Пушной промысел в системе хозяйства Тобольского Севера в 20-е гг. XX в.

Подобно тому, как блеск золота служил путеводной звездой западноевропейским конкистодорам в деле открытия Америки, так след соболя на снежной равнине Сибири вел за собой поморского охотника и «государева ясачного сборщика» все глубже в неведомые страны Азии.

Л.И. Бахрушин[1]

Слова Л.И. Бахрушина в качестве эпиграфа выбраны не случайно. Помимо того, что они красноречиво свидетельствует о роли пушного промысла в хозяйственной жизни Северо-Западной Сибири и его значении для Российского государства, эти слова дают исчерпывающую характеристику процессу освоения природных ресурсов севера — это во-первых, экстенсивное развитие экономики за счет включения в хозяйственный оборот новых территорий; во-вторых, явный акцент на «безоглядное», хищническое использование природных ресурсов без учета физико-географических условий региона.

На протяжении столетий пушной промысел играл важнейшую роль в системе северного хозяйства, являясь основой сибирского экспорта. Ситуация мало чем изменилась и в начале XX века. За 1909-1913 гг. экспорт пушнины составил 55 млн. рублей, тогда как экспорт металлов — 21 млн. рублей, нефтепродуктов 36 млн. рублей.[2] В 1900-е гг. Россия поставляла на мировой рынок из общего количества отдельных сортов пушнины: 96% белок, 63% горностаев, 60% песцов, 35% соболей. Причем 61% всей русской пушнины давала Сибирь, в том числе 97% соболя, 90% песца, 70% белок.[3] Важнейшими районами, где добывалась пушнина, идущая на рынок, продолжали оставаться Якутия и Тобольский Север[4] .

После непродолжительной передышки, связанной с первой мировой войной, революцией и последовавшей за ней гражданской войной, с 1923-1924 гг. вновь возобновляется интенсивная эксплуатация пушных ресурсов. Стихийная погоня за пушниной началась уже в 1920-1921 гг., когда север, как и вся страна, находился в тяжелом состоянии — голод, разруха, нехватка товаров первой необходимости. Продовольствие и необходимые промышленные товары на севере обменивались исключительно на пушнину, пушниной же выплачивалось жалование совслужащим, взимались налоги и разверстка. Продовольственную норму можно было получить только за пушнину. Даже служители культа за отправление обрядов устанавливали плату в пушном эквиваленте.[5] Само существование человека на севере в эти годы напрямую зависело от пушнины.

Во многом это объясняется тем обстоятельством, что в начале 20-х годов пушнина являлась, чуть ли не единственным источником валютных поступлений. Стоимость продукции всей национализированной сибирской промышленности за 1921-1922 гг. (при условии выполнения производственных программ) равнялась бы 81% стоимости сибирской пушнины на американском рынке в ценах сентября 1922 года.[6]

По данным Пушного Отдела Тобольского Областного Управления рыбных промыслов ТОБСЕВЕРОСОЮЗА заготовка пушнины на Тобольском севере в 1921–1922 году выразилась в следующих цифрах (для сравнения приведены цифры средних ежегодных заготовок 1912–1916 гг.)[7]

Таким образом, по сведениям Тобольского Союза Охотников добыча пушнины на Тобольском севере достигла не более 40% довоенного уровня. Медленное восстановление охотничьего промысла в начале 20-х годов, объяснялось «переводом промысловых собак в голодные годы»[8] и плохим оснащением промыслового охотника. В годы гражданской войны, особенно после восстания 1921 года, часть охотников полностью лишилась своего оружия, часть испортила оружие в так называемом «земельном банке»[9] .

В 1920 году в Сургутском уезде из-за почти полного отсутствия припасов и оружия, а также теплой одежды и обуви производство охоты существенным образом сократилось. Каждому охотнику выдавалось только ¹/₂ фунта пороха,¹/₂ фунта дроби, ¹/₂ фунта свинца и 30 штук пистонов, за что он обязан, был сдать установленную норму битой дичи и пушнины.[10] Организация облав на медведей не производилась из-за отсутствия нарезного оружия и ножей.[11] В последующем ситуация  кардинальным образом не изменилась. Многие охотники, в первую очередь представители малых народностей севера, (туземцы  по терминологии двадцатых годов), продолжали пользоваться кремневыми ружьями. Современные нарезные ружья с хорошим боем были большой редкостью на севере.

