За веру или за землю? Религия как фактор старожильческо-переселенческих конфликтов в ходе Великого сибирского переселения (на материалах с. Огнево Бийского округа)

Kirillov A. K., Karavayeva, A. G. For the sake of faith or for the sake of land? Religion as a factor of conflicts between migrants and old dwellers in the course of the Great Siberian migration (evidence from the Ognevo village, Biysk district) // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. Vol. 11. 2018. # 9 Pp. 1399–1411.

Статья обращает внимание читателя к переселению крестьян из Европейской России в Сибирь между отменой крепостного права в России (1861) и Первой мировой войной (1914). Это явление хорошо изучено как пример успешного переселения, давшего мощный толчок развитию Сибири. Но недостаточно изучен вопрос о причинах, не позволивших этому процессу стать столь же влиятельным, как массовое трансатлантическое переселение европейцев во второй половине XIX — начале XX в. В поисках ответа на этот вопрос авторы обращают внимание на конфликты между сибирскими старожилами и переселенцами. Одной из причин столкновений между ними в историографии принято считать религиозные противоречия между сторонниками официального православия (приезжавшими из Европейской России) и старообрядцами, которых было много среди старожилов. Применяя метод отдельных случаев (case study), авторы досконально изучают историю противоборства в алтайской деревне Огнево в 1890-е годы. Для этого используются документы, исходящие и от старожилов, и от переселенцев, и от чиновников, которым жаловались крестьяне. Авторы с уверенностью заключают, что религия выступает лишь поводом для столкновений. Действительная же причина конфликта — нехватка земли, впервые в Сибири ставшей дефицитным ресурсом как раз в ходе Великого сибирского переселения.

Вторая половина XIX века — это начало массового переселения крестьян в Сибирь, достигшего пика при Столыпине. Американец Д. Тредголд более полувека назад дал этому явлению титул Великого сибирского переселения [6]. И впрямь: оно резко увеличило население Сибири и дало толчок новому этапу в жизни края, прежде всего — Томской губ., куда вселилось больше всего крестьян.

Парадокс в том, что Великое сибирское переселение так и не стало Великим российским переселением, сравнимым с движением европейцев за океан как раз в эти же десятилетия. Вторая половина XIX в. вообще принесла оживление миграционных потоков между разными частями света [3]. Наиболее изученная часть этих потоков касается переселения через Атлантику, затронувшего в разной степени большинство стран Европы [2]. Ярчайший пример европейского переселения в США — Швеция с её аграрным перенаселением: с 1864 по 1908 г. из этой страны уехало за океан около миллиона человек, так что к концу этого периода в США жил каждый пятый швед! [17] Из Европейской России, чтобы цифры достигли таких же высот, должно было уехать в столыпинские годы (время высшего подъёма переселенческой волны) не три, а тридцать миллионов. 

Для Швеции такое переселение означало кризис: молодые шведы уезжали в чужую страну, лишали родину своей производительной силы. Правительство шведское било тревогу и разрабатывало систему льгот остающимся. Для России такое переселение могло бы стать благом. Одним выстрелом были бы убиты два зайца: снята острейшая проблема малоземелья в центре страны и заселены, тем самым закреплены как российское владение, просторы Азиатской России. У. Сандерланд справедливо подчёркивает различие между двумя русскими понятиями, которыми чиновники столетней давности описывали перемещение населения в Сибирь: «переселение» возлагает центр тяжести на перемещение крестьян за Урал, «колонизация» — освоение Азиатской России [5]. В российской жизни эти понятия переплетались, и Переселенческое управление обсуждало насущные вопросы постановки своего дела в периодическом сборнике «Вопросы колонизации». 

