Из истории названия «Китай»

Печатный аналог: Чингисхан и судьбы народов Евразии — 2. Материалы международной научной конференции. Улан-Удэ, 2007. С. 111–123. Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ 07–01–92002а/G. Здесь публикуется в авторской редакции.

«Китай» — одно из двух названий, которые издавна применялись по отношению к этой восточноазиатской стране народами, жившими за его пределами. Если первое (напр., англ. China) было дано европейцами на основе наименования древнекитайской династии Цинь, то второе традиционно производилось от имени киданей (Цидань), одного из восточноазиатских народов, создавших в X в. могущественную империю Ляо (Серебряную, 907–1124). Между тем есть основания предполагать, что оно более древнего происхождения.

Действительно, по сведениям из китайских исторических сочинений, прежде всего «Ляо ши» (Истории династии Ляо) и «Цидань го чжи» (Истории государства киданей) [1], кидани как самостоятельная этническая группа появляются в III в. после распада сяньбийского объединения [4, 279]. Именно в это время они получают в качестве официального названия выражение «цидань». О его значении и соответственно о проблеме происхождения киданьского языка и этноса накопилась уже значительная литература [Подробнее см.: 6, 16–24]. Проблема казалась далека от решения, между тем анализ этого этнонима позволяет сделать предположение, что речь идет не только о наименовании племен, но и о названии определенной территории. Иероглиф «ци» среди прочих имеет и такие важные значения, как «уговор», «договор», «условие», «чувствовать симпатию» [9, II, 315],а иероглиф «дань» означает также «область», «преданный», «искренний» [9, I, 155]. Если суммировать [2], то получается, что речь идет о территории, которую некие роды (мы не знаем, как называли себя в то время сами кидани) заняли на основе определенного («искреннего») договора с теми племенами и народностями, которые составляли северную окраину так называемого китаеязычного региона. Название киданей не связано с самоназванием, а четко прослеживается желание киданей быть частью китайского мира, перейти из внешней зоны во внутреннюю. Как любые другие «варвары», кидани в то время воспринимали китайскую культуру в качестве образцовой [25].

Постепенно кидани приняли этот термин в качестве самоназвания и они постепенно начали «читать» свое обозначение иначе, благо основа «ци» давала возможность создавать различные семантические графемы со знаками «чжу» (главный, хозяин), «ли» (сила), «да» (большой) [19, 97]. Иероглиф «да» (большой, прежде — просто «человек») давал возможность выделять себя из остальной племенной массы, приравнивая себя к «людям» в том смысле, который придавал этому слову китайский язык. Начинается «движение» киданей в рамках восточноазиатской этнополитической системы. Сам этноним цидань и стал в конце концов такого своего рода программой их дальнейшего развития в рамках именно китаекультурного мира [16, 11–26] [3].

Зона обитания киданей и других племен фактически выделяется в глубокой древности как особая фронтирная территория взаимодействия и конвергенции восточноазиатской и кочевой цивилизаций. Об этом говорят многие китайские тексты. Достаточно сослаться на «Цидань го чжи», который в основу историософии помимо прочих кладет и географический фактор, утверждая, что «климатические и природные условия отделили юг от севера» [6]. В то же время эта территория по своим географическим характеристикам и образу жизни людей отделяется и от территории Восточной Сибири. Китайские исторические и географические тексты, начиная с глубокой древности, описывают ее как территорию «варваров» и подробно рассказывают об образовании различных химерических союзов, «инородческих» по происхождению и этническому составу, но стремящихся оспорить «срединное положение» Китая. Именно здесь создавались все классические кочевые империи.

Время формирования киданьского этнического комплекса — слабо изученный период. Основная причина связана с тем, что средневековая традиционная китайская историография время разрушения государственности всегда рассматривала как отклонение от истинного пути («смутное время») [10, 6–7].

В хозяйственно-экономическом отношении эта территория может быть отнесена к так называемым маргинальным районам, где возможны оба неразрывно связанных с историей кочевых обществ процесса — седентаризации и номадизации. В источниках говорится и о широком распространении земледелия, шелководства, виноградарства, различных ремесел и особо важной роли скотоводства. С глубокой древности это была зона контактов различных цивилизационных потоков. В этом плане ее можно рассматривать как историко-культурный феномен, один из древнейших очагов цивилизации. Если в оседлых районах объединялись культуры, опиравшиеся на древние письменные традиции, то здесь происходило объединение бесписьменных культур, опиравшихся прежде всего на устные традиции.

