В фольклористике не так уж редки случаи, когда научное творчество какого-то одного исследователя определяет всю грядущую перспективу развития науки или опережает дальнейшее развитие научной мысли на многие десятилетия. Так было со знаменитыми работами А.Н.Веселовского по исторической поэтике, такова судьба получивших мировую известность трудов В.Я.Проппа по структуре волшебной сказки. Видимо, не случайно именно такие аналогии вспоминаются при знакомстве и внимательном изучении трудов Иннокентия Васильевича Пухова.
Олонховедение второй половины ХХ века объединяет ряд имен ярких, одаренных, оригинальных и плодотворно работающих и продолжающих работать исследователей. Это Г.У.Эргис, Н.В.Емельянов, П.Е.Ефремов, В.В.Илларионов, В.М.Никифоров, Д.Т.Бурцев и многие другие, кто вносит весомый вклад в изучение олонхо и других памятников фольклорного наследия народа саха. В этом ряду Иннокентий Васильевич Пухов занимает особое и почетное место. Фактически именно И.В.Пухов открывает собой ту плеяду якутских фольклористов и конкретно олонховедов, которая составляет основу современной научной парадигмы в изучении олонхо как фольклорного феномена и проблемы взаимосвязей эпоса и других жанров фольклора саха с устным народным творчеством народов Сибири и Центральной Азии.
Главный труд И.В.Пухова — его книга «Якутский героический эпос олонхо. Основные образы», вышедшая в Москве в 1962 году.1 Эта монография, изданная с грифом серии «Вопросы изучения эпоса народов СССР», серии, которая, к сожалению, не получила подобающего ей по масштабу продолжения, без преувеличения намного опередила свое время не только в олонховедении, в своей узкой области, но и в историко-типологическом изучении эпоса азиатских народов, более архаического и более «фольклорного», нежели героический эпос Европы, пронизанный связями не столько с фольклором, сколько с литературой. Фактически в этой работе обозначена полная система координат исследования эпических текстов.
Книга И.В.Пухова и сейчас, спустя более чем 40 лет после ее выхода в свет, читается с огромным интересом, и остается только пожалеть, что этот труд стал библиографической редкостью и новое поколение исследователей не имеет в своем распоряжении его повторного издания, осуществить которое было бы весьма желательно. Кроме этого, названная работа И.В.Пухова послужила бы прекрасным введением в олонховедение, которым могли бы пользоваться студенты-филологи. В ней кратко, четко и строго, и в то же время очень емко обозначены основные параметры изучения эпоса — это образы главного героя-богатыря, его сподвижников-богатырей айыы, женские образы, образы противников эпического героя, а также социальный фон повествования и образы “рабов”, которые в олонхо представлены фигурами парня-табунщика Сорук-Боллура и старухи-коровницы Симээхсин.2 Данная модель анализа эпоса, предложенная И.В.Пуховым для олонхо, является необыкновенно плодотворной и эффективной для изучения любого эпоса, и при этом она обеспечивает не только демонстрацию особенностей данного конкретного текста или какого-либо повествования, известного в разных вариантах, но и открывает возможности для широкого историко-типологического изучения эпических произведений, гарантируя наглядные и надежные результаты.
Научные интересы И.В.Пухова не ограничивались характерологическими исследованиями конкретных олонхо, чему была посвящена его кандидатская диссертация, и проблематикой олонхо как жанра и национальной разновидности героического эпоса. Кстати, и сегодня не утрачивают своей ценности весомо аргументированные выводы и заключения И.В.Пухова о том, что олонхо — не героическая сказка, не богатырская сказка, а особая форма героического эпоса, которая характеризуется не только определенной стадиально-типологической отнесенностью в исторической перспективе развития героического эпоса, но и имеет ярко выраженную этнонациональную специфику, связанную с историей народа саха и его культуры.