Правительство российское с конца 1880-х годов разрабатывало систему льгот для переселяющихся, в 1890-е построило железную дорогу через всю Сибирь — но показатели переселения из Европейской России через Урал даже в 1907–1910 г. сравнимы лишь с естественным приростом населения за то же время [17]. Почему русское переселение не вышло на шведский уровень? Экономисты, рассматривавшие массовое трансатлантическое переселение при помощи математических методов, говорят о существенной роли разрыва в уровне зарплат как причины, заставляющей молодых людей оставить родные края [1]. Ясно, что это не сибирский случай: крестьяне ехали в Сибирь не для того, чтобы наниматься на фабрики, а — наоборот — чтобы сохранить привычный крестьянский уклад жизни. Однако сама постановка вопроса в рамках распространённой у исследователей переселений «модели Тянитолкая» («push-pull model») полезна. Применение этой модели к массовому шведскому переселению позволило сделать вывод о том, что на первых порах более важную роль играли выталкивающие факторы (перенаселённость в местах выхода), постепенно первенство переходило к факторам притягивающим (благоприятные условия в местах заселения) [4]. Говоря о России конца XIX — начала XX в., надо подумать не только о силах выталкивания (которые долгое время — хотя и не навсегда — были ослаблены привязкой крестьян к наделу за счёт выкупных платежей), но и о силах притяжения. 

Сама Сибирь с её манящим привольем, как ни парадоксально, предоставляла не так уж много возможностей для обустройства пришельцев. Развитой промышленности не было, городов мало: основным методом устройства переселенцев неизбежно должно было стать заведение крестьянского хозяйства. Завести хозяйство в чистом поле — слишком трудная задача: нужно, значит, на первое время приселиться к старожилам, побатрачить на них. Одновременно покупался дом, обустраивалось подворье, и казалось, можно заводить свою пашню. Здесь-то и обнаруживалось противоречие: переселенцам казалось, что сибирские 15 десятин — это такое земельное изобилие, где места хватит всем; старожилы эту же площадь воспринимали как едва достаточную и гнали переселенцев прочь. Оказывалось: велика Сибирь, а переселиться некуда. В начале 1880-х годов, когда масштаб переселения ещё на один–два порядка (в десятки раз!) уступал столыпинскому, противоречия между переселенцами и старожилами уже вылились в ряд острых столкновений, привлёкших к югу Томской губ. внимание всей читающей России.

Сам факт наличия противоречий между старожилами и переселенцами давно известен историкам. В наиболее обстоятельной современной работе по переселению перечисление некоторых примеров такого рода подытоживается выводом о том, что «население региона представляло собой сложный полиэтнический и поликонфессиональный конгломерат» [13, с. 159]. Таким образом, конфликты выступают просто как проявление притирки людей с разными традициями и привычками, как неизбежный этап адаптации пришлых к непривычной среде.

Существенную роль в таком понимании конфликтов играют противоречия между старообрядческими традициями Алтая и официальным православием переселенцев. В середине XIX в. Томская губерния была одной из самых «старообрядческих» губерний России. Несмотря на отсутствие достоверной статистики «раскольников», местные священники и церковные власти хорошо знали, что целые селения, сплошь состоящие из староверов — обычное дело на Алтае. Именно Алтай поэтому стал одним из мест активного приложения военно-полицейской силы во время обострения борьбы за «православие, самодержавие, народность» при Николае I [10]. Громились тайные скиты, изымались старые книги, крестьян принуждали принимать если не официальное православие, то хотя бы единоверие. И даже закон 3 мая 1883 г., [11] в целом облегчивший положение старообрядцев, не принёс желанного облегчения. Именно в Томской губернии, где старообрядческие вожди воспринимались официальной церковью как влиятельный конкурент, церковные власти после реформы 1883 г. не только не ослабили, а, скорее, усилили борьбу за паству. Один из старообрядческих епископов «сравнивал преследования томских староверов властями на рубеже 1880–1890-х гг. с «николаевскими» гонениями второй четверти XIX в.» [16, с. 65].  К. Ю. Иванов в диссертации, специально посвящённой Югу Западной Сибири, отмечает, что в 1860-е и 1870-е гг. духовные власти иногда прибегали даже к помощи томского губернатора для «воздействия» на старообрядцев; «позже роль светской власти постепенно падала» [8, с. 22].

