Государственная власть всегда играла особенную, ключевую роль в русской истории. Сохранялась эта роль и в один из самых трудных для отечественной государственности периодов — в 1917–1921 гг. Более того, именно ослабление государственной власти запустило маховик смуты, в свою очередь, все более и более разрушавшей государство. Кульминацией этого процесса было создание различными политическими силами России собственных государственных машин, находившихся в состоянии вооруженной борьбы. В ходе этого трагического состязания должен был выявиться победитель, способный отстоять свое право быть подлинно всероссийской властью и, тем самым, «завершить революцию».
Одним из опаснейших для РСФСР противников являлось сибирское антибольшевистское движение. Оно зародилось еще зимой 1917–1918 гг., когда в условиях разгона Всероссийского учредительного собрания и Сибирской областной думы и укрепления власти большевистских советов, в Сибири начал складываться блок всех политических сил правее большевиков и левых эсеров.
Традиционно советской историографией в сибирском контрреволюционном лагере выделялось два компонента — левый («демократическая контрреволюция») и правый («кадетско-монархическая контрреволюция»). В последние годы ряд исследователей склоняется к иной точке зрения, выделяя, наряду с вышеуказанными, в качестве равноправной политической силы центристское течение. Партийная принадлежность деятелей этого направления была различной, но в целом находилась в диапазоне от правых социалистов до левых кадетов (правые эсеры и социал-демократы, народные социалисты, кадеты «некрасовского» толка, областники).
Антибольшевистский блок правых, левых и центристов не был оформлен в виде какого-либо межпартийного соглашения, как по причине слабости партийных структур у центристов и правых, так и потому, что сибирское антибольшевистское подполье создавалось «не под партийными знаменами», а «под знаменем законной власти». До переворота организационной формой блока служила система подпольных органов («комиссариатов», «уполномоченных», «военных штабов»). Доминирующую роль в этих органах играли социалисты-революционеры. Поэтому, естественно, что после 26 мая 1918 г., когда в Сибири, как и на всем востоке России, были свергнуты советы, власть оказалась в руках этой партии. Но, желая сохранить антибольшевистскую коалицию, эсеры не могли укомплектовать органы власти лишь своими представителями. Государственный аппарат сибирской контрреволюции был сформирован при участии всех антибольшевистских политических течений. Важной специфической особенностью сложившейся ситуации являлось то, что разные части государственного механизма контролировались разными политическими силами.
30 июня 1918 г. чисто эсеровский Западно-Сибирский комиссариат сменило центристское Временное сибирское правительство П. В. Вологодского. После политического кризиса 19–24 сентября 1918 г. конструкция центральной власти была изменена, представители левого фланга сибирского антибольшевизма выведены из состава правительства, а влияние правых резко возросло. 23 сентября 1918 г. в Уфе на Государственном совещании было избрано Всероссийское временное правительство (Директория) из пяти лиц под председательством правого эсера Н. Д. Авксентьева, призванное объединить под своей властью все антибольшевистские государственные образования на востоке страны. Состав Директории позволял говорить о поражении правых — двое из пятерых (один из них — председатель) были членами ПСР, беспартийный В. Г. Болдырев тяготел к эсерам, левый кадет В. А. Виноградов и беспартийный П. В. Вологодский занимали центристские позиции. Представителей правого, а тем более праворадикального течений в составе Директории не было.
Создание Директории явилось очередной попыткой сохранить прежний баланс сил в антибольшевистской коалиции, поставленный под угрозу успехами правых в сентябре 1918 г.: учреждения Административного совета и удаления левых министров из состава омского правительства, приостановления работ Сибирской областной думы, роспуска правительства А. И. Лаврова — П. Я. Дербера и передачи власти на Дальнем Востоке Д. Л. Хорвату. 3 ноября 1918 г. Временное сибирское правительство самоликвидировалось, передав верховную власть Всероссийскому временному правительству. Подавляющее большинство руководителей омских министерств сохранило свои посты, образовав исполнительный орган Директории — Совет министров.
Представители кадетских и праворадикальных кругов отрицательно отнеслись к появлению Всероссийского временного правительства. Они считали его искусственным образованием, не способным решить стоящие перед антибольшевистским движением задачи. 15 ноября 1918 г. лидер сибирских кадетов В. Н. Пепеляев на II Сибирской конференции Партии народной свободы заявил:
«Государственные силы совершили ошибку, пойдя на компромисс с … антигосударственными элементами, завершившийся уступкой в пользу Учредительного собрания настоящего, полубольшевистского состава».
Секрет успеха в гражданской войне, по мнению правых, заключался в создании сильной, монолитной власти, способной мобилизовать все силы для «борьбы за национальное воскрешение». Эта власть должна была возникнуть в результате передачи управления в руки военных, армии, то есть установления военной диктатуры.