Зона состояла из двух тесно связанных друг с другом территорий, занятых тюркскими и монгольскими племенами, и располагавшихся от Трансоксании на западе до российского Приморья на востоке. Это была зона необычайно активного этнического смешения, поэтому-то проблемы происхождения восточноазиатских народов трудно решать до сих пор. Естественно, что она стала и «перекрестьем религий», т. е. зоной религиозного синкретизма. Здесь сосуществовали и причудливо переплетались элементы самых различных религиозных верований (несторианство, буддизм Махаяны, манихейство, тенгриизм, конфуцианство, ислам) и этот информационно — культурный хаос был одним из наиболее важных факторов, затруднявших складывание здесь долговременной государственности.

Формирование этой зоны прошло несколько этапов. Еще в «древности» (докиданьский период) здесь наблюдаются такие естественные процессы, как демографический рост, усложнение социальной структуры и трансформация этнических массивов из союза кровно-родственных объединений в этно-политические конгломераты. Помимо стремительной конвергенции множества субкультур отдельных родов и присоединенных племен начинается достаточно осознанный процесс искусственного строительства новых культур с ориентацией на китайский образец. Однако в результате появляется два серьезных фактора, которые вступают во взаимное противоречие внутри самой зоны. Во-первых, в новой социально-политической ситуации встретились и вынуждены были вести совместную жизнь разделенные ранее в соответствии с природно-климатической дихотомией северной и южной половин Китая носители разных культур — оседлой и кочевой. Во-вторых, усиливается синизация социальных верхов кочевых обществ. Естественным следствием этого является то, что традиционные ценности и формы культуры отходят на задний план и в текстах того времени практически не отражаются. «Ученая» культура ориентируется на строительство нового «мира» и подавляющее большинство населения формирующихся государств становится «безмолвствующим». К тому же в этой фронтирной зоне незавершенность перехода от концепций, связанных с военным и политическим преобладанием над окружающим миром, к имперскому миропониманию значительно ослабляла племенное сообщество не столько перед лицом китайской опасности, сколько опасности со стороны кочевого мира.

Особую роль в оформлении зоны сыграли три великих империи — киданьская, чжурчжэньская и монгольская. Они насколько это было возможным нивелировали культурно-религиозные различия оседлых и кочевых народов и поэтому название стало применяться уже по отношению и к собственно Китаю.

Это было время складывания уникальной в истории Восточной Азии ситуации «ди го» — двоецарствия [4]. Рядом с древним, исконно китайским «миром», складывается новый, который в соответствии с западной традицией, уже давно и достаточно успешно изучающей этот феномен, можно назвать pax cidanica. Елюй Абаоцзи «объединил все тридцать шесть иноземных народов» [12, 272]. В этом районе сложилась аналогичная китайской модель «цивилизация — варвары», где в качестве культурного центра выступала именно новая империя [5]. Она создала свой «мир», став «коренным государством»(«бень-го») для своих соседей и заняла особое место в восточноазиатском метарегионе [14], ибо постепенно кидании начали строить свой «мир» как «тянься» («поднебесный»), занимающий срединное, т. е. универсальное, связующее положение в общей трехчастной схеме миропорядка — «сань цай» (Небо, Человек, Земля), и пытались играть роль «чжунго» («срединного государства») вместо Китая для остальных кочевых народов как четырехчастной периферии («сы и») и даже в идеале всей ойкумены. Для киданьского «мира» характерны замкнутость в политических границах, географическая и климатическая локальность, киданецентризм, т. е. этноцентризм, традиционализм, стабильность и длительность существования, «древность» зарождения, самобытность и оригинальность, уникальность исторического развития, цивилизационно-культурный экспансионизм, привлекательность «имиджа» для других народов, не только «соседних», но и отдаленных, умение «уживаться» с ними, наличие «истинного просвещения», которое способствовало развитию всех форм общественной жизни и, в то же время, являлось для народа «сдерживающей силой» от преступлений, особое значение литературы и письменности, предельная централизация государства и особая сила «верховной власти». Все эти факторы говорят о существовании совершенно новой культурно-идеологической ситуации. Идея «бень-го» становится маркером и новой геополитической реалии.