Вот почему и в документах, исходящих от крестьян, и в очерках сторонних наблюдателей историки легко находят прямые указания на старожильческо-переселенческие конфликты, связанные с религиозными различиями [13, с. 150; 9, с. 78–79]. Однако остаётся без ответа вопрос о том, в какой степени религиозные различия были причиной тех конфликтов, в которых они проявлялись. 

Для XVIII века с его массовыми старообрядческими «гарями» (самосожжениями), историки научились отделять форму борьбы от её существа. Понятия «антифеодальный протест» и «классовая борьба» остались в прошлом, но в копилке исторической науки осталось главное: вывод о том, что накал борьбы определялся степенью материального (административного, податного) давления государства. Вторая половина XIX в. — время, когда роль религии в жизни российского общества сокращается. Действительно ли в это время религиозный фактор порождал столкновения по ходу крестьянского переселения? 

Именно этот сюжет мы можем разобрать более подробно на материалах специального дела из фонда Томского губернского управления [7]. Отрывочные сведения о столкновениях между старожилами и переселенцами многочисленны, но фрагментарны: как правило, они представляют лишь одну точку зрения на дело, причём без подробностей. Специальные дела, каждое из которых представляет отдельно взятый случай во всей его полноте (взгляд крестьян, взгляд старожилов, да ещё выраженные каждый в разных документах; мнения разных чиновников, нередко противоречивые) — вот что позволяет провести доскональный разбор отдельного случая (case study, по излюбленному выражению экономистов). Этот подход ценен тем, что позволяет увидеть скрытые смыслы и подтексты, нигде не сформулированные прямо, но выводимые при осмыслении каждого документа с учётом всей совокупности. В фонде Томского губернского управления таких дел отложилось не много; одно из них и разбирается в этой статье. Оно поможет нам оценить степень влиятельности именно религиозного фактора в появлении конфликтов между переселенцами и старожилами.

Прежде всего, стоит кратко изложить канву этого дела, отнюдь не прямолинейную. История завязалась в 1891 г. — в годину катастрофического неурожая, повлёкшего знаменитый голод в Европейской России. Одним из способов уйти от голода — хотя трудным и рискованным — было бегство в Сибирь, на алтайские земли. Именно так поступила группа в 24 семьи крестьян из Воронежской губ. Ранней весной 1892 г. они оказались в деревне Огнево Нижне-Чарышской волости Бийского округа. Земли здесь было по 30 с лишним десятин на душу мужского пола — даже по меркам щедрого сибирского землеустройства это двойная норма. Пресса достаточно ярко освещала голодную катастрофу 1891/92 года: то было не местное происшествие, но всероссийское бедствие. Томский губернатор внёс свою лепту в помощь голодающим: предписал томским старожилам не прогонять подселяющихся новосёлов. 

Поначалу между крестьянами, казалось, возникло взаимопонимание. Во всяком случае, свои денежные запасы, общей суммой порядка 2000 руб., переселенцы потратили на покупку домов у Огневских старожилов. Но когда они, логично продолжая начатое, попробовали обзавестись собственным хозяйством, старожилы резко воспротивились. Подав жалобу губернатору, старожилы ещё до начала пахотного сезона 1893 г. получили ответ в свою пользу. Почему губернатор не поддержал переселенцев, которым сам же недавно помог — понять просто: он действовал в рамках закона. Губернатор мог обязать старожилов, в виде исключительной меры, пустить переселенцев на жительство. Но не имел права требовать, чтобы переселенцам дали землю под пашню. Пользоваться земельным наделом — привилегия члена крестьянского общества (общины). Кто не получил от схода приёмного приговора, тот не может требовать себе земли. Это — один из устоев крестьянской жизни. Губернатор предложил переселенцам или добывать приёмный приговор, или уходить в другие места на свободные земли.