Организации, заготавливающие пушнину, забрасывая на места оружие и огнеприпасы, совершенно не считались с качеством товара. Низкосортные берданки, твердые военные пи­стоны, старый слежавшийся и подмоченный порох были обычным ассортиментом товарообменного фонда заготовителей.[12]

Кроме того, вследствие большого их количества и конкуренции друг с другом процесс сбыта пушнины приобретал черты стихийности.

В сезон 1923-1924 года заготовкой пушнины на Севере Урала, занимались следующие организации:

1. Союзы охотников
2. Центросырье
3. Хлебопродукт
4. Кожсырье
5. Уралгосторг
6. Северосоюз
7. Сельскозоюз
8. Уралтекстиль
9. Облгосрыбторг
10. Давритполь
11. Потребкооперация
12. Частные лица[13]

Такое обилие покупателей пушнины приводило к резким колебаниям цен. В сезон 1923-1924 года цена на белку в разное время колебалась в пределах от 25 копеек до 1 рубля 30 копеек за шкурку, на лису от 8 до 30 рублей, на куницу от 12 до 40 рублей и т.д.[14] Причем заготовительные организации преследовали исключительно коммерческие цели (купить по дешевле, продать по дороже), действуя по принципу — цель оправдывает средства, особенно не обременяя себя заботами об охотниках-промышленниках.

Рост цен на пушнину  выражался в биржевых котировках, к которым охотник-промышленник не имел отношения. Только Союз Охотников в рассматриваемый сезон провел, правда в ограниченных размерах, опыт заготовки пушнины по принципу кооперативного сбыта с последующей выдачей охотнику прибыли, полученной от ее реализации.

Ситуация изменилась к середине 20-х годов, когда количество организаций занимающихся заготовкой пушнины на Тобольском Севере сократилось, а деятельность частных скупщиков была запрещена. Скупка пушнины сосредоточилась в руках государства (75%) и кооперативных организаций (25%).[15]

Активная роль государства в организации пушного промысла способствовала стабилизации этой отрасли северного хозяйства, дальнейшую динамику которой можно проследить по нижеследующей таблице:[16]

Данные таблицы свидетельствуют о полном преобладании в ассортименте добываемой пушнины белки и песца, снижении роли соболя и абсолютном отсутствии бобра. При сравнении удельного веса товарного выхода отдельных сортов пушнины (по заготовительным ценам 1925-1926 г.) в общей стоимости продукции охотничьего промысла картина становится еще более наглядной.[17]

Благоприятная конъюнктура рынка, связанный с этим рост цен на пушнину, конкуренция заготовительных организаций в борьбе за обладание «мягким золотом» выдвинули на первое место охотничий промысел в системе хозяйства Тобольского Севера, до 50% бюджетных средств которого тратилось на нужды охотничьего хозяйства.[18]

Цены на пушнину и потребительские товары в 1920-е годы постоянно росли, цены же на рыбу долгое время были ниже довоенных, затем в целом стабилизировались на более низком уровне относительно цен на пушнину и потребительские товары. Это наглядно видно из сопоставления индексов цен 1913 года с индексами цен 1920-х годов (рис. 1) и сопоставления покупательной способности охотничьих, рыболовецких и оленеводческих хозяйств (рис. 2).

Такая ситуация спровоцировала массовую переориентацию экономически активного населения с рыболовства на пушной промысел, как наиболее рентабельный.

Приведенные ниже статистические данные, несмотря на их ориентировочной характер, дают возможность оценить произошедшие в 1920-е годы на Тобольском Севере экономические изменения.[19]

В первую очередь приходится констатировать, что стабилизация северного промыслового хозяйства произошла на фоне общего сокращения объемов продукции рыболовства и пушного промысла на 33%. Сокращение это в большей степени затронуло рыболовство (на 38% меньше довоенного уровня), и в меньшей степени пушной промысел (на 10% меньше довоенного уровня). Существовавшее в начале XX века соотношение между товарной продукцией рыболовства и пушным промыслом 4,2:1, сменилось соотношением близким к равенству.

