То, что фольклор, в классическом понимании — традиционная устная словесность, является частью этнической культуры, не подлежит сомнению и не может оспариваться. Однако положение этой формы этнической культуры в разных состояниях неодинаково: в традиционном социуме о его бытованиях и функции можно не задумываться, в «праздничном» и «музейном» состоянии этнической культуры приходится проявлять беспокойство за судьбу культурного наследия, в специализированном «этнографическом» сегменте этнической культуры устное народное творчество практически не развивается.
Поставленные проблемы побуждают разграничивать предмет:
- Фольклор I — те образцы, которые уже зафиксированы, помещены в архив опубликованы и изучены, доступны исследователям этнической культуры, жителям региона, исследователям-фольклористам, этнографам, культурологам.
- Фольклор II — те образцы, которые продолжают бытовать в среде пользователей языка или находятся в латентном бытовании в памяти знатоков или исполнителей, а также и те тексты, которые хранятся в личных архивах собирателей и исследователей.
Первый вопрос, интересующий нас: что является средством социализации в этнической и региональной культуре? Для этнической культуры — это фольклор II в традиционных формах передачи от старших к младшим. Для региональной культуры — это скорее фольклор I, поскольку те жители региона, кто не принадлежит к коренным или титульным народам, знакомятся с образцами устной словесности по переводам и изданиям. Эта нехитрая раскладка выявляет один парадокс: исследователь, не принадлежащий к этносу, но имеющий опыт полевой работы, воспринимающий тексты в традиционной форме бытования, изучающий их в подлиннике и в количестве, почти всегда превосходящем изданный корпус (соответственно. владеющий языком этноса как важнейшим средством социализации), подвержен социализации в фольклор II, социализации гораздо более высокой степени. Хороший персональный пример такой социализации — Д. А. Функ, специалист по фольклору тюркских народов Южной Сибири.
Фольклор как средство социализации — это формы процесса социализации, адаптации и комфортного состояния этнической культуры и ее носителей независимо от принадлежности последних. Однако сами процессы внутри сообществ носителей этнической культуры и ее внешних форм, ее обслуживающих (таковы фольклористика, этнография, отчасти право в сфере регулирования культуры и фольклора) имеют разные темпы и характер протекания, они аккумулируют разные объемы качественных изменений в традиционной культуре и разные объемы новых явлений. На характер социализации в этнической культуре влияют и образование, и степени дисперсности проживания представителей этноса (географическая и социальная в оппозиции город/село), и системы ценностей, приобретаемых этносом спонтанно за счет преобразований хозяйства и культуры региона и распространяемых посредством образования. Эти факторы позволяют говорить не только о разных состояниях этнической культуры, но и о мерах социализированности субъектов в те или иные формы культуры. И здесь, в отличие от ступенчатых градаций этничности,мы наблюдаем явления, полярные по своему качеству.
Социализированность к фольклору II, определяющая высокую степень адаптации к традиционной этнической культуре в целом, делающая индивида и носителем и транслятором культуры, предполагает активное пользование этническим языком. Это, как известно, постепенно сходит на нет, о чем свидетельствует постоянное уменьшение количества лиц, не только реально владеющих этническими языками народов Севера РФ, но и указывающих язык этноса в качестве родного, а также и эрозия профессионального сообщества лингвистов-специалистов по этим языкам и педагогов. Соответственно, для нарастающего количества субъектов единственным условием приобщения к фольклору — как представителей этноса, так и жителей региона — остается социализация к фольклору I, то есть к тем образцам, которые законсервированы в объеме, форме, характере, часто — языке при публикации текстов в русском переводе, а также в идеологии содержания, заданной публикаторами, и эстетике, задаваемой переводчиками и издателями.
Здесь мы встречаем плохо понятный феномен — это длительное нарастание контраста, разрыва между тем, что записано и издано (фольклор I), и тем, что в течение нескольких поколений для лиц, родившихся в 1910-е-1950-е годы (верхняя граница размыта за счет индивидуальных особенностей), обеспечивало социализацию в традиционной культуре, когда образование и приобретение новых профессий оказывалось едва ли не дезадаптивным фактором для части этноса (фольклор II). При этом темпы исчезновения незафиксированных образцов или утраты частных и общественных собраний образцов фольклора опять же несопоставимы с темпами появления новых изданий образцов фольклора. Безусловно, тут не все однозначно: изданные выпуски 60-томной серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока» существенно обогащают объем широкодоступных текстов. В одних случаях (ненцы, манси) такие книги оказываются событием в этнорегиональной культуре и поддерживают ее креативные компоненты. То же можно сказать об изданиях фольклора эскимосов, в чем видна заслуга более чем 50-летней деятельности Г. А. Меновщикова (1911–1991): это яркий пример сохранения и распространения фольклора в русском переводе. В других случаях (удэгейцы, юкагиры, негидальцы, энцы, в перспективе кеты) это некое новое состояние фольклора, сводимого к изданному корпусу текстов.