Так уже в начале 1893 г. власть обозначила ту линию, которой она затем придерживалась на протяжении всего противоборства. Линия эта не так прямолинейна, как может показаться. Чиновники высшего звена губернского управления регулярно напоминали переселенцам, что сила закона — на стороне старожилов, и надо искать какое-то законное решение. Но не использовали грубую полицейскую силу для немедленного выдворения пришельцев, как того хотелось бы старожилам. Чиновники явно видели свои задачи более широко, чем соблюдение буквы закона. Несколько огрубляя положение, можно сказать, что власти тянули время в надежде, что крестьяне так или иначе уладят дело сами.

И действительно, ключевую роль в дальнейшем развитии событий сыграли именно крестьяне. Переселенцы, ознакомившись с первым ответом губернатора, направили встречную жалобу, где живописали своё положение мрачными красками и просили не выгонять их из Огневой. Ответная попытка губернатора уладить дело миром позволила переселенцам удержаться на занятых позициях до лета и провести сев. С учётом неписаного правила крестьянской жизни — кто посеял, тот и жнёт — это означало, что они задержались как минимум до осени. Более того, в Огневой прибавился ещё десяток переселенцев. Это вызвало целых две подряд, в мае и июне, жалобы старожилов в адрес губернатора с требованиями выдворить пришельцев. Между тем один из «новых переселенцев», Василий Япринцев, свою жалобу на старожилов отправил самому царю. Царь, конечно, этой бумаги не читал, она была, как обычно, спущена обратно. Дело пополнилось материалами по расследованию жалобы Япринцева, но политика местной власти не изменилась.

Между тем старожилы убедились в бесполезности жалоб и перешли к применению силы. В 1893 г. они ещё старались вредить исподтишка: кого припугнуть наедине (словом или кулаком), кому ночью забор разломать и двор испортить. На следующий год последовали более решительные действия. В начале мая 1894 года, когда переселенцы вновь попробовали пахать, старожилы отняли у них два десятка плугов. Переселенцы, однако, не ушли из деревни — надо полагать, что им удалось, несмотря на потерю части орудий, провести пахоту и сев. В ответ 14 июня 1894 г. старожилы устроили настоящий погром, разломав 8 переселенческих усадеб и побив подвернувшихся под руку хозяев.

Переселенцы всё-таки отказались уходить, и год спустя старожилы вновь дали волю рукам. В списке пострадавших от погрома 26 июня 1895 г. переселенцы перечислили 38 человек. Несмотря на больший по сравнению с июнем 1894 г. масштаб, похоже, что противостояние превратилось из попытки выгнать новосёлов в попытку отомстить им за то, что они остаются. Во всяком случае, речь уже не идёт об отъёме плугов, и ущерб за редкими исключениями ограничивается изъятием относительно недорогих предметов, таких как курки, верёвки, топоры, предметы сбруи. Значит, переселенцы, хотя и побитые, имели возможность пахать, а значит, сохранили возможность оставаться в селении.

Переселенцам удалось выстоять: в первые месяцы 1896 г. старожилы не смогли ни выгнать их из своего селения, ни лишить земледельческого хозяйства. А весной положение резко изменилось. Закон 27 апреля 1896 г. [12] разом решил все старожильческо-переселенческие споры на Алтае в пользу таких, как Г. Ф. Бырылов. «Имеющих домообзаводство» и «занимающихся хлебопашеством» было велено причислять к старожильческим обществам независимо от желания старожилов, при условии лишь, что земли достаточно для 15-десятинного надела. Так и произошло: с 1893 по 1899 г. численность жителей Огнево выросла троекратно, надел сократился до 13,5 дес. [14, с. 174–175; 15, с. 650–651]. Ясно, что львиная доля новых жителей деревни была обеспечена не естественным приростом, а причислением переселенцев. Переселенцы выиграли благодаря собственной настойчивости и не без помощи властей, стремившихся увеличить плотность сибирского населения.