Причем, стоит отметить, что увеличение доходов от реализации пушнины на рынке происходило на фоне абсолютного сокращения ее добычи.

Анализируя динамику объемов добычи пушнины необходимо также учитывать, что колебания интенсивности приплода пушных животных в условиях севера бывают чрезвычайно резкими. Белка, например, в благоприятные годы приносит приплод два раза в год по 6 – 8 щенков, в неблагоприятные годы один приплод из 2 – 3 щенков, что приводит к резким колебаниям ее численности и, соответственно, добычи. В реальности это выглядело следующим образом. В  Сургутском районе в благоприятные годы добывалось, в среднем, 200 000 штук, в неблагоприятные несколько тысяч.[20]

Белка, лиса и песец, обладающие в благоприятные годы исключительной интенсивностью размножения еще способны восстановить свою численность, если только популяции окончательно не подорваны, для других же видов пушных животных, обладающих меньшей плодовитостью, интенсивный перепромысел приводит к их полному уничтожению. Примером могут служить соболь и бобр.

Данные с мест свидетельствовали о быстром и неуклонном истощении пушных богатств Тобольского Севера в 1920-е годы.

В Кондинском районе отмечалось сокращение выхода пушнины по сравнению с довоенным временем, в среднем, в два раза.[21] В Сургутском районе, где на рубеже XIX – XX веков соболь играл большую роль в бюджете юганских и салымских охотников (ежегодно ими добывалось до 800 штук), констатируется почти полное исчезновение соболя. В 20-е годы добыча соболей в Сургутском районе не превышала 50 штук.[22] В елово-лиственной приобской полосе Березовского района наблюдалось регулярное ежегодное сокращение добычи пушнины, в таком же положении находился и район Северной Сосьвы.[23]

В рассматриваемый период более или менее пушные ресурсы сохранились в тундровой зоне (бассейн Казыма и Надыма), а верховья Сосьвы и Конды стали последним пристанищем соболя.[24]

Наряду с резкими колебаниями интенсивности приплода пушных животных, негативно на их численности сказывались частые пожары и вырубка лесов, и эпизоотии.

На протяжении столетий лесные пожары наносили огромный ущерб промысловому хозяйству Тобольского Севера. В литературе и архивных материалах сохранилось достаточно свидетельств о больших пожарах XIX начала XX веков  (1826, 1840, 1860, 1900-1901 гг.).[25]  После одного из таких пожаров «двенадцать лет в урманах Тобольской губернии не водилось никакого пушного зверя».[26] И в двадцатые годы  XX века проблема уничтожения лесов пожарами, наряду с незаконной вырубкой целых массивов, включая участки представляющие собой кормовую базу промысловых животных, стояла очень остро. Об этом свидетельствует большое количество документов, полностью или отчасти посвященных проблемам развития промыслового хозяйства на севере, и нормативных актов, регулирующих эту сферу.[27]

Еще одним фактором, отрицательно влиявшим на промысловое хозяйство являлись болезни, поражающие домашних животных. Прежде всего, это повторяющиеся эпизоотии, сокращающие поголовье северного оленя, являвшегося основным средством передвижения в тайге. Именно от мобильности охотника-промышленника, его способности передвигаться на большие расстояния напрямую зависело количество добываемой им пушнины.

Нередко эпизоотии приобретали широкий размах и за короткий промежуток времени гибло огромное количество оленей. Практически все полярные путешественники — Миддендорф, Пютц, Шренк, Черский, Серошевский и др. сообщают о страшных разорительных эпизоотиях оленей, в результате которых местное население всего за несколько дней лишалось всего своего достояния, что нередко приводило к гибели и самих семей.[28] В 1920-е годы по данным Тобольского окрисполкома из-за повторяющихся эпизоотий северного оленя вымирало до 50% стад, также имели место эпизоотии пушных животных.[29]

Но все-таки главной причиной  катастрофического сокращения пушных ресурсов, безусловно, являлось интенсивное истребление промысловых животных без соблюдения каких бы то ни было правил и ограничений. Основными нарушениями были:

• несоблюдение сроков охоты;
• добыча не выходной пушнины;
• использование самоловных приборов и способов массового истребления животных.

Несоблюдение сроков охоты на пушного зверя влекло за собой массовое истребление не выходной осенней и весенней пушнины.