Между этими состояниями, из которых первое еще сохраняет доступ к фольклору II в малоизвестных образцах и традиционных формах, а второе снимает оппозицию известного и неизвестного (фольклора I и фольклора II), превращая фольклор в область книжной культуры, просматривается масса переходных форм. Фольклор чукчей мог быть собран гораздо полнее, чем мы это имеем по архивам и изданиям. Объемы нивхских фольклорных текстов, собранные в последние десятилетия, не превзошли то, что ьыло собрано в начале ХХ века Л. Я. Штернбергом и Б. О. Пилсудским. Активное собирание образцов фольклора хантов и манси, ставшее частью региональной культурной политики в последние 20 лет, обеспечивает консервацию образцов устной словесности, но пока лишь в небольшом объеме делает их общедоступными, в том числе и для носителей культуры: здесь тоже остается сравнивать итоги деятельности нашего времени с плодами работы финских и венгерских собирателей XIX- начала XX вв.
Фольклор севернотунгусских народов — эвенков и эвенов при значительной численности носителей и относительной стабильности языковой и этнокультурной ситуации оказывается парадоксальным явлением. Эвенкийские фольклорные тексты в большом объеме сохранены для науки трудами Г. М. Василевич, М. Г. Воскобойникова, А. В. Романовой, А. Н. Мыреевой, Н. Я. Булатовой, а также местных собирателей и литераторов (Н. Оегир и др.). По этому богатству можно судить и о том, какая масса текстов, прежде всего сказок, оказалась незафиксированной и утрачена. Вместе с тем новая волна текстов и исследований, задающих новую систему ценностей культуры и социума (работы Г. И. Варламовой, А. Н. Варламова) обозначает и новое явление в этнической культуре: это креатив, это органичное для культуры явление, в чем-то продолжающее исследовательские и рецептивные традиции, но вместе с тем это стремление заполнить опустевающий «культурный карман», где должен находиться фольклор, малоизвестный знатокам-эвенкам и специалистам, и исследования по фольклору. Качественные различия между ранними записями и новыми текстами очевидны и видны невооруженным глазом. Досадно, что это явление подменило собой необходимое собирание массового материала, коротких сказочек и преданий, которые служили средством социализации для нынешнего старшего и среднего поколения эвенков.
Фольклор эвенов, исключительно богатый исполнителями, сюжетами, текстами, по разным причинам не стал предметом собирания и исследования, несмотря на имевшиеся возможности и наличествующих в 1960–1990 гг. специалистов (К. А. Новикова, В. Д. Лебедев, В. А. Роббек, Ж. К. Лебедева и др.). Здесь наблюдается позиционирование отдельных немногочисленных образцов эпических текстов и сказок, сопряженное со стремлением «закрыть» сообщество специалистов по эвенскому фольклору. Из удач в этой сфере можно назвать издание «Фольклор эвенов Березовки» (Якутск, 2005) и книгу Е. Н. Боковой «Эвенский фольклор» (Якутск, 2002), хотя ее тексты и не переведены на русский язык. Стоит посетовать о том, сколько образцов фольклора эвенов, в особенности эвенов Якутии, не было своевременно зафиксировано собирателями. Вместе с тем в культуре эвенов и соотносимом с ней сегменте региональной культуры в других регионах проживания эвенов образовавшийся вакуум в изданиях фольклора заполняется суррогатами — таковы авторская книга эвенских сказок Чины Моторовой (З. Самсоненко) «Звездный бисер» (Магадан, 2010) и две книги Е. Трофимова «Сказки золотого оленя» (Хабаровск, 1998) и «Невеста северного ветра» (Хабаровск, 2003), в которых единичные образцы эвенских сказок в авторской обработке соседствуют с сочинениями автора по мотивам северного фольклора в современном субстандарте. Отрадно все же, что подобные издания не принимаются фольклористами всерьез — однако же они, как и все явления современной этнической и региональной культуры, оказывают влияние и на характер социализации нового поколения жителей регионов к этнической и региональной культуре, и на меру социализированности в ней.