Каждое действие в этой истории, тянувшейся более трёх лет, подкреплялось несколькими документами. Благодаря этому у нас есть несколько описаний дела от старожилов (притом разных), несколько — от переселенцев (тоже разных), от крестьянских чиновников (к делу оказались причастны двое), есть решения двух сменявших друг друга губернаторов. Богатая коллекция для того, чтобы изучить представления самых разных лиц о причинах происходящего.

Интересующий нас больше всего религиозный довод первыми выдвинули переселенцы. Уже в первом прошении они заявили о наличии причинно-следственной связи между решением переселенцев построить церковь и стремлением старожилов (в большинстве своём — староверов) переселенцев выдворить. Раз за разом новосёлы настойчиво подчёркивают собственную правоверность в противовес идеологической неправильности старожилов. Впрочем, неясно, что из этого следует: то ли то, что религиозный фактор действительно играл роль; то ли то, что переселенцы прагматично использовали официальную идеологию в своих целях.

Чем обращения переселенцев для нас более интересны, так это тем, что в них последовательно выставляется на вид материальная сторона дела. Переселенцы потратились на покупку домов у старожилов (и эти сведения обстоятельно подтверждены цифрами от самих старожилов), и теперь, писали они, «нам никак не возможно переселиться в один из дальних участков, так как мы, и наши доверители, в пути следования без средств погибнем» [7, л. 14].

Сами старожилы в большинстве своих жалоб религиозную сторону дела не затрагивают, выдвигая два ключевых соображения. Прежде всего, они уповают на закон, который свято оберегает их право не давать приёмных приговоров при отсутствии желания. Но не ограничиваясь формальной стороной, тоже приводят соображения по существу дела. Для старожилов существо заключается в искусственно (с помощью запруд) орошаемых заливных лугах, которые переселенцы претендуют занять под пашню. Последний довод важен для нас, т.к. объясняет, почему при изобильном, казалось бы, наделе (34 дес. на душу) у старожилов нет свободной земли: ведь пастбища поглощают больше, чем пашня.

Умолчание о делах церковных для старожилов логично: ведь они здесь на слабой, старообрядческой, позиции. Но в одном документе они об этом всё же упоминают: это составленное волостным заседателем «объяснение», в котором жалобы переселенцев на притеснения от старожилов сопровождаются комментариями самих старожилов. В частности, заявлению православных об отказе старообрядцев от строительства православной церкви противопоставлено утверждение, что «более препятствий со стороны старожилов к постройке церкви никаких нет», и «на постройку церкви вывожено только около 200 лесин, а не 600, такое количество леса только заготовлено в лесу старожилами, а не вывожено» [7, л. 35–36]. Старожилы стремятся преуменьшить успехи неприятного для себя строительства и тем самым признают наличие факта строительства. Однако это не даёт нам оснований судить о значимости религиозных расхождений для появления конфликта между старожилами и переселенцами.

Попутно (вскользь, но несомненно) обе стороны признают тот факт, что сторонники официального православия есть в селении независимо от переселенцев, и ещё до появления последних старожилы-«никониане» решили строить церковь. Именно этот факт подчёркивал чиновник 2-го участка Бийского округа — подчёркивал, чтобы повернуть его против переселенцев (переселенцы, мол, напрасно приплетают церковные вопросы к своему столкновению со старожилами). Однако мнение его — явно предвзятое. На протяжении всего своего отзыва чиновник явно старается представить переселенцев кругом виноватыми. Даже запротоколированное падение беременной переселенки вследствие толчка старожила он не считает возмутительным («крестьянке Заздравных никто жестоких побоев не наносил а только крестьянин Плясовских толкнул её в грудь» [7, л. 41]). С другой стороны, чиновник 1-го участка того же округа (в котором д. Огнева состояла на момент начала всей этой истории) в одном из своих мнений соглашался с тем, что главная причина конфликта — религиозная, и надо подержать переселенцев. Однако и его позиция дискредитируется тем, что в другом мнении, поданном в тот же самый день, он становится на точку зрения старожилов и предлагает решение в их пользу (тем самым разоблачая свою неискренность).