Однако три великих Елюевича (Абаоцзи, Дэгуан и Ши-цзун) из всего конфуцианского культурно-идеологического наследия сделали акцент на идее «империи», сведя ее к тому же к феномену личной власти и системе управления. В понимании северян главное в империи ее политическая составляющая — вертикаль власти. Под «варварством» они уже станут понимать децентрализацию и развал государственной машины. Преодолеть это можно было только с помощью идеи «империи» и интернационального языка, каковым был сначала выступал китайский язык, но потом все большую роль начнет играть созданный, фактически искусственный, «киданьский» язык [15]. Вдобавок на территории киданей была особая экономическая и этническая ситуация, где «классическая» империя просто не могла существовать. Можно сказать, что, начиная с киданей начинается формирование «северного» варианта «империи», что найдет то или иное воплощение в империях Ляо, Цзинь, Юань и Цин. В итоге «историческими народами», т. е. народами, творящими историю, наравне с китайцами станут и северные народы (кидани, чжурчжэни, монголы, маньчжуры) [6].

Кидани ушли от этноцентрической концепции, но «не успели» сформировать новую «мироустроительную» региональную концепцию, между тем «южные земли оказались отрезанными от северных» [6, 53–54]. Более «примитивные» народы и сыграли роковую роль в истории Ляо. К тому же, лучшие пастбища, без которых кидани еще не могли обойтись, находились в неподконтрольной им Степи. Не случайно, как киданьские, так и чжурчжэньские правители постоянно сетовали, что варвары одерживают свои победы, опираясь «на силу коней севера» и «ремесла Китая» [21].

Кидани создали свой «мир», фактически дочернюю цивилизацию, и в результате название «цидань» закрепилось как название киданьской территории.

В период существования государств киданей, чжурчжэней и кара-китаев медленно шла интеграция различных племенных объединений и окончательное оформление зоны, что, по сути, стало первой стадией вычленения будущей «Монголии». К XIII в. в сознании современников и появилось представление о двух «Китаях».

Еще в период Ляо (X-XII вв.) происходило дисперсное расселение киданей и подчиненных им племен на территорию Центральной и Средней Азии, где проживало обширное тюркоязычное и ираноязычное население. Обоснованным кажется вывод о том, что «период господства киданей в Центральной Азии способствовал сближению оставшихся там тюркских племен с монгольскими и подготовил почву для формирования этих разнообразных племен в единую народность» [3, 155].

«Кочевые империи» Ляо, Си Ляо и Цзинь, объединяя контактную зону, стали своеобразным буфером между кочевыми и оседлыми народами. Неудивительно, что они проводили двойственную и «неискреннюю» политику с точки зрения обоих сторон.

Об особом характере этой зоны говорит в частности информация о государстве западных киданей (Си Ляо, 1124–1218). Так, его киданьская верхушка воспринимала себя и в государстве и за его пределами китайцами, за основателем его Елюй Даши сохранялась слава «китайца» и мусульманские авторы именовали его Кур-ханом ас-Сини  [13, 65]. Он незримо объединил кочевой мир монгольских и тюркских племен. Даши от баласагунского правителя, который призвал его на помощь в борьбе с племенами карлуков и канглы, получил титул хана, а того стал именовать «илиг-туркмен» («илиг тюрков») [22, 249, 617]. Поскольку этот правитель был потомком легендарного Афрасиаба, то киданьский правитель фактически стал тройным правителем с титулами киданьского императора, монгольского гурхана и тюркского хана. Много тюрок осело на бывшей границе с Ляо и они присоединялись целыми племенами [24, 27–34] или отдельными изгоями (ЛШ. Цз. 30). В результате Даши шел на запад не только как киданьский император и глава конфедерации монгольских племен, но и во главе тюрок.

