей неправотой, заявляя, в частности, следующее: «Органы Советской власти в результате секретной партийно-государственной реформы 1922–1923 гг. уже и так полностью находились под руководством партийных органов» (с. 225). Или — «изменить что-либо в конце 20-х гг. было уже невозможно» (с. 212).
Достоверно воссозданы в первом и втором параграфах третьей главы обстоятельства массовых репрессий 1930-х гг. Однако и в этой части книги присутствуют крупные изъяны. Так, выразив неудовлетворенность существующими оценками смысла Большого террора (с. 266), И. В. Павлова в конечном счете смогла лишь воспроизвести ранее поставленные под сомнение объяснения, внеся в них некоторые непринципиальные уточнения (см. с. 268, 271, 276, 282, 286–288, 329, 335).
Глубокое огорчение вызывает то, что во всей третьей главе, специально отведенной под описание сталинских репрессий, не нашлось места для исторической реконструкции массовых экзекуций в Красной армии накануне войны. Об избиении командного состава РККА упоминается вскользь, один-единственный раз, и то в связи с организацией кампании поддержки населением судебных приговоров. Эта уже знакомая по предыдущим параграфам методика умолчания, думается, необходима И. В. Павловой прежде всего потому, что уничтожение большей части кадрового офицерского корпуса Красной армии в конце 1930-х гг. может поставить под сомнение дальнейшие рассуждения о подготовке Сталиным наступательной войны в Европе.
Изложению и обоснованию гипотезы о конспиративной подготовке вторжения Красной армии в Европу посвящена четвертая глава работы. Полагаем, что при всем старании автора внести посильную лепту в «изобличение» Сталина ее вклад сводится, главным образом, к популяризации и детализации уже известной позиции В. Суворова. Примечательно, что увлеченность И. В. Павловой данной гипотезой оказывается столь сильной, что автор готова даже отчасти пожертвовать концепцией «двух эпох — двух вождей», но только в той мере, в какой это идет на пользу указанной гипотезе. Сравнительно адекватно воспроизведя ленинскую внешнеполитическую доктрину в аспекте «экспорта революции» (с. 343, 344), исследователь делает вывод о том, что Сталин в этом отношении «был последовательным учеником Ленина» (с. 393). Второй параграф четвертой главы создает ощущение зыбкости и ненадежности эмпирической почвы, так как представленный здесь материал о скрытной и форсированной подготовке СССР к войне оставляет широкий простор для любых произвольных толкований.
Многочисленные отклонения от тематики, заявленной в заголовках параграфов, присутствуют в большинстве ранее перечисленных разделов монографии. Так, в параграфе о сталинских назначенцах сообщаются мнения отечественных исследователей об индустриализации, обсуждается корректность термина «командно-административная система», приводятся детали раскулачивания и раскрестьянивания, выясняются причины Большого террора. В параграфе о развертывании системы массового насилия присутствуют пассажи о товарности колхозно-совхозного производства, сюжеты о массовых награждениях отличившихся работников, спецпайках и очередях, опровергаются рассуждения о неонэпе 1932 г. и т. д. Очевидно, такая неупорядоченность материала является следствием его слабой систематизации и недостаточного теоретического освоения эмпирики.
Обильно рассыпаны по тексту противоречивые, часто взаимоисключающие тезисы. Было бы слишком обременительно приводить все встречающиеся в работе несообразности (тем более что отдельные примеры такого рода уже предъявлялись), но некоторые продемонстрируем дополнительно. Сталин и другие руководители, указывает автор на с. 116, «четко сознавали», какова настоящая цель форсированной индустриализации. А на с. 117 уточняет: Сталин, «как обычно, не сознавал процессов и явлений, о которых говорил…». На с. 126 И. В. Павлова сообщает, что Сталин «не говорил прямо и не обосновывал специально роль насилия в переустройстве общества…». И в следующем же абзаце добавляет: «…на XVI съезде ВКП(б) Сталин сказал, что «репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления…». «…Откровенно о будущей войне, — утверждается на с. 394, — Сталин практически не высказывался». «Сталин, — указывается затем на с. 399, — проговорился о своих намерениях 1 октября 1938 г…» и «приоткрыл карты относительно своих политических намерений 10 марта 1939 г…» и т. д. И, напоследок, особенно впечатляющее противоречие, присутствующее в двух рядом стоящих фразах: Сталин «не говорил (выделено автором. — Г. О .) о своих замыслах и делах. А если говорил (?), то неправду» (с. 436). Подобная неряшливость стиля, вероятно, возможна в газетно-журнальной публицистике, но никак не в монографическом исследовании.
Категорически недопустимо использование в научном произведении лагерной, вульгарной лексики, как-то — «стучащие» на начальников подчиненные (с. 243), Большой террор, который «сдавал (?) „козлов отпущения“ строительства социализма» (стиль сохранен. — Г. О .) и «зачищал» население страны (с. 249) и пр. Еще менее терпимо перемещение научного повествования в плоскость идеологической дискуссии. «…Историкам демократического направления, — сетует автор, — не удалось оттеснить… историков прокоммунистического направления… Демократия не удалась даже в истории, да и не могла удаться при наличном соотношении сил». Единому фронту апологетов сталинизма, западных историков-ревизионистов и «близких им» сторонников так называемого объективистского подхода противостоит, в понимании И. В. Павловой, горстка мужественных историков-демократов, «которым придется проявить не только терпение, но и отвагу» (с. 377). Что и говорить — последний аргумент в споре! Искренность в увлечении новомодными либо прочно затверженными старыми версиями исторического развития не может служить заменой строгой научности, категорический нравственный императив — адекватно подобранному исследовательскому инструментарию, верность идеалам демократии — неукоснительному следованию фактам, какими бы неприятными они ни казались.
ПРИМЕЧАНИЯ
- Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 370, 372–373, 376–377.
- Сталин И . Вопросы ленинизма. Изд. 11-е. М.: ОГИЗ, 1939. С. 137.
- Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 83.
- Там же. Т. 44. С. 60.
- Там же. Т. 44. С. 428; Т. 54. С. 150.
- Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 396–398; Т. 45. С. 190–191; Т. 54. С. 198.
- Там же. Т. 42. С. 5–6
- КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е, доп. и испр. М., 1983. Т. 2. С. 108.
- Девятый съезд РКП(б) : Протоколы. М., 1960. С. 53.
- Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 264, 266.
- Ленин В. И . Полн. собр. соч. Т. 45. С. 113, 115.
- Там же. Т. 45. С. 200, 201.
- Там же. Т. 45. С. 398, 399.
- См.: Ленин В. И . Полн. собр. соч. Т. 41. С. 30–32.