В ходе переворота 18 ноября 1918 г. такая диктатура, казалось бы, была установлена — Директория прекратила свое существование, а адмирал А. В. Колчак был провозглашен Верховным правителем России. Непосредственными исполнителями переворота были офицеры, придерживавшиеся крайне правых воззрений. Значительных усилий стоило политическому руководству «переворотчиков» гарантировать жизни арестованных «директоров-социалистов», не допустить повторения «новоселовского инцидента».
Собственные же политические убеждения Колчака можно определить как близкие к кадетским, по крайней мере, его однозначно нельзя назвать правым радикалом. Политическое кредо своего правления Колчак сформулировал в обращении «К русскому народу», датированном днем переворота. В этом документе содержалось заявление, впоследствии не раз привлекавшее внимание историков:
«Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности».
Если под реакцией подразумевался «возврат к режиму, существовавшему в России до февраля 1917 г.», то под «партийностью» — безусловно социалистическая, прежде всего эсеровская идеология и политическая практика. «Все для армии. Политики не должно быть… Правительство занимается только вопросами снабжения, вопросами элементарного порядка», — так определял «основную идею диктатуры» управляющий делами Совета министров и Верховного правителя Г. К. Гинс.
Казалось бы, переворот окончательно разрушал единый антибольшевистский блок, ставил точку на самой идее коалиции правого и левого флангов сибирской контрреволюции. Именно так оценили его большинство социалистов-революционеров — ЦК ПСР, «самарские» деятели, многие земцы, некоторые представители местной администрации. Как установление «безграничной власти самой черной реакции» традиционно характеризовались события 18 ноября 1918 г. в советской историографии.
Теперь, получив в свои руки власть, «авторы» переворота были вольны без каких-либо ограничений реализовывать свои идеи об оптимальном для условий гражданской войны государственном устройстве.
Однако на деле принцип военной диктатуры не был последовательно проведен в практике государственного строительства. Хотя переворот самим своим фактом порывал с прежней, «директориальной» легитимностью, его участники постарались сохранить иллюзию преемственности государственной власти, обратившись за этим к Совету министров Директории. Традиционно считается, что участие «омского кабинета» в установлении колчаковской диктатуры сводилось к роли политических марионеток, боязливо выполнивших все условия «колчаковцев». Так, Г. З. Иоффе пишет, ссылаясь на мнение министра И. И. Серебренникова: «Если бы он (Совет министров — В.Ж.) принял какое либо иное решение, его немедленно разогнали бы те же силы, которые в ночь на 18 ноября совершили переворот; министры были бы арестованы, а Колчак все равно был бы провозглашен диктатором и сам сформировал бы Совет министров». С этим мнением можно согласится лишь отчасти.
На деле, как в интересах министров было остаться на свих постах, так и для «переворотной команды» было важно сохранить правительство без изменений, как символ преемственности, связывавший новую власть с объединившим все антибольшевистские режимы востока России Уфимским государственным совещанием. Это позволило Совету министров, несмотря на всю слабость его позиции, добиться уступок, которые лишь на первый взгляд могут показаться маловажными. В своем дневнике премьер-министр П. В. Вологодский писал: «Когда перешли к вопросу о том, кого же избрать диктатором, то решили ему дать название „Верховного правителя“ и обставить конституционными гарантиями» (курсив наш. — В.Ж.).
Согласно «Положению о временном устройстве государственной власти в России» (так называемой «колчаковской конституции») Совет министров не только являлся источником и возможным преемником власти Верховного правителя, но и разделял с ним законодательные функции. Это неизбежно придавало правительству черты политического, а не «делового» кабинета. Те же цели поддержания «преемственности» и «стабильности» власти преследовало и оставление на своем посту П. В. Вологодского (в прошлом — социалиста-революционера, по своим политическим позициям — центриста), и упорное нежелание Колчака проводить персональные перемены в составе правительства, даже когда их острая необходимость стала очевидна.
В результате в течение всего периода своего существования колчаковское правительство не было единым. Правительство, формально бывшее беспартийным (лица, входившие в его состав, прекращали свое членство в политических организациях) на деле, в погоне за призраком всеобщей поддержки, становилось коалиционным. В его составе постоянно боролись две группировки — правые (во главе с И. А. Михайловым) и центристы (их лидером, с определенными оговорками, можно назвать Вологодского). Это резко снижало эффективность деятельности Совета министров, а порой практически парализовывало ее. Несомненно, что возрастание роли Совета Верховного правителя, столь часто ставившееся в упрек А. В. Колчаку, было вызвано, в частности, этим перманентным кризисом дееспособности правительства. Более того, вследствие подобной кадровой политики в составе Совета министров оказывались люди, вообще настроенные враждебно к режиму. По крайней мере, про одного из деятелей кабинета — товарища министра труда С. М. Третьяка известно, что он поддерживал постоянные контакты с эсеровской оппозицией.