В составе пришельцев были представители киданьской знати, давно уже оставившей кочевой образ жизни, жители городов, через которые маршем шли кидани, так называемые «хань эр», т. е. китайцы, жившие среди киданей. Хотя Восточный Туркестан, начиная с глубокой древности, и был зоной контактов различных цивилизационных потоков, даже в данный период эта территория все еще тяготела к восточноазиатской цивилизации. До XI в. большую роль в истории региона играли рыжеволосые кимаки, создавшие достаточно развитый Кимакский каганат [11]. По гипотезе Ахинжанова С. М., у кимаков прослеживается связь с родственными киданям племенами ку-мо-хи (Си) [1, 109–115]. В Х-ХII вв. обширные пространства среднеазиатского региона находились под политическим контролем династии Караханидов. Сами Караханиды могут быть связаны гораздо больше, чем принято думать до сих пор [8], с Восточной Азией. Так по наблюдению ряда исследователей, в «Сун ши» трижды упоминается название «хэйхань» в отношении племенной группы уйгуров, ушедшей после распада уйгурского государства в 840 г. на запад и осевшей в Хотане [23, 79]. В средневековый период китайские слова «калахань», «халахань» и «хэйхань» обозначали именно Караханидов (кара — «черный» — хан). В «Ляо ши» Караханиды обозначаются этнонимом «асалань хуйгу». Столица западнокиданьского государства Баласагун в китайских средневековых текстах обозначается одновременно как город Караханидов.

Типично имперская ситуация и стала культурным объединением трех зон. Не случайно в источниках их и называют по-разному. Мусульманские авторы знают о фактическом наличии двух титулов у киданьского правителя и упоминают его как «хана ханов ас-Сини, царя хитаев» [5, 114], а самих кара-китаев называют то китайцами, то тюрками. Кара-китаев часто воспринимали как тюрок, не принявших ислам [7]. Хафиз Абру описывает первого гурхана как тюрка. У Джузджани есть замечательное выражение — киданьские тюрки, «тюрки из Кара-Китая».

В то же время и Восток считал их своими. «Ляо ши» фактически признает легитимность кара-китайской династии, описывая ее связь с Ляо, признанной и ортодоксальной династией. Считается, что в «Сокровенном сказании» слова «кидани» и «кара-китаи» используются как синонимы [18, 129]. Неудивительно, что кара-китаи усилили восприятие Центральной Азии мусульманами как части Китая. Мусульманские авторы, а также султан Санджар восприняли приход киданей (Си Ляо) как возвращение к прежнему китайскому господству и боялись этого, ибо местное население все еще тяготело к китайскому миру и восторгалось им.

В 1206 г. Фахр ад-Дин Мубарак Шах назвал Китай частью Туркестана. Столица Си Ляо г. Баласагун считался китайским городом в литературе XII и последующих веков. Мусульманские авторы различали внутренний Китай на востоке и внешний. На монетах Караханидского каганата титул «Тамгач Хан» (китайский хан) значится как титул большинства правителей Западного Караханидского каганата, в частности, в 1017г. так был наречен самаркандский хан Юсуф б. Хасан. У караханидских правителей был титул Малик аль-Машрик (аль-шарк) ва’ль-Син (повелитель Востока и Китая).

В «предмонгольский» период, один из самых интересных и, в то же время, малопонятных периодов в истории Центральной и Восточной Азии, происходило как никогда прежде сильное противоборство и смешение различных этносов. Не только современники тех событий, но и исследователи часто приходили в тупик от непонимания этой внешне бессмысленной и чисто политической суеты народов. Между тем, если обратить внимание на то, что аналогичный период был и на Западе, где в XI-XII вв. происходит особенно много разного уровня конфликтов (файд), то есть смысл в этом особом сгущении кросскультурных контактов увидеть прежде всего особый этап развития евразийского сообщества народов в целом. Территория «цидань» начинает превращаться в «Монголию» и здесь формируется ряд ранних монгольско — тюркских государств. Именно тогда кидани стали рассматриваться как инициаторы последовательного захвата кочевниками Китая, проложившие дорогу чжурчженям, монголам, а впоследствии и маньчжурам. Киданьскому обществу фактически окончательно присваивается статус милитаристского. В XX в. своеобразным итогом этого станет концепция «степных», «завоевательных» или «кочевых» империй, одной из которых, разумеется, будет считаться киданьская.