Наименее предвзятой стороной выглядит во всей этой истории губернское руководство (и губернаторы, и губернское управление): как уже говорилось, высшие чиновники придерживались политики наибольшей отстранённости от конфликта. Это не безразличие: стараясь удержать status quo в Огнево, высшие чиновники в то же время обсуждали перспективы изменения законодательства. И конечно, закон 27 апреля 1896 г., позволивший переселенцам одержать безоговорочную победу, был составлен не без участия сибирских властей. При этом в обменах мнениями губернатора с кабинетским начальством и в указаниях из Томска нижестоящим чиновникам религиозная тема ни разу не проходит, всё вертится вокруг земли (наличие или отсутствие излишка, возможность или невозможность подселения) и вокруг этапа сотрудничества старожилов и переселенцев (раз старожилы продали дома, значит — сами виноваты). Губернские чиновники не стали разыгрывать религиозную карту, которую настойчиво подсовывали им переселенцы.

Самостоятельным доводом при решении вопроса о значимости старообрядческой проблемы выступает развитие обстановки. В 1892 году всё начиналось с требований и жалоб старожилов, легко остановленных губернаторским решением сохранять status quo. В следующие годы накал страстей гораздо выше: дело доходит до погромов. И как раз в это время увеличивается число переселенцев, которые приезжают в том числе и из соседних селений (где они прожили первые годы своей сибирской жизни). Эти приезжают уже со своими домами, а не с купленными на месте, что специально отмечается в прошении старожилов (старожилы, значит, перестали продавать — и это тоже показатель). Про изменение положения с церковью в это же время не говорится ничего. 

Все изложенные факты и соображения подталкивают к определённому выводу. Ни чиновники, ни — главное — крестьяне не придавали религиозному фактору решающего значения. Не был он главным для переселенцев, озабоченных больше всего уже вложенными на новом месте деньгами и силами. Не был он главным и для старожилов, старообрядческое большинство которых уже успело привыкнуть к наличию в составе общества приверженцев официального православия. Была ли эта религиозная двойственность Огневского поселения исконной, или возникла в недавнее время, в любом случае «никониане» были полноценными членами крестьянского общества, и погромов им за подготовку к постройке церкви никто не устраивал. Раздражение старожилов, степень разрушительности их методов борьбы росли прямо пропорционально исчерпанию тех земель, которые обеспечивали богатство наиболее влиятельным из них.

Как ни дорожили сибирские кержаки своей особой верой — символом независимости, в практическом общении с соседями они готовы были проявлять веротерпимость. Роль религиозного мотива в столкновениях старожилов с переселенцами не выходила за рамки повода для вспышек. Горючим же материалом служил дефицит земли как основы для крестьянского хозяйства. Начало большого переселения означало конец сибирской земельной вольницы, новый этап в жизни Сибири, и прежде всего — Алтая, на котором сошёлся клином свет Великого Сибирского переселения. Вопросы религии оказались на втором плане по сравнению с вопросами освоения просторов. Алтай старообрядческий превратился в Алтай переселенческий.