Другим примером непоследовательности в проведении авторитарных принципов являлся состав Чрезвычайного государственного экономического совещания. История этого суррогата народного представительства достаточно известна. Учрежденное 22 ноября 1918 г., оно первоначально носило характер чисто бюрократического учреждения, но после 2 мая 1919 г. правительство пошло на преобразование совещания в некое подобие представительного органа. Важно отметить, что, по утверждению члена совещания Л. А. Кроля, во втором составе этого государственного органа большинство составляли деятели, оппозиционно настроенные по отношению к колчаковскому режиму. Достаточно назвать хотя бы фигуру секретаря совещания, лидера левой его части эсера Н. А. Алексеевского, сторонника «прекращения гражданской войны» и мира с большевиками.
Отсутствие единства государственной власти на высшем уровне порой еще более резко проявлялось на местах. Одним из символов «коалиционного подхода» была фигура управляющего Иркутской губернией крупного эсеровского деятеля П. Д. Яковлева. Несмотря на неоднократные попытки казалось бы «полновластных» правых кругов убрать его, он сохранял свой пост вплоть до декабря 1919 г. Он также находился в контакте с лидерами эсеровской оппозиции, а под занавес истории «белой» Сибири — и с большевистским подпольем. Сформированный под его непосредственным руководством из числа пленных красноармейцев «отряд милиции особого назначения» сыграл немаловажную роль в свержении в Иркутске колчаковского правительства и переходе власти в руки Политцентра.
Перу П. Д. Яковлева принадлежал характерный документ — секретный циркуляр иркутского губернского комиссара от 1 декабря 1918 г. посвященный вопросу о службе социалистов при правительстве Колчака. Рассматривая взаимоотношения гражданских и военных властей, Яковлев постулировал первенствующее положение гражданской администрации:
«Вы (уездные комиссары — В.Ж.) и начальники гарнизонов — власти сосуществующие, друг другу отнюдь не подчиненные, но Вам, как старшим по чину и по классу, как административным блюстителям закона, необходимо следить за каждым шагом, каждым приказом вашего сотрудника по управлению уездом, протоколируя каждое беззаконие, вольное и невольное…»
Очевидно, что такая позиция не только не способствовала установлению рабочих взаимоотношений между военным и гражданским руководством, но и противоречила идее военной диктатуры. Во многом именно потому, что местные военная и гражданская власти не были перестроены на основаниях законного верховенства военных, конфликты между ними превратились в массовое явление. Несомненно, что это крайне неблагоприятно сказывалось на эффективности деятельности обеих властей.
В том же циркуляре, ставя вопрос о возможности продолжения социалистами государственной службы после распада антибольшевистского блока, Яковлев положительно отвечал на него, заявляя, что новая власть не идет «против самого крупного завоевания революции — против органов самоуправления». «Главная наша задача, — писал далее Яковлев — укрепление земских и городских самоуправлений».
Действительно, самым вопиющим противоречием между реальным устройством государственной машины «белой» Сибири и духом военной диктатуры было сохранение системы органов земского самоуправления.
Земство в Сибири было введено в 1917 г. В большинство земств доминировали социалисты-революционеры, причем, как правило, «черновского» или даже еще более левого направления. Согласно «Положению о губернских (областных) и уездных комиссарах» от 19 сентября 1917 г. именно к земству должна была перейти вся полнота местной власти. По причине краха правительства А. Ф. Керенского и установления советской власти идеи этого закона не были проведены в жизнь. После антибольшевистского переворота, когда деятельность земств в Сибири была возобновлена, а действие всего дооктябрьского законодательства восстановлено, земские лидеры, основываясь на данном законе, стали претендовать на власть. И хотя, начиная с середины лета 1918 г., полномочия сибирских земств последовательно ограничивались правительством и местной администрацией, юридически закон от 19 сентября 1917 г. отменен не был. Даже в феврале 1919 г. председатель Иркутской губернской земской управы Петелин заявлял, что «в губернии хозяин не управляющий губернией, а губернское земство».
Земство не пользовалось популярностью у крестьянства, которые видели в нем лишь еще одну податную инстанцию. Трудности со взиманием земских сборов приводили к огромным дефицитам бюджетов самоуправлений, которые лишь отчасти покрывались постоянно выпрашиваемыми государственными субсидиями.
Не обладавшие поддержкой у населения, находящиеся в хроническом финансовом кризисе, не имеющие почти никакого опыта повседневной хозяйственной работы, безвластные, но бесконечно амбициозные земства превратились в «белой» Сибири в паразитарную политическую структуру, игравшую практически исключительно деструктивную роль. Именно в недрах сибирского земства вызрели эсеровские заговоры, окончательно «опрокинувшие» тыл «белой» Сибири.
Политические силы, подготовившие и совершившие колчаковский переворот, не проявили необходимой последовательности в реализации ими же провозглашенных принципов организации государственной власти. С одной стороны, отвергнув политическое партнерство с социалистами, правые лишились их поддержки и приобрели опытных в конспиративных делах противников. С другой стороны, постоянно гонясь за призраком «коалиционности», они лишали себя возможности создать монолитную власть, объединенную общим пониманием целей и методов действия, ничего не получая взамен. Боясь «пойти по пути реакции», они неизбежно скатывались на «гибельный путь партийности». Мало провозгласить диктатуру, нужно иметь волю ее осуществить.