Из практики заготовок первой половины 1920-х годов явствует, что до 40% всей добываемой пушнины поступало на рынок в виде полуволосой, тонкой летней и весенней пушнины.[30]

В первую очередь это касается добычи незрелого песца — норника, крестоватика и синяка.[31] Синяк расценивался в 7 — 8 раз ниже зимнего песца, крестоватик в 10-12 раз, норник стоил в 15 — 20 раз ниже зимнего песца. Не смотря на огромную разницу в цене, не взирая на то, что не убитый летом крестовотик, добытый в белой шкурке песца зимой, представляет удесятеренную ценность, большее количество песцов уничтожалось летом в обесцененной шкурке. Такая ситуация на севере сложилась давно.

Так, в период с 1905 по 1914 год на Ирбитскую ярмарку поступило 132 000 песцов и 248 000 крестоватиков. В  довоенные годы за сезон завозилось с Тобольского севера песцов белых 13 000, крестоватиков 30 000, синяков — 2 750. В сезон 1921 — 22 года на Тобольском севере было заготовлено 7 680 песцов, 7 049 крестоватиков, 507 синяков и 967 недопесков.[32]

Приведенные данные касаются только незрелого песца. Если к этому прибавить и то, что летняя шкурка соболя расценивалась в 20 раз ниже выходной, белки в 8-10 раз ниже соответствующей выходной шкурки, сравнить  реально полученные доходи и то, что можно было бы получить, масштабы удручающих потерь станут очевидными. Уничтожая животных с некондиционной шкуркой, промысловое население, хищнически истребляя колоссальные богатства севера, получало в среднем раз в 6 меньшую цену за добытого не вовремя пушное животное, подрывая саму основу своего существования.

Огромный ущерб охотничьему хозяйству наносило использование самоловных приборов и способов массового истребления животных. К коим можно отнести ловлю лисьего молодняка во время половодья и травлю лисиц стрихнином, охоту на лося по весеннему снегу (по насту), использование засек, капканов, слопцов, плашек и др. самоловных приборов.

Во время весеннего половодья большая вода северных рек (особенно Иртыша) затапливая громадные пространства, заставляла весь лисий молодняк скапливаться на оставшихся не залитыми водой высокие места, где местное население массами их вылавливало.

Количество выловленных лисят в наводнение 1923 года в Реполовской,  Самаровской, Зеньковской и Елизаровской волостях составило 1 000 штук, что соответствовало трехгодичному обычному улову района, годичная добыча которого определялась в 350 лисиц.[33]

Особенно активно уничтожением лисьего молодняка занималось рыбацкое население, ничего общего не имеющее с охотой и не заинтересованное в сохранении лисиц до зимнего времени, когда шкурка ее приобретала полную цену.

Более значительный ущерб промыслу лисы на севере приносило использование стрихнина при ее добыче. Этот способ лова был широко распространен на Тобольском севере. Главная опасность применения стрихнина заключалась в том, что громадный процент отравленного зверя пропадал, не будучи найденным охотником.

Лисица, съевшая стрихнин погибает в дали от привады, заносится снегом и по сути дела бесполезно пропадает. Кроме того, труп отравленной лисицы поедается другими лисицами, которые также гибнут от страшного яда. Одна отравленная лисица губит несколько других. Таков в общих чертах механизм отрицательного воздействия этого способа лова. Было установлено, что до 50% потравленных стрихнином лисиц не попадало в руки охотников и, оставаясь в лесах, заражало и губило других животных.[34]

Специалисты охотоведы прекрасно понимали опасность складывающейся ситуации и давали ей соответствующую оценку: «господствующая теперь ловля стрихнином совершенно выведет остатки нашего богатства — красной и черно-бурой лисицы и на будущее время оставит специалиста промышленника без всяких средств к существованию, заготовителей без той коммерческой прибыли, которую они стремятся получить не всегда целесообразными и разумными способами, а все народное хозяйство — без ценного объекта экспорта, столь важного для нас именно сейчас, при возобновляющихся целиком сношениях с мировым рынком.»[35]

Три четвертых пушного зверя, добывавшегося на севере, погибало совершенно бесцельно, не попадая в руки к охотнику при использовании хищнических орудий лова капканов, плашек, черканов и кулем.[36]