Научное наследие И.В.Пухова изучено не полностью и отчасти поэтому еще не оценено по достоинству широкими кругами фольклористов. Нам не удалось найти даже относительно полной библиографии трудов этого выдающегося исследователя олонхо, других жанров фольклора и литературы народа саха. Вторая книга ученого — «От фольклора к литературе», изданная в 1980 году уже после смерти автора, которая объединила ряд его исследований, также не дает полной перспективы масштабности научных взглядов, широты кругозора и профессиональных интересов, значимости и аргументированности построений и выводов И.В.Пухова. В этой книге, точнее, в вошедней в нее статье “Олонхо — древний эпос якутов” дается необыкновенно выразительная характеристика повествовательной специфики олонхо и традиционной исполнительской практики сказителей-олонхосутов: по мнению ученого олонхо в его традиционной исполнении — это “театр одного актера”.3 Интересно, что позже и совершенно независимо от И.В.Пухова это образное выражение “театр одного актера” будет применено к шаманским ритуалам народов Сибири, и им будут пользоваться как ученые-этнографы, так и сами знатоки шаманской практики.
Как мы уже отметили, И.В.Пухов активно интересовался и занимался сравнительно-историческими исследованиями в применении олонхо. В его трудах уделяется внимание не только проблемам генезиса олонхо как формы эпоса, но и вопросам историко-генеалогических связей олонхо с героическим эпосом других тюркских народов, сохранивших и культивировавших стадиально разные формы героического эпоса, а именно — народов Южной Сибири (алтайцы, тувинцы, хакасы, шорцы) и народов Средней Азии (киргизы, казахи, туркмены). Как и многие другие эпосоведы, обращавшиеся к материалу эпических памятников народов Сибири и Центральной Азии, И.В.Пухов понимал. что изучение эпических произведений тюркоязыычных народов неотъемлемо от рассмотрения эпических жанров фольклора монгольских народов — монголов, бурят, калмыков, и в его трудах важное место занимает проблематика тюрко-монгольской эпической общности и шире — тюрко-монгольской культурной общности, в формировании которой важнейшую роль сыграли позднейшие разновременные этнокультурные контакты тюркских и монгольских народов, что. однако не отменяет теории генетической общности этих двух народов и их родственных генетических связей с тунгусо-маньчжурскими народами. корейцами и японцами — той теории. которая ныне успешно разрабатывается московскими лингвистами и их научными единомышленниками. К сожалению, мы не располагаем даже сколько-нибудь объемной библиографией трудов И.В.Пухова и можем указать на относительно немногие его статьи по историко-типологическому изучению эпоса, отмеченные в некоторых справочных изданиях и библиографическом аппарате последней книги И.В.Пухова.4
В научных исследованиях И.В.Пухова, посвященных сравнительно-историческому изучению эпоса народов Сибири, четко обозначено одно направление, которое, к нашему глубокому сожалению, не только не получило продолжения, но и оказалось за пределами поля зрения специалистов — не хотелось бы думать, что самая проблема, а главное, выводы этого ученого преднамеренно замалчиваются его коллегами, работающими на соседнем поле фольклористики — мы имеем в виду эпические или эпосоподобные памятники севернотунгусских народов, эвенков и эвенов. Этими образцами устного творчества тунгусских народов в разное время и в различных аспектах занимались Г.М.Василевич, А.Н.Мыреева и А.В.Романова, Ж.К.Лебедева, Г.И.Варламова-Кэптукэ. В частности, Ж.К.Лебедева опубликовала две монографии об эпосе охотских (аркинских) эвенов,5 а Г.И.Варламова написала объемное сочинение на тему эпических традиций в фольклоре эвенков.6 Работы этих авторов, бесспорно, вносят свой вклад в изучение фольклора и в частности эпоса тунгусских народов. Однако, как показывает их внимательное изучение, характерологическое рассмотрение эпического материала с оценочной модальностью, прямое увязывание эпического мира с этнографической действительностью не могут быть однозначно приняты в качестве выводов этих работ. Вызывает неприятие и возражения также характерное для трудов названных авторов ярко проявляющееся стремление рассматривать тунгусскую фольклорную традицию исключительно как продукт самостоятельного развития духовной культуры эвенков и эвенов при исключении всякого внешнего влияния на нее или умолчания о таком влиянии. Не случайно, к примеру, в библиографии к книге Г.