На рубеже тысячелетий, который все «миры» не случайно воспринимали как знаковую веху в своей собственной и всемирной истории, закончилось образование евразийских цивилизаций («миров») по широте и сложился окончательно так называемый «пояс цивилизаций» от Атлантики до Тихого океана. Оформились «миры», которые условно можно назвать «материнскими» (христианский, мусульманский, буддийский, конфуцианский), оформлялись они с помощью идеологической экспансии, путем распространения «истины» («идите и несите всей твари на земле истину»). Но средневековые цивилизации — это комплексные конструкции, в рамках их зарождения и эволюции обязательно идут два процесса, — складывание не только общецивилизационной парадигмы на основе «мировой религии», но и оформление геополитической конструкции в форме «империи». Первоначальное распространение шло по освоенным ранее в рамках первых протомиров — «оазисов» пригодным землям за счет их объединения. Эти «материнские цивилизации» условно могут быть названы аграрными, ибо в них на первый план выходит земля как сфера применения земледелия.

Когда эти земли были освоены и возможности аграрного варианта развития фактически исчерпаны, складывается ситуация всестороннего общественного кризиса, из которого все «миры» пытаются выйти прежде всего традиционными путями — внутренним переделом владений и усилением внешней экспансии, идущей под религиозными лозунгами.

Вместо присущей «материнским» цивилизациям дихотомии «запад — восток» начинает оформляться дихотомия «север — юг». Расширение за счет соседних «миров» было практически невозможно, что показали конфликты между этими территориями (Крестовые походы, «Натиск на Восток», Реконкиста) и цивилизации идут в наступление на прежние «варварские» территории. Однако у «варваров» тоже фактически были исчерпаны прежние ресурсы развития и они также нуждались в расширении своей зоны обитания. Ситуация перенаселения здесь обострялась в силу сохранения доцивилизационной комплексной экономики, где в комплексе сочетались различные отрасли хозяйства. Война являлась обязательной составляющей этого комплекса. Усиливают натиск на юг викинги, славяне, тюрки. Особенно сложное, по сути, критическое положение сложилось в зоне кочевой цивилизации, контакты которой с оседлыми «мирами» минимизируются, ибо те все больше пользуются результатами торговых обменов друг с другом и технического развития.

В результате оформляется взаимодействие всех цивилизационных зон по меридиональному варианту. Китай оттеснен со своих западных территорий (Средняя и Центральная Азия), увяз в борьбе с потомками хунну и дунху и практически спрятался за Великую стену. Европейская восточная экспансия была остановлена еще в римские времена, когда продвижение империи было блокировано в Месопотамии и на первый план выходят «галльские войны». Мощный прорыв был сделан первоначальным исламом в рамках Омейядского халифата, но мусульманский «мир», объединенный Багдадским халифатом, вплотную столкнулся с тюркской экспансией.

Именно в этой зоне сформировался образ кочевника-разрушителя и представление об особом менталитете и неуемном воинственном духе кочевников, их пассионарности. Впоследствии образ кочевника как разрушителя культурных ценностей, делающего акцент в своей культуре не на «общечеловеческих» ценностях, а почти исключительно на культе силы, использовался и во вполне корыстных целях. Так, образ могучего Великого Хана «Катая», сформированный с помощью «Книги» М. Поло, дал основание Х. Колумбу и последующим конкистадорам возглавлять многочисленные и хорошо вооруженные военные отряды для «открытия» Азии, которая на деле оказалась новым материком. То, что такие названия, как «Катай» и «Индии» использовались «атлантическими нациями» Европы вплоть до конца XVIII в., вряд ли можно объяснить только их географическим «невежеством». В то же время в европейских сочинениях этого периода проявляется несколько моментов, свидетельствующих о том, что история кочевников ими также воспринимается через определенные идиологемы. Как в любой цивилизации, в «христианском мире» был свой геополитический «крест», который составляли две дихотомии: «Запад — Восток» (сложные взаимодействия с соседними оседлыми цивилизациями, прежде всего с мусульманской) и «Юг — Север» (противостояние с номадами — кельтами и германцами). Естественно, что европейцам оказалась близка и понятна идея «варваров», тем более, что и в их цивилизации тоже существовала клеточная модель (ядро — периферия). Неудивительно, что на протяжении всех последующих столетий на историю киданей, как и других кочевых народов данной зоны они смотрели глазами китайцев и практически без малейшей критики восприняли их исторические схемы. История кочевников воспринималась и воспринимается фактически до сих пор как нечто динамичное, непостоянное, но не как детерминированный исторический процесс.