Еще один хищнический способ лова — охота на лося весной по насту. «Ранней весной по глубокому еще снегу, когда после первых потаек утренний заморозок покроет снег толстой коркой льда, свободно поднимающей охотника, иногда даже лошадь, устремляются промышленники на лыжах на места лосиных жировок и выследив лосей гонят их по насту до тех пор, пока несчастное животное не выбьется из сил изрезанными в кровь толстым настом ногами. Измученное стадо расстреливается, иногда просто избивается топорами и ножами. При коротком насте и глубоком снеге туши убитых лосей бросаются за неимением возможности вывести их к населенным местам. Иногда при быстро наступившей оттепели и большой удаленности места охоты от населенных мест бросаются и шкуры и промышленник на6ивший зверя, отдельные экземпляры которого достигают до 30 пудов[37] весом, возвращается домой с пустыми руками».[38] Варварский характер данного способа охоты очевиден и не вызывает сомнений.

Стоит отметить, что в 1920-е годы звери и птицы делились на вредных и полезных. К вредным относились животные, наносящие вред хозяйству человека. Таким безусловно вредным животным был медведь «бич северного скотоводства, а отчасти и охотничьего хозяйства». В некоторых районах севера до 10% домашнего скота погибало ежегодно в «могучих когтях лесного властелина».[39]

Вследствие низкой цены на медвежьи шкуры (от 10 до 20 рублей) промысловое охотничье население севера не считало нужным тратить время на специальную охоту на медведя и он добывался, как правило, случайно, обнаруженный собаками в период белкованья и соболиного промысла.

В 1920-е годы количество медведей повсеместно сильно увеличилось, т.к. кроме ружейной охоты других видов добычи медведя почти не существует, а оружием, как уже упоминалось выше,  промысловое население было сильно обеднено (особенно на ближнем Тобольском Севере после восстания 1921 года).

Кроме разрешения охоты на медведя всевозможными способами в течение круглого года, власти пытались заинтересовать охотников-промышленников этой охотой, путем установления высокой премии  за каждую сданную шкуру животного, посредством объявления конкурсов по районам, с назначением ценного приза охотнику, уничтожившему большее количество медведей.[40]

Стремительное сокращение пушных ресурсов Тобольского Севера требовало незамедлительного осуществления комплекса мероприятий по восстановлению ресурсной базы охотничьего хозяйства и его рационализации.

Восстановительные мероприятия осуществлялись по трем основным направлениям:

• меры природоохранного характера;
• разграничение охотничьих угодий и закрепление их за объединениями охотников;
• развитие пушного звероводства.

Лесное хозяйство и связанные с ним промыслы, в первую очередь пушной, как уже отмечалось имели колоссальное значение для экономики нового советского государства. Это способствовало тому, что уже в начале 1920-х годов была создана законодательная база регулирующая отношения в этой сфере. Опираясь на эту основу в Уральской области формировалась своя региональная природоохранная нормотворческая база, учитывающая особенности  северных территорий.

В первую очередь необходимо было бороться с распространенными на территории области хищническими способами ведения охотничьего хозяйства. Ставился вопрос об установлении твердых сроков охоты и запрещении скупки не выходной пушнины, введении штрафных санкций за нарушение правил производства охоты и запрещении самоловных приборов. Однако не всегда среди специалистов имелось единство мнений по этим вопросам.

Заведующий Сургутский лесным районом в докладной записке от 10 марта 1924 года Сургутскому Райисполкому писал о необходимости сохранения на Тобольском севере способов добычи капканами, плашками, черканами и кулемами на всю дичь, в том числе на соболя и куницу, из тех соображений, что эти способы наиболее верные, дешевые и привычные населению и борьба с ними поэтому очень затруднена.[41]

Тобольский Союз Охотников высказывался за запрещение охоты на соболя и куницу сроком на 5 лет. Такую меру считали слишком радикальной из-за того, что она могла неблагоприятно отразиться на благосостоянии части промыслового населения севера, лишив его целой отрасли промысла, в некоторых районах дающего наибольший доход. В целях сохранения соболя и куницы, как наи­более ценных в Уральской области зверей, предлагалось запретить хищнические способы их добычи, разрешив лишь ружейную охоту с собакой.[42]

Краеугольным камнем регионального природоохранного законодательства стало Обязательное постановление Уральского Облисполкома № 23 от 22 февраля 1926 года «Об охоте».[43] В нем нашли свое отражение те проблемы, которые стояли перед промысловым охотничьим хозяйством севера.