Конфликты между переселенцами и старожилами даже в случае религиозной окраски были обусловлены коренным явлением: превращением доступной для использования пахотной земли в дефицитный ресурс. Именно это обстоятельство ещё до постройки Транссиба поставило ограничитель, не позволивший Великому сибирскому переселению превратиться в Великое российское.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Деревня Огнева располагалась меж двух приметных старообрядческих центров. Верстах в 30 на северо-запад от Огневой находилось селение Усть-Калманка, основанное старообрядцами ещё в 1730-е годы и на исходе XIX в. располагавшее официально учтённым «старообрядческим молитвенным домом» (так именовались церкви староверов). Верстах в 40 на юго-восток — село Сибирячиха, основанное в 1820-е гг. староверами, и список населённых мест 1859 г. указывает здесь «церковь единоверческую» (верный признак старого обряда). Селение находилось вблизи границы владений Бийской линии Сибирского линейного казачьего войска, тянувшихся 20-вёрстной полосой через станицу Антоньевскую и выселок Слюденский далее на юго-запад, к Иртышу. Частичное переселение казаков с этой линии в другие места в 1860-е — 1870-е гг. создало благоприятные условия для притока переселенцев и на казачьи земли тоже. Однако со слюденскими казаками у огневских переселенцев сложились приятельские отношения, а с крестьянами, на землях которых они поселились, разгорелась ссора.

ЛИТЕРАТУРА

1. Hatton Timothy, Williamson Jeffrey. What Drove the Mass Migrations from Europe in the Late Nineteenth Century? // Population and Development Review. Vol. 20, No. 3 (Sep., 1994), pp. 533–559. DOI: 10.2307/2137600
2. Hatton Timothy, Williamson Jeffrey. The Age of Mass Migration: Causes and Economic Impact. Oxford University Press, 1998. 301 pp.
3. McKeown Adam. Global Migration, 1846–1940 // Journal of World History. Vol. 15, No. 2 (Jun., 2004), pp. 155–189.
4. Norström Thor. Swedish Emigration to the United States Reconsidered // European Sociological Review. Vol. 4, No. 3 (Dec., 1988), pp. 223–231.
5. Sunderland Willard. The «Colonization Question»: Visions of Colonization in Late Imperial Russia // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Neue Folge, Bd. 48, H. 2 (2000), pp. 210–232.
6. Treadgold Donald. The Great Siberian Migration: Government and Peasant in Resettlement from Emancipation to the First World War. Princeton: Princeton university press, 1957. (Second edition: 2015). 278 pp.
7. Государственный архив Томской области. Ф. Ф-3. Оп. 44. Д. 382.
8. Иванов К. Ю. Старообрядчество юга Западной Сибири второй половины XIX — начала XX вв. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Кемерово, 2001. 30 с.
9. Липинская В. А. Старожилы и переселенцы. Русские на Алтае, XVIII — начало XX века. М.: Наука, 1996. 269 с.
10. Покровский Н. Н., Зольникова Н. Д. Староверы-часовенные на востоке России в XVIII–XX вв.: Проблемы творчества и общественного сознания. М: Памятники исторической мысли, 2002. 471 с.
11. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3-е. Т. 3. С. 219–221. № 1545. «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб».
12. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3-е. Т. 16. Ч. 1. С. 323–324. № 12837. «Об устройстве переселенцев Алтайского округа, ведомства Кабинета Его Величества». 
13. Разгон В. Н., Храмков А. А., Пожарская К. А. Столыпинская аграрная реформа и Алтай. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2010. 278 с. 
14. Список населенных мест Томской губернии за 1893 год. Томск: Типография губернского правления, 1893. 381 с.
15. Список населенных мест Томской губернии на 1899 год. Томск: Товарищество «Печатня С. П. Яковлева» (Губернская Типография), 1899. 781 с.
16. Старухин Н. А. Сибирские общества белокриницких староверов во второй половине XIX — начале XX в. Новосибирск: Ин-т истории СО РАН, 2015. 206 с.
17. Тетеревлева Т. П. Трансатлантическая эмиграция в шведской историографии XX века: основные подходы и проблемы изучения Скандинавские чтения 2010 года: этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 2012. 702 с. С. 246–258. [Интернет-ресурс в открытом доступе:] http://www.kunstkamera.ru/files/lib/987-5-88431-196-1/987-5-88431-196-1_14.pdf [дата проверки: 18.07.2018]
18. Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство и Столыпинская аграрная реформа. М., 2001. 304 с.