Название «Китай» окончательно закрепилось среди континентальных народов за могущественной восточноазиатской державой после прихода в Сибирь и на Дальний Восток русских. Две дихотомии (север — юг, запад — восток) трансформировались в межнациональные отношения с цивилизационным подтекстом, ибо и Россия и Китай представляли собой развитые цивилизации. К тому же Россия при изучении восточноазиатской истории всегда делала заметный акцент на «освободительной» борьбе малых народов китаеязычной зоны. У этих народов существовала и многовековая связь с сибирскими инородцами, тем самым северо-китайские народы и вся сибирская диаспора противопоставлялись Китаю. Так образ «восточных иноземцев» активно использовался в политической и исторической литературе в периоды противостояния цивилизаций. Это имело место и в СССР, когда он столкнулся с «территориальными» притязаниями маоистского Китая. Именно тогда был придан дополнительный и очень мощный импульс к изучению «государственных образований на северной окраине средневекового Китая». Политическая ангажированность исторических исследований в нашей стране в это время была очевидной, хотя, надо признать, что соответствующие идеологические штампы и лозунги не помешали и в это время накопить достаточно обширный фактический материал, подготовить и опубликовать целый ряд ценнейших источников и исследований.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Ахинжанов С. М. Кыпчаки в истории средневекового Казахстана. Алма-Ата, 1989.
2. Билэгт Лувсанвандан. Раннемонгольские племена (этногенетические изыскания на основе устной истории). Автореф. дисс. к. и. н. Новосибирск, 1998.
3. Викторова Л. Л. Монголы. М., 1980.
4. Воробьев М. В. Маньчжурия и Восточная внутренняя Монголия (с древнейших времен до IX в. включительно). Владивосток, 1994. С. 279.
5. Давидович Е. А. Нумизматические материалы для хронологии и генеалогии среднеазиатских Караханидов // Труды Государственного Исторического музея. М., 1957. Вып. XXVI.
6. Е Лун-ли. История государства киданей (Цидань го чжи). Перевод с кит., введение, комментарий и приложения В. С. Таскина. М., «Наука», 1979.
7. Исаева М. В. Представления о мире и государстве в Китае в III — VI веках н. э. (по данным «нормативных историописаний»). М., 2000.
8. Караев О. К. История Караханидского каганата. Фрунзе, 1983.
9. Китайско-русский словарь Палладия и П. С. Попова. Т. I-II.
10. Крюков М. В., Малявин В. В., Софронов М. В. Китайский этнос на пороге средних веков. М., 1979.
11. Кумеков Б. Е. Государство кимаков IX-XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972.
12. Кычанов Е. И. Чжурчжэни в XI в. Материалы для этнографического исследования //Материалы по истории Сибири. Древняя Сибирь. Вып. 2. Сибирский археологический сборник. Новосибирск, 1966.
13. Материалы по истории киргизов и Киргизии. М., 1973. Вып. 1.
14. Пиков Г. Г. Безмолвствующая культура киданей // Altaica X. Сборник статей и материалов. М., 2005.
15. Пиков Г. Г. Киданьский язык как «искусственная» коммуникативная система // Шестые Макушинские чтения. Тезисы докладов научной конференции. Новосибирск, 2003. С. 261–264.
16. Пиков Г.Г. Киданьские этнонимы как отражение конструирования и эволюции этнического самосознания // Народы Евразии. Этнос, этническое самосознание, этничность: формирования и трансформации. Новосибирск, 2005. С. 11–26.
17. Пиков Г.Г. Исторические термины и историческая действительность (Империя как феномен европейской истории) // Гуманитарное образование в Сибири. Новосибирск, 2000. С. 103–121.
18. Сокровенное сказание монголов. Перевод С. А. Козина. М., 2002.
19. Стратанович Г.Г. К вопросу о наименовании государства Кидань и Ляо. // Топонимика Востока. М., 1964
20. Таскин В. С. «История государства киданей» как исторический источник // Е Лун-ли. История государства киданей (Цидань го чжи). Перевод с кит., введение, комментарий и приложения В. С. Таскина. М., «Наука», 1979.