Четко регламентировались сроки охоты. Территория Уральской области в отношении установления сроков охоты  была разделена на две полосы: северную с промысловыми и полупромысловыми округами, гуда и вошел Тобольский Север и южную с непромысловыми округами. На севере были установлены сроки охоты соответствующие климатическим условиям региона. Например, на пушных животных охота разрешалась с ноября по март, когда зверь приобретает хорошую полноценную шкурку.

Категорически запрещалось применение самоловных приборов и способов массового истребления животных. В качестве исключения Тобольскому Окрику предоставлялось право разрешать ловлю уток перевесами населению Обдорского, Березовского, Самаровского и Сургутского районов, где население все лето питалось соленой уткой.[44]

В целях охраны ценных пушных животных на территории всей Уральской области запрещалась добыча, продажа и скупка шкурок незрелого песца, белки и др. пушных животных.[45]

Коренному населению Тобольского Севера, живущим за счет охоты, разрешалось несоблюдение установленных сроков и способов охоты, кроме общеопасных (настораживание самострелов и ружей, ямы, использование ядов и т.п.), но только для удовлетворения своих потребностей в пище.[46]

Составной частью природоохранного законодательства являлись заповедники и заказники на территории Тобольского Севера. В 1920-е годы был создан Демьянский заповедник, проводилась работа по организации Мало-Сосьвинского и Чемашевского заповедников. Причем два последних создавались на территории так называемых «богатырских мест», издавна являвшихся для коренного населения заповедными. Мало-Сосьвинский заповедник служил убежищем для соболя, а Чемашевский для лося.[47] Неоднократно ставился вопрос о создании бобрового заповедника на Конде.[48]

Создавались долгосрочные (на 3-5 лет) полные заказники, заменившие собой кратковременные одногодичные, так как последние имели существенные недостатки. Во-первых: охотники за такой короткий срок не успевали привыкнуть к одному месту запрета, как оно сменялось другим. Это приводило к путанице и неразберихе, в результате которой охота по заказникам производилась повсеместно. Во-вторых нередко складывалась такая ситуация, когда запрещался отстрел одного только вида на территории заказника, например, глухаря или рябчика, а на всю остальную дичь охота разрешалась. Это также приводило к тому, что охота производилась и на разрешенную к отстрелу и на охраняемую дичь. Долгосрочные полные заказники, создаваемые с первого февраля 1926 года как раз и должны были исключить эти недостатки.[49]

Эффективность создаваемых заповедников и заказников снижалась недостаточным финансированием лесничеств. Личный состав лесной стражи увольнялся со службы «вследствие окладов, совершенно не обеспечивающих существование семьи».[50] Это приводило к постоянной нехватке профессиональных кадров способных грамотно организовать ведение лесного хозяйства. Тобокрлесотдел в различных отчетах неоднократно указывал на то, что нормальное функционирование лесного хозяйства, включая организацию промысловой деятельности населения, возможно только при увеличении заработной платы сотрудникам лесничеств «до норм, дающих возможность существовать лесному работнику и его семье, хоть сколько-нибудь сносно».[51]

Ощущалась острая нехватка специалистов охотоведов. «Охотничье хозяйство, дающее Округу более миллиона руб. ежегодно, своего аппарата не имеет и очень мало изучено».[52]

В такой ситуации только запретительными мерами добиться соблюдения правил производства охоты на севере, где правонарушение «совершается в глуши лесов, в безмолвии северных тундр за десятки и сотни верст  от жилья [и] человека», было невозможно. Поэтому власти, наряду с созданием природоохранного законодательства, организации охраняемых территорий, большое внимание уделяли пропагандистской, просветительской работе, направленной на повышение сознательности населения, занимающегося охотничьим промыслом.