И.Кэптукэ-Варламовой труды И.В.Пухова, посвященные историко-типологическому изучению эпоса народов Сибири вообще отсутствуют. Это, разумеется, не означает, что ссылаться было не на что. В связи со сказанным нам хотелось бы указать на весьма интересную серию работ И.В.Пухова, посвященную историко-типологическим и историко-генетическим проблемам калмыцкого, якутского и эвенкийского эпоса,: Пухов И.В. 1) Якутское олонхо и калмыцкий «Джангар» //Проблемы алтаистики и монголоведения. Вып. 1. Элиста, 1974. С.61-68; 2) Эпос тюрко-монгольских народов Сибири. Общности, сходства, различия //Типология народного эпоса М., 1975. С. 12-63; 3) Фольклорные связи Крайнего Севера (эпические жанры эвенков и якутов) //Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР. М., 1980. С.264-281. Здесь хотелось бы напомнить коллегам о последней из упомянутых статей И.В.Пухова, опубликованной уже после кончины автора и оставшейся почти неизвестной как коллегам-фольклористам на его родине, так и исследователям фольклора тунгусских народов.7 В названных работах И.В.Пухова органично сочетаются сопоставительные исследования, историко-типологические и историко-генетические исследования эпического материала, при этом материалы двух последних работ ученого не оставляют сомнений в том, что так называемый эвенкийский эпос сформировался относительно недавно, причем он сформировался под сильнейшим влиянием якутских олонхо. Представляется, что проблема якутско-тунгусских эпических аналогий в сюжетике, поэтике и языке, равно как и проблема происхождения тунгусского эпоса в работах И.В.Пухова являются исчерпанными. Кроме выводов, к которым пришел И.В.Пухов на основе анализа сюжетики и структуры тунгусского эпоса и сравнения его с якутскими олонхо, мы можем привести дополнительные доказательства правоты И.В.Пухова, основанные на данных смежных научных дисциплин. В свое время Г.М.Василевич, виднейший собиратель, публикатор и исследователь эвенкийского эпоса, опубликовала карту распространения эвенкийских героических сказаний,8 из которой явствует, что в территориальном отношении область распространения и бытования эвенкийских героических сказаний приходится на восточный и северо-восточный ареалы расселения эвенков и полностью совпадает с областью якутско-эвенкийских этнокультурных контактов. По данным А.Н.Мыреевой, изучавшей особенности языка эвенкийских эпических сказаний, эвенкийские эпические тексты в изобилии содержат якутские лексические заимствования. Очевидно, что источником таких заимствований является не коммуникативное двуязычие эвенков, а особая этнокультурная среда, конкретно — тексты олонхо, возможно, как это бывает на этнической периферии и на границах с иными этносами, бытовавшие в несколько преобразованном и сокращенном виде, примером чего является олонхо долган.9
Что касается эпоса эвенов, то в его изучении оказались затушеванными как некоторые особенности существования эпической традиции аркинских эвенов, так и особенности языка эпических текстов. У эвенов эпические сказания имеют распространение только на территории Охотского района Хабаровского края — это известно, но мало известно то, что как раз Охотский район Хабаровского края представляет собой зону эвенкийско-эвенских языковых и культурных контактов (эвенские говоры Охотского района Хабаровского края очень близки говорам эвенков Аяно-Майского района Хабаровского края, а также говорам эвенков юго-восточной Якутии), и, кроме того, эта же территория входит в ареал якутско-тунгусских этнокультурных контактов. Система фольклорных жанров охотских эвенов ничем не отличается от якутской: у охотских эвенов почти нет сказок, в этой традиции сказка относится к числу непрестижных фольклорных жанров и даже обозначается заимствованным из якутского языка термином осторуйа, восходящим к русскому «история».10 Якутские элементы в языке эпоса охотских эвенов еще не были предметом специального изучения, однако глагольная форма «болиэн», встречающаяся нам на первой же странице издания текстов, записанных в 1930-е годы Н.П.Ткачиком и изданных Ж.К.Лебедевой (и, разумеется, оставленная без всяких комментариев),11 красноречиво свидетельствует о том, что якутское влияние на эвенский эпос невозможно ни отрицать, ни замалчивать.