21. Хань Жу-линь. О Чингисхане // Историческая наука в КНР. М.: Наука, 1971.
22. Чингисхан. История завоевателя мира, записанная Ала-ад-Дином Ата-Меликом Джувейни. Пер. на русский язык с англ. Е. Е. Харитоновой. М., 2004.
23. Biran M. The Empire of the Qara Khitai in Eurasian History. Between China and the Islamic World. Cambridge, 2005.
24. Liang Yandong. Xi Liao shi. (История Западного Ляо). Beijing, 1956.
25. Mancall M. The Ch’ing Tribute System: An Interpretive Essay // The Chinese World Order. Cambridge, 1968.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Более подробно см.: [20]. См. также китайские исторические сочинения: Вэй шу, цз. 100; Суй шу, цз. 84; Цзю Тан шу, цз. 199; Синь Таншу, цз. 219; Цзю удай ши, цз. 137; Удай ши цзи, цз. 72–73; Бэй ши, цз. 93.
2. В китайских текстах практически изначально оба иероглифа воспринимались совместно: один — как смысловой, другой — как фонетический. Таким образом, они воспринимались как транскрипция названия. Как указывает Стратанович Г. Г. [19], так же они воспринимались и соседними племенами и народами, с тем лишь различием, что в языках алтайской группы второй иероглиф — слог мог звучать по-разному: КИТ или КИД.
3. Попутно надо отметить, что очень долго в отечественной историографии выражение «китаизация» воспринималось только негативно, как отражение великоханьских настроений, шовинистических по своей сути и ведущих к неизбежной гибели самобытных культур. Разумеется, складывание идеологии в том или ином метарегионе приводило к естественной трансформации «языческих» и «варварских» культур, но так называемая «имперская» ситуация вовсе не подразумевает геноцид. Подробнее см.: [17]. Применительно к восточноазиатскому региону это означает, что под «китаизацией» нужно понимать идущий на всем протяжении существования китайской государственности процесс складывания и существования китаецентричного «мира», символическим образом которого может быть названо «дерево» («один ствол и множество ветвей»).
4. По «Сун шу», «Срединная столица утратила единовластие» (цз. 95), тогда как одной из базовых идей китайской идеологии было: «На небе нет двух солнц, на земле нет двух правителей» [7, 45, 115].
5. Не случайно кидани продолжают сохранять термин «цидань», что, как и в китайской культуре («цинь», «хань»), свидетельствует о совпадении в их сознании понятий «культурный» и «киданьский».
6. В историософском плане это переосмысление великолепно проявляется уже в главных киданьских текстах — «Цидань го чжи» («История государства киданей») и «Ляо ши» («История династии Ляо»). Сочинение Е Лунли (1180г.) предназначалось для южносунского императора Сяо-цзуна, который хотел иметь изложенную в последовательном порядке историю Ляо. Это сочинение своего рода знаковое. Среди многочисленных китайских исторических сочинений это первая, дошедшая до нашего времени самостоятельная работа, посвященная истории другого государства. До этого все имеющиеся сведения о соседних народах давались китайскими авторами как приложения к отдельным династийным историям. регионов. Южносунские историки уже не могли замалчивать тот факт, что кидани первыми из «варваров» стали на один уровень с китайцами, сменив привычную для дальневосточного мира вертикаль бицефальным устройством мира: Китай — Ляо. Доходило до того, что киданьские историки стремились доказать, что кидани сменили китайцев или другие народы (уйгуров, тангутов, тюрок) в роли «исторических народов» и отныне именно они являются организаторами и устроителями мира, созидателями культуры. Именно по этой причине исторические тексты киданей неспроста составляются вначале на собственном языке. Переход к китайскому языку во многом был обусловлен стремлением сделать свои концепции более известными.
7. Для кочевников Центральной Азии характерна двуязычность — они использовали свой язык и тюркский в качестве международного [2, 22].