Большое значение отводилось созданию Всероссийского Союза Охотников (ВСО), в задачи которого входило распространение среди охотников профессиональных знаний, способствующих рациональному ведению хозяйства, охрана «полезных диких зверей и птиц» как государственного достояния, организация борьбы с браконьерством. [53]

На местах создавались региональные отделения ВСО. В частности в Сургутском уезде в 1920 году был создан Союз Правильной Охоты, в задачи которого входило «соединение всех охотников, любителей и промышленников, имеющих жительство в пределах Сургутского уезда в целях интересов охотников, как таковых, охранения дичи и угодий от истребления и расхищения, поднятие культурного уровня своих членов, поднятие техники охоты».[54]

Положительные результаты такой деятельности имели место, но их эффективность на севере снижалась из-за больших пространств при чрезвычайно низкой плотности населения, разбросанного мелкими группами по огромной территории,[55] удаленности Тобольского Севера от хозяйственно-административных центров, плохих путей сообщения и неразвитости средств связи.

Одной из важнейших задач, связанной с рациональной организацией и упорядочением промысловой деятельности на Тобольском Севере в 1920-е годы являлось  разграничение охотничьих угодий и закрепление их за объединениями охотников. Охотничьи угодья предполагалось разделить на фонды постоянного пользования (приписные) и резервные, использующиеся только в случае стихийных бедствий в приписных угодьях (лесные пожары, эпизоотии и т.д.). Были определены критерии распределения и закрепления за населением охотничьих угодий — ресурсная емкость угодий, количество охотников, удельный вес охоты в бюджете населения. Угодья передавались населению только при условии трудового их использования и не должны были служить источником образования «капиталистических элементов».[56] Эта работа осложнялась тем, что разграничению охотничьих угодий должно было предшествовать национальное районирование Тобольского Севера.

Растущий спрос на пушнину в 1920-е годы все явственнее вступал в противоречие с ограниченностью природных ресурсов северных территорий. И понимание того, что даже самая рациональная их эксплуатация не в состоянии снять это противоречие заставило региональные власти практически подойти к вопросу об организации пушного звероводства.

На Тобольском Севере в Самаровском, Березовском, а особенно в Сургутском районах с давних пор среди населения было широко распространено выращивание молодых лисиц в неволе. Количество выращенных в неволе лисиц только в одном Сургутском районе доходило до 2 000 в год. В одном хозяйстве выращивалось до 10 лисят, в исключительных случаях (деревня Сытомино Сургутского района) до 100.[57] Выращивание животных производилось в различных клетушках и амбарчиках в самых примитивных условиях, в результате чего до половины молодняка гибло в неволе, а значительная часть выживших имела низкосортную шкурку.[58] Поэтому наряду с опытно-показательным питомником пушных зверей вблизи Свердловска, решено было создать такой же на севере. Для этой цели был выделен специальный кредит на устройство питомника пушных зверей в Самарово.[59]

Таким образом, меры направленные на сохранение пушных богатств и рациональное их использование предпринимались разнообразные, как административные так и экономические. Повышенное внимание государства к этой отрасли определялось тем, что пушной промысел, являясь одной из важнейших статей советского экспорта в 1920-е годы, имел колоссальное хозяйственно-экономическое значение для страны. Это и определило его ведущую роль в системе хозяйства Тобольского Севера как по количеству занятых, так и по основным финансово-экономическим показателям.