В завершение краткого сообщения о проблематике сравнительно-исторического изучения олонхо в трудах И.В.Пухова, нам хотелось бы сказать о том, что в этой области имеется еще одно необычайно перспективное направление — это изучение якутско-самодийских параллелей в эпике, прежде всего сравнение материалов олонхо с эпическими жанрами фольклора ненцев. К этой проблеме близко подошла Ж.К.Лебедева в своей последней монографии,12 где она пыталась устанавливать тунгусско-самодийские аналогии в эпосе и смогла сделать интересные наблюдения. Однако, как представляется, эпос народа саха, как и эпические произведения тюркских народов Южной Сибири, должен демонстрировать большее количество проявлений тюркско-самодийских связей, поскольку эти связи хорошо поддаются локализации в районе Саяно-Алтая и прилегающих территорий, а хронологически привязываются с одной стороны, к времени разделения тюркской этнической общности на отдельные этносы, а с другой стороны — к времени миграций предков современных самодийских народов из районов верхнего течения Енисея на север. Вряд ли можно оставить без внимания и тот факт, что якутское слово олонхо, не имеющее надежных параллелей среди тюркских названий фольклорных жанров, весьма сходно с ненецким словом лаханако «сказка», образованным от глагола лаханась «говорить, рассказывать».13
Примечания
- Пухов И.В. Якутский героический эпос олонхо. Основные образы. М., 1962.
- Там же. С.22-31.
- Пухов И.В. Олонхо — древний эпос якутов // Пухов И.В. От фольклора к литературе. Якутск, 1980. С. 22-23.
- Пухов И.В. 1) Якутские олонхо и эпос алтайцев //Полярная звезда, 1970, N 3. С.116-120; 2) Общности якутского героического эпоса олонхо с эпосом других сибирских народов // Национальное и интернациональное в литературе, фольклоре и языке. Кишинев, 1971. С.200-210; 3) Якутское олонхо и калмыцкий «Джангар» //Проблемы алтаистики и монголоведения. Тезисы докладов. Элиста, 1972. С. 134-135. 4) Якутское олонхо и калмыцкий «Джангар» //Проблемы алтаистики и монголоведения. Вып. 1. Элиста, 1974. С.61-68; 4) Эпос тюрко-монгольских народов Сибири. Общности, сходства, различия //Типология народного эпоса М., 1975. С. 12-63; 5) Фольклорные связи Крайнего Севера (эпические жанры эвенков и якутов) //Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР. М., 1980. С.264-281. Известно упоминание еще об одной работе И.В.Пухова, примыкающей к названным трудам по проблематике — статье ““Гэсэр” и олонхо” (см.: Тищенко В.В., Тобуроков Н.Н. От истоков к современности // Пухов И.В. От фольклора к литературе. Якутск, 1980. С.122), но мы не смогли найти выходные данные этой статьи.
- Лебедева Ж.К. 1) Архаический эпос эвенов. Новосибирск, 1981; 2) Эпические памятники народов Крайнего Севера. Новосибирск, 1982.
- Галина Кэптукэ. [Варламова Г.И.]. Эпические традиции в эвенкийском фольклоре (очерки). Якутск, 1996.
- Пухов И.В. Фольклорные связи Крайнего Севера (эпические жанры эвенков и якутов) //Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР. М., 1980. С.264-281.
- Василевич Г.М. Исторический фольклор эвенков. Сказания и предания. М.-Л., 1966. С.18-19, вклейка.
- См. Ефремов П.Е. Долганское олонхо. Якутск, 1984.
- См.: Бурыкин А.А. Жанровый состав фольклора эвенов и его региональные варианты //Фольклорное наследие народов Сибири и Дальнего Востока. Сборник научных трудов. Т.1. Якутск, 1991. С.138-149.
- Эпос охотских эвенов. Якутск, 1986.
- Лебедева Ж.К. Эпические памятники народов Крайнего Севера. Новосибирск, 1982.
- Бурыкин А.А. К исследованию лексики, связанной с духовной культурой в алтайских языках: ожидания и результаты // Лингвистические исследования. Типология. Диалектология. Этимология. Компаративистика. Ч. 1. М., ИВ АН СССР, 1984. С.65-73.