Заинтересованность властей в эффективном функционировании охотничьего хозяйства Тобольского Севера привело к усилению регулирующей роли государства в деле рационализации пушного промысла. Однако, суровые природно-климатические условия, громадные пространства в сочетании с минимальной плотностью населения и удаленностью от основных хозяйственно-административных центров, неразвитая инфраструктура и  постоянный дефицит средств снижали эффективность предпринимаемых в этом направлении усилий.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Бахрушин Л.И. Исторические судьбы соболя // Вестник знания. М., 1928. № 13. С. 675.
2. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1. Д. 45. Л. 15об.
3. Там же. Л. 15.
4. С 1919 по 1923 гг. Тобольский Север в составе Березовского и Сургутского уездов являлся частью Тюменской губернии. С 1923 по 1930 гг. Тобольский Север в составе пяти районов — Березовского, Кондинского, Обдорского, Самаровского и Сургутского был частью Тобольского округа Уральской области. Постановлением ВЦИК от 10 декабря 1930 г. из пяти северных районов Тобольского округа были образованы Остяко-Вогульский и Ямальский национальные округа.
5. Сосунов И. Тобольский Север // Северная Азия. М., 1925. Кн. 3-4. Стр. 29.
6. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1. Д. 45. Л. 15об.
7. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 14. Л. 11об.-12.
8. Там же.
9. Т.е. закапывало оружие в землю.
10. ГАТюмО. Ф. 245. Оп. 1. Д. 9. Л. 17.
11. Там же.
12. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 14. Л. 12об.
13. Там же.
14. Там же.
15. ГАСО. Ф. Р-239. Оп. 1. Д. 565. Л. 6.
16. Сосунов И. Тобольский Север // Северная Азия. М., 1925. Кн. 3-4. Стр. 31; ТФ ГАТО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 83. Л. 113об.
17. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 83. Л. 113об.
18. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1. Д. 36. Л. 4.
19. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 83. Л. 110.
20. Куклин С.А. Сургутский район Тобольского округа. Географическое и статистико-экономическое описание. Тобольск. 1925. С. 7.
21. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 101. Л. 25.
22. Куклин С.А. Сургутский район Тобольского округа. Географическое и статистико-экономическое описание. Тобольск. 1925. С. 8.
23. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 101. Л. 25.
24. Там же.
25. Там же. Л. 26.
26. Петров М. Западная Сибирь. М., 1908. С. 114.
27. Обязательное постановление Тюменского Губисполкома по охране лесов от пожаров от 16 июля 1922 г. ; Лесной кодекс 1923 г. Раздел VII п. 89.; Инструкция о лесной страже от 26 июля 1923 г. п. 28-35.; Обязательное постановление Уральского Облисполкома об охране лесов от пожаров № 27 от 26 апреля 1926 г. и  др.
28. Шатилов М.Б. Ваховские остяки // Тр. Томского краеведческого музея. Томск, 1931. Т. IV.
29. ТФ ГАТюмО. Ф. 690. Оп. 1. Д. 2.; Д. 58 и др.
30. Там же. Ф. 695. Оп. 1. Д. 14. Л. 17об.
31. В июле щенков песца называют норниками, так как они начинают выходить из нор, с сентября по октябрь — крестоватиками, так как рисунок на шерсти приобретает форму креста, с октября по ноябрь — синяками, когда шерсть становится светлее с синим отливом, только с декабря шкурка песца приобретает белый цвет.
32. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 14. Л. 14об.
33. Там же. Л. 15.
34. Там же. Л. 15об.
35. Там же.
36. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1 . Д. 45. Л. 17об.
37. 480 кг.
38. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 14. Л. 17.
39. Там же. Л. 19.
40. Там же. Л. 19об.
41. Там же. Л. 16об.
42. Там же.
43. Официальный сборник декретов, постановлений, распоряжений и циркуляров Центральных и Уральских областных органов власти. № 6 (28) 5 марта 1926 г. Свердловск. 1926. С. 89-92.
44. Там же. С. 91.
45. Там же.
46. Там же. С. 92.
47. ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 41. Л. 32.
48. Там же. Д. 14. Л. 32-32об.
49. Там же. Ф. 995. Оп. 1. Д. 41. Л. 20-20об.
50. Там же. Д. 3.
51. Там же. Д. 11. Л. 43.
52. ГАСО. Ф. Р-239. Оп. 1. Д. 566. Л. 4.
53. ГАТюмО. Ф. 245. Оп. 1. Д. 24. Л. 7.
54. Там же. Д. 9. Л. 18.
55. По данным Уральского Комитета Содействия народностям северных окраин в 20-е гг. плотность населения Тобольского Севера была в 30 раз меньше плотности населения южных районов Тобольского округа и составляла 0,056 человека на кв. км.
56. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1. Д. 36. Л. 5.; ТФ ГАТюмО. Ф. 695. Оп. 1. Д. 101. Л. 30.; Отчет Тобокрисполкома за 1927 г. С. 94.
57. ГАСО. Ф. Р-239. Оп. 1. Д. 565. Л. 6об.
58. Куклин С.А. Сургутский район Тобольского округа. Географическое и статистико-экономическое описание. Тобольск. 1925. С. 8.
59. Отчет Тобокрисполкома за 1927 г. С. 94.